Юрий Кувалдин

ВЕТЕР

рассказ

Ветер сильно стучит гофрированным листом железа. В тесном железном контейнере ночевать все-таки теплее, чем на улице, и не капает. Длинноволосый и бородатый Вилен дремлет, полусидя, посапывая, сложив ручки, как дитя, для утепления между коленями. Два контейнера стоят под навесом зеленой широкой будки, открытой с фасада. В одном контейнере отдыхает Вилен. А за будкой гуляет ветер.

- Извините, господа, я никому не мешаю? Будьте любезны, закройте форточку, - бормочет он и смежает веки.

Многое исчезает, забывается, как будто этого многого и не было, как будто не было ни песен, ни слез, ни поцелуев, а остается на улице один ветер, и тихий, и ласковый, и сильный, и с дождем, и сшибающий с ног - единственный ветер, сразу и вместе со снегом, градом и дождем, как положено в Москве, в продуваемых улицах и в кривых переулках. Некуда спрятаться.

Ветер живет вечно, что ему улицы, переулки и даже тупики?! Ветер всесилен и бессмертен, даже на Ваганьковском кладбище - пробежит гребенкой, повалит несколько крестов и деревьев, и помчится на другой конец города валить деревья на Новодевичьем кладбище. Ветер не разбирает где кто, и, кажется, что сейчас кремлевские покойники встанут из-под поваленных деревьев и пойдут на Красную площадь.

А в родильном доме № 7 имени Г.Л. Грауэрмана, открытом в 1907 году на средства купца Лепёхина, в котором имел честь появиться на свет Вилен, застывают в ожидании многочисленные зрители, как в кинотеатре «Художественном», куда любил ходить в детстве Вилен. Помимо членов политбюро и сотрудников администрации президента, Вилен созвал самых влиятельных врачей кремлевской больницы, весь цвет гинекологии и акушерства, а также виднейших представителей газет, радио и телевидения. Вилен, вооружившись микрофоном, просит соблюдать тишину и после краткой вступительной речи начинает комментировать процесс рождения:

- Вот, друзья и коллеги, показалась головка, вы все видите волосики. Мужайтесь, мама, тужьтесь сильнее. Кто будет, мальчик или девочка? Вы можете заключать пари, друзья и коллеги -  угадавший получит право первым задать вопрос. Нет желающих? Жаль, я бы поставил на мальчика, все знают, как они сообразительны. Ну вот, самый ответственный момент совершился - головка прошла. Взгляните внимательнее на этот широкий мягкий череп раза в три больше нормальных размеров, но это явное свидетельство громадных интеллектуальных возможностей. Вот и лицо, совсем крошечное под шапкой из нервных соединений и окончаний, вот открывается торс, а вот и живот, еще немного и мы видим детородный мальчишеский орган, маленький органчик, чудесный мальчишеский краник, так и есть, я выиграл, именно мальчик оказал нам честь выйти из лона мамы на свет. О, славный, чудесный, гениальный малыш! Затаите дыхание, друзья и коллеги, потому что наконец-то настал долгожданный миг, перед вами – мальчик, чудо-младенец! Тише, прошу вас, внемлите ребенку, чей интеллектуальный уровень, напоминаю вам, равен уровню академика. Слушайте же!

Все надеялись увидеть восхитительного маленького ангела, который, поклонившись собранию, воскликнет тоненьким голоском: "Где же программа выхода России из кризиса?" Но вместо этого глазам присутствующих предстает мокрое нечто со сморщенным личиком. Испуганное шумом и светом существо лепечет только:

- Кар-кар-у, ау-у-у...

Для новорожденного "кар-кар-у, ау-у-у " выглядит совсем неплохо, но уровню высоких гостей не вполне соответствует. Вилен в замешательстве кашляет и говорит вновь:

- Здравствуй, Вилен, я есть ты через много лет, тот самый, что и ты. Ты никогда меня не видел, но мы частенько болтали с тобой. Мы рады приветствовать тебя среди нас. Поскольку ты уже умеешь читать, писать и считать, я задам тебе крайне простой вопрос, чтобы тебя послушали наши друзья, специально собравшиеся здесь. Вилен, пока акушерка обмывает тебя, попробуй изложить нам в нескольких словах закон всеобщего российского безделья и пьянства!

Вилен, полузадохшийся на воздухе, с багровым морщинистым лицом, с кожей, подернутой зеленоватой пленкой и легкой шерстью, ибо волосы уже росли у него даже из ушей, извивается в конвульсиях, гримасничает и упорно повторяет свое пронзительное, душераздирающее "кар-кар-у, ау-у-у ".

- Вилен, прошу тебя быть внимательным. Будь добр, объясни нам закон всероссийской коррупции и повсеместного алкоголизма. Сосредоточься.

- Кар-кар-у, ау-у-у...

- Что вы здесь делаете, дорогой? - очень милым голосом произносится очередной вопрос.

Вилен невольно вздрагивает, приоткрывает один глаз, просыпаясь, и старается осознать свое положение.

Тишину прорезает утренний резкий вороний крик.

- Кар-кар-у, ау-у-у...

- Мада-ам, я рад нашей встрече! - восклицает Вилен, видя перед собой круглое пожилое лицо в развевающихся от ветра черных кудряшках и в очках.

- Чудак, вы же в помойном баке сидите! - смеется приветливо, даже с намеком на знакомство эта пухлая женщина.

Вилен встряхивает головой, всем видом показывая, что местоположение он выбрал от безвыходности в московский ураган, берется обеими руками за борт бака и, сгруппировавшись, чтобы не задеть спиною крышу, выпрыгивает на асфальт перед женщиной. Вместе с ним вываливается несколько прилипших к клетчатым шортам каких-то пакетов и рваных газет с яичной скорлупой, похожей на разбитые шарики для настольного тенниса. На зеленом баке крупными белыми буквами выведено «ОООУКДЕЗ».

- Ха-а! – весело выдыхает женщина. - Вы и спортсмен оказывается к тому же!

Ветер поднимает расклешенный подол цветастого халата женщины, обнажая очень полные и белые бедра, от вида которых у Вилена на секунду перехватывает дыхание. Женщина пытается прибить подол, но ветер рвет его как флаг на демонстрации. В рифму подолу развеваются длинные с сильной проседью волосы Вилена. Он смотрит в сторону желтого особняка, в котором помещается музей леса. А женщина, надо полагать, вышла из девятиэтажной социалистической блочной башни, стоящей в 5-м Монетчиковском переулке под номером 6.

- Вы из этого дома? - кивает Вилен на башню.

- Да. Три телевизора скопилось, а этот вчера перегорел, - как-то приятно и бархатно сказала она.

Бывает, пустяк какой-нибудь скажет женщина, но с такой интонацией, что сразу же хочется припасть к её ногам. И, главное, она намекает на это, и, больше того, ждет с нетерпением этого.

Некоторое время проходит в молчании.

У ног женщины Вилен замечает небольшой в черном корпусе телевизор, с никелированной маркой под экраном «Sharp». Женщина нагибается, поднимает телевизор и ставит его вплотную к баку, чтобы не мешал. Вилен вспоминает про свой портфель, протягивает длинную руку в бак и легко достает его. В это время Вилен подмечает, что женщина тоже навеселе, по глазам ее, искрящимся и смеющимся, замечает.

Москва! Это старинные, разнобокие, причудливые в оградах и заборах улицы, с проходными дворами, перекрестками и церквями, сочиняют неповторимую историю людей, родившихся здесь, живших здесь, и умерших здесь среди этих святых камней! Шагай по московским улицам, разглядывай музей под открытым небом, дыши полной грудью, любуйся жизнью в полном объеме!

Одинокий Вилен идет по Новокузнецкой улице, по трамвайным рельсам, не по тротуару, а по рельсам, как трамвай, хотя в этот летний, холодный, ветреный, утренний час трамваи еще не ходят. Одет Вилен совершенно легкомысленно в какие-то светлые клетчатые шорты чуть ниже колен, в полосатую, цветов клуба «Милан», футболку с короткими рукавами, с номером «9» на спине, центрфорвард, одним словом, и в желтые сандалии на босу ногу. И ему не холодно. Как запил покруче в жару, так и прогуливается по Москве.

Время от времени он достает из портфеля с золотистыми застежками бутылку плоскую коньяка, не спеша свинчивает золотистую пробку и прямо из горла, на ходу, делает несколько приятных, релаксирующих глотков. Мир в эти минуты делается абсолютно возвышенным, недосягаемым, собственным.

Ты ведь сам недосягаем, правда? Ну, скажи, старик, правда? Конечно, тебе нечего мне возразить, потому что ты привязан, как теленок, к колышку своей работы и семьи! А Вилен, как вольный ветер, шагает сам по себе, куда хочет, и никто не скажет ему, иди сюда, иди туда. Вот как добывается жизненная свобода. Тяжело добывается. Всю жизнь нужно ждать ее.

О, вот в каком качестве возникает мир, когда плюешь абсолютно на всё, отдаешься непередаваемому блаженству в полную силу собственного восторга и воображения. Золотая молодежь гуляет! Кто не пил коньяк ночью летней на трамвайных рельсах, с тем не о чем говорить! А в чем, собственно говоря, дело? Что, Вилену погулять нельзя? Кому, ему? И нельзя? Да бросьте вы! Он продал свою квартиру, и теперь может гулять несколько лет. Хорошо! Приживается коньяк нежно, эластично, без боковых заходов разных. И какие уж тут боковые заходы, когда Вилен пьет с восемнадцати, не останавливаясь и не болея, не спиваясь и не лечась. Уникальный экземпляр! Внук члена политбюро.

Вилен вдруг останавливается. Узнает серый дом. Что-то в этом доме по Новокузнецкой улице ему кажется знакомым. Пятиэтажный серый дом с вычурными формами, с большой в три этажа аркой ворот, по сторонам которых в полтора этажа колонны поддерживают перекладину широкую с лепниной, а над нею уже идет широкая дуга арки. На карнизах над первым этажом сидят сизые голуби, ночуют. Оригинальный дом. Надо около него обязательно вздрогнуть.

Вилен приподнимает колено, кладет на него портфель, открывает его, достает баночку с черной икрой, приоткрывает крышечку, достает серебряную чайную ложечку, и очень ласково подцепляет горку икры и кладет ее в рот. Блаженство моментально охватывает всю без остатка полость рта, когда Вилен запивает икру глотком коньяка. И тут же вспоминает, что этот дом снят в фильме «Девушка без адреса». Телевизионные антенны-тарелки и металлические коробки с круглыми вентиляторными отверстиями кондиционеров, с которых постоянно на тротуар капает вода, подчеркивают огромное расстояние между тем и этим временем. С правой части дома в витринных окнах первого этажа, где совсем недавно был банк, теперь вывешены объявления красными крупными буквами «Аренда. 974-64-10». Погуляли? Пора и честь знать! Надо потуже затягивать пояса.

Светит еще бледная луна на небе над шахматной ладьей нового высокого дома на той стороне Валовой улицы у Павелецкого вокзала. А рельсы серебрятся, притушевываясь иногда в тот момент, когда облака наплывают на луну. Свет льется над Москвой, но не так как днем, а по-особенному, как будто и в Москве стоят белые ночи.

Вилен замечает высокую, с толстенным барабаном и массивным черным куполом церковь из бордового кирпича на углу 5-го Монетчиковского переулка и Новокузнецкой улицы. Церковь значится под номером 38 по Новокузнецкой улице. Подойдя ближе, читает на мраморной табличке: «Древлеправославная церковь в честь Покрова Богородицы». В кирпичную арку вмонтирована широкая черная железная дверь на запорах. Ветер шевелит едва заметно створку: «тук-тук-тук». Выше - арочные окна колокольни забраны решетками, а по сторонам на кирпичной стене светятся белые восьмиконечные кресты. И за староверов прямо тут на углу, когда еще виден низенький серый дом приемов Бориса Березовского, Вилен хладнокровно пьет коньяк из горлышка, и закусывает шоколадной конфетой «Трюфель». До чего же приятна ветреная прохладная летняя ночь! Даже свечи видит он горящие и вдыхает в себя запах ладана.

Напротив церкви, на другой стороне переулка Вилен разглядывает дом с мезонином. Это означает, что один этаж в нем нормальный, а другой в три окна над крышей. Это и есть мезонин, то есть надстройка над средней частью дома. Облицованный светло-сереньким сайдингом фасад, зарешеченные окна, кондиционеры. И надпись фактурными объемными синими и красными буквами: «Столичный торговый банк».

Хмыкнув на слово «банк», Вилен походкой посетителя Третьяковской галереи двигается по переулку. Сразу же видит зеленую вывеску «Банкомат». Этот желтый дом опять с мезонином и в нем банк! На сей раз «Интрастбанк». Хорошая жизнь идет! Кругом банки, и у Вилена в портфеле на похмелку, среди рублевых тысяч и пятисоток россыпью, лежит открытая, но твердая еще банковская упаковка, в которой 90 листов по 100 долларов. Прихватил в жаркий день из своей ячейки в сбербанке на прогулку. Десять бумажек уже израсходовал. Пятикомнатную квартиру, доставшуюся от отца, и в которой обитал один, стоимостью в миллион долларов, продал за триста тысяч долларов, и доволен. И жилье еще бизнесмен дал с пропиской в поселке Некрасовском. Но, спрашивается, будет ли жить золотая молодежь политбюро ЦК КПСС в таком подмосковном поселке?!

- Вилен, а где ты жить будешь? - спрашивают соседи.

- Найду, - машет рукой и идет вразвалочку поддавать Вилен.

В свое время отец Вилена, сын деревенского члена политбюро, пил, как и сам член, страшно, медленно, без остановки, неделями, с воплями и визгами, а потом долго выхаживался врачами и сестрами в кремлевке, выходил, беззаветно работал, затем напивался и опять ложился. Мать пила тихо, но каждый день, без запоев. Умерла сразу, как только Вилен пошел в пятый класс.

Легкий человек Вилен. Культурный, обходительный. Муху не обидит. У «Центра психолого-педагогической реабилитации и коррекции» Вилен поднимает удивленно седеющие брови, но не выпивает, потому что на душе и так вольготно, несмотря на пронизывающий эту душу ветер.

На углу 5-го Монетчиковского и 6-го Монетчиковского переулков Вилен тормозит, торжественно делает пару приличных глотков. Этот желтый с белыми карнизами угловой дом тоже с мезонином. Прямо, сплошной Антон Павлович Чехов гуляет по Москве с чайкой и с тремя своими сестрами, ища покупателя на вишневый сад! Только этот угловой дом в два этажа. Первый как бы полуэтаж из белого камня врос в землю. По этим домам хорошо видно время. Чем глубже дом зарыт в землю, тем он древнее. На окнах без переплета диагональные черные решетки. На скругленном углу узкого тротуара врыта нетолстая труба с синей табличкой, на которой в белом треугольнике изображен условный человек - знак перехода, а по мостовой в этом месте нарисованы толстые белые полосы - «зебра», по которой можно спокойно переходить, а машины должны перед тобой непременно тормозить и пропускать. Но сколько Вилен не стоял на «зебре», ни одной машины в этот ранний час не было.

На перекрестке Вилен насчитывает сразу три тяжелые чугунные крышки люков колодцев, и поворачивает по другой стороне переулка назад, к Новокузнецкой улице. Перед желтым, явно недавно подновленным особняком останавливается, с интересом поднимает голову и читает: «Российский музей леса». По-прежнему дует сильный ветер. Конечно, музей леса должен располагаться в центре Москвы! Перед этим экзотическим музеем Вилен сворачивает во двор. Несколько стройных молодых деревьев, подсвеченные утренним светом и бледной луной, так сильно гнутся от ветра, что кажутся зелеными факелами, тонкие тени стволов пересекаются друг с другом, словно в пламенном танце. И тут набегает черная со свинцовым отливом низкая туча, закрывая свет, и начинается сильный дождь. Вилен видит баки под зеленым навесом и быстро принимает решение…

В годы золотой молодежи Вилен очень любил бывать в «Метрополе». Деньги в жизни у Вилена, практически, никогда не переводились, но он любил свободу. Недоучился в МГИМО, недоработал в МИДе, не состоялся как экономист, наконец, заочно окончил Библиотечный институт и был устроен почти всесильным дедом в ИНИОН. Но и оттуда вылетел без всякого сожаления. Беззаботная свобода дороже карьерной службы. Ах, «Метрополь»! Посредине весело журчит фонтан, водяные струи осыпаются в бассейн, в котором плавают караси, карпы, сазаны, судачки. На большой эстраде играет джаз-оркестр с оригинальными солистами и почти запретным репертуаром. Кроме ресторана «Метрополь» Вилен любил заходить на часок-другой в «русскую чайную» - ресторан на четвертом этаже, бывший «Русский кабинет». В зале, помнится, стоял огромный самовар, и всюду расставляли ярких матрешек. «Русская чайная» и бар на втором этаже были «валютными», то есть предназначенными в основном для иностранцев, и, разумеется, для слуг народа и их отпрысков, таких как Вилен, у которых никогда проблем с валютой не было.

Частенько он встречается с самим собою. А потом опять теряет самого себя. Посапывая, тенью проплывает под окнами, покашливая у закрытых железных дверей. Изредка как будто маятник сердечных часов, или другой, сидящий в нем, удерживает его на ночь.

Тонкая бретелька шелковой комбинации с кружевной оторочкой падает с нежного плеча женщины, старающейся казаться девушкой. Как они не хотят продвигаться по времени, как не желают терять свою свежесть! Неужели все женщины состоят только из внешности, а внутри пусто?! А время неустанно и неусыпно тянет женщин к искажению внешности. Самое удивительное, что, когда он касается губами ее губ, то ему кажется, что это не он целует ее, а кто-то другой, который постоянно сидит в нем, или ходит рядом, или наблюдает пристально за ним. Все время наблюдает, всю дорогу, всю жизнь. И так постоянно Вилен переливается из себя в другого. А женщина смеется, и видно, что почти всю помаду он сцеловал с ее пухлых губ, бантиком, или губ сердечком. И персидский ковер висит над широченной кроватью.

Как Вилен попал сюда? Он слышит работающий телевизор:

- В Москве в результате сильного порывистого ветра во время грозы повалено множество деревьев и столбов городского освещения, сообщили в ночь на понедельник в Управлении МЧС по столице…

Она входит в комнату, пухлая, круглая, в очках, пожилая, в ярком с розами шелковом халате, с бутылкой и двумя рюмками. Потом она сбрасывает халат.

Вилену кажется, что все его тело похоже на пламя, горящее с пожирающей силой. Вилен смотрит, как она спокойно наклоняется, чтобы поднять халат с пола и положить его на стул, как затем кладет на прикроватную тумбочку шпильки и неспешно распускает свои черные в кудряшках волосы. Волосы такого же цвета были у нее всюду, и, когда она поднимает руки, под мышками показываются два куста, будто два скворца сидят боком. Она не бреет по всеобщей московской моде волосы под мышками. Волосы под мышками женщины - основа сексуального возбуждения. Вилен лежит, опершись на локоть, и разглядывает ее. Формы ее колышутся…

- Я продаю двухкомнатную квартиру на Задонском проезде, - говорит румяная и пышная она.

- Где это? - спрашивает Вилен, лежа после ванны на широкой кровати. Влажная седеющая прядь налипает на лоб.

- В Орехово-Борисово, недалеко от метро «Красногвардейская»... У меня мать эмигрировала в Испанию, к брату уехала. Он туда махнул в девяностом году, женился и завел в Сарагосе свой автосервис.

В телевизоре деревянным, комсомольским голосом запел Кобзон.

- И сколько, мадам, вы хотите за этот Задонский проезд?

- Там пятьдесят квадратных метров. За сто двадцать тысяч долларов отдам, - блеснула она искрами пьяных глаз.

- Мада-ам, хотя сейчас спрос на квартиры и упал, я вполне доволен вашим предложением. Я беру, - уверенно произносит Вилен, успевший за месяц из трехсот тысяч долларов пропить всего лишь тысячу…

Вилену показалось, что в этот момент тишину прорезал утренний резкий вороний крик.

- Кар-кар-у, ау-у-у...

Вилен никак не мог понять: как же проходит время?

Спустя месяц она приехала к нему в гости на Задонский проезд в семнадцатиэтажный дом, обнесенный металлическим прозрачным забором. На стеклянном столике плоская бутылка коньяка, нарезан тонкими кружочками лимон, черная икра, красная и белая рыба, маслины, кофе. Окно кухни выходит на огромный супермаркет «Real» и в сторону новых высоких и красивых домов района Братеево, а дальше Москва-река выходит из города под Бесединским мостом, который тоже виден из окна, и видны белые с золотыми куполами стройные, как свечи, храмы Николо-Угрешского монастыря в городе Дзержинском за МКАДом.

Вилен одет в новые джинсы и в красную футболку со спартаковской белой полосой на груди, а на спине, как и прежде на другой футболке, красуется номер «9», под каким выступал Никита Симонян. Вилен был спартаковским болельщиком с десяти лет, но прибаливал и за «Милан».

Она постоянно улыбается, как будто находится не в себе. Черные кудряшки спадают на глаза, на очки в модной оправе. Знаете, бывает, входит она в вагон метро и улыбается всем подряд, сильно так это улыбается, чем вгоняет этих всех в краску. Но улыбаясь, она переживает, мучается. Успокаивает её то, что рядом оказывается этот длинноволосый человек. Высокий и очень худой человек по имени Вилен, с длинными седыми волосами. Он целует ее губную помаду, добираясь до нежно-розовых влажных губ, цвета морской раковины. И вдруг она начинает хохотать, достает из сумочки голубую пластмассовую трубочку губной помады, и напомаживает губы до алого звездного кремлевского сияния, чтобы он опять, как котенок сметану, стал вылизывать ее губы.

А ветер еще сильнее стучит гофрированным листом железа. В тесном железном контейнере ночевать все-таки теплее, чем на улице, и не капает…

"НАША УЛИЦА" №116 (7) июль 2009