Юрий Кувалдин

ПОЛЯНКА

рассказ

На остановке автобуса толпа. Вижу несущегося на лихом коне по оврагу реки Городня генерала Чарноту в развевающейся белой бурке. Какие жертвы требует искусство, когда не видно мнения толпы?! Понтий Пилат, он же Владислав Дворжецкий в роли жестокого крымского вешателя генерала Хлудова, в длинной белогвардейской шинели стоит неподвижно в позе памятника на Братеевском мосту над широкой Москвой-рекой. И самым естественным образом с фигуры Хлудова перехожу на кинорежиссера Владимира Наумова. Вчера он с ностальгической умиленностью говорил по телевизору о замечательной Большой Полянке. И так проник в мою душу, так согрел ее, что вернул и меня в детство, которое тоже прошло в центре, много центрее детства Наумова, у самого Кремля, на Никольской улице, которая тогда называлась улицей 25-го Октября. И я решил съездить на Полянку. С ходу, не раздумывая, не откладывая поездку на завтра, как ту самую строчку, без которой нельзя и дня прожить, которую нужно написать сию же минуту, считая это главным делом своей жизни. И вот я еду на Полянку отыскивать его дом. Хотя всю Полянку прекрасно зрительно помню, но никак не могу понять, где же стоит его довольно высокий дом цвета охры.

Прототипом страшного генерала Хлудова, с безумным взглядом базедовых глаз Дворжецкого, Михаил Афанасьевич Булгаков сделал белого генерала Слащёва, мемуары которого его потрясли. После поражения в Крыму, вместе с остатками белой армии Яков Александрович Слащёв, со своей двадцатилетней женой Ниной Нечволодовой, оказался на окраине Константинополя. Поселился он в хибаре, сколоченной из досок, фанеры и жести. Генерал стал выращивать овощи и торговать ими на рынках города. В редкие часы отдыха читал прессу. Его одинаково проклинали и красные, и белые, сторонились союзники. Верными остались лишь несколько офицеров. А тут ещё в руки к генералу попал текст соглашения Врангеля с Антантой. Слащёв не счел для себя возможным промолчать: "Красные - мои враги, но они сделали главное - мое дело: возродили великую Россию! А как они ее назвали - мне на это плевать!" - заявил он. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все знали, что Яков Александрович несдержан на язык, в запале способен оскорбить кого угодно, но чтобы признать большевизм! Померкли даже ставшие к тому моменту легендарными его характеристики окружения барона Врангеля: "тыловая слякоть", "паразиты морального сыпняка" и "трусливая штабная сволочь". От Слащёва мгновенно отвернулась вся русская эмиграция, генерал был разжалован в рядовые.

Высказывание Слащёва тут же стало известно в Москве. Ответный ход сделал Дзержинский. На заседании Политбюро, он потребовал включить в повестку вопрос: "О приглашении бывшего генерала Слащёва на службу в Красную армию". Мнения лидеров большевиков разделились. "Против" выступили Зиновьев, Бухарин и Рыков. А вот "за", и это гораздо важнее - Каменев, Сталин, Ворошилов. Их голоса значили много больше. Воздержавшийся был всего один - Ленин. В результате, в ноябре 1921 года на итальянском пароходе "Жан" Слащёв и его окружение прибыли в Севастополь.

К концу 1923 года Яков Александрович Слащёв закончил свои воспоминания "Крым в 1920 году". Одновременно он читал лекции по тактике на курсах усовершенствования командного состава Рабоче-крестьянской Красной армии. Но вот, что интересно. Как признавался сам Слащёв, своей службой на курсах он тяготился. Однако это не мешало генералу близко общаться со слушателями, задерживаться после лекций и устраивать на своей квартире семинары по истории гражданской войны. Уже потом, после смерти Слащёва, один из его учеников, полковник Харламов, так отозвался об этих дополнительных занятиях: "Уж больно много водки там выпивалось". А между тем, никто и никогда не писал рапортов об алкоголизме Слащёва. Яков Александрович и без этого доставлял много хлопот своему начальству. Весьма показателен такой случай: однажды Слащёв в присутствии Будённого заявил о безграмотности командования в ходе военного конфликта с Польшей. В ответ легендарный красный кавалерист вскочил, выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в сторону бывшего белого генерала, но не попал. Слащёв подошел к нему и назидательно сказал: "Как вы стреляете, так вы и воевали".

11 января 1929 года красный командир Слащёв был в упор застрелен троцкистом Коленбергом. Убийца сразу заявил, что отомстил за своего брата, повешенного в Крыму. По первой версии, чтобы осуществить задуманное, он, дескать, начал брать уроки у генерала. Но вряд ли Яков Александрович, стал бы читать на дому лекции по тактике совершенно незнакомому человеку, который к тому же страдал психическими отклонениями и дважды выгонялся из армии. Тогда появилась вторая версия: убийца не знал Слащёва в лицо, и, оказавшись у того в квартире, счел необходимым удостовериться, кто же перед ним находится. Но и это весьма сомнительно, так как узнать домашний адрес генерала в то время было трудно, если вообще возможно. Когда же Коленберга неожиданно для всех выпустили на свободу - все стало ясно. "Генерал убит красными, в этом не может быть никаких сомнений. Кто поверит в непричастность большевиков?" - так отозвался о трагедии в Москве журнал "Часовой".

Таков Хлудов в "Беге".

Утра не было. Но это не мешало мне писать собственную вещь. Именно во время писания приходят боковые ходы, инварианты, ассоциации, повороты и зигзаги. Короче, все идет против задуманного. Насколько я знаю, Большая Полянка, да и Малая тоже основательно переломаны-перекроены. У метро "Полянка" возвышаются серые с разномастными балконами бетонные башни, изуродовавшие центр. Им место в Орехово-Борисово. Они там и стоят такие, в Ореховом проезде сразу от улицы Мусы Джалиля. Нет, влепили в старинную малоэтажную улицу. Какой "ваятель" генплана позволил это сделать? Нет крайнего в круговой поруке государственных решений. Некого взять за воротник и стукнуть лбом об стенку! Раньше на этом месте была торговая площадь. Появление торга именно на Полянке можно объяснить тем, что Полянка - единственная "сквозная" улица Замоскворечья. От Серпуховских ворот Земляного вала Полянка пересекала все Замоскворечье и через Космодемьянский и Всехсвятский мосты (ныне - Малый и Большой Каменные мосты) она своим продолжением - улицей Ленивкой - упиралась в поперечную Волхонку.

Будка автобусной остановки продувается сильным ветром окраины Москвы со всех сторон, потому что стоит с выбитыми стеклами. Я родился и вырос в самом центре Москвы. Теперь живу на окраине и горжусь этим. Истинный Москвич ныне не может жить в тесном центре, который, к тому же, захватила провинциальная номенклатура, нагло отбирающая бизнес у первых московских предпринимателей. И все хотят на иномарках въехать в Кремль. Я уже десять лет назад, когда выступал в Белом зале Моссовета на вручении мне диплома лучшего издателя к 850-летию Москвы, предложил Юрию Михайловичу Лужкову и Валерию Павлиновичу Шанцеву перенести столицу в географический центр России, куда-нибудь на Енисей, Лену, Обь, поближе к Китаю. Нет, не послушались. Вся страна пустая, сбились все в Москве! Земной шар повернут так, что солнце в распластанную на полмира Россию не заходит, в смысле не посещает ее, не освещает своими нежными пурпурными лучами территорию называемую Россией. На фонарном столбе шелестят бумажки объявлений, как будто сами себя листающие книги. Финны зовут нас Веняйей. А эстонцы - Венэмааей. По-фински, стало быть, Россия - Веняйа. По-эстонски - Венэмаа. Что ж ты, Ваньйа, приуныл, голову повесил?! Вот это взгляд со стороны. Совсем близко к Венеции. И дальний маршрут непременно становится близким. Автобус ходит редко.

Подхваченный со всех сторон лезущими в автобус злыми, уставшими от ожидания этого противного автобуса людьми, с невероятным упорством пробираюсь через никелированный турникет, вдавливаю соседку по подъезду в проем между сиденьями, слышу ее неодобрительные слова, потом крупно вижу голубоглазое, русоволосое, широкоскулое удивленное ее лицо.

Длинный зал с белым арочным потолком из бетонных плит, которые применяются для строительства заборов, станции метро "Красногвардейская" полон спешащим людом. Все какие-то замотанные, зачуханные и убогие. Шубы, шапки, сумки, тряпки. С грохотом вылетает из черного тоннеля со слепящими фарами поезд. Баталов согласился сыграть приват-доцента Голубкова. Со скоростью поезда московского метро в нашу жизнь ворвался интернет. На замоскворецкой линии московского метрополитена с одной стороны конечная станция "Речной вокзал", с другой - "Красногвардейская". Сейчас я поеду от окраины юго-, или даже юго-юго-востока к центру. Но не до самого центра, а до "Павелецкой", там перейду на кольцевую линию и доеду до "Добрынинской".

Выход из кольцевой линии в город закрыт. Ремонтируют эскалатор. Перехожу на радиальную линию - "Серпуховскую". Из нее выхожу на Большую Серпуховскую улицу. Дождь со снегом. Лужи. Черные жижи, именно жижи, а не лужи, в лужах есть что светлое, даже отблески неба на асфальте тротуара и на мостовой, особенно у бортовых камней. Иду через подземный переход, в котором когда-то снимал эпизод Марлен Хуциев для "Июльского дождя", перехожу на ту сторону, сторону центра, но не выхожу сразу в город, а сворачиваю налево и иду по длинному узкому и грязному коридору к выходу на Большую Полянку. Посадил две строчки в грядку, а наутро вышла повесть с потрясающим финалом у Полянки на виду. Думаю, сразу найду дом Наумова. Полянка начинается от Садового кольца вместе с Ордынкой. Полянка уходит дугой влево, далее забирая правее, выравниваясь и лучом направляясь к центру, параллельно Ордынке и Якименке, между ними.

Прохожу не спеша по улице к центру, глядя, как мчатся по мокрому асфальту иномарки разных цветов. Любопытный факт, теперь много ярких машин: красных, синих, желтых, белых... Сталинщина была черного цвета. Иду мимо 54-го дома, доходного дома московского купца Демента. Нет, все не то. Не похожи эти дома на дом Наумова. Он сидел на низкой оградке, перед газоном с кустами и деревьями, за которыми уже сам дом вырисовывался, желтовато-коричневатого цвета, или, точнее, цвета охры.

Рассказ рождается в движеньи. Я исходил всю Москву вдоль и поперек. Чтобы быть писателем, нужно в день проходить не меньше пяти километров. Москвичу стыдно в пределах Садового кольца пользоваться транспортом. Потому что здесь любая улица, любой переулок рядом.

Я иду по Большой Полянке, ворон считаю. Где хочу, останавливаюсь. Например, у дома № 52, обращенного фасадом во двор, где когда-то был санаторий, в котором после страшных загулов лечился Сергей Есенин. Достоверно известно, что именно здесь, на Полянке, в больничной палате, написано стихотворение, знакомое ныне каждому почитателю поэта:

Вечер чорные брови насопил,

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

Не храпи, запоздалая тройка!

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Успокоит меня навсегда.

Может, завтра совсем по-другому

Я уйду, исцеленный навек,

Слушать песни дождей и черемух,

Чем здоровый живет человек...

Сергей Есенин, весь кудрявый и синеокий, выхватывает меня глазами, подходит и спрашивает:

- Вы не подскажете, как найти Казанский переулок?

Я врубаюсь не сразу. Думаю, что Есенин ошибся.

- Казачий, может быть, вам нужен? - переспрашиваю я.

- Нет, Казанский переулок... Мне сказали, что он где-то к Якиманке идет.

Говорю Сергею Есенину:

- Сейчас нырните сразу во 2-й Спасоналивковский... Вон он, первый налево. А из него метров через сто-двести свернете направо. Это и будет Казанский переулок. Он идет параллельно Полянке и Якиманке, как бы их небольшой дублер, лучик малый...

На лице Сергея Есенина возникает благодарная улыбка. Он понимает, что напал на старого москвича, знатока всех улочек-закоулочек.

По одной и той же улице проходишь десятки, сотни, а то и тысячи раз, если родился и живешь в Москве уже больше 60 лет, и не замечаешь каких-то удивительных подробностей, потому что проходишь по делу, а не просто гуляя и рассматривая город. Гулять и рассматривать люди не умеют в силу своей закабаленности социумом. Это только писатель Юрий Кувалдин идет сегодня, руки в брюки, по Большой Полянке, рассказ новый обдумывает. Вчера зацепился, а сегодня уже на объект съездил. Хотя так же, руки в брюки, ходил и Виктор Некрасов, и Андрей Платонов, и Юрий Казаков, и Юрий Нагибин, и Николай Гоголь, и Антон Чехов... В общем, когда их никто не видел и не узнавал на улице.

Миную дом № 50. В северном крыле его на углу со 2-м Спасоналивковским переулком на втором этаже была устроена церковь во имя святого мученика Андрея Стратилата, соименного учредителю института. Церковь была заложена 4 июня 1891 года и освящена 4 декабря 1892 года.

Останавливаюсь у дома № 44. Между 1-м и 2-м Спасоналивковскими переулками на месте шестиэтажного дома когда-то находилось два владения. На каждом стоял к 1821 году деревянный одноэтажный с мезонином дом и хозяйственные постройки. Первое из этих владений - угловой с 1-м Спасоналивковским переулком дом в 1855 году, после смерти жены, купил художник Василий Андреевич Тропинин.

Поэт Афанасий Фет и автор "Цыганской венгерки" поэт и критик Аполлон Григорьев провели студенческие годы (1838-1844) на Малой Полянке.

Иду от Садового к центру, но дома, похожего на дом, где жил Владимир Наумов не вижу. Оглядываю внимательно и ту и эту стороны Большой Полняки. Ничего похожего.

Тогда перехожу на противоположную сторону и сворачиваю в 1-й Казачий переулок. Я обожаю ходить по старым московским переулкам. В них почти нет прохожих. Москва переполнена малокультурными (говорю очень мягко), бывшими провинциалами, деревенскими людьми, снующими под землей и в наземном транспорте на работу и с работы, не глядя по сторонам.

И вот я пасмурным теплым весенним декабрьским деньком иду по любимому 1-му Казачьему переулку, в котором до сих пор стоит этот бревенчатый лабаз, в котором в начале 90-х годов торговал элитарными, то есть настоящими книгами Марк Фрейдкин. Настоящие книги - это Булгаков, Мандельштам, Платонов, Пильняк, Замятин, Волошин... Все эти авторы были изгнаны из книжных магазинов широким шопингом попсы. Марк Ильич Фрейдкин продавал и то, что я издавал: Лев Копелев, Юрий Нагибин, Фазиль Искандер, Юрий Кувалдин, Евгений Блажеевский, Станислав Рассадин, Лев Аннинский, Ирина Роднянская и т.д. и т. п.

Я остановился перед этим замечательным, памятным для меня и для многих истинных почитателей серьезной литературы бревенчатым лабазом, вспоминая фрагменты биографии великого критика. Аполлону Григорьеву принадлежит крылатое выражение: "Пушкин - наше всё". В "Улице Мандельштама" в юности я, помню, писал о нем, даже о его похоронах, самых бедных, наверно, и бездомных. Хоронили его Достоевский, Аверкиев, Страхов, Вс.Крестовский, композитор Серов... По дороге с Митрофаньевского кладбища зашли в какую-то кухмистерскую, и там состоялся обед с более или менее хмельными здравицами. А в городе, в литературном мире, в театре смерть Григорьева прошла очень холодно. И в театре его не любили за критику игры актеров. С Григорьевым трудно было водить закадычную дружбу, если не делать возлияний Бахусу...

Осматривая дома, я прошел до самого конца Большую Полянку, то есть, извиняюсь, до самого начала, откуда Кремль виден, и в отчаянии развел руками. Нет дома Наумова на Полянке. Или я сошел с ума. Чтобы восстановить порядок в таковых войсках, я увидел на повороте к Старомонетному переулку за большими стеклами ресторан с белыми скатертями и хрусталем. Спустился по широким ступеням к входу. Зашел. Разделся. Сразу два официанта бросились мне навстречу. В ресторане было пустынно, как на стадионе в Лужниках на матче команды "Торпедо", вылетевшей в прошлом сезоне в первую лигу. То есть никого не было в огромном зале, кроме двух джентльменов за столиком у дальнего окна. Я сел поближе к стойке. Не люблю садится у окон, чтобы меня разглядывали с улицы. Через окна на улице сразу как-то потемнело и ярче разгорелась Кремлевская звезда. Я внимательно пробежал меню, но, не вчитываясь, сложил папочку и бросил с видом бывалого пьянчуги на край стола.

- Что будем заказывать? - заискивающе спросил высокий молоденький официант в черной бабочке.

Я еще до перемещения за стекла с улицы знал что закажу:

- Двести грамм водки в граненом стакане. Одну горячую картофелину. Два ломтика семги без хлеба. И соленый огурец с пупырышками, целый, не разрезанный.

Официант не удивился, или сделал вид, что не удивился, принял заказ и буквально через три минуты принес сначала граненый стакан и водку в графинчике. Затем, сбегав за кулисы еще раз, доставил на подносе два ножа, две вилки, четыре больших тарелки, кастрюльку с горячей картофелиной, семгу на блюдечке с золотой каемочкой. Водку он поспешно мне налил сам. Я не заставил себя долго ждать. Глубоко вздохнул, склонив голову набок, и, не отрываясь, выпил одним приемом всю водку из граненого стакана. В этот момент меня больше всего удивило то, где он достал граненый стакан?! Выдох длился секунд тридцать. После чего я рукой, подчеркиваю, не вилкой, а рукой, даже, для уточнения, пальцами - большим и указательным, взял огурец и откусил сразу половину. Хруст разнесся на весь зал, так что оба джентльмена от окна повернули раскрасневшиеся лица в мою сторону. После первой половины огурца, я положил вилкой ромбик сливочного масла на ломтик семги, свернул его, впрочем, с другим на пару, прочно наколол на вилку и, пошире открыв рот, положил изумительный по сочности сверточек на язык. Бросив тысячу рублей одной бумажкой официанту, я быстро оделся в гардеробе, вышел на улицу, и с просветленными мозгами пошел в обратную сторону по Полянке искать дом кинорежиссера Владимира Наумова и Александра Алова... Впрочем, это я уже к слову. Алов там не жил.

Я остановился у какого-то синего "Мерседеса". Дверца открылась. За рулем сидел Воланд, как две капли воды похожий на Михаила Булгакова.

Я чуть слышно запел песню из репертуара Марка Наумовича Бернеса, причем запел голосом самого Бернеса:

Вся Москва мне, вся Москва мне о тебе напоминает,

И я верю, и я верю, что когда-нибудь опять

На Таганке будем мы бродить с тобой, моя родная,

На Полянке мы опять свиданья будем назначать...

- У вас прекрасный слух, - похвалил, заслушавшись, Михаил Афанасьевич Булгаков.

- У вас тоже. Вы ведь работали с Соловьевым-Седым? - спросил Юрий Александрович Кувалдин и взглянул с укоризной на меня.

- Работал, - ответил я за Михаила Булгакова.

- Либретто разные писали? - спросил Воланд моим голосом.

- Из-за денег писал, - сказал Булгаков голосом Марка Бернеса. - Ну, мне пора.

Он вышел из машины и нырнул в метро.

Я поспешил за ним. Но тут же передумал, вспомнив о доме Наумова. Я прошел мимо метро на Малую Полянку, миновал здание телефонного управления и увидел его...

Так что генерала Хлудова Михаил Булгаков писал не только с генерала Слащёва, но и самого себя. Никто не знает, как и я пил и пью. Запоями. Что ни запой - то роман, или повесть, или рассказ... Не падал никогда со стакана, и с бутылки не падал я. И дни рожденья длились целый год. Море выпить мне до дна. Поэтому я Булгакова "наскрозь" вижу! Кто не пил запоями, тот не может быть в России писателем. Хотя и в Америке тоже. Фолкнер погружался в запои на месяцы.

Местоположение прояснилось. Я и прежде из 1-го Казачьего, минуя Полянку, переходил в 1-й Хвостов переулок! На месте нынешних Хвостовских переулков, находилось село Хвостово. Тут прямо у метро "Полянка" расположился бездарный книжный магазин "Молодая гвардия" (одно название - убийственно), торгующий книжным ширпотребом - попсой. Это он изгонял писателей со своих прилавков. С книгопродАвцами с тех пор я окончательно разошелся. Недобитые комсомольцы!

Ладно, иду к дому по Малой Полянке, как партизан, с тылу подбираюсь, и вхожу в 1-й Хвостов переулок, по которому много раз ходил. И название гениальное: Хвостов! Тут я и на машине нырял прежде с Новокузнецкой, переулками, через Пятницкую, Ордынку и Полянку на Якиманку. Здесь все мне близко, скажу, напевая Фатьянова, все знакомо, все в биографии моей. Снежок, лужи, белые ветви деревьев. И вдруг - вот он! Стоит себе дом, у которого вчера по телевизору режиссер Владимир Наумов рассказывал о своем детстве. Фасадом обращен в 1-й Хвостов переулок, семиэтажный цвета охры дом киношников. Его еще называют "Домом артистов". Он был построен в 1937 году. Здесь жил Рошаль (доска), Дзиган (доска)... Во дворе еще сохранился гараж Михаила Ромма. Дом этот идет 28 номером по Большой Полянке, правда, 2-м корпусом. С Полянки его сразу и не увидишь. Но я-то нашел. Хотя и знал раньше этот дом, но экран телевизора все усиливает, увеличивает, делает более значительным. Телевизор очень влиятелен. По телевизору у нас народом управляют, и по телевизору результаты выборов всегда угадывают. Но и телевизору придет демократизация, станет как интернет с миллионами сайтами-каналами. Каждый будет выходить в эфир! Как тогда управлять народом из Кремля?

На Ордынке - Ахматовка с Баталовым и Ахматовой. На Полянке - Наумов с Савченко! А уж дальше идет Голубков Сергей Павлович, приват-доцент, Баталов Алексей Владимирович, пасынок Виктора Ардова, сын Нины Ольшевской от Владимира Баталова, брата Николая Баталова, актера МХАТа, сводный брат Михаила и Бориса Ардовых. От Баталова отнимаем "Бат" и получаем Алова, без которого не было бы Наумова. Алов и Наумов!

Для Булгакова "Бег" стал предисловием к "Мастеру и Маргарите", для нас - подстрочником истории гибели России под натиском социальных низов. Булгаков не только примерил на интеллигенте Голубкове свою эмигрантскую судьбу, но и вложил в его душу свой страх и свое раскаяние за бездействие. Булгаков проиграл в пьесе возможный, но так и не состоявшийся сценарий собственной судьбы. Немногие знают, что только стечение обстоятельств не позволило Мастеру в 1921 году бежать из Батуми в Турцию.

"Знамя вперед!" - командует Кузьма Петров-Водкин. Слепые с Брейгелем топчут грязь со снегом, спускаясь от Якиманки к Парку искусств - поклониться железному Феликсу и Петру Церетели Зураба. Великий кинорежиссер Владимир Наумович Наумов ошарашил меня в 1970-м году "Бегом", как Михаил Афанасьевич "Мастером и Маргаритой" в 1967 году в журнале "Москва". До сих пор хожу ошарашенный живописью и Натальей Белохвостиковой. Красивая пара - Владимир Наумов и Наталья Белохвостикова. Я подхожу к ним и дарю номер своей "Нашей улицы" с материалом о Юрии Любимове. На Таганке. В фойе. 26 апреля 2006 года. На премьере "Антигоны". Владимир Наумович Наумов родился 6 декабря 1927 года в Ленинграде. В 1952 году окончил режиссерский факультет ВГИКа, где занимался в мастерской кинорежиссера Игоря Андреевича Савченко вместе с Марленом Хуциевым. "Июльский дождь". "Бег".

С 1883 по 1895 год в 1-м Хвостовом переулке, в доме № 6, Василий Осипович Ключевский создавал свой основной труд по русской истории. Замечательный писатель Иван Шмелев, эмигрировавший в 1922 году, двенадцать лет жил: с 1910 года - в Старомонетном переулке, в доме № 27; с 1914 по 1922 год - 1-м Хвостовом переулке, в доме № 7.

Здесь богатая история красивейших московских улочек, прелесть старинных особняков создают особое писательское настроение, пропитанное очарованием старой Москвы. Я с нежностью вспоминаю далекие 50-е годы моего детства и юности, окрашенные лирическими тонами, полными веры, надежды и огромного стремления к творчеству.

Я в ту страну уйду и не вернусь, где только буквы прыгают по кругу. Соотношение реальности и вымысла неисповедимо туманно и не требует доказательств. По Садовому кольцу на лихом коне несется в белой бурке генерал Чарнота в исполнении Михаила Ульянова. А ты постой с газетой на углу, там, где Полянка сходится с Ордынкой.

"НАША УЛИЦА" №109 (12) декабрь 2008