Анна Ветлугина

БОЛЬШОЙ ЧЕРТ

рассказ

Варшава была вся в кружевах. Разлапистые снежинки цеплялись за ветки деревьев, висели на проводах. Казалось, пролети сейчас муха - и на нее бы село несколько снежинок. Хотя какие зимой мухи? Зато снежинки, все выходящие и выходящие из серой тучи, уже не знали, куда им пристроиться, и пытались зависнуть в воздухе, отвоевав, таким образом, себе кусочек жизненного пространства. Но они были тяжелее воздуха, и медленно падали вниз к своим собратьям, уже успокоившимся, а из окон на них смотрели бумажные снежинки, сделанные людьми. Приближалось Рождество, и люди делали снежинки, звезды и ангелов.

Особенно много было ангелов - всюду виднелись их кротко склоненные головки и белые крылышки. А Федор и Люсия ходили по Варшаве, морща носы от настырных снежинок, и не знали, как потратить последние, уже не нужные в российском самолете, злотые. Кругом были ангелы, а Федор с Люсией собирали чертиков.

Люсия была молодая коротко стриженая брюнетка, с чуть вздернутой верхней губой, жирной кожей, затаившей в себе вечную угрозу мелких прыщиков, и внимательным, как бы спрашивающим взглядом. В детстве на верхней губе у нее была противная родинка, которую потом удалили, и призрак которой Люсия до сих пор не отучилась пинать языком. Люсия умела зарабатывать деньги и интересоваться жизнью. Иногда она копала глубже, чем могла понять. Осознание этого приносило неприятные ощущения.

Вчера, допустим, она обнаружила, что совсем не знает Федора, а он уже третий год был ее мужем. Федор тоже умел зарабатывать и интересоваться, но взгляд у него был снисходительный, даже с легкой брюзжинкой в глубине. Он имел привычку, слушая, как кто-то рассказывает интересные, по мнению окружающих, вещи, сжать уголок рта, будто боясь выпустить язык наружу и рассеянно кивать головой, показывая всем своим видом, что только крайняя воспитанность и терпимость заставляет его выслушивать эту несносную чепуху. Он был много крупнее Люсии, носил крупно вязаные свитера со свободным горлом, и, несмотря на чуть узковатые плечи, некоторую голенастость и подпрыгивающую походку, мог считаться красавцем, особенно для тех, кому нравится все скандинавское. В каждом магазине, куда они с Люсией заходили, он снимал шапку, для того, чтобы еще раз пригладить свои жесткие волосы, торчащие, как солома.

Десятидневная туристическая поездка подходила к концу. Где-то в снежном пространстве уже наверняка готовился самолет. Вся программа была выполнена: съедены зразы всех возможных видов, добросовестно отснято Старо Място и костел, где покоится сердце Шопена, выучено несколько фраз по-польски, куплен альбом с генеалогическим древом польской шляхты (вдруг среди затесавшихся польских предков были дворяне!) и еще много всего интересного. Оставался час свободного времени и пятьдесят злотых, которые обязательно нужно было потратить. Нужно было срочно пополнить коллекцию чертиков, но кругом были одни ангелы.

Федор с Люсией начали собирать чертиков сразу же после свадьбы. Какой-то бородатый и не очень-то светски пахнущий путешественник, приглашенный в качестве интересного человека, подарил им первый экземпляр, пояснив, что каждого увиденного чертика непременно нужно покупать - "таким образом, нейтрализуется его черная сила, и вообще чертовски везет!" Федор с Люсией посмеялись этой глупости, но чертиков начали собирать. Как-то у них разразился неприятный семейный скандал. Помирившись, они заметили, что перед самым скандалом видели в газетном киоске дурацкого пластмассового чертика и не купили его. Теперь же отношения напряглись совсем, но чертики нигде не продавались. Люсия не подозревала, что белые крылышки ангелов могут так раздражать. Ее уже мутило от крылышек. Ее вообще мутило, потому, что она, похоже, была беременна. Незадолго до поездки в Польшу на выходе из метро, где людей всегда подстерегают раздатчики рекламных листовок и где можно, если правильно ответишь, получить в подарок что-нибудь абсолютно ненужное, ей наперерез выскочила девушка в белом и торжественно вручила пробную рекламную упаковку женских прокладок с крылышками. Такой бесцеремонности вторжения в личную жизнь Люсия не чувствовала, даже когда кто-нибудь (кроме Федора) называл ее Люсей. Она хотела швырнуть упаковку в мусорный контейнер, но, поняв, что неумолимость рока уже свершилась, пожала плечами и сунула хамский презент в сумочку. Вообще-то она по пути домой намеревалась зайти в аптеку за похожей упаковкой. Нужда в подобных вещицах должна была возникнуть со дня на день.

Однако организм Люсии решил не принимать насилия. Шли дни, а упаковка так и оставалась нераспечатанной. Люсия вспоминала девушку в белом, и ей казалось, что у той была глумливая насмешка в глазах, когда она сунула в руки Люсии свой отвратительный рекламный пакетик нежнейшей расцветки, разрисованный какими-то нелепыми перышками. Люсия не планировала в ближайшее время своей жизни крылышек, перышек и всяческого умиления. Она еще не заработала всех денег, и карьера ее обещала быть удачной.

Они поехали с Федором на Рождество в Польшу потому, что это все-таки Европа, хоть и восточная. На западную денег было жалко.

Варшава оказалась милым средневековым городом. Правда, немного смущали даты постройки на домах - все после Второй Мировой войны. Но плавучая гостиница-корабль на Висле была недорогая и уютная, атмосфера Рождества мягко окутывала город и Люсию волновала только эта нелепая упаковка с крылышками, которая никак не хотела пригождаться. С каждым днем это все больше портило аппетит Люсии, а когда ее начало тошнить по утрам, она совсем расстроилась. Не дожидаясь завтрака, она побежала в ближайший аптечный киоск. Бежать пришлось через железнодорожную платформу, всю исписанную граффити. Над платформой нависали ржавые ребра моста. Этот путь с улыбкой указала какая-то наряженная в зеленое клетчатое пончо пани с выцветшими бровями и бородавкой на левой щеке. Наверное, у пани в тот момент случился приступ русофобии, потому, что аптека находилась строго в противоположной стороне. Придя таки в аптеку, Люсия долго ковырялась глазами в польских названиях, наконец, по внешнему виду выбрала что-то, напоминающее тест для определения беременности и ткнула в него пальцем. Вернувшись в гостиницу, она опять, запершись в ванной, сражалась с польским языком. Потом, сделав неутешительные выводы, пошла сообщать Федору.

Он только что проснулся и благодушествовал в постели, выложив на столик свои длинные волосатые ноги. "Я беременна", - сказала Люсия и стала наблюдать, как медленно меняется выражение его лица. Когда же оно закончило меняться - он посмотрел на нее тем, знакомым ей выражением брезгливости, смешанной с презрением, выражением, которое она часто наблюдала на его лице по отношению к другим людям. "Ну, и что ты собираешься делать?" - осведомился он. "Подумаю", - сказала Люсия и ушла на корму корабля. Когда же она вернулась - Федор уже смотрел телевизор в фойе.

Они оделись и пошли гулять в город. Люсия молчала или говорила что-то незначительное, Федор ни о чем больше не спрашивал. Но она заметила, что в кафе он очень напряженно ждал ее выбора напитков и явно обрадовался, когда она заказала себе вина. Люсия потягивала вино и смотрела через стекло на голубей, устроивших безобразную драку из-за хлебной корки, прямо рядом с окном кафе. На какое-то мгновение драка для них стала важнее корки, и тут появился воробей. Беззаботно прыгая, он допрыгал до корки и унес ее, а голуби, подравшись еще немного, стали разбредаться в поисках новой корки. Но тут кто-то спугнул их, и они взмыли в воздух всей стаей и сели под крышей старинного дома напротив кафе. Люсия проследила их глазами и заметила, что у дома ряд верхних окон не настоящий, а искусно нарисованный на стене. "Как наш брак", - подумала она.

Оставалась последняя ночь в гостинице. Вечером Федор сидел злой. "Что с тобой?" - спросила Люсия. Он вдруг взорвался: "Ну не готов я к этому, что мне теперь, сдохнуть? Мои друзья вообще все с женами развелись!" Люсия тоже что-то крикнула в ответ и только последующая за ссорой ночь любви как-то разрядила обстановку. Потом Федор быстро заснул, а Люсия лежала, не шевелясь, в неудобной позе и представляла себе, с кем она будет встречать Рождество на следующий год.

Утром у них оставалось еще время до поездки в аэропорт и опять они пошли в город. Федор был очень внимателен и вдруг вспомнил ту их большую ссору, когда они не купили чертика. Может быть, сейчас в Варшаве где-то затаился их чертик? И вот они, как идиоты, бегали в поисках чертика по магазинам, но везде продавались ангелы. Они даже не успели зайти в кафе и теперь ехали в аэропорт голодные, но с надеждой купить чертика в duty free, благо пятьдесят злотых так и остались не потраченными.

В аэропорту, действительно продавались сувениры. Всякой чепухи было так много, что у Люсии даже разболелась голова от постоянного вглядывания. И, конечно, больше всего была ангелов. "Люся, что это?" - вдруг послышался голос Федора.

Она повернулась на голос и увидела Федора, стоящего перед огромным мягким чертом, развалившимся в крайне неприличной позе. "Какой жирный!" - прошептал Федор. "Ну, давай, плати деньги", - сказала Люсия. "Не получится", - сказал Федор, указывая на ценник. На ценнике стояла цифра сто пятьдесят.

Федор очень расстроился. Он попытался поискать черта поменьше, но больше чертей не было. Люсия уже решила, что разведется с ним - после безобразной сцены в гостинице не могло быть иначе - но сейчас ей было жалко его, такого смешного голенастого, пытающегося глупым волшебством спасти разваливающийся брак. Люсии захотелось утешить его. "Может это и не черт вовсе? - предположила она. - Это же может быть какой-нибудь рогатый лось или..." Она запнулась, потому, что столкнулась взглядом со злорадной ухмылкой черта и забыла, какие еще звери бывают. Конопатая и толстая продавщица с улыбкой наблюдала за ними. "Як ще называ?" (Как это называется?" - неуверенно извлекая из себя незнакомые созвучия, выговорил Федор. Продавщица взяла игрушку в руки и прочитала: "Тшарт дюжи". ("Черт большой".) "Диабел". (Дьявол.) - прибавила она от себя.

- Что будем делать? - спросил Федор.

- Проходить таможню, - сказала Люсия.

- Еще ест аньол (ангел), - утешительным тоном сказала продавщица. Впрочем, ее нельзя было заподозрить в издевательстве.

- Довидзенья, - сказали Федор и Люсия, выходя из сувенирной лавки.

За суетой паспортных и таможенных контролей Люсия быстро забыла про черта. Она вообще очень устала за каникулы, да еще эта проклятая тошнота... Вздохнув с облегчением, Люсия опустилась в мягкое самолетное кресло.

Толстый розовощекий немец с выпяченной нижней губой и рыжеватыми усиками тоже радовался возможности удобно усадить, наконец, свой зад. Заняв место сбоку, через проход от Федора с Люсией, он медленно, с явным наслаждением разворачивал немецкую газету (нашел же где-то!). Взлетели. Пристегнулись, отстегнулись. Уже стюардессы покатили двухэтажные столики с напитками. И опять Люсия увидела, как напрягся Федор, ожидая, что она возьмет. Ей стало противно. "Виски", - сказала она. - "Если можно - целый стакан". Она почувствовала, как волосы Федора щекочут ее щеку:

- Ты все-таки решила... того? - прошептал он.

- Это тебе, милый, - громко сказала Люсия, протягивая ему стакан, - разве ты не любишь виски?

Федор засопел и отвернулся к окну. Прикатили еще столик. На нем ехала, чудом не разрушаясь, гора фольгированных коробочек с завтраками. Немец отложил газету и пригладил усы. Попытался приладить под подбородком выданную салфетку. Не получалось. Тогда он открыл портфель, достал свою салфетку, с маленьким львом, туго накрахмаленную и аккуратно приладил ее. Потом красиво расставил на столике контейнеры с едой и, не спеша, начал кушать.

И тут началось. Самолет как бы просел. Потом резко накренился. Послышался какой-то грохот. Загорелось табло "пристегнуть ремни" Где-то впереди кто-то ахнул, потом выругался. Самолет вдруг начало трясти. Где-то впереди со столика слетела фольгированая тарелка, из которой рассыпался зеленый горошек и покатился по проходу. Стюардессы стали спешно собирать едва начатые обеды. Одна подскочила к немцу и хотела схватить его подносик, но немец явно не собирался отдавать свой обед. Он крепко схватил поднос с другой стороны и не пускал, говоря что-то возмущенное, что совершенно заглушалось адским ревом двигателей. Самолет стал резко терять высоту. В дверях салона появился мужчина в форме. Стюардесса повернулась к нему и жадно вглядывалась в его лицо, пытаясь по мельчайшим изменениям мимики, прочитать руководство к действию. Одновременно ее рука, оставшаяся за спиной не выпускала поднос немца, и время от времени слабо и безнадежно подергивала этот злосчастный поднос. Мужчина в дверном проеме обвел пассажиров торопливым взглядом и начал говорить:

- Наш самолет... - он сделал паузу, облизал губы и, неестественно бодро продолжил:

- Наш самолет находится на высоте десять тысяч метров.

Он еще что-то говорил, но Люсия уже не слышала. Она разглядывала деревья, становящиеся все более крупными. Теперь не было сомнения, что всем им конец. Но зачем же так обманывать? Или члены экипажа решили выпрыгнуть с парашютом?

Люсия изо всех сил вцепилась в руку Федора. Она уже почти смирилась с таким нелепым и трагическим концом. Сейчас, перед лицом смерти ее утешало то, что она рядом с мужем, пусть и не вполне удачным, и даже то, что она беременна. Она подумала, что там, на небесах, если все это правда, у них будет полная семья. Она вдруг почувствовала необычайную гармонию и мудрость во всей этой ситуации и прошептала:

- Спасибо тебе.

Но тут же страх и тошнота опять скрутили ее. Какие-то дикие спазмы схватили ее живот, и она бросилась в туалет, невзирая на вопли стюардессы и на конвульсии, в которых бился самолет. Как безумная, вскочила она в тесную кабинку с тусклым выморочным светом и через мгновение поняла, что ей, наконец, понадобилась та гадкая упаковка с нарисованными перышками. Она стояла со спущенными штанами и тупо смотрела вниз, совсем позабыв о том, что самолет вот-вот упадет. Она, шатаясь, выползла в салон и выглянула в окно. Самолет летел низко, но ровно. Табло "Пристегнуть ремни" все еще горело. Она опять пошла в туалет. Стюардессы уже не обращали на нее никакого внимания. Вернулась и походила по салону. Федор что-то пытался сказать ей, но не было слышно. Она села на свое место и закрыла глаза. Самолет еще трясло. Потом он стал куда-то заваливаться. Люсия упорно не открывала глаз. Наконец, она почувствовала, что самолет скачет по земле, как деревянная телега по ухабам. В тот же момент раздались аплодисменты и многоголосый рев восторга. Люсия открыла глаза. Все были возбужденные и красные, как после бани. Впрочем, после бани люди тоже, говорят, рождаются заново. Люсия потянулась за сумкой, и ее взгляд упал на немца. Про него забыли. Он так и остался со своим обедом на подносике и теперь, возмущаясь, пытался встать, не складывая столика, что было очень трудной задачей, поскольку немец был весьма толст. Люсия пожалела его и выпустила на волю, взяв на время поднос в руки. Когда он благодарил ее - он улыбнулся, его рыжеватые усики поехали вверх, а вместе с ними кусочек зеленого салата, прилипшего к одному усу, и немец стал очень похож на зайца.

Лет через пятнадцать Люсия уже не могла сказать определенно, с каким именно из своих мужей она попадала в воздушную передрягу, но рыжий ус с висящим на нем листиком зеленого салата всегда возникали у нее в памяти, когда она слышала про авиакатастрофы.

"НАША УЛИЦА" № 100 (3) март 2008