рассказы

Стояла та невразумительная пора ранней осени, когда в толчее московского метро запросто обтаптывают друг друга и легкие сандалии, и упругие кожаные полусапожки, подбитые кокетливым мехом. Ромка обулся в нейтральные кроссовки, чему сейчас был искренне рад: дневную теплынь сменил нудный дождь, и на асфальте, пропитанном влагой, стали проступать черные лакированные лужицы.

Настроение у Ромки было хорошее: до зимней сессии еще далеко, а Вика наверняка уже торопливо пересекает Малую Бронную, отстукивая каблучками телеграмму об их скорой встрече.

- Ишь, разулыбался! Небось, на свиданку бежит.

Ромка огляделся. Народ продолжал торопливо обтекать его с обеих сторон, и только большой пес, словно бомжующий Артемон, сидел, привалившись грязным боком к раскидистому клену. Он смотрел на Ромку насмешливым умным взглядом.

- Ну, чего уставился? Иди, куда шел.

Ромка оторопело оглянулся, хотя теперь было совершенно ясно, что говорил с ним именно пёс.

- Ты чего, разговариваешь?! - тихо, чтобы не услышали прохожие, спросил у собаки Ромка.

- А ты чего, меня слышишь?! - Не менее обалдело ответил пёс и лениво отодрал свою задницу от шершавого ствола.

Конечно, Ромка с пивом вчера переборщил, но все-таки этого явно недостаточно для появления в центре Москвы говорящих пуделей.

- Ты, правда, меня слышишь? - пудель подошёл так близко, что Ромка отчетливо увидел его краплёные рыжиной глаза. Сваленный модными дредами хвост приветственно качнулся из стороны в сторону.

- Первый раз вижу говорящую собаку! Офигеть можно!

- Да я тоже нечасто встречаю чуваков, понимающих мою брехню!

Пес доверчиво прижался к Ромкиным ногам и мелко потёрся об джинсы большой вислоухой головой.

- Блохи, понимаешь, заели, заразы такие. Ну, чего, бум дружить? У тебя какая кличка?

- Ромка я.

- А я не Ромка! - пес заливчато расхохотался. Студент от

неожиданности попятился и шагнул на проезжую часть. Пёс шустро ухватил его за мокрую штанину, втянув обратно на островок тротуара.

- Ты чего, юмора не понимаешь? Брошка меня звать.

- Почему Брошка? Ты же кобель.

Брошка уселся в ближайшую лужу и принялся энергично вылизывать яйца.

- Конечно, кобель, только хозяйка об этом понятия не имела. Вообще-то я - Фердинанд Кларис Блюм Великолепный. Это по паспорту. А для друзей был просто Феня. Я тогда еще у своих первых хозяев жил. Мне как год стукнуло, я себя настоящим мужиком почувствовал, а тут навстречу доберманша! Такая мамзель! Ну, я и рванул к ней. Ох, как мы гульнули! - Фердинанд Брошка мечтательно закатил глаза и громко сглотнул набежавшие слюни.

- В общем, очнулся, а место не узнаю. Запахи вокруг чудные, перепутанные, куда бежать непонятно. Две недели голодал, все дом искал. А потом меня эта идиотка подобрала и давай сюсюкать: такую собачку бросили-и-и, Брошечка ты моя!

Ладно, думаю, потом разберётся. Так нет! Вымыла всего, бантиков накрутила и знай своё - Брошечка, Брошечка! Я сижу, хозяйство своё налупидориваю, а она опять - ноль внимания! Ей, конечно, потом на прогулке глаза открыли, но она все равно Брошкой меня звала - недалёкого ума была женщина. А потом я привык, мне даже понравилось. Кликуху назовешь, девчонки удивляются, переспрашивают. А в любви ведь что главное - заинтересовать партнёршу надо: пока она удивленно хвостиком виляет, ты уже сзади пристраиваешься, - экономия времени. Чуешь?

- Чую, чую, что я на свиданье опаздываю.

- Ты, значит, тоже ходок по девочкам? Это дело, хотя...

Брошка окинул Тверскую взглядом опытного мачо и убежденно добавил.

- Здесь, конечно, телки клевые, но уровень не тот - не местные они, наглые и почти все блохастые. Так что - не советую.

- Ну, что ты городишь, какие телки? Я к своей девушке тороплюсь.

- Молодой человек, с вами все в порядке? - сочувственно заглядывая в глаза, спросила у Ромки пожилая дама.

Брошка усиленно завилял хвостом, отвернув лукавую морду в сторону Пушкина, облепленного голубями.

- Все нормально, бабушка, просто мысли в слух.

Ромка и пес, не сговариваясь, дружно свернули в сторону от плотного людского потока.

- Сучка-то хоть, хорошенькая? - Спросил у Ромки нахальный кобель.

- Сам ты сучка. Бро000шечка! Вика - прелестная девушка, и у меня, между прочим, самые серьезные к ней намерения. Может, женюсь даже, только вот я решиться никак не могу.

- Это в смысле, она тебе щеночков, то есть, прости, ребятишек нарожает, а ты всю оставшуюся жизнь будешь на комфортабельную будку зарабатывать, косточки для неё добывать и тапки в зубах приносить?

- Ну, в таком ракурсе я наши отношения не рассматривал.

- И напрасно!

От возбуждения Брошка несколько раз крутанулся вокруг собственной оси, прихватывая на ходу блох, кормившихся у основания хвоста.

- Для кобелей ведь что главное? Свобода! Свобода движения, свобода выбора. СВОБОДА! Вот я, хочу - с тобой бегаю, хочу - на столб писаю... Кстати, я отлучусь на секундочку.

Брошка легко и непринуждённо вскинул лапу на ближайший кустик барбариса и, гордо поглядывая на Ромку, опрыскал чахлые прутики меткой струёй. Тщательно обнюхав результат, покрутился, добавил еще пару капель и, удовлетворенный, вернулся к своему собеседнику.

- Видал? Моя территория. У меня парфюм, знаешь, какой мощный? Чужие за километр обходят! А уж девчата как балдеют!

Блудливо моргая глазами, Брошка так мощно почесал облезлую спину о свежевыкрашенную скамейку, что голуби тревожной стайкой слетели с головы гения русской словесности, и, сделав контрольный круг над памятником, снова уселись на его бронзовые плечи.

- У меня манков много, - продолжал хвастаться Брошка, - Знаешь, какая у меня вторая сильная фишка? Пою я красиво. Вот послушай.

Брошка закинул морду вверх и громко завыл, окончательно распугав бедных голубей.

- С ума сошёл? Прекрати немедленно! Тоже мне, Басков нашелся.

- А девушкам нравится, только я никогда не женюсь. Буду холостяком жить и тебе советую. Ты на меня посмотри!

Пес горделиво оттопырил тощий зад и втянул в пасть обвисшие брыли.

- Был бы я таким красавцем, если бы за сучий хвостик держался! Свою свободу беречь надо, а женишься - ни тебе подраться всласть, ни в помойке спокойно поковыряться, ни на сторону гульнуть. А без этого - много ли радости в жизни? При хозяйке, даже самой замечательной, особо не разгуляешься. Свобода дороже всего! Ну, а ежели она тебя все-таки в загс потащит, так не теряйся, включай смекалку-то. Ну, там, ночью повой, поскули, миску с едой опрокинь, с немытыми лапами на диван запрыгни - ох, не любят они этого! Глядишь, и отпустит на волю. А не поможет - сам беги. Никак нельзя нам, кобелям, жениться.

Я ведь чего от своей сбежал - любвеобильности она моей не перенесла. Ревновала очень. Как какую-нибудь боксёршу или даже болоночку, например, заприметит, так тащит меня от них подальше. Я ведь, если по весне девушку на выданье учую, так несусь к ней, никаким меня поводком не удержать! А в хозяйке моей весу-то и пятидесяти килограмм не было. Вот лечу я к любимой по мартовской каше, а хозяйка сзади на пузе, как глиссер, волну поднимает, и так до ближайшего дерева на мне катается. Потом - хлоп! И дальше я уж без неё.

Ну, случилось у ней пару раз сотрясение мозга, но это же не повод меня к ветеринару тащить! И ладно бы на очередной укол, так нет, кастрировать она меня надумала! Вот и пришлось дёру дать. Так что ты смотри, ухо востро держи.

Ромка поискал глазами Вику и сразу же заметил недалеко от газетного киоска её одинокую фигурку. Вокруг неё, заинтересованно сужая круги, прохаживался коренастый мужчина.

- Кажется, мою девушку уже какой-то нахал клеить начал.

Брошка проследил глазами за Ромкиным взглядом и заметно оживился.

- Это твоя, что ль? Ничего экстерьерчик! Поджарая, и шерстка блестящая. Ты прикус-то проверял? Комплект зубов полный? - и заметив, как затвердел лицом Ромка, грамотно перевел разговор в нужное русло.

- И кто там рядом с нашей девочкой такой активный? Ну-ка, пойдем, с этим шарпеем разберемся!

Брошка резво вскочил на все четыре лапы и заходил костлявым задом в предвкушении разборки.

- Щас порвём его, как Тузик грелку!

- Спасибо, Бронь, не надо, я сам разберусь. Ты извини, пойду я.

- Как знаешь. Если что - свистни, я всегда прибегу друга поддержать. На пять!

Брошка, прощаясь, протянул студенту грязную лапу с когтями, похожими на клювы бойцовых петухов, и потрусил было к Гоголевскому бульвару, но неожиданно лихо развернулся, закрутив встречный поток людей в случайную воронку.

- Поцеловать забыл!

Он уперся Ромке в грудь передними лапами, и, став одного с ним роста, широко и щедро вылизал лицо теплым языком. На светлой куртке двумя черными хризантемами расплылись отпечатки грязных лап.

- Ну, бывай!

Брошка шустро потрусил по бульвару, а Ромка со всех ног помчался к Вике и, несмотря на грамотные советы многоопытного Брошки, в тот же вечер сделал ей официальное предложение руки и сердца.

МИРНЫЙ МИТИНГ

Перед Ноябрьскими праздниками всю школу срочно собрали в актовом зале, где оказывается мы, мирные советские дети, проводили мирный митинг за мир во всем мире. Десятиклассники сбились веселыми кучками на последних рядах, а мы, второклашки, чинно расселись в партере и честно слушали скучный доклад про какую-то африканскую Анжелу Дэвис, которая справедливо боролась на другом краю земли с очередной капиталистической несправедливостью. Потом в зале погасили свет и под подозрительную возню заметно ожившей галерки, нам показали документальный фильм про голодных детей нищей Анголы.

Я с ужасом смотрела на маленького негритенка, тощие ручки и ножки, которого нелепо торчали в разные стороны из непомерно раздутого пузика, и по моим щекам текли беззвучные, злые слезы. Ух, как в те минуты я ненавидела проклятых капиталистов, из-за которых у этого черного мальчика не было нормального детства, а были такие невозможно печальные и тоскливые глаза!

Пока зажигали свет, и старшеклассницы еще смущенно поправляли лямки своих черных фартуков, я томилась невозможностью немедленно поделиться с несчастным ребенком свежим марципаном, купленным на большой перемене за последние пятнадцать копеек. Орешки с его напомаженной спинки, уже осыпались в кармане белого фартучка и были съедены мной во время просмотра жутких кадров о голодном детстве африканских детишек, но оставшимся крендельком я была готова поделиться совершенно безвозмездно. Тут на сцену поднялась наша директриса, и, порционно стряхивая бодрыми кивками с плохо прокрашенной головы сухую перхоть, призвала всю прогрессивную молодежь, то бишь нас, завтра принести в школу свои самые любимые игрушки, или книжки, или какие-то вещи обихода для передачи обездоленным детям.

Это было абсолютно точное попадание в мое возбужденное состояние, придавшее конкректную векторность уже сформировавшемуся душевному порыву. Про вещи обихода я не очень поняла, но сразу догадалась, что холодильник с замочком, вделанным в изящную хромированную ручку, мама ни за что не отдаст даже очень голодным детям. Я почти летела домой, и в голове моей теснились грандиозные планы экстренной помощи бедному черному мальчику. Покачавшись на школьных железных воротах, я мысленно заменила холодильник новеньким телевизором, который можно было смотреть уже без линзы, но, покормив у помойки остатком булки ленивых Московских голубей, решила, что и папа вряд ли является настолько ярким представителем прогрессивной советской молодежи, чтобы добровольно расстаться с дефицитным приобретением. Тогда я приняла другое, совсем свежее решение: я отдам свое любимое пианино! Zimmermann из красного дерева с теплыми слоновой кости клавишами, преданно ждал меня дома, не догадываясь о своем гордом предназначении, а я уже мысленно расположила его на ослепительно желтом песке, под буйно цветущей пальмой, усыпанной спелыми бананами и кокосами, и уже усадила за него своего негритенка, который счастливо улыбался, бойко наигрывая полонез Огинского "Прощание с родиной". При этом он красиво замирал тонкими руками в такт печальной мелодии, черный фрак сидел на нем идеально, и на босые ноги его быстро набегали ласковые волны. Из ближайших джунглей удивленно и доверчиво выходили к нему слоны, обезьяны, тигры и другие известные мне представители африканкой флоры. Пастораль была так хороша, что меня не смущала ни абсурдность картинки в целом, ни ее антинаучность в частности. Пребывая в столь блаженном состоянии, все еще дорисовывая мысленно детали удачной картинки скорого, так кардинально измененного мною будущего подопечного негритенка, я гордо изложила маме свой гениальный план. Мудрая мамочка мой план в целом одобрила, но внесла в него некоторые коррективы. Пианино мы решили не трогать, слишком уж оно тяжелое для посылок, а вот из одежды, игрушек, и книг что-нибудь подходящее подобрать вполне возможно. Я тут же побежала за своей кроличьей шубкой, по которой обмирали все девочки нашего класса, щедро добавила к ним черные, блестящие, нежно любимые мною резиновые сапоги, и, собрав в кулак всю свою волю, выгребла из секретера семитомник Чуковского. После чего, не замечая нарастающего ужаса в маминых глазах, решительно посадила на эту кучу свою любимую куклу Жозефину. Любовно оглядывая драгоценные дары, я старательно отводила взгляд от дорогой Жозефы. Больше всего мне не хотелось расставаться со своей любимицей! Я чувствовала себя предательницей, но, вдруг, вспомнила фильм, в котором красиво отмеряя тревожные шаги по нейтральному мосту, меняют нашего разведчика на иностранного шпиона. Убаюкав этими кадрами свою совесть, я быстренько заменила Жозефину на заводного медведя с губной помадой в кривоватых лапах. Ключ от него был утерян и медведь уже давно потерял способность старчески трясти головой, пытаясь попасть пластмассовой губнушкой в собственную изумленную морду.

Уже далеко за полночь, путем длительных дипломатичных уговоров, маме удалось выменять шубку с сапогами на байковую пижамку, затем удалось восстановить на полке все семь томов классика детской литературы. Ведь, еще неизвестно, когда в Анголе вспыхнет мировая революция и чернокожие дети логично откажутся от своего дикого негритянского языка в пользу нашего великого и могучего! Но, взамен, родителям пришлось расстаться с четырехтомником прогрессивного Херлуфа Бидструпа. время большой перемены возбужденные пятиклашки, укрепили на борту школьного микроавтобуса растяжку со свежевосстановленной надписью "От советских детей - детям свободной Кубы", а старшеклассники перетащили в него тщательно упакованные посылки. Мы, еще не обремененные географическими познаньями мира, одетые в праздничную форму, прощальными взмахами рук, с чернильными пятнами на ладошках, трогательно провожали автобус в далекую кубинскую Анголу.

Через три дня учительница послала меня в кабинет директора за классным журналом. Я долго топталась перед закрытой дверью и, наконец, решилась заглянуть в святая святых школы. На директорском столе лежал знакомый альбом Бидструпа, открытый на моей любимой истории про нерадивого папашу. Я вышла из кабинета и до звонка в полном смятении чувств потерянно ходила по пустому коридору, томимая одновременной жаждой одиночества, и жгучим, но невозможном желанием поделиться своим страшным открытием с верной Катькой. От пережитого резко поднялась температура и с большой перемены медсестра отправила меня домой. Ночью в черно-белом как документальный фильм сне, ко мне пришел мой несчастный африканский мальчик. Он молча протягивал мне пустой картонный ящик и смотрел на меня строгим осуждающим взглядом.

Разбуженная моими рыданьями мама, еще долго убаюкивала меня на своих коленях, рассказывая всевозможные версии попадания этого злополучного альбома на директорский стол. Закончила она оптимистичным заявлением, что это был вообще другой, не наш альбом, и я согласно закивала, бесконечно устав от собственных слез. Я точно знала, что это был мой альбом, потому что рядом с ним волшебно переливался серебряной пылью маленький хрустальный шарик моей подружки Катьки. Как она смогла расстаться с единственной драгоценностью, скрашивающей ее почти нищее детство? За этот шарик Катюхе предлагали настоящие богатства - и всамоделишное кольцо, усыпанное россыпью горящих стекляшек чешского производства, и набор открыток с подмигивающими японскими красавицами, а Каринка даже пыталась выменять его на мамкину трехметровую фату. Но неподкупная Катюха, отклонившая даже это, сверхвыгодное предложение, безо всякой компенсации легко и просто отдала сверкающую неземной красотой сферу нашему несчастному негритенку!

Все это сильно подорвало ростки интернациональной дружбы, проклюнувшиеся было после того памятного мирного митинга.

ИРОЧКА

Вера Петровна закрыла глаза и попыталась сосредоточиться, отвлечься, наконец, от тупой ноющей боли в груди. Очень хотелось пить, но самой встать сил еще не было, а беспокоить соседку по палате Вера Петровна стеснялась. Она привыкла сама справляться со своими трудностями, так уж распорядилась жизнь - не на кого было опереться.

Вера Петровна глубоко, осторожно вздохнула и подтянула сползающее, неудобное казенное одеяло к подбородку. Разве легко было растить сына в нашей стране? В одной руке орущий ребенок, в другой сумки с продуктами, одной ногой в детской поликлинике, другой - дома у плиты, а оторванная перегрузками голова болтается где-то между работой и тазом с грязным бельем. Впрочем, и героизма особенного в этом не было, такими вот каракатицами жила половина половозрелых женщин всего бывшего Советского Союза, и еще 80 процентов из них, считала такую жизнь абсолютной нормой. Но ведь смогла, выдюжила, зато какого сыночка вырастила!

Тут она еще раз горько вздохнула, так как сына и в правду вырастила замечательного, но оказывается не для себя вовсе, а для какой-то сопливой вертихвостки.

Нет, с такими мыслями она совсем не сможет заснуть, а сон после операции самое лучшее лекарство. Но как же все-таки хочется пить! Вера Петровна правой рукой нащупала стакан на тумбочке, надеясь почувствовать тяжесть воды, но напрасно. Всю воду она выпила еще вечером, когда ей разрешили напиться. Придется терпеть, пока в палату не заглянет заспанная медсестра. Надо взять себя в руки и подумать о чем-нибудь приятном.

Вот, например, восьмое марта скоро... А толку-то? Она уже справила без сына Новый год, а ведь раньше это был ее любимый праздник! И нравился он ей гораздо больше, чем любой другой красный день календаря. За два месяца она начинала готовиться к этому зимнему событию. Шила себе и сыну обновы, освобождала нишу для елки, покупала свежий "дождик" и обязательно пару новых стеклянных игрушек, которые после перестройки с каждым годом становились все красивее и интереснее. Бродя по предпраздничным улицам, Вера Петровна с удовольствием разглядывала изысканно украшенные витрины магазинов. Особенно нарядными были те, что в Центре, где всюду красовались пузатые Санта-Клаусы и выстраивались милые рождественские сценки. Все это раньше так радовало и празднично возбуждало Веру Петровну!

А в этом году все рухнуло. Без сына и стол, уставленный деликатесами, и праздничная программа по телевизору, и елка, интимно сверкавшая из ниши, все это казалось скучным и не нужным. И даже запотевшая бутылка шампанского, посчитав себя лишней в этом одиноком доме, не пожелала открыться...

Вера Петровна опять вздохнула, открыла глаза и вскрикнула от неожиданности. Прямо на нее, из-под пушистой челки встревожено смотрели большие девичьи глаза.

- Вам, что, плохо? Может, я могу чем-нибудь помочь?

Девчонка склонилась так низко, что Вера Петровна даже уловила слабый запах ее духов, такой инородный в этой больничной палате.

- Вы так вздыхаете тяжело! Давайте, я медсестру позову.

- Да нет, не надо никого беспокоить.

Вера Петровна расслабленно откинулась на подушку, подтянула сползающее одеяло и устало прикрыла глаза.

Может попросить девочку принести воды? Пока эта мысль вяло оформлялась в ее голове, послышалось шарканье шлепанец и звук открывающейся двери. Наверное, соседка ушла в туалет. Дожила! Воды поднести некому, как в старом анекдоте. Только теперь он совсем не казался смешным. Вера Петровна снова развздыхалась, уже не боясь никого потревожить, открыла глаза и тут же дернулась от неожиданности. Девчонка опять склонилась к самому ее лицу

- Послушай, мне к моим болячкам только еще инфаркта не хватает! - недовольно сказала Вера Петровна знакомой челке. - Чего тебе ночью-то не спиться?

Девчонка пожала худенькими плечиками и протянула стакан с водой.

- Я подумала, может вам водички свежей принести, я знаю, после операции всегда пить очень хочется.

- Вот спасибо, угадала! - Обрадовалась Вера Петровна, потянулась к воде, неосторожно опрокинув подушку на самый край кровати. Девчонка подхватила ее, и, взбив, как следует, водрузила на место. Стакан слегка вибрировала в ослабевших руках Веры Петровны, и девушка стала придерживать его за мокрое донышко.

- Тебя как звать-то, ангел спаситель?

- Ирина.

Вера Петровна поморщилась, как от укола, сделанного неопытной рукой практикантки.

- Вам плохо? - встревожилась девушка.

- Да нет. Просто это имя вызывает у меня не самые приятные ассоциации.

Одеяло снова сползло, но наступил такой редкий момент, когда почти ничего не болело, и Вера Петровна не хотела двигаться, чтобы не нарушить это состояние покоя.

- А мне мое имя нравится.

Вере Петровне казалось это имя слишком агрессивным. А вот ее сыну Жорику имя Ирина тоже очень даже нравилось. Так всегда бывает, влюбишься, и все тебе в твоем избраннике кажется красивым, милым. Ну, как тут не вздохнуть от такой несправедливости?

- Я все-таки медсестру позову. - Откликнулась снова девчушка.

- Погоди, не надо.

- Но вам же больно. Вы все время вздыхаете.

- Я не от этого вздыхаю, Ирочка. Мне совсем не больно, - и, перехватив недоверчивый девичий взгляд, добавила, - Ну почти не больно. Ты иди, ложись, спи спокойно.

- Да мне что-то не хочется. И спать уже надоело, и лежать, и вообще, по дому ужасно соскучилась!

Вера Петровна грустно улыбнулась и слабо похлопала ладонью по своему матрасу.

- Ну, хочешь, посиди со мной немножко. Может нам обеим легче станет. Не так одиноко.

Девчонка послушно присела на краешек постели спросила довольно нетактично.

- А вы, что, совсем одна живете? Я заметила, к вам никто не ходит.

- Ну почему одна, у меня сын есть.

Нотка гордости зазвучавшая было в голосе, тут же иссякла, погашенная привычной тоской.

- А чего же это он к вам не ходит?

- Он к другой ходит.

- У него, что, две мамы!?

Ирина округлила и без того круглые глаза и стала похожа на какую-то птичку.

- Нет, что ты! Я у него одна. Вернее была одна, пока не появилась в нашей жизни некая Ирочка. Теперь я ему совсем не нужна стала.

Вера Петровна лукавила. О том, что она в больнице, Жора даже не догадывался. Она не стала сообщать ему о своей беде, по-детски мстительно представляя, как потом ему будет очень горько за то, что в эти тяжелые дни его мать осталась совсем без поддержки.

Когда в их жизни появилась разлучница Ирина, Вера Петровна даже взглянуть на нее не захотела - чего, там, на лимитчицу малолетку глядеть! Ишь, приехала на чужой каравай рот разевать! Для нее, что ли, Вера Петровна билась за кооперативную двушку? Конечно, ее наивный мальчик для такой оторвы просто клад: и умный, и красивый, и с квартирой. И откуда только такие нахалки берутся? Впрочем, теперь Вера Петровна знала, откуда - из провинции, вот откуда пришло ее несчастье. Все знакомые прочили Жоржу блестящее будущее, а теперь на нем можно поставить большой жирный крест. На будущем ее Жоры.

Сначала Вера Петровна надеялась, что это временное увлечение сына, потом он одумается, и не станет портить себе жизнь с этой провинциалкой. Они и в правду на какое-то время поссорились вроде, во всяком случае, она исчезла, но вскоре эта выскочка опять появилась, и сын совсем потерял от нее голову. Жора влюбился не на шутку, и все твердил, что Ирочка замечательная, лучше всех.

- Давай, я вас познакомлю, и ты тоже ее полюбишь, - настойчиво предлагал сын. Но Вера Петровна была непреклонна, и не соглашалась ни на какие компромиссы.

- Знаю я, этих приезжих, всем им Москву подавай, - и, видя, что на сына ее доводы не действуют, решилась на крайнюю меру.

- Выбирай, или я, или она! Но эту проходимку я на порог не пущу! А если она тебе дороже родной матери, то, пожалуйста, я тебя не держу! Можешь жить с этой своей Ирочкой, но только не в нашей квартире.

Она была уверена, что Жора не посмеет бросить ее одну, но сын посмотрел на нее долгим измученным взглядом и ушел из дома. Звонил, правда, каждый день, дескать, жив-здоров, и в конце неклеющегося разговора каждый раз осторожно спрашивал: "Мам, ты не передумала, насчет Иры?"

- Нет, - резко отвечала Вера Петровна, пресекая на корню любые попытки сына, свернуть разговор на темы, в которых присутствовала эта выскочка. С того времени, как сын ушел из дома, она испытывала еще более жгучую ненависть к этой Ирочке, сумевшей отнять у нее единственного обожаемого сына. Это из-за нее у Веры Петровны теперь такие тихие и скучные вечера, ночи, пропитанные болью одиночества, безрадостные рассветы, и безликие, бесконечно долгие тягостные дни. Но разве, поймет это все девочка, которая и не целовалась-то, поди, ни разу!

- Тебе сколько лет-то? - поинтересовалась Вера Петровна у своей собеседницы.

- Девятнадцать, а что?

- Ну, надо же! - Вера Петровна искренне удивилась. - Я думала тебе лет пятнадцать.

Ирина засмущалась, мило покраснев.

- Мы когда с мужем гуляем, меня все за его младшую сестру принимают. Вообще-то, мы с ним почти ровесники, но он у меня такой большой и выглядит солидно, я по сравнению с ним просто детский сад какой-то. Спасибо, хоть дочкой не называют! Многие даже и не знают, что мы муж и жена, у нас и свадьбы как таковой еще не было, просто расписались, а праздновать только через три месяца будем.

Вот, это да! У этой малышки уже и муж есть! Вера Петровна заметила, как потеплел голос Ирочки, когда она заговорила о своем муже. Тут же вспомнился сын - высокий, худющий, ну какие из этих детей мужья и жены? Вера Петровна ни разу не видела свою самозваную невестку, но представляла ее почему-то эдакой толстой девахой - кровь с молоком, каждая грудь, как арбуз. Мальчики в этом возрасте такие гиперсексуальные, и ведутся на подобные манки очень легко. Однажды сын зашел за вещами, и принес пачку фотографий, попросив мать: "Ну, посмотри, пожалуйста, Иринка, правда, хорошая", и, видя, как непреклонно застыла лицом Вера Петровна, все же положил конверт с фотографиями в прихожей. Она потянулась, было к ним, но вовремя отдернула руку - ну, как, эта самозванка может понравиться?

- Убери сейчас же эту гадость! - потребовала она у Жоры.

- Ну, зачем ты так, мама? - и столько горечи было в вопросе сына, что Вера Петровна вдруг на один миг засомневалась в своей правоте, но тут же одумалась. Ведь если бы эта Ирочка была порядочной девушкой, разве затащила бы она сына в загс таким подлым приемом? Нет, она бы дала мальчику окончить университет, прочно встать на ноги, а потом уж, и о ребенке можно было подумать. И неизвестно еще, кстати, чей это ребенок, наверняка она уже брюхатая была, когда ей попался Жорик. И сын тоже хорош! Знал ведь, что она об этой Ирочке даже слышать не хочет! Провернули все так быстро, что Вера Петровна и никаких мер принять не успела. Она думала, они просто встречаются, а оказывается, уже и заявку в загс подали!

Вера Петровна поморщилась от неприятных воспоминаний, и лицо ее покрылось мелкой сеточкой морщин, которые возникают после долгих горестных раздумий о несовершенстве жизни, и безжалостно выдают возраст женщины, не взирая ни на какие крема с лифтинг эффектами.

- Мама, я женюсь через неделю. Ты приходи к нам, пожалуйста, никого не будет, только мы втроем, - огорошил однажды ее сын.

- Куда это к вам? - поинтересовалась Вера Петровна, пораженная столь неприятным сюрпризом.

- Ну, к нам, с Иришкой. Я все пытаюсь тебе рассказать, а ты и слышать ничего не хочешь. Мы же комнату снимаем у деда одного. Практически за копейки. Мы с Ирочкой ему помогаем, вот он и сдал...

- Значит, свадьба у вас в комнате будет? - перебила его Вера Петровна, не в силах слушать про ненавистную Ирочку. - Да... Интересная у вас свадьба получается: в чужой комнате, без гостей.

- Мам, ну какая свадьба, сессия на носу. Да у нас и денег нет, так распишемся просто, а потом посидим по-семейному, ты, я и Иришка.

- Я вот одного только понять не могу, что за спешка то такая, - снова перебила его Вера Петровна. - Потерпели бы хоть годик.

- Да можно было конечно потерпеть, но мы ждем ребенка, так пусть все по-человечески будет.

Вот тут то Вере Петровне и стало плохо с сердцем. Пока она держала оборону перед собственным сыном, полагая, что время само все расставит по своим местам, эта маленькая дрянь успела так окрутить ее мальчика, что уже и непонятно, как все можно исправить! Конечно, нужно аборт делать! Но как объяснить это ее упертому сыночку? Мечтали они, видишь ли, об этом ребенке! У самих еще молоко на губах не обсохло, а они уже в родители заделались. Конечно, она не пошла на это дурацкое мероприятие! Ну, разве о такой свадьбе мечтала Вера Петровна для своего единственного сына!

- Представляешь, - несправедливо пожаловалась она девчонке, уж очень хотелось, что бы кто-нибудь пожалел. - Они меня даже на свадьбу не пригласили. Тихонечко так расписались, а меня уже перед фактом поставили.

Обида слезинкой выкатилась из глаза и покатилась по бледной щеке. Ирочка тут же встрепенулась, и, намочив полотенце, протерла Вере Петровне лицо, осторожно придерживая ее голову под затылком.

- Грустно это конечно, но вы не переживайте так. А знаете, у меня ведь на свадьбе тоже свекрови не было.

- Тоже не позвали? - изумилась Вера Петровна. - Впрочем, чему я удивляюсь ведь все свекрови такие мегеры, по-вашему.

Ирочка от возмущения даже руками всплеснула.

- Мегера, вот тоже придумали! Да она удивительная женщина, каких поискать надо. Вот я в полной семье выросла, а у моего мужа никого, кроме мамы не было. Его отец их бросил, когда муж еще грудничком был, представляете? Даже алименты не платил, а она одна смогла такого сына вырастить, что мне все подружки завидуют. Да, я и сама иногда не понимаю, за что мне такое счастье! А вы говорите "мегера". Просто она сейчас в долгосрочной командировке заграницей. Вот приедет через три месяца, мы нашу свадьбу и сыграем по-настоящему! Я без нее не хочу, она его растила всю жизнь, а мы, что потерпеть три месяца, что ли не можем? Я так мужу и сказала, и он со мной согласился. Он про нее так много хорошего рассказывает, что мне иногда кажется, будто мы уже заочно знакомы. А я ведь даже фотографий ее не видела, так уж получилось. Мы с мужем комнату снимаем пока, ну вот и взяли с собой минимум вещей во временное жилье.

Вера Петровна понимающе усмехнулась. Ну, откуда у этой молодежи может быть свое жилье? Вот эта Ирочка, например, тоже явно не москвичка, по говору слышно. Конечно, она очень даже миленькая, в отличие от ее не званной невестки, и мужа своего похоже искренне любит, вон, все твердит муж, да муж, даже по имени его ни разу не назвала, небось, тоже не терпелось замуж выскочить и на все готовое в Москву приехать!

- Ну и где же вы жить потом собираетесь, у мужа конечно!

- Нет, почему, у нас скоро своя квартира будет. Нам мои родители помогли. Я ведь сама не москвичка, с Полтавы, в семье самая младшая. Старшие уже своими семьями живут, а у родителей хозяйство большое - коровы, свиньи, куры, дом огромный был. Они как узнали, что я замуж выхожу, так половину всего продали, и, денег нам на обустройство выслали. А потом еще сестры с братьями слать стали, только мы уже не брали - муж не разрешил. Говорит, что не скоро еще отдать сможем, а у нас это не принято, отдавать подарки, обидятся. Так что, мы из родительских, только на квартиру взяли, в качестве свадебного подарка, и прикупили себе однушку. На окраине правда, зато своя, и метро рядом, мужу удобно будет в университет ездить... Он очень переживает, что свою долю не внес. А я говорю, тебе же учиться надо, вот закончится твоя учеба, начнешь зарабатывать, как следует, тогда уже я учиться пойду, а ты будешь нас с малышом содержать. Мы сейчас в квартире ремонт делаем, переедем, как только свекровь из командировки вернется! А у нас, кстати, и подарок для нее уже готов!

Ирочка осторожно погладила едва наметившийся животик.

- Она детей очень любит, ждет, не дождется, долгожданных внуков.

- Так ты тоже беременная?

- Почему тоже? - Ирочка недоверчиво покосилась на живот Веры Андреевны.

- Да ты что! - Вера Петровна даже засмеялась тихонечко, боясь потревожить свежие швы.

- Не я, конечно, а моя невестка драгоценная.

- Вы, наверное, ее недолюбливаете? - догадалась Ирочка.

- Знаешь, мне тоже так кажется. - Вера Петровна прикрыла отяжелевшие веки.

- Я вообще не понимаю, куда вы все так торопитесь! Ну, пожили бы вначале для себя, присмотрелись бы друг к другу как следует, притерлись характерами, а потом и размножались бы себе на здоровье! Ну, залетела ты по глупости, по неопытности, но всегда же можно аборт сделать!

- Ой, да вы просто историю нашу не знаете! У нас же, ну прямо индийское кино получилось! Я не знала, а оказывается, у меня почти полная непроходимость труб была, ну, в общем, не могу я как все нормальные женщины забеременеть, мало этого, так еще вероятность выносить до конца ребенка, тоже почти нулевая. Я как узнала об этом, так со мной истерика случилась. Ну, как это можно без детей жить? Вот вы себе представляете?

Вера Петровна не представляла. Всю свою сознательную жизнь она прожила для сына. Думала дальше для внуков жить будет, и даже представить себе не могла, что все так сложится.

- Да, без детей это плохо, - согласилась Вера Петровна.

- Ну, вот и я так решила. Уж не знаю, за какие грехи мне горе такое, но только муж мой ни в чем же не виноват. У него-то как раз дети могут быть. Поревела я неделю, да и решила его отпустить от себя на все четыре стороны. Уехала я домой, и адреса ему не оставила. Как уж он меня нашел, это отдельная история. Я ведь и родственников предупредила, чтобы обо мне ни слова, а он отыскал и сказал, что никакая другая ему не нужна, детей, мол, можно и в детдоме взять, что я - подарок судьбы, ну и много еще всякого приятного! А у меня уже к тому времени задержка была больше двух недель. Ошиблись врачи, представляете! Я когда обследование прошла, нам даже фотку на память сделали. Мальчик у нас получился. А вы говорите аборт. Обязательно рожать буду!

Ирочка опять с нежно погладила свой животик.

Надо же, как теперь быстро определять пол ребенка научились, а Вера Петровна до самых родов не знала, кто у нее будет, по всем приметам вроде девочка выходила, а родился Жорик!

Интересно, а сын уже знает, кто у них будет? - вдруг подумала Вера Петровна и тут же одернула сама себя. - Это же для этой Ирочки рождение ребенка счастьем будет, а у ее Жорика все наоборот...

Какая-то смутная мысль, даже не мысль пока, а так, нечеткое волнение, не оформившееся еще в вербальную оболочку, встревожило и смутило её, но мимолетное ощущение беспокойства тут же сменилось привычной обидой на так несправедливую к ней жизнь вообще, и такого неблагодарного сына в частности.

Ирочка между тем продолжала наглаживать живот, глядя на него с такой нежностью и любовью, что у Веры Петровны защипало в глазах, и похолодел низ живота от осознания полной невозможности жить большой дружной семьей, вместе с любимым сыном, нормальной невесткой и желанными внуками. Из глаз ее снова потекли слезы, безысходные и такие тихие, что сидящая рядом Ирочка на этот раз ничего не заметила, а все продолжала говорить о своем бесхитростном счастье.

- Я ведь сюда попала, потому, что гемоглобин упал, вот меня для профилактики на сохранение и положили. Но я бы ни за что не пошла, это муж настоял. Он как узнал, что отцом будет, прямо с ума сошел. Ничего мне делать не дает, пылинки с меня сдувает, как будто я инвалид какой-нибудь. Он пытается все сам делать: и полы помыть, и приготовить чего-нибудь вкусненькое, - Ирочка вдруг засмеялась и на щеках ее проявились трогательные ямочки. - Ой, он тут макарон наварил, трехлитровую кастрюлю, представляете! Не соленые, слиплись все в комок. А я ем и нахваливаю, мол, вкусные. Вот такой он у меня дуралей!

- Вот, вроде и ругает его, а как ласково у нее это получается, - невольно пересканировала Вера Петровна ее рассказ на собственную ситуацию.- Наверняка, у ее сыночка все не так.

И снова что-то смутно царапнулось в душе, оставив там неудобную ссадину сомнения, побуждая к новой мысли, которая, так и не оформившись, опять ускользнула из гудящей головы Веры Петровны. Надо было обязательно додумать эту тревожную мысль, но Ирочка все продолжала самозабвенно рассказывать о своей семье, мешая сосредоточиться.

- ...его мама воспитывала: он в четыре года уже Стивенсона читал, таблицу умножения выучил, на английском болтал свободно, а вот в быту абсолютно беспомощный. А я без дела сидеть не могу! Дома хозяйство большое, да нас семеро, все при деле, иногда, казалось, и до ночи не управимся. А мать песню затянет, мы подхватим, вот работа и спориться.

Мы дружно жили, что у одного не получается, другой обязательно поможет. А иначе в хозяйстве не выжить. День пролетит незаметно, вечером в постель ляжешь, руки гудят, а на душе радостно, покойно так! Муж все время просит меня рассказать, как я с братьями да сестрами жила. Он то один у матери, я и не думала, что это так тяжело. Вот наша мамка за день так нахлопочется, и по голове-то детей погладить некогда, не то, что там задушевные разговоры с каждым вести - на ночь в маковку поцелует, и уже хорошо! А ведь мужу моему любви материнской немерено досталось, а он, глупый, мне еще завидует.

Вера Петровна считала, что одного ребенка в семье вполне достаточно. Уж, лучше, как следует вырастить единственного и дать ему все, чем нищету плодить. Хорошее воспитание и достойное образование - вот залог успешного будущего, а кастрюли да сковородки мыть Вера Петровна сама может, да и невестку научит, если надо будет.

Захотелось спать, и даже не спать, а просто побыть в тишине. Что-то там, в голове все время мелькало, и исчезало так быстро, что Вера Петровна

никак не могла ухватить это тревожное чувство и проанализировать его, переведя из недр подсознания в область конкретных мыслей. Это додумать бы надо. И девчонку в тоже время обижать не хочется, как птичка поет, даже жалко, что такая славная и такая чужая девочка!

- Значит, любишь, мужа-то?

Ирина мило зарделась и закивала так интенсивно, что густая челка ее заметалась над высоким лбом, словно большой ночной мотылек возле светлого окна.

- Я даже имя ему уже придумала, назову, как мужа Егоркой.

И тут все встало на свои места. Ну, конечно же, таких совпадений просто не бывает! Егорка, это тот же Жорик, только не в пафосном, урбанистическом, а упрощенном деревенском варианте! Вера Петровна дернулась и начала задыхаться, хватая воздух быстро синеющими губами. Ирочка бросилась за медсестрой, которая тут же сделала теряющей сознание Вере Петровне какой-то укол.

Когда Вера Петровна пришла в себя, стало уже совсем светло. Кто-то открыл окно и полупрозрачные занавески под зазывное чириканье влюбленных воробьев, почти выпорхнули на больничный двор, еле сдерживаемые тонкими кольцами карниза. Ирочка летала по палате, наполненной запахом тающего снега, и тихонько напевала какую-то песенку. Она причесалась, переоделась и выглядела еще более юной, чем при свете тусклого ночника.

- Вы очнулись? Вам уже лучше? - спросила она у Веры Петровны, заметив легкое движение на ее кровати. - А я вот к свиданию готовлюсь, сейчас муж придет.

В это время входная дверь качнулась, и, как показалось Вере Петровне, мучительно медленно стала открываться, до последнего пряча сына за белой ширмой своей бесконечной спины...

Его лицо, такое родное и такое знакомое, все многократно зацелованное ею, от крошечной, сиреневой родинки на правом веке, до тонкого пунктирного шрамика, оставленного соседским котенком на упрямом подбородке ее мальчика, лицо самого дорогого человека, стало, наконец, проявляться сквозь красноватую дымку, плывущую перед ее глазами. Жора выглядел виновато и встревожено.

- Мам, ну как ты могла? Я думал, с ума сойду, где мы только тебя не искали...

За его спиной возникло какое-то движение, и в дверях показался еще один, полноватый для своего возраста, молодой человек.

Ирочка уже минуты три висела на шее у смущенного, но довольного мужа, а Вера Петровна все еще металась глазами, между двумя юношами, пытаясь выбраться из под обломков собственной ночной версии.

Сын начал выкладывал на тумбочку продукты, принятые проносить в эти неуютные стены, когда Вера Петровна остановила его слабым жестом, проговорив серыми, после приступа губами.

- А где Ирочка?

- Какая Ирочка? - равнодушно переспросил сын, и тут же, взгляд его стал наливаться глубоким изумлением. - В смысле, моя Ириша? Ты имеешь в виду ее?

- Вряд ли за это время у тебя появилась какая-нибудь другая.

Уловив в собственном голосе неприятный оттенок ехидства, Вера Петровна мягко добавила: - Я имею в виду твою жену, Жора.

- Она тут, недалеко, в скверике меня ждет.

Казалось, его изумление было еще большим, чем потрясение самой Веры Петровны всего несколько минут назад.

- Зови-ка ее сюда, сынок, по-моему, нам уже давно пора познакомиться. Да и холодно еще в сквериках сидеть, а мне, между прочим, внук здоровый нужен!

Юная Ирочка со своим не менее юным мужем, обнявшись, стояли в коридоре, тихонько обмениваясь накопившимися новостями, когда мимо них на фантастической скорости пролетел ошеломленный Жорик, и помчался вниз по больничным ступеням, забыв от волнения про скучающий на их этаже лифт. Вера Петровна, чутким материнским ухом все еще ловила затихающий дробный стук шагов своего счастливого мальчика, когда на ее лице стал проявляться слабый румянец, свидетельствующий о том, что началось ее медленное, но теперь уже окончательное выздоровление.

ГОД КАБАНА

Солнце едва показалось над краем великой Фудзи, а Ями уже доел свою мандзю поджидая, когда снизойдет на него божественное сатори.

Несколькими часами позже Федор Кошкин выкурил свою первую беломорину в комммунальной уборной и бодрым матерком приветствовал невыспавшихся соседей.

Ями протянул свои желтые ноги молчаливой Ямате и она затрепетав ресницами, покорно надела ему белоснежные таби и новые деревянные гэта. В стране восходящего солнца наступил великий день смены одежд.

- Не забудь свой мино, глупый дождь может потревожить твои могучие плечи! - напутствовала его прелесная Ямата.

- Моя ваби - с нежностью подумал растроганный Ями.

Федор недовольно оглядел пустые полки холодильника и растолкав опухшую с перепоя супругу, для порядка засветил своей благоверной мощный фингал. Супруга продолжала спать ни на секунду не прервав богатырского храпа.

- Вот, курва! - восхитился женой, терзаемый муками похмелья Фёдор.

Рабочий день компании "Мицубиси" начинался рано, но Ями пришел еще раньше. Он принес веточку тоги и хотел сделать на своем компьютерном столе новую экибану. Как жаль, что уже через несколько часов нежный звон фурина обозначит окончание очередного рабочего дня! Ями гордился, что был скромным членом столь могущественной корпорации.

Уже пять лет, не просыхая, трудился Федор на родном заводе. Все, что можно было вынести из заводских стен в лоно собственной комнатушки , он уже вынес. Пора было менять место работы. Федор сплюнул цигарку себе под ноги и запустил фрезерный станок.

Домой Ями пошел пешком, чтобы босиком пройтись по нежной мурасаки через умиротворяющую тень тутовой рощи. Он шел, напевая бесконечный дзёрури, любуясь легким полетом нежных миномуси, порхающих над над белыми юри. В душе назревало смутное беспокойство. С великой Фудзи спускался теплый ветер перемен.

Федор топал домой через кладбище - так было быстрее и безопасней. Похолодало, но настроение было хорошее - сегодня техническим спиртом выдали, наконец долгожданную зарплату за февраль прошлого года.

- Вернулся, мой мисаго! - радостно прошептала верная Ямато, - нежной кадзурой прильнув к своему господину.

- Где ты шлялся, кобель? - встретила Федора, хмурая с бодуна жена и ловко ударила по его голове тефлоновой сковородой. Федор вяло отозвался хуком слева, жена привычно увернулась.

Когда бледная фуга была доедена, а горячее саке допито, нежная Ямато отложила в сторону хаси и зажгла угли в старенькой котацу. Ями распустил на талии шелковый оби и Ямато станцевала для него танец любви и бесконечности. Пришла пора ночного созерцания.

Супруги Кошкины уже допили первую бытыль спирта и успев помирится с побитыми ими соседями, все вместе начали хором петь матерные частушки, когда Ями, мучимый бессонницей вышел в сад камней. В руках он держал томик великого русского писателя Достоевского. Ями мечтал выучить русский, чтобы разгадать, наконец, непонятую даже европейцами, загадочную, великую русскую душу. Нет! Никакой технический прогресс не поможет дотянуться жителям страны восходящего солнца до душевных высот мятущихся в поисках интеллектуальных истин загадочных славян!

В далеком Мухосранске, в местном отделении милиции обнявшись безмятежно спали супруги Кошкины, спалившие по пьяни всю коммунальную квартиру. На них, с японского календаря преувеличенно круглыми глазами внимательно смотрел трогательный розовый поросенок. Начинался год кабана.

РОНЬКА

Ронька не сразу поняла, что произошло. Только что ей было хорошо и уютно под мамкиным животом. Рядом грели бока теплые братишки, и, вдруг, неведомая сила подхватила ее и взметнула куда-то вверх. Впору было расплакаться, запротестовать, но Ниночка уже устроила котенка к себе за пазуху, где было тепло, темно и совсем не страшно. Ронька поворочалась, потопталась по мягкой Ниночкиной груди, привыкая к новому запаху, затихла и даже задремала под равномерное покачивание шагов. Нина прижимала к себе теплый комочек и радостно улыбалась, предчувствуя сыновья оживление при виде долгожданного подарка.

Едва она вошла на порог, Юрка метнулся к матери, и тут же начал настойчиво трясти ее за мокрый от растаявшего снега рукав.

- Ну, покажи скорее, где она, мам! Ну, быстрее, пожалуйста!

Ронька настороженно вслушивалась в детские возгласы, которые звучали тонко, остро, но безопасно, словно коготки ее младших братьев.

- Смотри, не напугай её. Она совсем еще крошечная.

Голос Нины не тревожил Роньку - слышалось в нем молочное спокойствие ее собственной матери.

Котенка опустили на пол, и мир сразу расширился до пугающе большого размера. От ужаса Ронька тут же наделала аккуратную, круглую, как куриный желток лужицу, отчего стало еще страшней, и она, с трудом собирая расползающиеся по паркету лапы, сиганула в ближайшее укрытие. Мать и сын обшарили всю квартиру, но котенок, словно растворился в воздухе. Нина уже устала без толку ползать по полу, подхватывая из потаенных уголков невесомые катышки слежавшейся пыли, а Юрка все еще тыкался по углам малогабаритной двушки, в надежде отыскать беглянку.

- Ладно, Юр, хватит ползать, сама найдется, когда проголодается.

Ронька вцепилась всеми коготками в тонкую перекладину под сиденьем старого кресла и не подавала признаков жизни до самой ночи, тревожно вздрагивая ушами каждый раз, когда раздавалось зовущее "Кис-кис". Наконец, когда в доме стало тихо, она на полусогнутых лапах, почти прижимаясь животиком к холодному полу, вылезла из своего укрытия и безошибочно пошла на волнующий, природный запах. Часто втягивая воздух кожаным носом, она дошла до лотка и убедилась, что запах нужный и очень своевременный. Ронька чуть присела и вывела на ламинате следующую, идеально круглую лужицу. Понюхала, и, перешагнув через лоток, пустила струйку в шуршащий наполнитель. Теперь запах сделался совсем правильный, и Ронька решилась обследовать неизвестную территорию дальше. Из крайней, самой маленькой комнаты тянуло едой и Ронька, счастливо встав передними лапами в обнаруженное блюдце с молоком, поняла, что жизнь в новом доме обещает быть сытой и комфортной.

Через месяц она уже полноценной хозяйкой пулей носилась по комнатам. На поворотах Ронька притормаживала, упираясь передними лапками в пол, задние, вместе с треугольником хвоста продолжали инерционно полировать березовый паркет, и ее заносило на 180 градусов, словно переднеприводные "жигули" на обледенелой дороге. Юрка визжал от восторга, а Ниночка улыбаясь, накручивала новые газетные бабочки, взамен старых, изодранных Ронькой на тысячу мелких кусочков. Сколько ни собирала Ниночка по квартире эту мелочь, но они все равно попадались под ноги, словно диковинные пазлы для лилипутов. Все предметы, способные падать пришлось убрать подальше, так как Ронька роняла все, что попадалось на пути её кошачьего рафтинга, за что и получила соответствующую кличку.

К лету подросшую Роньку вывезли на дачу. Она отнюдь не была красавицей, скорее наоборот: непропорционально короткие лапы резко контрастировали с узкой и острой мордочкой, поджарым брюшком и тощим длинным хвостом, а муаровые волны на серенькой короткошерстной шкурке указывающей на ее плебейское происхождение, начисто опровергали заверения продавцов о ее якобы сибирских корнях. Впрочем, для Юры и Ниночки она была самой что ни на есть замечательной. Удивительно другое: все местные коты безоговорочно признали Роньку первой красавице и орали дурными голосами ночи напролет под хозяйскими окнами, надеясь на благосклонность ея величества. Ронька, сидя на форточке, их едва замечала и только дразнила, свешивая хвост наружу и мерно поигрывая им из стороны в сторону. Коты, чинно выстроившись в очередь по только им известному ранжиру, заворожено следили за Ронькиным хвостом, лишь изредка сдавленно мяукая от переизбытка неутоленной страсти.

- Смотри, принесет она вам котят в подоле, я топить не стану - предупреждала бдительная хозяйка дачи, но наивная Ниночка лишь беспечно отмахивалась от мудрых предупреждений.

- Что вы, она у нас еще маленькая!

Когда перезревшее лето, убаюканное жужжанием пчел и одуряющим запахом антоновки, уже лениво подползало к гостеприимно распахнутым воротам новорожденного сентября, и Ниночка уже приготовила клетчатые баулы для переезда на городскую квартиру, случилась предсказанная хозяйкой катастрофа.

Ниночка возвращалась с местного рынка, держа в одной руке лукошко с крупными помидорами и пупырчатыми огурцами, а в другой круглого полосатого красавца под восемь килограмм. Ронька привычно сидела на форточке, а под окном замерли три великолепных красавца черной, рыжей и белой масти - роскошное звериное трио "Виагра" в кошачьем исполнении. Они гипнотизировали Роньку полными любовной тоски глазами, а та лишь грациозно помахивала хвостом, передергивая головы котов в такт движению его кончика. Но вдруг Ронька развернулась, выгнула спину коромыслом, нежно мяукнула в сторону ближайшего претендента, и мягко спрыгнула внутрь комнаты. Выбранный брюнет немедленно в два прыжка преодолел трехметровое расстояние до окна и победно мявкнув, исчез вслед за Ронькой. Оставшийся не у дел дуэт, придвинулся к стене и замер, продолжая испепелять заветную форточку призывными взглядами. Когда, роняя помидоры, запыхавшаяся Ниночка вбежала в комнату, рыжий хулиган уже успел надругаться над довольной Ронькой.

- Ах ты, проститутка малолетняя! - запоздало отругала её Ниночка, прикидывая, как давно уже ее девочка занимается этим безобразием.

Роды у Роньки были тяжелые и Ниночка, хоть и стояла уже глубокая ночь, решительно завернула кошку в байковое одеяло, чтобы отвезти измученное животное в ближайшую ветлечебницу. Сын, несмотря на мягкие материнские уговоры остаться дома, запротестовал так жарко, что мать скоро сдалась и взяла его с собой. Успели вовремя, и хотя котята родились мёртвые, саму Роньку врачи спасли, и даже пообещали, что у неё еще будет многочисленное потомство.

Когда Ниночка, Юра и заснувшая после капельницы Ронька, вернулись к дому, его, как такового уже не было. Последних зомбированных ужасом соседей, потерянно бродивших среди страшных руин, уже выводили пожарные и медики, вызванные на место трагедии. Из целого подъезда, рухнувшего в ту страшную ночь, не пострадало только одно семейство - подгулявшей Роньки...

БРИЛЛИАНТОВЫЕ СУТКИ

Ведущий передачи "Бриллиантовые сутки" лучился поддельным счастьем, весело плескал руками и говорил чуть захлебываясь от радости и восторга.

- Сейчас, сейчас, мои дорогие телезрители, я, ведущий вашей любимой программы, представлю, наконец, вам очередного везунчика судьбы - нашего последнего призера!

Вот он! Вот он, наш новый счастливчик! Олег, вы хоть представляете, какое счастье свалилось на вас? Сейчас, когда вы уже, наконец, справились с первым волнением, ответьте нам, пожалуйста, на несколько вопросов. Но вначале скажите нашим телезрителям пару слов о себе.

В этот момент Петюнин выключил телевизор, который в последнее время раздражал его обилием бесконечных шоу с обязательной раздачей невероятных подарков в финале. Петюнин прекрасно понимал, что все это подстроено, что все такие везунчики, как Олег попадают в подобные передачи не с улицы, а по большому блату. Это вызвало чувство досады и даже легкую зависть, чего Петюнин телевизору уже никак простить не мог. Все эти расплодившиеся "Поля чудес" с их дорогими призами, которые сыпались на участников, как из рога изобилия, к реальной жизни не имели никакого отношения. Реально надо было решать проблему совсем иного плана. Петюнину необходимо было купить новый приличный костюм, отремонтировать расколовшийся унитаз и запастись продуктами на неделю вперед. Эта задача практически не имела решения, учитывая скудную учительскую зарплату, но Петюнину предстояло найти правильный ответ, проявляя чудеса экономии и изобретательности. Для начала он решил обеспечить себя продуктами, чтобы было, на что надеть костюм и чем радовать своего треснувшего фаянсового друга. Надо было бежать к гастроному через два квартала, но это оставалось единственное поблизости место, где за сносную цену еще можно было купить приличные продукты. Все ближайшие магазины в последнее время как-то незаметно превратились в различные супермаркеты с импортными товарами по заоблачным ценам. Особенно большой "шоп" построили во дворе Петюнинского дома, на месте снесенной детской площадки. Петюнин побродил по этому продуктовому аквариуму, наполненному капиталистическим изобилием, и, чтобы не изумлять кассира пустой металлической тележкой, купил на выходе зубную щетку, которую потом долго не решался пустить в дело, учитывая ее фантастическую цену. В пору было запаниковать, но любимый гастроном, окруженный плотным кольцом пафосных "маркетов" каким-то чудом выжил и помогал выстоять таким, как Петюнин.

На этот раз в гастрономе царило необычное оживление. Впрочем, отсутствием покупателей это демократичное заведение никогда не страдало. В нем всегда было многолюдно и суетно, но оживление было скорее нервозное, готовое в любую минуту перерасти из небольших по сути конфликтов, в откровенное хамство и склоку. Сегодня оживление было другое, оно празднично витало в воздухе, заставляя улыбаться обычно хмурых и сосредоточенных посетителей.

В центре зала стояла большая камера, вокруг высились осветительные приборы и сновали люди в голубых спецовках. Они, задевая праздных зевак, раскладывали по полу какие-то шнуры, по толщине больше похожие на водопроводные шланги. Что-то будут снимать - оценил обстановку Петюнин, потихоньку пробираясь к прилавку. Продавщицы на месте не было, и Петюнин, разыскивая ее глазами, вдруг заметил двух мужчин, в одном из которых он с удивлением узнал Станислава Чека, ведущего "Бриллиантовых суток". Станислав что-то оживленно говорил своему молодому, апатичному спутнику, тот вяло кивал в ответ, лениво обводя взглядом оживленных посетителей. Он откровенно скучал, поглядывая на всех с высоты своего немалого роста. Одеты оба были импозантно и дорого, только Станислав явно предпочитал классику, а его высокий спутник спортивный стиль. Петюнин решил подойти поближе, чтобы понаблюдать за знаменитостью наяву, и, между прочим, рассказать завтра в школе о приятном происшествии. Длинный мазнул Петюнина равнодушным взглядом, и через секунду снова посмотрел на него, но уже заинтересованно, словно ощупывая всего с ног до головы. Петюнин засмущался, так как похвастать ему было нечем: одет он очень скромно, правда, чистенько и аккуратно. Впрочем, на этом все достоинства Петюнинской одежды и заканчивались

Дальше события для Петюнина развивались столь неожиданно и стремительно, что спустя время, он мог вспомнить их лишь по-кадрово.

Кадр первый: Рядом с Петюниным сам Станислав Чек. От него удивительно дорого и хорошо пахнет. Этот терпкий запах приятно обволакивает их, отделяя от толпы невидимой пленкой удачи. Около рта Петюнина большой черный микрофон с квадратной нашлепкой "Бриллиантовые Сутки". Другой микрофон, лохматый, как опоссум, завис над левым ухом ведущего популярной программы. Петюнин отвечает на быстрые вопросы высокого юноши, который оказался режиссером передачи. До этого Петюнин никогда в жизни не давал интервью и поэтому очень волновался.

- Петюнин Юрий Алексеевич.

- Да, я живу тут неподалеку.

- Простой учитель. По географии.

- Тридцать пять лет.

- Конечно, нравится. Такая замечательная передача!

Тут Петюнин явно покривил душой, но, попав под магию телевидения, он принял условия игры чисто интуитивно.

- Нет, я живу один.

- Потому что еще не встретил свою любовь.

И снова пришлось врать. Ну, разве объяснишь в двух словах этому холеному молодому человеку, почему ни одна из его потенциальных невест не пожелала жить с Петюниным на его нищенскую, несмотря на многочисленные подработки, зарплату.

- Какой сюрприз?

- Не может быть!!

Петюнину чуть не стало дурно от такого неожиданного везения. Длинный между тем, совершенно преобразился, былая апатия исчезла без следа, он стал бодрым и активным. Кивнув Станиславу: "Это то, что нам нужно", - он принялся подгонять рабочих, устроивших перекур.

- Считайте, что мы нашли тысячного посетителя. Фактурка просто дивная, так, что быстренько и шустренько, через два часа выход в прямой эфир, будем снимать. Да пошевеливайтесь вы, вашу мать!

Кадр второй: Весь магазин залит ярким светом софитов, а обалдевший Петюнин стоит в центре этого светового изобилия, все еще не веря до конца, что он стал очередным призером "Бриллиантовых суток". Его слегка подгримировали, и он сбивчиво отвечает на вопросы неестественно возбужденного Станислава. Ведущий активно двигая бровями, показывая в профессиональной улыбке все тридцать два безупречных зуба, как бы приглашает Петюнина, присоединиться к его личному счастью.

- А вы верите, что это случилось именно с вами?

- Не думаете ли вы, что это самый удачный день в вашей жизни?

- У вас уже наметился список желаний, которые начнут исполняться, как только я скажу "поехали"?

И дальше уже не к Петюнину, а в камеру.

- Слушайте нас, смотрите нас, и вам обязательно повезет, это говорю вам я, Станислав Чек, ведущий удивительной программы "Бриллиантовые сутки". Мы ждем вас в самых неожиданных местах. Сегодня нашим призером стал тысячный посетитель рядового гастронома в Сокольниках - Юрий Петюнин. А в следующий раз удача может улыбнуться именно вам! Мы выйдем в эфир ровно через час. Оставайтесь с нами и вы не пожалеете об этом!

Кадр третий: Длинный, представившись Валерием, терпеливо объясняет вспотевшему Петюнину, что от него требуется.

- Послушайте, Юрий. Раз вы дали свое принципиальное согласие на участие в нашей передаче, то забудьте на время, что вы - это вы, простой учитель географии. Вы теперь самый богатый человек в стране и можете пожелать все, что захотите, в пределах законности, конечно. Ну, вы же видели наши передачи?

Петюнин энергично закивал, хотя ни одну из них не видел от начала до конца.

- Ваша задача - говорить нам о своих желаниях, а наша - их исполнять. Каждый час в течение следующих суток мы будем выходить в прямой эфир, и вся страна будет наблюдать за вашими чудесными приключениями. В принципе, вы можете пожелать все, что угодно, но есть несколько обязательных действий. Ну, во-первых, мы должны вас привести в божеский вид, причем выбор салона и бутика остается за нами. В течение ваших бриллиантовых суток необходимо будет прорекламировать товары наших спонсоров, впрочем, у нас работают специалисты такого класса, что вы это сделаете, сами того не заметив. В остальном, все будет зависеть от ваших желаний. Кстати, хочу предупредить сразу, не увлекайтесь дорогими покупками, большую часть вам все равно придется вернуть. Лучше подумайте, как сделать этот день насыщенным, где бы вы хотели побывать, с кем познакомиться, чтобы потом это можно было бы использовать в личных целях. Не забывайте, Петюнин, что вы - халиф на час, то есть на сутки. Спустя двадцать четыре часа ваши покупки станут нашим реквизитом, поэтому - расслабьтесь, развлекайтесь и веселитесь. И не смотрите на меня так разочарованно, Юрий Алексеевич! Наша передача называется "Бриллиантовые сутки", а не "Бриллиантовая жизнь"! Но поверьте мне, сутки, проведенные с нами, могут стоить всей вашей предыдущей жизни. Так, что - пользуйтесь моментом! Остальные подробности вам объяснят мои ассистенты по дороге в салон. Нам нельзя терять ни минуты!

Кадр четвертый: Салон "Фортуна"

Петюнин смотрел в зеркало и не верил собственным глазам. Только что ему, да и всей стране, показали, как выглядел Петюнин час назад: очень скромно, но достойно, так казалось самому Петюнину. Теперь, проглядывая материал, отснятый час назад, и сравнивая его с отражением в зеркале, Юрий недоумевал. Неужели этот бомжеватого вида, неопределенного возраста, хмурый тип и зеркальный красавец - один и тот же человек?

Казалось, и сделали то не Бог весть что: ну подстригли, подкрасили, ну побрили, ну немного грима и хорошей косметики, ну автозагар, ну массаж, которого и видно то в зеркале не должно быть, а вот глядите-ка, совсем другой человек! Впрочем, чему удивляться. Да, побрили, но как! Если вы изо дня в день бреете щетину старенькой бритвой, оставшейся еще от папы, то и результат будет соответствующий - то ли брился, то ли нет. И, хотя сейчас в моде суточная небритость, но она, специально взращенная и тщательно взлелеянная на загорелых щеках, имеет очень мало общего с тем полуплешивым видом, который был у Петюнина после ежеутренней экзекуции.

Или вот очки, например. У Петюнина была неплохая оправа, мать в свое время привезла три штуки из Югославии. Петюнин донашивал последнюю из них. Пластмассовая оправа была удобная, солидная и крепкая, она не портила лица, но и не делала его. А новая оправа - делала нового Петюнина. Золотистая, легкая она делала его тонким интеллектуалом, блистательным эрудитом, чутким собеседником. Непонятно как, но делала!

Кстати, Петюнин попросил, чтобы парфюм был, как у Станислава, но ему мягко порекомендовали "Armani mania", и не ошиблись. Это был его запах. В этом аромате Петюнин чувствовал себя очень комфортно и, как ни странно, это тоже отражалось в зеркале.

Откуда-то сзади слышался довольный голос Валерия.

- Гляди, Стас, как у нашей Золушки глаз заиграл! И вообще, разница потрясающая, классный типаж! Ты прошлого помнишь? Еле вытянули, бились с ним, мучались - бесполезняк! А этот расцветает прямо на глазах! Не ошибся я в нем. Ай, да я, ай, да молодец, ай, да сукин сын!

Кадр пятый: Бутик "Crazy life".

- Познакомьтесь, Юрий, это Эля! Она будет вашим гидом, поможет вам сориентироваться, подобрать вещи, она же будет сопровождать вас в ресторане.

Валерий игриво хлопнул Элю по плоской попе, чуть подтолкнув к Петюнину.

- Наша Элечка - воплощение мечты любого мужчины!

Воплощение мечты было выше Валеры на целую голову и Петюнину показалось, что он сможет пройти у Эли между ног, даже не нагибаясь. Колорированная блондинка с потрясающе красивым лицом и огромными чувственными губами, сверкнула изумрудными линзами в сторону режиссера, и профессионально подхватив закомплексовавшего Петюнина под руку, увлекла его в глубь магазина.

- Версачи, Гутчи, Дольче Габано, - по птичьи заворковала она.

Если бы не Эля, Петюнин ходил бы по бутику часа три. Эля же опытным взглядом определив петюнинский размер, решительно направилась к вешалкам. Через полчаса на Петюнина было не узнать. Казалось, он вышел из модного глянцевого журнала и выглядел настолько потрясающе, что Эля с Валерой обменялись понимающими взглядами, а Стас в знак одобрения показал Юрию сразу два больших пальца. Почему-то особенно потрясли Петюнина носки. Он робко попросил белые, и Эля принесла ему две пары, но при этом ненавязчиво посоветовала: "Я бы вам порекомендовала вот эти", - и вложила ему в руки элегантный конвертик. Это были темно-синие носки с двумя голубыми тонкими полосками вдоль резинки. Когда Петюнин присмотрелся по ближе, то оказалось, что миллиметровые, голубые линии не сплошные, а выложены из крохотных попарно перевернутых букв английского алфавита Х и В. Носки были без швов, не морщинились и сидели, как вторая кожа. Все остальное также было выбрано с подачи Эли и выглядело на спортивной фигуре Юрия просто безукоризненно.

Уже на выходе из бутика Петюнин не удержался и, несмотря на предупреждение режиссера, надел на руку десятитысячные "Радо". Часы отливали черным благородным блеском и были одобрены Элей, как самые подходящие к его новому имиджу.

Кадр шестой: Ресторан "У Софи".

Петюнин не любил рестораны, и они платили ему взаимностью. Его всегда обсчитывали, еда была невкусной, а сами рестораны, независимо от названья, напоминали ему вокзал: еда вокзальная, посетители вокзальные и обслуживание тоже вокзальное... Наверное, он ходил по каким-то не таким ресторанам. Этот хотелось сравнить с консерваторией. В центре зала сидела печальная девушка в черном декольтированном платье и бледными руками нежно перебирала струны арфы. Откуда-то сверху по прозрачным панелям струилась вода с цветными пузырьками. На столиках интимно мерцали свечи в абажурчиках из отполированного янтаря.

- Ну, и что мы будем заказывать, - весело спросила Эля.

- Я котлеты по-киевски люблю. Это ничего? - робко поинтересовался Петюнин.

- Да, ради Бога! А что мы будем пить? Немножко нам сегодня можно.

- Тогда "Мадам Клико", - осмелел Петюнин. Он много слышал об этом шампанском, но, учитывая цену, прекрасно понимал, что, вряд ли когда-нибудь сможет себе его позволить.

В качестве горячей закуски Эля посоветовала их фирменное блюдо "Фуа-гра" и тут же деликатно пояснила:

- Это гусиная печень. Знаете, там, во Франции этих гусей насильно зерном кормят, и двигаться не дают, вот у них печень и увеличивается до ненормальных размеров. Жестоко, конечно, но зато, такая вкуснятина получается!

Нежная, чуть сладковатая печень действительно таяла во рту. А вот "Мадам" Петюнина разочаровала - обыкновенная кислятина. Вообще-то, из того, что им принесли, Юрий узнал лишь свою котлетку и кое-какую деликатесную рыбу. Остальное было очень вкусно, но незнакомо.

Покончив с обедом, Эля закурила тонкие сигареты, многообещающе улыбаясь Петюнину сквозь душистый дым своими чувственными, капризными губами. Ее ярко-красные ногти хищно блестели в полутьме ресторана, рождая в Петюнине странное желание, полизать их скользкую поверхность. И вообще, Эля будила в нем какую-то пугающую первобытную страсть. Ей не хотелось читать стихи поэтов серебряного века, как это обычно делал Петюнин с другими девушками, с ней хотелось заниматься всякими глупостями, а еще больше - грешить, срывая с загорелого тела тонкое кружевное белье, и бросая ее на прохладный вишневый шелк дорогих простыней. Дальше рисовались совсем уж неприличные картинки, от которых Петюнин краснел, не смея поднять глаза на Элю, смотревшую на него в упор прищуренным ироничным взглядом все понимающих глаз.

Кадр седьмой: Загородная банька "Дубравушка". Там Петюнин впервые покатался на водных горках и искупался в бассейне с минеральной водой. Как только Петюнин вошел в воду, он тут же покрылся мельчайшими, серебристыми пузырьками. Они зеркально поблескивали, лопались с тихим шорохом, и приятно щекотали тело. Эля русалкой плавала вокруг Петюнина, брызгая в него прохладной, чуть солоноватой водой. После эфира к ним присоединились Стас с Валерием. Они устроили с Элей шумную возню, и Петюнин, приревновав девушку к режиссеру, ушел греться в сауну.

Кадр восьмой: Посещение одного из самых культовых театров, просмотр премьерного спектакля "Река жизни". В антракте Петюнина провели за кулисы, где он сфотографировался со всей труппой, а главный режиссер, которого Петюнин считал гениальным, встал рядом с ним и даже по-дружески положил руку ему на плечо.

Кадры последующие: Посещение нашумевшей выставки Пола Ньюмана, ужин в восстановленном ресторане "У яра", с цыганскими песнями и плясками. Были еще какие-то мероприятия, но Петюнин так устал от впечатлений, что уже не мог адекватно воспринимать все поступающую информацию, и двигался на автомате. Наконец, после последнего ночного эфира еле живого Петюнина повезли домой. Провожал его Станислав. Валера с Элей остались в ночном клубе "Милашка", более известном, как место тусовки московских геев и трансвеститов. Петюнин очень устал от напористого и шумного Стаса, но все-таки пригласил ведущего к себе в дом на чашечку кофе. Они сидели на тесной кухоньке и молчали, отдыхая от суеты и шума съемочного дня. Петюнин с удивлением поглядывал на вдруг посеревшего и ставшего тихим Стаса. Тот молча курил, печально рассматривая хрупкий столбик пепла, вырастающий на конце дорогой сигареты. Когда пепельный цилиндрик рассыпался, нежно упав на потертый линолеум, Стас встал и сказал:

- Ну, вот и кончились твои бриллиантовые сутки. Ты будь готов, что, еще недели две вокруг тебя будет настоящая шумиха и суета. Ты еще должен дать несколько интервью, поделиться своими впечатлениями со зрителями нашей программы. Первое время будет много писем, звонков, возможно, учитывая твою телегеничность, последуют какие-нибудь выгодные предложения от рекламщиков. Но, со временем все затихнет, и жизнь снова войдет в свою колею, появится новый призер нашей передачи, и ты сможешь жить, как и прежде. А месяца через два о тебе и вовсе забудут, если ты, конечно, не станешь о себе напоминать. Да, чуть не забыл, через пару часов придет машина за реквизитом, ты подготовь там все, ладно? По секрету скажу, что кое-что тебе потом вручат в качестве поощрительного приза, а пока надо сдать все вещи, включая нижнее белье. Ну, бывай!

Стас легонько хлопнул Петюнина по плечу и вышел из квартиры.

Стало совсем тихо. Петюнин вернулся на кухню, включил плиту и поставил на газ остывший чайник. Потом он медленно снял с себя одежду, сложив ее почти магазинной стопкой. Сверху он положил очки и часы. Юрий остался в одних носках и почему-то не мог заставить себя взять в руки свою старую бесформенную пару. Они лежали серой портяночной горкой около ног Петюнина и вызывали в нем почти физическое отвращение.

Довольно долго Петюнин сидел за столом, разглядывая театральную фотографию, и совершенно не узнавал себя на ней. Это был какой-то другой Петюнин, его глянцевый клон прожил совсем другую жизнь.

Когда, всего месяц назад Петюнин встречался со своими одноклассниками, они со смехом вспоминали свое беззаботное детство: как весело собирали макулатуру, обходя квартиры соседних домов, и никто не боялся открывать им двери. Как читали потом старые подшивки "Крокодила", сбежав с контрольной по математике, как, забыв про обед, до темноты играли в футбол, обозначив ворота парой кирпичей, как, набегавшись, шли к уличным автоматам пить газировку за три копейки, и не найдя вечно пропадающий стакан, наливали шипучую жидкость прямо себе в ладони. Как второклашками в школьном хоре, едва сдерживая слезы, искренне пели песни про орленка и юного барабанщика, а потом спрятавшись за ржавые гаражи, в первый раз пробовали курить недоступные сигареты. С ностальгической улыбкой вспоминали, кого и как настигла первая любовь. Как студентами, скидывались на дешевый портвейн и незамысловатую закуску, чтобы, завалившись в свободную квартиру, затаив дыханье слушать опальных Визбора и Галича, а потом петь под расстроенную гитару хриплыми голосами запрещенного Высоцкого.

Теперь же Петюнину вспомнилось совсем другое: как жили они в тесной неудобной коммуналке, страдая от выходок соседа алкоголика, как безрадостно было темными зимними вечерами идти в совковую школу с ее кондовыми правилами, где половину выпускников награждали пожизненными комплексами. Вспомнилось убогое студенчество, когда пригласить девушку в кафе, означало последующую двухнедельную голодовку, и теперешнее безрадостно-одинокое выживание в новых, непонятных для многих из его поколения, жизненных условиях.

Петюнин все всматривался в лицо своего двойника и с ужасом понимал, что это совсем не он. У этого второго, импозантного, даже возраст был другой - лет на восемь моложе настоящего Петюнина!

Уже давно возмущенно подрагивал крышкой выкипающий чайник, а Юрий все сидел с фотографией в руках. Он вдруг понял, что жил какой-то не своей, а чужой жизнью, а настоящий Петюнин победно смотрел на него с блестящего снимка, легко и просто обнимая за талию знаменитого режиссера, который в свою очередь, как равного обнимал за плечи его искусственного двойника. Вот они, счастливо и привычно улыбаются в камеру. И совсем естественно смотрится вместе с ними Эля, интимно прижимаясь бедром к сияющему Петюнину. Именно такие девушки должны быть рядом с успешными мужчинами. Чем дольше Петюнин смотрел на фотографию, тем больше ему казалось, что тот, другой, из бриллиантовых суток смеется над ним, над его скучной, неудавшейся жизнью, а красавица Эля, маня своими колдовскими глазами, все крепче и крепче прижимается к счастливому бумажному сопернику. Да, Валерий был прав - один такой день стоит всей прожитой жизни...

Спустя две недели Валерий вызвал Стаса на серьезный разговор к себе в кабинет. Стас вошел, не здороваясь, и встал на пороге, прислонившись к дверному косяку.

- Ну и чего ты там как сиротинушка пристроился? Ты, я гляжу, совсем расклеился. Я просмотрел вчерашнюю запись - краше в гроб кладут! Ты, что, опять к этому придурку ездил? Ну и как, очухался этот идиот?

Стас отрицательно мотнул головой и тихо сказал:

- Его, между прочим, Юрой зовут.

- А мне насрать, как его зовут!! - взорвался Валерий, - Такой прокол на пике удачи! Подумаешь, Элька его отшила! Да она даже меня два месяца к себе не подпускала, а про этого убогого, забыла, как только он вышел из кадра. Сопли надо было подтереть и шуршать дальше. Так нет, жизнь его говняная, ему, видите ли, надоела!

И это, между прочим, совестливый ты наш, твой прокол, Стас. Или ты думаешь, я один покрывать убытки буду? Ты хоть представляешь, сколько придется пахать, чтобы наш рейтинг восстановить? Да этот урод на нашей передаче практически крест поставил, а ты ему все апельсинчики таскаешь!

- Да пойми, ты, Валер, это же мы ему, на его жизни крест поставили! О чем, вообще мы говорим? Какие убытки? Мы жизнь человеку сломали, взяли так, сапожищами грязными прогулялись по его судьбе, и ты предлагаешь дальше маршировать в том же духе?! Человек чуть не умер, а я должен улыбаться и зазывать к нам в передачу следующую жертву?

- А я его насильно в петлю не засовывал! - Валерий, выставив в проход длинные ноги, и откинулся на кресле, демонстративно любуясь блестящими мысками идеально отполированных ботинок.

- Это он сам, своими погаными ручками. Или, может быть, ты ему помогал, а, Стас? Нет, уж! Мы здесь не причем! Ему, между прочим, столько предложений интересных было, что он еще год мог, как сыр в масле кататься, а то и дольше. Сделал бы себе карьеру, вон, как Леня Голубков. Так нет, этот интеллигент хренов, и сам в петлю полез, и нас туда же потащил! Так что, давай, делай-ка морду по проще, надевай свою фирменную улыбочку, и вперед! Нам эта достоевщина еще год аукаться будет! А с таких припадочных, как твой Юра, еще и неустойку брать надо, чтобы жизнь порядочным людям не портили! Если ты идешь по обочине своей хреновой жизни, так и топай себе потихоньку, нечего на скоростное шоссе вылезать.

Последнюю фразу, резко подавшись вперёд, Валерий произнес таким сиплым голосом, словно подавился собственными словами. Он чувствовал острую неприязнь, исходившую от молчавшего Стаса.

- Долго ты еще мне тут немой укор изображать будешь? Ну, и куда ты пошел-то? У нас же выход в эфир через полчаса! Стас! Ты с ума, что ли сошел за компанию с этим уродом?! Вернись, кому сказал!!!

Но Стас, сжав побелевшие кулаки, решительными, быстрыми шагами уже выходил из студии, не обращая внимания на вопли возмущенного режиссера.

Валерий, кинувшись, было вслед, едва успел отпрянуть от двери, которую захлопнул Стас перед самым его носом.

- Ой, ой, похромал, да катись себе на здоровье! А, незаменимых, между прочим, нет! - Валерий вернулся в свое кресло, досадуя на вновь появившиеся проблемы. Сам того, не замечая, он по детской привычке начал нервно грызть ногти на ухоженных, наманикюриных пальцах.

Кадр последний.

Санитар остановил каталку около телевизора, стоящего в холле для всех ходячих больных. Шла передача "Бриллиантовые сутки" с новой ведущей Элей, по которой уже вздыхали почти все мужчины больницы, от простых санитаров, до главврача.

- Вот он, наш новый везунчик! Посмотрите на него, скоро его жизнь изменится до неузнаваемости! - мурлыкала ведущая строя глазки многомиллионной аудитории.

На каталке застонал Петюнин, но безжизненный взгляд его, направленный на потолок, оставался пустым и бессмысленным. Санитар обреченно вздохнул, и покатил каталку дальше, оглядываясь на телевизор, в котором новая ведущая звала нового везунчика, в новую жизнь.