Анна Ветлугина

КОРРЕКТОР

рассказ

Когда же началось это неуклонное злокачественное перерождение в такой живой и упругой ткани времени? Еще совсем недавно оно весело бежало вперед, периодически меняя свою шкурку то на летнюю, полную городской духоты, фруктов, песочных пляжей, прохладительных коктейлей, потеющих от осознания качественности своей прохлады, то на зимнюю - с шубками, глинтвейнами, старыми друзьями и новыми проектами... Правда, не совсем так: в последнее время денег прибавилось, и заморские, они же океанские пляжи охотно прорастали в зимнюю шкурку. Может, из-за этого все и случилось, что время теперь не хочет бежать, а еле тянется, как дождевой червь, умирающий на сухом асфальте? Может, не стоило увлекаться украшением жизни? Да и возможно ли вообще ее украсить? Ведь даже в лучших лабораториях Парижа еще не изобрели косметику, маскирующую тоску и ужас в глазах...

Эти мысли крутились и тасовались в голове Линор будто во взбесившемся детском калейдоскопе. У Линор в детстве был калейдоскоп. Тогда еще было мало игрушек, и каждая из них запоминалась. У Машеньки уже калейдоскоп напоминала вся ее детская, набитая ярким и бездушным игрушечным хламом. Линор почему-то заранее знала, что у нее будет именно дочь, и именно такая, как Машенька. Линор была мудрой женщиной и умела находить гармоничные выходы из тупиковых ситуаций. Неужели теперь мудрость изменила ей?

Линор тряхнула головой и в очередной раз оглядела запредельно белый больничный коридор. Дорогая престижная клиника, должно быть все хорошо, правда, есть мнение, что операцию по коррекции личности в четырнадцать лет делать поздновато, но врачи согласились, да и другого выхода уже, пожалуй, не было. Сейчас, наверное, в операционной, ее девочка, уже отмытая от этого ужасного притона, лежит на столе, и врачи вот-вот начнут операцию.

Линор вдруг почувствовала, что ее Я стремительно ускользает от нее куда-то. Лихорадочно зашарив в сумочке, она вытащила зеркальце и начала торопливо поправлять прическу. Прическа лежала привычно-элегантно и даже волосы не потускнели, несмотря на тяжелые переживания последних месяцев. Линор отметила свежие морщинки под глазами и машинально прикинула, в каком салоне с ними лучше справятся. Тут же почувствовала себя полной свиньей, что подумала о морщинках в такой момент, и снова хаос, состоящий из мельчайших частиц разрушенных мыслей, завертелся у нее в голове.

О чем, интересно, думала она, когда отказалась делать коррекцию личности Машеньке в раннем детстве, как это рекомендуется врачами и правительством? Всем детям теперь делают эту самую коррекцию и это хорошо для общества, уровень наркомании резко упал и агрессии в подростках теперь меньше, с чего же она решила, что это зло? Добро бы была еще сильно верующая, так нет же, в церкви уже не помнит, когда была, и Машенька-то крещенная оказалась из-за того, что не было сил отказывать бабушке. Тогда вообще не было сил. Машенькин отец ушел, когда Линор еще кормила Машеньку. Работы у него тогда не было, алименты платить не с чего, и Линор стала брать подработки на дом. Тексты корректировала, потому как образование филологическое. Может, тогда и выработалась подсознательная ненависть ко всякой коррекции?

С Машенькой отношения складывались замечательно, не то, что когда-то у самой Линор с ее матерью. Ее мать, даже будучи в хорошем настроении, жила в абсолютно другом мире. Проблем дочери она не понимала, а если вдруг помогала - то помощь эта всегда была нескладна и больше от нее было неудобства, чем собственно помощи. Линор же всегда была в курсе всех новостей, проиcходящих в жизни дочери. Ей приятно было чувствовать себя активной и гибкой. Это отвлекало ее от думания про старость.

Машенькин отец был совестлив, поэтому, как только его дела пошли в гору - начал давать на Машеньку много денег. Правда, произошло это, когда Машенька уже пошла в школу, поэтому девочка получилась неизбалованная, привыкшая помогать вечно занятой матери во всем, начиная с готовки и мытья посуды и заканчивая ответами на телефонные звонки по поводу заказов на корректуру. Машенька отвечала на эти звонки, еще толком не научившись писать, и ей приходилось рисовать какие-то странные, только ей ведомые картинки, чтобы ничего не перепутать, когда мама спросит, кто звонил.

Когда денег стало, наконец, хватать, Линор бросила корректуру и занялась писанием статей в женские журналы. Выяснилось, что журналистика гораздо прибыльнее корректуры - странно, что Линор это раньше не пришло в голову. Теперь она могла позволить себе обедать в кафе. А потом Машенькин отец сделал большой бизнес и кафе сменились на рестораны, а Машеньку перевели в дорогую гимназию. Он был вообще хороший человек, Машенькин отец, только характерами они с Линор не сошлись. Так бывает.

Машенька была больше похожа на отца. Коренастенькая такая, спортом увлекалась. Линор очень нравилось, что дочь своей наивной бодростью оттеняет ее, Линор, утонченность и загадочную женственность. Постепенно Линор стала вхожа в стильно-богемные круги. Там, среди женщин таких же интересных и сильных духом, как она сама, ей пришла в голову мысль создать женский журнал для думающих женщин. Идея оказалась хороша, небольшой капиталец на начало у Линор как раз был, и вскоре ее квартира превратилась в редакцию, наполненную думающими женщинами. Они курили тонкие ароматизированные сигареты и громко сплетничали, мешая Машеньке делать уроки. Машенька терпела ради мамы, делала им чай и иногда только добродушно подшучивала над самыми смешными из них, например, над дамой, посвятившей свою жизнь здоровому худению, или над вегетарианкой, которая ела мясные котлеты, предварительно попросив у них прощения. Машенька обожала то время, когда Линор, наконец, выпроводив всех, застилала тахту пушистым пледом и, наливала себе в узкий бокал рубинового вина, а Машеньке в такой же - гранатового сока, неотличимого от вина по цвету. Они сворачивались на тахте, погрузив ноги в длинный и мягкий ворс пледа, и начинали разговаривать. Линор тоже обожала эти разговоры. Машенькины мысли и проблемы казались ей такими маленькими и мило-коренастенькими, как сама Маша, и так просто было дать совет и помочь чем-то, что Линор чувствовала себя всемогущей доброй волшебницей.

Однажды на очередном редакционном совете речь зашла о коррекции личности. Женщина, прежде чем говорить, огляделась: нет ли поблизости Машеньки. Тема эта считалась недопустимой для детских ушей. Но Машенька была в школе. Теперь она училась в средних классах и проходила домой поздно.

Тема была интересная и весьма скользкая. Ученые представляли коррекцию, как панацею для общества. Статистика показывала: количество преступлений уменьшалось пропорционально увеличению числа откорректированных граждан. Правительство с каждым годом все более настоятельно рекомендовало делать коррекцию всем детям, независимо от генетических предрасположенностей. Женщины заспорили, хорошо ли это? Линор хорошо помнила, как одна из них, положив ногу на мягкий подлокотник кресла, произнесла: " По мне так лучше, чтобы мой ребенок был преступником, чем полезным государству зомби!" Детей у этой женщины не было, и нельзя было проверить, правду ли она говорит, но Линор почему-то возмутилась. Ей стало обидно за государство, хотя особенной патриоткой она никогда не была. Она попыталась объяснить это, но кто-то вспомнил, что сама она не откорректировала Машеньку, и тут все женщины будто с цепи сорвались. "Ну и почему ты отказалась, если все так замечательно?" - кричали они ей. Слава Богу, одна из них вдруг вспомнила, как у ее подруги недавно от передозировки наркотиков погиб сын, а ему как раз не делали коррекцию. Все согласились, что это страшно и коррекция все-таки лучше. На том и успокоились.

Когда они ушли, Линор завернулась в их с Машенькой любимый плед и налила себе вина. Ей захотелось обсудить с дочерью сегодняшний разговор. Тема, конечно, не детская, но девочке уже тринадцать лет и Линор привыкла делиться с ней своими мыслями. Линор вспомнила, какие запретные темы были в ее детстве. Ну конечно, главная - об интимных отношениях. В то время многие родители старались как можно дольше ее не касаться, а потом, когда им казалось, что время пришло - выяснялось, что дети уже знают больше родителей. Теперь это уже вообще не тема - в любой школе преподают все вдоль и поперек, только что практике пока не учат.

Вино сегодня было особенно вкусное и быстро заканчивалось. Линор представила себе, как она говорит Машеньке: дочка, ты уже взрослая и я могу тебе сказать... Видишь, я могла, но не стала тебя корректировать... и мы с тобой станем еще ближе после этого разговора, мы будем самые лучшие подруги...

Весело защелкал дверной замок, шаги протопали по коридору и Машенька в спортивном костюме, порозовевшая от осеннего холодка, сунула голову в комнату. "Ма, ты уже закончила? Ух ты!" - радостно выпалила она и побежала на кухню за гранатовым соком. "Кинь что-нибудь разогреть" - крикнула ей вдогонку Линор. "Я пиццу горячую пока шла, заказала, сейчас принесут" - прокричала дочь в ответ, и почти сразу же раздался звонок в дверь.

Все-таки она была дивным ребенком, пока с ней не случилось ЭТО. Линор поймала себя на мысли, что ей сейчас особенно не хватает былой Машенькиной заботы.

...Заказанная пицца, конечно же, пришла вовремя - у Машеньки всегда все случалось вовремя. Линор сладко потянулась, отбрасывая плед. И вот уже ароматные кусочки на тарелке и горячий сыр лениво тянется при откусывании. Дочь уютно свернулась в ногах с бокалом гранатового сока, ожидая, что обожаемая мать, как всегда, скажет веселый тост, который чудесным образом уравнивает их, делая девочку взросло-серьезной, а мать - юно-шаловливой.

- Мария! - торжественно произнесла Линор, уже порядком опьяневшая, - ты уже совсем взрослая. Я думаю, пришло время сказать тебе одну важную вещь.

Маша с удивлением подняла свои светлые глаза на мать.

- Что, мама? - спросила она, крутя бокал перед настольной лампой, чтобы пустить рубиновые отсветы, - ты хочешь сказать, что моим папой на самом деле был другой человек?

- Да не в этом дело! - отмахнулась Линор, допивая очередной бокал. Этот жест, видимо, должен был показать, что есть дела более важные, чем то, кто твои родители. И Линор, спьяну путаясь в понятиях, начала объяснять дочери про коррекцию личности. Дочь пожала плечами. Они еще говорили, и потом Маша ушла в свою комнату, не допив сок. Линор опять вспомнила этот изящный бокал на тяжелом (с модными мраморными элементами) журнальном столике. Она тогда машинально протянула руку и выпила гранатовый сок, еще удивившись, как сильно он похож на вино.

Кто-то быстро пробежал по больничному коридору. Линор успела увидеть только сверкнувший белый халат. Неужели что-то с Машенькой? Хотя, почему сразу с ней? Хирургическое отделение здесь огромное, одних операционных, наверняка, несколько десятков. Во многих из них делаются операции, гораздо более сложные и опасные, чем какая-то коррекция личности. Воспоминания опять закружились в голове Линор...

Машенька долго не могла понять, зачем нужна эта коррекция. Потом спросила: всем ли ее делают. Услышав, что почти всем, поинтересовалась, делали ли ей. Вот тут оно и произошло. Линор увлеклась ролью доброй волшебницы. Она забыла, что настоящие волшебницы неохотно говорят о волшебстве. Хотя, что плохого она сказала? "Я не сделала тебе коррекцию, хотя это крайне рекомендуют всем детям. Мне стало жаль твою личность, хотя ты была еще совсем кроха". На самом деле Линор точно не помнила, почему она отказалась делать ребенку коррекцию. Возможно, это было в пику Машенькиному отцу, с которым тогда отношения были весьма острыми. Очень может быть. Неужели Машенька догадалась? Почему-то глаза у нее потухли, и она скучно сказала: "Ну, я пойду уроки делать". Помнится, Линор зачем-то еще раз повторила, что она могла сделать дочке коррекцию, но не сделала.

Толстый почти домашний пожилой врач в белом халате и с вздыбленным седым клоком волос над блестящей лысиной неслышно подошел и мягко сказал: "Ну, все нормально, идите уж домой, мамаша, завтра увидите дочку". Линор хотела воскликнуть "Спасибо, доктор", но вместо этого промямлила что-то нечленораздельное и пошла к выходу. Тут ей пришло в голову, что она не знает, когда начинаются завтра приемные часы, и она вернулась и долго искала этого старенького доктора, и когда нашла и узнала приемное время - ей все равно казалось, что она упустила что-то важное.

Линор села за руль своего легкого серебристого автомобиля и уже хотела ехать ужинать в свой любимый ресторан, как вдруг что-то темное навалилось на лобовое стекло. Линор закричала от ужаса, увидев, безобразно опухшее лицо с коростой каких-то вековых болячек. Сдать назад было невозможно - там стояли другие машины. Линор принялась отчаянно сигналить, но страшный человек продолжал полулежать на капоте, мыча что-то и перебирая по стеклу грязными пальцами. После долгих попыток увещевания, ей пришлось выйти и, задыхаясь от зловония оттащить абсолютно невменяемую, но тяжелую тушу к тротуару. Аппетит безвозвратно пропал, и она поехала прямо домой, с ужасом понимая, что ее дочь без коррекции тоже могла бы дойти до такого состояния.

...После того неудачного разговора характер Машеньки сильно испортился. На следующее утро, когда Линор встала и, мучаясь мерзкой похмельной тошнотой, выползла на кухню, она увидела полную раковину грязной посуды. Такое трудно было даже представить. Машенька начала мыть посуду еще в старшей группе детского сада и с тех пор никогда не забывала это делать. Линор бы стерпела эту несчастную посуду, если бы все остальное оставалось, как раньше, но все разрушилось: девочку как будто подменили, она смотрела, как дикий зверек, односложно отвечая на вопросы, и даже голос ее стал другим - из звонко-бодрого он превратился в противно-ноющий, как будто она специально изменяла его, чтобы досадить матери. Однажды вечером Линор, придя домой, обнаружила дочь, спящей в одежде поперек кровати. Линор попыталась разбудить девочку, но та мычала что-то нечленораздельное. Наклонившись ниже, Линор явственно почувствовала дико не вяжущийся с обликом ребенка мерзкий запах алкогольного перегара. "Тебе не стыдно?" - спросила ее Линор утром, когда дочь тяжело топталась в ванной, пытаясь привести себя в божеский вид. "А что такое?" - буркнула Машенька, и нетвердой рукой сшибла прикольный стакан в виде пингвина, в котором стояли зубные щетки. Стакан упал на розовый кафель, стеклянные брызги раскатились по всей ванной, а голова несчастного пингвина укатилась к двери и завалилась на бок. Линор поджала губы и пошла за веником.

Проспавшись, Машенька, видно почувствовала некоторые укоры совести и всю следующую неделю была приветливая, хотя и скучная. Потом начала приходить домой поздно, говоря, что в гимназии дополнительные уроки. Линор заподозрила какой-то подвох, но почему-то боялась позвонить в гимназию и проверить. Наконец, в один вечер, устав ждать дочь, она позвонила на мобильный одной из учительниц. Та очень удивилась. Никаких дополнительных занятий в гимназии не было. Поговорив немного с учительницей о тяготах воспитания, Линор положила трубку и приготовилась к серьезному разговору с дочерью, но той не было. Прошел уже вечер, и наступила ночь, а Машенька все не появлялась, и телефон у нее был выключен. Линор начала как заведенная, ходить по комнате, кидаясь к двери на каждый звук лифта. Помнится, она бормотала что-то: молитвы пополам с ругательствами. Потом она уже не могла произносить слова, а только стонала, бегая из комнаты в комнату по мягким персидским коврам. Когда в двери наконец зашевелился ключ - Линор уже потеряла способность что-либо чувствовать. Как в тумане видела она фигурку дочери. Вдруг туман прояснился и Линор заметила, как сильно похудела ее девочка. Она бросилась к ней, не зная поколотить или обнять, но вдруг застыла на месте, увидев глаза дочери - совершенно отсутствующие и с расширенными зрачками. Как будто чужими, негнущимися пальцами, Линор закатала рукав свитера на вялой, холодной руке девочки, уже зная, что увидит под этим рукавом... "Лучше бы я сделала тебе эту коррекцию!" - прошептала Линор, и Машенька, слабо шевеля губами, но с абсолютной разумностью, ей ответила: "Ну и что ж ты ее не сделала, мамочка? Ты же все можешь!"

На следующий день Линор все-таки посадила дочь перед собою и долго говорила о страшной судьбе наркоманов. Она чувствовала, что ее слова похожи на вылетающий изо рта горох - сухо шуршат и не имеют веса. Дочь смотрела в пол, изредка кивая. У Линор закрались подозрения, что она кивала не потому, что соглашалась с матерью, а просто ей трудно было держать голову.

Линор стала подумывать о лечении дочери. Она посоветовалась со знакомым врачом о наркологической клинике. "Зачем? - сказал врач, - это уже - вчерашний день. Сделайте коррекцию личности. Конечно, нужно было в младенчестве делать, но сейчас тоже можно, хотя и есть некоторый минимальный риск". "Нет! Никогда!" - закричала Линор. Врач пожал плечами, а на следующий день Линор получила официальное письмо с настоятельной рекомендацией не противиться здравому смыслу и долгу матери и скорректировать своего ребенка, который может представлять угрозу для общества.

Опять Линор вспомнила тот ужасный разговор, с которого все началось. Как же можно было спьяну вести такие важные разговоры?

Нет, Машенька не сразу скисла и ушла делать уроки. Помнится, она сначала испугалась и спрашивала: "А ты мне теперь ее не станешь делать?" и Линор горячо отвечала "Нет! Никогда!" "А вдруг я буду плохо себя вести?" - серьезно спросила дочь.

Что же было дальше? Ах, ну да, поэтому Линор и подчеркивала, что могла, но не сделала. Поэтому, а вовсе не затем, чтобы показать, какая она великодушная. Наверное, подростки все по-своему понимают, по-трудному...

Линор открыла глаза и обнаружила себя дома, под любимым пледом. Неужели она все-таки заснула? Может, ей вообще все это приснилось, и они с Машенькой сейчас будут пить чай и болтать о пустяках?

Раздался звонок. На дисплее высветилось слово "Врач". Линор с ужасом взяла трубку.

Это был тот, знакомый врач. Он связался с больницей и узнал, что операция прошла благополучно, но сегодня девочку лучше не посещать, а завтра утром Линор вполне может приехать. Линор начала кричать о правах матери, о том, что она должна быть рядом. "Успокойтесь, - мягко сказал врач, - ваши права никто не нарушает. Просто весь этот день девочка будет спать".

Странным чувством неопределенности и обновления был наполнен весь этот пустой день. Линор не стала возвращаться к отмененным делам, а пошла бродить по городу, пешком без машины и без определенного дела. Такого с ней не случалось со времен юности. Она удивилась, насколько пестрой и динамичной выглядит толпа, когда смотришь на нее со стороны. Люди со странными лицами и странно одетые мчались куда-то. Похоже было на карнавал, а ведь на самом деле они просто спешили по своим делам. Все были активны, молодые - красивы и свежи лицом, а ведь они почти все прошли эту самую коррекцию. Линор подумала, что для матери, наверное, самая большая опасность - иллюзия всемогущества по отношению к своему ребенку. Ее собственная, строгая и не понимающая ее внутреннего мира мать, может быть, нанесла ей меньше вреда, чем она - своей Машеньке. Линор зашла в магазин купить на завтра гранатового соку и увидела очередную рекламу каких-то новых достижений науки. Неожиданная мысль мелькнула у нее в голове. А те, кто придумал коррекцию личности и множество других полезных вещей, не больны ли и они иллюзией всемогущества? Но продлить эту мысль она не смогла. Поэтому купила вместе с соком еще какой-то дико полезный хлебец и стала возвращаться домой.

Интересно, вернется ли после коррекции звонкий Машенькин голос? В последнее время к противной интонации он стал еще и хриплым. Таким же хриплым был голос, который позвонил позавчера по телефону и сообщил адрес, где Машеньку нашли в бессознательном состоянии. Линор никогда не забудет эту жуткую квартиру с тараканами, высовывающимися из-под оторванных обоев, и с прокисшим запахом, от которого выворачивало наизнанку. Бедная девочка, что она пережила!

После прогулки по городу Линор заснула быстро и без сновидений. Утром она проснулась рано и все время, оставшееся до похода в больницу приводила себя в порядок, чтобы не огорчить Машеньку. В назначенный час Линор, изящно одетая, с прической и макияжем, а также гранатовым соком стояла у двери палаты. "Она проснулась! - с улыбкой прошептала медсестра. - У вашей девочки замечательное здоровье, теперь все будет хорошо".

Линор вошла в светлую одноместную палату, стены которой были украшены акварелями в пастельных тонах для улучшения психологической атмосферы. У окна на широкой кровати с позолоченной спинкой лежала Машенька и смотрела в окно. Линор затаила дыхание. "Мама! Мамочка!" - услышала она прежний, звонкий радостный голос дочери. Вне себя от счастья, Линор бросилась к дочери. Та повернула голову и улыбнулась и улыбка была хорошая и глаза светлые, как раньше. "Машенька, как ты себя чувствуешь?" - спросила Линор робко присаживаясь на краешек кровати. "Спасибо, хорошо, - ответила Машенька, приветливо глядя на нее, - а Вы не знаете, где моя мама? Я так по ней соскучилась!"

"НАША УЛИЦА" №108 (11) ноябрь 2008