Сергей Михайлин-Плавский
ЗИМНИЙ ЗВЕЗДОПАД
рассказ
Инженерная одиссея Виктора Михеева начиналась с шестидесятых годов XX века в городе Загорске на электромеханическом заводе, куда он с группой студентов-дипломников был направлен на преддипломную практику. Они уже прошли распределение в институте и заранее знали, что это их место будущей работы и поэтому более внимательно и активно включались в слаженную жизнь трудового коллектива. Виктора главный инженер завода направил в механический цех, в группу технологов, добропорядочных людей, готовых в любую минуту придти на помощь будущему коллеге.
Темой дипломного проекта Виктора утвердили "Разработку технологического процесса изготовления высокоточных цилиндров глубинного насоса" с достижением определённого экономического эффекта и других технических показателей после его (техпроцесса) внедрения на этом же заводе.
Тут уже не забалуешься! Это не какой-нибудь там отвлечённый дипломный проект на несуществующую деталь с технико-экономическими показателями, взятыми подчас "с потолка", "от фонаря" и так далее, с фальсифицированными формулами и несовпадающими с действительностью расчётами.
И Виктор с первых же дней практики ушёл с головой в работу по сбору материалов для своего проекта и разработке технологического процесса, а также по подбору необходимого стандартного оснащения и конструированию недостающего нестандартного оборудования, оснастки и инструмента.
Жили студенты вчетвером на частном секторе на окраине города в посёлке Афанасово. В небольшой комнатухе стояли четыре кровати, стол с четырьмя стульями и табуретка в углу за дверью, на которой стояло обычное оцинкованное ведро с водой и зелёная эмалированная кружка с красной клюковкой на боку. Спартанская обстановка не располагала к весёлому времяпрепровождению, тем более, что в комнате не было ни радио, ни телевизора (он в то время был ещё редкостью, незабвенный КВН с огромной линзой перед экраном, наполненной дистиллированной водой), а за стеной этого частного дома в другой комнате располагалась суровая хозяйка-старуха с некрасивой и злой дочерью-переростком, готовой уже смириться с участью старой девы. И как ни падки были в то время молодые и готовые на любовь люди, никто из постояльцев не запал на "богатую невесту", кстати, работающую технологом в сборочном цехе того же завода. А через некоторое время, когда старуха поняла, что будущие инженеры на её дочку "ноль внимания, фунт презрения", жить там становилось всё невыносимей: запрещалось громко разговаривать, отмечать памятные даты, поздно приходить домой, играть в карты, травить анекдоты и, естественно, громко смеяться.
Но самым невыносимым для каждого из вероятных "женихов" было почтительно-вежливое приглашение хозяйки кого-нибудь из ребят на свою половину. Тогда старуха-мать становилась слащаво-любезной, а дочка, одетая в тонкий ситцевый халатик-раздуванчик ставила на стол огромными кусками нарезанное сало, слабомаринованные огурчики, жареную картошку и домашнее рябиновое вино, на треть разбавленное водкой, от которого после второго стакашка голова становилась ясной и чётко соображала, но зато на время отказывали ноги; старуха этого не понимала: прояснённое сознание не позволяло очередной её жертве попасть в любовные сети.
Хозяева и приглашённый кандидат в "женихи" чинно садились за стол и начиналась трапеза. Виктор стеснялся, понимая, что закладывает себя и свою свободу за царское угощение и прямым ходом, никуда не сворачивая, идёт в объятия этой мымры с её обезьяньими ужимками, короткими смешками, похожими на детские всхлипы после долгого плача, но не мог сдержать себя при виде розового сала и жареной картошки; от их притягательного вида и умопомрачительного запаха у него начинались спазмы желудка. Потенциальная тёща разливала по стаканам вино:
- Ну, Витя, давай выпьем за твой успех! Приедешь в августе на работу, приходи к нам в гости или на постой, а может, и насовсем, будем рады.
- Ну, мама! - нерешительно протестовала Люська.
- Что мама, что мама? - категорически возражала старуха, и Люська умолкала, а потом поднимала стакан:
- Будь здоров, Витя! - и морщила птичий носик, её подбородок, похожий на наковальню в деревенской кузне, мелко дрожал: Люська изображала радостный, располагающий к себе смешок, а мамаша заводила разговор о своей родословной, которая, по её словам, "есть пошла" аж от преподобного Сергия, построившего в XIV веке свою келью у горы Маковец. Виктор пил вино, ел сало с горячей картошкой, закусывал огурцом, у него от стыда предательски краснели уши, он что-то поддакивал атакующим его хозяевам, пытался улыбаться и, как огня, боялся люськиного бедра, которое поминутно пыталось прижаться к его бедру.
Потом, когда все уже были хорошо разогреты вином, мамаша вдруг притворно всплеснула руками и засобиралась к соседям, ей именно в эту минуту понадобилось срочно отнести сито, якобы взятое ещё вчера, когда надо было просеять муку на затирку теста для оладий.
Не успел Виктор и глазом моргнуть, как старуха выметнулась из-за стола, а потом и из дома. Виктор в ужасе остался наедине с Люськой, которая уже прикидывала в изворотливой голове тактику обольщения; Виктор чуял и понимал опасность своего положения, но по извечной природной застенчивости и стыдливости не знал, что делать. Слава Богу, ребята усекли опасный момент: в приоткрытую дверь Женька Груднев крикнул:
- Вить, хватит обжираться, иди пульку сгоняем!
И Витя, так и не поблагодарив Люську за неожиданное угощение, рванул из-за стола, оставив её один на один с недопитой бутылкой рябиновки и маринованным огурцом на голубой цветастой тарелке. Люська, Люська, неужели так уж сильно тебя пригнула родная мать или ты сама себя обрекла на постыдное унижение, что подобное этому сватовство вы повторите ещё три раза в отдельности с каждым приятелем Виктора и точно с таким же результатом: теперь уже ребята зорко следили за матерью-свахой, они срочно вызывали к себе горемыку, оставляя Люську наедине со слезами и обидой на весь белый свет.
"Как жестоко", - наверно скажет читатель, но сердцу не прикажешь, а как зарождается чувство и приходит к человеку любовь, никто не знает толком, правда, учёные утверждают, что многими эмоциями у человека управляют вещества-медиаторы, так называемые феромоны, несущие в себе огромную информацию и определяющие привлекательность и выбор партнёра, а также помогающие решить, кто кому симпатичен, а кто нет. Феромоны присутствуют в воздухе в ничтожных количествах и воспринимаются специальным, органом, расположенном в носу. Этот орган в тысячу раз чувствительней обоняния. Учёным уже известно более двух десятков человеческих феромонов, среди которых есть вещества, вызывающие симпатию или антипатию. Другие вещества, воздействуя на определённый участок мозга - гипоталамус, регулируют в организме человека различные параметры тела: обмен веществ, кровяное давление, температуру тела, сон, дыхание, половое влечение. Интересно, что феромоны у человека вырабатываются подмышечной впадиной и складкой лица, идущей от внешнего края крыльев носа к уголкам рта, поэтому поцелуи и потирание носом способствуют прежде всего восприятию феромонов. Любовный акт - это купание в феромонах. Теперь становится ясно, что Люськины феромоны вызывали у ребят только антипатию и в такой обстановке они старались как можно раньше "улизнуть" из дома, а вернуться попозже, прямо ко сну. Им бы лучше уйти в общежитие, но такового в то время у завода не было (его построили только лет через пять), а переходить на другую квартиру уже не было смысла: до конца практики оставалось меньше месяца. Теперь на Виктора, первого из ребят-отказников, несостоявшаяся тёща смотрела волком, и он уходил из дома пораньше, к открытию в 7 часов заводской столовой, завтракал и как раз, не спеша, к 8 часам приходил в цех.
А по выходным Виктор уезжал в Москву к дяде Феде, двоюродному брату мамы, работающему слесарем на заводе "Компрессор" и жившему на Зацепе вместе с женой тётей Дорой в полуподвальной, похожей на пенал комнате, из окна которой можно было видеть трусики проходящих по тротуару женщин.
С дядей Федей и тётей Дорой он познакомился в прошлом году, когда впервые приехал в Москву с письмом мамы к "дорогому брату Фёдору" и просьбой приютить на недолгое время племянника.
Первые два-три дня, когда хозяева уходили на работу, Виктор шатался по Москве, часами простаивал в Третьяковке, потом искал себе модные тогда узкие "стильные" брюки, обходя ГУМ, ЦУМ, Петровский Пассаж и другие столичные магазины одежды.
А вскорости на головы несчастных стариков свалилась родная племянница тётки Доры, смуглая красавица Маша с туго налитым телом, чёрными пышными волосами и игривыми с золотой искоркой глазами.
Чтобы Виктору влюбиться в эту свою ровесницу, тем более, что он вдруг заметил неуёмное желание тётки Доры "пристроить" племянницу за будущего инженера: Виктор уже третий раз порывался вернуться в Тулу, у него кончались зимние каникулы, и в третий раз его дружно отговаривали от этого.
Теперь старики, уходя на работу, оставляли ключи молодым, и они ходили вместе в магазины за продуктами, потом Маша готовила обед к приходу хозяев, а Виктор помогал ей: чистил картошку, высыпал мусор в стоявший на дворе контейнер, потом под строгим контролем Машки мыл руки, резал хлеб и колбасу на общей кухне и носил их на тарелках в комнату. Машка бегала из кухни в комнату, делала всё с шуточкой да прибауточкой, иногда с невинным поцелуем в щёчку в виде поощрения за помощь в подготовке еды. Чтобы тебе, Виктор, сграбастать красавицу "поперёк живота", заключить в объятия, да сжать так, чтобы хрустнули у неё косточки, сбилось дыхание и помутилось от страсти в глазах! Ан, нет! - словно убитое молчало сердце.
Это было зимой прошлого года. А сейчас, при очередном приезде, дядя Федя оголоушил Виктора неожиданным сообщением:
- Машка замуж выходит! К 12 часам едем на Автозаводскую. Свадьба будет там, у приятельницы моей бабки, Шурой её зовут.
Хозяйка квартиры Шура Величкина оказалась тридцатилетней брюнеткой с высокой грудью, тонкой талией, в меру пышными бёдрами и ласковым взглядом, сопровождаемым едва заметной улыбкой, словно у Моны Лизы. Свадебное застолье собралось в большой комнате, помимо родных посторонними за столом были два приятеля со стороны жениха, молодые нахальные бугаи, которые после первого-второго тостов сразу же стали приставать к хозяйке, не скрывая своего восхищения ее. Она поочерёдно одного за другим быстро отшила от себя новоявленных юбкострадателей, видно, ей было не привыкать к подобным ситуациям, работая ткачихой на текстильной фабрике.
Молодые явились за стол прямо из ЗАГСа, расположенного напротив на улице Трофимова. Вместе с ними шумно усаживалась за стол молодёжь: сестра невесты с подругой и эти два бугая, дружки жениха. Виктор смотрел на Машу, не узнавая её: она вся сияла, словно заревое восходящее солнышко на чистом ещё небосклоне начинающейся семейной жизни. Среди шума и гама рассаживающихся гостей она увидела его рядом с дядей Федей, едва заметно кивнула ему головой в белой фате, слабо и вроде извинительно, как показалось Виктору, улыбнулась и тут же повернулась на зов супруга.
Боже мой! Машка - супруга! Слово-то какое-то ямщицкое или извозчичъе, супруга-подпруга... Виктор вспомнил, как Маша обнимала его там, в подвальной комнате дяди Феди год назад, было тепло и уютно на диване под полуокном, из-за которого глухо слышались скрипучие шаги редких прохожих.
А тем временем какой-то толстый дядя, тамада-самозванец (как потом оказалось, сосед Шуры по квартире) поднимал тост в честь молодых, все дружно встали за столом, Виктор тоже нехотя поднялся с непонятным чувством безразличия ко всему, что здесь происходит; в голове крутилась только одна мысль, что его это не касается. Точно такое же состояние у него было и год назад, там, на диване, когда его в горячем и неожиданном порыве обняла Маша,
Он не жалел, что тогда у них с Машей ничего не сложилось, просто ему было немного грустно: вот уже и ровесницы замуж выскакивают, а где-то и его суженая ходит по улицам и даже, возможно, с кем-то встречает рассветы.
- Горько! - дружно почти в двадцать глоток орали гости, отрабатывая дармовое угощение, стеснительно сложив в уголке на тумбочке свадебные подарки: коробку конфет, женские чулки с мужскими носками, мужскую сорочку в голубую полосочку и розовую женскую комбинацию.
Виктор тоже крикнул "горько" и вдруг неожиданно улыбнулся; он вспомнил деревенскую свадьбу брата, когда тому кто-то из гостей подарил обычные белые солдатские кальсоны и как потом возмущалась его тёща, потрясая в воздухе этим необходимым предметом:
- Надо же додуматься! Горшок бы ещё ночной на свадьбу притащили!
Виктор тогда хохотал от души и советовал брату:
- Ты их никогда не снимай!
А брат растерянно улыбался и смущённо отговаривался, не в кальсонах, мол, счастье.
- В кальсонах, в кальсонах, - уверял Виктор брата и обращался к его молодой жене, - правда, Катя?
А Катя при этих словах краснела до самых ушей, стыдливо пряталась за надёжную спину мужа и отмахивалась:
- Да ну вас к лешему, охальники!
А сейчас Виктору было грустно. Он почти машинально, даже бездумно как-то поддержал очередной тост, достал вилкой кружочек краковской колбаски, медленно прожевал её, ощущая во рту пряный солёненький привкус и осторожно вылез из-за стола почти никем не замеченный. Он и сам не заметил, как за ним всё это время потаённо следила Шура, сидящая напротив.
Виктор прошёл на кухню, на плите в большой эмалированной зеленовато-белой кастрюле что-то то ли булькало, то ли хлюпало, вкусный запах сверлил ноздри. Виктор подошёл к окну, форточка была слегка открыта, и закурил болгарскую сигарету "Солнце". Докурив сигарету до середины, стараясь пускать дым прямо в форточку, Виктор присел на корточки под окном прямо под форткой спиной к батарее отопления: на кухне не было ни одной табуретки, все стояли у свадебного стола. Виктор слышал как дядя Федя, поддатенький и потому немного развязный, произносил очередной тост:
- Объявляю нынешнюю ночь ночью любви! Мужики, клинки наголо и в бой! Бабка, ты тоже готовься! - обратился он персонально к рядом сидящей тётке Доре, жене своей многолетней и неизменной.
- Что ты мелешь, старый дурень? Постеснялся бы молодых! - запротестовала, видимо, зардевшаяся вдруг бабка, засмущалась от обращенных на неё взоров.
- Во, дед даёт! - восхищённо сказал один из бугаев и крикнул, - Деду с бабкой - горько!
- Горько! - дружно гаркнуло пьяное застолье.
И дед Федя неуклюже и забыто уже, как это делается, обнял за плечи рядом сидящую супружницу, поднял её на ноги вместе с собой и смачно чмокнул её в тонкие губы, словно чиновник приложил печать на прошение посетителя. Бабка при этом еле успела концом кисейной косынки обтереть свои губы в мелких вертикальных морщинках, пропадающих при непроизвольной и смущённой улыбке.
А потом дед, разгулявшись, спел озорную частушку, свою "коронную", как он говаривал. Виктор знал эту частушку.
Деньги есть, и девки любят,
Даже в гости позовут.
Денег нет, клинок отрубят
И собакам отдадут!
На кухне слышался долгий хохот свадебников. Виктор улыбнулся и стал думать о дяде Феде, о его неуютной и нелёгкой жизни, о его метростроевской молодости, когда волею судьбы стал он москвичом, до сих пор живущим в своём полуподвальном "пенале"...
На кухне шумно появилась возбуждённая и раскрасневшаяся Шура. Она сразу подбежала к кастрюле и стала перемешивать её содержимое:
- Ой-ёй, солянка чуть не подгорела!
Солянку с грибами затеяла тётка Дора. Это её любимое блюдо, она при каждом удобном случае пичкала ею всех гостей. Надо сказать, солянка у ней всегда получалась отменной, любой московский ресторан мог бы позавидовать. Тётка Дора и сейчас, минуту назад, вспомнив за столом о солянке, всполошилась, перепугав рядом сидящих женщин:
- Ой, батюшки! Солянку-то я забыла!
- Успокойся, подруга! Я сбегаю посмотрю, - опередила её Шура, всё её существо ещё неосознанного уже потянулось к Виктору, к его спокойному, ненавязчивому поведению, хотя она и успела заметить его искреннее любование ею, а где-то там, в небесных скрижалях была уже отмечена эта встреча и взаимная тяга друг к другу двух одиноких сердец.
Шура помешала солянку, опасаясь забрызгать в красную клетку шерстяную юбку чуть ниже полных с ямочками коленей, выложила содержимое кастрюли на большое блюдо, отнесла гостям на стол и вернулась на кухню.
- Ой, как же тут накурено! - сказала она и чуть ли не вплотную подошла к Виктору, чтобы пошире открыть форточку. Шурины колени были почти на уровне лица Виктора и он, не раздумывая, обнял её за голени и стал целовать мягкие колени.
- Что ты делаешь, глупый? А если кто войдёт на кухню?
- Пусть войдёт. Я пьян и ничего не соображаю...
- Нечего скучать, иди за стол, свадьба ведь, - быстро говорила Шура, что-то ища в буфете...
Остаток дня Виктор со всеми вместе пел какие-то песни, пил сухое вино, подливал водочки в маленькую рюмочку дяде Феде тайно от бабки но по его просьбе и всё это время не забывал поглядывать на Шуру, весёлую, неотразимую, знающую, что здесь кто-то всерьёз ею заинтересован. В десятом часу вечера гости начали расходиться: молодые уехали к жениху куда-то на Каширку, сестру невесты Тоню тётка Дора отправила к себе домой на Зацепу. После неудачи с Машей, она не решалась больше покушаться на свободу строптивого племянника, поэтому Виктор в смысле ночлега пока что оставался в неопределённости.
Старикам Шура постелила в большей комнате широкую софу, а для Виктора дядя Федя предложил взять у соседей раскладушку.
- Он переспит на диване в маленькой комнате, - с решительностью хозяйки заявила Шура, - а мы с дочкой ляжем на кровати.
Спорить с нею никто не стал.
Виктор уснул сразу, как только под правым ухом оказалась подушка. Ему снилось голубое облако в просторной синеве, а по нему легко переступая, словно плывя стоя, убегает смеющаяся и зовущая за собой босоногая Шура в красивой юбке в крупную красную клетку. Как он ни старался догнать её, она всё больше и больше отдалялась от Виктора и, в конце концов, исчезла в нестерпимой синеве.
Убитый потерей дорогого человека, Виктор проснулся от какого-то осторожного шуршания. У изголовья кровати горел маленький ночничок и стояла Шура в ночной рубашке до пят. Вот она погасила свет и легла на краю кровати, рядом сопела дочка.
- Шура, иди ко мне, - неуверенно позвал Виктор, потом подошёл к кровати и стал целовать её оголённое плечо.
- Витя, милый, не надо. Иди спать, - мягко шептала Шура, закрывая плечо тёплым одеялом, но где-то там, внутри у неё, в подсознании уже зарождалась страсть, охватывая беспокойством соскучившееся по любви тело. Это мимолётное касание губ Виктора равнялось могучей силе, заключённой в маленькой горящей спичке, брошенной в сухой костёр, который через мгновение вспыхнет взрывным пламенем обжигающей любви.
Виктор уже горел этим пламенем. Ярким светлячком в его сознании чётко отпечатались строчки из поэмы Ярослава Смелякова:
Идя на всё и всё-таки робея,
Он ей нанёс свой первый поцелуй!..
- Шура, милая, - горячечно шептал он, припадая к её губам. Поцелуй был обоюдный, страстный и долгий, они оба чуть на задохнулись.
- Что мы делаем? Зачем, зачем ... эта мука? - шептала Шура, откинувшись на спину, её безучастная рука с раскрытой ладонью лежала на краю кровати. А Виктор уже стоял перед кроватью на коленях: левая его рука была под головой Шуры, а правой он гладил чуть подрагивающий её упругий живот. И в этот момент он вдруг вспомнил дедов тост о ночи любви!
И тогда он встал с коленей, ведомый слепой и необузданной страстью, и в беспамятстве, замерев от стыда и страха, рискуя потерять расположение и уважение Шуры, мягко и робко вложил в раскрытую её ладонь налитую упругость и настойчивый призыв бесстрашного и горячего клинка, этого вечного и извечного скакуна по чужим супружеским и одиноким, холодным вдовьим постелям.
Шура сначала испуганно, а потом нежно и сильно сжала пальцы, словно боясь уронить дорогую и хрупкую вещь и, помедлив, приглушённо и взволнованно сказала:
- Иди к себе, Витя, я сейчас.
Согласно библейскому сказанию Небо-отец и Земля-матерь заключили в незапамятное время Божественный союз, от которого произошли все высшие сущности Вселенной, в том числе и Любовь.
И в эту ночь Небо и Земля сошлись, слюбились неожиданным звездопадом. Вот первая падучая звезда растопила холод и ночное одиночество, горячим поцелуем обожгла Землю, глубоко проникая в её недра, отчего Земля сладко, бездумно и забыто застонала.
На кровати вздохнула и поворочалась во сне безмятежная дочка Земли - Тамара.
Вот вторая заезда, уходя в благодарную и благодатную Землю, осветила комнату, ночная темень стояла за окном, не смея войти к любовникам, потом третья, пятая звёзды страстно и неустанно целовали Землю, отчего она до утра оставалась в отрадном и безгрешном забытьи.
И, наконец, седьмая звезда, как магическое число судьбы перечеркнула заоконную темень, как символ семи таинств, а, может быть, и семи смертных грехов и, кто знает, семи радостей, семи побед или семи скорбей?
Апокалипсис говорит о семи посланниках-ангелах, семи напастях, семи звёздах. В средневековье теологи насчитали семь благословений Спасителя в рае для тела (здоровье, красота, ловкость, свобода, удовольствие, сила и долголетие), а также семь благословений для души (согласие, честь, сила, защищённость, радость, мудрость, дружба). Господи, пошли любящим согласие и мудрость, чтобы сохранить эту любовь, закрепить её в дружбе и радости, а чести, силы и защищённости хватит и у них самих.
Этот звездопад, эти семь ночных звёзд были для Виктора с Шурой как семь цветов радуги, как семь музыкальных нот, потому что само число "семь", по утверждению тех же теологов, означает ум, силу, необычайные приключения... А Шура в редкие минуты просветления жарко шептала:
- Спасибо тебе, милый! Господи, как же я не хочу стареть!
Дочка несколько раз просыпалась и спрашивала:
- Мама, тебе плохо?
- Спи, доченька, спи, это я так, во сне...
В последний раз скользнуло бедро по бедру с первым лучом солнца, последний поцелуй, омытый чистой, по-девичьи невинной слезой, в утренней, первозданной ещё тишине, и Шура, поставив красивую, молодую, изящную и крепкую ногу на спинку дивана и надевая капроновый чулок, снова печально и задумчиво, будто оттягивая время говорила:
- Господи, как же я не хочу стареть!
В начале августа того же года Виктор в качестве молодого специалиста прибыл на завод. На собеседовании главный инженер предложил ему место конструктора в отделе механизации и автоматизации производства, отчего Виктор внутренне испуганно ахнул: издёвка судьбы! Дело в том, что курс "Механизация и автоматизация производства" на его факультете читался факультативно, то есть был необязательным для посещения лекций, и как ни старался преподаватель, бывший инженер-производственник, заинтересовать студентов своим предметом, многие из них отлынивали, уклонялись от посещения его лекций.
И Виктор навёрстывал упущенное, обложившись учебниками и специальной литературой.
Только месяца через два вырвался он в Москву к дяде Феде с "московской особой" с белой головкой, которую тот обожал под селёдочку с горячей картошкой.
- Упустил ты Машку, ах, какая девка складная! Ну, да ладно, это ваше дело, раз не сладилось, так тому и быть, - рассуждал дед, готовя закуску.
А когда усидели по стопочке да по другой, дед возьми да и ляпни:
- А Шура-то, бабка сказывала, замуж собралась...
Виктор вздрогнул и покраснел до самых корней волос, будто его схватили за руку в чужом кармане, а дед продолжал:
- А ты молоток, норовистую лошадку объездил, хоть и краснеть не разучился! Я ведь тоже такой был когда-то.
После этих слов Виктор засобирался домой, но вместо Ярославского вокзала оказался на Автозаводской, на девятом этаже перед Шуриной дверью. С одной только мыслью "увидеть Шуру" он долго жал на кнопку звонка, вспоминая до мельчайших подробностей "зимний звездопад", когда при погашенном ночнике комната освещалась светом любви. Но вот дверь решительно и даже, как показалось Виктору, с раздражением отворилась, в проёме стояла Шура в лимонно-жёлтой вызывающей кофточке и знакомой в крупную красную клетку серой юбке. Из дальней, маленькой комнаты слышалась знакомая песенка:
Сладка ягода одурманит,
Горька ягода отрезвит...
- Шура! - выдохнул Виктор всё своё смятение и шагнул было к порогу.
- Вы ошиблись, - сказала Шура чужим, равнодушным, панихидным голосом и быстро закрыла дверь. А песня будто издалека бередила душу:
Ой, крута судьба, словно горка.
Доняла меня, извела.
Сладкой ягоды - только горстка,
Горькой ягоды - два ведра...
Электричка до Загорска шла целую вечность.
"НАША УЛИЦА" №105 (8) август 2008