Владимир Владимирович Степанов родился 5 июня 1951 года в деревне Спирово. После окончания железнодорожной школы он едет поступать в Ленинградский университет, однако знаний немецкого языка оказалось недостаточно. После армии - недолгая работа на рыболовном сейнере в Астрахани, полгода службы спасателем в Туапсе, путешествие по югу России на попутках, первые публикации в Спировской районной газете и решение поступать в Литинститут.
После серьёзной подготовки по иностранному языку Владимир Степанов становится студентом Московского литературного института им. М. Горького. Дипломная работа молодого прозаика - повесть "Птицы возвращаются домой".
В 1985 году издана книга очерков В. Степанова "Родом из детства", ряд путевых заметок из этой книги печатается в журнале "Юность". Несколько экземпляров этой книги находится в библиотеке американского Конгресса.
В 1989 году выходит в свет книга "Между трёх огней", раскрывающая странички личной биографии писателя.
Следующее издание В.Степанова - книга очерков "Родина моя, прекрасный мой народ" - содержит уникальный краеведческий материал.
В 1998 году Степанов заявляет о себе сборником стихов "Сумерки любви". По признанию автора, стихи писались в течение многих лет "в стол", но смерть матери, которой посвящена значительная часть стихотворений, подтолкнула к мысли об издании сборника. Летом 2004 года издаётся очередной сборник - "Стихи о матери".
Один из последних сборников Владимира Степанова - "Стихи русского экстремиста"
В настоящее время наш земляк трудится в московской газете "Россия", сотрудничает с различными российскими изданиями. Писатель проживает в Москве, но не порывает связей с малой родиной. Пешком, на велосипеде, на лодке, на мотоцикле он изъездил многие родные места. Материалы и впечатления трёх больших путешествий по Тверскому краю легли в основу его книги "Дорогами малой родины".
В творческом союзе со спировским бардом Владимиром Дунаевым записан альбом "Песни русского экстремиста".

Владимир Степанов (Тверской)

ВЕСНА В ОБЪЯТЬЯХ МАРГАРИТЫ

рассказ

1.

Отметив наступающий Женский день, 7-го вечером мы уходили из редакции последними. Конечно, то были одни мужики. Женщины давно разбежались принимать подарки и поздравления законных мужей и незаконных любовников, а те, у кого не было ни тех, ни других, ушли незаметно с надеждой встретить по пути "разных там прочих шведов".

В метро я ввалился "хорошим". Хотелось улыбаться каждой встречной "юбке" и даже обнимать их. Но никого я, конечно, обнимать не бросался - годы уже не те, просто плюхнулся в угол дивана, поднял глаза, а напротив - девчонка, беленькая такая, что мне нравились в ранней юности. Я гляжу на нее, а в глазах у нее - тьма беспросветная. Бросаю взгляд вправо - цветы, улыбки, смех, а у блондиночки - тьма одна.

Пролетел поезд остановку, другую, а девчонка глядит в одну точку, и тьма в глазах ее не рассеивается. Я взгляд в нее вперил: "Ну, очнись, покажи глазки!.." Но не чует она меня, будто в другом измерении и времени находится. Я сверлю и сверлю ее взглядом, и - наверное, существует все же какая-то телепатия - она глаза поднимает, смотрит на меня и вдруг улыбается. И такая у нее получилась наивная, хорошая улыбка, что не смог усидеть я на месте, молодым козлом вскочил со своего углового дивана и рядом с блондинкой пристроился.

- Здравствуйте, девушка, - начал я, пробуждая в глубинах памяти давно запыленные слова, подходящие для такой ситуации. - Что же вы такая грустная?

Она молчит, лишь склонила головку и грустно так улыбается. То ли осуждает меня, по ее понятиям - козла старого, то ли о чем-то своем, вспоминая, жалеет.

Но поезд уже на "Маяковке", еще станция - и сойду я, пересяду на свою линию и никогда уже не встречу эту грустную незнакомку. Сколько подобных встреч случалось в моей не короткой жизни, и как я потом жалел о них, ругал себя, что не сломал в себе робость, не сделал первого шага...

- Мне сейчас выходить, и мы никогда уже не встретимся. Могу я подарок вам сделать в честь Женского праздника? - Я вспоминаю, что где-то в дипломате завалялся веселый чертик-брелок, оставшийся от сувениров, приготовленных для сотрудниц редакции.

- Не знаю, - пожимает она плечами. - И где ж вы подарок сейчас возьмете?

- Да вот же он! - Уже не спрашивая, хочет она того или нет, щелкаю замком дипломата, достаю веселого чертика.

- Какой прикольный! - В глазах ее удивление.

- Это - вам! Чтобы вы были такой же веселой, - протягиваю ей чертика. - А мне уже выходить. Имя свое скажите - я буду знать, у кого живет этот чертик.

- Рита, - тихо произносит она.

В голове у меня возникает вдруг детский хулиганский стишок: "Девушка с ласковым именем - Рита...". И тут же прибегают еще строчки:

...Вечер настал.

Девушка с ласковым именем - Рита,

Я так устал!

В ваших глазах, вижу, тоже черная мгла.

Плюньте на все, Маргарита, -

Наступает весна!

Я поднимаюсь с дивана. Маргарита тоже поднимается, ей тоже на пересадку. Мы стоим у закрытых еще дверей, и я шепчу ей на ухо только что сотворенный стишок. Мы вместе идем на станцию пересадки. В ожидании поезда я кручусь возле нее чистым фертом, несу чистый треп и замечаю, что глаза Маргариты оттаивают, она уже смеется, и так хорошо мне с ней, что отпускать не хочется.

- Скажите, Рита, праздник сегодня иль нет? - вопрошаю я этак игриво и слышу столь же игривый ответ: - Праздник завтра наступит...

- Не сделать ли нам его сегодня?

- А как?

- Убежим вот в мою берлогу. Я дверь затворю, на семь замков запру, и ни один черт нас в Москве не отыщет.

- Сам черт не отыщет? Это круго - поехали! - ошарашивает меня Рита, и я чуть не теряю от счастья сознание.

Мы летим с ней в первом же поезде, вылетаем из метро, пролетаем подземный переход и тормозим лишь у лифта - как медленно он ползет! А впереди у нас три дня и четыре ночи праздника. Под рукой холодильник с продуктами, орущий телевизор, отключенный телефон и мой холостяцкий диван. Больше нам ничего и не нужно. Три дня и четыре ночи случайной любви. Три дня и четыре ночи, полные счастья. Три дня и четыре ночи я не ведаю своего возраста и знать его не хочу. Три дня и четыре ночи моей необыкновенной новой весны и открытия друг друга... И, забываясь от всего и вся, я шепчу в горячее девичье ушко:

- О, Рита, Рита, как ты прекрасна, как сеньорита...

2.

Целый месяц Маргарита навещала меня каждую пятницу. Я уже ждал ее, хлопоча у праздничного, с фруктами и вином, столика. Для меня, стареющего секача, это действительно был настоящий праздник. Юная, цветущая, как весенний подснежник, Маргарита, годящаяся мне в самые младшие дочери-поскребыши, была моей возлюбленной - любовницей ее совсем не хотелось называть.

Легким движением пальцев она нажимала кнопку дверного звонка, и я тут же выбегал навстречу. Целовал ее прохладные щеки, гладил теплые волосы, упивался горячими губами. Я чувствовал, как все в ней трепетало, а меня самого охватывал жаркий прилив, и хотелось овладеть ею тут же, в коридоре. Но я боялся испортить праздник нашей встречи и уводил Маргариту от двери, на ходу стягивал с нее курточку, снимал сапоги, обувал ее маленькие ступни в домашние тапочки, тащил в ванную комнату, подавал пахучее мыло, растирал тонкие пальчики и только потом вел к столу.

Увидев цветы, конфеты, фрукты, искрящиеся бокалы, Маргарита прикрывала глаза руками, словно не верила в это чудо.

- Ты балуешь меня, - говорила она и присаживалась на табурет.

Я разливал вино в высокие фужеры, словно старый колдун, стараясь придать своему действу подобие ритуала и какого-то волшебства, полагая, что этим окончательно очарую мою избранницу.

На втором бокале она обычно слегка пьянела, как, впрочем, и я, не от вина, нет, от ее близости. И тогда я мог наклониться к ней, расстегнуть пуговку кофточки, не встречая ни малейшего сопротивления. Мог гладить ее небольшую, словно две половинки лимона, грудь с мелкими девическими сосками. Мог даже прикоснуться к ним губами. Конечно, если бы мне было лет тридцать, я бы сгреб ее в объятья, разбросал по комнате все ее вещички и, оставив совершенно голую, как заслуженную добычу, повалил в свою холостяцкую постель. Но мне было уже за "полтинник" и поступать так опрометчиво, так знойно с юной прелестницей я не мог, да уже и не хотел, боясь растратить в едином порыве те чувства, желания и возможности, что скопились во мне в долгие дни ожидания.

Я незаметно, как мне казалось, освобождал Маргариту от лишних одежд, вползал вместе с ней под теплое одеяло и вдыхал запах ее тела. Оно пахло свежим огурцом и арбузом, терпкой ромашкой и нежной фиалкой, острым духом хвои и столь же крепким запахом женского тела, который нельзя спутать ни с чем. Наша ночь начиналась и сулила бездну наслаждения, в котором я тонул, казалось, что тону навсегда. Почти теряя сознание, то поплавком я всплывал над этой бездной, радуясь, что еще жив, то, как рыба на песке, глотал ртом живительный воздух и вновь нырял в сумасшедшие ласки моей нимфетки.

Я чувствовал, что не успеваю за ней, и начинал хитрить по-мужски наивно, прося у Маргариты пощады. Она на минуту затихала, впадая то ли в транс, то ли в забытье, и вдруг ее губы и пальцы вновь начинали бродить по моему уже уставшему телу. Ее отрывистые шальные ласки вновь заводили меня. Я вновь становился сильным и смелым, как в самом начале нашего весеннего сумасшествия. Я уже не ласкал, а терзал ее, и ее стоны доставляли мне удовольствие ни с чем не сравнимое. Мои руки безжалостно мяли ее тело, и ее руки отвечали тем же. Как ожоги, я ощущал на своей спине укусы ее пальцев. Они словно вырывали из моего тела куски кожи, и чем свирепее они рвали меня, тем больше хотелось, чтобы Маргарита растерзала меня на куски, разбросала мое тело по комнате, и, когда бы от него ничего не осталось, ей уже нечего было бы рвать, мне стало бы легче. Но силы покидали нас, ее ласки затухали, как истаявшая в огне свеча, безвольные руки опускались, не причиняя уже ни ласки, ни боли, словно и не было ее рядом .

Я спал глубоким сном, не помня, где и с кем нахожусь. И вдруг, просыпаясь среди ночи, все вспоминал, бродил руками по сонному телу Маргариты, пытаясь пробудить ее. Но она, будто впадала в летаргический сон. Я целовал теплые, но словно мертвые, губы, ласкал теплое, но словно мертвое, тело и вскидывался в испуге: "Да жива ли она?" Но, прикладываясь ухом к острой груди, слышал, как стучит ее сердце, успокаивался и вновь засыпал.

Утром на третий день Маргарита обычно уезжала. Перед отъездом я подавал ей в постель кофе, следуя все тому же, придуманному мной ритуалу, отыскивал куда-то запропастившиеся ее вещички, складывал их на угол постели. Одевалась Маргарита так, словно никто посторонний не присутствовал при этом. В моей уже не короткой, нескладной жизни, бурной молодости и неупорядоченной зрелости было немало женщин, и большинство не позволяли созерцать процесс одевания, прячась за ширму или попросту удаляясь в ванную или коридор. Маргарита совсем не была похожа на тех пуританок. Она спокойно скидывала с себя мой зеленый махровый халат, пружинисто, как молодая кошка, нагишом прохаживалась в узком пространстве между стеной и диваном, словно невинное дитя, не чувствуя при этом никакого стеснения. Она натягивала на бедра тонкий ажурный треугольник трусиков, называвшиеся, как я узнал от нее, "стринги", застегивала у груди крючки лифчика или бюстгальтера (не знаю, как он теперь зовется - не спросил Маргариту), заводила застежку за спину, погружала в пустые чашечки уставшие груди, как-то легко встряхивалась всем телом, обретая легкость и стройность. Тут мне обычно хотелось вновь стянуть с нее все, но сил моих уже не было. Она так же изящно, словно дразня, но не замечая меня при этом, натягивала на бедра колготки, юбку, одергивала ее, косясь глазами в прямоугольник зеркала, и представлялась моему взору юной амазонкой с открытым верхом. Потом набрасывала на плечи кофточку, перебирала пальцами пуговки, и только тут до меня доходило, что Маргарита уходит. Я вскакивал с постели, скидывал халат, так же, как и она, без стеснения натягивал на себя одежду и через минуту, как молодой солдат, был готов выйти из дому.

Перед выходом мы обычно присаживались к столу, пригубляли на посошок вина и отправлялись к троллейбусной остановке. Шли утренним бульваром, я сжимал в руке горячую ладошку Маргариты и все никак не мог определиться, чего мне больше хочется: чтобы она вернулась назад ко мне или поскорей бы уехала. Бывало, что троллейбус выскакивал из-за поворота сразу, и мне не приходилось томиться от долгого ожидания, но случалось, что его не было с полчаса - это становилось для меня настоящей мукой. Я не знал, о чем говорить с Маргаритой, и она, обычно такая веселая и разговорчивая, вдруг затихала, прислонясь к моему плечу, подолгу молчала. Связь, казалось мне, такая прочная и надежная, завязавшаяся между нами в эти ночи и дни, вдруг обрывалась, и мы становились совсем чужими людьми. Мне было страшно, я боялся потерять Маргариту, но в то же время хотелось лишь одного - чтобы скорей подошел троллейбус, и моя пытка кончилась.

Однажды в пятницу, когда был накрыт праздничный стол, мягкие тапочки стояли у двери, на крючке в ванной висели приготовленные для Маргариты халат и полотенце, она не приехала. Я метался по комнате, по коридору, кляня себя за то, что еще при первой встрече так и не взял у нее номер телефона, лишь дал свой, полагая, что не я, а она вправе позвонить первой - таков был заданный мною психологический тест проверки чувств Маргариты. Мой телефон молчал. Как дикий шимпанзе, я крутил его в руках, прибавляя громкости звонка, но он так и не зазвонил. И дверной звонок тоже не зазвонил. В ту ночь я выпил столько водки, сколько давно не пивал - хорошо, что впереди был выходной.

Проснулся я с тяжелой головой и разбитым сердцем только в воскресенье. Разбудил гул церковного колокола. Было Благовещенье, принесшее мне совсем не благую весть - потерю Маргариты. За окном белыми рваными нитями скользил сырой снег с дождем. На карнизе, вжавшись в стену, притулилась пара мокрых сизарей. Мне не хотелось выходить из дома. В моей жизни больше не было ничего. Моя новая весна, по-настоящему так и не расцвев, превратилась в холодную стылую осень.

Я стучусь сам к себе и ежусь от одиночества. Легкая рука Маргариты уже не тронет кнопки моего дверного звонка, и голоса ее в телефонной трубке я уже, наверное, никогда не услышу. Наш короткий роман, сладкий как медовый месяц, кончился, оставив в моей душе горькую оскомину воспоминаний.

"НАША УЛИЦА" №108 (11) ноябрь 2008