Анжела Ударцева

ПОДАРОК ДЛЯ БРИГАДИРА

повесть

Часть первая

Было четыре утра, когда Галя вышла на улицу. Сутки напролет тянулись полярные ночи - и в ноябре, и в наступившем декабре. Светало только ближе к обеду и то на несколько часов, а потом снова все живое и неживое погружалось в темноту, и так будет происходить до конца января. В это время где-то на большой земле кричали петухи, предвещая рассвет. А северный город на краю земли погрузился в спячку, будто не собираясь из нее выходить никогда. Ветер обдал девушку колкими снежинками, поднятыми в ярости с земли. Идя по ледяной дороге, словно по размельченному и будто стонущему от боли снегу, Галя пыталась разглядеть полярную звезду. Ее легко можно было зацепить взглядом, но девушка все время теряла ее из вида. Потерянно глядя на огромное, вдавленное в пространство полотно звезд, она металась из стороны в сторону. Галя чувствовала себя одиноким оленем, отставшим от своего стада, и хоть был город знаком ей вдоль и поперек, но предстал он сейчас ей чужим, даже опостылевшим. Она сужала свои черные большие глаза, а на длинные изогнутые ресницы падали надоедливые снежинки, которые девушка время от времени смахивала. В воздухе стоял сильный запах снега - без всяких примесей, ради этого стоило выйти из подъезда, пропахшего кислятиной, жареной картошкой и всяким мусором, и чуть придвинуться к высокому сугробу. Тихо было, такая рань, в которой растворялись самые сладостные сны, бушующие у кромки спящего Ледовитого океана. Гале не спалось, и из душной квартиры она выбежала полураздетая. Без шапки, шарфа, в распахнутом пуховике и не до конца застегнутых китайских сапогах. Спутанные волосы она на ходу пыталась заплести в косу, но так и оставила это занятие. С восьми лет сама заплетается, и другой прически, кроме кос никогда не имела. Тут обесцветиться хотела. Так Юрка не дал. И кто он ей такой? Кто они с его мамой и отчимом ей такие? Еще она хотела сильно похудеть, чтобы быть красивее, а Юрка сказал, что ему "вешалок" не надо. Все норовят командовать, потому что она у них в доме в качестве невестки живет. Вот именно, что в качестве невестки. Не более. А сестра Юрки - Ксения больше всех надоела. Ей, значит, можно и стричься, и обесцвечиваться. А худая она - чуть ветер подует, так хоть кирпичи в карманы клади. Что хочет, то и делает. Трудно было Гале их обоих понять. Это вначале Гале казалось, что ей все понятно - два года назад, когда она стала жить в семье Кывкот. Ей было непонятно, кем себя считает Юра - русским ли, потому что его отец был из города Владимира, но которого сын в последний раз видел в семь лет, а Ксюша и вовсе не видела. Сейчас Юре уже 26, а Ксюше почти 18. Или Юра считает себя чукчей, тогда почему не приемлет образа жизней чукчей, почему "весь головой ушел" в цивилизацию"? Как выпьет немного Юрка, что правда, редко бывало (равнодушен был к спиртному), так начнет про смешение русского и чукотского говорить, доказывать всякую ерунду. Объясняет, что без данного смешения аборигенное население бы не дожило до дня сегодняшнего. В ярангах бы своих повымерзло. Да он хоть раз в яранге был, в тундре, чтобы так рассуждать? Нет, Юрка говорит, что ни то, ни другое начало нельзя отрицать - надо ото всех национальностей лучшее брать, чтобы дальше жить - крутиться. Юрка и вся его семья относились к роду береговых жителей - и многие их родственники так и живут в селе Западном, на побережье. Дядька Юрки Михаил Тавыргин - славный охотник. Сколько на его счету пойманных нерп - и сам не знает. И моржей много раз ловил. А однажды ему пришлось застрелить белого медведя, который серьезно угрожал местному населению. Сараи с запасами громил, люди из дома боялись выйти. Только радости от убийства медведя дядя Миша не испытал, наоборот, жалел умку, сокрушался, что так поступил. Обычно медведи стороной от людей ходят, а тут сам в ловушку косолапый себя загнал. От дяди Миши, как бы он не одевался, казалось, всегда пахнет рыбой, морской солью, если этот запах вообще можно уловить - но для Юрки, который всегда прятал нос в одежду дяди Миши, это был запах детства. Дядя Миша думал, что Юрка никогда из села Западного не уедет - будет тоже на нерп охотиться, рыбу ловить. А он, по мнению дядьки, отступником стал.

Галя раньше жила в другой стороне от села Западного и райцентра - в селе Северном, в самом центре тундры. Это национальное село находится в ста километрах от города. Как ей хотелось попасть в родное Северное, прямо немедленно, быстро преодолев сто километров, отделяющих село от города. Стоило только об этом подумать - сердце щемило. Зачем она здесь? Вместо того чтобы быть в любимой тундре, она бродила по городским улицам и смотрела то на звезды, то на фонари, то на ползущие по земле поземки. Ее родители - потомственные оленеводы умерли рано. Она их смутно помнит, да и что можно запомнить в четыре года. Воспитал ее почетный оленевод, бригадир Выквын. Это гордость не только оленеводческой бригады, а всей Чукотки. Вот кто преданно любит свою Родину, вот кто умеет показать, как надо любить землю, на которой вырос, как не терять смысл жизни. Галя это особенно понимала сейчас, когда находилась вдали от этого человека -вот простой он со стороны, одевается предельно скромно, а какое он в себе духовное богатство хранит. В детстве на картинках Галя видела богатыря Илью Муромца. Чем-то он ей показался схожим с Выквыном из племени чаучу, к которому принадлежала и она. И он, и его жена были для Гали как родные, хотя у Выквына свои дети росли - старший Леша, Вася - одногодка Гали, ему тоже было 22 года, потом и Лида появилась. Но так часто бывает, что с родными детьми воспитываются и приемные. Хотя можно было о Гале сообщить в сельскую администрацию, и чтобы власть уже думала, в какой детдом определить девочку. Но Галя так и росла до школы в тундре, в оленеводческой бригаде. Жена Выквына была верной помощницей мужа, чум - работницей. Она умерла пять лет назад и почти уже взрослых детей - Васю, Лешу (он уже окончил школу к тому времени), Лидочку и приемную Галю стала опекать сестра Выквына - тетя Света Буюргын. Правда, большую часть времени Выквыны проводили в интернате, а летом снова ехали в тундру. Галя с малых лет хотела работать в оленеводческой бригаде, наблюдала за тем, кто чем занимается. Больше всего ей нравилось помогать готовить еду, что-нибудь вышивать. И в этих занятиях она будто мысленно разговаривала со своей мамой, которая была отличной чум -работницей. Всегда прислушивалась и к тому, что говорила мама Анна. Та хвалила Галю, которая в двенадцать лет могла и камлейку сшить, и обед хороший приготовить. Тогда же в бригаде работала и тетя Света. Ее муж умер за год до смерти Анны Выквын. Хороший был человек, а оленевод какой работящий! Лишний раз в село не ездил - все время в бригаде находился, как и его друг Выквын. Тетя Света после пятнадцати лет труда в тундре решила выйти на пенсию. Без мужа ей было тяжело находиться в тундре, а рядом с детьми - школьниками Петей и Лизой она отвлекалась от плохих мыслей. Старшим сыном Буюргыном она гордилась. Как он был похож на отца, как любил свое дело оленевода. Ему было 25 лет, он, еще выучившись до армии на тракториста (училище окончил), стал хорошим специалистом бригады. Петя и Лиза еще учились в школе. Особого желания к науке не имели, но тетя Света всегда повторяла слова их отца: "Мы неграмотными выросли, так хоть вы учитесь". Это она и Гале говорила, которая часто заходила к тете Свете, а на выходные оставалась ночевать, уходя по разрешению воспитателей из интерната. Последний год доучивалась. Часто тетя Света вспоминала Анну Выквын, в которой она души не чаяла. Любила она сильно покойную жену брата Аннушку, да и как можно было не любить эту прекрасную женщину, у которой внутри одна доброта была. Чем-то Вася, младший сын Выквына, был на нее похож. Покладистый, всегда отзывчивый. Хоть и на тройки учился в школе, но старательным был пацаном, потом уже когда в армии служил, то и ремеслу слесаря научился. Вот уже два года, как вернулся из армии, в бригаде отца работает. Молодцы они с Гришей. Есть на кого положиться Выквыну! Ни одного поля ягода с ними Леша. Он, старший сын Выквына был неисправимым лгуном и прогульщиком, лентяем, балбесом, а ко всему и хамом. Превратился в настоящего алкоголика, говорил, что пить стал из-за того, что его в армию не взяли. В райцентре призвали, а в окружном центре забраковали, дескать, с плоскостопием не берут на службу. Все болтается по селу без цели. Плывет парень как щепка по течению. Отец Выквын сколько раз его звал в бригаду работать, так нет же, в селе водку лучше пить, род позорить, нежели отцу оленей помогать пасти. Петька - младший сын покойного Буюргына ждет не дождется, когда эти школьные мучения закончатся. Только вот, как замечала тетя Света, он желает в тундру уехать, чтобы только не учиться, а сам у друга любит "зависать", на компьютере играть - дома - то такой игрушки нет, дорогая больно вещь. Галя поначалу страсть как стремилась работать чум - работницей, все же это было ее детской мечтой. Но "отмотав срок" у очага в полтора года, она вдруг захандрила. Уехала из бригады с мыслью, что больше туда никогда не вернется. Почему бежала из тундры. Неужели всему виной тоска? Может все дело в молодости? В бесшабашности. Ладно, если бы Галя рвалась учиться, как, например, младшая сестра Выквына - Надежда, которая нынче в городе образованный и уважаемый человек. Нет, у Гали дело было ни в учебе. Девушке хотелось мир посмотреть или хотя бы райцентр, а может, еще и любовь единственную найти. В бригаде она играла вместе с Гришей Буюргыном, но любить его, выходить за него замуж, она как-то была не готова. Вместе играешь, работаешь, а тут и замуж выходи. Слишком все просто казалось Гале. Вот и поехала посмотреть, как в городе люди живут, а не только в тундре и их крохотном селе. Задержалась в райцентре почти на три года, уборщицей в одной конторе устроилась работать. Тяжело поначалу было, но ко всему человек привыкает. В этой же конторе со сторожем дядей Толей познакомилась. К нему все время парень заходил - Юрой звали. Так и оказалась в семье Кывкот Галя Выквын. Семья влачила жалкое существование, хоть и все работали. Но разве много платят дворнику, кем работал отчим Юры - Анатолий Павлович и санитарке больницы, кем работала Нина Ивановна - Юрина мать. Юра, правда, искал хорошо оплачиваемую работу, потому что имел специальность слесаря. Но устроился не по специальности, а строителем. Вскоре за старательность и умение всему быстро учиться его назначили руководить строительной бригадой. Дела складывались у него неплохо, с финансами в доме было получше. Но вот Ксюха хитрая. Как получит зарплату, так сразу бежит тряпки себе покупать, а кормится за счет других - ни копейки на еду не дает. А за родителями Юрки грешок есть - любят выпить, и хорошо выпить, чтобы небо в алмазах казалось. Учить начинают жизни. Юрка сколько раз говорил, чтобы потерпела Галя, он добьется отдельного жилья, и будут они как короли жить. Просил, как только отдельно жить станут, ребенка ему родить. Зарплату всю Гале отдавал, а она не знала, что покупать, поэтому и лежали они, пока Юра сам что-нибудь не купит. А вот насчет готовки Галя была богиней, тут сказывался опты, пусть и небольшой, чум-работницы. И Анны Выквын школа сказывалась - та Галю учила не просто готовить, а с любовью, с пониманием, что это великое дело - служить у очага, кормить других людей.

Галя хотела просто выйти погулять, но совсем другое подсказывало сердце. Галя вдруг поняла, что не место ей в этом городе, где она не может жить по его привычным и для кого-то легким законам. Она мысленно представила взгляд проницательных глаз бригадира Выквына - ее приемного отца. Ей вдруг в одночасье показалось, что ее место в тундре, что ей надо для начала поехать в село Северное, к тете Свете, а потом обязательно в бригаду. Она представляла, как она попросит прощения у сурового с виду, но доброго сердцем бригадира и снова будет трудиться у очага. Она взглянула в небо, и неожиданно для себя сразу глазами нацелилась на полярную звезду. Галя прислушалась к своему сердцу - нет, она не могла себе врать. Пусть Юра хоть хоромы, дворец отстроит, а не квартиру у районной администрации выпросит, она все равно его не любила. Раньше этого не понимала, но лучше поздно, чем никогда. Ведь сердцу не прикажешь. Нет, может, кто-то бы смог скрывать все то, что в душе копится, но только не Галя. Со стороны посмотришь на нее - что человеку не хватает? Живет в тепле, муж хорошо зарабатывает, рано или поздно и жилье получит - он упрямый человек. Но нет, не могла Галя жить с человеком без любви. Еще год назад утешала себя, что стерпится-слюбится, а сейчас и думать об этом не хотела. Вот и заныло сердце со страшной силой. И вообще больше не могла находиться в райцентре - задыхалась она, словно рыба, выброшенная на берег. Хватит, насмотрелась на городскую жизнь! И ее глаза уверенно посмотрели на дорогу, ведущую в село Северное. Позади послышался шум машины. Галя повернула голову и увидела, как к одному дому вахтовка подъехала. Сердце заколотилось - того и гляди, что вырвется наружу. Подбежала к водителю, спросила, и получила ожидаемый ответ - да в село Северное сейчас вахтовка едет, груз надо отвезти, место есть, можно ехать. Галя заметалась - предупредить ли ей родных Юры, что она уехала. "Ладно, позвоню из села" - успокоила она себе душу и села в машину, а сама, не моргая, смотрела на полярную звезду....

Часть вторая

Полярная звезда горела ярко, ярче других звезд - посмотрев на нее, Выквын тяжело вздохнул. Брови у него были белые, как и у всех оленей, которые хрипели, но упрямо смотрели вдаль. Уже как два дня часть стада находилось в бессмысленном движении, отойдя от места зимовки километров на двенадцать. Выквын второй день ничего ни ел - еда не лезла в горло. Аппетита совсем не наиграл, даже не смотря на бессонные ночи и постоянное следование за бредущими оленями. Благо снег был глубоким и мягким, а не твердым с толстой ледовой коркой, по которой "отколовшиеся" от стада олени могли пролетать как птицы и все дальше и дальше устремляться от места зимовки. Животные проваливались в сугробы, быстро уставали и останавливались передохнуть. Лишь один ветер не уставал - он то сильно начинал дуть, то тихонько, жалея путников. Все три тысячи голов - как раз половина всего стада, были в полном обозрении Выквына, отчего сердце его было спокойным. Про себя Выквын думал, что надо менять вожака, потому что нынешний совсем перестал слушаться его, бригадира, перестал быть верным помощником в общем деле. Выквын, глядя на красивую корону оленя, за что любимца прозвал "Вырвыр" ("разветвление рога у оленя", еще у этого слова есть значение "разветвление дороги") все сильнее сжимал большие руки в кулаки. Руки в любую погоду были у бригадира горячими - не мерзли, потому и рукавиц бригадир не носил. Он косился на вожака, долго смотрел на него в бинокль, а Вырвар косился в сторону горизонта, часто перебирая копытами. Бригадир знал, что значит это беспокойство. Страх у животного еще не прошел, а человеческим языком оленям не объяснишь всю суть дела. Испуг у оленей случился на рассвете, когда к стаду подошла стая волков. Пастух Чуйко, объевшись ночью взятого в тундру сала (ел по-хохлятски, ни с кем не делясь, и вообще был жадным до всего, а еще и ленивым), крепко к утру заснул. Как его волки самого не загрызли, оставалось загадкой. Вернулся он из сладкого забыться на дозор лишь тогда, когда к нему с другого конца подошел еще один пастух, а за ним прибежали и четыре оленегонки, храбро лая, но все же заметно поджимая хвосты. Пастухи стали отстреливать волков. Но хищники успели задрать трех оленей. Чувствовал Выквын, что не надо было этого Чуйко, ничего не понимающего в деле пастуха, безответственного, оставлять на боевом посту. Если бы Чуйко не уснул и вовремя отогнал выстрелами волков, то не было бы переполоха в стаде, не рванула бы половина стада куда глаза глядят. А как директор предприятия хвалил перед Выквыном работника Чуйко, говорил: "Ты, Петр Федорович сам себе помощников поищи, у тебя в бригаде вместо двенадцати человек работает только восемь, все бегут из бригады и не столько из-за маленькой зарплаты, сколько из-за твоей суровости и несносного характера". Выквын хорошо знал, что с каждым годом все меньше и меньше становится тех желающих, которые хотят работать в тундре, да еще зимой - в холод жгучий, пургу. И дело было, конечно, не в суровости Выквына, что и сам директор сельхозпредприятия понимал. За три тысячи рублей в месяц мало у кого энтузиазм разыграется. И просто любви к тундре не было или уж совсем ее мало было. Вот и когда часть оленей, как ужаленная, устремилась в сторону горизонта, то никто по собственному желанию, особенно из молодежи не изъявил ехать вместе с Выквыном. Все хотели остаться на стане, спокойно выпасая оставшуюся часть оленей, а не следовать за оленями. На стане хорошо - всегда костер горит, в ярангах, основательно утепленных оленьими шкурами, тепло. С собой бригадир взял трех верных помощников - 25-летнего племянника Григория - сына Буюргына, да самого юного пастуха Митю (ему почти 18 недавно исполнилось), легкого на подъем. За главного на стане Выквын оставил своего 22-летнего сына Василия и старика Такая, умеющего всегда дать хороший совет. Сам Выквын выехал с места зимовки на буране, а Григорий с племянником запрягли в упряжку оленей, подбили нарты, взяли с собой запас бензина для бурана, продуктов - сухое молоко, тушенку, крупы, спички, муку, на замену теплые вещи и даже немного дров, боясь, что в пургу для разведения костра сразу не найдут. Обычно, дрова собираются вблизи рек, которыми испещрена тундра, возле них всегда можно найти нужное количество выброшенных на берег еще по лету коряг. Но их ведь надо в снегу искать, а вдруг олени, уходя все дальше, этого не дадут. Ружье и патроны тоже были взяты в путь. Выквын все время ехал впереди на буране, а за ним следовали на нартах Григорий с Митей. Зимой полярная тундра светла только от снега да от зажженного в яранге или возле нее костра. Сверкают еще глаза волков, а вот у оленей глаза темные, без яркого огонька - в них если и есть блеск, то матовый. И у Выквына глаза темные - нет в них блеска, даже когда он злится или от души смеется. Глаза одинаковым светом смотрят на родную тундру. Глаза его сами как кусочки тундры. Выквын в тот злополучный рассвет тоже задремал после недельного бодрствования. Проснулся от тяжелого давления в душе, будто его в тиски всего зажало. Толкнул рядом сопящего сына Василия. Как радовался Выквын, что Вася после армии сразу пошел работать в бригаду, никакой слабинки себе не дал. Другой сын, Леша был лентяем, работал в селе ни то дворником, ни то сторожем и редко был трезвым. Он сказал отцу, что ни за что на свете не будет пасти оленей. И Выквын его проклял, не заботясь о дальнейшем будущем старшего сына. Еще один ребенок Выквына - младшая дочка Лидочка была в бригаде чум-работницей, но сейчас она находилась в отпуске и за отсутствием других прекрасных половин, желающих работать во время зимовки оленей, подменял хромоногий пенсионер Сергей Самойлов, тоже коренной житель. Гриша Буюргын в пути за оленями должен был кашеварить, и в период остановок он брался за приготовление пищи. Трактористом он был хорошим, и летом, когда вместе с оленями бригада все время кочевала, он это доказывал не раз. Зимой, когда трактор отгоняли в село на профилактику да ремонт до следующей весны и начала новой летовочной кампании, Григорий не хотел уезжать из тундры. Он подделывал нарты, все время что-то мастерил, как и другие окарауливал стадо, но с места зимовки его нельзя было сдвинуть, как вросшую в землю сопку. Но как он водил трактор и как кашеварил - это было земля и небо. Уж куда плохо готовили еду хромоногий дядя Сережа да старик Такай, а Гриша так совсем готовил из ряда вон плохо - то суп был пересоленным, то лепешки недожаренными, с вылезающим изнутри жидким тестом. Глядя на эти лепешки, Выквын со скорбью в глазах вспоминал свою любимую жену Аннушку. Умерла она пять лет назад, а после нее отличной чум-работницы уже нельзя было сыскать. Дочь Лида была хоть и аккуратной, и старательной, но так, как мать не умела ни чай заваривать, ни кашеварить. Думал Выквын и о приемной дочери Гале. Ведь как хорошо умеет готовить, как любили ее блюда оленеводы, так вот "зарыла" свои способности в городской жизни. И снова посмотрев на полярную звезду, он будто через нее хотел что-то сказать Гале - он и не знал, что сейчас ее взгляд тоже остановлен на этой притягивающей к себе звезде. Эх, если бы звезды умели говорить... Выквын задумчиво оглядывал тундру - голая, бесприютная развернулась она необъятной белой скатертью, - но под сводом звездного неба снег был похож на серое полотно. Солнце хотелось увидеть Выквыну также сильно, как и свою любимую жену. Была середина декабря, но солнце выглянет только ближе к середине января (в тундре солнце начинает появляться раньше, чем в городе) - через месяц, а пока одни темные полярные ночи. Слегка посветлеет днем - на несколько часов и снова загорятся звезды, надоедливо сверля взором кочующих в тундре людей. Выквыну во что бы то ни стало надо было вернуть оленей на нужный маршрут и отогнать их обратно к месту зимовки, - снова соединить все стадо и спокойно ждать весны. Туда, куда устремлялись олени, их ждала скудная пища под снегом. Но подходить близко животные к себе не разрешали, их все еще держал страх. Что случилось с вожаком - Выквын не мог понять. Было невозможно окружить им с Гришей и Митей стадо и перегонять по заданному маршруту - по одному из тех, который был известен испокон веков. Две собаки - оленегонки, которых Выквын взял с собой, ничего не могли сделать. Казалось, они только мешают делу, и Петр Федорович приказывал Мите, чтобы тот держал их подле себя. Бригадир в последнее время охладел к собакам - после того, как умер его любимый пес Вечер. Он думал, что сейчас оленегонки уже не те пошли - вырождаются, что ли.

Когда-то и предки Выквына гоняли оленей по заведенным маршрутам, зная, где больше есть оленьей еды, где меньше. Если на одном маршруте моха выросло недостаточно, то на другом его обязательно будет вдоволь. От той точки, где все-таки олени поддадутся управлению и их можно будет перегонять по своему усмотрению, Выквын определит, какой маршрут выбрать - может, удастся срезать часть пути, чтобы быстрее добраться обратно, к месту зимовки. Но главное бы не ошибиться в выборе обратной дороги, чтобы не загнать в конец и без того выдыхающихся оленей, а дать им больше времени побыть на одном месте, съедая как можно больше ягеля. Начиналась пурга, превращая тундру в снежный океан, что еще мучительнее делало движение и оленей, и следовавших за ними людей.

Часть третья

Юра, придя с ночной шабашки, весь в известке, все сразу понял. Он еще неделю назад предчувствовал, что Галя уедет в село, потому что сильно соскучилась и по Северному, и по тундре. Туда ее тянуло с необъяснимой силой. Она часто ему об этом говорила, начинала ни с того, ни с сего описывать яранги - рассказывала про каждую вещь, которая находится внутри этого жилища, объясняла, как надо выделывать шкуры, чтобы они были мягкими и не сохраняли в себе звериного запаха. С языка не сходило имя мамы Анны Выквын, бригадира Петра Федоровича. Было понятно, что девушка затосковала по сельскому укладу жизни- все было ближе и роднее в нем -люди, дома и даже собаки. Вот Ксюха - та наоборот никогда не стремилась в свое прибрежное село Западное. Шоколадная длинноногая красавица мечтала о всех благах жизни и ждала принца не на олене, а на крутом авто. На стенке у нее висел список парней и мужчин, которые были к ней не равнодушны, а она думала, выбирала, за кого бы замуж выйти. Никто из них, к сожалению, ни машины, ни даже оленя не имел. В списке были рядовые люди - бульдозерист, милиционер без звания и прочий рабочий класс. Но в маленьком городке, который Ксения называла "захолустьем" и выбирать было не из кого, Сама Ксюха, хоть и красавица, но единственный документ об образовании - это аттестат зрелости. Один Юрка -молодец. Он и на водителя выучился, и на слесаря, теперь вот и профессию строителя освоил. Собирался денег подзаработать, да на юриста пойти учиться.

Ехать сразу за Галей Юра не мог. И дело было не только в транспорте, который еще надо было найти. Сегодня вел прием населения глава местной администрации, а это происходило всего раз в месяц, и откладывать было нельзя. Глава администрации, подтянутый мужчина лет пятидесяти встретил Юру в приподнятом настроении. Юра был по списку шестым, но в отличие от предыдущих посетителей, он просил дать ему квартиру здесь, в северном городе, а не на материке, что было частым прошение жителей Чукотки, мечтающих выехать с Севера в центральные районы России. Глава разводил руками и говорил, что федеральный центр выделяет фиксированную сумму на приобретение квартир для северян на материке, и всем желающим сразу дать в центральных районах России жилье невозможно. Юра, когда шел к главе, чувствовал себя храбрым и непоколебимым. Войдя же в кабинет, он словно стал стесняться себя, своего высокого роста, длинных рук. Глава встретил его внимательным взглядом, времени на расшаркивания не оставлял, потому что за дверью было еще много людей, которые записались на прием. Но парень, будто окаменевший, встал возле двери, и, теребя шапку -"резинку" в руках, выдавливал вместо слов слоги. "Так, не стой, как вкопанный, садись и говори, кто ты, и с какой проблемой" - сказал глава. Юра уже не хуже школьника, плохо выучившего урок, объяснил ему, что он не имеет прописки, потому что выписался из родного села, а в городе живет на "птичьих правах". Глава, сведя брови, сказал, что ничем не может помочь, пока не будет восстановлена прописка. "Как же так можно, - говорил ему глава района, - ведь ты же сам себя сделал бомжом. Восстановишь прописку, тогда будем с тобой и вопрос с жильем решать". Все же, как успокоил глава района, получить жилье в городе, да еще представителю коренного населения гораздо легче, чем тем, кто просит выехать за пределы Чукотки, на материк. Вот что делать с просителями субсидий, людьми с большим северным стажем - их в администрацию ходит много, и все они заслуживают удовлетворения своих просьб. Но как объяснить им, что субсидии на переезд в центральные районы России выделяется "в час по чайной ложке".

Разговор был коротким, но Юра еще долго был под впечатлением. Он даже не заметил, как вышел из кабинета главы и вообще из красивого административного здания, не заметил, что еще долго шел без шапки, которую все также теребил в руках. А дороги он не видел - шел по снегу, вдоль протоптанной тропинки, пробираясь через сугробы, ломая подмерзший снег, и только, когда сильно стало щипать виски и уши, он словно проснулся. Натянул на голову вязаную шапку. Надо было ехать в свое село Западное - решать вопрос с восстановлением прописки, но Юра поглядывал в другую сторону, где находилось Галино село - Северное. На улице стало пуржить. Вылизанные ветром дороги снова стало заметать - но пурга была слабой, только ворчала, показывая звериный оскал, а сильного "южака" не обещалось. Хотя все могло перемениться, и сильный ветер мог бы как злой дракон налететь на город и рвать его на части. Юра быстрым шагом шел к больнице - много тропинок и дорог шло к ней, и можно было выбрать любую, но Юра, не задумываясь над этим, шел по той, которая попалась под ноги, а в итоге, пришел к какому-то большому коробу, за которым был обрыв. Надо было прыгать, а потом снова идти до больницы. Возвращаться обратно означало снова пройти метров четыреста, и поэтому, потоптавшись на месте, Юра прыгнул вниз. Снег под коробом, где проходила теплотрасса, был мягким, подтаявшим, и подошва сразу почувствовала суровость околевшей земли. Случайно прикусив губу, Юра сплюнул в снег. Было темно, поэтому красное пятно выглядело черным. Юра не чувствовал боли - все мысли были о Гале, ее бесшабашности, о неудачном походе к главе района - все связалось в один узел проблем. Душа, словно отделившаяся от тела, ныла от одиночества, а сердце в груди словно околело не хуже ледяной дороги и ждало оттепели. Юра уже давно перерос тот возраст, в котором рыдал когда-то из-за разбитой любви. Но разлука с Галей отдавалась в сердце мучительным звоном, который ни за что не хотелось выпускать наружу в виде эмоций, слюней и слез. На двадцать седьмом году жизни Юра научился воспринимать все реально, без тени романтики. Если бы не простота характера, горячая отзывчивость на беду и глубокое уважение к людям, то его бы можно было назвать законченным прагматиком. Но он всегда оставлял в душе, изнывающей от собственного дискомфорта место для внимания к чужим людским бедам. Однажды он провозился возле выпившей и отморозившей ноги и руки старушки - она лежала на одинокой улице, смотря в горящие теплом и светом чужие окна. Юру она, основательно замерзнув, могла позвать уже беззвучно - только едва шевелящимися губами и руками. Юра быстро вызвал "скорую", забежав в незнакомый подъезд и еле упросив кого-то позвонить в скорую. Потом растирал бабульке ноги, успокаивал ее и, дождавшись машины скорой помощи, вернулся к своим делам. Юра всю дорогу думал о Гале. Галя уехала, ничего не сказав. Значит, она все для себя решила. Но мысленно Юра для себя будто раздвоился - он понимал, что не стоит ехать, не стоит, но душа его рвалась к Гале. Он любил ее, и этим было все сказано.

Больница, куда сейчас шел Юра, утопала в электрическом свете, льющемся из уличных фонарей и окон, и походила своим многокорпусным видом на гигантское светящееся чудовище. Чуть ниже клинической лаборатории был сделан проход между двух высоких снежных стен. Здесь было одно из тех мест, куда ветер во всю мощь сгоняет снег и делает из него огромные пробки. Чтобы освободить от них дорожки, надо было рыть что-то вроде туннеля. 48-летний Анатолий Павлович - отчим Юры, потирая руки, был доволен сегодняшней работой. Он пребывал в хорошем настроении еще и потому, что подходил к концу рабочий день. Толик, как чаще его звали знакомые, почистил дороги так хорошо, что почти оголил весь асфальт от снега. Руки болели, зудились внутри рукавиц после "сидячей" работы сторожа (с работы сторожа Толю выгнали месяц назад, за пьянку, разумеется) организм соскучился по настоящей работе. Дворник перебирал потными пальцами липкую изнанку материи. Лопата была торжественно воткнута в снег. "Дядь Толь, я мать по больнице искать не буду, а по телефону ее не зовут, говорят, не знают, где сейчас санитарка Нина находится, ты скажи мамке, что я в Западное поехал, насчет прописки надо решить, передай ей, чтобы не переживала". " Не в Западное ты едешь, а в Северное, за Галей, по глазам вижу - сердце, видно, сильно ноет, только виду не кажешь" - сверкая очками, понимающе говорил Толик. Своим поведением он напоминал интеллигента - острые углы не задевал, к проблеме подходил издалека. Помолчал, закурил, а затем медленно, как ему было привычно, произнес сначала что-то на чукотском языке, а потом на русском: "Ты бы был потверже с ней. Это у меня мать хороводит (матерью Толик называл свою жену) - я ее слушаюсь, а твоя что творит. Захотела и уехала, и никому ни о чем не сообщила" Юра все понимал, но сказал: "Дядь Толь, я потом верну, сейчас у меня денег нет, мне еще ехать надо в село". Юра лишь сказал: "Вы матери не забудьте сказать, что я в село поехал". Юра старался акцентировать внимание на этих словах, глядя в блестящие живые глаза Толика. Он как раз стоял под заливающим его светом от фонаря - узкие глаза так внимательно глядели куда-то вдаль. В них можно было различить и хитрость. Отчим будто оставался безучастным к словам Юры, его просьбе, плыл в своих мыслях, как айсберг по океану. Но Юра знал натуру дяди Толи, ему можно было доверять.

Часть четвертая

Казалось, силы Выквына покидали. Еще один день пути был выброшен в урну небытия. Вечность беспристрастно проглотила зря проведенное бригадой время в погоне за оленями. Еще семь километров были пройдены совсем безрезультатно. Три раза буксовал буран, один раз заглохнул, хоть и совсем новенький был. Выквын опасался загнать "железного коня". Олени уставали чаще, поэтому и передышки были частыми. Они, скорей всего, уже много потеряли в весе, потому что ягеля попадалось на пути мало. Вожак все водил носом по ветру, будто волк и в своей горделивой позе был ненавистен своему хозяину. Выквын тихо говорил: "Что же ты делаешь, Вырвыр, не знал, что ты так пуглив, куда тебя несет! Чудовище, стадо погубишь!". Эту ночь Выквын, не взирая на пургу, ни разу не заходил в палатку, установленную Митей. Не хотел расслабляться - а Гриша с Митей спали по очереди. Брови от мороза и снежной пыли стали у бригадира ледяными - этакие две толстые белые дуги. Одежда, в которую забился снег, была непросушенной, сырой. Выквын сидел у костра - снег только таял на одежде, но просушиться у еле горящего огня было невозможно. Выквын все время подкидывал дрова, а если надо было, то брызгал на них солярку. Чай он пил недостаточно заваренный - мелкими глотками, все время сплевывая гранулы. В минуты спокойствия он пил чай совсем по-другому. Приторно сладкий напиток он поглощал длинными, смакующими глотками, с кряхтеньем. Но последние дни чай Выквын потреблял как микстуру, все время морщась. Его круглое лицо осунулось, выпирающие щеки, будто зажимающие собой небольшой приплюснутый нос, были впалыми. А цвет лица стал еще темнее, словно в его кожу вплелась нить длинной полярной ночи, торжествующей круглые сутки. Выквын, одетый во все серое, был словно продолжением тундры, ее камнем. Ведь и в переводе с чукотского языка на русский Выквын означало "камень". Камни - это "плоть и кровь" тундры, земли чукотской. Камнем, вернее маленьким камешком тундры считал себя Выквын. Без мелких камешков, усыпавших тундру, и нельзя было представить родную землю Выквына. Ее он считал своим родным домом, где родился и где собирался умирать. Выквыну было шестьдесят два года, но он еще был крепким, не сдающимся в руки старости работягой. В то время как его земляки, многие из которых и до шестидесяти лет не доживали в силу высокой смертности среди коренного населения, сидели на пенсии в селах - городах, в теплых квартирах, он не мог себе позволить такие блага. Ох, как ему нравилась цивилизация, сыр с колбасой, чего никогда не завозят в тундру, а газировку - "булькающую" воду он пил словно нектар. Он не мог на это презрительно смотреть и судачить, как некоторые его знакомые. Ему нравилось все прогрессивное - компьютеры, лайнеры, лазеры, современная еда типа гамбургеров, хоть это и считается вредной пищей в отличие от его привычной экологически чистой оленины. В селе или городе Выквын появлялся только по большой необходимости - как правило, в больнице. Гостил в городе - районном центре у своей сестры Нади. Надя была в городе уважаемым человеком - она имела высшее образование, преподавала в школе. Выквын помнил, как в детстве отец бил Надю - чуть до смерти не забил, потому что его младшая дочка захотела учиться в институте. Отец был темным человеком, но он не хотел изменять свою жизнь. "Если вы пойдете учиться, кто оленей пасти будет, - кричал он, - без вас ученых хватит, а вот оленей пасти ученые не будут!" Тогда плетью по щеке, отчего пошла кровь и навсегда остался шрам, отец ударил сына. Проводя рукой по щеке, Петр Выквын всегда вспоминал "уроки" отца. У отца не было ни имени, ни отчества, как было заведено у чукчей. Фамилия была и именем, и отчеством. Сын тоже отказывался от имени, когда паспорт давали. Но его нарекли Петром, узнав, что фамилия означает "камень". Говорили так: "Выквын - это на твоем языке камень, а Петр - это по-русски, так что не один ли перец". Но Выквын не любил свое имя, тем более данное ему не родителями, а по воле получения паспорта. В бригаде его никто и никогда не называл по имени. Выквын да Выквын. Надя - младшая сестра сильно стремилась достигнуть своей цели. Она и в интернат сбежала учиться. А потом и в институт. Впроголодь жила в Ленинграде, но училась. Почти с отличием окончила вуз. Как блестели ее глаза, когда она рассказывала родным (это уже было после смерти отца) о ее участии во встрече студентов с писателем Юрием Рытхэу. Это был Надин любимый писатель, она и дипломную работу по его творчеству писала, на отлично защитила диплом. Несколько раз она читала вслух Выквыну рассказы Рытхэу. Брату нравилось, как правдиво пишет его великий земляк. Но большого желания к учебе у него не возникало. Никуда не бежал Петр из тундры в отличие от сестры, но и не осуждал он Надю, как отец. Тот умер, так и не простив, как он считал, оступившуюся дочь. Мать Петра и Нади была безропотной забитой женщиной. Кроме котла и слепого поклонения мужу она ничего в жизни не знала. А мастерицей она была бесподобной, равных ей не было, равно как и в приготовлении национальных блюд. Пока она была жива, Аннушка - невестка и жена Петра многому у нее училась, как хвостик за ней везде ходила, внимательно слушала, смотрела, как готовила свекровь Тиркытир (имени у нее и отчества не было, а Тиркытир означает "солнце"), как шила одежду. Муж Тиркытир - Выквын всегда ходил в хорошо выделанной и красиво сшитой одежде. Была у него и праздничная одежда, и походная. Также умело и на разные случаи жизни шила одежду жена Выквына - младшего Аннушка. Раньше он не задумывался, что так важно ходить в прочно сшитой одежде, а если что порвется, то он и не замечал, как снова все было быстро и аккуратно заштопано, еще, наверное, и с добрыми приговорами - на защиту от злых духов, от нападения волков. Давно уж это время прошло, да и было ли оно? Выквыну ныне казалось, что и торбаза, которые сшила одна мастерица, и малахай, да вся меховая одежда - все не так удобно сидело на нем, а еще и продувало. Сверху он надевал защитный плащ, который ему из Ленинграда привезла Надя. Нет того комфорта, о котором так с душой заботилась жена Выквына Анна. А как она умело стелила постель, "приправленную" целебной пахучей тундровой травой в яранге, как кормила сытно утром, в обед и вечером, а если надо было, то и ночью. Ах, как она вкусно варила оленину, а какие каши умела готовить - с неизвестными приправами и так бесподобно получалось. Было время...

У Выквына сердце защемило от нахлынувших воспоминаний. Он грустил и все потягивал свой светлый, плохо заварившийся чай из граненого стакана, а сам снова остановил взгляд на вожаке. Тут подошел племянник Гриша Буюргын и хотел сказать слово. Выквын думал, что Гриша пришел просить, чтобы обратно ехать. Что отколовшуюся часть стада уже не вернуть, а себя погубить запросто можно. Гриша покачал головой и произнес: "Да нет, дядя Выквын, беда одна не ходит". Бригадир свел ледяные брови и вопросительно посмотрел на тракториста. "Да нарты сломались, не знаю, сколько времени надо, чтобы их починить, пурга все же". Как в эту минуту Выквын мучительно мечтал о том, что когда-нибудь их бригаде выделят вахтовку - тогда бы и за стадом в любую пору не страшно было отправляться. С техникой в тундре легче и надежнее. Поэтому Выквын всегда приветствовал прогресс в отличие от своего отца, который относился ко всему новому как к вражеской силе, силе злых духов. Выквын перерос отца, но все же он твердо знал, что как бы хороша не была цивилизация, с ней всегда надо быть на "вы" и прибегать к ее помощи в случае необходимости. Может, побудь Выквын в городе или селе продолжительное время, то его и в тундру обратно было бы уже не заманить. Хорошо там, где цивилизация, котельные, электропровода. Лампочки в домах горят, фонари на улице. Красота! Светло! Чай надо быстро вскипятить - пожалуйста, курицу зажарить - тоже. И туалет есть - в тундру за сугроб не надо ходить. Благодать! Привыкнешь к теплу, комфорту, а тогда в тундру и трактором не затянешь, особенно в период затяжных полярных ночей. Выквын и любил цивилизацию, и боялся ее, как огня. Она могла погубить его как оленевода и выплавить из него солидного пенсионера, который сидел бы себе перед телевизором и ни о чем не переживал. Выквын не мог быть просто пенсионером, он чувствовал ответственность за судьбу своего народа, не мог себе даже в мыслях сказать: "Старый ты уже, Выквын, пусть другие работают, молодые, а ты свое отбарабанил". Камни никогда не стареют и не становятся мягкими. Выквын считал себя человеком тундры, ее сыном и оставался ей верен, как каждый камень, смешанный с землей чукотской. Помните сказку "Снежная королева", где Герда попала в страну цветов и забыла про свое предназначение, про свой путь. И только когда укололась о шипы розы, то вспомнила о том, куда спешила. Так и Выквын считал, что все его земляки, попадая в оковы цивилизации, забываются - им нравится жизнь городская и сельская (которая на Севере в силу отсутствия частного сектора мало чем отличается от городской, и они не хотят больше возвращаться в тундру, участвовать в летовках и зимовках оленей. Олени в отличие от коров или свиней сами круглогодично добывают корм, их только надо наставить на верный путь, выбрать правильный маршрут, и они будут разрывать копытами снег и доставать себе ягель, а потом жевать-пережевывать привычный корм. Такие места, где есть много корма, Выквын всегда приглядывал в период летовочных кампаний - определял летом, где густо растет ягель, где скудно. Как ему хотелось сейчас вывести стадо на верный путь - к участку, где так много моха и где по-прежнему пасутся не всполошившиеся олени. За ту часть стада бригадир не беспокоился - там оставался его сын и другие верные ему люди. Поломка нарт была как гром среди ясного неба - на чем теперь везти продукты, дрова, которых правда, осталось немного (а в пути дров все меньше и меньше попадалось), бензин, одежду, палатку, три спальных мешка и главное на чем ехать дальше Мите с Гришей. Худо было еще и потому, что Митя сильно простыл - его бросало в жар, а таблеток они в спешке не прихватили, и ко всему плохо было, что все сильнее прихрамывал один из оленей из упряжки. Его, конечно, можно было забить, тушу разделать и положить на нарты. Но все это было так не кстати. Выдохлись и две сопровождающие путников собаки - оленегонки. Они, как и олени были страшно вялыми - снег будто "вжился" в их шерсть - это были в буквальном смысле снежные псы. Собак запрягать, и все везти на нартах. Но собак мало. Им и за то спасибо, что верой и правдой служат в бригаде - окарауливают стадо. Только пугливые они какие-то, если волков увидят, то хвост подожмут и убегают. Что делать? Олени, стоящие от бригады в километре, вот - вот двинутся вперед. Их можно потерять из вида, пока будут отремонтированы нарты. Выквын был взбешен собственным бессилием. Он ходил кругами возле костра, который развел, поглядывал на сломанные нарты, возле которых суетился Григорий. Бригадир направлял свой шаг то по часовой стрелке, то против, поглядывая на шипящие головешки. Когда они совсем затухали от пуржения снега и ветра, то Петр Федорович брызгал из полторашки бензин. Языки пламени становились длинными, чайник начинал озабоченно закипать, но вскоре замолкал Бригадир, взглянув на скарб, лежащий на нартах, кинулся к ним, нашел рацию, но она только шипела и снова глохла. Как сузились его глаза, когда он увидел, что стадо уходит дальше. Он бил себя кулаками в грудь, рычал, смотрел на небо, горячо дыша, словно сам был остывающим костром, от которого уходили вверх клубы дыма. Это пар валил изо рта Выквына, извлекая из внутренностей хозяина все тепло тела, всю горячность. Выквын не переставал быстро дышать, прислушиваясь к внутреннему голосу. Бригадир стал сомневаться в себе, что он на что-то способен. Он не может остановить стадо в течение нескольких дней. Может, действительно, надо было посылать сына Васю, а не самому отправляться в погоню за оленями. При этой мысли Выквын даже недовольно фыркнул - нет, сдавать свои позиции еще рановато, пусть Вася еще в учениках походит, успеет он свой вес в бригаде набрать. Наконец, нужная мысль пришла в голову бригадиру - она уже в себе не имела ни доли жалости к тому, кто всю эту кашу заварил. Хватит, не должно быть больше тупого движения оленей, их бегство надо прекратить. Выквын снова отошел от огня к нартам, покопался в вещах, накинул на шею связанный кольцом чаат, и направился быстрым шагом к бурану. Грузное тело Выквына с легкостью опустилось на седло "железного коня". У бригады было два бурана - один старый, оставшийся на стане, а этот - новый, хоть уже и "брыкался", но все же столько времени в дороге и машине несладко. Этот буран выделили для бригады как раз перед началом зимовки оленей. Губернатор Чукотки Роман Абрамович заботился о возрождении оленеводства, что ощущал на своем стаде Выквын. Если при прежнем губернаторе Назарове, напыщенно величающим себя "Начальником Чукотки" оленеводческие стада беспощадно сокращались, то при губернаторе Абрамовиче, пришедшем руководить регионом, как говорил "всерьез и надолго", наблюдался заметный рост оленей. Выквын редко о ком из представителей власти говорил с уважением, но перед Абрамовичем, которого сроду не видел живьем, мысленно склонял голову. И продукты в бригаду исправно завозятся, и запчасти, и топливо. Транспорт новый приобретается, что при Назарове и в помине не было. И все это благодаря Правительству Чукотского автономного округа, которое подготовило грамотную эффективную программу, подкрепленную хорошим финансированием, по возрождению оленеводства. И вот сейчас в одночасье Выквын не хотел терять свое наращенное стадо - было вложено немало сил и его работников, и получается, власти. Те олени, которые откололись от стада и убежали с места зимовки, разбредутся по тундре - кто погибнет от голода, кто от пасти волка, а кто, принятый за "дикаря" (дикого оленя) станет трофеем охотника. Кровь кипела в жилах Выквына. Он нажал на педаль и взревевший буран полетел в сторону уходящего оленьего стада. Закашлявшийся Митя, вздыхающий Григорий в недоумении провожали бригадира.

Часть пятая

Галя, приехав в село, сильно удивила своим приездом тетю Свету. Та все спрашивала: Надолго ли приехала, что случилось". А Галя, вся замерзшая, все чего-то радостно болтала, а глаза ее сияли оттого, что она вернулась. Тут же прибежали знакомые, здороваясь с Галей. Кто-то между делом сказал, что скоро отправится в бригаду вахтовка, потому что Вася - сын Выквына сообщил по рации, что часть стада ушла далеко в тундру и нужна помощь. Галя тут же запросилась в бригаду, даже слушать не хотела о том, что нужно отдохнуть после дороги, покушать. "Нет, тетя Света, вот приеду на стан, там и отдохну в яранге, и кушать себе да членам бригады сварю". "Насчет кушать сварить - это ты правильно говоришь, после того, как Лида уехала в отпуск, там совсем некому готовить кушать. Готовят все как попало, лишь бы в желудке что - то было. И брат мой Выквын ест, что придется, и мой сын Гриша, а он люби ведь хорошо покушать. Правильно ты делаешь, Галя, что едешь туда, в самую тяжелую минуту туда отправляешься. А я уж и верить тебе перестала. А ты ведь чум - работница от бога, готовишь так, что отойти от котла нельзя. Не понаслышке я это знаю, видела и пробовала, как ты готовишь. Видно, Аннушка тебя сумела научить по - настоящему готовить. Нужна ты там, Галя, поезжай, умница ты моя. А то я вот подумывала туда сама ехать. Дети уже подросли, школу заканчивают - и Петя, и Лиза. Хоть и нет здоровья, а все равно надо помочь бригаде. И тут ты приезжаешь, как и мое спасение! О, господи, хоть женщина в бригаде появится, хозяйка очага! Радость-то какая, а Выквын простит, он все поймет и простит, потому что ты сама вернулась, сама!". Гале легче от этих слов стало - тетя Света в нее поверила, и теперь девушка каждую минуту считала, когда же она прибудет на стан. С собой тетя Света дала Гале не только теплую одежду, но и мешочек с нитками, иголками и бисером. Галя весь путь до места зимовки оленей прижимала этот мешочек. А на стане, не успев, она доехать, был переполох. Вася сначала и не понял, что приехала его сестра. И только когда сел в вахтовку, рассказывая все водителю, громко крикнул: "Галя, неужели ты вернулась: Навсегда? Ну, молодец, а то нам как раз не хватает чум -работницы. Свари что-нибудь вкусненькое, продукты сама найдешь. А я за отцом поехал, что-то от него ни духу ни слуху. И Гришку привезу. Его-то не забыла?" И Вася так хитро улыбнулся, что многие на Галю посмотрели с любопытством. Редко, но Галя вспоминала о нем. Когда она приехала после окончания школы в тундру, Гриша все время оказывал ей всяческое внимание. Ухаживал он ненавязчиво. То мясо нарубит, то ягод или трав соберет, то красивый букетик цветов сорвет и подарит ей. "Значит, так и не женился Гриша? Неужели все еще меня любит". Что-то в сердце Гали дрогнуло. Ведь не видела она своего ухажера почти три года. Почувствовала девушка, как разгорячилось ее лицо - раскраснелась вся, будто матрешка. В глубине души внутренний голос ворчал: "Это ж надо было бежать от того места, от того человека, чтобы понять, как же это все дорого, как же это все нужно - как воздух, вода, пища!". Галя словно перерождалась. Вместе с другими членами бригады она с нетерпением стала ждать возвращения троих оленеводов на стан - теперь ей хотелось увидеть не только Выквына, но и Гришу. Сердце Галино будто стало отстукивать новую жизнь, а все, что было раньше - это уже рассеялось как дым.

Юра долго стоял на остановке, ожидая транспорт на село Северное. Перебирал ногами снег, чтобы хоть немного согреться. Но, простояв четыре часа на остановке, Юра потерял всякую надежду ехать в село Северное. Уже было хотел вернуться доимой, вспомнив про вкусно приготовленный Галей обед. Даже облизнулся и сглотнул слюну. Но к остановке подъехал "Урал". Мужчина, приоткрыв кабину, спросил: "Куда тебе, парень?". Юра сказал, что в Северное ему надо. Водитель ответил: "Нет, я в Западное еду. Да и кто в такую непогоду в Северное поедет, смотри какая непогода завертелась". В Западное, которое было к райцентру ближе, дорога была безопаснее - обычная грунтовая, засыпанная снегом, а до Северного шел зимник, который еще толком не устоялся. Юра снова махнул рукой: "Мне в Западное, мне там прописку надо восстановить!". Водитель удивленно посмотрел на парня, но разрешил ему ехать. Только лишь буркнул: "Что-то ты, парень, резко свои маршруты меняешь". А Юра думал про свое: "Значит, Галя нам с тобой не по пути. Ладно, позвоню позднее по телефону тете Свете, спрошу, как там ты".

Знал бы он, как повезло утром Гале, которая и минуты не ждала, машина ей просто подвернулась как добрый зигзаг судьбы. И хоть зимник был еще неустоявшимся, Галя благополучно добралась до родного села. А Юра глядя в окно кабины, смотрел, как кружился снег. Метель то резко поднимала вверх снежную пыль, то снова сворачивалась в клубок как сытая змея. Юра подумал: "Хорошо, что в такую непогоду не поехал в Северное, еще бы застрял в пути".

Метель завывала и в тундре. Даже неба не было видно. Выквын, сев на буран, отъехал от места, где ждали его Григорий и Митя на сломанных нартах, километров на пять. Ни разу бригадир не потерял из вида оленей. Вот-вот мог кончиться бензин. Выквын и не знал, сколько топлива в баке. Бригадир сильно замерз, не чувствовал ни рук, ни ног. Было одно движение вперед. Тихо подъехав к стаду на буране, он остановился и заглушил двигатель. Стал наматывать на руку чаат. Сойдя с бурана, он пошел по глубокому снегу, изрытому копытами оленей. Его решение было твердым, бесповоротным. После второй попытки он смог поймать Вырвыра. А потом, чтобы не началась паника среди оленей, он обнажил лезвие ножа и, не глядя в глаза вожака, лишил его жизни. Оттащив убитое животное к бурану, бригадир почувствовал чье-то рычание. В его сторону бежали два волка, яростно сверкая глазами...

Часть шестая

Будто огромные глаза осветили фары вахтовки часть тундры, где притихшими стояли олени. Уже было неизвестно, сколько километров они бежали, но сейчас они стояли не шелохнувшись, будто кто-то их заколдовал. Не напугала их и большая машина, важно режущая колесами пласты снега под собой. Вася, может и не нашел бы отца, все ругал, что не сообразил раньше связаться с селом и вызвать вахтовку. Душа у него была не на месте, переживал и не хуже отца вел бессонные ночи. Рация отца ответила только раз, а потом было полное молчание. Куда ехать - двигался почти наобум. Когда совсем потерял надежду, вдруг вспыхнуло где-то левее реки Быстрой пламя. Причем, так ярко, что на костер это не было похоже. Когда Вася поближе стал подъезжать к отцу, то понял - отчего произошла эта огненная вспышка. Обороняясь от волков, Выквын намочил подстилку бурана бензином и поджег - она и вспыхнула. Теперь же эта холщовая подстилка только тлела, а в небо уходили струйки черного дыма. Вася попросил водителя остановить вахтовку, а сам, выпорхнув из кабины, побежал в сторону распластанной на снегу фигуры. Буран не стоял, а лежал в снегу, а поодаль, в метре от тлеющей холщовки, от чего в нос Васи ударил запах гари, лежал отец. Выквын был бездыханным, уткнувшимся лицом в снег, а в руках был зажат нож с окровавленным лезвием. Другая рука тоже приобрела вид сильно зажатого кулака. Вася пригляделся - и по вздыбленному снегу, по кровавым пятнам на нем легко догадался, что здесь была серьезная борьба. Схватка отца с хищниками. Уже по инерции Вася, сильно приглядываясь в беспросветное пространство, видел, как исчезают у сопки два хищника, волокущих добычу. Этой добычей был убитый Выквыном Вырвыр. Лишенное вожака стадо не знало, куда идти дальше. Вася подбежал к отцу, перевернул его на живот, но ни одного звука тот не произнес. Лицо было окаменевшим, отчего губы у Васи затряслись. Вася, распахнув одежду, стал слушать сердце отца, но ничего не услышал. Страшно стало сыну - он не мог поверить, что вот так все может кончиться. Вася сидел на коленях и

тер себе лицо снегом. "Ты не можешь так уйти, отец. А как же я?" Вася не понимал, почему отец не взял с собой ружье, из-за этого он и не мог справиться с двумя хищниками. У отца был орудием защиты его давний спутник- нож. Выквын успел полить бензин на мешок и поджечь его. Почему же не разбежалось стадо? Волки, скорее всего, на него и не нападали. Была готовая туша Вырвыра, которую хищники отбили от бригадира и утащили, оставив кровавую дорожку. Так и закончилась жизнь вожака, а вместе с ним, получается, и бригадира. Вася не мог в это поверить. Он привык жить только под управлением отца - слово отца было как приказ военкома, которому нельзя было перечить. Во всем Вася соглашался с отцом, хотя нередко пытался выразить и свое мнение. Вот отец начинал свой вечный разговор про то, что не надо детей и в первую очередь мальчишек отдавать учиться в интернат. Их надо с детства учить - и круглый год, а не только в летние каникулы любви к тундре, обычаям, традициям. Потом, когда они вырастают, то им уже трудно жить в тундре - они вкусили жизнь цивилизации. Это как деревья, которые трудно приживаются, когда их пересаживают из одной среды - тепличной в естественную. Выквын был за то, чтобы в тундре возрождали учебу в Красных Ярангах. Научится молодежь мало-мальски читать - писать и хватит - много ли надо для того, чтобы оленей в тундре пасти. Вон, раньше коренные жители совсем безграмотными были и ничего - промысел развивался, и еще гораздо лучше, чем сейчас. Но Вася говорил - как бы он корочки тракториста получил, если бы не учился. А без техники ведь нельзя в тундре. Или насчет армии - Вася говорил отцу, что если бы не служба, он никогда бы толком ружье в руках не научился держать, не умел бы так хорошо стрелять. Но сильно ярко свою точку зрения Вася не описывал. Так, намеками, а не утверждениями с отцом разговаривал. Вспоминал, как сам отец еще, когда Красная Яранга действовала, учился. Правда ничего толкового из этого не вышло - когда Выквын начинал считать, то вся бригада со смеху покатывалась. Просто цифры у Выквына не складывались, а как оленей начинал считать, так тут все правильно было. Как так? Мудрость непонятная. И в счете денег никогда Выквын не ошибался, и по объему продуктов был всегда в курсе. Вася так любил отца, что не мыслил без него своей жизни.

Водитель вахтовки подбежал к Васе, похлопал его по плечу, стараясь призвать его к смирению. Взглянув как бы невзначай на распластанное тело, водитель вскрикнул: "Так он же жив! Быстро по рации надо вызвать санрейс!"

Выквын выжил, провалявшись полтора месяца в больнице. Он все время интересовался, отогнали ли к зимовке заблудших оленей - все ли сохранились. Врачи, поставив Выквына на ноги, говорили, чтобы не только тело, но и нервы, сердце берег. Говорили: "Хоть фамилия твоя Выквын и имя Петр, но сердце-то у тебя не камень. Беречь себя надо!". Митя, который был отправлен санрейсом вместе с Выквыном, выписался раньше. Но из города не уезжал, ждал, когда бригадир выздоровеет. Ходил чуть ли не каждый день в больницу, справляясь о здоровье Петра Федоровича. А тот смотрел на него и грозил пальцем: "Ты, Митя поменьше колбасы с сыром ешь, а то привыкнешь, в тундре такой еды не будет. И телевизор поменьше смотри, а то затянет. Не обосновывайся тут, в тундру надо ехать, домой". Узнал в больнице, уже от приходившей сестры Надежды, что Лида больше в тундру не вернется. Это Выквын узнал, когда совсем уже на поправку пошел - и щеки округлились, и из глаз затравленность исчезла. Надежда, красиво одетая в цигейковую шубу, шапку из чернобурки, с перстнями и кольцами на пальцах - вся какая - то не родная, сказала, что Лида удачно выдержала экзамены и теперь учится в Москве на культуролога. Выквын пошевелил губами, сердито глядя на сестру, догадываясь, что она, Надя натолкнула Лиду на этот светлый путь, и махнул рукой. Еще улыбнувшись, показав пожелтевшие зубы, спросил о том, что где теперь такую хорошую чум - работницу найти, из Москвы или Ленинграда заказывать? А Надя, мигая глазами, сказала: "Приедешь обратно, тебя там сюрприз будет ждать. Вот увидишь сам"

На стан Выквын вернулся в феврале, на той же вахтовке, на которой Вася ехал в поисках отца и оленей. Машину снова надо было возвращать в село, о чем сожалел Выквын. А радовался он тому, что ярко светило солнце в тундре, мирно добывали себе из-под снега олени корм. Всю дорогу Выквын думал, какой же сюрприз его в бригаде ждет? Выйдя из вахтовки по прибытию на стан, он вдруг почувствовал, каким вкусным супом здесь пахнет. Никак старик. Такай научился готовить? Да нет, это ему не по силам. И тут Выквын увидел знакомое лицо - Галю, а рядом с ней все время вертелся Гриша. Интуитивно Выквын подумал: Никак свадьба намечается". Но, вспомнив, как Галя бежала без оглядки из тундры, пытался сильно сжать губы, сердито посмотрел на приемную дочь. Но почему-то злиться у него не получалось - он сам себе изумлялся. А, чувствуя, как ему хочется есть да еще той вкуснятины, которую приготовила Галя, он быстро подобрел. "Вернулась, знать", - сказал он Гале. "Отец!" - произнесла Галя, помолчала немного, оглядела всех членов бригады, слушающих ее также внимательно, как и бригадир. И вдруг в ярангу убежала. Вышла из нее с расшитым бисером малахаем, который и подарила Выквыну. А сама продолжила: " Прости меня, пожалуйста, я вернулась. Я в тундре жить хочу". От Гали так вкусно пахло - вареной олениной, приправами, как когда-то от жены Выквына - Аннушки, что он сказал: "Ну, давайте обедать, а то эта больничная еда приелась! Аж вспоминать страшно!" А потом, надев сшитый Галей малахай, взглянул на Гришу, который будто букет сирени распустился, хоть и зима была на дворе и не мог ни сказать: "А ты смотрю, женихом ходишь. Сейчас свадьбу не разрешу играть, некогда, вот после отела оленей, весной - пожалуйста. А то может, еще разбежитесь? Ну, ладно, шучу. Смотри, какая Галя рукодельница и готовит как - запах на всю тундру, аж слюнки текут". Как засветились глаза Выквына - как солнце на небе, которого давно не было. Словно счастье по тундре разлилось, а не солнечный свет. Хорошо на душе было Выквыну, и он стал развязывать свой походный рюкзак. Всем членам бригады Выквын по своей заведенной традиции накупил гостинцев, даже пастуху Чутко триста граммов сала привез, так что тот перестал опасаться бригадира, который обещал одно из двух - или убить, или отправить обратно в село.

"НАША УЛИЦА" №108 (11) ноябрь 2008