История эта началась еще в годы не успевшей заледенеть оттепели в тех южных краях, которые можно было бы назвать русской Венецией. Волга, дельта, раскаты, Каспий - чем не лагуна на Адриатике! Однако посетивший эти места тогда Н.С. Хрущёв высказался куда как приземлённей и проще - здесь, мол, можно прожить и с удочкой.

И осенило ж тогда влюблённого в кино астраханского школяра написать письмо на всемирно известный, старейший Венецианский кинофестиваль!

Как говаривал Ленин, социализм без почты, телеграфа, газет и журналов, мол, пустой звук. Золотые слова! Благо, что не какая-нибудь вражеская, а именно советская печать в виде журнала "Искусство кино" услужливо подбросила словцо "прогрессивный" перед именем нового директора Венецианской мостры - Луиджи Кьярини. А печатному слову в те годы верили даже школяры! Раз прогрессивный, значит, наш, значит, не отмахнется, ответит.

Так и ушло в Италию это незатейливое письмо, наверняка, написанное на вырванном из школьной тетрадки разлинованном листе с полями - ну, не в клеточку же! - ибо других у школяра под рукой не водилось. Хотя не исключено, что для этой цели был прикуплен и почтовый набор со специальной писчей бумагой с виньетками. Но не в этом суть.

Да и было чему подивиться в бывшей столице былой Венецианской республики, когда не чиновно-спесивая красная Москва, а захолустная Астрахань, про которую там и не слыхивали-то, устами своего если не младенца, то тинейджера признается в любви в итальянскому кино, в котором он особо выделял "Ночи Кабирии" и "Рокко и его братья". А других в свои 15 лет он мог и не видеть. Он и на эти-то просочился вопреки советскому возрастному цензу - "Дети до 16 лет..."

Изложенная же в письме просьба была элементарной, хоть и не банальной - прислать каталог последнего Венецианского кинофестиваля.

Позднее коллега отца школяра и друг их семьи, ас из астраханского угро Иван Иванович Овчаров попробует было предостеречь школяра о нежелательных заграничных связях - враги, шпионаж, вербовка. Но юного представителя первого непуганого советского поколения слова эти убедить уже не могли. Глоток оттепельной свободы еще не был им проглочен, но где-то он уже явно клубился, витал...

И вот небеса разверзлись, божий гром грянул! Пусть в те времена последний принято было именовать не иначе как громом небесным.

Каково же было потрясение, когда отправленная по штемпелю 14 января 1964 года, из самого сердца Венеции, из почтового отделения Сан-Марко, квадратная заказная бандероль до Астрахани дошла! При всей очевидности полученного - по-нынешнему, артефакта, - сейчас весьма затруднительно сформулировать причину потрясения. Оно имело место то ли оттого, что вожделенный каталог XXIV Международного кинофестиваля в Венеции все-таки был получен. То ли потому, что адрес получателя был скопирован и увеличен с письма отправителя, а уж свой тогдашний почерк с завитушками школяр признал сразу. Это было не фотоувеличение и не укрупнение через ксерокс: в докомпьютерную эпоху сие было не ведомо так же, как не объяснимо и теперь. Или же ощущение шока долго не проходило оттого, что бандероль была адресована ученику 9-го класса средней школы № 56 города Астрахани, именуемой Пушкинской.

Черепицею шурша, крыша едет не спеша...

Нужно было жить тогда именно в русской глубинке в советское время, чтобы расценить случившееся не иначе как чудо. От Венеции до Астрахани через Москву сколько же было цензоров и смотрителей всех мастей на пути этой переписки. Но вот как-то пронесло. Пока пронесло...

Тогда же на официальном бланке Международного Венецианского кинофестиваля пришло и вежливое письмо его директора. Луиджи Кьярини писал в ответ, как его тронули признания школяра, что он так же высоко ценит советское кино (которое, к слову, ежегодно тогда получало призы в Венеции) и рад выслать адресату последний фестивальный каталог.

На это письмо последовал благодарственный ответ, на который пришло ответное, с заверениями.

Парадоксальность этой переписки, помимо несводимых социальных уровней ее адресатов, заключалась и том, что школяр писал по-русски, который на Бьеннале ди Венеция было кому перевести. Ответного же итальянского не знал никто ни в микрорайоне Привокзальной площади, где школяр проживал, ни у него в школе и даже, подозреваю, в местном отделении КГБ.

Однако, как пелось в известной песне тех лет: "А ты твердишь, что на свете не бывает чудес... / Ну, что тебе ответить? Они на свете есть!.."

В Астраханском областном туберкулёзном диспансере, где в регистратуре работала мать школяра, главным врачом был Владимир Александрович Лебедев (кстати, двоюродный брат вгиковского профессора Владимира Алексеевича Лебедева), иммигрировавший после войны на родину из Югославии. Вернулся по шпалам Александра Вертинского, который, как известно, не только был приласкан в СССР, но и успел получить Сталинскую премию. Лебедеву тоже соблаговолили разрешить лечить палочки Коха в Астрахани в регионе Прикаспийской низменности, включая калмыцкие степи.

И знавший все Владимир Александрович Лебедев с листа брал венецианские письма, а мать, что успевала, записывала под его диктовку.

Так, вся эта история из режима марсианских хроник каким-то чудодейственным образом переходила на вполне достоверные рельсы.

После пары вежливых и протокольных писем Луиджи Кьярини передал школяра своему заместителю по прессе и массовым коммуникациям Камилло Бассотто. Первое письмо от него начиналось словами - Gentilissima signorina Veleria!..

Как же засмущается и покраснеет мой дорогой друг Камилло, давным-давно забывший свою простительную оплошность, в которую много лет спустя, уже на излёте века, я ненароком его ткнул, сохранив и показав это письмо почти тридцатилетней давности!

В ответ на мою просьбу о каталоге тогда еще неведомый мне Камилло попросил присылать ему тома только-только начавшего выходить в СССР собрания сочинений Сергея Эйзенштейна. Подтвердив тем самым ходячее на Западе мнение, что Эйзенштейн в мире второй авторитет после Библии.

Хотя школяр еще и не начал почтарить доставщиком телеграмм, раздобыть 2 рубля 25 копеек за первый вышедший том плюс рублевый задаток на подписку было делом достижимым. Выкраивать же из собственного скудного бюджета по пятерке рублей, хоть сумма была и немалой по тем временам, все-таки было возможно. Благо, что издательство "Искусство" растянуло издание на добрых семь лет.

В благодарность Камилло присылал книги и справочные издания Венецианской Мостры, коих школяр никогда и не видывал. Он уже разносил по городу телеграммы, учась последние два года в вечерней школе, и зарабатывал себе трудовой стаж, без которого школяров в институты грозились не брать - очередная советская глупость! И всеми силами готовился поступить в институт кинематографии. Венецианские же книги - пусть и не углубляли за отсутствием знания языка, - но все же расширяли информационный кругозор и представление о картине мира, который не замыкался на шестой его части.

Чуть позже Камилло, который в рамках ежегодных фестивалей в Венеции, организовывал в те годы и Международные выставки книг по кино, попросил его составлять ежегодные списки советской кинолитературы и даже присылать ее образцы на стенды. Пришлось поступаться единственными экземплярами из своей небольшой библиотеки. Почему этого не делали издательство "Искусство" и Госкомиздат СССР - ума до сих не приложу. Или Венеция к ним не обращалась?..

Зато школяр - уже студент ВГИКа, а позже и редактор "Ленфильма", - получал Дипломы участника XXVIII, XXX, XXXIII Международных кинофестивалей в Венеции, ставшие предметом его законной гордости.

Ежегодно Камилло спрашивал его о приезде в Венецию, а в конце концов сделал попытку пригласить на XXIX кинофестиваль, прислав даже гостевой абонемент на вечерние фестивальные показы во Дворец кино. Тем самым ненароком заставив студента-второкурсника совершать нелепые пассы в попытках заполучить загранпаспорт и вызнать про выездную и въездную визы. Но советские танки, вошедшие в августе 68-го в Прагу, вовремя положили конец его венецианским благоглупостям.

Впрочем, они были обречены и без танков.

За год до этого Камилло известил, что приедет в Советский Союз, с посещением Таллина и Москвы. В столице Эстонии его дивили хором в национальных костюмах, который распевал национальные песни на берегу Балтики при первых лучах восходящего солнца. Где остановится он в Москве, никому не было известно.

Студент начал поиск с окружных и близлежащих к институту гостиниц. Не найдя следов гостя в "Туристе", он решил прочесать отельный комплекс ВДНХ. В первой же гостинице у Южного входа ВДНХ его и помели.

Московские старожилы утверждают, что причиной не ареста, а административной высылки за 100-й километр, в Калинин, Николая Эрдмана, одного из авторов любимой Сталиным "Волги-Волги", было двустишие драматурга: "Пришел НКВД к Эзопу / И хвать его за жопу!.."

Ситуативно отдаленно похожее случилось и со студентом-первокурсником в той же Москве в год 50-летия Октября с той лишь разницей, что премудрый пескарь советской выпечки сам дался в руки и тепленьким. Переведенное им мальчикам-комсомольцам с листа письмо на бланке Венецианской Мостры почему-то индульгенцией не оказалось. Записав паспортные данные правонарушителя, интересовавшегося проживанием иностранцев в столице, они дали делу законный ход.

В институт об идейном проступке их питомца было сообщено декану по работе с иностранными студентами Александру Сергеевичу Новосадову. Этот вынужденно связанный с органами благодушный человек, помнится, не стал раздувать дела (точно других дел у него не было, как заниматься такой мелочёвкой!). Но молодой архивист Госфильмофонда уже середины 70-х годов в Архиве ВГИКа, помнится, отыскал среди анкетных дел киноклассиков собственное досье со своими же покаянными оправданиями тех же дней десятилетней давности. Значит, какая-никакая раскрутка всё же была.

Еще бы не была! Институтская кадровичка Вера Ивановна, про которую ходил упорный слух, что меньше как на майора КГБ она не тянет, вызвала виновника, посадив его у себя в особый, свидригайловский чулан при Отделе кадров, куда и явился человек в штатском со своей паутиной.

Прав-прав был Иван Иванович Овчаров, хоть по-своему, но прав - недруги, разведка, сотрудничество. Но только не по ту, а по сю сторону и с полуласковым воркотком в голосе, в котором угадывались вполне металлические нотки.

Короче, мы, если и не забудем, то простим при условии, что вы станете нам помогать. Иначе, Good-byе, my love!.. На институте придется поставить крест, уж не говоря про практику на ближайшем Московском кинофестивале. В праздничный для всего советского народа год! В год 50-летия Советской власти!

Когда все согласительные бумаги были подписаны, ближний круг друзей, как мог, утешал новоявленного сексота и филера, что, мол, даже большевики не отвергали компромиссов, и ничего, живут себе и даже жируют! А над ленинской проблемой, удержат ли те же большевики государственную власть, нынче куры смеются. И вообще на курсе из 16 человек, не считая иностранцев, уже есть стукач из своих, проверенный, партийный, а ты, так, не пришей к пизде рукав, дублёр. Таких держат, но в космос не берут.

И лишь к концу армии, года через четыре, ему удалось, набравшись духу, вырваться из тенёт этой бесовщины. Тамошний особист, прямо скажем, не Гегель, переусердствовал и повёл торг на жильё. Тогдашнего рядового советской армии, бездомного и безлошадного по факту, квартирный вопрос как-то не испортил. И он послать - не послал, но чем не по - гвидоновски: вышиб дно и вышел вон!

Последствия сказаться не замедлили. На другой год добралась на "Ленфильм" последняя телеграмма от Камилло, тем же, 72-м, датирован последний Диплом участника Венецианского кинофестиваля. Годом позже вызванному в Большой дом на Литейном ленфильмовскому редактору было объявлено, что его временная прописка продлена не будет за истечением срока пребывания в молодых специалистах.

Перескажи я Камилло всю эту фабулу "Бесов" в советской миниатюре и в ее же кодировке, он вряд ли бы что понял в таком наказании без преступления. Ибо как писал поэт про залетного иностранца: "...Остальное - наша проза. / Не тебе ее решить".

В советской истории дорогой мой Камилло не пошел дальше года своего рождения: почему после столь победоносного Февраля 17-го случился победительный Октябрь?

Где уж там разобраться с текущими делами - заушательством в прессе национального достояния, которое назавтра вдруг назначалось в отщепенцы, исключением откуда только можно исключить неугодных творческих кадров, выдворением из страны собственных граждан... Короче, наличествовал национальный позор в его апогее.

В ответ на это Венецианская Мостра (а Камилло Бассотто проработал в ее директорате до 80-го года) взяла курс на поддержку диссидентского движения в бывшем СССР - печатала Александра Галича, выступала в защиту заключенного Сергея Параджанова. За что и была предана анафеме нашей стороной. Вплоть до самой перестройки.

Все эти годы о Камилло не доходило ни слуху, ни духу. Случайные итальянцы, которые забредали в Москву, отговаривались: "Я видел его пять лет назад...", "Я встречался с ним в прошлом году..." Может, и правда, видели, а, может, и врали. Поди разберись, когда сам не выездной...

Среди новаций и перемен нового времени весьма ощутимыми оказались отмена выездной визы в поездках за рубеж и выдача на руки гражданам заграничных паспортов, прежде хранившихся в секретных сейфах советских министерств. Сейчас уже не оценить, но тогда эта штука была посильней, чем "Фауст" Гёте.

Иронией ли судьбы, ветром ли перемен или стечением случайных обстоятельств, как бы там ни было, но давно уже киноархивист в 90-м году впервые оказался гостем XLVII-й по счету Венецианской Мостры.

Феи водятся и на Лидо, в Венеции. Успевшего покрыться архивной проседью школяра никто теперь не убедит в обратном. Красивая венецианка шотландских к тому же кровей, милая и внимательная Лаура Марчеллино на вопрос о координатах Камилло Бассотто ответила - ну, не отказом же! - "Сейчас под рукой нет, но обязательно найду и скажу". И никаких там через пять лет, на будущий год...

Это "обязательно" случилось в тот же вечер, когда портье "Эксельсиора" вместе с ключом передал записку от Лауры - златовласки с семью цифрами венецианского телефона.

Окажись эти цифры в руках у школяра, что бы тот с ним делал без малого тридцать лет назад?! Налицо была бы ситуация из крыловской басни "Мартышка и очки" - "...то их понюхает, то их полижет..."

Первый телефонный разговор случился той же ночью. Позже новые венецианские друзья смущенно пробормочут: "Звонить Камилло в такую пору... Он давно уже спит в этот час..." Но бывшему школяру и лагуна тогда была по колено.

Впервые за 27 лет говорили двое людей, чьи голоса друг другу были совершенно не знакомы. На первый напряженный вопрос, можно ли попросить к телефону Камилло Бассотто, последовало не менее настороженное - "А кто его спрашивает?" Школяр успел лишь выпалить: "Это его старый друг из Советского Союза".

То ли державе надо было одряхлеть, чтоб устало махнуть дланью на явно не грозившие ее безопасности частные дела, то ли испытательный срок в четверть века даже судьбе показались за глаза делом из ряда вон...

Как бы там ни было, но видавшие молодого Черчилля стены "Эксельсиора" огласились телефонными воплями и криками - "Валерио!", "Камилло!" - что на них едва ли не сбежались окрестные карабинеры.

Назавтра же под солнечными часами на Сан-Марко, ровно в девять утра, под бой колоколов одноименной базилики встретились двое. Накануне ночью по телефону каждый из них детально обрисовывал собственную внешность, что твой Штирлиц - Исаев, чтоб ненароком не разминуться в толпе. Однако они не только вмиг признали друг друга, но будто бы и не разлучались все эти годы заочной дружбы.

Это был он, давний друг школяра из российской Венеции, что в дельте Волги, бывший асессор по культуре Венецианского муниципалитета, в течение трех десятков лет один из руководителей старейшего в мире Международного кинофестиваля в Венеции, на восьмом десятке жизни продолжавший работать в Обществе "Чинефорум Итальяно" - "Итальянский кинофорум".

Это он, Камилло Бассотто, был выходцем из беднейшей итальянской семьи, эмигрировавшей в Бразилию, в отрочестве оказавшийся в Венеции и потерявший любимого старшего брата в авантюрную абиссинскую кампанию Муссолини, добившийся всего собственными силами, сделавший себя сам, в одиночку, помогавший своим родичам - и не только им, - до последнего часа.

В тот день Венеция была особенно празднично-ликующей, светлой и солнечной. Бывший школяр получал ее из рук надежного друга, своего Камилло, Которого город сохранил для него легким и статным, отзывчивым и щедрым сердцем венецианцем.

Советский неофит, которому уже перевалило за сорок, знать-не знал, ведать-не ведал, как же обратиться к своему старому другу. Обращение "синьор Камилло" и на "ты" сполна стоило "глубокоуважаемой синьорины Валерии". В ответ на лепет бывшего школяра Камилло покраснел, закрыл лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, чуть ли не скандировал: "Ну, какой я тебе синьор?! Только Камилло и только на "ты"..." Урок оказался впрок...

Им недостало ни первой, ни второй, ни последующих встреч, чтоб наговориться и насытиться этими встречами. И самым весомым признанием, самым трогательным были слова венецианского друга - "Прости меня, что не я нашел тебя первым".

Прошедшие с той первой встречи годы - а от нее самой осталась едва ли не единственная фотография их обоих на Сан-Марко, - не снизили градуса общения. Их возобновившаяся переписка и регулярные уже встречи словно наверстывали упущенное - за все их невстречи периода чешской весны, советских танков и советской же стагнации.

Давно позади осталась присылка школяром в Венецию томов собрания Сергея Эйзенштейна. Новой предметно-материальной вехой их дружбы стало иллюстрированное итальянское издание - Сергей М. Эйзенштейн. "Да здравствует Мексика!". Его осуществил Камилло Бассотто вместе со своим другом, молодым венецианцем Стефано Каваньисом. Текст сценария незавершенного мексиканского фильма советского классика был сопровожден статьями автора и проиллюстрирован кадрами огромного свода киноматериалов, полученных Госфильмофондом из США, которые школяр разбирал в первую пятилетку своей работы в фонде. Состав книги композиционно обрамляли архивные материалы в виде авторских сценариев начальной - 20-х годов - "Стачки" и уничтоженного "Бежина луга" 30-х, а также статьи и материалы советских исследователей и обоих итальянских составителей.

А когда-то в рамках Венецианской Мостры, в 50 - 60-е годы проводились первые советские ретроспективы - или, как теперь говорят, ретроспекции, - фильмов, которые были организованы Камилло Бассотто. Именно тогда кинематографическая Европа узнала практически в полном объеме собрания произведений Эйзенштейна, Пудовкина, Довженко. Это он, Камилло Бассотто, посмотрев летом 62-го лишь первую часть "Иванова детства" Андрея Тарковского, убедил дирекцию перевести фильм из детского конкурса, на который прислала его - по названию! - Москва в конкурс большого фестиваля. Гулкий провал на этом последнем официозных "Людей и зверей" Сергея Герасимова был сполна восполнен первым в истории Советов Золотым Львом святого Марка именно за "Иваново детство". И это случилось за тридцать лет до "Урги" Никиты Михалкова и за сорок - до "Возвращения" Андрея Звягинцева. В архиве Камилло до последнего хранилось благодарственное письмо Андрея Тарковского в ответ за понимание, помощь и поддержку...

Есть вещи, которые забывать не след, забвению не подлежащие. Отечественное российское кино, даже будучи советским, чем-то да обязано человеку из Венеции Камилло Бассотто, который добрых сорок лет, вплоть до самой своей смерти в августе 2003-го воздавал должное России и ее искусству.

Хотя бы поэтому это имя стоит помнить не только бывшему школяру, который когда-то написал в Венецию письмо и свёл дружбу с незнакомцем по имени Камилло Бассотто.