Александр Викорук
ХАРОН ИЗ ДЕРЕВНИ СТИКСОВО
рассказ
- Дядя Миша, вы - Харон, - проговорил радостно маленький очкастый шкет в цветастой майке безрукавке, мятых шортиках и сандалиях на босых покарябанных ногах. Его карие глаза, словно две вуалехвостки, плавали в линзах очков для дальнозоркости.
- Ты, - поперхнулся Михаил, мужик за пятьдесят, безнадежный алкоголик, - чего ругаешься?
Качнувшись, Михаил хотел обойти мальчика, но тот заступил дорогу.
- Харон - это не ругательство, - жизнерадостно сообщил мальчик, - это мифический человек у древних греков, он сопровождал умерших в царство мертвых. А бабушка говорила, что вы пили с дядей Васей и дядей Толей. Они потом умерли.
- Мели Емеля, - отмахнулся Михаил.
- Игорек, - окликнула мальчика бабушка, - не мешай дяде Мише.
Михаил наконец обогнул мальчонку и двинулся к мастеровым, которых дачники наняли поправить покосившееся крыльцо. Михаил вручил мужикам свой домкрат и повалился на сочную майскую траву подождать, пока мужики принесут от хозяйки деньги за пользование домкратом. А деньги нужны были позарез для опохмелки.
Об этих событиях до сих пор судачила вся деревня. Василий, друг и собутыльник Михаила, сгорел в самом начале апреля, когда только-только сошел снег, обнажилась земля в неприглядном соре прошлогодней травы, примятой и раздавленной зимними снегами. Днем яркое солнце гнало полноводные мутные ручьи, а ночью чистое небо высасывало тепло земли и жестокий мороз все белил инеем. Да, выпивали они у Василия, но провожал как раз Василий Михаила. Михаил с трудом, но помнил, как обнялись у навечно распахнутой калитки. Дальше память отшибло, проснулся Михаил на полу возле кровати жены, долго не мог очухаться и добраться к ведру с водой. А потом вошла жена и сказала, что под утро загорелся Васькин дом, были пожарные, тушили, и Васька сгорел. А с Толькой они пили на задворках магазина накануне первого мая. Сидели на смятом картоне от коробок под яблоней, на ветках которой уже набухли цветочные почки. Толька говорил, что скоро будет отмечать семьдесят лет, что его старший сын собирается купить иномарку, будет таксистом на ближайшей станции.
Тишина была звонкая, ночной воздух прозрачный, звезды яркие, казалось даже, долетел издалека гудок московской электрички. И светляками поднимались огни самолетов с подмосковного аэродрома, потом из глубины неба долетал приглушенных бас двигателей. Огоньки чертили небо дальше, и гул стихал и таял бесконечно в тишине.
Анатолий вздохнул и затих. А Михаил долго лежал в полубеспамятстве, медленно проворачивал мысль, что надо будет прийти к Анатолию на юбилей, пытался сказать об этом, бормотал бессвязные звуки. Потом нахлынуло чувство одиночества, словно его все оставили, он пытался нашарить в темноте Анатолия, и тут так потянуло домой, к теплу, на мягкий матрац у окна, что, собравшись с силами, Михаил поднялся по стволу яблони, выровнялся, и привычной дорогой поковылял к дому. Никого он никуда не провожал.
Утром он зашел к Ивану Мельникову, и вместе они двинули к магазину, где продавщица с причитаниями сообщила, что Анатолия нашли утром под яблоней мертвым. Приезжала машина с врачом, сказала - инфаркт.
- Ты же с ним был, Мишка, - выпалила продавщица и сверлила его глазами. - Жена Толькина кричала - ты виноват, бросил его.
- Никого не бросал, - оправдывался Мишка, - ушел он. Один был.
- На тот свет ушел, - резанула продавщица...
Деньги на бутылку наконец принесли. Можно было двигаться к магазину. Примяв сочные листья одуванчика, Мишка первым делом поднялся на четвереньки, потом шатаясь кое-как оторвался от земли и нетвердо выпрямился.
Мальчик на этот раз копошился у кучи песка с игрушечными автомобилем и не обратил внимания на Михаила.
Все дело в том, что Василий курил. Михаил давно бросил курево, потому как если на бутылку денег еле наскребешь, то какое еще курево. Он и Василию об этом говорил. Но тот бил себя в грудь и говорил, что его чуть не убили в Афгане, и может позволить себе кайф закурить, и никто пусть не перечит.
Михаил и сейчас согласился бы с ним, но тут его доконала мысль, что, если бы не курево, шел бы он сейчас с Васькой в магазин. Как было бы весело им, хорошо сидеть на пахучей весенней травке, соловья бы слушали, по стакану опрокинули бы. И мотался бы соломенный чуб по потному лбу Василия, и он снова сказал бы, что похож на Сергея Есенина. А теперь и чуб сгорел, и хоронили в закрытом гробу, и лежит он на горке, на кладбище, которое видно, почитай, в деревне отовсюду.
По дороге остановился около участка Василия. Теперь здесь командовал его племянник. Невысокий, рыжие короткие волосы, толстые щеки, нос с веснушками. От кучи мусора вместо бывшей избы-развалюхи уже давно ничего не осталось, бригада работала споро. Уже зиял котлован, выложены блоки фундамента, обозначив устройство подвала. Только в углу участка торчал старый сарай, который закрывала бытовка строителей. Земля была перепахана колесами строительных машин. У самого забора из перемешанной земли торчали мятые головки тюльпанов. И рядом сломанный ствол старой сливы. Еще осенью вместо закуски Василий совал Михаилу мягкие светлокожие сливы, которые под зубами разливались сладким соком.
- А сарай как? - спросил Михаил стоявшего недалеко племянника.
- К чертовой матери клоповник...
"Может, все к чертовой матери?" - вспомнил и повторил про себя Михаил, когда уже с бутылкой стоял у дома Мельников. Хребет дома бессильно прогнулся, кровля обветшала и лохматилась по краям, пыльные окна, словно бельма, незряче отражали дневной свет. Михаил представил вместо рухляди новый двухэтажный особняк с отутюженной кирпичной кладкой, хрустально ярким стеклом пластиковых окон, с красными склонами новой металлической крыши. А рядом с домом сверкающий "Мерседес".
Дверь была открыта, видно, Мельников снова не пошел на работу. И верно, Иван сидел развалясь в засаленном кресле, вытянув ноги чуть ли не до середины комнаты, рядом на ящике стояла бутылка коньяка. Работал он на ассенизационной машине.
Увидев гостя, Иван обрадовано вскрикнул.
- Вань, а когда-то здесь "Мерседес" стоять будет, - вместо приветствия сказал Михаил. - А нас всех на кладбище. Веришь?
- Хрен им. А кто их говно вывозить будет? - загоготал Иван. - Без меня им каюк.
- Из Туркмении выпишут.
- А где туркмен говновозку возьмет. Я свою приватизировал, а новая, знаешь, сколько стоит?
- А они, новые-то, в складчину купят да рабов наймут.
- На мой век хватит, - спокойно ответил Иван и зажег сигарету.
- Бросай курить, Ваня, - Михаил вспомнил Василия и забеспокоился. Он пристроился в старое инвалидное кресло, которое осталось от отца Ивана.
- Я скоро на сигары перейду, - с улыбкой проговорил Иван.
- Ты знаешь, дома, дома чисто спички горят.
- У меня пепельница не сгораемая, - Иван кивнул на обитый грязный таз с коричневой водой, в которой плавали размякшие окурки. - И пожарный щит оборудован, - с хохотом добавил он.
- Ты уж поосторожней, - робко проговорил Михаил.
Тут тоненьким голоском засигналил сотовый телефон. Иван небрежно полез в нагрудный карман.
- Алло, - сказал Иван и нахмурясь долго слушал. - Все понял, Семен Семеныч, пятнадцать тысяч - и лады, пою у ваших ворот серенады. - После паузы добавил непоколебимым голосом. - А что мне делать, бензин-то дорожает... Все, поладили. - Он кинул телефон обратно в карман. - Завтра на дело наше правое. Дорого, говорит. А ты попробуй дешевле от говна избавься.
- Да, - протянул Михаил, - изрядно выходит.
- Ничего, для них это раз плюнуть, - Иван подтянулся в кресле. - Они, понимаешь, все наши денежки прикарманили, миллиарды. А нам, получается, свое говно оставили. Вот, пускай делятся. - Он громко засмеялся, снова откинувшись на спинку кресла.
От стакана коньяка Михаила сразу развезло. Он поник в инвалидном кресле, откинув голову набок, глаза закрылись, и в голове потекли смутные несвязные видения. Тут ему почудилось, что он сидит в лодке, качается на мелкой волне, блаженное тепло обнимает со всех сторон. И, словно голос матери в детстве, волны лепечут ласковые слова. Проспишь, Миша, послышался явственно голосок. Он увидел мужика в длинной рубахе, который греб одни веслом, чему Михаил тихо подивился. Потом беспокойство охватило его. Не туда, не туда, старался сказать Михаил. Небо потемнело, гуща ветвей надвинулась, тиной болотной запахло. Правь к солнцу, к людям, старался выговорить Михаил. Нам в другое царство, донеслось от мужика, который даже не повернул головы. Конец, Миша, отмучался, теперь другие пусть мучаются.
Михаил открыл глаза полные слез. Иван полулежал в кресле с закрытыми глазами. В его руке тлела сигарета. Михаил попробовал подняться, но голова закружилась. Он снова дернулся - все качнулось, и он поплыл по полу, со страхом ощущая, что сон продолжается, и он плывет в бездну, не может затормозить. Наконец его осенило, что он в инвалидном кресле отца Ивана. Он даже вспомнил, как тот стремительно ездил по огороду, сильными руками вращая колеса, и специально проложил дощатый въезд в дом.
Михаил схватился за колеса, подъехал к Ивану, взял у него из пальцев сигарету и бросил в коричневую воду в тазу. Иван открыл глаза.
- А, Мишка, включился, - сказал он радостно. - А тут еще слетаем за бутылкой. Ну, отдохнул? Давай примем понемногу.
Когда за окном собрались поздние майские сумерки, Иван уже изрядно нагрузился. Михаил решил, что пора уходить. Он увидел, что в бутылке еще осталось граммов сто, потянулся допить, но увидел у Ивана дымящую сигарету и остановился. Он аккуратно вынул сигарету и бросил в таз. С трудом поднялся из инвалидного кресла, дошел к двери и затормозил. Вернулся к ящику, взял пачку сигарет и отнес подальше на подоконник. Очень довольный своей предусмотрительностью вышел на улицу. У самой калитки вспомнил, что Иван часто хвалился, что у него всегда при себе бутылка, пачка курева и спички. Набор старого русского, как он говорил.
Михаил вернулся. Бутылка была на месте, пачка сигарет - на окне. Михаил увидел, что нагрудный карман рубашки на Иване топорщится. Пощупал и достал из кармана спички, отнес их тоже к окну.
Тихо посмеиваясь, Михаил вышел в темноту майской ночи. По всей округе бойко выпевали соловьи. Всё вокруг радовалось жизни, каждая травинка трепетала и наливалась соком. Благоухала невидимая в темноте сирень.
В доме уже все спали. Михаил зажег в сенях свет и открыл дверь в дом, чтобы видно было и никого не будить. Войдя, он увидел, что жена сидит на кровати и смотрит на него.
- Наконец-то, опять с дружками, - горько сказала она. - Живой еще. Каждую ночь думаю, живой придешь или утром головешки разгребать надо.
- Не плачь, Светка очей моих, - вспомнил Михаил свою старую приговорку. - Живой еще.
- Ты что, - удивилась она, - даже трезвый?
- Так, немного, - радость накатила на сердце. - Хорошо все так.
Он лег на матрац и затих. В груди заломило от радости за жену, за спящую дочку. Вспомнил, как на днях утром дочка, едва проснувшись, прошептала: "Папа, я люблю тебя". Он подумал, что завтра будет погожий солнечный денек, будут петь соловьи. Он пойдет к Ивану, будут толковать о жизни...
Проснулся Михаил раньше всех, его словно толкнула в сердце большая радость. С улыбкой он ополоснул лицо и вышел в свежее, ясное, умытое утро. По тропинке шел мурлыкая простенькую песню, что, мол, нас утро встречает прохладой. Быстро дошел к дому Ивана. У забора словно споткнулся. От верха двери медленно кольцами тянулись струйки дыма. "Тушить, успею", - застучало в голове. Он подскочил к дому, рванул дверь.
Мрак густой зашевелился дымом, загустел, воздух стал заливаться светом. Иван темным силуэтом сидел посередине, его черные глазницы смотрели смертью. Воздух взорвался огнем, вспыхнул огненный нимб горящих волос. Мощное дыхание гудящего огня рванулось на Михаила. Отброшенный пламенем Михаил рухнул навзничь на землю. Дом весь застонал, зашевелился, завыл струями пламени. Столб огня вырвался и ударил в небо. С ним улетела душа Ивана.
"НАША УЛИЦА" №104 (7) июль 2008