К 80-летию со дня рождения поэта Кирилла Ковальджи
Кирилл Ковальджи "Моя мозаика"
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Кирилл Владимирович Ковальджи родился 14 марта 1930 года в селе Ташлык, в Бессарабии, входившей тогда в состав Румынии. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Первая публикация в 1947 году, первый сборник стихов “Испытание” в 1955 году в Кишиневе. Автор многих поэтических и прозаических книг, среди которых книги стихотворений “Лирика” (1993), “Невидимый порог” (1999/2000) и “Обратный отсчет” (2003), выпущенные Юрием Кувалдиным в его издательстве “Книжный сад”.

вернуться
на главную страницу

МОЯ МОЗАИКА

К 80-летию со дня рождения поэта Кирилла Ковальджи

Кирилл Владимирович Ковальджи родился 14 марта 1930 года в селе Ташлык, в Бессарабии, входившей тогда в состав Румынии. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Первая публикация в 1947 году, первый сборник стихов “Испытание” в 1955 году в Кишиневе. Автор многих поэтических и прозаических книг, среди которых книги стихотворений “Лирика” (1993), “Невидимый порог” (1999/2000) и “Обратный отсчет” (2003), выпущенные Юрием Кувалдиным в его издательстве “Книжный сад”.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПЕРЕД НАЧАЛОМ

"Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной..." - с большим основанием, чем Бродский я повторяю его слова. Я и старше, и живу дольше, и разнообразия было не занимать. Конечно, личность Бродского, его характер, судьба отмечены печатью исключительности, в то время как пишущий эти строки подобным похвастаться не может и, благополучно добравшись до почтенного возраста, откровенно признается, что предъявлял к себе и жизни обыкновенные требования. Нормальные. И, хотя век мало тому способствовал, все-таки жизненную норму выполнил.
Еще в отрочестве я пережил самую масштабную из войн - мировую, отчего навсегда стал абсолютным приверженцем мирной и естественной жизни.
Писатель - и нормальная жизнь? Как-то не по-русски. В России поэтов или убивают, или они сами себя приканчивают. Недаром Кюхельбекер в ХIХ веке в стихотворении "Участь русских поэтов" написал:

Горька судьба поэтов всех времен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию...

а в ХХ веке подтвердил Волошин:

Темен жребий русского поэта...

Трагическая традиция стократ увеличивает силу таланта. Знаю, знаю...
Но - не хватит ли? Не хватит ли в отечестве катастроф и личных трагедий? Писал же и я, грешный, в стихотворении о гибели поэтов - "Жизнь меняется в нашей стране...", имея в виду, что ведущие мои шестидесятники - Евтушенко с Вознесенским, пережив драматические моменты, все-таки дожили до старости. Одна поэтесса в сердцах написала (цитирую по памяти): "Если Русь будет счастлива, это будет уже не Русь..."
А я прошу Россию не бояться счастья. Я и сам, собственно, жил, в меру своих сил мешая трагедиям осуществляться.

Как не задуматься на пороге нового века и тысячелетия? Речь не о попытке подбить итоги, нет - просто нельзя не задуматься. Тем более, что в 2000-ом году и моя жизнь увенчалась солидной круглой датой. Дни текут, ускользают вместе с уловом - тороплюсь раскинуть сети и поймать, удержать хоть что-нибудь стоящее - не бытовые подробности, а воспоминания, случаи из жизни, любопытные встречи, разные мысли по разным поводам. Вперемежку, в естественном чередовании дней. Каждая жизнь - мозаика, по-своему уникальная. Моя - тоже. И, смею надеяться, интересная не только для меня.

ЛЕВ РАЗГОН И ТОВАРИЩ СТАЛИН

5 марта 1999.
Лев Разгон всегда с удовольствием напивается в день смерти Сталина. Сегодня в сорок шестой раз он, 90-летний, вместе со мной и своей дочерью Наташей пил, закусывая иностранным сыром и отечественной красной икрой. По телевизору мелькал Иосиф Виссарионович в передаче о Дворце Советов. Чуть ли не самый удачливый из диктаторов: дожил до старости непобежденным. Ну и что? Где его победа? Там же, где Дворец Советов...
Разгон отсидел свой 17-летний срок, соревнуясь со Сталиным - кто кого переживет. Льву Эммануиловичу повезло (хотя в эти дни он напечатал в "Московских новостях" рассказ "Мне не везло с товарищем Сталиным")...
А мне, естественно, не приходилось тягаться с корифеем. Он не мешал мне обретаться на других этажах. Но все равно я оказывался в сфере его воздействия и потому его мне не обойти (как и других фигурантов века). Я был свидетелем его беспримерного величия и низвержения, и скорей отношусь к племени любознательных летописцев, чем к его адвокатам или прокурорам.
Он безусловного принадлежит к типу людей противопоказанных мне, -трудно понять, как его ум сочетался с такой ограниченностью. Он не видел дальше себя, не пытался представить себе, что будет после его смерти. О чем он думал в последнюю свою зиму, сидя на веранде "ближней дачи", в валенках и шапке-ушанке? Неужели он верил в свою вечную славу? Неужели он полагал, что убив Троцкого, Каменева, Бухарина (я не говорю о миллионах людей, которые были для него абстракцией) он тем самым навсегда поставил точку и никто не посмеет ревизовать его дела? Я в свое время написал от лица Аристида Аристидовича в "Лиманских историях" несколько страниц о Сталине, не вошедших в текст романа:

РАЗГОВОР СТАРИКОВ

...Мои квартиранты вертели блюдце. Вдруг кому-то пришло в голову вызвать дух Каина.
- Нет, - возразил Слава, студент МГУ, - это слишком, это все равно, что вызвать Евгения Онегина!
- Дурак. - сказала Ира, - не торопись с ответом, когда тебя не спрашивают. - Ира обеими руками обхватила свои черные волосы, отвела их назад и как-то тревожно и соблазнительно провела языком по губам. Ой, подумал я, с этим дураком у нее что-то будет. Или есть.
По команде все руки опять легли на теплое блюдце, и Ира спросила:
- Каин, ты здесь?
Блюдце легко скользнуло по буквам и ответило:
- Да.
- Вот видишь! - сказала Ира. - Вот видишь? Здравствуй, Каин. Где брат твой, Авель?
Блюдце ответило:
- Не знаю.
- Кто твой отец?
...Я на несколько секунд отвлекся, глядя в окно и вдруг услышал чей-то возглас:
- Висса... Виссарионович, что ли?
- Слава, перестань хулиганить! - это голос Иры.
- Честное слово, это не я. Давай продолжим, посмотрим...
Блюдце аж подрагивает от нетерпения.
- Ладно. Каин, ты слышишь нас, Каин? Может быть, ты грузин?
Блюдце забегало по кругу, задергалось:
- Я не грузин, я Бог.
- Нет, ребята. Хватит. Кто-то нас за нос водит...
...Я вышел погулять, посмотреть на звезды августа. Молодые люди вскоре разбрелись. Я вернулся на веранду, я чувствовал растущее волнение - я догадался: молодой Джугашвили тогда стал Сталиным, когда сказал себе: "Я не грузин, я бог, и другого Бога нет".
Он превзошел Каина, ибо Каин не посмел дойти до мысли, что он бог, раз может убить. Дескать, Ты сотворил, я убил. Плюс-минус. Действие равно противодействию. Так что ли? Надо только освободиться от Бога внутри себя, а потом дело пойдет, как по маслу. Власти твоей не будет предела.
Убить может и змея. А сотворить?
Но все-таки - как примириться с поразительной хрупкостью жизни? Может, это кажущаяся хрупкость, внешняя?
Так я думал, сидя ночью на веранде и не очень удивился, когда в неверном лунном свете увидел его самого в белом кителе с погонами генералиссимуса. Он, естественно, раскуривал свою трубку и не глядел на меня.
- Иосиф Виссарионович, я старше вас и я весьма любопытен.
Будьте добры, ответьте мне.
- Спрашивай, старик.
- Вы столько зла натворили, как вы жить могли?
Вождь покачал головой:
- Глупый вопрос. Очень глупый. Дело в том , что у зла нет количества, есть цель. Скажем, я тебя ущипнул. Возьмем твою боль за единицу. Теперь ущипнем тысячу человек - кому-нибудь стало больней? Нет. Боль не суммируется. Тысяча равна той же единице. Если кто-то убил единицу, чтобы ограбить, он злодей. А я устранил единицу (миллион единиц - все равно единица, понял?) ради небывалой еще державы. Большая разница. И это уже не зло.
- Позвольте вас огорчить. Держава ваша рухнула. А проклятия суммируются. Вы окружены черной тучей проклятий.
- Зря стараешься, старик. У меня теперь нет чувств. У меня остались только мои голые рассуждения. Я сделал то, что делали все великие исторические личности. Их державы тоже рушились. Но я, как и они, поставил себе цель и достиг ее. При жизни.
- Не социализм вы строили, а державу, империю. Обыкновенный тиран. Вы ни в какой коммунизм не верили...
- Это долгий и скучный теперь для меня разговор. Народу нужна вера и цель. Так было и будет всегда. Особенно в России. Я еще в духовной семинарии догадался, что грехи не складываются, а власть должна быть непостижимой. Скажу тебе больше: что для человека - грех, для вождя - доблесть. Делай все, что считаешь нужным, только называй хорошо. Все дело в названии. А лучше всего - делай одновременно и так и наоборот. Чем парадоксальней, тем внушительней и неопровержимей. Не мной ведь сказано: верю, ибо нелепо.
- Ты Каин! Величайший преступник.
- Такого понятия в истории человечества не имеется. Имеется ряд великих деятелей - Цезарь, Наполеон. Я в этом ряду. А ты кто?
- Я тот, кто почитает другой ряд. Данте, Пушкин, Ньютон, Эйнштейн, Блок. Я от Авеля. От Христа. А у Христа никакой державной власти не было, зато после смерти... Что у тебя после смерти? Даже дочь твоя любимая бежала из страны и припала к стопам Христа. Жалок твой финал, Виссарионович!
Сталин пожал плечами, медленно встал и неохотно растворился.
...Блюдце сиротливо лежало на столе. На веранде Ира и Слава целовались.

Когда-то, году в 75-ом, я написал стихотворение о Рудольфе Гессе, пережившем Гитлера, Сталина, Черчилля и - себя самого. Оно оканчивалось строками:

Что значит Гесс без власти?
Он - как пустой мешок.
И смотрят с удивленьем
охранники в глазок:
там призрак пустотелый
туда-сюда бредет,
и неправдоподобно,
что этот старец - тот...

Окажись Сталин в тюремной камере, он тоже стал бы похож на пустой мешок. Беспредельная власть наделяет ее вполне земного носителя магическим ореолом и колоссальной силой. Так некая материальная точка оказывается центром тяжести - она как бы уникальна. Так преображается тот, кто на смену ушедшего, становится вожаком в звериной стае. В нем не только открываются дремлющие до поры возможности, - к нему автоматически переходят типичные атрибуты архетипа. Словно в заранее существующую роль втискивается новый протогонист (со своими особенностями и при соответствующей режиссуре Судьбы).

6 марта.
Я понятия не имел о Сталине до десяти лет, хотя он царил в двух шагах от меня - по ту сторону Днестровского лимана. Когда пришла Советская власть, я не обратил на него особого внимания, зато увлекся самой идеей Революции угнетенных, идеей справедливого Нового мира. Впервые в истории! Правда, через год с небольшим страна первой в мире Революции терпит военное поражение, я вижу в румынских журналах карикатуры на Сталина - кровавого и страшного. А когда в итоге Сталин все-таки побеждает, я постепенно проникаюсь его величием - гипнотически действует на психику неизменность его побед, он всегда прав. С 49-го года я учусь в Москве и мечтаю увидеть Сталина. Никак не удается - всякий раз, когда прохожу с демонстрацией по Красной площади, его на трибуне нет. Помню, как-то гулял по улицам с моим польским другом, поэтом Рихардом Данецким, он сказал - есть слух, что Сталин умер, но это скрывают, вместо него - двойник. Я рассмеялся: исключено; смерть такого вождя - геологический сдвиг, смещение пластов, это не скроешь (кстати, и теперь нашелся сочинитель, лишенный воображения, который предположил, что настоящий Сталин был устранен еще в 1934 году, а действовать продолжал его двойник)... 1-го мая 1952 года я наконец увидел его. Я шел в четвертой или пятой колонне, уже подходим к Мавзолею, а на трибуне его опять нет, в центре между соратниками зазор и, кажется, видна тулья фуражки и дымок - присел, что ли, отдохнуть и раскурить свою трубку? Когда поравнялись - он возник! Видимо, я не заметил, как он встал. Вижу только вдруг - он. Вся площадь взревела от восторга. Небольшого роста в маршальской фуражке, он медленно стал помахивать полусогнутой рукой. Как сквозь марево - воздух зыбился от такого невероятного явления: он, так близко! Я был подхвачен общей горячей волной ликования, хотел помедлить, но какие-то люди, стоявшие цепочкой между колоннами, подталкивали - давай, давай проходи, не задерживайся. Удаляясь, долго еще выворачивал шею... Потом пытался в стихах запечатлеть и осмыслить это чувство массового подъема. Стихи давались чрезвычайно тяжело, я их бесконечно правил, переделывал (они так и не были завершены). Видно, в том пафосе (особенно после того, как меня чуть не исключили за рукописный журнал "Март") было нечто несвойственное мне, и я зря упорствовал, вымучивал форму...
Опубликовано же было другое сочинение. Я и Боря Никольский (ныне писатель, главный редактор журнала "Нева") приехали в Кишинев на практику в газету "Молодежь Молдавии". Был на исходе февраль 1953-го года, шла подготовка в выборам в Верховный Совет СССР. Тут Елена Бибилейшвили, главный редактор газеты, вызывает меня и говорит - можете ли вы написать стихотворение о Сталине как о всенародном кандидате? Прямо в номер. Даю два часа... Во мне взыграл спортивный азарт и я за полчаса накатал сочинение на тему, где, конечно же, была строка "Наш первый всенародный кандидат". Бибилейшвили просияла от удовольствия, тут же подписала стихи в набор, и они вышли в последний день февраля, накануне постигшего вождя удара. Ирония судьбы - вполне возможно, это были последние стихи о живом Сталине.
Смерть Сталина вызвала у меня какое-то лихорадочное возбуждение - мне было чрезвычайно интересно, что будет дальше (Такое же чувство исторического любопытства я испытал 22 июня 41-го года, когда узнал о начале войны). Мы с Борей тут же выехали в Москву... Почему-то запомнилось, как во время траурного митинга в Литературном институте с новой силой раздались всхлипы и рыдания во время речи Берия. Тому виной был его грузинский акцент...

МАЯКОВСКИЙ В ЮБКЕ

Не было сомнений, что смерть Сталина будет увековечена монументальным поэтическим произведением. Кто создаст его, кто откликнется на веление времени - Симонов, Твардовский, Кирсанов? Кто встанет вровень с Маяковским?
Но от великого до смешного - один шаг. В роли "Маяковского" почувствовала себя призванной выступить женщина с миловидным слегка приторным кукольным лицом, толстушка, коротышка, будущий прозаик, а тогда студентка Литературного института - Лидия Обухова. Для меня - Лиля.
На нее нашло вдохновение и она недели за две написала поэму на смерть Сталина, лесенкой, в духе Маяковского. И что-то получилось, поэму принял журнал "Октябрь". Близился звездный час Обуховой, через месяц-другой ей предстояло стать знаменитостью. Она мне читала поэму, просила помочь исправить отдельные места в верстке. Я любезно согласился, но сам обдумывал свои стихи - не о горе, а о том, что надо жить дальше. Я как бы спорил с Ниной, в которую был влюблен. Она безутешно плакала и рыдала, словно Сталин был ей дороже отца, погибшего в начале войны. Тогда и написались стихи "Девушка рыдала..." - Нина была шокирована, упрекнула меня в жесткости, взгляде как бы со стороны. Стихи не годились для печати в ту пору, но и после ХХ-ого съезда не годились - по другой причине...

Девушка рыдала, не смогла помочь:
Сталина не стало в мартовскую ночь.

Эхо облетело все края земли...
Выносили тело, в Мавзолей несли...

День пройдет, и сотый - странно ей - опять
засмеется кто-то, кто-то сможет спать,

и весна разбудит, двинет ледоход,
и цветенье будет - день пройдет, и год;

странно - завтра даже жизнь возьмет свое:
будет хлеб в продаже, хлеб - и для нее!

Так. Пока рыдала девушка без сил,
пекарь встал устало, тесто замесил,

не потупил взгляда, в горе не ослеп...
Мертвым слез не надо, людям нужен хлеб.

Владимир Луговской во внутренней рецензии на рукопись моего сборника "Разговор с любимой", пытаясь спасти это стихотворение, посоветовал заменить смерть Сталина смертью, например, матери. Увы, я клюнул на это, и стихи в таком виде появились в книжке. Много лет спустя восстановленный текст я с соответствующими комментариями опубликовал в журнале "Кодры"...
А поэму Лили вдруг сняли из готового в выходу номера. Поступило негласное указание ЦК: "хватит скорбеть"...
Я видел мертвого Сталина в Мавзолее рядом с Лениным. Он выглядел куда внушительней и свежей своего напарника. Запомнилось рябое лицо и крупные кисти рук. Я с острым любопытством смотрел на это тело.
Своеобразную балладу о памятнике Сталину, сброшенном в 1941 году румынами, восстановленном после войны и опять сброшенном после его смерти, я написал в романе "Лиманские истории" ("Свеча на сквозняке")...
Поражение победителя.

МАРТА, АЛЯ, ЛИЛЯ...

7 марта.
Сегодня по телеку слышал песню:

Все мы бабы - стервы,
Милый, Бог с тобой...
Каждый, кто не первый,
Тот у нас - второй...

Как было не вспомнить первокурсницу Марту Жучкову с ее стихами 49-го года:

Все мы немножко стервы,
идем по жизни вслепую.
Если есть он - последний ли, первый,
значит все хорошо, не тоскуем...

Стихи, естественно, остались неизвестными. И вот - через пятьдесят лет кто-то их придумал заново...

8 марта.
Лиля мне симпатизировала. Однажды я даже удостоился стихотворения - она вписала его в мой блокнот:

Кириллушка, Кириллушка,
Помаши мне крылышками.
А тому, кто там пришел,
- Под окошком хорошо...

А я тогда увивался за Алицией Жуковской, девятнадцатилетней полячкой, чертовкой, вызвавшей влюбленный переполох на нашем Парнасе - от Ильи Сельвинского и Владимира Солоухина до меня, грешного, и Федора Сухова. В канун Нового года я застрял в комнате общежития во флигеле Литинститута, где жили Алиция, Лиля, Машидат Гаирбекова, Весте Паас и еще кто-то - пять или шесть кроватей. Устали, прилегли отдохнуть, даже свет погасили. Я почему-то оказался рядом с Лилей. Позволили себе тихие полуплатонические ласки. Я помалкивал и прислушивался: что делает Алиция? А Лиля спросила: - Правда, это нас ни к чему не обязывает? Просто нам хорошо. - Правда. - сказал я.
Лиля окончила институт раньше меня и каким-то образом прижилась у Щипачевых. Ее полюбили, приютили. Потом вдруг Елена Викторовна Златова, жена Степана Петровича, выставила Лилю из дома и больше не хотела о ней слышать. Щипачев, как положено лирику, был влюбчив. Помню, как он в Кишиневе увлекся писательницей Лидией Мищенко, женой поэта Менюка и как он ее с букетом цветов встречал на Киевском вокзале в Москве. Очень был смущен, увидев, что вслед за ней из вагона вышли я и другие делегаты открывающегося съезда писателей...
Много лет спустя, после смерти Лидии Обуховой, Анна Вальцева, которая с ней дружила, рассказала:
- Говорили, ее судьба смолоду была несчастной. Дочь крупного военачальника, она лет в 17 оказалась в оккупированной Белоруссии и ее насильно отправили в дом терпимости. С тех пор у нее больное сердце... Она была очень домашняя, уютная и очень любила вышивать. У меня до сих пор вышитый ею платок...

ПОХОРОНЫ СТАЛИНА, МАРР И КАТЫНЬ

9 марта.
В этот день хоронили Сталина. Я (не помню с кем) пробирался к улице Горького, ничего не вышло, застряли где-то в Большом Гнездниковском переулке. И слава Богу. Могли и задавить. Правда, самое страшное происходило раньше, в дни так называемого прощания (никому не приходило в голову, что никакое это не прощание - просто из Колонного зала его перенесут в Мавзолей, где смотри - не хочу... Когда Ленин умер, могли думать, что его похоронят, как положено, потому действительно прощались навсегда, а в "увековечивании" тела Сталина сомнений ведь быть не могло!).
К старости Иосифа Виссарионовича невольно заносило в девятнадцатый век, он необратимо уходил из современности в свое зазеркалье - это хорошо иллюстрирует деталь, которую как-то подзабыли: он вдруг запретил танго и фокстрот, предписал советской молодежи танцевать па-де-катр, па-де-де и па-де-патенер... В школах (уже с раздельным обучением!) появились учителя бальных танцев... Уму непостижимо - вождь пролетариата стал насаждать дворянские ( и тоже западные!), по его воспоминаниям - "красивые" танцы царских времен. Он и был фактически царем, всесоюзным самодержцем. Сегодня нашлись кретины, которые утверждают, что он был "в душе" православным!...
Еще был для меня конфуз со Сталиным. Он выступил против Марра по вопросам языкознания, и его работа была моментально причислена к гениальным. А я был смущен. Дело в том. что курс языкознания у нас читал Александр Александрович Реформатский, умница и антимаррист. Он до Сталина твердил о неклассовой сущности языка (правда, при этом из осторожности Марра вовсе не упоминал, так что я даже не знал его имени!). Получалось, что Александр Александрович по крайней мере тоже гений. Он, конечно, торжествовал, ходил, задрав бороденку.
В 43-ем году при румынах я узнал о Катыни. Немцы развернули оглушительную пропагандистскую кампанию, факты были убийственные. Потом, когда советская пропаганда изо всех сил перекладывала вину на фашистов, я не поверил. Самым показательным было то, что наши после Нюренбергского процесса старались забыть о Катыни. Часто поминались Освенцим и Лидице, созвучная Хатынь, а о Катыни - молчок. Вопрос закрыт. Помню, я говорил об этом с поляками, которые учились у нас, мы понимали друг друга с полуслова (то же было и с Варшавским восстанием 44-ого года). Но, оказывается, я рисковал говорить не только с поляками. Несколько лет назад в печати Солоухин благодарно ссылался на то, что я первый в нем посеял сомнения касательно официальной версии о Катыни.

ПОВСЕДНЕВНОЕ

10 марта.
Захожу в книжный магазин на Тверской, встречаю там седобородого старичка, бывшего молодого поэта Владимира К-ва. "Вы слышали, что я развелся?" - считает нужным он сообщить мне. У прилавка беседует с читателями Мария Арбатова и подписывает им свою новую весьма откровенную книгу "Мне сорок лет". А я направляюсь в ЦДЛ на вечер альманаха "Стрелец". Сразу там натыкаюсь на Глезера, тоже постаревшего (ему сегодня 65!), с виду вялого, но по-прежнему неутомимого, непотопляемого хитрована. Вечер начался вполне прилично, были премированы Холин, Гандельсман, Василенко и Аннинский, пошли благодарные и хвалебные (в адрес Глезера) выступления, я тоже собирался почитать стихи, как вдруг вылез Яркевич и стал читать бесконечный отрывок из романа, где упорно повторялось слово "х.." (сбежавший, как "Нос" у Гоголя). Я заскучал и смылся. Дома, ужиная, слышу по телевизору: Дума предлагает восстановить гимн СССР, национал-большевики пытаются сорвать выступление Никиты Михалкова, напряжение вокруг Чечни растет, Степашин грозится заблокировать ее границы...
Сталин наделил власть стальным позвоночником, а хворый царь Борис сделал ее бесхребетной. ХХ-ый век в России - самый дерзкий и зверский (в рифму же - мерзкий?)...

11 марта.
Я, Римма Казакова, Леня Жуховицкий, Марк Кабаков и др. выступали на гидравлическом заводе им. Калинина. Я, Римма и Марк читали стихи, дарили книжки, потом было, конечно, угощение и выпивка. Мило, утомительно и небескорыстно (наши намекали на спонсорство).Умный, обаятельный директор - Михаил Григорьевич Кабаков (двоюродный брат нашего поэта) держит предприятие на плаву. Был гайдаровцем, говорит, потом понял, что Гайдар - блестящий макроэкономист, но не имеет практического опыта в экономике. Примаков законсервировал болезнь, но метастазы ползут...
Леня, как всегда, парадоксален в суждениях и горяч. Боже мой, как подумаешь, мы познакомились 50 лет назад. Он был правоверным комсомольцем, писал маяковчатые стихи, громил американский империализм и меня - за интимную лирику. Жил в самом сердце Москвы - возле Исторического музея. Он был в моих глазах настоящим сыном этой страны. Я не воспринимал его национальное происхождение, да и он, наверное, тоже. Атисемитизм заставил его почувствовать себя евреем, хотя какой он еврей? Русский писатель.
На моем 60-тилетии Леня не в первый раз вспоминал, что в 1950 году мы, переживая за Северную Корею, мечтали туда попасть - чуть ли не в разведчики попроситься... Правда, Леня не подозревал, что я ему слегка подыгрывал, как подыгрывал и Нине по этому же поводу (чудилось повторение испанской романтики тридцатых годов). К тому же я хорошо понимал, что не Южная Корея напала на Северную, а наоборот (это не мешало мне болеть за северян).

12 марта.
Заметил, что стал куда меньше следить за нынешними политическими играми. И ничего. Никакого ущерба. Обхожусь же я без информации из Румынии, скажем, или Молдавии. У политической злободневности мнимая значительность, в чем-то похожая на спортивные состязания. Кто кому гол забил... О, Господи, какой мусор! Я никогда не был футбольным болельщиком. Надо противиться информационным соблазнам. Праздным соблазнам (в рифму!). А существенное и так не пройдет мимо.

БРОДСКИЙ ПРОТИВ ТЮТЧЕВА

13 марта.
Бродский в беседе с Волковым говорит о Тютчеве: "...большего верноподанного отечественная словесность не рождала. Холуи наши, времен Иосифа Виссарионовича Сталина, по сравнению с Тютчевым - сопляки, не только талантом, но прежде всего подлинностью чувств. Тютчев имперские сапоги не просто целовал - он их лобзал." Неправда. Я как раз не так давно по радио "Диалог" рассказывал о Тютчеве и приводил выдержки из его писем и статей - удивительно резкие высказывания о Николае I-ом, о безобразиях и тупости режима. Вот хотя бы несколько слов Федора Ивановича из статьи "О цензуре в России":
"...жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет, без существенного вреда для всего общественного организма. <...> образуется пустыня и громадная умственная пустота, и правительственная мысль, не встречая извне ни контроля, ни указания, ни малейшей точки опоры, кончает тем, что приходит в смущение и изнемогает под собственным бременем еще прежде, чем бы ей суждено пасть под ударами злополучных событий".
Трезвые, проницательные, даже провидческие мысли. Но это - на фоне непоколебимой веры в Россию. Бродский путает веру с верноподанностью (он-то - без веры, потому так искаженно видит Тютчева. Или просто не читал его писем...). Конечно, Тютчев - государственник и сознание у него имперское, но ничего холуйского по отношению к власти у него и в помине нету. Стихи "Царь благодушный, царь с евангельской душою" написаны на смертном одре и не для печати, а в порыве личной благодарности - в ответ на намерение Александра II посетить тяжело больного поэта...

14 марта.
К своему дню рождения отнесся спокойно, то есть сознавал, что день такой наступил, но не чувствовал. Принимал гостей, как положено. Было их немало и все свои...

15 марта.
Интересно: хорошо помню, как отмечал в Москве свои двадцать лет (сперва пил пиво с румынами-сокурсниками в баре на Пушкинской, потом пошел к знакомой, которая пробовала меня зацапать, а я, свинтус, ушел с ее подругой...), но совершенно не помню, как отмечал девятнадцатилетие в Аккермане. Осталась ли в дневниках какая-нибудь запись? Ох, архив у меня обширен и сильно запущен, с ужасом думаю, что не сумею привести его в порядок. Судьба архива меня беспокоит. Он ( весьма неравноценный) нужен только мне и кому-то воображаемому, которому нужен я. Но таковой, боясь, не предвидится (у сыновей другой менталитет). Как же быть? Уничтожить не решусь. Скорей всего, слишком личную часть велю "закрыть" на определенное количество лет...

ПАНИН, СТАЛИН И НОВЫЕ РУССКИЕ

16 марта.
Дмитрий Панин в "Мыслях о разном" говорит: "Белое движение провалилось, потому что не было у него правильного взгляда на происходящее, уж не говорю - правильных идей; оно не имело правильных требований, правильных обещаний. Оно провалилось из-за убийственного лозунга о единой и неделимой России. Надо было обещать финнам, полякам, латышам, эстонцам, литовцам независимость, и с красной заразой в Петрограде и в Москве было бы покончено... Второй пример: крестьянский вопрос. Когда Белая армия приходила, начинали пороть крестьян, отдавать земли помещикам. Ведь это было совершеннейшим безумием, вершить это можно было лишь в умоисступлении. Но вершили. На том и провалились."
Увы. Белое движение не могло снять лозунг о неделимой России, не могло оставлять землю крестьянам и т.д. - не могло отказаться от своей природы. В этом трагизм (и абсурдизм) истории. Сейчас вот говорят, что сталинский режим хорош как модель управления страной. Важно лишь, дескать, не повторять ошибки (репрессии и т.п.). Дело не в "ошибках", а в самой природе тоталитарного режима. Я и сам говаривал, что Гитлер идейно обрек себя на поражение в войне. Если б повел другую политику на оккупированных территориях, то... Но тогда он не был бы самим собой. Вот и получилось. что свой сталинизм оказался "лучше" чужого гитлеризма. Легко умничать задним числом.

17 марта.
Сталин сумел обесценить понятия совести, порядочности, благородства, личной дружбы, верности слова, чести и т.п. Он внушил людям, что есть нечто высшее - интересы народа, партии, революции, преданность идее, воле большинства и т.п. Он воспитал принципиальных предателей, гордящихся тем, что переступали через "личное" ради "высшего". Это самое "высшее" оказалось ложью, отпало. И что же? Неужели тут же восстановились совесть, порядочность и прочие прелести? Ничуть не бывало и не могло быть. Укорененная способность к предательству осталась, и в "новых русских" обрела иное "оправдание" - ради бизнеса, ради дела, ради, черт возьми, собственных интересов! Я довольно близко соприкоснулся с тремя разными типами "новых русских". Всех их роднит одна черта - изначальное отсутствие порядочности. У прежних торгашей из поколения в поколение воспитывалась верность "купеческому слову". У воров тоже свой кодекс чести. А нынешние волчата, тридцатилетние новые русские, поражают меня врожденным этическим дальтонизмом. Видимо, неизлечимым. Полагаю, отмстится им. Но мне от этого не легче. Вначале горбачевской перестройки я был полон оптимизма, полон веры в людей. Достаточно освободиться от искусственных препон, и дело пойдет, думал я...

ЛАТИНСКИЙ АЛФАВИТ ДЛЯ МОЛДАВАН

Прочитал в "Известиях", что татары собираются перейти на латинский алфавит, но весьма смущены дороговизной этого предприятия. Вспомнил, как году в 89-ом я с Ю. Суровцевым были в Кишиневе, сидели в президиуме на собрании писателей, где горячо осуждался вопрос о возвращении к латинскому алфавиту. Противники выдвинули под конец финансовый аргумент - во сколько это влетит республике. Сумма оказалось угнетающей. Тут я встал и предложил:
- Если только в этом дело, то можно начать хоть завтра. Как? Очень просто. Переходить на латиницу постепенно. Например, журнал "Нистру" часть номера печатает латиницей. И газеты - которые захотят... Главное начать!
Раздались аплодисменты. Я получил из зала благодарную записку - от Мындыкану, -дескать, будет молиться за меня и мою семью.
Идея была подхачена, некоторое время оба алфавита действовали в Молдавии параллельно...

21 марта.
Ельцин терпит поражение в случае со Скуратовым, Бордюжа освобожден от должностей (почему-то жаль). Зюганов наглеет и рычит. В Косове ничего хорошего не получается, в Чечне покушение на Масхадова, во Владикавказе страшный терракт на рынке. Короче, "в воздухе пахнет грозой"...

КОМИССИЯ ПО ПОМИЛОВАНИЮ

Читаю дела приговоренных к смертной казни. Странно, что часто убийцами оказываются слесаря... Подробности порой жуткие. Например, двое договариваются ограбить и убить знакомых, приютивших их. Один идет приглашать их в лес, а второй в это время в лесу копает для них могилу... Еще: некий тип со своей сожительницей и гостем пьют. Гость остается ночевать, тип среди ночи застает того у постели сожительницы и убивает "соперника". Убитого расчленяют, часть употребляют в пищу, остальное сжигают. Тип на суде говорит, что он не ел человечину, это сожительница пожарила и кормила детей...
Якут убил четверых. Спрашивают его: за что? А! Эти двое обидели моих родителей. Я наказал их. - Врешь. Ты же убил потом и родителей. - Ну да. Я понял, что я человек пропащий, и мои родители этого не переживут. Я пришел, когда они спали. Я избавил их от горя...

БУЩИНСКИЙ

23 марта.
Вспомнил тетю Нину и Букшинского (или Бущинского) Николая Демьяновича. Он орал на нее по любому поводу, она сносила это с спокойной терпимостью (привыкла, как к больному). Меня по молодости лет ее терпение весьма удивляло и даже возмущало. Теперь я ее вполне понимаю.
Тетя Нина была по всем статьям старая дева, она сдавала комнату, одним из ее квартирантов стал и Николай Демьянович, потом, глядишь - и женился на ней (оба уже пожилые, я дружил с его сыном от первой жены - Шуриком). Он был из поляков, высокий худощавый, с вытянутым лицом, летом ходил в белом костюме и соломенной шляпе. Отличался порядочностью, чистоплотностью, но был мелкий деспот и тиран. Скаредный, педантичный. В сороковом году он торговал пирожными от какой-то румынской фирмы. Узнав, что русские высаживаются на берегу лимана, он первым делом поспешил туда с коробками пирожных. Быстро все продал за советские рубли и, разумеется, прикарманил выручку - хозяева уже давали дёру... На радостях угостил пирожными и нас с мамой. Книги хранил в девственной неприкосновенности, в шкафу, под ключом. Старые газеты складывал в аккуратную стопку и как оберточную бумагу продавал на базаре (у него ничего не пропадало). Он никогда не болел, было ему за восемьдесят, когда он после обеда вдруг коротко охнул и уронил голову на стол. Помер. Тетя Нина потом нашла в разных местах ( в конвертах, в закрытом ящике стола) немало купюр, о которых и не подозревала...

КАТАЕВ И ВРЕМЯ

Катаев цитирует Достоевского: "Что такое время? Время не существует, время есть цифры, время есть отношение бытия к небытию", - и восклицает: "Я знал это уже до того, как прочел у Достоевского. Но каково? Более чем за сто лет до моей догадки о несуществовании времени! ..."
Отношение бытия к небытию - штука весьма сложная. Время само по себе, конечно, не существует. Оно в физике - мера движения (это знали еще древние греки), но для живых существ (как для необратимых процессов) оно более чем сущностно. А еще есть вечность - непознаваемая, таинственная.

24 марта.
Примаков, недолетев до Америки, поворачивает обратно - натовцы решили бомбить сербов... Доллар растет, подскакивая. Ельцин пытается урезонить Клинтона...
Подумал: впервые за всю тысячелетнюю историю в России хозяин заранее сообщает о своем уходе - в будущем году выберут другого президента... Совершенно непривычная ситуация - хозяин сам себя лишает мистической оболочки власти. Тем самым он как бы уже отделился от нее. С ним уже не считаются, "хромая утка", а нового хозяина не видно. Как-то неуютно...

ФРИДА АНАТОЛЬЕВНА

Когда я работал консультантом по молдавской литературе в Союзе писателей, я через Беллу Залесскую ближе познакомился с Фридой Анатольевной - консультантом по литературе США. Она меня особенно зауважала после того, как я, будучи председателем месткома, пробил ей прибавку к зарплате за выслугу лет. Живая, компанейская - и сыграть на пианино и спеть всегда готова. Остроумная. деятельная, с виду независимая. С виду - потому что вышло так, что я стал заместителем председателя Иностранной комиссии, то есть ее начальником. Чуть ли не на второй день Фрида робко приоткрывает дверь моего кабинета и, подобострастно замирая на пороге, лепечет:
- Можно?
Я сначала думал. что она шутит, вскакиваю навстречу, усаживаю ее, ничего не помогает - ее словно подменили:
- Фрида, что с вами?
- Нет-нет, я понимаю, вы очень заняты, я лишь хотела сказать...
Вывести ее из этого состояния было невозможно. Я для нее был уже не прежний, я стал частью кабинета, источая какие-то потусторонние флюиды. Только через год, когда я перешел на работу в журнал, Фрида стала по отношению ко мне опять веселой, дружелюбной, непринужденной.
В ее поведении мне почудилось нечто характерное (генетическое?) для чинопочитания в России (я воспитывался иначе - у нас считалось неприличным менять свое отношение к сотруднику, который поднялся выше по служебной лестнице - некоторая приятельская бравада не мешала субординации).

КРЕЩЕНИЕ БУЛАТА, ИЛЬЯ КРИЧЕВСКИЙ

25 марта.
Звонила Оля Окуджава, благодарила за стихи о Булате (ей прочел Разгон по телефону). Был на вечере памяти Ильи Кричевского. И то, и другое связалось мыслью об условностях. Оля в Париже крестила умирающего Булата (мне Федотов сказал, что Булат был без сознания) и нарекла его Иоанном. Последнее меня покоробило: неужто можно помыслить, что Богу в таком исключительном случае важно есть ли имя в святцах или нет? К тому же для православных русских, грузин, румын - у церкви разные списки имен! А когда хоронили Илью Кричевского раввин Зиновий Коган столкнулся с дилеммой: была Суббота! Он решился (нарушил!) и сотворил обряд погребения. Всем запомнилась скрипка у могилы. Оказывается еврейские мелодии играл русский скрипач, друг Ильи. Еще деталь: существует фотография, где виден Илья Кричевский возле убитого Усова. То есть за несколько минут до гибели самого Ильи! Те трое погибших в ночь на 21 августа были: русский, татарин, еврей. Как нарочно.
Илья Кричевский вошел в Антологию русской поэзии "Строфы века", составленную Евгением Евтушенко. Вошел необычно, потому что его поэтическая судьба началась после трагического конца его жизни. Автор стал известен раньше своих стихотворений: его портрет, срезанный в углу траурной лентой, поплыл по улицам Москвы, и все узнали имя юноши погибшего в дни путча.
Так случилось, что Евгений Евтушенко во врезке к стихам Ильи Кричевского упомянул и мое имя, а его имя - во врезке к моим стихам:
"Именно у него в литературном объединении и занимался погибший при путче Илья Кричесвский, чьи стихи входят в эту антологию "
Нечаянно пересеклись наши имена...
21 августа 1991 года в поезде мчащемся в Москву, я услышал по радио о гибели молодых людей на подступах к Белому дому. Передавали - их было трое, двоих опознали, фотография третьего опубликована в "Московском комсомольце"... Через некоторое время, услышав имя третьего - Кричевский, я вздрогнул, будто кто окликнул. Имя настойчиво билось в моей памяти, но мне и в голову не приходило связать его с молодым поэтом, которого я знал. Мало ли похожих имен, да и верно ли расслышал? И только когда на меня глянул его увеличенный портрет, я все понял. Я зажмурился и совершенно отчетливо, словно в фильме, увидел, как Илья, стеснительно улыбаясь, открывает дверь в редакционном кабинете журнала "Юности", садится напротив меня, с доверчивым ожиданием смотрит прямо в глаза...
Илья весной 1991 года стал появляться на наших довольно многолюдных студийных занятиях. Я читал его стихотворения, помнил разговор о них - Илья по-доброму, охотно и, я бы сказал, жадно ловил все замечания. Он был очень восприимчив. Илья оставил в памяти лучик света, эхо чистого звука. Илья был лучше своих стихотворных опытов - это вселяло надежду на будущее.
Он мог быть поэтом, архитектором, художником. В армии его учили быть танкистом. Танк его и убил на улице Москвы...
"Свой" танк.


Стой, старый конь!
Три дороги и камень.
Прямо пойдем -
Там прикончат меня.

Напророчил... Пошел прямо навстречу судьбе и его прикончили...
Его стихи говорят о романтической душе, задыхающейся от отсутствия романтики. И вдруг - перелом. Танки на улицах столицы, - он не мог не оказаться там.
Я почему-то уверен, что той роковой ночью Илья вскочил на башню танка не в порыве гнева и ненависти, а на волне восторженной веры в неминуемость, близость победы: безоружные одолевали вооруженных.
Эйфория и смерть...

РУМЫНСКИЙ РОМАНС

26 марта.
На выставке Николая Гуцу пела Стелла Аргату - с удовольствием слушаю ее в третий раз. Румынский романс:
Ты обними меня,
переломи меня,
а хватит сил - закинь на небеса! ( так можно перевести).
И народные молдавские песни и румынские романсы, кроме щемящей ностальгии, возбудили во мне и чувство вины - я в стихах никак не выразил свою любовь к румынской культуре. У Ю.Кожевникова, скажем, целый цикл о Румынии, а у меня? Может, потому что у Кожевникова в душе Румыния "гостила" - была дорогой гостьей, у меня же - два "я", русское и румынское, что не пересекаются, а переключаются с одного на другое, как при раздвоении личности. Уезжая из дому в Румынию, я начисто отключаю свою русскую ипостась, словно возвращаюсь домой. Короче - живу на два (или на три) дома. Как перелетная птица (есть у меня такое стихотворение)...

ЧАУШЕСКУ

27 марта.
Поездки в Румынию были и своеобразными возвращениями в сталинское время. То, что у нас кончилось, в Румынии еще долго продолжалось - в основном в виде культа Чаушеску, явно зашкаливающего и потому нелепого. Помню, за месяц до его падения я наблюдал за ним по телевизору. Он на съезде, картавя, читал очередной трафаретный доклад. В нужном месте раздались аплодисменты, "переходящие в овацию" (включалась и соответствующая фонограмма). Чаушеску по-детски вдруг весь просиял - он искренне упивался рукоплесканиям, впитывал их как наркотик. Я понял тогда, что он уже больной, начисто выпавший из реального мира. Мои друзья Майореску, Симион откровенно говорили о невыносимости его правления, Григореску жаловался, что из-за него страна больная. Я утешал их, уверял, что это скоро кончится...
...Году в 1971 я был в Бухаресте на встрече руководителей союзов писателей социалистических стран. Чаушеску устроил прием во дворце Республики. Делегации собрались в зале, перед нами была стена, расписанная портретами всех румынских воевод и королей. Оттуда и вышел Чаушеску, первым делом подошел к советской делегации (Г.Марков, В.Озеров, А.Чаковский, О.Гончар, К.Воронков и я), пожал всем руки. Обменялись несколькими фразами. Марков сказал:
- У нас, как и у вас, литература помогает делу партии...
Чаушеску, скосив глаза в сторону и по-наполеоновски прижимая к груди согнутую правую руку, откликнулся:
- Да. Но и партия помогает литературе.
Марков продолжал:
- У вас, как и у нас, появляются все больше и больше хороших произведений...
Чаушеску тут же опять "закруглил":
- Да. Но мы никогда не будем довольны. Потому что предела хорошему нет!
Он отчеканивал слова, словно высекал их на мараморе, явно радовался афористическому стилю, приличествующему гению Карпат. Он говорил для истории, для вечности.
Писатель Самсон Шляху, мой кишиневский друг, рассказывал, что в конце тридцатых годов он (в ту пору Шлейзер) принимал в УТЧ (румынский комсомол) молодого сапожника Николае Чаушеску. Малограмотный олтянский парень с глазами волчонка...
- Знал бы я, какие он будет выкидывать коленца... - сокрушался бывший подпольщик.
За несколько месяцев до гибели Чаушеску в сентябре 1989 года я "накаркал" стихами:

Чаушеску, все равно
ты умрешь, как не бесись,
надоел ты всем давно.
Гонишь в дверь - влетит в окно
жизнь, жизнь, жизнь!

От того, что сбылось - и так скоро! - неприятное чувство.

28 марта.
Продолжается бомбардировка Сербии. Странно закольцовывается двадцатый век. Вначале - конфликт на Балканах и - в конце... Никогда бы не подумал, что Югославию постигнет такой раздрай. Когда я впервые там был в семидесятых годах, она произвела на меня впечатление крепкой и процветающей страны, обогнавшей так называемый соцлагерь... А в позапрошлом году (уже в маленькой Югославии) на меня повеяло чем-то устаревшим, совковым. Теперь - страшное дело! - какой-то академик серб выступал по "Народному радио" с чисто фашистским бредом (славянство - извечное добро, остальное - сатанинское зло), "наши" ему подпевали: дескать, третья мировая война уже началась, это пролитие христианской крови сионистским заговором во время Великого поста, надо подниматься на борьбу с американскими агрессорами и т.п.

29 марта.
Новое поколение с легкостью необычайной судит о сталинских временах. Я бы спросил: - Где вы были тогда? А, вас еще не было? Значит, вы были нигде. А я был тогда и там. Так узнайте от меня кое-то. Между взглядом "изнутри" и "извне" громадная разница. Вы скажете - "советский тоталитаризм" и будете, несомненно, правы, я согласен. Но как передать, что при этом я лично ничего худого от советской власти не видел. Я в сталинские годы встречал больше хороших людей, чем плохих, и советская власть оборачивалась ко мне чаще доброй стороной. Например, я, провинциальный бессарабский юноша, пишущий стихи, был принят в московский Литературный институт, который мог существовать только благодаря советской власти с ее установкой (пусть и весьма противоречивой) на поддержку талантливой литературной молодежи. Не было у меня никакой протекции, никаких рекомендательных писем, просто я послал тетрадку стихов на творческий конкурс. У меня уже был диплом Учительского института, государство вполне могло сказать - иди, работай в школе, не буду я больше на тебя тратиться... Да и потом мне дважды давали квартиру в Кишиневе, потом дали и в Москве. Я не делал партийной карьеры, не выслуживался. Просто чувствовал, что мои способности востребованы. Относясь лояльно к советской власти, я тем не менее сохранял и отстаивал свое свободомыслие. Видя пороки режима, я уповал на исправление, улучшение социализма, был сторонником хрущевской оттепели, горбачевской перестройки и, наконец, гайдаровских реформ. Теперь лишь мой оптимизм пошатнулся. И годы мои истекают, и для нынешнего уклада я не очень-то пригоден. Печально, хотя вовсе не собираюсь сходить с дистанции. Буду делать свое дело. Тихо верю, что я кому-то в будущем понадоблюсь, что кто-то услышит меня также, как я слышу моих предшественников - летописцев, сочинителей.

30 марта.
Мы теперь смеемся над хрущевским лозунгом "Догнать и перегнать Америку...", но все было не так просто. Джон Кеннеди в 1961 году сказал Гарольду Макмиллану про нас: "Их экономика энергично развивается, и они скоро обгонят капиталистическое общество в борьбе за материальное благосостояние". И Макмиллан с ним согласился (это было вскоре после полета Гагарина)...
Продолжаю читать Панина. Я ожидал большего. Мешает мне в нем какой-то эгоцентрический сдвиг. Не мой мыслитель.
Сегодня на заседании комиссии по помилованию вдруг вспомнил, как я, будучи студентом Литинститута, подрабатывал в Прокуратуре переводами писем румыно-молдавских заключенных к товарищу Сталину. Совершенно не помню, кто мне это устроил, сколько это длилось и почему прекратилось...

СОЦИАЛИЗМ ПРОТИВ КОММУНИЗМА

31 марта.
Вдруг потеплело, - резко, словно перескочили из зимы в лето. Хожу разморенный, нетрудоспособный... Дела не двигаются или срываются. Уговариваю себя относиться к этому поспокойней и как бы свысока. Пожалуй, удается. В Думе опять драка. Семаго и, кажется, Шандыбин напали на Юшенкова. Но дело не в самой безобразной сцене, а в том заряде ненависти, который распирает нынешних коммунистов (Говорухин любит повторять, что он никогда не был членом партии. Что с того? Дай ему только власть...). Нынешние коммунисты - это накипь, ядовитый осадок. При Горбачеве партия разделилась на два антагонистических крыла (о "середине" - разговор особый). Затем (после распада КПСС) одни члены партии стали демократами и либералами, другие - шовинистами, имперцами. Это совершенно разные человеческие типы, видно за версту. Например, Чубайс и Анпилов. Лицо и морда. Я и раньше, при так называемом единстве партии, всегда остро чувствовал свою несовместимость с "нутряной", антикультурной, антиевропейской породой в ее среде.
Расхожие выражения "социалистические страны", "коммунистические страны" как бы накладывались друг на друга, совпадали. А не пора ли решительно развести эти понятия? Вернуть социализму и коммунизму (социал-демократии в отличие от марксизма-ленинизма) их истинный смысл?

Говорили, коммунизм - это извечная мечта человечества, жажда справедливости, свобода от национального и социального угнетения. И т.д..
Но это социалистический идеал, и движение к нему совершается во всех развитых странах, притом довольно успешно.
А коммунизм - это нечто качественно совершенно иное. Это теория насилия, разжигания классовой борьбы, гражданской войны, это диктатура "пролетариата", мировая революция, тоталитарный строй, атеизм, отрицание частной собственности. И т.д..
Когда человек верит, сколько не обманывай его, он будет твердить: сегодня не получилось, но завтра обязательно получится. Не в эту пятилетку, так в следующую. Только бы не мешали мировой империализм, враги народа, спекулянты, вредители, бюрократы и перерожденцы.
Верили: вот победим белых и заживем. Вот уничтожим троцкистов и бухаринцев - заживем. Вот раскулачим мироедов... Вот победим фашистов... Вот разгромим космополитов, вейсманистов-морганистов, кибернетиков... Разоблачим врачей-вредителей, ревизионизм... Разоблачим культ личности, преодолеем субъективизм-волюнтаризм, застойный период...
Так жили семь десятилетий. Добро и зло менялись местами, как теперь их выделишь в чистом виде? Так и остаются: правда круто перемешанная с обманом, победы с поражениями, слава с позором, достижения с преступлениями, свобода с колючей проволокой...
Однако в эмоциональной памяти утопия резко отделяется от невозможности ее "внедрения в жизнь". Утопия, как наркотик создает иллюзорный мир, тянет к себе, затягивает. Не дашь - начинается ломка.
Многим (старшим) трудно отвыкнуть от мечты, от первой страны социализма, маяка человечества, ядерной и космической сверхдержавы. От нового человека, всепобеждающего учения, нерушимой дружбы народов, перевыполнения планов, удовлетворения постоянно растущих потребностей, счастливого пионерского детства, комсомольских путевок, новой общности советских людей, монолитного единства партии и народа.
А ведь можно жить нормальной жизнью в нормальной стране. Без передовой теории, без вождя или генсека, без райкомов, райсоветов, без надзора, указаний, без борьбы за мораль, урожай, светлое будущее...
Как живут в какой-нибудь Щвейцарии, живут частной жизнью, никакой общественный строй не планируют и... не нуждаются ни в какой государственной сверхзадаче. В этой самой Швейцарии нет даже швейцарского языка. Не говоря уже о США, где нет единой идеологии, единого вероисповедания и титульной национальности...
Никто по теории не строил феодализм или капитализм. Если социализму суждено будущее, то и он "построится" естественно, самим ходом истории. Но не путем уничтожения одного класса другим, уничтожения религии, свободы слова, частной собственности, рынка.
Однако жизнь трудна, противоречива, и бедные души, привыкшие преодолевать трудности только ради великой мечты, преданы сейчас тоске. Острой сосущей жажде идеологического опиума. Скажем прямо: они страдают от жажды обмана
Увы, надо привыкнуть к длительной будничной работе, зато будет мир для наших детей и внуков, будет жизнь, "как у людей". Впервые за всю историю России у нас есть свобода слова, печати, есть возможность разобраться в наших болезнях и выздороветь.

"ПЯТЬ ТОЧЕК НА КАРТЕ" И РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ

1 апреля.
В определенной мере моя повесть "Пять точек на карте" имела успех. Кроме публикации в журнале, была трижды издана, получила хорошие отзывы критики и читателей. Ион Друцэ был, можно сказать, в восторге (он прочитал эту вещь в еще незаконченном виде и оказал моей первой попытке прозы большую моральную поддержку). Потому я был удивлен, когда Семен Александрович Ляндрес (в свое время бывший секретарем Бухарина в "Известиях" и отсидевший энное количество лет, отец Юлиана Семенова) вдруг сказал мне по прочтении повести:
- Слукавили вы, батенька!
Я не понял. И только через много лет стал догадываться, почему он так сказал. У него была другая оптика и от меня (зная меня и любя!) он ожидал большей смелости. Я же сознательно выбрал политически безопасный ракурс, перенес действие в послесталинские годы, но до ХХ-ого съезда, изобразил упоенного своей молодостью студента, что оправдывало особенность его восприятия жизни. Правда, я и осудил его через максималистскую требовательность Оли. Я был уверен в ее правоте, похожей на правоту тургеневских героинь. Оттого я еще больше удивился, когда Мирра С. (умница, личность независимая) возмущенно и презрительно "заклеймила" Олю как слепое порождение комсомольской зашоренности, назвала ее бесчеловечной дурой. "Ваша Оля - идейная, она не умеет жалеть, понимать и прощать..." Опять же я не согласился, подумал, что Мирра так говорит, потому что ожесточилась, оставшись незамужней и бездетной (она как-то мне призналась: "Понимаете, я чувствую, как мощный электрический заряд моих предков, как молния. через меня ударяется в землю и уходит в нее навсегда"). Теперь я думаю, что у Мирры была другая оптика, потому что она из еврейской семьи. А у русских женщин все-таки есть общая черта (при всей их самоотверженности и жертвенности) - потребность страдать, мучить себя и любящих их. Моя мама была армянкой, я достаточно хорошо знаю румынок и бессарабских женщин всевозможного этнического происхождения. Ей богу, все они легче, нет в них иррациональной достоевщинки.
Разгону сегодня 91 год, дай Бог ему здоровья!

СУД НАД КОСТЕЙ СЕМЕНОВСКИМ

2 апреля .
Скуратова опять сняли. По какой-то боковой ассоциации вспомнил "дело" Семеновского. Известный в Кишиневе поэт и забулдыга, он спьяну обругал соседку через дверь (почему-то ночью ломился к ней). Она пожаловалась в милицию, и вот на Костю Семеновского завели уголовное дело. Мне как председателю русской секции Союза писателей Молдавии предложили быть на суде его общественным защитником. Я с удовольствием согласился - дело пустяковое, весьма мелкое хулиганство, Костя отделается штрафом либо 15 сутками... А не тут-то было. Судья сходу начала меня резко прерывать, перешла в наступление - дескать, вы в своей организации проваливаете воспитательную работу и т.д. Дело, вижу, принимает крутой оборот. Похоже, всё предрешено. И действительно - Косте дают два года и берут под стражу в зале суда. Что такое? За что? Я бегу к Лупану, председателю СП, поэту, которого и Костя переводил, а главное - депутату Верховного Совета СССР.
- Андрей Павлович! Помогите - произвол, беззаконие!
Возмущенный Лупан отправляется по инстанциям, возвращается тихий и скорбный:
- Кирилл, он отсидит.
- Почему?! Он же ничего такого не сделал...
- Его не за это судили. Он, оказывается, месяц назад дал пощечину второму секретарю ЦК комсомола, когда тот сделал ему замечание, почему он расселся на ступеньках горкома... Тут ваш подвыпивший Семеновский и дал волю рукам... Не будет же секретарь с ним судиться!
И Костя отсидел в Крикове год с хвостиком. Я его навещал...

ПОДЛОГ АРМАЛИНСКОГО

3 апреля.
Случайно попала в руки книга Давида Баевского "Парапушкинистика", где полный свод полемики вокруг сочинения М. Армалинского "Тайные записки Пушкина 1936-37 годов". Нашел там и свою реплику ("Книжное обозрение" 1994). Увы, корыстная провокация Армалинского удалась. Том "полемики" словно свидетельствует о действительном споре. Но спора никакого нет. Ни одного довода в пользу Армалинского. Все сводится к тому, что в России нет смелых издателей и т.п. А дело ведь простое. Текст Армалинского можно печатать, но только - как его сочинение! Если бы сразу это сделали - затея лопнула бы.
4 апреля.
Вечером Таня Кузовлева сказала: умер Феликс Чуев. Он был ее первым мужем... Феликса я знал с его школьных лет в Кишиневе. Славный чистый паренек, сын летчика. Кто бы подумал, что он станет упертым поэтом-сталинистом? От него останутся, пожалуй, лишь честно записанные беседы с Молотовым и Кагановичем.

ЕЩЕ О "ПЯТИ ТОЧКАХ..."
Возвращаюсь к своим "Пяти точкам..." Олег Смирнов в тогдашней "Молодой Гвардии" принял повесть на ура, дошло до верстки, я прочитал и укатил в командировку. Вдруг телеграмма от Нины - повесть снята. Срочно возвращаюсь - весь номер сброшен, Смирнов снят (дело было в 63-ем году, когда Хрущев разгромил творческую молодежь). Пришлось побегать по инстанциям. В ЦК комсомола через Лавлинского попал к Верченко и, кажется, к Камшалову. Первого запомнил как молчаливо уклончивого, второго - как шустрого бодрячка, посоветовавшего заменить румына на молдаванина, а полячку на белоруску ("зачем трогать представителей народной демократии?"). Я не согласился и отправился в ЦК партии, был у Трифоновой. В конце концов повесть через три месяца набрали вторично и она (кроме одной "морально сомнительно сцены", которую я в книге восстановил) все-таки вышла. Что до "лукавства", то я действительно смягчил конфликт. Вместо того, что пришлось пережить мне (история с журналом "Март"), я сочинил недоразумение с "отцовством"... И, к сожалению, неожиданно попал в точку (узнал гораздо позднее!).

ТИБЕРИЙ УТАН
Мой однокурсник, румынский поэт Тибериу Утан, как и мой Санду, заделал ребеночка в Москве (этот ребеночек стал художником, а бедный Тиби, отрекшийся от него, сначала сделал карьеру в Бухаресте. потом спился и недавно умер). Не понимая, что я делаю, я подарил повесть Утану, приехавшему в Москву, и снабдил его еще пятью экземплярами для наших друзей в Бухаресте, выпускников Литинститута. Никто ничего не получил. Я не простил этого Тиберию. Через несколько лет при случайной встрече у моря под Констанцей он пытался заговорить со мной - я остался холодным. Больше его не видел. Он не был, конечно, героем (Григореску, например, не отрекся от своего сына от Лены А.) , но и я хорош. Слышал ведь что-то про его роман с лаборанткой кафедры творчества, высокой носатой еврейкой (забыл ее имя), но никак не связал со своей повестью - я ведь знал, что я все придумал: прототипом Зины была Марта Жучкова( она - уже будучи Тучковой - по иронии судьбы стала редактором моей повести в "Советском писателе"), у которой с Тиби, кроме флирта, ничего такого не было!

5 апреля.
Тибериу Утан был первым румыном, которого я встретил утром в коридоре Литинститута 1 сентября 1949 года. Лобастый высокий юноша, хорошо одетый, с красивым нервическим лицом. Поэт и внешность поэта. Я обрадовался ему, возможности говорить по-румынски, нахлынули воспоминания. Сказал, что я бессарабец, что помню Румынию. Он остудил мой пыл:
- То была несчастная страна!
Я так не думал. Потом понял, что он пуганный. Через много лет, в 1965-ом мы встретились в Бухаресте, я был у него дома. Он был уже директором издательства, принял меня радушно, но потел от напряжения. Затем он приезжал в Москву, был у меня (я жил тогда в Марьиной роще), напился, лег поспать, но я заметил. что он исподтишка наблюдает за мной (я это описал в "Лиманских историях", передал деталь Ремусу Корня). Жаль. Был способный поэт, не реализовался из-за отсутствия стержня, теперь забыт. С остальными (Майореску, Григореску, Симионом, Сэлкудяну, Домокошем) я встречаюсь и дружу нормально все эти долгие годы.
По воле судьбы с Утаном связана моя первая публикация в центральной печати. Я перевел его стихотворение о Сталине, и оно было опубликовано в "Огоньке" к 70-летию вождя. Я получил 500 рублей, по тем временам огромную для меня сумму. Заведовал поэзией в журнале Кудрейко, тот самый, которого Маяковский... Я дивился его моложавости. Кудрейко бодро при мне отредактировал мой перевод, для простоты почему-то убрал рифмы в первой и третьей строке... (Получив гонорар, я первым делом направился в столовую, но по дороге зашел к комиссионку и... купил скрипку.)

ФИЛОСОФ ШИМАНОВ

6 апреля.
Когда-то, лет двадцать назад я услышал, что доморощенный философ Шиманов предлагал Советской власти соединиться с православием и таким образом выжить. Идея показалась мне абсолютно курьезной. О ней напомнил мне Дмитрий Панин, посчитавший нужным обстоятельно возражать Шиманову. И я с удивлением обнаружил, что в нашей действительности именно эта противоестественная идея оказалось воплощенной в жизнь. Конечно, получилось совсем не так, как думал Шиманов. Все это произошло после Советской власти. Но все-таки произошло - гуляет в наших кущах православно-коммунистический кентавр.

ПРЕДСКАЗАНИЕ ЭРНСТА ГЕНРИ

Говорят, Эрнст Генри еще в 1938 году предсказал не только нападение Гитлера на Советский Союз, но и сам план Барбаросса и события 1941 года. Я нашел книгу Генри в библиотеке Семена Абрамовича Гуревича. Увы. Ничего подобного. Генри (или Семен Ростовский, а на самом деле - Леонид Аркадьевич Хентов из Витебска - со слов его сестры, которая принесла в "Юность" какой-то юмор в переводе с английского) так вот, Генри полагал, что Гитлер вместе с Польшей (?!) нападет на нас, будет разбит в пограничных боях, в Германии разразится пролетарская революция, сметет фашистских правителей и т.д. Правда, была и карта, на которой значились направления трех ударов - на Москву, на Ленинград и на Украину. Но такие удары запланирует и пятиклассник, это первое, что приходит в голову. Война произошла совсем не по Генри, но произошла все-таки...
Я был знаком с ним, попытался напечатать его рецензию на книгу нашего шпиона Кима Филби, но цензура в последний момент сняла материал с номера (почему - осталось неизвестным). Потом я как-то отклонил его рецензию на скучную книгу Шахназарова ("Скучная?" - страшно изумился он - автор тогда работал в аппарате ЦК). Однажды, я чуть не сплоховал: Генри обедал в ЦДЛ с мальчиком лет десяти, я хотел сказать "какой у вас славный внук!", но помедлил, и слава Богу - это был его сын. Семен Николаевич обзавелся молодой женой, которая, говорят, стала над ним измываться, отравила ему последние годы жизни.

7 апреля.
Умерла Нина Александровна Вельмина, скульптор, мерзлотовед, литератор, - я познакомился с нею у Анастасии Ивановны Цветаевой. Года за два до смерти перебралась на новую квартиру и так и не распаковала вещи - сил уже не было. Успела издать роман за свой счет в количестве 400 экз. Прилично написанный, но кто будет читать? Грустная, одинокая старость, быстро прогрессирующий склероз, но цепкая память на давние проявления внимания или невнимания к ней.
Ее одинокая смерть вызвала перекличку со смертью Вирджила Теодореску, румынского поэта, авангардиста тридцатых годов, ставшего при Чаушеску председателем Союза писателей и членом Великого национального собрания. Он по инерции продолжал формальное поэтическое бунтарство, что выглядело несколько комично при его официальной (официозной) роли. Он был, как большой ребенок. С моей помощью вышел его сборник в Москве (я его знал с шестидесятых годов, когда ездил с ним и с Ниной Касьян на Пушкинские дни в Новгород, Псков и Михайловское). Освобожденный от всех должностей, он умер в полном одиночестве и, говорят, после его смерти обнаружили лотерейный билет, по которому он выиграл автомобиль. Вот "повезло"!

КОСТЮМ МОЕГО ДРУГА

8 апреля.
Мой первый гонорар за румынский перевод связан с приключением, записанным в рассказике "Скрипка". А с другим гонораром случилось вот что. В институте я, конечно, расчирикался, расхвастался - дескать, разбогател, куплю себе шикарный костюм. Едва я успел вернуться в общежитие, как ко мне заявился мой румынский друг, студент Г. со свертком:
- Кирилл, дорогой, мне больно смотреть в чем ты ходишь. Вот костюм, который я могу продать только тебе, потому что каждая его пуговичка пришита моей женой, Миорицей. Я так буду рад, что именно ты будешь носить его...
И т.д. и т.п. Короче, вышло так, что он решил меня осчастливить и я должен быть ему благодарен по гроб жизни. Я, чуть ли не до слез расчувствовавшись, взял сверток, отдал ему весь гонорар, и он скрылся в ночи. Оставшись один, я стал примеривать костюм и - о, ужас! - я в нем утопал. как в мешке. Костюм был совсем не по мне. Мне было неловко и стыдно возвращать костюм владельцу, я пошел по общежитию, ища кому бы сбыть товар. Вдруг меня настигает Г.:
- Кирилл, дорогой мой, что ты делаешь! Это же костюм, где каждая пуговка... Я мог только тебе его продать. Для меня совершенно невыносимо. что кто-то чужой... Если тебе не подходит, давай обратно!
Я с радостью даю. Он аккуратно заворачивает костюм и опять исчезает. Я вздыхаю с облегчением и только потом начинаю соображать, что я остался и без костюма и без денег. Утром в институте я осторожно заговариваю об этом с Г. Он обнимает меня:
- Да не беспокойся ты. Это всего на пару дней. Мне сейчас позарез нужны деньги. Потерпи малость.
Пришлось потерпеть месяца два, все кончилось благополучно. Правда, Г. мне потом по секрету поведал, что попал в переделку. Он погулял с одной москвичкой и она с него срочно потребовала деньги на аборт. Куда было деваться? Уплатил ("спасибо тебе!" - то есть мне). Однако у этой благополучно завершившейся истории был еще постскриптум. Спустя полгода каким-то путем Г. узнал, что вышеупомянутая девица его надула. Никакого аборта ей не требовалось. Просто она смекнула, что студент-иностранец струсит и немедленно выложит денежки...

ОПЯТЬ ПАНИН

9 апреля.
Панин так оценивает ситуацию в первые годы "перестройки": Надо сказать советским людям, говорит он, что: "Мы потеряли восемьдесят миллионов. Среди них были лучшие люди. Мы же стали людьми второго, третьего сорта. Очень много среди нас сломленных, неуравновешенных, нервнобольных, пятнадцать-тридцать процентов психически больных. Огромен процент пьяниц. Личность человека повреждена. Какая-то неполноценная психика у людей, потому что режим сделал все, чтобы разрушить личность. Имеется несколько миллионов стукачей и ретивых дружинников-карьеристов среди членов партии и комсомола. Груз настолько тяжелый, что мы не можем взирать на себя как на полноценных людей". И добавляет: "...для такой демократии, как на Западе, требуется определенный уровень людей, их понимание свободы, умение уважать друг друга, веротерпимость. Всего этого у нас нет, все это у нас вытравлено, выкорчевано".
К сожалению, я этого тогда не понимал, я был во власти иллюзии, что Россия после всех страданий набралась ума и что достаточно дать ей право на выборность и гласность, свободу инициативы и рыночных отношений - и всё встанет на свои места, страна получит естественное развитие. Только несколько лет спустя я с удивлением услышал от Булата Окуджавы, что у нас "больное общество", я это запомнил, все время думал об этом и далеко не сразу согласился. Панин поварился в народной гуще, прошел через лагеря, а я только теперь вижу народную изнанку через сотни дел в комиссии по помилованию...

АНДРЕЙ ПОПОВ

10 апреля.
Умер Андрей Леонович Попов на 81-ом году жизни. Колоритная фигура. Сын известного врача родом из Аккермана, он с огромной энергией до распада СССР пропагандировал отца как создателя советского Красного креста. Сам был в каких-то таможенно-энкаведешных чинах (молчаливая первая жена была разведчицей), в квартире музей всяких раритетов (не от конфискаций ли?), был почему-то другом Николая Глазкова, переписывался с ним стихами (уровень Попова - вполне любительский). Гордился тем, что передал в аккерманский музей величайшую ценность - альбом Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской. Я осмотрел его. Никакого указания на хозяйку - просто альбом того времени. Потом Попов, обидевшись на музей, изъял альбом. В Одессе был опубликован материал против него - он долго тягался с автором фельетона. Педант, с претензией на литератора.. С большим трудом я, хорошенько переписав, опубликовал в "Юности" одну его рецензию. Нумизмат, но больше разбирался в связях, ценах, чем в монетах и истории.
С ним связана любопытная абберация моей памяти. Он попросил меня посетить дом в Аккермане, где был музей его отца и где на чердаке была найдена пачка ленинской "Искры"( я на этих газетах видел бледный штампик одесского музея - подумал, что оттуда они и взяты, а не обнаружены на чердаке). Мне точно запомнилось, что это был дом, где жила моя соученица Галя Хильченко и где я бывал неоднократно, гулял, танцевал, вертелся вокруг Зины... Так вот. Лет через пять Попов, узнав, что я буду в Аккермане, попросил проверить - не закрыли ли музей новые власти. Подхожу к дому Хильченко - никаких следов музея. Начинаю спрашивать, мне говорят, он тут и не был никогда. Музей через несколько домов (сейчас временно закрыт)... До сих пор удивляюсь. Скорей всего произошло вот что. Попов мне в Москве объяснил, что этот дом расположен наискосок от музея по Пушкинской и я мысленно увидел дом, где жила Галя. Эта первая картина оказалась ярче действительной, заместила ее. То же произошло и с памятником Хрущеву работы Э. Неизвестного. Мне сначала рассказали - я мысленно увидел. Потом побывал на Новодевичьем, но со временем воображаемая картина осталась в памяти, а действительная исчезла. Потому, когда я с сослуживцами из "Юности" пришел на могилу Полевого (была годовщина его смерти) и вновь решил подойти к памятнику Хрущеву, то я поразился: памятник "заменили"?! С трудом меня убедили, что он всегда был такой (в моей памяти остались две низкие плиты - белая и черная, вроде раскрытой книги, где на линии их соприкосновения в середине бронзовая головка Никиты Сергеевича. А на самом дела - две высокие разноцветные плиты, соединенные крупными зубцами, голова Хрущева - на две трети высоты)...
А еще таинственней следующий случай. В редакции я листал книгу. В ней было сказано, что Георгий Иванов с Одоевцевой в 1957 году оказался в богадельне - и внизу страницы фото, он и она слева на фоне этого дома. Через некоторое время, я решил вернуться к упомянутой фотографии, но ее не оказалось нигде! Я глазам не верил. Стал методично переворачивать страницу за страницей - никакой такой фотографии и в помине не было. Неужели мне это так ярко вообразилось?

ИНОПЛАНЕТЯНЕ И ВЕДЬМА

С Ниной Александровной Вельминой тоже связан казус. Она утверждала, что видела инопланетян. Спускалась с холма на лыжах, вдруг увидела впереди, там, где лыжню пересекала перепаханная полоса, две крупные женские фигуры с квадратными плечами. Наклонилась, поправила крепления, поехала дальше и, поняв, что миновала то место, оглянулась по сторонам. Никаких женщин! Место было открытое, они не могли уйти, скрыться. Консультировалась с уфологами, те подтвердили, что это инопланетяне, явление типа номер такой-то... Я же дал свое объяснение: она отвлеклась, не заметила сколько времени прошло, пока она возилась с креплением. Иначе она не забыла бы про удивившие ее фигуры на пути (спохватилась ведь только проехав то место!). Женщины просто успели уйти... Вельмина сильно сердилась и не соглашалась. А я сослался на случай из собственной, как говорится, практики:
Утром иду к Белорусскому метро, впереди стройная девушка в желтом платье и длинной золотой косой. Интересно, как она выглядит - подумал я. прибавил шагу, обошел ее сбоку: хороша, весьма хороша! Пошел следом. Она - вниз по эскалатору, между нами какие-то люди, я пробираюсь, выглядываю - нет ее нигде! Куда она могла подеваться? С эскалатора же не спрыгнешь... Наваждение какое-то....
В великом смущении прибываю в редакцию, рассказываю друзьям об этом таинственном происшествии. Скорей всего - я в толпе перед эскалатором замешкался, отвлекся и утратил контроль над временем. Промелькнула не секунда, а больше. Такое уже бывало со мной - хочу перейти улицу, смотрю направо-налево, нет машин. И только делаю шаг - машина! Значит, успел отвлечься. Опасное свойство...
Через часа два идем к автобусу, который нас вез в столовую "Правды" на обед. Я захожу в салон последним, оглядываюсь - о, Боже! - она, та самая, идет мимо ресторана "София". Но автобус трогается... Ведьма! Если в третий раз появится - мне каюк! Но она больше не появилась.

В КОМИССИИ

11 апреля.
Начитавшись делами приговоренных к смертной казни (один Ряховский, маньяк убивший 19 человек, чего стоит!), с непреложной ясностью увидел, что такое люди без Бога. Воспитанные так, что им и в голову не приходит, что можно не мстить, что можно прощать. Пустяковая обида плюс пьянка - и убийство готово... Ужасные дела. Солдат работает у прапорщика на даче, они ссорятся, солдат рубит прапорщика топором. Выбегает жена (только что поившая солдатика чаем) с пятилетним сыночком. Разъяренный солдат бьет мальчика по голове, убивает мать. Зная, что на даче остался еще полуторагодовалый ребенок, убегает. Через несколько часов возвращается, видит, что мать перед смертью доползла до веранды, навстречу ей дополз и младенец, но тоже умер - от переохлаждения (был октябрь). Убийца затаскивает трупы в комнату, крадет мотоцикл и ударяется в бега...
А с Ряховским такая деталь: маньяк по дороге теряет кошелек, парнишка лет четырнадцати подбирает и возвращает владельцу. А тот - слово за слово, заводит парнишку в лес, душит, насилует, отрезает голову...

СУД НАД КПСС

13 апреля.
Пошел с Разгоном на собрание "Правого дела" в Колонном зале. Сидел рядом с Якуниным и Новодворской. Немцов сказал, что "мы будем в ХХI-ом веке руководить Россией" и что "недаром заседаем в этом зале, историческом для судеб страны". Все хорошо, но не вижу широкой социальной опоры у этого движения. Доминируют негативные страсти. Салье, например, требовала суда над КПСС - наподобие нюренбергского. Но кого посадить на скамью подсудимых? Не Горбачева же. Или мертвых? Еще глупей. Испания не стала судить франкистов, и ничего. Не лучше ли растолковывать в чем ошибочность и несчастье основных идей марксизма-ленинизма, его триады "классовый антагонизм, революция, диктатура пролетариата"! Решительно отделить эту триаду от социалистической - "классовое сосуществование, эволюция, демократия".

15 апреля.
Жаль, вчерашний день пропустил, хотя можно было отметить спор с Марком Шатуновским и Натальей Черных. Я настаивал на том, что не нужно причислять к искусству то, что таковым не является. Например, черный квадрат Малевича. Он имеет значение только в контексте творчества художника, а сам по себе - не искусство. Еще я возражал против физиологизма. Марк отстаивал единство высокого и низкого, я же говорил, что низкое исключает высокое, несмотря на единство. Как пиписка и эрегированный фаллос. Призрачное единство. Когда есть одно - нет другого. Принцип неопределенности Гейзенберга. А Черных гнула в сторону догматического православия. И она и Марк постоянно уходили от сущности искусства в сторону тех или иных концепций, а приверженность к концепциям проводит зачастую к полной эстетической слепоте... Забавная разноголосица: все трое разворачивались в разных плоскостях...

ЦЕНА ТВОРЧЕСТВА

16 апреля.
Есенин запомнил сказанное Блоком "Надо раскачивать качели". Блок так и поступал с собой, Есенин это охотно подхватил. Поэзия требует самосжигания? Есть тут правда, есть, трудно спорить, но все-таки надо сделать поправку на Россию, на время Блока и Есенина, на предчувствие трагедии и ее приход. Теперь, напротив: чувствую сопротивление разрушительным силам, хочу нормального общения с нормальным читателем, хочу осенить себя и его крылом охранительным, научить любить жизнь, ценить ее радости, смягчать горечь неизбежных утрат и конца. Творчество при таком внутреннем настрое не может быть ярким, обжигающим. Но зато может быть человечным. Надеюсь, и на это есть и будет спрос...

"MЕIN KAMPF" И МАРКСИЗМ

17 апреля.
Некоторое время назад купил компакт-диск " Библиотека в кармане - 4" и вдруг обнаружил там "Мою борьбу" Гитлера. Повезло, иначе, может быть, никогда и не прочел бы. Прошел уже треть текста, сочинение скучное, но весьма полезное, как любой первоисточник. Куда более лично-откровенное и примитивное, чем сочинения Маркса и Ленина. Параноидальный ход мыслей: социал-демократия - орудие еврейства. Если принять этот постулат, все остальное выстраивается довольно логично. Но на самом-то деле марксизм был мощным интернациональным учением, и если в нем заметную роль играли евреи, то только потому, что чувствовали себя пасынками в странах, где родились. Они спасались в революции, которую всячески подталкивали. Убежденные революционеры, они (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов) не считали себя евреями, как Сталин - грузином, Дзержинский - поляком, Бухарин - русским. Помню, как Хикмет на встрече в Литинституте говорил: "я сначала коммунист, потом турок". Гитлер называл марксизм чумой, но предлагал против чумы проказу.

ОБ АРСЕНИИ ТАРКОВСКОМ

18 апреля.
Арсении Александрович, узнав, что я бессарабец, оживился:
- Моя мать родом из Бельц, - сказал он. - Она училась в кишиневской гимназии, была наполовину молдаванкой, наполовину полячкой...
Эти всплыло в памяти в связи с воспоминаниями А. Лаврина, где говорится, что мать А. А. родилась в Бессарабии. Как и Лаврину, мне тоже А. А. рассказывал, как хоронили Любовь Дмитриевну Менделееву-Блок:
- Она с годами стала огромной жуткой бабищей. Умерла внезапно. Кто-то к ней пришел, она открыла дверь и упала на спину, замертво. С трудом сколотили ей громоздкий гроб. Яма на кладбище быстро наполнилась водой, пришлось опускать гроб прямо в жижу. Провозжала кучка людей...
Страшный изнаночный конец романтического начала... Надо сказать, Арсений Александрович почему-то не жаловал Блока.
Лаврин пишет, как А. А. любила Татьяна Алексеевна Озерская. Да. Но я еще помню, как он в ЦДЛ прыгал на одной ноге, с трудом подавая ей пальто. Я потом попенял ей, а она: "Я нарочно, чтоб он не чувствовал себя ущербным..." Да. Но она все-таки третировала его. Однажды, когда я был у них в Переделкино, пришли две поклонницы, студенточки. Прямо молились на него.
Он был в ударе, острил, читал стихи. Время шло незаметно, стемнело. И вышло так, что Тарковским нужно было в Москву, мне и девочкам предложили ехать с ними вместе. Вела машину Татьяна Алексеевна. Не успели отъехать и ста метров, как она спохватилась. А. А. что-то должен был взять с собой, но забыл. Боже мой, как грубо она его отчитала, обозвала бестолочью и еще не помню как. Поклонницы остолбенели. А Арсений Александрович виновато-ласково успокаивал ее: "Прости, Танюша, ну ничего, давай вернемся..." Вернулись.
Я растеряно шептал девочкам: "Не придавайте этому значения. Он выше этого, он большой поэт!"
А. А. спасало чувство юмора, он как-то поведал мне:

Я единственный в нашей семье,
Кто женат на гремучей змее.

И еще спел:

Наши жены - кошки раздражены,
Вот кто наши жены!

Он тоже мне рассказывал про Марину Цветаеву.
- Будила Ариадну среди ночи: "Что тебе снилось?" - "Что, что? Ничего не снилось!" - "Ну и дура. Спи".
В ЦДЛ показал мне старенького лысого драматурга: "Он в молодости ухаживал за Мариной. Когда она вернулась в 39-ом году, он здесь в ЦДЛ-е попался ей на глаза. Он сделал вид, что ее не заметил и пытался обогнуть ее по дуге. Тут она его окликнула и поманила пальчиком. Он подбежал, семеня. И она при всех влепила ему пощечину с размаху!" Перед отъездом в Елабугу ночью сказала А. А. с ужасом про Гитлера: "Он пройдет по России церемониальным маршем!"
Как-то Арсений Александрович рассказал мне сон, приснившийся ему в мае 1941 года:
- Гоняются за ним разбойники, настигают, спасенья нет в пространстве, но можно - во времени. Вот лес помолодел, вот поляна, на которой мальчик учит девочку маршировать. Мальчик вроде знакомый. "Как тебя зовут?" - "Марк". - "А фамилия?" - "Тарловский". - "Почему ты маленький? Какой сейчас год?" - "1914-ый". - "А месяц?" - "Май". - "Веди меня скорей к твоему отцу!"
Марк его ведет, А. А. волнуясь, говорит отцу Марка:
- Я из 1941 года. Я буду дружить с Вашим сыном. Я знаю, что будет дальше - война, революция...
- Еще одна революция?
- Да. Мировой пожар...
И просыпается. Рассказывает сон жене. Тут же Мария Петровых. Она говорит:
- Это что! Я могу доставать из воздуха лидийские розы. - И делает движение руками. На ее ладони сыпятся лидийские черные розы...
И тут А. А. просыпается окончательно. Звонит Марку Тарловскому, придирчиво расспрашивает его о летних днях 1914 года. - Тебе отец ничего не оставлял? - Нет, только перед войной говорил, что будет "мировой пожар"... Тогда звонит Марии Первовых:
- Ты знаешь, что такое лидийские розы?
- Нет, но что-то как будто помню. Они черные?..

В Малеевке году в 57-ом я дал ему прочитать свою поэмку "Чужая молодость". Он сказал несколько общих вежливых слов, потом помолчав улыбнулся: - А все-таки поэт должен быть тигром!
Только в середине семидесятых годов я удостоился серьезного одобрения от А.А. Он позвонил по поводу моего венка сонетов, обрадовано похвалил (я дал ему рукопись, напечатать не удавалось). Сделал несколько стилистических замечаний, я их учел.
Познакомился я с Тарковским в Малеевке, в декабре 56 - январе 57 г. Впервые тогда узнал его как поэта, поразился его стихам, и некоторые из них слету запомнил. Когда при следующей встрече я стал читать ему наизусть его же стихи, он не столь удивился, сколь испугался: умолял не распространять, не пропагандировать его, он не желает, хватит с него... Оказалось, он был жестоко травмирован в 46-ом году, когда под горячую руку (вслед за Зощенко и Ахматовой) уничтожили его готовый к выходу первый сборник. В свою очередь удивился и я, стал его убеждать, что года через два-три он будет знаменит, - как Заболоцкий, не меньше.
Я оказался, так сказать, пророком. Но мог ли я тогда подумать, что мне доведется писать вступительную статью к его посмертному трехтомнику?
Через несколько лет, после сборника "Перед снегом", принесшем ему запоздалую славу, я навестил его вместе с Ниной. Он жил тогда на Аэропортовской. Почему-то принял нас лежа в постели (после болезни?), был радостно возбужден, удивлялся самому себе ("я написал в последнне время сто стихотворений!") и читал нам с упоением. Это был праздник. Подарил какие-то книжки про бабочек для нашего маленького Саньки...
А. А. страстно любил шахматы, хотя играл слабовато. С годами уровень игры еще снижался. Помню, однажды я, выиграв у него несколько партий и видя его глубокое огорчение, решил следующую проиграть. Я стал осторожно поддаваться, но, увы, он от волнения не замечал подставок. С большим трудом я свел партию вничью... Еще через неколько лет он и вовсе перестал играть, но, живя в Переделкино, часами следил за игрой других (как правило, сражения происходили под лестницей Дома творчества), переживал и наслаждался как истинный болельщик...

19 апреля.
Гитлер(почти как Ленин) говорит о пропаганде, о ее полном подчинении единой цели, о простоте, ясности и настойчивой повторяемости лозунгов. То-есть о заведомой ее одурманивающей роли. Страшная (утопическая или бредовая) цель требует страшных средств. К сожалению, именно такая пропаганда движет массами, ибо, как пишет Адольф, "всякое великое движение на земле обязано своим ростом великим ораторам, а не великим писателям". И еще: "повернуть судьбы народов может только сила горячей страсти". А надо ли поворачивать? Поворачиванием и переворачиванием двадцатый век объелся. Хорошо Швейцарии, обошлась без гениальных ораторов.
Еще несколько цитат из будущего фюрера: "кто не хочет идти неприятными путями, тому приходится просто-напросто отказаться от своей цели". И Ленин подписался бы! А Ганди - нет. Для него поступиться в средствах - значит скомпрометировать цель. Ганди - тоже двадцатый век. Если и он утопист, то я только на такого и согласен.
Гитлер родился в городке Браунау на границе Австрии и Германии. Он пишет: "Маленький городок кажется мне символом великой задачи". Жаль, что я не знал этого высказывания, когда писал "Лиманские истории".
Вот еще Гитлер:"...только в мозгу чудовища, а не человека мог возникнуть конкретный план такой организации, деятельность которой должна привести к краху человеческой культуры, к уничтожению мира" (это он про сионизм, а оказалось - про себя!)
Он же: "...борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело божие" (а не еврейство ли дало темной Европе единого Бога?)
"Большинство... никогда не может заменить собою одного". А вот это совсем не глупо. Особенно, когда речь идет о Гете или Гейне...

ЛЮБОВЬ И СЕКС

20 апреля.
У Блока в записных книжках: "...Первой влюбленности, если не ошибаюсь, сопутствовало сладкое отвращение к половому акту (нельзя соединяться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого дурных собой)". Тут объяснение, почему Блок не жил с женой и с теми, в кого влюблялся, а хаживал к проституткам. Это его необычность, особенность, и не для этого я привел цитату. Я о себе подумал. Проститутки для меня психологически недоступны, а недоступные красавицы... Тут в некоторой степени - блоковские сложности. Недаром я писал в стихах:

Надо мной любовь и эротика
Ходят врозь, как солнце с луной.

Влюбленность у меня прежде всего захватывала эстетическо-духовную сферу, мне нужен был сперва душевный отклик, а близость, если и мыслилась, то как следствие взаимности, а не как цель. Для меня характерно стремление завоевывать женщину не через "низ" (эротику, сексуальность), а через "верх" (поэзию, романтику), что сильно усложняло мою "задачу". В этом смысле я, по слову Рихарда, был "неконкретный", и легких "побед" мне, как правило, не перепадало. Без любви грехи случались, но я тут же сам себя насаживал на крючок ответственности...

ЕЩЕ О ЖУРНАЛЕ "МАРТ"

21 апреля.
В ЦДЛ радостно подходит ко мне человек, которого я не узнаю и говорит, что он был единственный, кто был против моего исключения из комсомола в Литинституте (из-за журнала "Март"). И что его потом мытарили...Когда и где он выступал - понятия не имею. Точно знаю, что воздержались трое: Искандер, Гнеушев и покойный Вовка Морозов. Путем наводящих вопросов, сумел узнать, что зовут его Юзек Островский. Потом, рассказывая об этом Жуховицкому, вспомнил и тогдашнее лицо Юзека (не виделись сорок с лишним лет!). Тут к слову Жуховицкий вспомнил, как исключали Юрий Трифонова из комсомола (он утаил, что его родители были репрессированы). Я помнил заседание комитета комсомола по этому поводу. а Леня - собрание. И говорит, что Трифонов как-то сказал ему: был в институте один человек, который был против исключения - Ковальджи...

РАСЫ И КЛАССЫ

22 апреля.
Поразительно плоские рассуждения Гитлера о расовой чистоте. Дескать, по велению природы кот тянется к кошке, волк к волчихе, следовательно и ариец должен спариваться только с арийкой. Примитивнейший подлог. Однако он срабатывал, также как срабатывал и классовый подлог, где тоже подразумевалось, что пролетарий и буржуа якобы такие же разные виды, как волки и овцы. А посему арийцы должны были вытеснять низшие расы, а рабочие - уничтожать капиталистов. Происхождение - там расовое, здесь классовое - выдавалось за нечто неизменное, вроде константы. Наличие расовых, национальных и классовых противоречий бесспорно, но опасная ложь начинается там, где "логически" выдвигается лозунг: "окончательное решение еврейского вопроса", "ликвидация кулачества как класса"...
Вот на какой мякине провели нас в двадцатом веке и сколько крови все это стоило! Помню, как в середине шестидесятых годов я воспринял как откровение простую фразу Герберта Маркузе: каждый пролетарий мечтает стать буржуа.

23 апреля.
В Дипломатической академии круглый стол "Поэзия и дипломатия", я делаю основной доклад "Полпреды Аполлона" (о Пушкине, Мицкевиче, Тютчеве, Блоке - от "Клеветникам России" до "Скифов"). Среди выступающих - бывший работник аппарата ЦК КПСС Долгов - теперь очень православный и национал-патриотичный. Потом - на 70-летие Чингиза Гусейнова в конференцзале СП. Бывший секретарь парторганизации аппарата правления СП СССР пишет теперь книгу о пророке Муххамеде...
Я это отмечаю для контраста, Чингиз - умный и порядочный, мы знакомы, слава Богу, сорок лет!

ПАРТИЙНАЯ "КАРЬЕРА"

Чингиз меня, грешного, принимал из кандидатов в партию, дело было в 1967 году, атмосфера портилась, он сказал: "В неудачное время, Кирилл, вступаешь..." Я и сам понимал, но назад ходу не было. Утешало лишь то, что в воздухе чувствовались противоречивые тенденции, я надеялся, что прогрессивное крыло в партии победит. Помню, каким горячим болельщиком Дубчека я был, и как тяжело пережил его поражение...
Несколько слов о моей партийной "карьере". Почти все консультанты в СП СССР были членами партии, мне было уже под сорок, я все еще оставался беспартийным, хотя приходилось "выходить" на высшие партийные инстанции и в Кишиневе и в Москве. Наконец, оргсекретарь СП Воронков вдруг в коридоре обнял меня, похвалил и предложил вступить в партию, сказал - "я тебе первый дам рекомендацию". Я не собирался, но раз уж сложилась такая обстановка ( в чем-то лестная для меня - все-таки общественное признание!), то я без особой внутренней борьбы согласился. Я был уверен, что сумею остаться порядочным и принести пользу. К тому времени я был уже председателем месткома аппарата Правления.
Теоретически я был вполне согласен с диалектическим и историческим материализмом, с необходимостью и неизбежностью революции. Все искажения я связывал со сталинизмом, приветствовал Хрущева первых лет, но осуждал его последние годы, Брежнева считал посредственностью и временщиком, но с надеждой относился к косыгинской реформе. В парторганизации я чурался всякой демагогии, не грешил карьеризмом, хотя не раз избирался в партком.
...Уже в горбачевское время я на один срок стал секретарем парторганизации журнала "Юность", потом опять передал "бразды" Злотникову, который был своеобразным рекордсменом - более двадцати лет возглавлял парторганизацию журнала. Летом 1991-ого ему же вручил заявление о выходе из партии. По своей натуре склонный к лояльности (особенно в трудное время) я медлил с выходом вплоть до того момента, как стало ясно, что в ней и Яковлеву с Горбачевым нет места...

24 апреля.
Прошел с демонстрацией "Правого дела" от Маяковского до Долгорукого. Встретил Илюшенко, всю дорогу с ним болтали, яркое солнце, тепло. Приятные, разумные лица, но все слишком организовано, нет подъема... В вагоне метро на сидении лежал влежку человек (бомж?), накрытый газетой "Лимонка". Так я и не видел его лица, и не понял - дышит ли?

...За все мое пребывание в партии я как-то не сталкивался с ее реакционным крылом, Бог миловал. С бюрократическим - да. Два эпизода: шла перерегистрация членов партии, в райкоме я заполнил учетную карточку, указал, что закончил Учительский институт и Литературный. Вдруг мне возвращают карточку - Вы все испортили, перепишите, нам нужен только один вуз. - Как так? - А для машинного счета нужна одна строка. - Но я же закончил два института! - Говорят вам, выбирайте один, не задерживайте нас!... Тут уж я изобразил праведный гнев: - Не учите меня лгать перед партией! - и отказался переписывать...

ПОСМЕРТНЫЙ ПАРТВЗНОС

Грустный юбилей был у Владимира Амлинского. Вышел антиалкогольный указ Лигачева-Горбачева, Володе деваться было некуда. Либо отказаться от застолья с начальством, либо от спиртного. Отказаться от "уровня" он не решился и устроил банкет в ресторане "София" с соками, сиропами и всякой водичкой. Председательствующий Верченко и прочие сановники старались шутками скрасить неловкость "сухих" тостов, атмосфера была принужденной, фальшивой, при каждом "выпьем за..." отводили глаза от юбиляра. Так встретил он свое пятидесятилетие, он, чья звезда стала выделяться на фоне отсутствия Аксенова, Гладилина, Кузнецова - его друзей и сверстников, шестидесятников. В пору размежевания Амлинский принял правила игры застойного времени, пытаясь сохранить и свое положение и порядочность.
Он был добротным литератором, но без изюминки. Со временем прочно вошел в обойму советских прозаиков, стал секретарем Союза писателей, членом правлений, редсоветов и редколлегий. После смерти Полевого и до утверждения Дементьева он мечтал о руководстве журналом "Юность", - входя в кабинет, как бы невзначай садился в кресло главного редактора. А почему бы нет? Данные были и шансы тоже.
Он приветствовал перестройку, написал пламенный очерк о Бухарине для "Юности"... И вдруг инфаркт - умер в одночасье на глазах у любовницы, которая была врачом, но не кардиологом. Она замешкалась и не сразу вызвала "скорую"...
Хоронили Амлинского в Малом зале ЦДЛ - по иронии судьбы при входе в здание на столике вахтерши лежала газета в портретом Аксенова, в те дни возвращавшегося в Москву...
А я, отправляясь в райком со взносами, естественно, вычеркнул Амлинского из списка и указал, что отныне в парторганизации "Юности" 22, а не 23 члена. В отделе кадров возмутились:
- По какому праву? Где партбилет Амлинского?
Я культурно объяснил, что покойный в последние годы жил один, его сыну понадобится время, чтобы найти документ.
- Вот когда принесете, тогда и вычеркнем. А пока будет числится за вами.
Инструкторша решительно исправила 22 на 23. Я немедленно зачеркнул 23 и восстановил 22. Вышел скандальчик. Я повысил голос:
- Вся страна скорбит о смерти известного писателя, в "Правде" был некролог, а здесь играют в мертвые души!
- Есть инструкция. Никому не позволено нарушать. Принесете билет, снимем с учета!
Я хлопнул дверью и помчался к Шестаковской, второму секретарю райкома:
- Издевательство! Амлинский в могиле числится задолжником по взносам! Его бессмертье я представлял себе иначе...
Шестаковская смутилась, позвонила в отдел кадров, пожурила за формализм...
С тех пор на меня в отделе кадров смотрели волком, но на дворе был 1989 год, и вскорости я был свидетелем того, как на стол инструктора отдела кадров вываливали десятки партбилетов - начался массовый исход из КПСС...

ЛИТЕРАТУРА, ВРЕМЯ, ХРИСТОС

25 апреля.
Лев Толстой: "Я не понимаю и не люблю, когда придают какое-то особое значение "теперешнему времени".
Действительно, теперешнее время - это то, что видишь у подножия горы, а Толстой зовет на вершину, чтобы смотреть вдаль и вокруг. Бедный Маяковский убежденно и вызывающе говорил нечто совершенно противоположное: "Я прежде всего - поставивший свое перо в услужение, заметьте, в услужение сегодняшнему часу". Он не мог (или не хотел?) видеть "сверху", его простодушная фантазия, забегая "по прямой " вперед на 50 лет (в наши семидесятые, брежневские годы?!), рисовала некую стерильную идиллию ("Клоп"). Вот в какую богадельню, по слову Пастернака, всей мощью своего голоса призывал он - "рваться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу". Вот во что переродился поэт, пророчески воскликнувший: "В терновом венце революций грядет шестнадцатый год!". Неужто потом он был на пороге того, что вырвалось в 1938-ом году у Ильи Эренбурга:
Додумать не дай, оборви, молю, этот голос,
Чтоб память распалась...
Кстати, о "терновом венце революций" Маяковского. Христос не назван, но революция - в Его терновом венце. Скорей подсознательно, чем осознанно Блок откликнулся на эту строку в "Двенадцати". Оттолкнулся, противопоставил свое видение: белый венчик из роз - это символ невинности, чистоты, святой простоты, неведения. Христос не ведает что творит? Или "двенадцать" не ведают, что где-то в далекой перспективе творят дело Христово? Но спасительное ли это дело?
Блок замечает: "Что Христос перед ними - это несомненно. Дело не в том, "достойны ли они Его", а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет; а надо Другого - ?"... Исследователи толкуют Другого однозначно как антихриста. А почему не другого посланца Божьего? "Женственный" образ Христа вселял в Блока мучительные сомнения, даже ненависть (влияние Ницше?)... Но поэтический образ многозначней. В "Двенадцати" Христос - надмирный, ("надвьюжный"), невинный. В его красный (кровавый!) флаг стреляют, но он невидим, невредим. Видит его поэт - через сто лет, в наши дни, в теперешней России...
Любопытно, что у Бориса Корнилова в поэме "Моя Африка" в Петрограде времен гражданской войны возникает из снежной метели заморское видение - могучий негр в форме красного командира...
Маяковский как-то сказал о Пастернаке: "заморский" поэт. Забыл что ли, что сам себя в 1916 году так назвал в стихотворении "России"? -

Пусть исчезну,
чужой и заморский
под неистовства всех декабрей!

ИЗМЫ, "ДВЕНАДЦАТЬ" БЛОКА

26 апреля.
Не отмахиваться от марксизма и фашизма (соблазн велик поступить именно таким образом!), а попытаться разобраться, руководствуясь дельным замечанием В.Соловьева: "...всякое заблуждение... о котором стоит говорить, содержит в себе несомненную истину и есть лишь более или менее глубокое искажение этой истины; ею оно держится, ею привлекательно, ею опасно, и через нее же только может оно быть понято, оценено и окончательно опровергнуто. Поэтому первое дело разумной критики относительно какого-нибудь заблуждения - определить ту истину, которою оно держится и которую оно искажает".
Такой истиной марксизма является борьба против социальной несправедливости, а истиной гитлеризма - единство и инстинкт самосохранения нации. Это те истины, которые подверглись страшному искажению.
...Еще о "Двенадцати". Блок переписывает вышеприведенное высказывание о Христе и Другом из записной книжки (18 февраля 1918 года) в дневник (20 февраля того же года) почти буквально, но в контексте, где выражена ненависть к профанации патриотизма ("патриотизм - грязь" - ссылка на Эльзас-Лотарингию как брюхо Франции), религии ("религия - грязь" - ссылка на попов и пр.), романтизма ("романтизм - грязь" - ссылка на догматы, осевшие нежной пылью). Остается только "полет и порыв". Разрыв между ненавистью и любовью: "Лишь тот, кто так любил, как я, имеет право ненавидеть. И мне - быть катакомбой." Вот сверхразрыв, поразительно преображение образа, выворачивание подземного в надземный: "катакомба - звезда, несущаяся в пустом синем эфире, светящаяся."
Не отсюда ли и разрыв между христианской идеей угнетенных масс (свобода, равенство, братство) и кровавой былью (кощунство, убийство, ненависть): красногвардейцы, потом вьюга, разрыв. Страшно, что впереди невидимый (красный флаг-то видим!) - Иисус Христос. Святящийся (в белом венчике из роз). Разрыв между Двенадцатью (лжеапостолами? некрасовскими разбойниками?) и надвьюжным Спасителем. Разрыв в душе поэта - двойственное отношение к "женственному" Христу. Ему ли спасти сегодня мир или пришла пора Другому Учителю? Пророчество: в конце тоннеля (катакомбы) - звезда!

ДУХОВНОСТЬ, СТРАДАНИЕ И ШЕРШЕНЕВИЧ

27 апреля.
Лев Аннинский в беседе с Даниилом Граниным утверждает: "Великая культура, великое искусство рождается только из страдания... Россия тысячу лет страдает. Так она устроена. Такое тут место. Она породила великую духовность. Кончится это - кончится и то... Не будет никакой интеллигенции. Хотите вы этого или нет?" Гранин отвечает: "Не надо никакого искусства, в том числе и великого, если платой ему служат страдания народа."
Конечно, прав Гранин, хотя постановка вопроса дурацкая. Как будто можно тут что-то выбрать или решить. На самом деле все не так однозначно. Некрасов больше "из страдания", чем Пушкин, но разве он выше в смысле духовности? И мало ли несчастных народов (ангольцев или афганцев), которые никакой особой духовностью мир не одарили?
У Кедрина в стихотворении "Сводня" барон Геккерн уговаривает Натали уступить Жоржу, потому что и Жоржику радость и Пушкину польза: поэту надобно страдать - для лиры "звук самый горестный есть самый золотой". Привет от Аннинского.
Опубликована в альманахе "Истоки" неизвестная поэма Шершеневича "Мещатника". Вещь совершенно неудобоваримая, вся на диссонансной рифме. (Он пытался ввести ее в систему со сборника "Итак итог"). Казалось бы, заменил одну условность другой, что с того? Ан нет. Рифма давно стала естественностью (особенно в руках мастера!), а диссонансная, возведенная в правило, выглядит нарочито, искусственно, раздражающе-пародийно.

А лунная лужа иссохла давно...
Раз в году, хоть и дорого, в детский мы праздник
Организуем затменье луны...
В вожжи аэро впряжен ветер-капризник.

По-моему, ужасно. Диссонансная рифма может быть оправдана только особой звуковой полнотой (типа "лошадь-слушать"), а не убогим "давно-луны". К тому же на "праздник" все равно напрашивается "проказник", а не "капризник". Да и по смыслу "ветер-проказник" - лучше. Потому впечатление искусственности удваивается и утраивается. Дурацкий эксперимент...

28 апреля.
У Марка Аврелия (5,3. изд. "Наука") сказано: "...пусть не тронет тебя последующая брань или молва, а только, то прекрасно ли сделанное и сказанное - не отказывай сам же себе в достоинстве<...> шествуй прямо, следуя природе собственной..."
Чем не "подстрочник" для пушкинского "перевода"? -

...Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит...
...Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум...

То же самое ("подстрочник-перевод") можно сказать и о следующей фразе Гоголя из "Тараса Бульбы": "Нет, так любить, как Русская душа... нет, так любить никто не может" в сравнении со "Скифами" Блока:

Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!

29 апреля.
У Пушкина в стихотворении "На Испанию родную..." (о Родриге), написанном белым стихом, читаем:

Он питаться стал плодами
И водою ключевой;
И себе могилу вырыл,
Как предшественник его.

Забавно. Пушкину и в голову не могло прийти, что он случайно наткнулся на рифму двадцатого века: теперь "ключевой-его" считается рифмой!
У Пушкина книгопродавец спрашивает ("Книгопродавец и поэт"
1824):

- Ужели ни одна не стоит
Ни вдохновенья, ни страстей и т.д.

- на что сам Пушкин отвечает в "Евгении Онегине":

Они не стоят ни страстей,
Ни песен ими вдохновенных...

Кстати, "Книгопродавец и поэт" мыслился как предисловие к первой части "Евгения Онегина" в 1825 году. В рукописи стихотворения "Книгопродавец и поэт" было:

Воистину я был поэт,
Но для себя, не для народа.

Прислушиваюсь к перекличкам:
Пушкин: - Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...
Лермонтов: - Я жить хочу! хочу печали...
Блок: Все на свете знают - счастья нет...
Пушкин: - На свете счастья нет, но есть покой и воля...
Лермонтов: - Я хочу свободы и покоя...
Пушкин: - Пора, мой друг, пора. Покоя сердце просит...
Есенин: - До свиданья, друг мой, до свиданья...
Пушкин: -И с отвращением читая жизнь мою...
Есенин: - Черный человек водит пальцем по мерзкой книге, ...читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги...
Блок: - Молчите, проклятые книги, я вас не писал никогда!
Вспышки такой "самокритики" могут быть только у поэтов и писателей (Гоголь, Толстой). Зря критики настаивают на том, что они тоже писатели. Разница по слову Льва Аннинского, дескать, только в том, что критик самовыражается, используя не житейский, а литературный материал. Но что за самовыражение без исповеди? Критик никогда ни в чем не кается, не сомневается, ни от чего не отрекается. Нет, он все-таки не художник, а его антипод, его оборотная сторона (художник лишь порою бывает в этом "оборотном" состоянии, когда он оценивает, анализирует, когда Аполлон не требует его к "священной жертве")...

30 апреля.
Правдолюбец обычно восстает против зла. Душа его питается действительными и мнимыми пороками власти. Он постоянно ищет их, находит и смакует с горьким удовольствием. Таких правдолюбцев много, их бесплодный обличительный пафос - как наркотик, способ самоутверждения. Таким совершенно недоступно сказанное Гете: "Правдолюбие обнаруживается в умении повсюду находить хорошее и ценить его".
Кстати, когда при Андропове был сбит южнокорейский пассажирский самолет, один правдолюбец меня потряс - он упрямо оправдывал это преступление государственной необходимостью. "Инженер человеческих душ"...
(P.S. В еженедельнике "Алфавит" № 12 ( март 2000) Виктор Дыгало, контр-адмирал в отставке в статье "Боинг -747": угол падения" договаривается до кощунства:
"...ни на берегу, ни на морском дне трупы с погибшего лайнера обнаружены не были. Администрация Рейгана высказала тогда предположение, что тела 269 пассажиров и экипажа съели крабы, но, по-моему, это из области фантастики. Но вот что достоверно: экипаж "Боинга-747" с обслуживающим персоналом составляет 18 человек. В экипаже этого самолета их было 29... Думаю, то были специалисты, обслуживающие разведывательную аппаратуру, установленную на пассажирском самолете. Более того, я убежден, что обычных пассажиров в этом рейсе не было вовсе".
Этому отставнику плевать на то, что известны имена всех погибших пассажиров! Что до сих пор каждый год их оплакивают родственники! Я уж не говорю о том, что если "они" хотели всё скрыть, почему не скрыли, что в экипаже было не 18, а 29 "специалистов"! А, может быть, и их "не было", раз никаких останков не найдено!)

И еще сказал Гете: "Юмор - один из элементов гения, но как только
он начинает первенствовать - лишь суррогат последнего; он сопутствует
упадочному искусству, разрушает и в конце концов уничтожает его".
Недаром я с годами все меньше ценю в людях постоянную установку
на остроумие, высмеивание, иронию.

1 мая.
Еще перекличка. Пастернак в 1959 году во время травли за "Доктора Живаго" пишет:

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

В том же году Набоков откликается в связи со скандалом вокруг "Лолиты":

Какое сделал я дурное дело,
и я ли развратитель и злодей,
я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей.

Каким-то образом Набоков узнал о пастернаковском стихотворении. Но почему почти повторил его начало? Полемикой здесь и не пахнет - можно ли против "красы земли" выставлять "бедную девочку"? Скорей всего хотелось хоть как-то соотнести свою судьбу с пастернаковской: оба по-своему гонимы, оба обозначают вершины русской литературы двадцатого века. Два блистательных "злодея"...
Но был и Чичибабин: "Я сам себе растлитель и злодей"(1967). Третий "злодей" после Пастернака и Набокова... Но это скорей всего совпадение, потому что Чичибабин всерьез осуждает себя и ничем не оправдывает. Это сродни пушкинскому "И с отвращением читая жизнь мою..." (см. запись от 29 апреля)...
Бывают поразительные совпадения. Я уверен, что Чичибабин сам придумал строки "И никто нам не поможет, и не надо помогать", он не мог знать, что такие же строки сочинил в эмиграции Георгий Иванов. Тем более, что в контексте у Чичибабина эти строки читаются как "сами справимся", а у Иванова как "мы того не стоим"... Кстати, мне эти строки от себя году в 57-ом читал Ромка Левин, приехавший из Харькова (!). Я так их и воспринял, удивляясь насколько ярче они выразили мою мысль из стихотворения "Родине":

...если в доме тяжкая беда,
Мы сами с нею справимся. Чужому
Вмешаться не позволим никогда!

Случаются и такие параллели, как, например, у Михаила Танича:

Серые шинели,
Розовые сны -
Все, что мы сумели
Принести с войны.

А у Юлии Друниной:

Все грущу о шинели,
Вижу дымные сны -
Нет, меня не сумели
Возвратить из войны.

Своеобразное буриме... Но написалось это, не сомневаюсь, независимо друг от друга.

КПРФ

2 мая.
Вчера коммунисты выходили на демонстрацию. Почему я их воспринимаю как абсолютно чужих? Да потому, что они и есть чужие. Не столько я переменился, сколько они. Приватизировали имя, но что у них, кроме имени, от марксизма? Произошла ли контрреволюция, реставрация во имя эксплуатации человека человеком, совершилось ли предательство интересов пролетариата, целей диктатуры гегемона и т.д. и т.п.? Ничего об этом нет (да и, разумеется, не может быть!) в лозунгах нынешних зюгановцев. У них борьба против Ельцина, но за Примакова, то есть открытый политический прагматизм, борьба за власть. Какую? Свою, опирающуюся на идею имперской державности. То есть за эксплуатацию человека государством. Властью, идеологией (только вместо пролетарского интернационализма - шовинизм и национал-православие).
Марксово учение прошлого века, восторжествовав в двадцатом, перед крушением разделилось всерьез на два течения: с одной стороны - Дубчек, Горбачев, Дэн Сяопин, с другой - Энвер Ходжа, Ким Ир Сен, Пол Пот. Первые вызывали у меня интерес и симпатии, вторые - отвращение и ужас, а сегодняшние Зюганов, Анпилов, Лимонов - лишь раздражение..

АЛЕКСИС ПАРНИС

3 мая.
Был человек, который показался мне образцом настоящего коммуниста. Году в 52-ом появился у нас в институте таинственный греческий поэт - Алексис Парнис. Молчаливый, сдержанный, держался в тени. Говорили, что в Греции он черными полковниками приговорен к смерти, у нас живет нелегально. Даже то, что он был роста среднего, говорил тихо и внешностью не бросался в глаза казалось мне тоже чем-то вроде конспиративного прикрытия своей значительности, героизма. Его поэма, посвященная Белояннису, произвела на меня неизгладимое впечатление. Вдохновенная, густая и щедрая образность, музыка и полет. Парнис стал для меня вровень с Хикметом. Я перевел отрывок из этой поэмы (опубликовал потом в сборнике "Человек моего поколения"). Нине (тогда весьма романтически идейной) я в первую очередь прожужжал уши Парнисом, как бы хвастал им...
Вся поэма в переводе Никиты Разговорова вскоре вышла в "Библиотечке "Огонька" и в книжке. Парнис стал известным. Последнее, что я помню - его гневная отповедь польским "ревизионистам" 56-ого года, - кажется, Ворошильскому, бывшему нашему аспиранту (чью поэмку в свое время я тоже перевел). Но уже всходила звезда Рицоса, поговаривали, что Парнис его оттирал, у него в землячестве начались крупные неприятности (вплоть до исключения из партии). Вскоре он вернулся в Грецию, и наступила тишина. Поэта - как не бывало. Через несколько лет я спросил у Долматовского, съездившего в Грецию: что с Парнисом? Тот ответил, что он, кажется, открыл магазин в Афинах, от литературы отошел. Больше я ничего о нем не слышал. Такая судьба была для меня полной неожиданностью, я простился с последней живой романтической легендой...

ХРИСТОС, ЛЮБОВЬ

4 мая.
Полагают, что между ветхозаветным "око за око" и новозаветным "не противься злому, подставь другую щеку" - противоречие. Но это совсем не взаимоисключающие положения. У Христа - поразительная емкость высказывания, многотомные трактаты и толкования - не Его дело. Итак, второе не отменяет первого. Христос указывает, что есть нечто выше естественного земного, стремящегося к справедливости суда. Да, око за око, но лучше - моральная победа над злом. Кто может вместить - да вместит. Есть земное руководство и есть небесный идеал. Без идеала - руководство ущербно. Чти закон, но стремись к высшему...
Какой-то ученый трактовал и любовь как сон (понимая сон широко - вплоть до гипноза, веры, массового психоза). Но если любовь - сон, то это по высшему велению природы, нечто родственное гениальности и дару пророчества. Скажу больше: если любовь - сон, то - вещий сон. Это угадывание судьбы в другом, незнакомом тебе человеке, это требовательный зов из будущего, хотение твоего потомства или народа, его культуры, озарение, промельк идеала. А на бытовом уровне - наваждение, дурь, ослепление (- Что он в ней нашел? она же совсем не такая!). Неадекватность, токсикоз любви, действие половых гормонов...
У Вертинского замечательный скрипач измывается над любовницей. Но - "вы прощаете все за концерт Сарасате"...
Может, в женщине бессознательная мудрость: взять у мужчины лучшее и передать потомству. Закрепить талант в генах. А его сволочизм - пусть сдохнет вместе с ним...

5 мая.
Однажды в поезде мой сосед по купе, человек лет тридцати, кажется юрист, сказал, что он отрицательно относится к любви - не нужна она. Он женат, все нормально... Заинтригованный, я стал допытываться - знает ли он о чем говорит. Ответил, что когда-то, лет в семнадцать был влюблен и это состояние ему очень не понравилось. Нечто болезненное, беспокойное, не поддающееся разумному контролю... Второй случай такого рода - литератор Х. Он без жены - ни шагу, она с ним (пьющим) возится как с дитем (они бездетны). Оказалось, он к любви относится как к чему-то раздутому литературой. А о физической любви вообще высказался с пренебрежением: стоит ли придавать значение пятиминутному делу?... Еще один случай - Юрий Белаш. Человек на редкость трудной судьбы в литературе, нашел себя лет в пятьдесят - выдал на гора суровую, крутую фронтовую поэзию, и был замечен, оценен. Продолжал жить анахоретом, занемог, решил, что у него рак и уморил себя голодом (рака не оказалось!). Как-то в редакции "Юности" он по-дружески, с полной убежденностью журил меня за лирику:
- Не пиши ты про любовь, не трать на это времени и сил, это все блажь и ложь... Бабы прежде всего сучки.
...Этот век в русской поэзии начался "Стихами о Прекрасной Даме". В конце жизни Блок перестал слышать музыку, но это не значит, что он в юности ее не слышал. Музыка была. Музыка (поэзия, любовь) от него осталась. Музыка - тоже правда, только другая...

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ИЕРАРХИЯ, СЕМЕНОВСКИЙ

6 мая.
В каждом мирке своя иерархия. Так в пятидесятых-шестидесятых годах было и в Кишиневе: на роль первого русского поэта претендовал Константин Семеновский. Он и вел себя соответственно - как знаменитый поэт. Читали его не очень, писал он хоть и лирику, но с оглядкой, по правилам. Зато шумел изрядно, особенно спьяну. Хвастунишка, большой (порою злой) ребенок, он со своими неизменными усиками был похож на одесского пижона двадцатых годов. Одно время торговал радиоприемниками, даже мне всучил какой-то немецкий аппарат (вполне, кстати, приличный). Одинокая разведенка, добрая некрасивая женщина приютила его - пожалела беспутную знаменитость. Кишиневское издательство, выпустило, наконец, его книжку (я и Юра Чернов похвалили его в газете), он сам поверил в собственную значительность и собрался в Москву - пора-де ее завовевывать. Недели через две вернулся - наигранно бодрый, но рассказывал о своих успехах неохотно, с таинственными умолчаниями, без подробностей. Никакими публикациями его набег на Москву не подтвердился. Больше он туда не ездил. Лет через десять собутыльники его убили (в последнее время он жил один). Теперь он забыт, знакомые пытались найти его могилу и не нашли...
Русские поэты в Молдавии жили в собственном мирке, часто издавались, но, как правило, оставались на обочине общерусской поэзии. Молдавскую литературу (политически отгороженную от румынской) постигла в чем-то похожая судьба...
У провинциальной литературной иерархии неизбежны фарсовые черты. Но переживания-то всегда настоящие! Я был свидетелем драматической внутри литературной борьбы и психических изломов (молдавский язык - это румынский, но его заставляли считать отдельным; старые бессарабские симпатизанты советской власти были вынуждены согласиться с этим абсурдом, приучили себя убежденно кривить душой, а такое даром не проходит!). До середины пятидесятых годов классика была запрещена (она была румынской!), раздувались современные "величины", вроде Иона Кана, который оказался потом плагиатором.. Помню, кто-то удивлялся: зачем я пишу стихи по-русски? Писал бы по-молдавски, сразу стал бы классиком!
Немало я переводил из молдавской литературы и писал о ней, но всегда чувствовал ее условность, искусственность (параллельно переводил и румынских писателей, писал о них!). Поэтому у меня нет и стихов о Молдавии (о Бессарабии - есть!). Теперь, когда культурные перегородки между Кишиневом и Бухарестом рухнули, молдавская иерархия утратила свой статус. Считанные единицы выдержали переоценку ценностей.
Но, если говорить серьезно, то и вся советская литература была замкнутой, разбухала государством в государстве - со своими министерствами, сановниками, классиками. Я тоже это чувствовал и никогда не ставил себе целью занять какое-то место на ее тогдашних ступеньках.
Мощная, но искусственная иерархия Союза писателей СССР рассыпалась к началу девяностых годов. Сотни, тысячи имен и книг обесценились навсегда. "Взошли иные имена..." Разве можно сравнивать Суркова, Маркова, Сартакова с Бродским, Булгаковым, Набоковым? Но и у справедливости есть оборотная сторона - литературное дело, отделенное от государства, зависло в невесомости...
Я вот на склоне лет выпустил две книги, которыми доволен ("Книга лирики" и "Свеча на сквозняке"), но распродать не смог. Скоро выйдет новая - "Невидимый порог". Кто купит?

"ХРОНОЛОГИСТ" ФОМЕНКО

7 мая.
Утром читал у Валерия Храпова (интересная фигура!) уничтожающий пассаж про хронологические выверты Фоменко, а вечером - о нем же в "Русской мысли" (статья Валерия Сендерова). Увы. Невинные ученые фантазии Николая Морозова стали опасным наваждением у Фоменко и его приспешников. Когда я в "Независимой газете" (см. ниже) подловил его на нумизматике, он в ответ - промолчал. Если ученый отбрасывает невыгодные для него факты, то это уже не ученый.
Есть и такой прием: открыто и нахально использовать критику, хулу и скандал в целях рекламы (как поступил упомянутый раннее Баевский, собравший в книгу "Парапушкинистика" все, написанное за и против сочиненного Армалинским "тайного дневника" Пушкина).

ШВЕДСКАЯ СПИЧКА И ПЕРЕВОРОТ В ХРОНОЛОГИИ

В чеховском рассказе "Шведская спичка" молодой талантливый следователь Дюковский неопровержимо доказал, что корнет Марк Иванович Кляузов был убит и не кем-нибудь, а становихой Ольгой Петровной на почве ревности. Все улики блистательно сходились в одной точке. Помешала только деталь: оказалось, что Марк Иванович жив-здоров, просто прятался в баньке у той же Ольги Петровны...
Это, скажете, изящная словесность. Но не так давно, в 1974 году в Кишиневе вышел толстенный том А.М.Лазарева "Молдавская советская государственность и бессарабский вопрос", где на сотнях страниц доказывалось, что молдавский и румынский - это разные языки. Тысячи "аргументов" в обход маленькой детали: невозможно составить молдавско-румынский словарь, поскольку язык-то один и тот же...
Курьез, конечно. Но и с крупными историческими фигурами случается нечто подобное. Маркс, например, создал целое учение, которое потрясло мир ( нас - в первую очередь) и все у него гениально сходилось, кроме одной детали: пролетарии всех стран не соединялись и не могли соединиться. Ни при какой погоде...
Вот новая сенсация: опровергается хронология всемирной истории. Автор - А.Фоменко. Сначала его работы не допускались до печати, он был, так сказать, гоним, и потому спорить c его концепцией было как-то неловко. Теперь он в моде, и настолько, что спорить с ним неприлично! Андрей Тарасов в "Литературной газете" (30 окт.1996) прямо писал, что против Фоменко "самым забойным контраргументом стал известный политический окрик: "Опять перекройка истории?!" Вот уж поистине священная корова нашего краеугольного камня, которую тронуть не смей, иначе рухнут основы основ!" Однако сам А.Тарасов теперь относится к новомодной гипотезе как к "священной корове", которую тронуть не смей. Послушайте: "Красивая, мощная, яркая, внушительная книга, только что выпущенная издательством "Факториал". Глеб Носовский, Анатолий Фоменко. "ИМПЕРИЯ". Русь, Турция, Китай, Европа, Египет. Новая математическая хронология древности". Что вызывает уважение и даже почтительный трепет у раскрывающего ее?.. Прежде всего сам математический метод... Притом авторы... блестящие лекторы, умеют кратко и отчетливо разъяснить... "принцип дублирования частот - методика обнаружения дубликатов" и так далее весьма ощутимо и зримо диагностирует механизм Истории".
Прошу простить мне отсутствие "почтительного трепета". В книгах А.Фоменко критикуется общепринятая хронология, выявляются сдвиги, ошибки, особенно когда речь идет о Древнем Египте. Метод интересен и плодотворен, но он должен "заиграть" в руках историков. Увы. Метод используется автором, который упускает самое главное: история не количественна, а качественна, с у щ н о с т н а...
А.Фоменко, превосходный математик и график, нынче уже академик, начинает с талантливой увлеченности, похожей на расследование Дюковского, а кончает наукообразной слепотой. Он, "поправляя" Н. Морозова, укорачивает хронологию на тысячу лет, виртуозно составляет таблицы, совершенно забывая о том, что события содержательны. Он ищет ( и "находит") дубликаты исторических личностей и таким образом сжимает столетия. У него правители дублируются, как греческие и римские боги. Имена только разные... Повторы ему позарез нужны, иначе ничего не получается. Он сам не замечает, куда заводит его собственная пристрастность, как он невольно подгоняет исторические параллели, то деля одного правителя на два, то сливая двух-трех в одного. Но даже если бы все временные интервалы совпадали, разве это доказательство тождества "династий"? У Наполеона и Гитлера сколько угодно совпадений, оба пришли в власти в возрасте 44 лет, напали на Россию в 52 года, проиграли войну в 56 лет. Что из этого следует? Линкольн стал президентом в 1860 году, Кеннеди - через сто лет. Оба были убиты в пятницу в присутствии жен, преемником Линкольна стал Джонсон, преемником Кеннеди - тоже Джонсон. Первый Джонсон родился в 1808 году, второй - через сто лет, оба южане, демократы, бывшие сенаторы. Убийцы тоже родились с интервалом в сто лет и были убиты до суда...
Неужели новый Фоменко через тысячу лет посчитает, что Линкольн и Кеннеди - одно и то же лицо?
Возьмем наугад один из примеров у Фоменко. В его книге "Методы статистического анализа нарративных текстов и приложения к хронологии" на стр.156 читаем: " Констанций I Хлор 293-306. Дубликат Ю.Цезаря ( сдвиг 340 лет).", а на стр. 200 - подробности: "Констанций I Хлор (аналог Юлия Цезаря) занимал 2-ое место после Диоклетиана ( аналога Помпея), но был впереди Максимиана ( аналога Красса)." Фоменко подчеркивает, что биографический параллелизм доходит иногда до поразительного тождества. Поразительно не это, а полное отвлечение от содержательности: два яблока и две груши равны, потому что 2 = 2...
Отныне в учебниках следовало бы писать примерно так:
Гай Юлий Цезарь, он же Констанций Хлор, родился в знатной семье и одновременно в семье низкого происхождения и был прозван Хлором за желтый цвет лица. Он перешел Рубикон и не перешел, поскольку не собирался этого делать. Он воевал семь лет в Галлии, завоевал ее, хотя не завоевал и не написал "Записок о Гальской войне". Он ввел новый календарь, который назван юлианским, хотя не он, а Помпей-Диоклетиан повелел начать новую эру с себя. Юлий-Хлор имел роман с египетской царицей Клеопатрой, которая была и хозяйкой таверны Еленой. Он был убит заговорщиками в Риме, хотя умер в Британии. Вполне возможно, что он был и византийским полководцем Велисарием и самим Ахиллесом: имя ВЛЗР(Велизарий), или ЛЦЗР (Юлий Цезарь), или ХЛЛС(Ахиллес) могли читать "юлий цезарь"-"велицезарь"-"велицарь". Он и есть славянский "великий царь"...
Недаром кто-то в Киеве доказал, что Ахиллес - это Ахыло, то-есть древний украинец.
У А. Т.Фоменко уйма доказательств, он написал два тома на тему дубликатов. Надо, говорят, во всем тщательно разобраться. Согласен, проверка - всегда на пользу истине. Но вот маленькая деталь, которая для меня, прошу прощения, снимает необходимость проверки астрономических, например, данных, которые требуют специальных знаний. Эта деталь такова:
Существует нумизматика. Каждый римский император чеканил свою монету, на которой очень хорошо видна его неповторимая физиономия, окаймленная давно и точно расшифрованными надписями: имя, титулы и пр. Никакими дубликатами и не пахнет, нет никакой возможности подогнать одного под другого.
Достаточно ознакомиться с подробным каталогом римских монет "Roman coins and their valus" by David R.Sear, SEABY,London,1974. Каждый при своей монете, никто никого не дублировал!
Вывод? Метод проверки традиционной хронологии, предложенный А.Фоменко сам по себе вполне пригодный инструмент. Но только в очень ограниченным смысле, без спекуляций, на которые так мы нынче падки.
Путаницы в истории достаточно, но разбираясь в ней, надо меру знать: пусть шведская спичка - неопровержимая улика, все-таки Марк Иванович не был убит, а занимался любовью в баньке...

ТЕЩА МИХНИ И ТЕЛЕВИЗОР

8 мая.
...Графолог протягивает разлинованный листок и говорит:
- Напишите какой-нибудь текст.
Пациент из озорства вписывает среди прочих фраз не очень лестную характеристику на самого графолога. Тот берет лист и подробно анализирует почерк, определяет характер писавшего. Он видит только почерк, а не текст -умудряется не заметить того, что обращено к нему...
Это не только психологический казус, а и модель некоего литературоведческого подхода. Писатель обращается в своем сочинении к читателю, а "читатель" начинает профессионально разбирать самого писателя.
К сему - курьезный случай с тещей поэта Михня (со слов Друцэ - лет тридцать назад).
Михня купил телевизор, его теща-пенсионерка вскоре стала заядлой болельщицей хоккея. Да такой, что превратилась в ходячую энциклопедию по данному виду спорта. Можно было среди ночи разбудить ее и спросить кто сколько шайб забил, кто из какой команды куда перешел, на ком женился и т.п. Однажды она подсела поближе к телевизору, нацепила вторую пару очков и воскликнула, всплеснув руками:
- Боже мой! Они же на коньках!..
( Я рассказывал эту притчу направо и налево, и вдруг лет через десять увидел ее напечатанной в "Московском комсомольце" от чьего- то имени...)

"ЖЕЛУДОЧНАЯ ЛИХОРАДКА"

9 мая.
У того же Храпова вычитал, что болезнь можно вылечить переменой места (имеются в виду геомагнитные явления). Вспомнил, что в детстве я жестоко болел, меня рвало до истощения, врачи определили "желудочную малярию" (никто не знает, что это значит!), лечили обильным хинином и вылечить не могли, пока один доктор не посоветовал уехать из Кагула (скорей всего, у меня была аллергия, жили мы у прутских плавней и болот). Весной сорокового года мы переехали в Аккерман, приступы той болезни больше не повторились... Переезд, наверное, спас и отца - месяца через два пришла Советская власть, отца могли "замести" после бегства в Румынию нотариуса Каламанди, у которого он работал помощником.
Кстати, отец перед смертью все просился в Москву, даже в больнице вдруг стал собираться, складывал баночки с лекарствами, рубашки... Может, просто надеялся на лучших врачей, а, может, (по Храпову) инстинктивно искал спасения в перемене места. Кто теперь знает. Больно вспоминать.

ПАЛАЧИ, ЖЕРТВЫ И СУДЬИ

11 мая.
Бывший нацистский узник рассказывал, о том, как после освобождения в руки заключенных попал лагерный палач, их мучитель. Вот тут они и отыгрались, стали проделывать с ним то же, что и он с ними... Ползая по полу, тот кровавым ртом вдруг улыбнулся с каким-то странным пониманием, удовлетворенностью, чуть ли не подмигнул - дескать, ну вот, все стало на свои места, вы такие же, как и мы...
Припомнился мелкий случай. N. было свойственно ловчить, делать мелкие гадости. Однажды я тоже сделал что-то не то. Не помню что, зато хорошо и на всю жизнь запомнил его улыбочку. Узнав, он почти обрадовался: наконец-то теперь спокойнее, мы как бы сравнялись...
А я числился учителем и наставником, был уважаем в литобъединении, откуда вышел и сам N.
Это я к тому, как опасно уподобляться противнику в его отрицательных проявлениях. Я всегда чувствовал неловкость, когда требовалось наказать побежденного. Слабость?. А, может, другое. Пусть робкий голосок, но принадлежит он совести. Отголосок того, чему учил Христос...
Неужели люди не замечают, что христианские заповеди и житейская практика у них находятся в как бы разных отсеках. Несообщающиеся сосуды?
Куда ближе мне притча про старцев-праведников, поселившихся на необитаемом острове. Прослышав про их благолепие, епископ съездил к ним, убедился в их чистоте и святости, но с удивлением узнал, что они совсем несведущи в вероучении, даже "Отче наш" не знают. Усадил их подле себя, заставил повторять за собой слова молитвы и уехал умиротворенный. Только отплыл корабль, как епископ услышал, что его окликают: старцы шли по воде за кораблем, восклицая:
- А что после "избавь нас от лукавого"?
- Ступайте с Богом, братья! - замахал руками потрясенный епископ. - Вам это не нужно...

12мая.
Весь день носился по городу. Утром - на похороны Жени Блажеевского в ЦДЛ, оттуда в издательство, где узнал об отставке правительства Примакова. К двум на комиссию по помилованию. Доложив свою часть, помчался в Дом дружбы, где "докладал" про Иона Крянгэ, прочитал перевод из Лучиана Блага и свое стихотворение "В сорок пятом зимой...". Потом фуршет с румынским послом... Завтра тоже беготня. Зачем мне все это? Но другим уж не буду...

ВРЕМЯ, СУДЬБА

Попалась на глаза выписка - Солженицын пишет в "Общей газете" ( от 4-10 июня 1998): "Один астроном сформулировал и доказал в советское время закон: энергия рождается в самом ходе времени. Он не мог в тех условиях сказать яснее: энергия приходит к нам от Бога повседневно. Только есть и пить недостаточно для поддержания нашей жизни. Мы получаем то, что сегодня называется - квантами энергии, и ими живы".
Далее Солженицын говорит то, до чего я и сам додумался: жизнь антиэнтропийна. Это безусловно так. А упомянутый астроном - конечно, Козырев, который вряд ли имел в виду Бога. Козырев под свою ложную идею подвел громоздкий математический аппарат, жаждал научной славы (нашел для советской страны новый неиссякаемый источник энергии!). Шагинян его пропагандировала как советского Эйнштейна. Я как-то попал на его лекцию в Ленинграде, не удержался и задал вопрос: "Но Вы не определили что такое время. Если оно - мера движения, а не субстанция, как же из него что-либо добывать?" Козырев отмахнулся: "Да, существует и такая точка зрения, но мои приборы фиксируют..." и т.д. Солженицын, пытаясь и тут реабилитировать бывшего зэка Козырева, удачно вывернул его спекулятивную мысль в сторону духовной истины (за пределы математики и физики!)...
Далее Солженицын пишет: "...я убедился, что судьба человека - это его характер <...> Мы все выбираем сами. И от наших выборов складывается не цепь случайностей, а наша судьба, как мы ее сами выковали". Я тоже так думаю. Невозможно объяснить, доказать, но это факт. Только главный выбор - не только наш: выше Солженицын упоминал о чувстве, что он кем-то (!) для чего-то выбран...
Признаюсь, такое чувство живет и во мне, но это еще большая тайна.

О ДОВЕРЧИВОСТИ

13 мая.
Что такое излишняя доверчивость? Нечто сродни глупости? Не всегда. Спрашиваю себя: почему я поддаюсь притворной доброте, словно не вижу за ней ни коварства, ни расчета?
А потому, что не перестаю надеяться.
Пусть человек притворяется (когда-то я написал среднее стихотворение "Притворялся умным, добрым..."-почему-то Костров его включил в антологию), но ведь, притворяясь, он хоть чуточку вживается в роль. И уже за это хочется его поддержать, закрепить эту самую "чуточку". Мое доверие тщится помешать коварству, затруднить его.
Дело не только в том, что кто-то слишком доверчив - может, у него инстинктивная установка на доброе в другом человеке. Он ловит малейший проблеск света в любых потемках. Уж лучше еще раз обжечься, чем погасить последнюю искру... Я стараюсь избежать непоправимости.

14 мая.
Левушка Разгон совсем ослабел. Я навестил его сегодня перед отправкой в больницу. На прощание, когда мы обнялись, он прослезился. Я поспешил уйти, но все-таки в коридоре услышал, как он громко разрыдался...
Дума продолжает возню с импичментом, уровень ее удручающ. Близорукая злоба, политическое вырождение.

ИИСУС

В книге Давида Флуссера "Иисус" утверждается, что основные положения Нагорной проповеди содержатся разрозненно в текстах Ветхого Завета. В частности, - пишет он, - "из вышесказанного становится ясно, что двойной завет любви существовал в античном иудаизме до Иисуса и помимо Иисуса". Ну и что? Во-первых, разрозненность - антипод целостности. Учение Христа - не конструктор, который собирается из кубиков, а нечто качественно новое, великое и бессмертное. Революционность христианской морали по сравнению с ветхозаветной очевидна. Во-вторых, даже буквальная реминисценция ни о чем не говорит. Глупо, как голый факт.

15 мая.
Импичмент не прошел. С обличительным оскалом выступал Зюганов. Блистал хитрован Жириновский, хороши были молодой Рыжков и явно работающий на свой рейтинг Явлинский.

ГРИШКИ: ОТРЕПЬЕВ И РАСПУТИН

...Почему советская пропаганда "прозевала" то, что, возможно, Гришка Отрепьев - первый русский человек из низов, ставший царем под именем Дмитрия? Наверняка он был ярко одаренным человеком, его короткая деятельность на троне характеризует его положительно как государственную личность. Но он вознамерился быть царем на Руси да еще и добрым, опираясь на изначальную ложь. "По правде" завоевать престол было невозможно. Пушкин тут мог посостязаться с Шекспиром. Но официальная версия ("польский ставленник") оттолкнула фольклор и литературу от Отрепьева и отталкивает до сих пор, словно на нем клеймо. Разве русские князья, "ставленники татар", не призывали их для достижения своих целей в междоусобной борьбе?
Кто же он был, Гришка? Авантюрист, трагический герой?
Следующий из народа - тоже Гришка - Распутин... Романовы начались и кончились Гришками.

ШКОЛЬНЫЕ ВЫПУСКНЫЕ

16 мая.
...В школе накануне выпускных экзаменов меня прочили на "Золотую медаль". Меня это не слишком волновало, но все шло, как надо, то есть сдавал на "отлично". Вдруг на письменном по математике Зина попросила у меня помощи. Я решил ее задачи, сумел передать, но самому потом времени не хватило (что-то недооформил). Алексей Алексеевич Мирошников ( директор, он же - математик), усек ситуацию, разозлился и вкатил мне трояк. На выпускном вечере, когда мы выпили, он мне припомнил это, упрекнул - дескать, его и школу подвел - из-за девки... Не помню, чтобы я огорчился. Да и вышло так, что мне медаль не пригодилась бы. Одесский институт пришлось бросить (из-за ареста отца), а в Учительский уже не понадобилось. Однако физматовский диплом "с отличием" неожиданно сыграл свою роль. Я прошел творческий конкурс в Литинститут, пошел сдавать экзамены. Первый - сочинение. Я уселся, выбрал тему, и тут меня осенило: отличники зачисляются без экзаменов! Я попросил разрешение на минутку выйти, помчался в приемную комиссию - пусть не аттестат, но диплом-то с отличием! Там почесали в затылке и... зачислили в студенты без экзаменов. На радостях я две недели шатался по Москве - ездил наугад, шел куда глаза глядят. И, знакомясь со столицей, увидел больше, чем за многие последующие годы.
Вскоре, однако, обнаружился подвох: мне не дали стипендию. Она полагается тем, кто сдал экзамены и тем, у кого "Золотая медаль". Про диплом нигде ничего не сказано. Три месяца я ходил по инстанциям, пока бюрократическая машина не смилостивилась, мне выдали положенное за все про все. Хэппи энд.

НЕМЕЦКИЕ МАЛЬЧИКИ

...У Зоси, польской студентки, отец был коммунистом, его после войны убили. Она и десятилетия спустя (наверное, и по сей день) осталась при прежних, скажем так, социалистических убеждениях. Потому я был так поражен, когда однажды (мы сидели вечером в литинститутском садике) она вскользь что-то одобрительное сказала о немецких солдатах. Я переспросил, она уточнила: "но были среди них красивые мальчики..." Вот так. Фашисты, оккупанты - это одно, мальчики - другое...

НЕЗДЕШНИЕ...

17 мая.
В одном из своих писем Шпет говорит, что Пушкин - случайность для России. Высказывание шокирующее, но тут же я вспомнил, что сам ходил где-то вокруг да около этого. Я писал об экзотичности Пушкина ("Под небом Африки моей), и Маяковского ("Вот иду я, заморский страус"), о "Верблюде" Тарковского и Чичибабина. Можно было присоединить и вовсе "нерусских" Окуджаву и Искандера - в выстраивании этого ряда, конечно, повинна моя южная ориентация. Но от экзотичности до случайности - один шаг. Что-то в этом действительно есть. Есть над чем подумать.
Философу Шпету должен был быть известен и другой философский тезис, гласящий, что в мире нет ничего случайного. Я полагаю - существует притяжение будущего. Любовь с первого взгляда - это тоже толчки из будущего (неслучайная случайность!). Но кроме инстинкта продолжения рода человек обладает и инстинктом продолжения духовного рода.

ДЕТИ, ТВОРЧЕСТВО

Однажды в Бухаресте сидели за столиком я, Нина Касьян и Миша Шевченко. Последний ни с того, ни с сего спросил у Нины - есть ли у нее дети? Что-то было в его интонации такое, что ее взорвало: - И кошка умеет рожать! А я умею еще кое- что другое!
Нина была права. Ее поэзия - больший дар, чем простое деторождение. Потому и за ерническими стихами Глазкова можно разглядеть нечто вполне серьезное (цитирую по памяти):

...Но если ты не отдашься мне,
То поэма не будет написана!
Впрочем, я прекращаю прения.
Надо ж быть форменной дурой,
Чтоб совершить подобное преступление
Перед отечественной литературой!

18 мая.
В издательство с утра заявились судебные исполнители с омоновцами - забирать описанное имущество (последствия проигранного Керимовым арбитражного суда с арендатором-ирландцем). В итоге вывезли всю мебель из моего кабинета. Тут как раз звонит Юра Кувалдин (Трифонов): книжка моя "Невидимый порог" готова, просил машину, чтоб вывезти из типографии... Минус на плюс?

...Дети с внуками продают свою квартиру, нам покупают двухкомнатную, а сами переедут в эту нашу, трехкомнатную. Я физически, политически и т.д. устал. Но не творчески. Так хочется, чтоб хватило времени для зрелого сочинительства!

ПРОЗЕВАЛ ПАСТЕРНАКА

...Длинный список моих сожалений. Скольким возможностям я позволил пройти по касательной в моей судьбе! Как не пожалеть, что в свое время, живя в Переделкино на даче, отведенной под общежитие Литинститута, я не проявил интереса к Пастернаку, почти соседу. Даже так получилось, что я его ни разу не встретил, не увидел до лета 1954 года (этот почти анекдотический эпизод опишу отдельно). Сейчас хочу восстановить свое тогдашнее отношение к Пастернаку.
Воспитанный на открытой смысловой поэтике Маяковского и Есенина, Блока и Гумилева, Северянина и Ахматовой, Твардовского и Мартынова, я был невосприимчив к стихам Пастернака (попадались в основном только ранние) , он казался мне странным сплавом нового языка и старой формы. Теснота, скученность - "в вагоне на сорок мест набилось четыреста пассажиров" -говаривал я с умным видом. Дескать, либо-либо. Либо ямбы и хореи Твардовского с достаточно свободным дыханием, либо тонический стих Маяковского с вулканическим выбросом энергии (тоже с достаточным воздухом между словами, размахом). И как-то так вышло, что в моем кругу не оказалось ни одного ценителя или подражателя Пастернака. О нем не говорили. Живет себе чудаковатый, невнятный, пусть очень талантливый, но явно несозвучный нам поэт...
Когда в "Знамени" вышли его стихи из "Доктора Живаго" - это несомненно произвело большое впечатление, однако парадоксальным образом оно как бы подтвердило мою "правоту" - Пастернак хорош, потому что стал другим, - так сказать, нормальным поэтом...
Несколько месяцев спустя после окончания Литинститута мне в Кишиневе Миша Хазин подарил книжку Пастернака, изданную в 1936 году. Началось медленное вхождение в мир поэта. Весьма запоздалое. Поэтика Леонида Мартынова в ту пору была для меня куда притягательнее, казалась настоящим открытием . Да и рождавшаяся на моих глазах молодая поэзия (Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, Окуджава) разворачивалась не в пастернаковском измерении. Даже Вознесенский, еще мальчишкой бегавший к Пастернаку, нашел себя в эстрадной интонации, ничего общего не имеющей с пастернаковским тезисом - "тишина, ты лучшее из того, что слышал..."
Короче говоря, я Пастернака тогда "прозевал"...

19 мая.
Сегодня Сане, старшему сыну - сорок три года. Фантастично! Он кажется мне много младше меня, когда мне было столько же. Может, потому что я к сорока трем годам прожил огромную жизнь, многослойную и весьма насыщенную...

О ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЯХ

...Один из героев Станислава Лема говорит: "Я способен изобрести все, что захочу. Но ведь не все, что я способен изобрести, приходит мне в голову!" Да, человек не может узнать все, на что он способен (или мог быть способен). Потому ироническая формула Руставели - "Из кувшина можно вылить только то, что было в нем" - неверна. Из человека можно "вылить" во много раз больше, чем "было" или меньше. К тому же "выливание" наполняет творческий сосуд (и наоборот). Никто не знает, что могло выйти из Лермонтова проживи он еще несколько десятков лет. Никто не знает сколько и каких детей может (или могла) родить женщина. Разве можно установить сколько мелодий можно извлечь из скрипки? Человек, его душа - это почище скрипки. Это тебе не кувшин.
Достоевский: "Каждый из нас на все способен". Ой ли?
...Считают, что искусство надо понять. Нет, его сперва надо почувствовать. Как боль или радость. Остальное - потом.

ПОЭЗИЯ, ПРОЗА, ВЕРЛИБР

...Одно из преимуществ верлибра - непредсказуемость. Обычное стихотворение задает последующий ритмический рисунок, порядок созвучий. Исполнение предвкушения - конечно, удовольствие, но оно может надоесть, особенно в тех случаях, когда преобладает инерция формы, ее доступность, повторяемость.
Стихотворная речь преспокойно существует между поэзией и прозой, а верлибр - либо, либо. Поэзия или проза, середина невозможна (это доказывает масса верлибров, особенно переводных, которые не поэзия и хуже прозы). Верлибр - это тоже нужные слова в нужном порядке. Тогда и только тогда может реализоваться его преимущество - непредсказуемость.
В поэзии каждое слово обладает цветом, звуком, запахом, аурой, излучением. Для прозы достаточно, чтобы слово было прозрачным. Нет стихотворения вне текста, для прозы же текст - лишь посредник, проводник. Язык в прозе - средство, в поэзии - цель, словесная ткань повествования в памяти исчезает, остаются герои, события, стихи же воспроизводимы лишь в том виде, в каком они созданы. В прозе словесное поле исчезает, как экран в кино...
Малерб уподобил прозу ходьбе, а поэзию - танцу. Вот именно! Идущий направляется к цели, пляшущий же никуда не идет, ибо его "цель" в самом танце.
Толстой думал, что разоблачает поэзию, сравнивая ее с пахарем, который вздумал бы идти за плугом, пританцовывая. Неужели ему в голову не пришло, что пахарь тоже человек и он не прочь (после пахоты!) поплясать? Нельзя у человека отнимать "бесцельный" танец, как нельзя отнимать у веры чудес (кстати, Лев Николаевич и это проделал - вымарал из Евангелия все чудеса, даже те, которые можно объяснить внушением, массовым гипнозом).

20 мая
Фет в споре с Толстым прав, говоря, что нельзя идти против жизни, но мысль его при этом останавливается на том, что жизнь - есть жизнь и все тут. Будто она не поддается воздействию... Похоже на то, что говорил Ходасевич о Горьком - "он ненавидел правду" (словно правда статична, как фотография). Любимый тезис реалиста: сколько не говори "халва" - во рту слаще не станет. А гипноз, самовнушение, вера?
Толстой удивляется нелогичности Фета, а удивляться надо излишней логичности самого Толстого. Фет обходится без компаса и не блуждает в трех соснах, а Толстой прет напролом, как китоврас, строго по компасу. Толстой ссылается на Иоанна: "должно избегать того положения, при котором неприятен свет и выгодна тьма". Прекрасно. Но стареющая женщина избегает яркого света и правильно делает. Argumentum ad hominem.

ПОЭЗИЯ И ПРАВДА

Толстой старается смотреть на все непредвзятым взглядом, чтобы обнажить суть, разоблачить условность и ложь. Отважная установка, но и она может обернуться ложью, ущербностью. Если смотреть глазами дикаря, то буквы покажутся бессмысленными значками, на которые пялятся дураки...
"Гранатовый браслет" Куприна - завершенная в себе художественная правда, но и она обманывает. Что стало бы с любовью Желткова, если б она вызвала хоть какой-то отклик? Вот действительное испытание для романтика.

НЕОЖИДАННЫЙ ОТВЕТ

...Волобуева рассказывала, что когда они летели в Индию, загорелся один из моторов самолета. Начиналась паника. Из кабины в салон спокойно вышел летчик-индус и стал играть на скрипке. Он играл отрешенно, самозабвенно и подчинил себе всех пассажиров, переборол их страх. Им ничего не оставалось, как держаться за мелодию. Индус играл, не переставая, пока самолет не приземлился.
Если к тебе обращаются в невозможной, неразрешимой ситуации, а ты в ответ сыграл на скрипке - может быть, это правильно? Может быть, это лучший ответ?

СОВРЕМЕННЫЙ "МЕДНЫЙ ВСАДНИК"

21 мая.
...Представил себе, что перед гибелью Мандельштаму снился сон. Как бедный Евгений во время потопа, он погрозил памятнику Сталина, а тот, как Медный Всадник, погнался за ним. И куда бы не бросался Осип, в какой бы тупик не забегал - везде натыкался на памятники истукану, которые отовсюду наступали на него, обступали, заставляли повернуть обратно, туда, где занесенные над ним копыта...
И несчастный полубезумный загнанный человек погибает в безвестности на краю земли...
Где теперь тот всадник? Поэт вернулся, неуязвимый и совсем непохожий на бедного Евгения. Его называют - гениальным, великим. На портретах его гордо вскинутая голова окружена незримой аурой бессмертной славы.

Он возвратился, и как сын России
он здесь, среди сегодняшних людей,
и удивляется: где идолы литые,
куда они девались с площадей?

Если "Медный всадник" начинается за здравие ( гимн Петербургу), а кончается за упокой (реквием по бедному Евгению), то новый "Стальной всадник" мог бы начаться за упокой (гибель одинокого поэта), а кончиться за здравие (творческим реваншем). Жаль, что Мандельштаму такое и не снилось...

НАЧАЛО НЕ ДЛЯ КОНЦА

22 мая.
Если завтра премия, а послезавтра удаление зуба, то отношение человека к времени раздваивается, словно эти события расположены не последовательно, а параллельно. А почему собственно независимые друг от друга события должны составлять последовательность? Например, если в то время, как я печатаю на компьютере, какой-то человек в Нью-Йорке чихнул, то какой смысл имеет одновременность этих "событий" или что раньше, что позже?
Пусть на прямой, обозначающей чей-то жизненный путь, точка А - это данный момент, точка В - конец жизни, а точка С - некое промежуточное положение между А и В. Что вы скажете о подопытном, который, находясь в точке А торопится попасть в точку С, где ждет его награда, зная, что тем самым он приближается и к точке В, где ждет его конец? Но каждый человек поступает именно так: торопит время, словно это не имеет отношения к смерти.
С точки зрения формальной логики - человек поступает нелепо. На самом деле качество жизни безусловно определяет весь путь. Точка В не фиксирована, ее можно приблизить и отдалить. В этом смысле стремление к точке С (цели) действует и на качество и на количество лет жизни. Восходящее солнце стремится к зениту, а не к закату. Без стремления к зениту закат наступает тотчас. Тот, кто утверждает, что младенец, родившись, начинает тем самым приближаться к смерти, врет. Младенец (я не имею в виду несчастные случаи) бессмертен, он превратится в молодого человека, который тоже бессмертен, ибо не умрет таковым, а превратится во взрослого... Один младенец, родившись, станет Львом Толстым, а другой - бандитом. То, что оба смертны, их никак не объединяет. Потому линейное представление о смерти - просто заблуждение. Стрела жизни направлена не к точке В (смерти), а вверх.

ЛИТЕРАТУРА, ЛЮБОВЬ

23 мая.
Тынянов, утверждая, что Пушкин недооценил Тютчева, говорит это с укоризной, словно Пушкин знал Тютчева так, как знаем мы. Пушкин знал малую долю Тютчева (но и этого, кстати, тогда хватило, чтобы оценить и дать большой его цикл в "Современнике"), да и сам Тютчев был лишь долей того поэта, какого мы знаем сейчас. Ретроспекция чревата подвохами...
Ахматова говорила, что после смерти человека изменяются его портреты. Действительно, зная все последующее, почти невозможно воспринимать прошлое таким, каким оно было.
...Бернард Шоу замечает, что быть влюбленным значит неподобающим образом переоценивать разницу между одной женщиной и другой. Замечание не очень высокого пошиба, и почему - лишь с точки зрения мужчины? Блок же не писал, что только влюбленный имеет право на звание... мужчины. Инерция ветхозаветной традиции? Моисей обращал заповеди исключительно к мужчинам: не пожелай жены ближнего своего. Да и родословная Иисуса идет по мужской линии, хотя Иосиф был не отцом Его, а отчимом. Увы, и в нашем нынешнем сознании фраза "навстречу вышли два человека" вряд ли означает, что речь идет о женщинах...
Возвращаюсь к Бернарду Шоу, скажу: разница между одной женщиной и другой может быть такой же, как между мужчиной-гением и мужчиной-графоманом. Потому есть и богини и бабы...

24 мая.
Одна моя знакомая подробнейшим образом воспроизводила все разговоры с тем или иным объектом своих увлечений, нервно анализируя все нюансы отношений и безнадежно в них увязая. Короче, ее влюбленность носила сугубо вербальный характер, естественные чувства перемалывались в словесной жвачке. У нее были длительные, маниакальные и исключительно сухие романы.
...Пишу так, будто в этом деле я шибко умный. А у меня своих комплексов было предостаточно. Один из них: я тоже предавал огромное значение словам и всяческим знакам (можно писать в прошедшем времени - мне, слава Богу, скоро семьдесят!). Я всегда хотел сперва узнать, как ОНА ко мне относится, удостовериться в ее чувствах, тщился проникнуть в ее мысли, то есть разгадывал загадку, словно загадка существовала отдельно и независимо как некая данность. Мне в голову не приходило, что чаще всего ЕЕ отношение ко мне - результат моего поведения, проявлений моей воли, а не моей пытливости! Я, как разведчик, пытался вынюхать намерения и возможности "противника", чтобы обрести уверенность и не схлопотать отказ. Склонный к основательности, постоянству в чувствах, я приподымал, романтизировал ситуацию, в то время как нормальный бабник своим спонтанным мужским поведением без труда прогибал подобную же ситуацию "под себя". Проще говоря: если умеешь смешить - она засмеется, а если ты заранее станешь допытываться будет ли она смеяться, то пеняй на себя.
Блажен кто умеет влюблять в себя, но счастливей тот, в кого влюбляются просто так, ни с того, ни с сего.

26 мая
Отмечали на комиссии завершение рассмотрения дел смертников. Теперь не осталось ни одного приговоренного к смертной казни...

КАК СЧИТАЛА СЧЕТНАЯ КОМИССИЯ

Приставкин вспомнил, как я лет тридцать назад произвел на него впечатление тем, что в кабинете Михалкова, когда разбирали итоги выборов в правление Союза писателей, прямо сказал, что была подтасовка. Все молчали, а я взял и сказал, хотя (Приставкин это особо отметил) я сам был работником аппарата Правления и мог за это поплатиться.
Дело было так. Я как член счетной комиссии подсчитывал голоса вместе с Борисом Володиным. Конечно, мы общались с другими парами счетчиков и глубокой ночью с превеликим удовольствием выяснили, что Грибачев, Софронов и подобные им в правление не проходят (признаюсь, я не утерпел и пару минусов им добавил, диктуя Володину).
Тут вваливается некто с урной: "ребята, считайте быстрей, мы объехали больных, вот урна!" и высыпает на стол гору бюллетеней. Мы бросаемся, считаем (считать легко - все бюллетени без вычерков!), но оказывается, что теперь Грибачев и Софронов набирают недостающее количество голосов! Мы, конечно, злимся на равнодушие больных, но что делать? Объявляются результаты выборов. К метро мы идем с Володиным, и вдруг меня осеняет: "а где список больных, которых объехали с урной?" Встревоженные, мы из дому обзвонили знакомых, и утром отправились к Ильину с протестом. Он вызвал председателя счетной комиссии, списка больных у того не оказалось. Мы предложили прямо сейчас из кабинета позвонить некоторым больным и проверить. Ильин отмахнулся: "Нет. Раз уж допущена халатность, бюллетени больных объявим недействительными". Мы обрадовано согласились.
На улице опять спохватились: "а как же результаты выборов?". Звоним Ильину. Он спокойно разъясняет: "Собрание утвердило итоги голосования. Что до тех 60 бюллетеней, которые вы оспаривали, то мы их исключим из протокола. И без них полный кворум, нет никаких оснований отменять собрание. Все." Так мы и остались с носом.
А встречу у Михалкова я уже не запомнил...

27 мая.
Сегодня съездил за сигнальным экземпляром своего сборника "Невидимый порог". Приятно держать в руках, приятно перелистывать. Впечатление, что много хорошего. Но кто захочет читать и как до читателя добраться?

ОТКРОВЕНИЯ РЕЗУНА

...Суворов-Резун ломится в открытые двери, доказывая, что политика Сталина была агрессивной. А какой еще она могла быть, если цель была открыто и заранее провозглашена - мировая революция! Просто постепенно интернациональная марксистская установка "совпала" с имперской, советской. Это в стратегическом плане. А в конкретном - конечно же, Сталин не собирался долго "дружить" с Гитлером, прекрасно понимая. что если последний победит Англию, то Советскому Союзу несдобровать. Потому в удобный для себя момент он нанес бы удар. Идеальной для него была бы, например, германская высадка на английском побережье. Но Резун, ни с чем не сообразуясь, утверждает, что Сталин намеревался напасть на Гитлера 6 июля 1941 года. Это невозможная чушь. Сталин летом 41-ого года хотел избежать столкновения (что не мешало в штабных играх предусматривать и военный вариант!). Вот откровенное свидетельство Хрущева (из его "Воспоминаний", стр. 195):
"Как только определилось, что война с фашистской Германией у нас будет,<...> мы должны были непрерывно наращивать производство боевой техники и подготовиться к неизбежной войне <...>. Но вот наступил 1939 год. Был подписан договор Риббентропа-Молотова <...> мы подписанием этого договора миновали опасный рубеж, создав условия для столкновения Гитлера сначала с западноевропейскими странами. Это и был тот выигрыш времени, о котором говорил Сталин."(курсив мой)
Резуну удалось раздуть сенсацию на пустом месте. И хорошо заработать.
28 мая
Моему сыну Володе сегодня 34. Вполне состоявшийся малый, но его возможности все-таки больше и шире. Для меня остается загадкой, как Саня и он пришли к вере. От меня исходило трезвое свободомыслие с уклоном в рационализм. Но я все-таки никогда не был законченным атеистом (см. мой венок сонетов 1974 года!), Нина же была верующей до веры...
Мой отец бравировал независимостью от церкви, а мама хоть и была верующей, но в церковь почти не ходила, постов не соблюдала. Потому я рос между рационализмом и верой, как бы распределив их между левым и правым полушариями мозга. Материалистический взгляд на мир был для меня весьма привлекательным, что не мешало в интимной глубине чувствовать личную связь с высшим существом. Христос оставался для меня всегда внутренним ориентиром, обряды же казались внешним антуражем, требованием традиции. Потому мои переходы от румынской школы к советской, от советской к румынской гимназии и от нее - опять к советской школе (все это за четыре года - с сорокового по сорок четвертый год!) прошли для меня в сущности безболезненно. Возвращение к церковной вере, с которым я столкнулся при Брежневе, вначале показалось мне наивным, чем-то давно пройденным и скорей всего реакционным (даже написал об этом рассказ и напечатал в "Юности"). Теперь смотрю на веру глубже и серьезней, хотя ее конфессиональные перегородки мне чужды (они "не доходят до неба"!). Православие же - как родной язык: ближе не потому, что лучше, а потому что - мое. Я имею в виду идеальный образ (проповедь христианской любви), а не человеческие его варианты - действительно реакционные, порой страшные, мракобесные. В проповеди ненависти нет разницы между генсеком Зюгановым и попом Шаргуновым.

ОБ ОТЦЕ

29 мая.
Нерелигиозность отца мирилась с верой в судьбу, он называл себя фаталистом и при этом верил, что с ним могут происходить исключительные вещи, необыкновенные, в каком-то смысле чудесные (это я унаследовал от него). У него были зачатки многих способностей, которые остались нереализованными. Он был лишен тщеславия и путеводной звезды.
Пусть его судьба была заурядной, искорка в его глазах говорила о том, что он был "не как все". Это чувствовали окружающие, любили его. Миша Хазин даже написал о нем рассказ...
Уходя в последний раз в больницу, он обернулся к соседу и указал рукой вверх: "мне пора туда!" (не вниз, в землю, как полагалось бы безбожнику!). А еще Нина рассказывает, что в тот момент, когда он скончался, над Кишиневом разразилась невиданная летняя гроза, гром сотрясал окна, ливень хлестал - разверзлись хляби небесные.
За год до смерти он сильно подурнел, лицо припухло и исказилось (есть ужасная фотография того времени), но потом он постепенно прояснялся, светлел. А когда его хоронили, он был на редкость красив, действительно покоился в гробу...
О его смерти я узнал по телефону (позвонил Рудик), но разрыдался, когда прочел телеграмму. Сила начертанного слова.

ОРЕШИН И ЕСЕНИН

...Бедный Петр Орешин, он любил Есенина. Оплакивая его гибель, воскликнул: "Если Пушкин - осень, ты у нас - весна!", но, желая избежать трагедии, изо всех сил старался сжиться с Советской властью. Написавший "я еще в утробе пел Интернационал", он был все же в 37-ом арестован и расстрелян. И совершенно забыт. А во время 1-ого съезда Союза писателей он сказал в кулуарах (привожу по "ЛГ"): "Что можно ждать от Бухарина, если он провозглашает первым поэтом бессмысленного и бессодержательного Пастернака? Надо потерять последние остатки разума для того, чтобы основой поэзии провозгласить формальные побрякушки. А то, что кругом кипит борьба, что революция продолжается, - об этом совершенно забыли".
Курьез? Смешно и грустно.

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

30 мая.
Поэзия хоть и состоит из слов, но она ближе к музыке, чем к прозе: она не поддается пересказу. В прозе (романе, нормальном повествовании) текст при чтении незаметно пропадает, превращаясь в живые картины, которые затем и остаются в памяти. Роман рождается текстом, но существует вне его!
А. Н.Толстой пишет: "Читатель сам будет общаться с персонажами не моими словами, а теми ненаписанными, неслышимыми, которые сам поймет из языка жестов".
Тут подходим еще к одной важной отличительной черте поэзии. В ней есть энергетический ток, идущий поверх слов (даже в плоских риторических стихах Маяковского присутствует сила!). Это явление ярче выражается в песне (например, когда слушаешь темпераментную песню на незнакомом языке!), иногда текст даже "мешает"...
Извлечение "мысли" (что хотел сказать автор) из произведения подобно извлечению витамина из яблока. Полезно, но кто захочет питаться одними витаминами? К тому же произведение растет не из мысли, а из предчувствия целостного произведения, как плод из завязи (а не из витамина).

31 мая.
Скоро годовщина смерти отца. В марте было столетие мамы (прозевал, только на днях сообразил). Когда маму хоронили, у нее было обиженное выражение лица, как у ребенка. Если отец пережил нечто вроде катарсиса, перед смертью просветлел, преобразился, то мама всегда была сама собой - не выше и не ниже себя, и час смерти застал ее как-то внезапно, обидно и в полном одиночестве...

СМЕРТЬ ДИМЫ

Два года назад, в апреле, когда я ночью уехал в Кишинев, умер Дима, последний из трех братьев Галачей - Коли и Вани. Лет двадцать назад я был свидетелем уникальной встречи моих двоюродных братьев и даже сфотографировал их вместе. Какие разные судьбы! Ваня осел в Бухаресте, где прожил жизнь. Коля остался в Бельцах, попал в румынскую армию, отсидел при русских и вернулся в Бельцы. А Дима стал совсем советским, он в оккупации не был, после войны обосновался в подмосковсной Перловке, гордился тем, что он заводской рабочий... Надо будет о них поподробней...
Оказывается, Дима не был расписан с Зоей. Из-за этого у родственников, прибывших из Бельц, были сложности с лицевым счетом, но все-таки сумели произвести нужный им обмен квартир как раз перед смертью Димы. А Зоина урна полгода была в доме, в буфете. Дима то звал Зою, то просил молоток - выбить окна и выбросить урну: "не могу, снится..." Похоронили урну вместе с Димой.

ШКОЛЬНОЕ

30 мая.
...Как-то глубокой осенью 44-го года я и Витя Ставрати задержались в школе. Шел педсовет. Мы прислушались: Алексей Алексеевич Мирошников, директор, произнес мою фамилию. Ковальджи, дескать, недавно из Румынии, подвергался воздействию буржуазной пропаганды, за ним нужен глаз да глаз...
Мы молча вышли на улицу. Я был в недоумении, я не знал, что такое буржуазная пропаганда. Я хотел знать правду. Еще с весны в Калафате я составлял ежедневно военные сводки, и при этом стремился к точности: я изучал румынские газеты, слушал Лондон и Москву (благо румыны во время войны приемники не изымали), сопоставлял, делал выводы. При чем тут пропаганда? Витя вдруг обратился ко мне:
- Дай пять!
Я остановился - не понял, что он сказал. Витя объяснил, что это выражение означает "дай пожму твою руку, мы заодно". Он, мол, тоже на подозрении.
Братья Ставрати были греки. Через несколько лет греков стали выселять из Бессарабии. Ставрати всем своим многочисленным семейством , кажется, успели куда-то переехать...

7 июня.
С третьего по шестое был в Питере, гостиница "Морская", балкон - над Финским заливом. Тусовка тусовкой, а поездкой доволен, было и солнце и дождь (когда я выступал на Мойке 12), много впечатлений, встряхнулся. Как подумаешь - впервые увидел этот город ровно 50 лет назад. Был я тогда на взлете, теперь - на излете. А все правильно. Повесть моя не напрасна.

ПУШКИН И ГОГОЛЬ

...Может быть, нет никакой связи между "Моцартом и Сальери" и "Ревизором", а, может быть, на подсознательном уровне какая-то связь для Гоголя была... Он в мае 1831-ого года знакомится с Пушкиным, который публикует осенью того же года "Моцарта и Сальери". У Гоголя восхищение Пушкиным и внутренний спор с ним. Примерно в то же время Пушкин работает над поэмой "Езерский", где отстаивает свою любимую мысль о независимости художника:

...ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя условий нет.

Мысль же Гоголя развивается в противоположном направлении - в сторону возвышенной ответственности писателя, близкой к жреческому служению высокому искусству по Сальери. В "Выбранных местах...", защищая Пушкина от обвинений в нехристианстве, Гоголь проговаривается, отмечает "некоторые несовершенства его души", дескать, он, Пушкин, "увлекался суетой и прелестию света". Он же, Гоголь, наставлял художника:
"Воззови, в виде лирического сильного воззвания, к прекрасному, но дремлющему человеку. Брось ему с берега доску и закричи во весь голос, чтобы спасал свою бедную душу: уже он далеко от берега, уже несет и несет его ничтожная верхушка света, несут обеды, ноги плясовиц, ежедневное сонное опьянение; нечувствительно облекается он плотью и стал уже весь плоть, и уже почти нет в нем души".
В этом тяжеловесном пассаже трудно разглядеть Гоголя-художника...
Гоголь по подсказке Пушкина начинает "Ревизора", но Хлестаков не пародия ли на Моцарта-Пушкина, гениального "гуляки праздного"? Не поражала ли Гоголя в Пушкине "легкость мыслей необыкновенная"?
В июне 1836 Гоголь уезжает из России, не попрощавшись с Пушкиным. Больше они не виделись.
В Гоголе уживались оба: и Моцарт, и Сальери.
Последний с возрастом взял верх, отравил в Гоголе Моцарта...
...Любопытно, что Гоголь начал с того, чем кончил: путь от сожжения "Ганса Кухельгартена" до сожжения второго тома "Мертвых душ".

8 июня.
Годовщина смерти отца. Чувство вины перед ним...

В Питере, повторяю, я был 50 лет назад. Боже мой! Первый день заседали в Таврическом дворце (там, где прозвучало "Караул устал!"), было скучно. Борис Херсонский из Одессы сообщает о самоубийстве Марины Хлебниковой (якобы после посещения врача). Ужасно.

ИСКУССТВО, РЕЛИГИЯ. ХРИСТОС

9 июня.
- Христос претворил воду в вино.
- Прообраз искусства. Так поступает и поэт.
- Но есть и высшая ступень. Христос вино претворил в кровь Господню!
Это уже религия.
Бог-сын: творенье Божье, Его ипостась(по своему подобию). Но в мягком варианте - Христос идеал человека. Людям показан живой, воплощенный идеал, а не сверхъестественный образ Творца Вселенной. Потому Христос совершает чудеса в человеческих пределах - не делает ничего космического. Чтобы быть понятнее? не отпугнуть? показать возможности людской веры?

Если "царство Божие внутри вас", то почему полагаете, что дьявол - вне вас?
Творчество Пушкина и Пушкин не равны, наследие больше автора,
живучее и т.д. А Бог больше мира. Он познаваем только частично - через свои творения. Дальше - тайна.

10 июня.
Говорят:
- Умная собака. Как человек...
Но своди ее на "Гамлета" - что она поймет?
Да и вообще - начни собака говорить, как бы мы отвечали на ее "почему"?
Доступное нам понимание Бога - вроде перевода на наш язык (на уровень нашего разумения) того, что принципиально выше его. Мы воспринимаем Бога (как и Вселенную) "снизу", ее сцена доступна нашему взгляду (как актеры собаке), и в то же время - недоступна (как сама пьеса - той же собаке).

ДЬЯКОН КУРАЕВ И ПРАСТЕРНАК

11 июня.
Дьякон Андрей Кураев "Как делают антисемитом" (изд."Одигитрия" М.,1998). На стр. 23-24 читаю: "Я обращаюсь к русским. У нас есть право на свой разговор, на разговор о нашей боли. И мне есть о чем поговорить с русской интеллигенцией".
Выглядит правомерно, если не задавать вопроса: а Пастернак - это русская интеллигенция или нет? Пастернак такой же еврей, как Пушкин арап, Жуковский турок, Фет немец, Лермонтов шотландец, Окуджава грузин и т.д. При чем тут этническое происхождение, когда очевидна принадлежность к русской культуре! К сожалению, Кураев происхождение считает стопроцентной принадлежностью к нации, народу и прежде всего относит это к евреям.. И на вопрос о Пастернаке дает вполне определенный ответ. И идет дальше. Даже из большевиков, которые по искреннему интернационализму отчуждались от своего происхождения, он выделяет евреев (см. стр. 71-72): "...есть горькая память о том, что в погроме русской православной жизни, растянувшемся на большую часть ХХ века, чрезвычайно активное участие приняли евреи".
Почему собственно "горькая память" выделяет Троцкого, Зиновьева, Кагановича, оставляя в тени грузина Сталина, русского Бухарина, поляка Дзержинского, венгра Бела Куна. Один так называемый русский (Ульянов) наломал больше христианских дров, чем все остальные. Но Кураев, завороженный этнической "меткой", продолжает: "И есть недоуменное вглядывание в лики современной власти (даже не столько банковской или политической, сколько журналистской): ну почему каждый раз, когда России ломают хребет, - в этом событии принимают активнейшее участие и более всего им восторгаются именно евреи?"
Евреи восторгались, когда Гитлер ломал хребет России?
И тут же Кураев опять переходит к... Пастернаку:
"Александр Галич, справедливо вступаясь за Пастернака, имел право пригрозить: "Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку!" Ну а за Россию, за Бунина, за Гумилева, за Ахматову и Есенина - можно вступиться?"
Ложный пафос. Во-первых, никто не противопоставляет судьбу Пастернака другим, тем более - России! Во-вторых, в стихах Галича речь шла о писателях, "поднявших руку" на своего собрата. На Пастернака, как и на Ахматову, но никак не на Бунина, Гумилева, Есенина. Тем более - на Россию. Но с Пастернаком у Кураева - свои счеты. Он для него не крупнейший русский поэт нашего века, а еврей. Потому ему, дескать, прощают то, что другим не прощают:
"Вообще, когда говорится о преследовании Пастернака советской властью, то необходимо иметь ввиду, что он сам, бывало, любезничал с ней <...> Странно то, что либеральная пресса ни словом его за это не попрекнула. А вот Патриарха Алексия I за подобные же слова, сказанные в те же дни, она поносит неустанно".
Грехи Пастернака никто не скрывает (но он, кстати, не "любезничал", а искренне хотел верить в то, что писал в частном письме Фадееву), к тому же позиция поэта и позиция церковного пастыря - далеко не одно и то же! И, наконец, еще одна выдержка из рассуждений Кураева (стр. 164), показывающая, что он действительно готов отнести Пастернака к иноплеменникам, чуть ли не иностранцам:
"Конечно и взгляд иностранца может быть более точным и реалистичным, чем свидетельство национальной летописи. И нельзя исходить из презумпции виновности иноплеменного взгляда <...> И немало евреев не считают себя "иноплеменниками" в "этой стране". Примеры Семена Франка, Бориса Пастернака <...> - тому подтверждение".
Что стало с Кураевым?

АНТОЛОГИЯ ВОЗРАСТОВ

12 июня.
Думал я как-то составить возрастную поэтическую антологию: двадцатилетние поэты, тридцатилетние и т.д. Натолкнул меня на эту мысль Ф.Глинка с его стихами о старости (примерно 1880-ого года, кажется, неопубликованными - по книге В.Базанова) "Поэт в себе":

Зуб шатается уж больно,
И седеет ус!
В битвах жизни я невольно
Становлюся трус...

Видно, есть такие лета,
Жизни угомон,
Что летучесть и поэта
Обращает в сон.

Непосредственность на грани пародии... Раз уж затронул эту тему, то добавлю и строки из стихотворения Бенедиктова "Не надо":

Ты счастье сулишь мне... Ох, знаю я, да!
Что счастье? - Волненье! Тревога!
Восторги! - Бог с ними! Совсем не туда
Ведет меня жизни дорога.

...Устал я, устал. У судьбы под рукой
Душа моя отдыху рада.
Покоя хочу я, мне нужен покой,
А счастья мне, право, не надо!

(Цитирую по ББП, а мне помнится другой вариант: "А счастья - и даром не надо!")

14 июня.
Был вчера в Удельной. Кайф. Смотрел на сосны, на солнечное небо, на сына с внуком - думал: вот это я сделал. От меня пошло. Приятно подумал, самодовольно, а потом спросил себя: а меня кто сделал? Не я же. Мою способность воспроизводить жизнь кто в меня вложил? Благоговенье перед жизнью и перед Тем, кто ее создал.
...Читаю в "Известиях", что Слаповский напечатал повесть "Талий", где внезапное предложение жены о разводе переживается мужем, вышедшим на балкон, за минут двадцать: "он успевает перебрать все возможные причины странноватого предложения, почти доходит до мысли о самоубийстве, но в последнее мгновение отходит от опасной перекладины и возвращается на кухню. Ничего не случилось; все - произошло".
Подобный замысел приходил мне в голову лет тридцать назад, но, увы, я его не осуществил (Мне представилось, что муж нашел письма жены, свидетельствующие о ее измене. Он до ее прихода пережил все стадии - от отчаяния до смирения. Оценил и себя. Положил письма на место. Ничего ей не сказал...) Уже не в первый раз убеждаюсь, что хоть мое за меня никто не напишет, многое, не сделанное мной, с успехом выполняют другие...
Вот еще замысел, который я уже не осуществлю: человек с детства до старости записывал свои сны. Эти записи найдены, но автор неизвестен - нет ни имени, ни фактов его жизни. Реконструкция человека по его снам...
И еще одна идея: Хрущев после юбилея видит сон. Его вызывает Сталин и велит написать автобиографию. Хрущев легко пишет до 53-ого года, потом мнется. Сталин его подталкивает: не трусь, мол, я же умер. Никита со скрипом дописывает до "сегодняшнего дня" (весна 1964). Но Сталин требует продолжения: пиши до конца. Хрущев мучительно дописывает свою карьеру в благополучном русле, лет до 80-ти...

15 июня.
...О себе. Подумал: В русской поэзии полно всего и без меня. Эта книга для тех, кому интересен я...

ТАЙНЫ САМСОНА ШЛЯХУ

16 июня.
...Василаке, пренебрежительно относившийся к Шляху как писателю, вдруг стал дружить с ним, потакать ему, обсуждать его произведения. Забегал к нему чуть ли не ежедневно. Потом оказалось, что он завел роман с его дочерью... Друцэ тоже дружил с Самсоном (Шляху действительно был человеком доброжелательным, дружелюбным и порядочным), но не простил ему отклика на чехословацкие события 68-го года. В "Известиях" появилось несколько строк в поддержку вторжения, подписанных "С. Шляху. Писатель." (Шляху плакался мне, что ему звонил корреспондент, но он ему не давал согласия на публикацию и самого текста не видел). Я дружил с ним много лет, переводил (с помощью отца) его произведения. Шляху был советским по убеждению, его моральные устои были соответствующими - в духе солженицынского героя из рассказа "На станции Кречетовка":
Шляху рассказывал, что к концу войны он был информатором СМЕРШ-а
по кличке Балабан. Разоблачил одного типа, который якобы был поваром у Власова. У того были дорогие часы, он как-то проговорился, что купил их за 300 злотых. Шляху сообщил кому надо. Повар признался следователю, что служил у Власова и по его заданию перешел фронт... А так ли было на самом деле - кто теперь скажет? Кстати, в годы войны вообще не было злотых, потому что не было самой Польши...
Шляху гордился своей смекалкой.
А вообще он порой спохватывался и говорил:
- Нет. Об этом я расскажу, когда мне стукнет шестьдесят...
Такая была присказка. Однако лет за пять до шестидесяти его поразил столь жестокий склероз, что он боялся из дому выйти. Не мог найти обратную дорогу. Жаловался мне, что не в силах завершить роман - один и тот же эпизод по забывчивости написал трижды...( Мне это казалось невероятным, а теперь несколько раз ловил себя на том, что дублировал какие-то свои записи). В последний раз мы встретились на последнем молдавском писательском съезде. Он меня узнал, но все относящееся ко мне безбожно путал - забыл, что я уже много лет живу в Москве и т.д.
Лет десять еще прожил в жалком состоянии. Понятно, никому ничего не рассказал.
Нечто подобное получилось и с зятем Бори Бармакова. Тот мечтал познакомиться со мной как с писателем, хотел открыть мне свою жизнь. И однажды на майские праздники мы отправились к нему в Зеленоград, там у него было свое хозяйство. Прибыли, коренастый круглолицый дядька кинулся мне навстречу, обнял и... стал мычать.
Волнуясь в ожидании встречи, он успел напиться вусмерть. И двое суток, пока мы там гостили, не просыхал. Все время таращил глаза, пытался что-то из себя выдавить и, махнув рукой в отчаянии, наливал себе еще...
Так ничего и не рассказал.
Боря потом говорил, что тот в детстве сильно пострадал - стукнул на кого-то из сельчан в духе Павлика Морозова, за что его ночью бросили в колодец, еле спасли. Потом участвовал в депортации крымских татар -вспоминал с удовольствием, как ловко справились. А так, конечно, прошел войну и прочее. Доволен жизнью, завел крепкое хозяйство, свиньи, куры, совершенно уверен, что ему есть чем гордиться...

ЦВЕТАЕВСКИЕ СЛЕДОПЫТЫ

17 июня.
Рассказывали, что участница гражданской войны поселилась в квартире, где жила Марина Ивановна перед отъездом из России.
Прошли десятилетия. Постучались какие-то ребята, похоже - пионеры-следопыты, вежливые, она обрадовалась, стала рассказывать о себе, о гражданской войне, как ей досталось от жизни потом. Ребята слушали как-то странно, все переводили разговор на Цветаеву- не помнит ли она ту бывшую жиличку.. Возмущалась: та была белогвардейкой, белоручкой. Бумаги? Были какие-то, сначала отнесли на чердак, потом выбросили...
Однако к ней зачастили, все спрашивали о той, теперь все о ней заговорили, она, оказывается, стихи какие-то писала... Удивительно!
Постепенно привыкла, смирилась, о себе перестала говорить, разузнала про Цветаеву, завела даже книгу отзывов... Хотя ей по-прежнему было горько от несправедливости: она ведь в отличие от поэтессы воевала, была ранена, имеет награды. Пенсия, правда, маленькая...

ПРЕМИЯ ЗОЕ КРАХМАЛЬНИКОВОЙ

18 июня.
В Малом зале ЦДЛ присуждение премии имени Сахарова Зое Крахмальниковой, моей соученице. Помню ее еще женой Марка Максимова. Тонкая была, сексапильная. Алик Аликян, сидя с ней рядом в аудитории, маялся от возбуждения.
Потом Зоя стала делать ученую карьеру, и вдруг открыла для себя православие, глубоко уверовала. Вышла за Феликса Светова. В ту пору я хаживал к ней с Терезой Квечиньской и Майореску, когда они приезжали в Москву. Вскоре ее судьба переломилась - тюрьма, ссылка. Я удивлялся ее мужеству, последовательности и как-то виновато себя чувствовал.
Спустя много лет Зоя принесла мне (в "Московский рабочий") свой роман "Безумие", я не смог ей помочь - издательство уже шло под уклон,. Зое пришлось издать его у нас за свой счет. Потом я тесней общался с Зоей после больницы - она познакомила меня со своей подругой, милейшей гомоепатшей из Киева. Зоя стала седой, старенькой. Глаза умные, добрые, характер боевой. Рад за нее. (Уже двое с нашего курса получили премию Сахарова - Фазиль и Зоя. Любопытный курс - хорошо бы отметить его 50-летие в сентябре этого года!)

ЭВОЛЮЦИЯ, ИСТОРИЯ, НАШ ВЕК

19 июня.
"...крылья у нас не вырастут и жабры не появятся... любые мутации связаны с дегенеративностью... Полезных мутаций больше не будет. Эволюция человеческого вида выбрала другой путь - развитие мозга - и победила" - говорит Андрей Степанович Акопян, директор Центра репродукции человека, в интервью "Три возраста эволюции" (газета "Президент" 6-13 мая 1999 г.):
(Хорошо сказано! Но полезных мутаций не предвидится и у слонов, и у тараканов! И не сама эволюция выбрала для человека путь, а Кто-то. Тайна.).
"...Только ограниченность временными рамками делает жизнь бесспорно признаваемой ценностью... С одной стороны, в качестве наказания... при ограничении пространства и его атрибутов время само по себе становится пыткой, с другой - убийство отнимает у человека все - прошлое, настоящее, будущее".
( Да, вот реальная взаимозависимость пространства и времени!)
"...Плотность внутреннего времени системы пропорциональна даже не числу живущих, а его квадрату, и для каждого отдельно определяется плотностью событийного ряда в единицу времени".
(Больше того - плотность времени ничем не ограничена - сколько угодно событий могут произойти одновременно. А выражение "внутреннее время системы" весьма плодотворно. Я представляю себе мир как единую иерархию автономных систем)
"...Следующая эпоха не даст ни нового Ленина, ни нового Гитлера - им будет уже нечего сказать. Основные ошибки уже совершены".
(Очень интересно. Я как-то подбирался к этой мысли, но не сделал окончательного шага - не сформулировал. Дай Бог, чтобы так на самом деле было!).
"Мы создали больше культурных ценностей, чем смогли освоить, и нам предстоит эпоха их освоения".
( Действительно, в самый раз "остановиться, оглянуться". Но реальна и опасность технологического одичания).
... Фукуяма говорил, что конец истории наступит, когда повсюду в мире будут либерально-демократические порядки, люди будут сыты и свободны. Тогда время - мера процессов и событий - постепенно замрет. (здесь - мое любимое определение времени, хотя речь об историческом времени, пусть оно замрет, зато внутреннее время человека обретет новое качество!)

20 июня.
Кончается мое столетие. И тысячелетие, начавшееся с Христа и дошедшее до ядерной бомбы. ХХ-ый век - пик безумия и его спад. Безумие нарастает с самого его начала. Две мировые войны, два идейных тоталитаризма. И все это - плотно, густо и кроваво в течение первой половины века. Перелом в самой середине, когда через несколько лет после взрыва атомной бомбы умирает Сталин. После этого безумие, дергаясь, все-таки в итоге идет под уклон. Вторая половина века разряжена, резко непохожа на первую, в этом - объективное основание исторического оптимизма (с которым, кстати, я инстинктивно сроднился, встретив свою молодость сразу вслед за войной).
Солидная монография Пилата (!) о датах рождения и смерти Христа. Может быть, это и важно, да не очень. Что добавит та или иная поправка? Что изменит? Самое главное в Христе - его победа над временем, его всегдашняя актуальность. Обилие реалий в беллетризированных повествованиях, в кинокартинах о Нем меня лишь раздражают. Евангелия - вот беспримерный сверхреализм - ничего лишнего, и всё - на все века!

ОПЯТЬ РЕЗУН

21 июня.
На пороге очередной годовщины войны попалась на глаза "Независимая газета" от 22 июня 94, где на первой полосе в рубрике "Память" Борис Соколов пишет:
"Сейчас уже ясно, что Сталин готовил нападение на Гитлера, и последний, сам того не ведая, упредил его на считанные недели, если не дни."
Кому ясно? Почему "сам того не ведая"? - у Гитлера была отменная разведка. Кстати, самое слабое место у Резуна-Суворова как раз германская разведка. Он ни разу не ссылается на ее данные, выводы. Почему? А просто потому, что немцы прекрасно знали, что летом сорок первого года Сталин не был готов к войне с Германией. В самый раз было ударить.
Что они и сделали, улучшив самый благоприятный для себя момент.

ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУССТВО

...Хармс когда-то сказал: "Как прекрасно все первое! Как прекрасна первая реальность!.. Истинное искусство стоит в ряду первой реальности". А какой-то американский художник (не помню - кто), напротив, отметил, что "сейчас уже никто не стремится делать "хорошее" искусство. Задача не в том, чтобы делать хорошее искусство, а в том, чтобы делать последнее искусство". Синтез Ани Герасимовой: "Искусство, которое ощущает себя последним и первым одновременно - это, очевидно и есть "новое искусство". Оно же, по истечении времени, превращается в то, что мы называем "классикой"!"
Это спорно. Не всякий авангард становится классикой. Авангардизм лишь подталкивает таланты на новую спираль, а сам - как крайность - отваливается и становится достоянием истории искусства (нечто вроде экспоната). Так выглядит сейчас футуризм под глянцевыми витринами нового музея Маяковского.

НИЧЕВОК ПОПАЛ В АНТОЛОГИЮ

Жаль, что ученые, коллекционируя факты, легко впадают в эстетическую слепоту. Я имею в виду хотя бы такой случай:
В серьезную антологию "Русская поэзия серебряного века"("Наука"М., 1993) помещен Василиск Гнедов, автор так называемой "Поэмы конца", в которой не было слов (печаталась чистая страница, а исполнялась взмахом рук слева направо и обратно). Жест - он и есть жест. Никакого отношения к категории таланта не имеет. Гнедов прожил 88 лет, а толку? Таких, как он, надо помещать в приложении к Антологии (знаковые курьезы), а не в сам корпус. Я спросил Гаспарова (одного из составителей) зачем поставили Гнедова в ряд с настоящими поэтами? Он (хоть и умница!) ответил, что это факт литературного процесса того времени... Разве это оправдание?
Был у меня в Кишиневе сосед - молодой полиглот Марк Габинский. Однажды я увидел. что он, радуясь, заносит в картотеку какое-то странное слово. Дескать, обнаружил его в районной молдавской газете. "Но это же просто ошибка, опечатка!" - восклицаю я. "Нет, - говорит он твердо, - это факт языка и он зафиксирован в прессе". Переубедить его я не смог. Так и Гаспаров - почему-то не видит, что Гнедов вне искусства. Видит факт. В Антологии Василиск представлен опусом "Смерть искусству", пятнадцать поэм:
Поэма 1. СТОНГА
Полынчается - Пепелье душу.
Поэма 2. КОЗЛО
Бубчиги Козлевая - Сиреня. Скрымь Солнца.
и т.д. до
Поэма Конца (15).
1913
(Составители не решились воспроизвести целую пустую страницу!)

НИКОЛАЙ ШАТРОВ И ВЛАДИМИР СОКОЛОВ

22 июня.
Увидел в "Знамени" подборку Николая Шатрова, с удивлением узнал, что он мой ровесник и учился в Литинституте. Через несколько минут из забвения всплыло его лицо (его ли?), чем-то похожее на другого забытого - Халатова. Нашел Шатрова в "Антологии" Евтушенко и там наткнулся на его строчку 1967 года "Потому что я - не человек". Как было не вспомнить, что у Володи Соколова - "Я давно уже не человек". Скорей всего - совпадение (контекст совершенно другой), но это как раз из того знаменитого его четверостишия, о котором я писал в "Отказе от авторства".

РЕРИХ И ЖДАНОВ

23 июня.
В свое время Палиевский и Кожинов "открыли", что в тридцатых годах была восстановлена прерванная традиция русской литературы ("поднявшие меч" на традицию "от меча и погибли" - евреи, видимо). Нечто похожее - у Н. Рериха, он писал в 1939 году:
"Вот и теперь русский народ убрал всякие "измы", чтобы заменить их реализмом. В этом решении опять сказывается русская смекалка. Вместо блуждания в трущобах непонятностей народ хочет познать и отобразить действительность"(стр. 376)
Это чуть ли не ура Сталину после 37-ого года. А вот и ура Жданову за 46-ой. Н.Рерих пишет в 1947-ом году:
"Надо думать, скоро молодежь потребует истинное искусство вместо крикливой мишуры в роде Шагалов. Недаром французы зовут его шакалом... По Европе прогуливаются пикассизм и фюмизм..."
Совсем было бы худо, но, слава Богу, Рерих добавляет:
"Запрещать их нельзя - они отражали состояние общественности"(стр.23-24)

ЗНАМЕНИТЫЕ СТАРУХИ

...В молодости поэты начала века казались мне недосягаемыми, отделенными историческим барьером. И только встречи с великолепными старухами, любимыми этими поэтами, дали мне чувство реального контакта их времен. Лиля Брик мыслилась мне где-то очень далеко, но вот на даче Ивановых в Переделкино появляется вместе с Катаняном старушенция в брючках - Таня Иванова мне шепчет, что это - Лиля Юрьевна. В двух шагах от меня, но ничего я не понял и не почувствовал. Та Лиля осталась в другом измерении, там, где Маяковский.
Однажды в Ялте я сыграл в шахматы с пожилой женщиной, потом мне сказали, что это Надежда Давыдовна Вольпин, которая родила Есенину сына, известная переводчица. Мое удивление и оторопь...
Но, конечно, самым глубоким, почти родственным чувством близости одарила меня (и моего Саню) Анастасия Ивановна Цветаева (несколько страниц о ней я напечатал в газете "Голос Родины"). И навсегда остались в памяти Евгения Федоровна Книпович, перебирающая фотографии Блока и его книги, подаренные ей; парализованная Мария Волкова, вдова Шершеневича, вспоминающая о том, как она танцевала у Голезовского с голой грудью и подкрашенными тушью сосками...
Вспомнилась еще одна недавно умершая старушка - Вероника Витольдовна Полонская. Я с ней встретился в доме Ардовых на Ордынке, в той самой келье, где живала Ахматова. О Маяковском вспоминала неохотно (все спрашивают). Я поинтересовался, почему у Маяковского нигде - ни в стихах, ни в статьях, ни в письмах - не упоминается Мандельштам. Неужели не знал? Знал, - она ответила, - очень хорошо знал, повторял его строки, особенно "Россия. Лета. Лорелея." (Наверное, Мандельштам был для Маяковского где-то в стороне - не союзник, не противник - ничем его не задевал).
Несколько застывшее, малоподвижное и невыразительное лицо Вероники Витольдовны (ей тогда было под восемьдесят). Подумалось, если бы я знал ее молодой, я бы увидел следы ее былой красоты. А фотография 29-ого года никак не связывалась у меня с ней теперешней.
Чтобы видеть "во времени" требуется особая зоркость - зрение чувства, память любви. Так мать видит в своих взрослых отпрысках детские черты, незримые для посторонних... Так-то оно так, но почему я не узнал через двадцать лет ту девушку, с которой у меня "была любовь"? Неужели она так катастрофически изменилась и внешне и внутренне? Неужели чужая мне жизнь так вытоптала ее и утрамбовала?
И все-таки...
Женщины, навсегда пережив своих любимых, обретались словно в другом измерении, казались вечными, хранящими в себе живое прошлое, в них присутствующее здесь и сейчас...

СТИХИ И ЧИТАТЕЛЬ

24 июня.
Вадим Шершеневич в речи "О друге" (1926 г.) сказал: "...для поэта имеет смысл писать стихи только тогда, когда его стихи читают. Для поэта это всё. ...Но стал бы писать кто-либо из поэтов на необитаемом острове стихи без надежды когда-либо оттуда выбраться?" С виду вроде верно, а все-таки неверно. По себе знаю. Стихи порою просятся. Они - потребность, несмотря ни на что. Известное дело - теперь читателя стиха хоть заноси в "Красную книгу". Но кроме объективных перемен есть и субъективные: опасаясь непонимания, я перестал показывать новые стихи своим близким. А дальним - тем паче. И - ничего. Недаром Марина Цветаева писала, что поэт и на необитаемом острове - Поэт, а как жалок актер на этом самом острове! Цветаева права по сути, а правда Шершеневича - частная, он сам как раз и перестал писать, когда потерял аудиторию.
О. Мандельштам: "...чем больше препятствий для стихов, тем лучше: лишнего не напишешь". Именно.

СПАСЛА И ПОГУБИЛА...

25 июня.
Сергей Ефимович Вицин рассказал: В сорок первом году попадает в полевой госпиталь молодой красивый солдатик с тяжелыми ранениями обеих ног. Одну ногу кое-как спасли, а второй грозит ампутация. Солдатик молит хирурга не резать ногу, заступается и медсестричка. Хирурга зовут к другим раненым, он все-таки поддается уговорам медсестры и спасает солдату вторую ногу. За это время рядом умирает раненый, не дождавшись помощи... Солдат со временем встает на ноги, у него любовь с медсестрой, он при госпитале, старается помогать, чем может. Приезжает генерал, инспектирует госпиталь. Подзывает нашего солдата, тот молодцевато подбегает. "Почему не на фронте?" - рявкает генерал. Медсестра убедительно объясняет, что солдат еще не выздоровел. Но генерал слышать не хочет.
Солдата отправляют на фронт, и в первом же бою он гибнет. Медсестра дожила до старости, но так и не могла простить себе, что спасла своему солдатику ногу...

ЕЩЕ ОБ ЭВОЛЮЦИИ

Принято считать, что случайные мутации выступают как двигатели эволюции. Дескать, в изменившихся условиях выживает тот организм, который случайно приобрел нужные качества или способности. Некоторые рыбы стали птицами и т.д. Значит ли это, что и другие рыбы могут стать птицами?
В дарвинизме превалирует линейность эволюции - из А получается В. Но если рассматривать жизнь целостно как планетарный организм, то тогда уместно сравнение с зародышем, чье развитие не линейное, а "системное". Руки у него появляются на определенном этапе вовсе не по воле случайных мутаций...
Что до эволюции, то не плодотворней ли предположить, что в генах заложен веер возможностей, некий диапазон? Внешние условия выбирают нужное, остальное не реализуется. Приспособительный веер возможностей существует заранее. Например, Каспаров не был "обречен" стать шахматистом, но стал им не случайно. Реализовалась одна счастливая комбинация его больших возможностей. Длительный и постоянный "спрос" на те или иные возможности закрепляет их (здесь вступает в силу роль отбора) и обеспечивает эволюцию подвидов.
Возникает вопрос: происхождение видов сводится ли к эволюционным цепочкам или имеет еще фронтальный, всеобщий характер? Плод в утробе матери повторяет некую цепочку видов, но развивается-то "фронтально", весь сразу. Смешно рассуждать какой орган от какого произошел (сердце ли из печени или наоборот).
Естественней представить себе, что микробы, растения, животные тоже развиваются все сразу как целостная земная жизнь, как некий планетарный организм (неведомо как связанный со Вселенной) , а не выстраивать только цепочки. И цепочки, и фронт. Как фотон: и волна, и частица. А сверх того - и тайна.
То, что фотон без скорости не бывает - еще как-то можно понять, но то, что он рождается сразу в предельной скорости (без "разгона"!) - это уже, извиняюсь, слишком. Однако тайна жизни куда таинственней. Ее возникновение - качественный скачок, а вовсе не случайно выпавшая гениальная комбинация элементов. Жизнь возникла сразу (как некое божественное оплодотворение) и пошла - фронтом!

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

27 июня.
Крамольная мысль о пространственно-временном континууме: пространство никак не связано со временем, потому что пространство обладает физической природой, а время - нет (оно - мера движения, оно - свойство сознания, спроецированное на внешний мир).
Можно выбрать любое направление в трехмерном пространстве. Но есть и особое направление - в себя (в любой точке пространства, где ты - там и центр). Внутрь точки.

В трех измерениях дано тебе движение,
четвертое движение - в себя...

(Если можно было бы беспредельно увеличиваться и уменьшаться - это было бы четвертым "направлением" от атома до Вселенной и обратно).
Три ипостаси времени (прошлое, настоящее, будущее) и четвертое - па-
мять (еще одно "в себя", но уже не в рамках физики!), где прошлое сохраняется и обрабатывается, будущее предусматривается и готовится к взаимодействию, а настоящее длится, перемещаясь...
Троица и четвертая ипостась Бога - Человек.

28 июня
Музыка - вид свернутого времени. Музыка в исполнителе - и прошлое, и будущее, а во время исполнения - кусок точно развертывающегося настоящего.

P.S. А ЧТО ТАКОЕ ВРЕМЯ?

Валерий Чумаков в "ЛГ" от 20-26 сентября 2000 в статье "Здравствуйте, первые хрононавты!" сочувственно возвращается к идее "машины времени": "Это, конечно, пока еще не путешествие во времени, но наглядная демонстрация его вещественности и неоднородности... время обладает плотностью... при нагревании оно расширяется, при охлаждении сжимается, и зеркальные поверхности его отражают... наше прошлое и будущее существуют рядом с нами одновременно с настоящим..." (со слов Вадима Черноброва и со ссылкой на Николая Козырева).
Очень печально. Пишется большая, чуть ли не на целую полосу, статья о времени без того, чтобы объяснить, что же имеется в виду. Как можно говорить о свойствах того, что никак не определено? Если время - мера движения, то ни о какой машине времени не может быть и речи. Нельзя сварить суп из чисел. А если время нечто другое, то скажите что.
Оказывается, есть ассоциация покорителей времени и в ней фигурирует Вадим Чернобров, создавший агрегат "электромагнитного полевого движителя". Прекрасно. Колумб искал Индию, а открыл Америку. Алхимики подпитывали химию. Пусть агрегат Черноброва действует, но какое это имеет отношение ко времени? Если неизвестно что принимается за время. Я настаиваю на том, что время - мера движения, другого определения не знаю. Время не замедляется и не убыстряется (да простит меня Эйнштейн!), ибо нельзя переносить на меру, то что происходит с движением. Где нет движения, там нет никакого времени. Не включенная в сеть электролампочка не перегорит во веки. Ее потенциал (столько-то часов горения) остается нетронутым. Это относится и к человеку - уже несколько десятков состоятельных людей сохраняются в анабиозе. Их время остановлено. А общее время вносится в мир нами. Мы и есть живое время, мы - мера вещей, наше время - мера всех других движений.
Предметы можно сосчитать, но они не есть числа. События происходят, но они не являются временем, а лишь осознаются и измеряются им. Почему-то путешествие в прошлое отождествляется с возвращением в прошлые события, как будто события - это и есть время (обратное течение времени представляется как обратный ход событий). Представьте себе, что вас во сне переместили в пустыню, разбудили и сказали, что вы перенеслись на сто лет назад (или вперед). Убедительно, пустыня есть пустыня. Прошлое нигде. Будущее нигде. Но существуют! Только не вне нас, а в нас (в памяти, в генах). Все вещественное - здесь и сейчас. Повторяю - я сказал, как понимаю время. Оно не вещественно. Разубедите меня. Потом поговорим о машине или агрегате...

(Н.И.Лобачевский: "Движение одного тела, принимаемое за известное для сравнения с другим, называется временем". "Время есть движение, измеряющее другое движение"
Георг Зиммель: "Время есть жизнь, если оставить в стороне ее содержание".
А.Бергсон: "Время есть созидание или есть ничто... (Les temps est invention)...
Зенон Китийский: Время - это расстояние движения.
Время - представление, связывающее не связанные события .
Психологическое время - "дление".
М. Жванецкий: Срок тянется медленно, а время летит быстро).

О НОВАТОРСТВЕ

...Сергей Городецкий вскоре после гибели Есенина пишет: "Он не находил себе места на Западе, потому что единственное место, где он мог чувствовать себя хорошо, это у себя на родине. Но родина переросла своего поэта". Переросла? А Городецкий не дал себя перерасти? Прожил еще полстолетия - и что же?
Написал и подумал: а ведь и я в молодости искренне полагал, что точней всего дух времени выразил Маяковский. Я в начале шестидесятых годов писал в "Вопросах литературы", что талантливейшая Цветаева не стала новатором по большому счету по причине своего вынужденного отклонения от магистрали времени. Мне всыпал Б.Сарнов, я тогда не понял - за что? Не догадывался, что сама постановка вопроса о новаторстве, как о соответствии времени (читай - революционному!) была следствием тогдашней зашоренности.
При всей широте отношения к поэзии я безусловно выделял Маяковского, носился с ним. И, пожалуй, моя "маяковчатость" сослужила мне добрую службу в последние сталинские годы - наверняка меня "просвечивали" в пору скандала с журналом "Март", но в безыдейности обвинить не могли....

Ю. ЭДЛИС

29 июня.
В Пен-центре отмечали 70-летие Эдлиса. Я когда-то первый опубликовал в кишиневском сборнике его пьесу, а вот в "Московском рабочем" не смог продвинуть его однотомник (все были против). Теперь Эдлис сумел выпустить собрание сочинений в пяти томах!
Было много вполне почтенного народу (Аксенов, Рейн, Битов, Мессерер, Бек). Все-таки я недооценивал Юлия (кишиневская инерция), он добротный литератор, разумно и целенаправленно построил свою жизнь (не то. что я со своею всеядностью и разбросанностью).

А. ЗИНОВЬЕВ И М. РОЗАНОВА

Читаю газеты - торжество глупости. В сегодняшнем "Московском комсомольце" подборка высказываний бывших диссидентов. Александр Зиновьев называет предателями России Горбачева и Ельцина: "они для меня ренегаты , потому что шла война, холодная война, во время которой они перебежали в стан врага". А кто должен был выиграть холодную войну? Суслов?
Туда же и Мария Розанова: "Россия сейчас похожа на грандиозную Атлантиду, медленно погружающуюся в небытие. В этом во многом виноват мой личный враг Гайдар." Кается и Владимир Матусевич: "То, что произошло с Россией сегодня, поистине страшно. И я виню в том, что произошло со страной, и себя, и русскую службу "Свободы", которую возглавлял."
Страшно как раз то, что произошло с этими бывшими свободомыслящими.
Недавно в том же "Московском комсомольце" была статья по еврейскому вопросу. Вроде бы с нормальных позиций, кабы не один ма-аленький изъян. Евреи опять рассматриваются как устойчивая и неизменная категория, отмеченная роковой печатью этнического происхождения.
Извольте сначала определить - кого вы зачисляете в евреи? Большинство евреев по рождению, с которыми мне приходится сталкиваться, это ассимилированные россияне (не говоря уже о полукровках). Чеченцы - другое дело!

ЭНТРОПИЯ И ЖИЗНЬ

30 июня.
Виктор Маслов, известный математик, в беседе с А. Кучаевым ("Московский клуб" № 1, 1994): "В физике, в теpмодинамике действует шиpоко известный закон энтpопии. То есть, если где-то в условном центpе возникает энеpгия "начала", пеpвого взpыва, она стpемится уменьшиться, то есть pаспpеделиться равномеpно. Человечество /.../стpемится сооpганизоваться в общество, где все члены нивелиpованы...
А. Кучаев:
- Боже мой! Опять коммунизм?
- Hазывайте, как хотите. Hо будущее - за нивелиpованным, усpедненным
человеком..."
Ой ли? Ведь не менее успешно действуют антиэнтpопийный фактоp: жизнь. Живое вещество собиpает, сосpедатачивает энеpгию, меняет ее напpавление, более того - высвобождает ее (из атомного ядpа, напpимеp).Я уже не говоpю о духовной энеpгии. Так что наpяду со стpемлением к нивелиpованию действует и пpотивоположное (созидательное, твоpческое!) стpемление. Отсюда и совеpшенно иная аналогия с человеческим обществом и человеком.

В ШЛЯПКУ И МАНТО!

1 июля.
В годы нэпа В.Сосюра выразил "революционную" ненависть:

Я не знаю, кто кого морочить,
Але знову я наган бы взяв
И стрiляв бы в кожнi жирнi очi,
В кожну шляпку i манто стрiляв.

Нужны ли комментарии?

2 июля.
Пока ездил по Подмосковью (дела дачные) сочинял какие-то дурацкие стихи. Мысли вялые, жара невиданная... Сборник кое-кому дарю, в основном хвалят. А мне то кажется, что хорошо, то вдруг все обесценивается: всю жизнь лирика обслуживала меня, а должна бы служить - искусству...

3 июля.
Наталия Бабинцева в "Независимой газете", говоря о Милоше Формане пишет: "Каждый человек, вспоминая свою жизнь, по сути придумывает ее. Главное - отдавать себе в этом отчет и не пытаться вспоминать "по правилам"..."
Один из моих существенных литературных недостатков - это склонность к документальной достоверности, к, так сказать, отчету, летописанию. Пошло, видимо, от дневника военных действий, который я вел с 14 лет, сопоставляя сводки сторон в поисках правды. И от коллекционерства. Собирал марки, монеты, потом - свои публикации, поездки.... В стихах и прозе хорошо получалось только тогда, когда удавалось оторваться от "документальности". Помогал тот или иной прием. Так в "Пяти точках на карте" я сознательно писал от похожего на меня персонажа, который был лет на 10-15 моложе. А в "Лиманских историях" переименовал город и сознательно отодвигал личное, биографическое на второй план. Во мне постоянно борются писатель-сочинитель и летописец-архивист...

СЛОВО И ПРАВДА

4 июля.
Ко вчерашней записи - слова Шиллера: "только там вполне человек, где он играет" (как не вспомнить блоковское "только влюбленный..."?)
Когда-то я написал однострочное "стихотворение": "Слово сильнее меня". То же самое говорит Юнг на своем языке: "Мы не ошибемся, пожалуй, если будем рассматривать творческий процесс как живое существо, имплантированное в человеческую психику. На языке аналитической психологии это живое существо является автономным комплексом ...который живет собственной жизнью вне иерархии сознания". Он говорит, что нерожденное произведение в психике художника - это природная сила, совершенно равнодушная к судьбе человека, который для нее представляет лишь средство. Далее Юнг уточняет, что творческий процесс выдает иногда сознательный продукт, иногда - подсознательный и надсознательный. Творчество второго рода редко посещало меня, но все-таки...
Он же - о невероятных совпадениях (записать бы свои!)

5 июля.
Мое выступление в галлерее "Варшавка" у Марины Тарасовой. П. Бунин, Ю. Кувалдин, Б. Викторов, Н. Краснова, В. Резник, С. Поташов, С. Терзи, А. Конецкий, И. Меламед, А. Говорков и др. Тепло, похвальные слова, но где просто читатели, просто слушатели?..

7 июля.
Вчера пришел поздно - после выступления на радиоканале "София" - шел пешком через Москву с Володей. Пообщался с сыном (в кои веки!). Звонил Боря Викторов, очень хвалил книжку и меня ("крупный поэт"!). Подумал: те, кто хвалят, как правило, хорошо знают автора и это влияет на их оценку...
Был сегодня у Левушки Разгона в больнице. Тяжело ему. Еще и с ногой стало плохо...

О "ИЗМАХ" И "ЩАСТЛИВОМ" ВЯЗЕМСКОМ

9 июля.
Б.Эйхенбаум "Анна Ахматова" 1923 г.: "О Бальмонте говорить сейчас невозможно, о Блоке - трудно. Перед нами, с одной стороны , - Ахматова и Мандельштам, с другой - футуристы и имажинисты. В борьбе этих двух сторон решаются судьбы поэзии".
Типичное заблуждение. "Борьба этих двух сторон" не привела ни к победе, ни к поражению. И не решала судеб поэзии. Исчезли акмеисты, футуристы и имажинисты. Остались Ахматова, Мандельштам, Маяковский, Хлебников, Есенин. И, конечно, Блок!
...В.Ходасевич в статье "Щастливый Вяземский" (по черновой строке Пушкина "Щастливый Вяземский, завидую тебе!") пишет, что Вяземскому "до самого конца" "можно было завидовать" и добавляет: "Биография Вяземского - одна из немногих, слишком немногих, счастливых биографий в русской литературе". "Да, он прожил долгую, полную и счастливую жизнь". "Да, он во многих отношениях был счастливее Пушкина".
Так-то оно так, но что писал сам Вяземский на склоне лет? "...Моя по всем морям носилася ладья, / Но берег ни один мной не был завоеван...", а дальше - жутковато: "Жизнь так противна мне, я так страдал и стражду, / Что страшно вновь иметь за гробом жизнь в виду...",

или:

Чувств одичалых и суровых
Гнездилище душа моя:
Я ненавижу всех здоровых,
Счастливцев ненавижу я.

или:

Страдающая тень, обломок жизни прежней,
Себя, живой мертвец, переживаю я.
И совсем жутко. Богохульство:
Он жизнь мою продлил, чтоб жизнь была мне в тягость,
Чтоб проклял я тот день, когда я был рожден.

ПУШКИН И ЭМИНЕСКУ О ГЕНИЯХ

10 июля.
Пушкин говорит о тех, кто злорадно отыскивает в жизни гения мелкие черты: да, он мелок и гадок, но не как вы - иначе! Эминеску подходит с другой стороны:
"Почему когда кто-то (кто бы он ни был) читает жизнеописание гения, то пытается найти и даже обнаруживает черты своей личности в великих чертах выдающегося человека? Потому что действительно в каждом человеческом существе имеются потенциально струны всего человечества. Не говорю о степенях - они бесконечны... В нас во всех живет тот же человек..."
Оба правы. Только Пушкин говорил о других (и защищался от них, сердясь), в то время, как Эминеску все-таки начинал с себя, думал о себе (и радовался родству).
Не удержусь, приведу еще рассуждение Эминеску из его конспектов по физике (ну не предтеча ли нашего Георгия Гачева?): "Душа - это точка гравитации, центр. У каждого индивидуума один центр тяжести. У камня - тоже, но разбей его пополам - два центра... Эта гравитационная точка, которая прыгает при изменении местоположения, то есть когда внешняя сила достигает ее, и есть душа объекта, то же, что ударение в слове, стрелка у весов... Люди становятся народом по знаку, данному на родном языке, всех их соединяет сила, сосредоточенная в едином направлении движения. Этот сигнал имеет свойство пробуждать в каждом индивидууме его центр тяжести, душу его и присвокупить ее к людскому множеству..." ("Fragmentarium", стр. 369)
Как не клонируй человека, его "я" остается неделимым. Личность (душа?), как и атом, неделимы (расщепление - это не деление!). Что составляется из неделимых "я"?

КАСПАРОВ И ФОМЕНКО

Поразил меня позавчера Каспаров - он по телевизору (в программе Андрея Максимова) страстно превозносил "новую хронологию" Фоменко. Один из его аргументов был особенно глупым: дескать, как можно верить документам, хроникам, летописям и пр. когда есть только поздние копии, но нет оригиналов!.. Бедный чемпион. Христос и Магомет не оставили ни одного "оригинала", ну и что? Да и в наши дни - всему миру очевиден был сговор Германии и СССР в 1939 году, тем не менее официальная советская версия "до последнего" защищалась тем, что нет оригинала секретного протокола...
Документы способны создать мнимую реальность, но сама реальность не зависит от документов.

ВПЕРЕД ЧЕРЕЗ БОЛОТО

12 июля.
В "Русской мысли" статья Александра Горянина "Поправки к образу России" - очень интересная и подтверждающая мое ощущение от ситуации в стране. На информационном уровне - кризис, обнищание, воровство, наркомания и всякие ужасы, а по ощущению - преобладают здоровые жизненные импульсы. Если не мешать - жизнь сама "устаканится". Многое из того, что мешало, уже устранено, взамен, увы, появились другие препоны, но, думаю, они послабей предыдущих. Дай Бог, чтобы выборный год на раскачал Россию, не сбил ее с толку.

13 июля.
Мебель в мой кабинет вернули (Сулейман, теневой хозяин "Московского рабочего", откупился от арендатора). Разгону сделали операцию (вживление стимулятора). Заседал перед отпуском на комиссии по помилованию...

ЖЕНСКИЙ СЛУХ

Женщине слова, обращенные к ней, говорят куда меньше, чем голос. Ее безошибочный, как у музыканта слух, улавливает неискренность и фальшь в едва-едва удлиненной паузе, в легчайшем изменении интонации, выдающей негласное течение мыслей и чувств говорящего. Но отсюда проистекают и ее тяжелые упущения: масштаб личности мужчины от нее ускользает, поскольку не умещается в рамках отношений к ней, женщине.

ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ В ИСКУССТВЕ

...Хорошо против тенденциозности в искусстве высказался Шатобриан ("Гений христианства"): "Во всякой эпопее первое и самое важное место должны занимать люди и их страсти. Поэтому любая поэма, где религия оказывается главным, а не второстепенным предметом повествования... изначально порочна".

НАРОД БЕЗМОЛВСТВУЕТ...

...Большевики взяли власть, и в Петрограде никто не встал на защиту Временного правительства. Расстреляли бывшего царя и его семью, Россия не дрогнула. В августе 91-ого никто не встал на защиту ГКЧП, в декабре - на защиту СССР. Интересные дела! Только ли исчерпанностью это объясняется?

ДОБРО И ЗЛО

14 июля.
Перепечатываю дневник 1991 года, вспоминаю, как Андрей Дементьев пообещал сделать меня своим заместителем, долго томил, мурыжил, потом взял в замы другого, со стороны. А как подумаешь - надо благодарить его, что передумал. Застрянь я в "Юности", был бы вовлечен в мутный конфликт, расколовший редакцию...
Помимо воли Дементьев стал орудием моего блага. Дальше моя судьба сложилась куда счастливей - работа с Евтушенко в СП, потом издательство "Московский рабочий"...
Но так можно далеко зайти: благодарить ли Сталина, что он в сороковом прикарманил Бессарабию? Ведь в результате я стал тем, кем стал - русским писателем...
И все таки - это урок. Не суди ближнего - неисповедимы пути Господни! Историческая обобщенная оценка - одно, а личная судьба и ее таинственный смысл - совсем другое.

РАЗГОНА ОПЕРИРОВАЛИ

15 июля.
Разгону вживили регулятор сердечной деятельности (стоило бешенные деньги - скинулись Гусинский и другие толстосумы - в переводе на нынешний -олигархи). Сегодня я был у него в кардиоцентре на Рублевском шоссе (с трудом нашел - Альбац дала неверные координаты). Лежал обессиленный, тихий, но успокоенный и надеющийся...

ДУРАЧИТЬ БЫКА...

...Разные были формы "сопротивления". Было и придуривание. При Хрущеве (я был свидетелем) мытарили В. Коробана, известного молдавского критика и преподавателя КГУ, за буржуазный национализм.
Совещание в ЦК Молдавии с творческим активом у первого секретаря Сердюка. Первый держит речь, потом вдруг обращается к Коробану (тот вскакивает):
- Почему вы в студенческой аудитории предлагали закрыть двери, дескать, теперь посторонних нет, давайте поговорим по душам ?
Устанавливается гнетущая тишина. Коробан, склонив голову, тупо произносит:
- По глупости.
Короткая заминка. Сердюк в растерянности, не знает, что сказать, но спохватывается и продолжает речь, как ни в чем не бывало. Через некоторое время, заметив, что Коробан все еще стоит, машет рукой:
- Сядьте!..
Гроза миновала. Постепенно травля Коробана в печати стала стихать, сошла на нет.
Ларошфуко пишет: "Бывают случаи в жизни, выпутаться из которых может помочь только глупость". Или ее симуляция - добавил бы я (как в случае с Коробаном). А с Лейтесом Александром Михайловичем было так.
Рассказывала мне секретарша Маркова, тучная женщина, работавшая еще при Фадееве. Лейтес был зам. председателя инокомиссии, у него в 1947-ом вышла солидная книга - "Советская литература на международной арене", которая была выдвинута на Сталинскую премию. Лейтес малость обнаглел и как-то в кабинете занялся любовью с молоденькой секретаршей, а пожилая сидела в приемной "на стреме", сдерживала посетителей - "подождите, он говорит с Ленинградом!". Некто нетерпеливый рванул дверь - девица успела скрыться, но на полу валялась деталь ее туалета...
О премии уже речи не было, решили Лейтеса записать в космополиты (как раз шла кампания), предварительно исключив из партии и из союза писателей. Фадеев вызвал Лейтеса "на ковер". Тот явился. Секретарша открыла ему дверь и лично наблюдала сцену:
Лейтес на одной ноге, подогнув другую и махая руками, как крыльями, поскакал к председательскому столу. Фадеев приподнялся, бледнея. Лейтес жалобно кукарекнул, свернул влево к балкону и спрыгнул с него (с высоты полуторного этажа!) . Фадеев рванул телефонную трубку, вызвал скорую, и Лейтеса отправили в психушку.
Прошло дня два. Позвонили оттуда Фадееву, секретарша его соединила, и он услышал нечто вроде "Заберите вашего "петуха", он здоров, как бык!" Несчастного критика вернули домой, и вскоре опять последовал вызов в партком. Он не явился. К нему отправилась делегация на дом. Жена смущенно впустила их в квартиру и развела руками:
- Видите что с ним!
Лейтес под столом ползал на расстеленных газетах и что-то бормотал...
От него отстали.
Прошла кампания против космополитизма, Александр Михайлович еще переждал некоторое время, потом постепенно вернулся к литературной деятельности, стал опять печататься.
P.S. Я не был с ним знаком. Помнится, он написал внутреннюю рецензию на сборник моих стихотворений для "Советского писателя", вполне благожелательную (она у меня сохранилась). Потом в нашем доме после его смерти несколько лет еще жила его вдова - Невская. Седенькая, беспокойная, заглядывающая в глаза. Писала средние стихи (приносила мне), даже сборничек выпустила...

ТВОРЕЦ И ТВОРЕНИЕ

13 августа.
Когда сотворен дом?
Тогда ли, когда построен рабочими или когда был задуман и продуман зодчим? Вначале был Проект.
Не так ли и мир: сотворен высшей мыслью, идеей Бога (Вначале было Слово!), а строится (хорошо ли, плохо) нами...

АНАСТАСИЯ ВЕРТИНСКАЯ

14 августа.
В антологии "Русская поэзия. ХХ век" (составленная кое-как Костровым и др.) есть биографическая справка о Вертинском, но... нет стихов! Вместо них строка: "Стихотворения отсутствуют по воле наследников". Значит Анастасия Вертинская (опять! ) не разрешила печатать без гонорара.
Составители столкнулись с ее крутой хваткой - как я в свое время. В нашей антологии "Мы жили тогда на планете другой" были помещены семь стихотворений Вертинского (без ведома наследников). Анастасия Вертинская через Тулубьеву из РАО пригрозила судом, требуя чуть ли не стократного возмещения за нарушение авторских прав. На извинительные и весьма почтительные звонки и письма с предложением компромисса я получил от Анастасии по телефону полный отлуп:
- Это государство достаточно грабило моего отца. Извольте платить.
- Мы никакое не государство... Мы хотели...
- Я актриса, я переговорами не занимаюсь, все - через моего агента! До свидания.
Тогда и я заупрямился, добился того, что мы выплатили меньше, чем сами предлагали вначале...

19 августа.
Позавчера была годовщина смерти Володи Савельева. Собрались сначала на Ваганьковском (установлен впечатляющий памятник), потом в СП, а вечером - у Тани Кузовлевой (были Б. Васильев, Ю. Черниченко, С. Филатов, Л. Жуховицкий и др)...
Володя был типичный трудоголик, лет семь не ходил в отпуск (постоянно жаловался на усталость, но каждое утро бежал на работу в полной уверенности, что без него все рухнет!), не умел расслабиться, пожить в свое удовольствие, так и свалился, как лошадь на скаку. Жаль его, мало прожил. Но умер, как святой, - во сне...

21 августа.
Разгон вернулся домой из больницы. Резко похудел, постарел, теперь видно, что ему за девяносто.
Последствия землетрясения в Турции (ужасно), бои в Дагестане (непонятно), предвыборные тусовки (противно)...

ПОНОМАРЬ И КУТКОВЕЦКИЙ

Федор Пономарь, бывалый фронтовик, добрый человек и слабенький поэт работал главным редактором кишиневского журнала "Днестр".. Он и его заместитель Кутковецкий были пьянчужками. Однажды Пономарь отправился в отпуск, накануне выпил с замом и сильно повздорил с ним.. Утром Кутковецкий туча тучей, багровый с перепою вызвал в кабинет меня и Осю Герасимова (так сказать, мозговой центр):
- Ребята, я теперь главный редактор?
- Вы. Исполняете обязанности...
- Вот именно. Главней меня нет? Нет. Могу я уволить этого дурака?
- Кого?
- Пономаря, конечно. Что он смыслит в литературе? Ничего не смыслит!
Мы обалдели. Хоть стой, хоть падай! Пытались перевести в шутку, но он стал сердиться. На все доводы и увещевания, он упорно повторял "Я же теперь главный!" и написал приказ. У бедной секретарши-машинистки тряслись руки, когда она печатала эту чушь. Мы, ясное дело, бумагу положили под сукно.
На следующее утро Кутковецкий опять нас вызвал:
- Я там... вчера какую-то бумагу... где она?
- Как где? Приказ, как положено, отослан в Партиздат..
Он аж подскочил и бросился к телефону... Но тут мы прекратили розыгрыш, вернули ему злополучный приказ. Он облегченно обмяк, изорвал его на мелкие клочки, сжег в пепельнице и на радостях послал за водкой...

ВЕЧНЫЙ РЕЗИНКИН

22 августа.
Анатолий Иванович Резинкин, восторженный любитель поэзии, обладал скромненьким даром стихотворства (печатался под псевдонимом Ренин), в свою пору учился, кажется, в ИФЛИ. Добрый, пугливый, всегда пьяненький толстячок. По мере того, как хмелел, терял дар речи, переходил на нечленораздельные восклицания и междометия. Хватал собеседника за пуговицу, вдохновенно мычал и, не вымолвив ни единого словечка, оставался уверен, что поговорил по душам. Он был чуть ли не старейший работник журнала, главные редактора приходили и уходили, а ему хоть бы что. Правда, каждая "новая метла" пыталась его уволить за пьянство, но Толя, всхлипывая, поднимал на ноги весь коллектив, и до приказа дело не доходило.
Резинкин привык к такой судьбе. Потому, когда после Пономаря пришел Менюк и в свой черед предложил Толе написать заявление об уходе, тот в ответ улыбнулся! Пораженный Менюк взорвался и тут же издал приказ об его увольнении. Целую неделю мы уговаривали шефа, пока он не оттаял и не махнул рукой...
Прошли годы, Менюка сняли, потом и журнал закрылся. Говорят, Толя был последним на борту тонущего корабля. Я написал тогда (1962 г.) стихи

НА СМЕРТЬ "ДНЕСТРА"

Прощай, журнал. Не будем плакать.
Закрой обложки, как глаза.
Тебе приказано не плавать,
С тебя сорвали паруса.
Пускай ты выглядел неброско
И плавал лишь у берегов,
Пусть не толпился у киосков
Неблагодарный Кишинев,
Пусть мимо шли на матч футбольный
Читатели за валом вал,
Но Партиздат, хоть недовольно,
А все ж дотацию давал.
Пускай была скромна оценка,
И на страницах номеров
Не Евтушенко - Малашенко,
Не Кочетов - а Кочетков...
Прощай. Ты не был "Новым миром",
Большим ты не был кораблем,
Но был ты нашим, значит - милым,
Не раз мы по тебе взгрустнем.
Прощай же "Днестр". Ты рвался лихо
В литературный океан.
Пойдем задумчиво и тихо
В одноименный ресторан.
Питомцы старого журнала
Помянем все, что было встарь, -
Как у строптивого штурвала
Стоял, качаясь, Пономарь,
Была пора - при каждом крене
Летят за борт редактора,
Но неизменен Толя Ренин
На шаткой палубе "Днестра".
Прощай, журнал. Мы не заплачем
(Воды и слез ты не любил),
Но доброй памятью заплатим,
Как ты за строчки нам платил!

МАКСИМ ВСЕЗНАЙКА

23 августа.
Есть люди, которые всегда все знают. Так Борис Носик, попав, как и мы, впервые в Марсель и едва разместившись в гостинице, уже знал, где что. Например, за углом - кинотеатр, повел нас туда на порнофильм. Так в Коктебеле Саша Юдахин, едва приехав, узнал, что Фазиль хочет купить дачу, - тут же вызвался отвезти его к нужным людям. ..
В Аккермане был вундеркинд - Максим Каролик. Хорошенький круглолицый мальчик, похожий на рослую девочку, он знал все. Говорил быстро, глядя чуть выше головы собеседника, реагировал на вопросы снисходительно-раздраженно (как, дескать, можно этого не знать?) Девочки в нем души не чаяли, особенно за то, что он знал все про тогдашних кинозвезд - про Грету Гарбо, Марлен Дитрих, Эрола Флайна. Шутник и баловень. Он был местный, то есть родился при румынах. Почему-то в первую очередь любил географию.
Я тоже слыл эрудитом. И тоже в каком-то смысле отличался по части географии (я вел дневник войны, знал все населенные пункты Европы по движению фронтов). И вот меня решили столкнуть с Максимом Кароликом. Устроили бой вечером в парке. Каждый должен был задать другому три вопроса, кажется, о городах. Выиграл он. Помню лишь, что Максим предложил мне назвать три города Северной Ирландии. Увы, там фронт не проходил, и я знал только Бельфаст. А есть еще Лондондерри и Ларн (с тех пор на всю жизнь запомнил!).
Потом Максим поступил на географический факультет МГУ, а я - в Литинститут. Мы как-то гуляли у Никитских ворот, я решил подразнить его своей поэтической осведомленностью, называл и цитировал литинститутских знаменитостей, а он вдруг небрежно спросил:
- Ты знаешь кто теперь первый в мире поэт?
Я замялся. Такой информацией мы в Литинституте не обладали (да и не очень интересовались мировыми стандартами).
- Арагон, что ли? Хикмет?
- Пабло Неруда!
(Я принял к сведению. Нашел, прочитал, признал его масштаб, но не стал поклонником его поэзии - уж больно многословен был чилиец. Потом узнал, что кто-то назвал Неруду "великим плохим поэтом"...)
Я бывал у Максима на Стромынке. Однажды он там устроил представление: в комнате общежития погасили свет, он встал на подоконник и, освещенный изнутри карманными фонариками, голый, лишь с набедренной повязкой, исполнил (на спор, в течение минуты) танец живота. Улица, конечно, возмутилась, но жалобщики не сумели уточнить в каком окне происходило непотребство. Студенты дружно все отрицали...
Максим на третьем курсе умудрился жениться, снял комнатку на улице Горького, я бывал у него, он мило пел какие-то песенки с молоденькой женушкой под гитару. Трогательно было, сентиментально. Он казалася мне вечным везунчиком, я ему нежно завидовал.
Потом, что-то в его судьбе застопорилось. С женой он разошелся, после университета застрял в каком-то географическом издательстве, был на хорошем счету, но как-то стушевался. Да и я потерял его из виду.
Лет десять назад моя соученица Света Лозовская (по мужу Капырина, секретарша в Моссовете) огорошила меня вестью, что Максим умер. Жил один, нашли его мертвым, сидел, упав головой на стол. Отравление снотворным? Что случилось, почему?

ИХИЛЬ ШРАЙБМАН

25 августа.
Все еврейские писатели в Кишиневе были репрессированы, почему-то остался один Ихиль Шрайбман. Почему? Кто знает. Но он на этой почве слегка тронулся. Вот приходит в редакцию белый, как мел. "Знаете, что со мною случилось? Мне поставили пломбу. Вы понимаете?" "Что тут понимать? Зуб еще болит?" Лицо его делается совершенно испуганным. "Тссс! Это не просто пломба. Они теперь будут слышать мои мысли"...
В другой раз он придрался к переводу его рассказа. Рассказ был писан на идиш, с него сделали подстрочник, перевели на молдавский (румынский), а так как журнал в ту пору дублировался, то сделали подстрочник на русский, а Ося Герасимов, так сказать, перевел. Ясное дело, появилась уйма искажений. Ихиль во всем видел умысел и дико переживал. Ося старался ему угодить, тут же все исправлял по его указанию. Наконец, Ихиль пристально на него посмотрел и спросил: "А почему вы так быстро соглашаетесь?
Ося начал раздражаться, и когда Ихиль стал нудно допытываться о судьбе какого-то треснувшего стула, который при переводе "развалился", Ося взорвался и нагрубил автору. Шрайбман вскочил и кинулся жаловаться председателю Союза писателей - самому Андрею Лупану. Лупан неохотно его выслушал, потом спросил: - Где у тебя был этот стул и почему он треснул? - Как где? В комнате. - А почему он треснул? - Потому что была война, Андрей Павлович, - бомба упала на дом. Вы же помните какое несчастье было в сорок первом году! Зачем они меня искажают, я вас спрашиваю?" Лупан приподнялся над столом и рвякнул: - Если бомба попала в дом, что от твоего стула осталось! Вон отсюда!
Шрайбман в ужасе выбежал из кабинета...
После двадцатого съезда кое-кто из еврейских писателей вернулся, Шрайбман стал успокаиваться, и через несколько лет женился на молоденькой. И совсем выздоровел. И благополучно дожил до глубокой старости.

28 августа.
Говорят: "Нам с тобой вместе 120 лет!"
Вот пример, когда число лишено всякого содержания. Возрасты не суммируются... У каждого свое время.

Читаю полдюжины разных книг (параллельно). В частности - Меняйлова о катарсисе и подноготной любви. Автор совершенно неизвестный (по крайней мере в моем кругу и для прессы, за которой слежу). Солидный кирпич, уйма любопытных наблюдений, однако - держи ухо востро! Придумывает еще одну классификацию людей (мало ли было?) - упрощенно делит их на некрофилов, биофилов и "жухлых".

ЗЛОБОДНЕВНЫЙ ДЮМА

29 августа.
Дюма в книге "Путевые впечатления. В России" (Том 2. Ладомир 1993, стр. 56) приводит высказывание де Саарта, посланника Соединенных провинций (1757): "Русское общество представляет собой ужасающую картину распущенности, хаоса и распада всех связей цивилизованного общества. Императрица (...) в буквальном смысле слова отдала империю на разграбление. Никогда еще положение вещей в России не было столь беспорядочным, опасным и плачевным. Не осталось ни малейшего следа добросовестности, чести, стыда и справедливости."
Там же на стр. 72 Дюма приводит письмо Александра, будущего царя, к своему другу, русскому послу в Константинополе Виктору Кочубею (13 мая 1796 г.):
"Наши дела находятся в невероятном расстройстве, повсюду грабеж, департаменты плохо управляются, порядка нигде нет, а империя все расширяет свои пределы. Так как же может один человек править ею, да еще и преследовать злоупотребления? Это абсолютно невозможно..."
Хоть печатай в сегодняшней газете!

ХХ ВЕК

...Во второй половине ХХ века появилось нечто новое: полувойны, войны без поражения и победы (корейская, ирано-иракская, арабо-израильская) Две сверхдержавы, ядерное оружие и ООН препятствовали большой войне и урезали малые. Это надежда. Ведь первая половина века была нарастанием безумия, триумфом науки и трагедией людей.
На пороге ХХ века в 1892 году скончался Баха-Улла, возвестивший не Апокалипсис, а Всеобщий мир (смело - перед первой мировой войной!)

Бердяев: "Ничто так не изменяет человеческую личность, как маниакальная идея".

ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ. ЛЕОНТЬЕВ И МАЯКОВСКИЙ

31 августа.
К.Леонтьев (5 том, стр 122-123) умиляется персами, которые бросались в разбушевавшееся море, чтобы облегчить судно и спасти Ксеркса. Гибель ради "религиозно-государствекнной идеи" он ставил выше гибели защитников Фермопил.
Отвратительно. Чего потом удивляться, что "Персия не оставила нам
таких хороших литературных произведений, как оставила Эллада". Потому-то и не оставила. Как и Византия.
А Маяковский? Крупный ведь поэт, а воскликнул: "Я бы жизнь свою,
глупея от восторга, за одно б его дыханье отдал!"... За одно дыханье Ленина. А его собственное дыханье-то было ценней! Ахматова про него сказала, что до революции это - Лермонтов, а после - плакат...
Не "плакат", конечно. Трагедия. Жизнь свою не отдал, а оборвал, "глупея" от отчаяния...
Маяковский в 1923 году пишет Лиле Брик: "Что б ты ни захотела, что б ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом". Эхо: "Я бы жизнь свою, глупея от восторга...
Восторги...

1 сентября.
Звонит Миша Шевченко: сегодня 50 лет, как мы утром явились в Литературный институт. Мы пришли первыми, встретились на Тверском бульваре.

О "ПЯТИ ТОЧКАХ..."

Свою повесть "Пять точек на карте" я в 1962 году сперва понес в "Юность", прочитал Рассадин и вернул мне, небрежно бормоча, что "это нам не подходит". Я все-таки полюбопытствовал: почему? Он, уже выходя из кабинета (куда-то спешил), бросил через плечо: - Нас не интересует повесть о половом созревании мальчика...
Тогда я на него обиделся, да и он через много лет как-то неуклюже извинялся, припоминая этот эпизод (к тому времени повесть была издана и переиздана, и получила вполне положительную прессу). Но ведь в чем-то он был прав: в жизни Коли на первом месте были девочки - Зина, Зося, Оля, а время, когда Рассадин читал рукопись, было переломным в самосознании поколения "шестидесятников", журналу требовалось нечто вроде "сердитых молодых". Это можно понять. Я же не пытался попасть в русло, я хотел выразить что-то свое, не литературное, другими не сказанное, но при этом, каюсь, обходил острые углы (сознательно выбрал для действия повести "спокойный" 1955 год). И все равно печатание чуть не сорвалось (впервые и непривычно были показаны студенты-иностранцы).

ХОРОНИЛИ СТАЛИНА...

2 сентября.
Рассказывают (по телевизору), как окончательно хоронили Сталина. Вытащили из саркофага, срезали погоны генералиссимуса, платиновые (по другой версии - золотые) пуговицы, сняли Звезду Героя. Яма была уже вырыта, появился Микоян, но к гробу не подошел, махнул рукой...
А до этого показывали кадры "похорон" 53-его года...
Недавно я в Переделкине читал воспоминания Субботина и, в частности, попрекнул его, что в детальном описании этих самых мартовских дней, он тщательно самоустранился, изъял собственное отношение к происходящему. Никаких чувств, размышлений. Только наблюдения. Это непозволительная робость художника, усечение правды (ему я сказал в более мягкой форме). Он вяло защищался: дескать, все понимают, как тогда воспринималось...
В том-то и дело, что не понимают.
Толпа была тогда охвачена иррациональным чувством судьбоносного события, всем надо было скопом куда-то идти, прорываться, гипнотический центр исторического разлома был где-то рядом - рукой подать...

О РОБЕРТЕ РОЖДЕСТВЕНСКОМ

3 сентября.
Иду на выставку коллекции Роберта Рождественского "Старая Москва".... Вижу теперь седого Леню Жуховицкого с двадцатилетней женой и двухлетней дочкой, вспоминаю тогда неразлучных двадцатилетнего Леню Жуховицкого и Аллу Кирееву во дворе Литинститута (потом вдруг умыкнул ее Роберт)...
Роберт появился с Маратом Тарасовым из Петрозаводска после Володи Морозова. Володя блеснул раньше и быстро погиб, а Роберт уверенно и ровно пошел в гору (первая его поэма "Моя любовь" была полна комсомольского негодования против мещанской семейки, вещизма). Однажды он в аудитории играл в пинг-понг с Женей Евтушенко. Оба были классные игроки. Вдруг Женя отбросил ракету и взял в руку учебник: дескать, я тебя и так разделаю! И действительно - выиграл!
Вижу Роберта в огромной квартире на улице Горького (полно антикварных книг), вижу в кабинете Инокомиссии (он ее куратор как секретарь СП СССР), входя к нему, я думал, он понимающе улыбнется (по законам студенческого братства), тем более, что я недавно в той же комиссии работал, но он всерьез принял свою роль и вел себе соответственно. Он, пожалуй, единственный, который удачно продолжил традицию Маяковского (были временные пробы - Николай Соколов, Горностаев, Котов, даже Халиф), соединив ее с песней. Благополучная судьба, богатая жизнь (если не считать ночного потрясения от хрущевского наскока, - Роберт потом в Индии потерял сознание и упал с балкона). Ранняя смерть бросает на его судьбу трагическую тень. Последние стихи искупают его комсомольский пафос...

ВЕНИАМИН БЛАЖЕННЫЙ

С выставки зашел в "Дом московской книги", увидел книжку Вениамина Блаженного (вот судьба поэта, совершенно противоположная "шестидесятникам"!), тут же ее купил, прочитал взахлеб, давно такого со мной не бывало ( увы, недавно мне в Переделкине сказали, что он умер!). Удивительный поэт, незамеченный - даже сейчас, когда напечатан, его в "обойме" нет, в Евтушенковской антологии одно стихотворение, в Костровской - ни одного. Подумал: хорошо бы составить "Антиантологию" из прекрасных стихов малоизвестных поэтов!

ОЛЕША И МАЯКОВСКИЙ

К спору о гибели Маяковского. Юрий Олеша записал в дневнике: "Литература кончилась в 1931 году. Я пристрастился к алкоголю..." Олеша нашел выход для Маяковского невозможный. Мыслимо ли себе представить, что Маяковский жил бы пьяненький еще несколько десятилетий? Он, может быть, понимал меньше, чем Олеша, но чувствовал то же. Нам-то "отсюда" видно.

ЖЕНСКОЕ САМОУБИЙСТВО

В статьях о Фете часто повторяется версия, что его любимая Мария Лазич покончила с собой, подожгла себя. Это якобы согласуется с "там человек сгорел". Но молодая женщина вряд ли выберет такой способ самоубийства, который ее обезобразит! Рядом был пруд, в котором можно было утопиться. Она, кстати, и побежала к нему, чтобы загасить вспыхнувшее платье! Ее гибель - случайность (может быть, намеченная судьбой)...

КЛЕОПАТРА И ТАМАРА

Пушкин приступает к Клеопатре несколько раз - в 24-м, 28-м и в 35-м г. В стихах и прозе. Но всякий раз останавливается на том же самом месте. Почему? Как с русалкой...
Клеопатра у Пушкина, Тамара у Лермонтова... Может быть, Лермонтов читал "Египетские ночи" (они были опубликованы после смерти Пушкина в 1837 году). Комментаторы ссылаются на грузинскую легенду о Дарье. Как бы то ни было, но двух поэтов и двух цариц сводит вместе романтическая вольтова дуга. Правда, у Лермонтова ничего не говорится о предварительном условии - любовники Тамары, пожалуй, не знают, что их ждет. Потому при внешнем сходстве ( и та, и та убивают любовников) вещи получились совершенно разные: Клеопатра предлагает пусть смертельную, но открытую и честную сделку, а Тамара коварно очаровывает. Как бы заманивает в капкан. Пушкин восхищается мужчинами, принимающими гибельный вызов страсти, а Лермонтов любуется демонизмом женщины...

ПОД ИМЕНЕМ КУЗЬМИНОЙ-КАРАВАЕВОЙ

В ежегодном сборнике" День поэзии" меня печатали скупо, но регулярно. К выпуску 1984 года у меня взяли четыре стихотворения, но когда пришла верстка, сказали по телефону, что приезжать не надо (я хотел вычитать набор), меня в оглавлении нет... Махнул рукой, не стал выяснять кто да почему меня "сократил".
"День поэзии" вышел, я, естественно, приобрел его. Лег на диван, стал читать наугад, открыл подборку Кузьминой-Караваевой и вдруг обомлел: я наткнулся на собственные стихи! Сначала идут ее семь стихотворений, потом мои! Все четыре, те самые! Разумеется, я поднял шум. Какой дурак недосмотрел? Ведь кроме всего прочего мои стихи (особенно одно, ироническое) разительно не годились для матери Марии:

Я могу, извиняюсь, как в бане,
Лишь с нагой быть на равной ноге!

("Я стесняюсь наряженных женщин...")
Мне пообещали, что в следующем выпуске "Дня поэзии" ошибка будет поправлена. Моя подборка будет повторена под моей, естественно, фамилией и с соответствующей сноской. Но увы! В сборнике 1985 года подборка появилась безо всякой сноски, и проницательные школьники из какой-то области прислали в "Литературную газету" возмущенное письмо, обвиняя меня в плагиате! Пришлось написать им вежливый и слегка ехидный ответ. (Обо всем этом было сказано в "Литературной газете" от 22 мая 1985 года под рубрикой "Горестные заметы")
Но на том дело не кончилось. В следующем выпуске "Дня поэзии" (1986 г.) в юмористической рубрике от имени веселого персонажа Тихона Шумилкина появляется вышеприведенное мое четверостишие со следующей "остроумной" сноской: "Данные строки публикуются в "Днях поэзии" под разными фамилиями в третий раз..."
Это вместо того, чтобы извиниться! Тут уж я не вытерпел и дал реплику в "Литгазету" - "Смеяться так смеяться!" (24 апреля 1987), которая кончалась строками:
"Куда глядел первый редактор? И что думал второй, стыдливо умолчавший об оплошности первого? И что, наконец, раззадорило третьего? Увы, догадаться невозможно, ибо во всех трех случаях издательский редактор один и тот же - В.С. Фогельсон. Вот это действительно смешно!"

РУССКАЯ ЧЕРЕМУХА

"Без черемухи" Пантелеймона Романова. Рассказ в свое время считался рискованным, о нем спорили. А мне он кажется неправдивым. Автор перестарался в своем желании открыть неприглядную правду голых отношений "без черемухи".. Герой безлик и холоден, почти робот. Героиня предельно фригидна. Приятно было ей или неприятно - неизвестно. Словно она проспала половой акт. Сначала она обещает подруге: "я тебе расскажу со всей "бесстыдной" откровенностью, как это произошло". И вот, как она рассказывает: "он быстро схватил меня на руки и положил на крайнюю, растрепанную постель. Мне показалось, что он мог положить меня и не на свою постель, а на ту, какая подвернется. Я забилась, стал отрывать его руки, порываться встать, но было уже поздно. Когда мы встали, он прежде всего зажег лампу..." И т.д.
Механический, так сказать, акт? Тогда дело не в черемухе (как думает героиня и писатель), а в эмоциональной неразвитости и сексуальной неграмотности данной пары.
Русская традиция: Соня Мармеладова психологически никакого отношения к своей "профессии" не имеет. Она вне секса. Непонятно кого она может завлечь "на панели". Анна Каренина, в первый раз отдаваясь любовнику, думает только о своем падении, о грехе и решительно ничего не чувствует как женщина. Вронский - тоже (вернее, так настроен видеть эту сцену ее автор - Лев Толстой): "То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желание его жизни... это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная в чем и чем.
- Анна! Анна! - говорил он дрожащим голосом, - Анна, ради Бога!..
Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала с дивана...
Она чувствовала себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только унижаться и просить прощения... Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им жизни..."
Ни любви, ни даже тени эротики. Зачем же они сошлись? Прошу прощения, приходит на ум пресловутое "у нас секса нет!" Но, если серьезно, тенденция победила в писателе художника. Толстой не смог правдиво описать то, что произошло (скрыл даже, где это произошло и что предшествовало), это противоречило его заданности, он просто "вырезал кадр", заменил его пунктирной строкой.

СЕРДИЛСЯ НА БУНИНА, ЧЕХОВА...

Сила и слабость Бунина. Вышел у нас 6-ой его том, взял, раскрыл наугад, прочитал "Антигону". Зрительный ряд великолепен; все видно, как в цветном кино. Прямо волшебник! Но вот студент замечает в усадьбе красавицу, нанятую ухаживать за больным дядей. Студент начинает фантазировать, даже готов остаться и жениться на ней. Это завязка сюжета (правда, уже миновало три четверти рассказа!). И вот Павлик, так звали студента, легко сходится с Катериной (так звали ее). Без ухаживаний, почти без слов, "двинул ее к дивану. Она, нахмурясь, закачала головой, шепча: "Нет, нет, нельзя... <...> - и с потускневшими глазами медленно раздвинула ноги"..."На другое утро он проснулся в ее постели..." Тут их и застукали. И что же? Катерина срочно уезжает. "Он (Павлик) готов был кричать от отчаяния". Но не двинулся с места. И все. Рассказ окончен.
Почему она с такой поспешностью ретировалась? Почему он ее отпустил (жениться ведь подумывал!). Почему не рассказано, что они узнали друг о друге (кроме секса), о чем разговаривали (целую ночь были вместе!)? Почему нам важно от Бунина узнать, что рослый слуга был "в полубачках, в красном с черными полосами жилете и штиблетах", что "на пороге вестибюля показалась тетя - широкий чесучевый балахон на больном дряблом теле, крупное обвисшее лицо, нос якорем и под коричневыми глазами желтые подпалины" и т.д. Три четверти рассказа сплошь зрительные детали, описания. А от Катерины остаются, в сущности, только немигающие глаза и легкость, с которой она отдалась приезжему студенту. Самое важное - кто она на самом деле, кто он, что за люди? - опущено. Но вопрос-то (для читателя) был поставлен. Павлик накануне хотел "узнать, какой у нее голос, какой характер, глупа ли она или, напротив, очень себе на уме <...>Вероятно, очень блюдущая себя и знающая себе цену стерва. И скорее всего глупа...Но до чего хороша!"
Вместо ответа - скороговорка, скомканный конец рассказа.
Что же Павлик узнал? Лишь "терпкий запах ее подмышки..."?

Читал наугад Чехова. Не ожидал, что так много несовершенного ("Рассказ неизвестного человека"), много самоповторов. Одни и те же мужчины и женщины переливаются из рассказа в рассказ. Володя маленький так же разговаривает с Софьей Львовной, как Георгий Иванович с Зинаидой Федоровной. Обедненная психология, свои, ставшие привычными штампы.
"Бабье царство" - плоско, пресно. Даже "Черный монах" - великолепно само видение, но не хватило бунинской пронзительности. Хотя Толстой сказал про "Черного монаха" - "прелесть"!
Что это со мной? Не пишется, потому ворчу на других...

ЮЛИУС ФУЧИК И ГЕРБЕРТ УЭЛЛС

4 сентября.
Юлиус Фучик:
- Люди, я любил вас, будьте бдительны!
Герберт Уэллс (как бы ответ, хотя, наверное, сказано раньше):
- Будьте прокляты! Я предупреждал вас! (Н.Берберова в "Железной женщине" рассказывает, что он сочинил себе такую эпитафию).
Уэллсу в старости выпало быть свидетелем кульминации безумия ХХ-ого века. Во время бомбежек Лондона он не уходил в убежище - стоял у окна и мрачно смотрел. Кого на черном со вспышками фоне он еще видел? Он, написавший после встречи с Лениным "Россию во мгле", дожил до Гитлера и Сталина, теперь перед ним - "Мир во мгле"?... Где в это время Мура?

А. ЗИНОВЬЕВ ЗАГНУЛ...

5 сентября.
На выставке книжная ярмарка, куда пошел по приглашению "Книжного обозрения", по дороге - Нина Краснова. Поторговали своими книжками. А на дискуссии в зале я выступил против Александра Зиновьева. Тот опять сокрушался, что мы проиграли холодную войну (интеллигенция подвела), что мы капитулировали перед Западом, что будущее России позорно. Ему аплодировали...
Я выступил, спросил: а могли ли выиграть холодную войну Суслов с Брежневым? Ясно, что нет, и слава Богу, что нет! Слава России - ее культура, духовность, Толстой, Достоевский, Пушкин, а в нашем веке - Булгаков, Платонов, Тихий Дон, Пастернак, Cолженицын... Сколько раз Россия гибла, да не погибла. И сейчас не погибнет. Обойдемся без сверхдержавности. И т.д. Мне тоже аплодировали...

7 сентября.
...На комиссии сегодня долго спорили, что делать с ходатайствами о помиловании тех, кто в бегах. Я вспомнил об отце - его судебную эпопею. Как бы она выглядела в кратком изложении для комиссии? "Временно освобожден по болезни, срок не отбыл..."

УМЕР ЛЕВУШКА...

8 сентября.
Вот и Разгона не стало (с него я начал эти запаси!) Вчера еще утром забегал к нему. Очень слабенький, он сидел в кресле. Дал мне листки прочитанных дел для Комиссии, попросил меня посидеть с ним немного, рассказал, что ночью было совсем плохо, решил, что - всё... Виноват. я как-то заторопился на работу и даже не оглянулся. А был это - последний раз. В полдень опять больница, а в 22 часа умер... Светлый человек, блистательная личность, друг. В 22 часа (совпадение?) у меня сердце прихватило, сосал нитрсорбид...
Узнал только рано утром. Пошли хлопоты, звонки. Я звонил Цивилеву, Приставкину, Казаковой, Оскоцкому, приготовили некролог. Похороны в пятницу...
Выступил о нем по радиостанции "София" в беседе с Ириной Алексеевной Иловайской, с которой сегодня же познакомился.
Она влюбленно говорила о моем сыне Володе. Приятно.

ПОХОРОНЫ ЛЬВА РАЗГОНА

Завтра тяжелый день - похороны Левушки. Альбац говорит, что накануне был скандал, он упал, его увезли в больницу. Не было ни инсульта, ни инфаркта. Просто он решил, что - хватит, и остановил сердце... Панихида будет в ЦДЛ, мне ее вести, потом Востряковское кладбище, поминки в Гайдаровском центре. Наташа в тяжелом состоянии.

10 сентября.
Похоронили Левушку. Последний теплый солнечный день (завтра похолодает). Над его гробом сияло небо в верхушках берез, звучала еврейская скрипка, в момент захоронения вдруг порыв ветерка, посыпались, как слезы, первые желтые листья. В сторонке, опершись на ограду, стоял Колеров с женой, потом они тихо удалились... В ЦДЛ все прошло нормально, выступило человек пятнадцать, я предоставлял всем слово, в частности - Гайдару и Явлинскому. Священник Александр Борисов поцеловал Разгона и перекрестил его, а на кладбище раввин читал еврейскую заупокойную молитву. Левушка был убежденный атеист, мужественно и спокойно утверждал: "Я знаю, что там ничего нет!". Печально мне, пусто без него. Открывая час прощания в ЦДЛ я сказал:
- Среди нас жил чудесный человек - Лев Разгон. Феноменальный человек. Он был просто чудо. Он сумел прожить девяносто лет и не стать стариком. Ни его душа, ни его ум, ни его талант не знали старости. Мы привыкли к этому чуду, рассказывали легенды о нем, ставили в пример всем нытикам и малодушным. Гнали от себя мысль, что чудо не вечно. Но чудо все-таки было! Но Лев Разгон согревал нашу жизнь, он любил жизнь, он был щедр, смел и красив. Я не был свидетелем его трагических лет, я его узнал человеком счастливым, обретающем известность, любовь и восхищение читателей в нашей стране и в мире. Он увидел мир. В том возрасте, который мы называем старостью, он пережил расцвет, радовался Парижу, и Риму, Лондону и Иерусалиму. Он верил в новую судьбу России, не только верил, но и всеми силами способствовал свободе, разумности и доброте.
Утром седьмого сентября я зашел к нему, он передал мне прочитанные дела для Комиссии по помилованию (вот уж буквально - работал до последнего дня!), жаловался на слабость, просил посидеть с ним минутку, но я торопился на службу, пообещал забежать вечерком, а вечером... Больше живым я его не увидел.
Приходится, вынуждены провожать его в последний путь, но мы вольны не отпускать Льва Разгона от себя, от своей памяти, от своей любви. Нашей любви.

СУДИЛИ МОЕГО ОТЦА...

12 сентября.
4 июня 1947 года вышел драконовский Указ: за мельчайшее хищение "социалистического имущества"- от 7 лет и выше. И так получилось, что первый показательный суд в Аккермане по этому Указу был над моим отцом.
Я успел поступить в Одесский институт инженеров морского флота и проучиться месяца два, когда вдруг отца арестовали вместе с руководством порта, где он работал главбухом. Группа во главе с начальником порта Бредуном обвинялась в ряде хищений. Судил трибунал речного пароходства (судья Трошин, приятель Бредуна, приехал из Бендер). В первый же день открытого суда (в клубе речников) отец сказал, что он намерен сделать сенсационное заявление (я, естественно, был в зале и весь замер от напряжения). Но судья тут же прервал заседание до следующего утра. А утром никакого заяления отец не сделал. Потом я узнал, что отец намеревался сказать всю правду, но ему втолковали, что всем тогда дадут по 15 лет (групповое хищение), а если он возьмет вину только на себя, то ему для виду дадут семь лет, а по кассационной жалобе освободят (уж Бредун постарается!). Иначе нельзя, потому что суд показательный, и всех оправдать нельзя.
И действительно обвинения, касающиеся всей компании постепенно отметались, остался только один эпизод, связанный с главбухом - фиктивная оплата художникам за фиктивную рекламу в сумме около 4000 рублей (обесцененных, послевоенных). Получалось, что эти несчастные деньги отец присвоил (на самом деле они пошли на покрытие расходов по приему того же бендерского начальства - на банкет, по указанию Бредуна).
Отец терпеть не мог всякого рода махинации с деньгами, упирался, но Бредун объяснил, что все так делают, и вообще отец должен помнить, что он выходец из другой системы, недавний советский гражданин, не во всем разбирается, потому должен доверять "старшему брату"...
Все, кроме отца, были освобождены прямо в зале суда. Отца повели в тюрьму, дорога шла мимо нашего дома, я упросил охранников зайти на минутку к нам на веранду. Был зябкий октябрьский денек, мы быстро выпили с отцом по стакану вина, обнялись на прощание, мужественно подбадривая друг друга, но я услышал, как он скрипнул зубами...
Следующим вечером я разыскал Бредуна, у него в доме была гулянка. Постучал в окно, он вышел, от него разило водкой. Похлопал меня по плечу, сказал: "я завтра лечу в Москву, твой отец будет освобожден!" (Бредун с семьей, естественно, уехал из города навсегда, кажется, в Калининград).
Но отца освободила мама. Она через знакомых вышла на тюремного врача Гордона, старого аккерманского еврея, дала ему золотое кольцо, и тот к весне поставил отцу (он сидел в нашей же области, мы ездили к нему на свидания) какой-то грозный диагноз. Отца отпустили на полгода. И тихо-тихо продлевали срок ( все в городе, включая милицию, понимали, что отец стал козлом отпущения). Через некоторое время отцу дали временный паспорт и он смог устроиться на работу.
Так прошло около пяти лет, я учился на третьем курсе Литературного института, когда отец, работавший в Смешторге опять же главбухом, заелся со своей начальницей (она же парторг), не стал исполнять ее сомнительные распоряжения. Та уволила отца, он написал на нее жалобу. Тут начальница и припомнила, что отец не досидел свой срок. И добилась его повторного ареста. Мама сообщила мне в Москву, что отца опять отправили в лагерь, на это раз под Одессу. Тут уж я развил бурную деятельность, добился приема у Ворошилова, возглавлявшего тогда Верховный Совет ( я напирал на то, что срок, растянутый еще на пять лет, увеличивает и без того суровое наказание. Обстоятельства благоприятствовали мне - после смерти Сталина его чрезвычайный Указ вышел из моды). Мои хождения увенчались успехом, я был допущен к самому Клименту Ефремовичу - он стоял за стойкой, к нему шла очередь. После короткого заранее подготовленного доклада он произносил соответствующие два-три слова, тоже заранее подготовленные помощниками. Передо мной была женщина с ребенком. Подойдя к стойке, она ущипнула ребенка, чтобы тот заплакал... Настал мой черед. Климент Ефремович (более пожилой, чем я думал, лицо почему-то красное) поздоровался со мной за руку, выслушал резюме моего ходатайства о помиловании и сказал: "Поможем." Я поблагодарил. И действительно, недели через две получил телеграмму: отец дома... Общим счетом (в два приема) он отсидел полтора года...
Теперь я сам работаю в президентской комиссии по помилованию...
P.S. Случайно при разборке бумаг нашлись листки того времени (1947 года):
"18 окт. Вчера Военный Трибунал вынес приговор, по которому Бредун полностью оправдан, а отец - на 7 лет. Папа очень надеялся на благополучный исход. В ожидании приговора шутил, обнадеживал маму, играл с Бредуном и со мной в шахматы. Во время оглашения приговора мать зарыдала, а отец мертвенно побледнел. Бредун полез было к отцу облобызаться, но последний слабо, но решительно оттолкнул его. Многие плакали. По дороге в тюрьму зашли домой. Папа надел сапоги, кубанку. За это время я принес литр вина и мы с отцом распили его, пренебрегая протестами милиционеров. Прощаясь с нами, отец был до глубины души потрясен. Я понимаю, какие сложные чувства владели им тогда. Обняв его, я ощутил в нем и, может быть, и во мне нервную дрожь. Уходя, отец чуть не заплакал, горько махнул рукой: "не доверяй людям"... Родственники и любопытные собрались в нашем коридоре. Я в тот момент их возненавидел и, спасаясь от них, ушел на берег лимана. Как нарочно, день был холоден и хмур по-осеннему, изредка мелко моросило и посеревший до неузнаваемости лиман гудел о чем-то о своем. .."

ВТОРОЙ СУД ОТЦА

13 сентября.
В шестидесятые годы отец вместе с тремя компаньонами (одним из них был мой тогдашний друг Юрий Чернов) построили дом на окраине Кишинева (мамин дом в Аккермане был продан). У Юры была привередливая вторая жена - Валя (потом он с ней расстался), она его убедила, что его надули. Юра подал в суд. Я ( между отцом и другом!) старался объективно разобраться. Не нашел вины отца и в разговоре с Юрой к слову почему-то упомянул о его прежней судимости (выказывая Юре свое предельное доверие и беспристрастность и прося его быть осторожным)... Но Юра на суде использовал эту "информацию" против отца! Суд все равно отказал ему в иске. А я отказал в дружбе...

И СО МНОЙ СУДИЛИСЬ...

14 сентября.
Следующий суд, к которому я был причастен, касался моей семьи. Год был, кажется, 62-ой. Мы обменялись квартирами с некими Видерманами (он водитель, она продавщица). За нашу двухкомнатную квартиру в Кишиневе на центральной улице мы получили одну (правда большую, разгороженную) в коммуналке в Марьиной Роще. Да еще с доплатой.
Через месяца два в Кишиневе Видерманы узнали. что я писатель и решили, что мало с меня содрали. Попросили добавку, иначе будет суд - они докажут, что в квартире были скрытые дефекты, и сделка будет расторгнута. Я отказался.
Надо сказать, что у Видерманов были старые связи в районе - в суде и милиции. Дело оборачивалось против нас. Подсылали к нам участкового с придирками, побывали в Союзе писателей у Сенькова (тот меня знал по Литинституту, но проявил осторожность). Меня и Нину вызвали на предварительную беседу к судье, где уже сидели Видерманы. Они обрушились на меня - я, дескать, не брезгую никакими средствами в корыстных интересах -чтобы закрепиться в Москве. Обманул доверие - квартира почти непригодная для жилья... Я опешил. Судья обратилась ко мне, а у меня во рту пересохло, язык не ворочался. Я с трудом выдавил из себя:
- А у них клопы...
Нина обалдело уставилась на меня. Судья же охотно подхватила:
- Что ж, раз и вы недовольны, то обмен несостоятелен...
Пришлось взять себя в руки и выговорить четко:
- Претензии истцов неосновательны. При обмене они улучшили свои жилищные условия, а не мы. Если они настаивают, пусть разберется суд.
На том и порешили.
Мы взяли из юристконсультации адвоката - пожилого, с виду опытного. Обещал дело выиграть. Но выиграл не он, а случай.
Ион Друцэ интересовался обменом Кишинев-Москва (у него оставалась квартира в Кишиневе), ходил по адресам. И вдруг у одной старушки видит на столе открытку и с удивление понимает, что это те самые Видерманы (он был в курсе наших дел, мы тогда дружили домами) предлагают мою бывшую кишиневскую квартиру в обмен на московскую (хотят вернуться!) и, конечно, всячески расхваливают то, что собираются охаивать на суде! Ваня догадался что-то записать на этой открытке и попросил разрешение ее взять - хозяйка согласилась, открытка была ей не нужна.
Вот эту-то "бомбу" я и нес в кармане, идя на суд. А суд круто настроен против нас. Был вызван и районный прокурор. Все мои доводы воспринимались с улыбочкой, а бедного адвоката, старика Яновского просто третировали (он на какой-то своей бумаге забыл печать поставить). Во время короткого перерыва мой адвокат сгребает свои листки, сует в портфель и - ходу! - Куда вы? - ловлю его за рукав. - Будем писать кассацию! - торопливо говорит он. - А разве мы проиграли? - Что вы не видите? - и был таков...
Заседание возобновляется. Я говорю:
- Прошу приобщить к делу собственноручную открытку истца, в которой он самым положительным образом характеризует полученную от меня в обмен жилплощадь!
Судья в полной прострации вертит в руках открытку, передает народным заседателям, потом недоуменно спрашивает Видермана:
- Это вы писали?
Тот берет открытку, тупо таращит на нее глаза и молча кивает. Видерманша смотрит на него, как паровоз на Анну Каренину.
Иск проваливается с треском, и Видерманы исчезают навсегда из нашей жизни. Я не удержался, пошел назавтра в юристконсультацию и сказал адвокату спасибо, мы выиграли дело.
- Не может быть! - воскликнул старый адвокат.

15 сентября.
...Звонил Юра Кувалдин - оказывается в его доме нашли взрывчатку. В Москве угнетающая атмосфера после тех двух страшных взрывов.

ОБМЕН КВАРТИР ПО-СОВЕТСКИ

16 сентября.
Лев Беринский жил за городом, в Щербинке. Ему надоело чуть ли не каждый день мотаться в электричке по своим литературным делам, и он загорелся идеей обменяться на Москву. Нашел двух старушек, которые были согласны. Пошел в бюро обмена - ему отказали, объяснив, что есть указание: в Москву должны въезжать столько же человек, сколько выезжают. А у Левы - жена и дочь... Как быть? Юрист ему посоветовал фиктивно развестись, пусть жена и дочь прописываются в Москве, а потом он опять на ней женится! Отлично. Лев так и поступил, прошел всю гнусную процедуру развода и опять - документы в бюро обмена. Дескать. теперь все в порядке: двое на двое. Но опять отказ. Оказывается, комиссия заподозрила, что тут махинация - пахнет фиктивным разводом. Лев и так, и сяк - ничего не получается, вдобавок жена забеременела, в семье будет прибавление. Надо торопиться! Лева - к тому же юристу. Помогите, раз вы втравили меня в эту авантюру! Тот чешет в затылке, говорит: единственный выход - вам фиктивно (на некоторое время) оформить брак с кем-нибудь, чтобы доказать, что развод не был фиктивным!
Лев шел домой, проклиная все на свете, а дома новая неприятность - милиционер с вопросами-расспросами. В чем дело? На утро вызвали к следователю. Долго ходили вокруг до около, выспрашивали о друзьях, знакомых, пока Лев не сообразил, что все это связано с гибелью одной дагестанской поэтессы. Он с ней познакомился на каком-то совещании, обещал перевести ее стихи, она записала его адрес в свой блокнот. А в Дагестане ее убили и сожгли. Теперь ищут убийцу - прохаживаются по всей сохранившейся записной книжке. Добрались и до Беринского, о котором соседи успели сказать участковому, что он как-то странно себя ведет - якобы бросил жену и дочь, развелся, прописался у брата, а ночует здесь...
Плюнул Лев на все эти дела, загрустил и через несколько лет с семейством благополучно отбыл в Израиль...

ОПЯТЬ МЕНЯЙЛОВ

18 сентября.
Продолжаю читать Меняйлова. Уж очень он неоднозначный. То чуткий, то одержимый. К Софье Андреевне отношение буквально бесчеловечное, всерьез сопоставляет ее с Гитлером! Словно некрофилка (по его определению) - это представительница другой породы, нечеловеческой, врожденно сатанинской. Вот вам и нечто новенькое - психофашизм! Ленин говорил, что враги человечества - буржуи, Гитлер - что евреи, а Меняйлов - что "некрофилы"(слава Богу, у него власти нет!)...
Давно не читаю современную прозу - наугад прочитал рассказ Буйды в "Литературке": явная литературная конструкция, можно было не читать.

19 сентября.
Одна знакомая устроила мне безобразную сцену. Внезапно, без повода.... По Меняйлову получается, что она типичная некрофилка с садо-мазохистскими наклонностями (принюхивающаяся). Материала для резкого осуждения предостаточно. Но жалость... Ее неудачи предопределены, как и грядущее одиночество.

"ТРЕЗВЫЕ МЫСЛИ" ДЛЯ СТИХОВ?

21 сентября.
Евгений Гнедин в книге "Выход из лабиринта" ("Мемориал" М., 1994) публикует стихи, в которых меня заинтересовали строки:

Только воду хранил я в походной баклаге,
Драгоценные вина не смел я беречь,
Только трезвые мысли вверял я бумаге
И легко забывал вдохновенную речь...

Манифест непоэзии? Или все-таки такое в поэзии возможно? Спрашиваю это я, склонный к подобному же хранению воды в походной баклаге. Я не винодел. Но тешу себя мыслью, что хоть иногда вода у меня претворяется в вино...

З. Гиппиус пишет в 1914 году в "Синей книге":
"Одно, что имеет смысл записывать - мелочи. Крупное запишут
без нас".
В свою пору, когда я мнил себя летописцем, я этого совершенно не понимал.. Я лет с четырнадцати вел дневник войны, записывал "только крупное", пренебрегая житейскими подробностями... Жаль.

У Искандера герой рассуждает, вспоминая стихи Блока о разрыве с женщиной, где есть строчка "Десять шпилек на стол уронив...":
"- Блок фальшивит. В таком состоянии кто считает шпильки?
- Он посчитал их после, машинально, в опустошении и отчаянии..."
Зря Искандер фантазирует, подыскивая оправдание Блоку. Поэт и не думал подсчитывать. Просто "десять" - здесь в смысле "много". Как в гневном возгласе: "Сто раз я тебе говорил!" Потому и "десять", а не 9! (9 - это уже подсчет!). А "много шпилек" - не звучит!

Странным образом Раскольников не заметил, что Наполеон лично ни-
кого не убивал и не намеревался. Может быть, и не смог бы...
Вегетарианец Гитлер, говорят, за всю жизнь и курицы не зарезал.
Послать на смерть миллионы куда проще, чем лично кокнуть старушку.
Ничего "преступать" не надо. На то и власть - высоко над людьми (их не видит!).

23 сентября.
Солнечный сентябрьский день, иду в Литературный институт по Тверскому бульвару и не могу не думать, что полвека назад я шел сюда первокурсником... День был такой же, только Пушкин стоял на бульваре и часть квартала не была снесена.
Во дворе полно студентов и студенток, почти как всегда - с той только разницей, что тогда никого из них в живых еще не было. Выступал перед нынешними (в кадре упомянутого фестиваля), слушали хорошо. Библиотека там же, спустился по тем же ступенькам, подарил новую свою книжку, не преминул заглянуть в каталог - все мое там есть (читается ли - другой вопрос). Скромно, но жизнь состоялась...

25 сентября.
Вчера в "Вечерке" добрая рецензия на мой "Невидимый порог". Вчера же утром с Данилой Давыдовым и Ириной Ермаковой выступал в лицее, где мой сын директор.
Вечером выступал в Зверевском центре около Бауманской. Поэтов было полно, действо длилось более трех часов...

26 сентября.
Вчера выступление в Литмузее на Петровке. Насыщенно, интересно. Я читал немало и успешно. То и дело меня хвалили за прошлые заслуги. А настроение фиговое - эмоциональный голод, дефицит обыкновенной сердечности.

27 сентября.
105 лет Анастасии Цветаевой отмечали в музее Цветаевой. Народу было - не продохнуть. Ольга Борисовна Трухачева отдельно похвалила Саню за его заботу об Анастасии Ивановне. Подумал, что строки молодой Марины "Мы из Вильяма Шекспира..." невольно трагически напророчили ее шекспировскую судьбу и судьбы ее близких.

КАБИНЕТЫ

28 сентября.
Опять переселение: пришел на работу, а содержимое моего кабинета перетаскивают из 414 в 412-ую комнату (хоть бы предупредили вчера!). В принципе я это знал. Итак, четвертый кабинет в "Московском рабочем". Первый был огромный партийно-советский на пятом этаже - со столом Суслова. Там я обзавелся секретаршей, проводил совещания. Через несколько месяцев меня перевели на четвертый этаж - кабинет много меньше, но с прихожей и двумя секретаршами директора. Этот продержался дольше всего. Когда издательство рухнуло (перешло к Сулейману), мой кабинет переместился в 414-ую комнату -- почти такой же как прежний, но без прихожей и секретарш. Там я пережил изъятие мебели и дальнейшее ужимание остатков издательства. И вот четвертый кабинет - последний. Сколько в нем продержусь?

РУКОПИСНАЯ "ЮНОСТЬ"

29 сентября.
В школе я выпустил три номера рукописного литературного журнала "Юность", за что меня похвалили в городской газете "Знамя Советов", а в Литературном институте я затеял рукописный журнал "Март", за который (к моему изумлению!) был жестоко бит...
Любопытно, что лет через девять после школьного журнала возник настоящий журнал "Юность", где мне впоследствии довелось проработать достаточно долго и небесполезно. А как бы в перекличку со злополучным журналом "Март" во время перестройки возник журнал "Апрель", где я печатался...

НЕИЗВЕСТНЫЙ ЖУРНАЛ "МАРТ"

Журнал был назван "Март", потому что мы (я, Риху Данецкий и Женя Карпов) не придумали названия, да и не хотели придумывать. Пусть будет именоваться просто по месяцу выпуска. Но до "Апреля" мы "не дожили", как Маяковский до мая...
Шел 1952-ой год, последний год сталинской эпохи - в следующем марте вождю предстояло умереть. Наше общежитие было в Переделкине, мы жили на бывшей даче Маршака. Творческая ситуация была тоскливой, разоблачительные кампании выдохлись, тишь да гладь, официальная литература торжествовала, как никогда. Мы идеологической политикой не очень интересовались, но скуку чувствовали. Однажды возникла мысль выпустить институтский машинописный журнал в пяти экземплярах - для всех пяти курсов. Стенгазеты надоели. Я как член комитета комсомола отвечал за творческую работу (сменил на этом посту Володю Соколова), вот я и проявил инициативу, благо был "положительный" опыт - тот, школьный. Объявил об этом на комитете, идея была в принципе одобрена, но никто не подумал, что она будет так быстро и без дальнейших согласований осуществлена. Риху и Женя, мои друзья, вдохновились замыслом, за несколько вечеров мы собрали материалы, и Женя самоотверженно перепечатал их на собственной пишущей машинке (предмет моей постоянной зависти!). Пять экземпляров были аккуратно сброшюрованы под синей обложкой и на другой день розданы по курсам. На титуле значилось:

МАРТ
студенческий журнал
1
ИЗДАТЕЛЬСТВО "ДАЧА МАРШАКА"
Переделкино 1952
В конце журнала были предусмотрены чистые страницы для письменных отзывов. А в "манифесте", в частности, говорилось:
ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ЖУРНАЛЕ МОГУТ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ.
ПРИНИМАЮТСЯ ВСЕ ДОСТУПНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПО ВСЕМ ЖАНРАМ, СПОСОБСТВУЮЩИЕ РОСТУ АВТОРОВ И ЧИТАТЕЛЕЙ.
РЕДАКЦИЯ ОБЯЗУЕТСЯ НЕ ПРАВИТЬ ДОПУСТИМЫЙ МАТЕРИАЛ.
ПСЕВДОНИМЫ И АНОНИМЫ ЗАПРЕЩАЮТСЯ.
НИКАКОЙ СТРАХОВКИ ОТ КРИТИКИ.
РУКОПИСИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ.
ЦЕЛЬ ЖУРНАЛА - ПРАКТИКА, ПОЛЕМИКА, УЧЕБА И НА ПАМЯТЬ.

Авторами первого номера были Алексей Смольников, Евгений Карпов, Федор Сухов, Ежи Волковыцкий (в переводе Александра Гевелинга), Микаэль Рашид (Айдоян) в переводе Г.Савченко, я, Рышард (Рихард) Данецкий (в моем переводе), Калью Реоли, Егор Исаев. Все стали писателями. Наиболее известные - Федор Сухов (по праву) и Егор Исаев (как последний Ленинский лауреат).
...Начали поступать живые отклики, устные и письменные, Замечания (на последних страницах) были в основном приветственные - сужу по своему сохранившемуся экземпляру. Были и такие, по которым можно было догадаться о грозящих опасностях. Например:
"Сам сборник - здорово! Не стесненный рамками, все пишут то, что хочется. Оттого и можно говорить о каждом по существу."
И только мы подумали о следующем выпуске, как разразилась гроза. Меня вызвали и потребовали изъять все экземпляры и сдать (Из пяти я сумел собрать только четыре. Через несколько лет Кирилл Синягин, имевший доступ к архиву, выкрал экземпляр из "дела" и подарил мне).
Журнал был объявлен подпольным, идейно порочным, художественно несостоятельным. Начались проработки. Отдуваться пришлось одному мне, потому что Карпов был беспартийный, а Риху иностранец. Обсуждений было, кажется, восемь. Первое на семинаре Долматовского, где меня раздолбали за безыдейность и нетребовательность. Второе на совместном заседании комитета комсомола и партбюро. (Перед началом я столкнулся в уборной с Владимиром Александровичем Архиповым, одним из почитаемых наших преподавателей - он похлопал меня по плечу - ничего, мол, держись, парень! Я воспрянул духом, а как он меня потом на собрании топтал! с каким сарказмом, я бы сказал - упоением: дескать, это чеховская "Жалобная книга", жалкие сочинения, которые наше советская пресса не печатает!). Собрание началось круто, я защищался, как лев. Главные их козыри были: сознательное противопоставление политике партии в области литературы - отрицание идейно-художественного отбора и роли редакторов (печататься, видите ли, могут все желающие, редакция обязуется не править материалы). Кроме того, издевательство над лозунгами партии к Международному женскому дню и оскорбление советской женщины.
Имелось в виду следующее. На журнальной страничке "В дискуссионном порядке" были помещены размышления эстонского студента Калью Реоли "О любви", высокопарные и наивные. Начинал он так - "Любовь - это величайшая дружба в соединении со страстью". Естественно, мы посмеялись над этим опусом, но ведь мы сами провозгласили принцип показывать автора таким, каков он есть. Следом за Реоли шел отрывок из моей неоконченной поэмы "На лирическом фронте", где уровень был посерьезней, но высокопарности тоже хватало. Поэтому Риху не удержался от ехидной реплики (я охотно согласился). На следующей страничке опять под рубрикой "В дискуссионном порядке" он поместил свою "Концовку", состоящую из одной строки:
...Люби женщину - женщина друг человека.
Вот это-то и взорвало взрослых дядей, руководителей института, от страха потерявших чувство юмора. Они стали трактовать эту строку, как наглый выпад против советской женщины, которую к празднику 8-ого марта назвали чуть ли не собакой (собака - друг человека!). И кто назвал? Поляк.
Иван Завалий, секретарь комитета комсомола, предложил вывести меня из комитета и влепить мне строгача. Боря Никольский, секретарь курсового бюро, поддержал. Мои друзья - Жуховицкий и др. - тоже. Я возмущался, вскакивал, объяснял - ничего не помогало. И в этот момент открылась дверь и вошел Фатеев Петр Степанович, директор. Он с порога спросил:
- Ну, что решили? - в руке он держал что-то, свернутое в трубочку, может быть, экземпляр "Марта".
Ему доложили.
- Нет! - сказал он. - Вы его исключите из комсомола, а я его выгоню из института!
Я опешил. Завалий тусклым голосом немедленно поставил на голосование предложение директора. Я опять вскочил:
- Как вы можете? Вы же только что решили другое...
Увы. Исключение прошло единогласно.
Обтекая меня, все разошлись. Я остался один. Подумав несколько минут, я отправился к директору. Он уже был в пальто, но вернулся в кабинет. Я сказал:
- Петр Степанович, если история с журналом получила нежелательную огласку и вам надо спасать репутацию института, то скажите мне прямо и я перестану защищаться.
- Ты дурак. - ответил Петр Степанович. - От кого защищаешься? Кого и что оправдываешь? Покажи, как дорог тебе комсомол. Раз ты сплоховал, то покайся. Когда меня в двадцатых годах на губкоме исключали из комсомола, знаешь, как я выступал? Со слезами на глазах! От тебя зависит, как пройдет общее собрание. Только от тебя.
(Забавная деталь! Записывая этот случай, я поймал себя на том, что не помню имя-отчество Фатеева. Полез в старый справочник СП и вдруг вижу,- это псевдоним. В скобках настоящие имя и фамилия: Тоадер Дочару! Молдаванин по происхождению, румын? Чуть не позвонил по указанному номеру, однако вовремя спохватился: скорей всего, он уже помер...)
И вот общеинститутское расширенное комсомольское собрание. Я не смог каяться со слезой, я только признал, что первый блин вышел комом, и что если мне дадут возможность выпустить следующий номер, я сумею поправить дело. Но в ответ поток обвинений нарастал неудержимо. Дескать, я провалил работу в комитете (В.Соколов), вдобавок бездарен (И.Ганабин) и собирался идти к проституткам ради изучения жизни. Последнее провякал Жора Гагиев с которым у меня и раньше были швабры. Тут уж я сорвался и крикнул:
- Я говорил, а он ходил! Он же мне и хвастался, как шастал в переделкинский барак!
А мне в ответ (не помню кто) - о, ваш грех куда серьезней! У вас установка, сознательная идея, он же - сдуру или спьяну...
Федя Сухов осудил свое участие в журнале и напустился на Данецкого, напирал на то, что я попал под дурное влияние, таким образом хотел меня выгородить. Мне пришлось выступить и подчеркнуть, что вину свою ни на кого не перекладываю, никто на меня не влиял. Я сам.
Но кульминацией было выступление Водолагина. Он говорил долго, гневно, с заразительной ораторской страстью. Мол, неслучайно я, родившийся в буржуазной Румынии и проживавший в оккупации, снюхался с Данецким, выходцем из мелко-буржуазного города Познань и с Карповым, побывавшем в плену и в заключении. Надо сказать, эти факты, сгруппированные таким образом, произвели впечатление на меня самого. А Цыденжап Жимбиев не выдержал и, захваченный общим психозом ( он ко мне хорошо относился), предложил передать дело в компетентные органы, так как ясно, что Ковальджи заслан в институт с диверсионной целью.
Хорошо еще, что не прознали о моих родичах в Бухаресте (я во всех анкетах писал, что родственников за границей нет) и не вспомнили, что отец был судим (об этом я рассказывал друзьям).
(Водолагин Михаил Александрович умер в конце 1981 года. Идеолог и демагог, этакий комиссар Литинститута. Было в его обличье нечто пафосное и поросячье - наподобие Хрущева, Подгорного, Шелеста). Он так горячо и яростно выступал от имени парткома, уличая меня и обличая, что я чуть не поверил, что я "враг народа"...
Прошла уйма времени, целая эпоха. Я успел подзабыть о нем, когда однажды, оказавшись членом государственной комиссии на защите диплома в Литинституте, я столкнулся с ним, несколько полинявшим, нос к носу. По инерции поздоровался и прошел к столу. Однако во время перерыва Водолагин подскочил ко мне с протянутой рукой. Был весь - сама любезность и радушие... Расспрашивал, говорил, что рад моим успехам, он в курсе, следит за моими публикациями...
Пусть я и получил некоторое удовлетворение, все же было неловко за него.
Поговаривали, что в свое время его сняли с поста секретаря Сталинградского обкома за крупные хищения, вот он и стал преподавателем марксизма. Сочинитель некролога в "Лит.газете" как-то слишком растерянно прибегал к эпитету "замечательный": "ушел из жизни замечательный человек...жизнь этого замечательного человека... участвовал в обороне этого замечательного города... о сталинградской битве им написаны замечательные книги". Какие?)

Короче говоря, собрание почти единогласно подтвердило мое исключение из комсомола. Все мои друзья подняли руки, я почему-то особенно следил за Аликом Аликяном - он нехотя присоединился к большинству. Но трое воздержались! Это были Фазиль Искандер, Владимир Морозов и Владимир Гнеушев. Кто-то даже их попрекнул в троцкизме, имея в виду Брестский мир - "ни войны, ни мира". Кто-то выкрикнул, что сам Искандер - иранец, видимо, его тоже вербовали...
Я сидел, конечно, оглушенный, но не понимал опасности, которая нависла над моей головой. Политические обвинения трудно было принять всерьез, я считал это издержками. Но на самом деле меня спасло другое. Как раз в это время директор в чем-то сильно проштрафился и его вдруг сняли (или он раскручивал мое "дело" именно потому что сам проштрафился и старался выслужиться). Теперь не узнать. Меня по инерции продолжали мытарить, но исключение из института не последовало. Наконец, вызвали в райком комсомола. Я пошел туда в сопровождении Бори Никольского, тогдашнего комсомольского секретаря. Я уже выдохся, был внешне спокоен. За столом был весь райкомовский синклит. Боря доложил о моем исключении. Слово предоставили мне. Я встал и сказал:
- Наверное, мои товарищи имели право поступить со мной так. Но я комсомольский билет не отдам.
И сел. Несколько секунд длилось молчание. Потом секретарь райкома заговорил:
- Решение комсомольского собрания института правильное. Но в виду того, что товарищ Ковальджи осознал свои ошибки, считаю возможным ограничиться строгим выговором с занесением в личное дело. Есть другие предложения? Нет. Давайте проголосуем.
Так, в сущности, благополучно (если не считать травмы от того, что все мои лучшие друзья от меня отступились) завершилась моя "самиздатовская" история последнего года сталинского правления.
Должен сказать, что всеобщее осуждение произвело на меня глубокое впечатление. Я открыл для себя эмоциональную силу коллектива, чья правота выше моей (так думал я, вспоминая Маяковского - "где каплей льешься с массами"), очищающую и возвышающую силу надличного порыва. Это было и время неудач на личном фронте - я какие-то стихи тогда сжег. Клин клином вышибало. Недовольство собой после общественной (пусть несправедливой) экзекуции обернулось парадоксальным образом иллюзией некоего возрождения, новой верой в себя, желанием начать все с чистой страницы. Я стал не контрой, а совсем напротив - пытался приблизиться к менталитету любимой девушки (будущей моей жены), настоящей комсомолки, чья душа была цельной и преданной Сталину.
Был еще эпилог. В апреле, к первому мая 1952-ого года, в институте, как обычно, готовился очередной "капустник". Вдруг я узнаю, что кто-то сочинил пародию на "мартовцев", вроде пьесы, нашли исполнителей на роли Карпова и Данецкого, ищут - кто бы меня сыграл. Склонный к неординарным выходкам, я с каким-то веселым вызовом пошел и предложил свои "услуги". Кто лучше сыграет меня, чем я сам? (Слава Богу, страсти уже отшумели, пародия была фарсовой, дурацкой, без политической окраски - можно было, смеясь, расстаться с этим прошлым). Сам факт, что в капустнике разыгрывалась эта история в виде фарса, был знаком "отпущения грехов"... И я сыграл себя в этой сценке, вышучивая себя и при этом как бы дистанцируясь от текста.
Капустник был, как я уточнил по дневниковой записи, 29 апреля. А 1-ого мая я впервые (и единственный раз) увидел Сталина на Мавзолее. Я пытался написать об этом восторженные стихи, совершенно не подозревая, что еще вчера мог стать жертвой его режима.
В студенческой Москве пошумели о журнале "Март" и забыли. Через много лет об истории с журналом заговорил один работник КГБ в связи с моей поездкой в Англию. Это было 1961 году, сравнительно либеральном. Значит, где надо - помнили...
Потом эта история всплыла в рассказе Фазиля Искандера "Чегемская Кармен" ("Знамя", № 12, 1986 г.). Вот как это все преломилось в его памяти (в скобках курсивом - мои поправки):
"Когда я учился в Литературном институте наши студенты однажды вздумали издать рукописный журнал. Мне предложили принять в нем участие, но я отказался, потому что уже тогда стремился напечататься типографским способом.
Журнал был издан в трех (в пяти) экземплярах, и разразился скандал. Дирекция и райком комсомола пришли в бешенство. Самое крамольное стихотворение принадлежало перу польского студента. Это был шуточный сонет на тему: женщина - друг человека. (Это был не сонет, а сам сонет Данецкого в моем переводе тоже ругали - за упадничество).
Если бы бедная дирекция и райком знали, что поляки выкинут еще и не такие коленца! Самого польского студента не особенно теребили. Стихотворение сочли отрыжкой шляхетского презрительного отношения к трудовой женщине. Но куда смотрели наши студенты, переводя это стихотворение и помещая его в журнал, да еще в трех экземплярах!
Оказывается, таскали не только составителей и участников журнала, но и тех, кто мог быть потенциальным автором. Дошла очередь и до меня. Вызвал секретарь парткома.
- Вы плохой патриот, - сказал он...
- Почему? - спросил я.
- Вам же предлагали принять участие в журнале? - сказал он.
- Да. - согласился я.
- Вы должны были просигнализировать нам об этом, - сказал он и, грустно покачав головой, добавил: - Да, вы плохой патриот.
...Мало того, что об этом несчастном журнале говорили на всех собраниях. Составителей заставили сыграть позорный скетч ("играл" я один и по собственной воле!), где все они, как зловещие заговорщики, заманивали в журнал политически наивных студентов. Каждый играл самого себя, и ничего в жизни я не видел более фальшивого.
Правда, кончилось все это достаточно мирно. Никого из института не выгнали. Недавно я встретил одного из составителей журнала (меня), и он с благодарностью напомнил, что я и еще один студент - будущий поэт Гнеушев - на общеинститутском комсомольском собрании проголосовали против его исключения из комсомола. Только мы двое" (Трое. Плюс Владимир Морозов, и были не "против", а воздержались, что никак не умаляет их мужества и моей благодарности!).
Со стороны, пожалуй, это была буря в стакане воды. Я же тогда за это чуть не поплатился головой... Эпизод не имел литературного веса, журнал ведь был задуман как учебный, как тренировочная площадка для взаимного обсуждения, а вовсе не как сборник "достижений" (хотя в нем были помещены и стихи, которые впоследствии не раз издавались - например, стихи Федора Сухова "Матери", "Поэт", "Владимир", мои - "Москва-Одесса"). Однако все нормальное в журнале было расценено как прикрытие подрывного замысла.
Несколько слов о фигурантах того "дела". Иван Ганабин. Бывший матрос, писал стихи в народно-частушечном стиле. К середине пятидесятых годов внезапно умер и вскорости забыт.
Иван Завалий. Одно время был то ли комсомольским вожаком, то ли секретарем партбюро. Плотный, широколицый, небольшого роста, - что писал - не знаю. Однажды выпытывал у меня - верно ли, что Аликян ненавидит Маяковского? Я вступился за Алика, хотя поэтика Маяковского действительно была ему чужда (я не раз пытался его переубедить).
Завалий пил, чем дальше - тем больше. Однажды он трое суток не мог попасть в Переделкино - засыпал в пригородном поезде, его будили то в одном, то в другом конце линии. На четвертые сутки мы с Федей Суховым утром увидели его в пристанционной забегаловке - он спал, уронив голову на стол. Наконец-то, добрался до родного Переделкино! В это время раздался гудок - приближалась электричка. Федя, склонный к грубоватым розыгрышам, вдруг стал трясти Ивана - дескать, скорей, скорей, опоздаем! Иван вскочил очумело и, ничего не соображая, дал себя посадить в вагон. Когда понял. что опять едет в Москву, он заплакал...
В другой раз при следующем длительном его отстуствии рано утром перед столовой появился холмик с крестом, на котором была дощечка: "Здесь лежит Иван Завалий, погибший от запоя". Студенты останавливались в недоумении, потом, расхохотавшись, следовали на завтрак. Поздно вечером появился и сам "покойник", он был сильно под мухой, наткнулся на крест, с трудом разобрал надпись, охнул, упал на колени и запричитал от жалости к себе...
Утром пришел милиционер и стал проводить дознание - кто унес с переделкинского кладбища свежий крест, но так ничего и не узнал. Крест был возращен на место, а Иван Завалий долго еще составлял списки подозреваемых, мрачно кого-то вычеркивал и вписывал...
Увы, накликали. Через год он попал под электричку и погиб.
P.S. Я писал об Иване Завалие,что помнил. Оттого и сложилось определенное о нем впечатление. И вдруг в "ЛГ" от 20-26 февраля 2002 читаю материал Михаила Чернолусского, который чуть ли не возводит Ивана Завалия в герои. Правда, тоже не упоминает о нем как о писателе ("моряк-фронтовик, отличный студент и человек") Чернолусский рассказывает, что Иван Завалий вместе с двумя товарищами написал письмо Сталину "о том, что в нашей стране нет свободных выборов". Двое отказались от своих подписей, Завалий стоял твердо и его скорей всего столкнули под электричку.
Не хочется быть несправедливым, но что-то тут не так. Завалий был парторгом в 1952 году, а в начале 1953 Сталин умер. Когда же Иван успел "перековаться" и написать то письмо? Во-первых, это непохоже на парторга, а во-вторых, будь так, его бы прежде всего сняли с поста и исключили из партии. Зачем же устраивать целый заговор по его физическому устранению?
Текст Чернолусского явно с перехлёстом: "Через десять лет мне рассказал об этом один из тройки - он остался жив (!), потому что сменил фамилию (!) и уехал в Среднюю Азию". Очерк называется "Расправа". Совершенно неадекватные ужасы! Кстати, даже теперь Чернолусский не называет фамилию (пусть измененную!) соучастника "преступления"...

Архипов. Владимир Александрович. Было в нем что-то лошадиное. Сам крупный, лицо крупной лепки, тяжелая нижняя челюсть.
Однажды у него на экзамене я вытащил билет, где первые два вопроса не составляли труда, а третий о пьесе Островского "Волки и овцы", которую я не читал. Как быть? Я попросил разрешения на минутку выйти. Заметался по коридору, спросил одного-другого, толку не было. Забежал к Лиде Фейгиной на кафедру, но сообразил, что за одну-две минуты никакой достаточной информации я не получу. Тогда я вернулся в аудиторию, сел на свое место и тупо стал глядеть в окно в ожидании неизбежного позора. Наступил мой черед. Я равнодушно и устало изложил первые два вопроса и уже собирался, обращаясь к третьему, произнести скорбное "не знаю", как Архипов, истолковав мой обреченный тон как томление всезнайки, которому придется излагать давно известное, сказал:
- Достаточно. - взял мою зачетку и аккуратно вывел "отлично".
Я с большим трудом сохранил спокойствие.
Архипов был одним из популярнейших преподавателей института (читал русскую литературу 19-ого века). Говорил сильными фразами, с чувством. Моментами словно забывал об аудитории. Толкуя о поэме Некрасова "Мороз-красный нос", вдруг замолчал, задумался, медленно подошел к окну, уставился в невидимую даль и срывающимся голосом произнес:

...А Дарья стояла и стыла
В своем заколдованном сне.

Через год я как-то заглянул в аудиторию следующего курса, когда Архипов читал Некрасова. К моему удивлению он на том же самом месте вдруг замолчал, задумался, медленно подошел к окну и т.д. Повторил все в точности...
Много лет спустя до меня дошли слухи о том, что Архипов озлобился, стал реакционером-националистом и запил.

АЛИЦИЯ

4 октября.
Солоухин во "Встрече" пишет об Алиции Жуковской (он называет ее Алисой):
"Помню, однажды, оставшись на ночь в пустой аудитории... мы поцеловались с Алисой. Но что-то не клеилось у нас..."
Солоухин подыскивает разные эмоциональные мотивации того, почему "не клеилось". Думаю, Володя не захотел себе признаться в подспудной осмотрительности: было небезопасно заводить роман с иностранкой. Она через много лет призналась мне, что больше всех ей нравился именно Солоухин. Да и я не был ей безразличен. Были моменты, когда можно было (и надо было!) перейти границы дружбы. Но я психологически не был готов к прямым интимным отношениям до (или без) душевной предпосылки...
Много лет спустя, Аля, будучи в Москве, вспоминала Сельвинского:
- Я для него была ветром с Запада, а я ждала, что он будет для меня ветром с Востока. Когда я читала, что про меня написал Солоухин, я удивлялась - он совсем не понимал, чем для меня была Москва...
Еще Аля вспомнила:
- Мне было лет четырнадцать, я увидела, как немцы стояли в очереди - открылся польский бардак. Я тогда подумала, вот, есть что-то посильнее гитлеровцев...
Под Новый год что-то произошло между ней и Джагаровым. Он ее ударил. Напившись после этого инцидента, она металась в беспамятстве (я и Федя Сухов утешали ее, не зная в чем дело), жаловалась по-польски. Потом ей стало плохо...
Судьба ее не сложилась. Родила сына от женатого человека. Потом дружила со семьей поэта Влодимежа Слободника, пока он в нее не влюбился. Не знаю драматических подробностей, но она покинула Варшаву, переехала в Люблин, где стала учительствовать (преподавать русский язык). Она растолстела, что при маленьком росте прискорбно.
В 1963 году я с Ниной были в Варшаве, встречались с Алей (мы были у нее дома, она накануне отъезда пришла к нам вечером в гостиницу, стала выкладывать свою жизнь и немилосердно проговорила до утра!), потом она несколько раз приезжала в Москву, встречалась со всеми знакомыми, кроме Сельвинского (во-первых, он не заступился за нее, когда она попала в беду, во-вторых, не хотела, чтобы он видел ее располневшую - может, "во-вторых" - и было "во- первых"...).
Однажды в гостинице "Украина", когда мы остались вдвоем (был до этого Нагибин и ушел), она сказала:
- Мне с тобою хорошо.
Я ответил, что мне - тоже хорошо. Но не тем тоном и - без последствий. С годами сильные черты ее характера приобрели характер энергии на холостом ходу, дерзкие выходки и требовательность становились неуместными. Печально.

ФИЛОСОФИЧЕСКОЕ

5 октября.
Если ты, скажем, лист на ветке, то для самопознания у тебя три направления: от листа по ветке к стволу, корням, земле (вниз). От листа к почке и - к солнцу (вверх). И от листа, вместе с листвой и деревом - к лесу (вширь). Похоже на три измерения времени на фоне вечности.
Генетический код - это узел прошлого и будущего, пока без настоящего (оно начнется - запустится с развертки). Настоящее - грань между прошлым и будущим, но оно же - не имеет граней. Настоящее непрерывно, но оно же - разделитель. Химическая реакция протекает во времени, но ее формула (программа) - вне времени.

6 октября.
Понижение температуры замедляет движение (и время). В таком случае анабиоз - тоже годится для "парадокса близнецов" Эйнштейна. Замороженный братец, конечно, окажется моложе другого, незамороженного. Но так ли происходит при приближении к скорости света? Что такое скорость С? Относительно чего? В механике ответить вразумительно на этот вопрос невозможно. А в реальном мире нет пустоты. Может, скорость С существует относительно полей тяготения?
Б.Садовский пишет в "Заметках" 1932 года: "Тело мое носится вместе с Землей вокруг Солнца и этот процесс называется временем. Время будто бы старит Землю и меня, но старит не время, которого нет, а само это движение"... Так, да не так. Старят внутренние процессы (которые зависят от внешних и измеряются ими)...
Вернадский определил смерть как разделение пространства и времени, ибо, по его мнению, косное вещество вневременно. Да. Но только, если у Вселенной нет общей жизни, то есть общего времени...
Предельная скорость смыкается с неподвижностью. Свет, освещающий мою комнату, стоит. Говорил же Аристотель с трогательным возмущением: "...неправы ни Эмпедокл, ни всякий другой, кто утверждал, что свет движется... Ибо на малом расстоянии это движение еще могло бы остаться незамеченным, но, чтобы оно осталось незамеченным от востока до запада, - это уж слишком" ("О душе")
Обратимое движение как бы ограничено неподвижностью: маятник никуда не идет. Вращающийся пропеллер создает стену - ее не проткнешь копьем.
Есть направление от человека к звезде, невзирая на несопоставимость их размеров. Но нет направления от человека к атому. Точки отсчета равноправны? Человек не точка отсчета для электрона в атоме. Нет связи между атомом и мной (пока я его не расщепил!).
Существует ли информационное поле Вселенной? Вечность и совесть, идет запись, прямой эфир.

НЕ ТО, ЧТОБЫ КРАСИВЫЙ, НО ДАВДЦАТИДВУХЛЕТНИЙ

В марте того года мне исполнилось 22, как автору "Облака в штанах", которым я увлекался. Сопоставим был, конечно, только возраст, да и тот в его времена был весьма серьезным, в мои - поверхностным (сказывалась послевоенная эйфория). В неменьшей степени я увлекался и Есениным, играючи примерял к себе то ту, то эту роль. Я был почти счастлив, стихи писались легко и звонко, если я и впадал в уныние, то только на "лирическом фронте", в перспективе же - будущее светилось радужно.
Мне везло. Кончилась самая кровопролитная из войн, никто из моих близких не пострадал, хотя фронт дважды прокатывался через мой бессарабский городок. Передо мной открылся неведомый простор России, в девятнадцать лет я впервые увидел Москву, и не просто увидел, а с подругой, с первой моей женщиной. Той же осенью произошло чудо, я был принят в Литературный институт, куда я послал тетрадку стихотворений - без каких либо рекомендаций, так сказать, сам от себя.
Эпоха выглядела прочной. В угрозу новой мировой войны я не верил, "борьбу за мир" воспринимал внешне, болел только за северо-корейцев, хотя понимал, что именно они и напали на Юг. К этому времени кампания против космополитизма отшумела, официальная литература стала бодряческой и стерильной. Ею я почти не интересовался. Меня привлекало прошлое (Блок, Маяковский, Есенин) и будущее, к которому я еще не был готов, но полагал, что оно уже забронировало местечко мне и моим товарищам. Я дышал лицейским воздухом литинститута, его поэтическая атмосфера была действительно живой, неповторимой. Я писал лирические (для себя) и риторические (как все) стихи, но последние не толкал в печать, был доволен тем, что читал их друзьям и обсуждал на семинарах. Меня считали весьма начитанным в поэзии, но, Боже мой, каким я был обманутым невеждой! Я был на третьем курсе уникального литературного(!) института и не знал, что рядом, во флигеле жил и умер Андрей Платонов, краем уха слышал, что были такие поэты как Мандельштам, Ходасевич. Цветаева и Ахматова известны были только по ранним стихам, а Пастернак казался косноязычным симбиозом старого и нового (тоже по ранним стихам).
На творческом семинаре я попал к посредственному Сергею Васильеву, он вскоре загремел в психушку, нас передали критику Александрову, тот серьезно захворал, и к 1952 году я уже числился у Долматовского (ничего примечательного я из его семинаров не вынес, относился он ко мне доброжелательно, дал хороший отзыв на мою дипломную работу). Самыми знаменитыми были семинары Паустовского по прозе и Коваленкова по поэзии (последний как поэт ничего особенного собою не представлял, зато был эрудит и блистал на тогдашнем фоне).
Наше общежитие было в Переделкине, в двух шагах от "моей" дачи Пастернак в одиночку совершал свой крестный путь духовного восхождения, писал "Доктора Живаго" и стихи к роману... Господи, рядом текло другое время, дышала вечность, а мы... Мы были рано повзрослевшими по опыту пережитой войны, но при этом беспечными недорослями в культуре и слепыми котятами в политике.

БЕССАРАБСКИЙ ВОПРОС

9 октября.
В Бессарабии пестрое население, но у нее принадлежность двойная: молдавско-румынская и русская (речь о культурно-историческом пространстве, "поле", ибо в Бессарабии есть, например, армяне, но нет их поля). Во мне между русским и румынским полями нет оппозиции (как в политике), хотя русская культура - на первом месте (родной язык всегда первый). Подлым было сталинское желание снивелировать Бессарабию, отторгнуть ее от ареала румынской культуры путем изобретения отдельного молдавского языка. Уникальный трагический фарс. Все честные молдавские писатели страдали тяжелым неврозом в годы, когда по обе стороны Прута был сталинский режим, а в культуре надо было твердо стоять спиной к Румынии.
В каждый народ, как в море, вливаются разные реки, море от этого только выигрывает, вовсе не становясь смесью рек. Так румынское море образовали дако-римско-славянские реки, потом греко-турецко-венгерские и прочие ручейки. То же и с отдельными людьми. Кто и насколько знает своих предков по линии этнического происхождения? Кровь, как и морскую воду, нельзя разложить на "составляющие". При всех неизбежных юношеских иллюзиях я все-таки всегда знал, что государство олицетворяет не истину, а власть. Для Бессарабии власть - это всегда нечто привнесенное извне. Король в Бухаресте, Сталин в Москве. Отсюда ни излишнего доверия к властям (у них на первом месте свой интерес), ни напрасного противопоставления. Отсюда никакого желания делать официальную карьеру, достаточно компромисса между лояльностью и личной независимостью. Конечно, непросто соблюдать внутренние и внешние границы компромисса. Порой это - как хождение по канату...
Пропаганда - ругательное слово, знал я с детства от отца. Закон товарищества и дружбы , знал от него же, выше службы властям. Я любил не правила игры, а исключения, потому не годился для номенклатуры.
Компромиссы... Но можно ли обвинить, скажем, Пастернака, что он не вышел из СП в знак протеста против травли "космополитов"? Сидел в Переделкине и... писал роман. Легко ли ему было? Но спасибо, что написал.
Безоглядную цену за правду платить нельзя ("мы за ценой не постоим", "и, как один, умрем в борьбе за это"!). Фанатики-правдолюбцы тоже опасны: убивают ради своих убеждений и входят во вкус. Лучший способ бороться против зла - делать добро (пусть не всегда возможно, но стремиться к невозможному - нужно!). Так я понимаю суть учения Христа.

В НАЧАЛЕ ПУТИ

Математики и шахматисты спорят совсем не так, как идеологи и критики. Те никогда не признают ошибок. Они ведь не ищут истину, у них другой интерес.
Математик обязан сперва овладеть современным уровнем знаний, прежде чем пытаться разрабатывать нечто новое. Другое дело - сочинительство. Молодой поэт начинает творить при первом прикосновении к культуре, при первом импульсе. Он вовсе не специалист, он дилетант. Его интуиция - мера его таланта. Иначе ему пришлось бы потратить полжизни на изучение несметного богатства мировой поэзии, прежде чем отважиться писать . И - уже не смог бы, задавленный гениями. Полуневежество впрок молодому поэту.
Мое полуневежество носило другой характер. Я был лишен настоящей поэтической школы. От меня (от нас) были скрыты первоклассные поэты. За высшие образцы выдавались Сурков, Тихонов, Твардовский, Смеляков. Я знал, что могу писать стихи "на тему" (и писал!), но что-то удерживало от того, чтобы принимать всерьез такое занятие. Во-первых, это делали и без меня. Во-вторых, требовалось отвлечения от себя лично. А меня как раз тянуло к обыкновенной любовной лирике, к собственной. Лирика на рубеже пятидесятых годов была полностью вытеснена из печати, и на фоне ее отсутствия мои торопливые стихи мне казались хорошими и свежими. А главное - нужными мне.

14 октября.
...В конце 59-ого года я вернулся в Москву, и в 60-ом, когда умер Пастернак, я не смог попасть на его похороны, потому что как раз в те дни проходила в Москве молдавская декада, за литературную часть которой отвечал я...
...Сегодня я и Карякин вели обсуждение Солженицына в Малом зале ЦДЛ ("Литературная гостиная"). Виноградов, Кублановский, Немзер, Кедров и др. обещавшие не явились (м.б. из-за похорон Сапгира, которые состоялись в том же Малом зале утром), зато были Сараскина, Баранов, Бовин и Наталья Дмитриевна Солженицына. Народу было человек 50, собственно о "Зернышке" мало говорили...

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ В КИШИНЕВ

15 октября.
Я не держался за Москву. В Литинституте не было распределения, но кто хотел, тому помогали подыскать работу. Я подумал о Кишиневе, где дважды побывал на практике в газете "Молодежь Молдавии". Институт узнал через ЦК комсомола, что там есть место, и я получил направление.
Помню, прибыл я в Кишинев на рассвете, в редакцию идти было рано, я на улице Ленина посидел на веранде летнего молочного кафе, пока оно не открылось. Я был немыт, небрит, в мятой рубашке, в ногах обшарпанный чемодан. Но настроение было удивительное. Я был весь пронизан предчувствием удачи, я, никому неизвестный, был в городе, который мне предстояло завоевать. То бишь запечатлеть на нем свой ощутимый след. Так и вышло.
А началось с того, что я был зачислен на должность учетчика писем, мой стол был в обширной редакционной прихожей с четырьмя дверьми. В одном углу у окна сидела машинистка Марья Захаровна, в другом у дверей Федора Дмитриевича Чащина, главного редактора - художник Коля Макаренко, а на юру - я... Снял комнату на окраине города (на Валя Дическу). Просто пустое помещение без удобств. Первыми моими приобретениями были: раскладушка, ведро, кружка, нож и пишущая машинка.
Через пять лет я уезжал из Кишинева мужем и отцом, автором трех сборников стихотворений, членом союза писателей, членом правления СП Молдавии и председателем его русской секции. Проживал в двухкомнатной квартире на той же улице Ленина, где зябким утром в счастливом одиночестве сидел в молочном кафе.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

Все вышло правильно, не я рассчитывал свою карьеру - меня судьба вела. И вот настало время возвращения в Москву, которое я также не планировал, но как-то и не сомневался, что так оно и будет. Вышло не очень-то гладко (у меня ничего не получается сразу и прямо!). Однажды, ни с того, ни с сего телеграмма из Москвы: предложение стать собкорром "Литературной газеты" по Молдавии. Я немедленно даю согласие и, никому ничего не говоря, вылетаю в Москву (в Кишиневе уже завелись недоброжелатели - от Кочеткова до Крученюка, потому трезвонить не следовало). Однако тут проявилась моя наивность: я полагал, что "Литературка" может сама решить этот вопрос (мне предложили, я согласился, за чем дело стало?), я не знал обязательной системы согласований. Пока я жил в гостинице и ждал своей участи, редакция запрашивала отдел культуры молдавского ЦК, Союз писателей. И вот мой главный редактор - Менюк (от которого я также утаил смысл моего внезапного отъезда в Москву) обращается в "Литгазету" с просьбой отложить решение этого вопроса. "Литературка" извиняется, и я, не солоно хлебавши, возвращаюсь в Кишинев. Попросту говоря, инстанции меня не утвердили. Собкорр - это же политика! (надо отдать должное судьбе - она правильно меня уберегла от собкоррства, я бы застрял в Кишиневе и вляпался бы в неприятности).
Трудно было обрести прежний статус, но тут Чобану, временно работавший консультантом по молдавской литературе в аппарате правления СП СССР, собрался возвращаться домой. И Андрею Павловичу Лупану пришла в голову гениальная идея - рекомендовать меня на его место! Я, конечно, согласился, и воспрянул духом. Опять я помчался в Москву, и был зачислен на работу. Весь Кишинев уже знал, что скоро и моя семья переедет в столицу. Но не тут-то было. Разразилась очередная кампания по сокращению штатов, Союз писателей тоже должен был отреагировать, а у меня как раз кончался месячный испытательный срок, вот Воронков и решил меня сократить. Константин Васильевич сказал мне, что весь штат консультантов будет ликвидирован, дело не только в моей "единице".
Я ничего не объяснил Нине, лишь сообщил о своем приезде. И только дома, ночью, после объятий в постели, я сказал, что вернулся насовсем...
Этот удар был куда болезненней. Я, вторично низвергнутый из Москвы, остался без работы и понес, так сказать, немалый моральный ущерб. Но Лупан был упрям. Узнав через некоторое время, что штат консультантов остался нетронутым (республики запротестовали!), он опять предложил меня. Воронков с неохотой согласился. Так в конце 1959 года я снова оказался в Москве...

16 октября.
Сегодня встречались с Кириенко в культурном центре РИА "Новости". Были Римма Казакова, Александр Гельман, Марк Розовский, Владимир Войнович, Тимур Кибиров, Леонид Жуховицкий и др. Кириенко просил содействия "правому делу", мы наговорили ему уйму умных вещей и надавали кучу советов. Я, в частности, говорил о борьбе против национальной розни. Надо пропагандировать дружбу с "ближним зарубежьем" - прежде всего с украинской и белорусской культурой. Не обращая внимания на демарши политиков, гнуть эту линию. Не кричать "Севастополь - России!", а пропагандировать дружбу, рассчитанную на долгие годы: приближать Севастополь к России вместе с Украиной!

ПОНОМАРЬ И БУКОВ

17 октября.
...Однажды к назначенному часу собралась вся редколлегия журнала "Днестр"("Нистру"), а главного редактора - Федора Пономаря - все нет и нет. Ждем десять, пятнадцать минут, томимся, недоумеваем, вдруг распахивается дверь, и появляется сияющий Пономарь:
- Простите, братцы, уважительная причина! Я всю ночь писал стихи и утром тоже. Новая глава к поэме! Вот, тепленькая! - он потряс кипой листочков, - Хотите почитаю?
Что было делать? Пришлось слушать. Пономарь читал с полчаса свои бодрые четырехстопные хореи в псевдонародном духе, как вдруг Емилиан Буков его прервал:
- Федя, погоди! Я скажу, что дальше!
И он стал импровизировать в духе Пономаря - говорил минут пять теми же хореями. Без запинки.
Пономарь побледнел. То, что ему далось часами ночного вдохновенного труда и составляло предмет его нынешней гордости, Буков сочинял буквально на ходу и ничуть не хуже. Мы удивленно переглядывались. Спектакль!
Буков кончил декламировать и с довольной улыбкой ждал ответной реакции. Наступившее неловкое молчание нарушил сам Пономарь, он нашел в себе силы сказать спокойным, несколько хрипловатым голосом:
- Давайте к делу. Что у нас там на следующий номер?

ПОЭТИЧЕСКИЙ РОЗЫГРЫШ

18 октября.
Я упоминал про длинное стихотворение, которое я в шутку сочинил, работая в отделе писем "Молодежи Молдавии" (июль 1954). Оно было написано онегинской строфой примерно в таком духе:

От быта мелкого зависим,
У одиночества в плену,
Прикован я к отделу писем
И канцелярщину тяну.
С утра изруган был, коль скоро
Я потерял статью собкорра
"Агитбригады на току", -
Еще не то я навлеку
На философский свой затылок
В бюрократическом кругу!
Как объяснить, что не могу,
Хочу стихов, хочу бутылок,
Чтоб рядом девочки, друзья!
Но негде. Некогда. Нельзя.

С этими стихами связан розыгрыш. Первой прочитала эти стихи (без начальной строфы) Ада Григорьевна Лисовицкая. На ее смех стали сбегаться сотрудники. Тут Аде пришла в голову идея. Она наклеила "собаку", оформила "материал", подписала и побежала к ответсекретарю Идову с требованием немедленно поставить в номер гениальные стихи Ковальджи (для пущей важности они были озаглавлены "Цвети, страна родная!"). Ответсекретарь, маленький, кругленький и взрывной, завопил: - Пусть они будут трижды гениальными, но я уже сверстал номер! - Хорошо, - говорит Ада, - тогда я пойду к главному редактору. Врывается она в кабинет Федора Дмитриевича Чащина, настаивает, чтобы он сейчас же, при ней прочел эти позарез нужные газете стихи. Тот всячески отбивается - мол, видите, какую кипу материалов я должен срочно прочесть! Но Ада продолжает его уговаривать, чуть не плача: "Это ж всего две странички! Умоляю вас, не пожалеете!". Федор Дмитриевич с отвращением хватает злополучные стихи и пытается вникнуть в их смысл. Проходит минуты две, пока он начинает понимать в чем дело. Наконец, разражается хохотом и размашисто накладывает резолюцию на "собаке": "П.Идову. Срочно в номер!". Торжествующая Ада бежит к Идову. Тот в истерике: "Это издевательство! Я не буду ломать номер! Я подам заявление об уходе!" Тут вхожу я и говорю: "Спокойно! Я отзываю стихи. Но только, если прочтете и увидите, что вы отвергли!". "Ничего я не буду читать! - забегал он, перекатываясь, как шарик, по кабинету. "Тогда выполняйте распоряжение главного редактора!"... Короче говоря, заставили его прочитать. Он постепенно оседал в кресле, облегченно сделал выдох и обмяк. Даже рассмеяться не мог, только рукой махнул - дескать, идите к черту! И мы, довольные, пошли...

КАК ЧАЩИН МАШИНУ ПОМЕНЯЛ

20 октября.
Сенсация! Наш редактор, Федя Чащин вернулся из командировки в черном "ЗИС"-е. Поехал он в район на своей "Победе", а она возьми да и приглянись председателю колхоза. Дело в том, что "Победа" была на высоких осях, как раз для сельских расхлябанных дорог, председательский "ЗИС" же для них не годился. Вот и подбили добрые люди Чащина на обмен - обе стороны явно выигрывали. Хлопнули по рукам, оформили, как положено, обмыли и наш Федя Чащин, ликуя, прокатился по улицам столицы на шикарной машине. Кишинев хоть и большой город, но маленький. Через считанные часы новость знали уже все.
Недолгим было счастье Федора Дмитриевича. Голубицкий, главный редактор партийной газеты "Советская Молдавия", у которого был тоже черный "ЗИС", узнав об этом, искренне возмутился. Он позвонил куда следует, и на второй день Чащина вызвали на ковер в отдел пропаганды ЦК. Чащин охотно все объяснил, показал документы - обмен был законным и совершенно добровольным. В ответ же ему сказали четко и ясно:
- Есть другое мнение. Немедленно поменяйте обратно!
Чащин вышел, шатаясь, из кабинета. Инструктор, сопровождавший его по коридору, посочувствовал ему и сказал по дружбе:
- Федя, ты должен был знать! Черной "ЗИС" положен редактору партийной газеты, а не тебе, комсомольцу. Зачем дразнить гусей?
И бедный Федор Дмитриевич с позором покатил в колхоз и взял обратно свою "Победу" на высоких осях...

ЧАЩИН И АДСКАЯ МАШИНА

В другой раз Федя Чащин отправился к знакомому председателю-виноделу, в раймаге сделал кое-какие покупки (в частности, приобрел весьма симпатичный будильник), отведал винца из председательского подвала и в самом приподнятом настроении собрался домой. Но на обратном пути его "Победа" забарахлила. Как быть? Тут на счастье возвращается в Кишинев секретарь ЦК Постовой на своем лимузине. Узнав редактора молодежной газеты, тот останавливается и, поняв в чем дело, предлагает Федору Дмитриевичу:
- Садись, подвезу!
Польщенный Чащин с портфелем под мышкой садится в лимузин рядом с секретарем ЦК. Едут они, едут, говорят о том, о сем, Федя все тесней и тесней завязывает знакомство, как вдруг в портфеле что-то задребезжало!
Секретарь ЦК отпрянул, бледнея, водитель резко затормозил, а охранник, сидевший рядом с водителем, рванул дверцу машины, выкатился на шоссе и залег в кювете, зажав руками голову. Федя лихорадочно забормотал:
- Будильник... мой будильник... купил...
Звон прекратился и настала жуткая тишина. Сколько длилась немая сцена - неизвестно. Федя рассказывал, что, когда наконец из кювета поднялся личный охранник секретаря ЦК, отряхнулся и, двигаясь, как мертвец, полез обратно в машину, то успел полоснуть Чащина испепеляюще ненавидящим взглядом:. Его карьера охранника была кончена...

РОМАН С АДОЙ ГРИГОРЬЕВНОЙ

21 октября.
Ада Григорьевна полюбила мои стихи, пробивала их в газету. Это было во время моей литинститутской практики в Кишиневе. Светлые волосы, красивой не назовешь, говорила и смеялась громко, яростно курила. Однажды Ада Григорьевна пригласила меня к себе. Она снимала комнату недалеко от центра. Прием был для меня, студента, питавшегося кое-как, роскошным. Меня накормили обедом, угостили розовым вином. Коронным номером была великолепно поджаренная курица. Я съел чуть ли не половину. Потом долго читал стихи, и был весьма и весьма похвален. Потом Ада Григорьевна усадила меня рядом с собою на диван и стала рассказывать горькую историю своего неудавшегося замужества. Ее избранник оказался негодяем, даже бил ее. Мне было неловко, я не знал, как выразить ей сочувствие. Терпеть не могу таких типов, как ее бывший супруг... Она сказала:
- А знаешь, у меня под расческой волосы сыпят искрами, особенно хорошо видно, когда темно. - и вопросительно посмотрела на светящийся розовый абажур.
- Статическое электричество, - сказал я. - Знаю. Как-никак я кончал физмат...
Короче говоря, я совсем не был готов от стихов о девушке, в которую я был драматически влюблен и которые Аде Григорьевне так понравились, переключиться на саму слушательницу. Во-вторых, ей было хорошо за тридцать, а мне всего двадцать два. Я не понимал толк в старших...
Когда я вернулся на Ботанику, где мы квартировали, Олег, мой напарник по практике поинтересовался:
- Ну как?
Я рассказал.
- Ну и дурак же ты! - искренне возмутился он. Призадумался и спросил: - Говоришь, пол-курицы осталось?
Назавтра он пошел к Аде Григорьевне, доел курицу и все оставшиеся дни до нашего отъезда ночевал у нее.
P.S. После института мне довелось больше года работать в газете "Молодежь Молдавии" с Адой Григорьевной, она по-прежнему ценила мои стихи и оказывала мне дружескую поддержку. Она была настоящей журналисткой-энтузиасткой, любила свое дело. На моих глазах протекал ее бурный роман с Ф., который приехал из Вильнюса, спасаясь от жены ( у него был серьезный роман с крупной статной литовкой, он готовил ее переезд в Молдавию). Пока суд да дело, он попал в сети Ады Григорьевны и с трудом от нее оторвался.
Потом Ада Григорьевна работала в издательстве, по-прежнему старалась поддерживать все талантливое. Была она и редактором моего сборника "Испытание любви" (1975). Умерла в одиночестве.
Она была добра и справедлива, в меру своих скромных сил выбивалась из провинциальной рутины. Думаю, многие местные литераторы должны быть ей благодарны. Я тоже.

О ВЕРЕ В СУДЬБУ

23 октября.
...Я не поклонник так называемого сугубо здравого смысла, когда все разложено по полочкам, и выстроена "железная" логика. Моя жизнь, мой опыт доказывают другое.
Я верю в судьбу. Я знаю, что, если я буду верен ей (своей звезде), то она будет ко мне благосклонна. Можно ведь делать добро людям просто так, без цели, даже в ущерб себе. И в ответ удача привалит откуда и не ждешь. Когда люди (великие или маленькие) слишком настойчиво добиваются чего-то и ради этого жертвуют человечностью, то в итоге они, достигнув цели, оказываются у разбитого корыта.
Я умею действовать, но моя жизнь состоялась без особого натиска с моей стороны - я вроде бы шел куда хотел, но и кто-то вел меня. И те, которые мне сопутствовали, никогда об этом не жалели. И, напротив, я часто замечал, что люди, причинившие мне зло, бывали наказаны судьбой (мне утверждать это страшновато, - вполне возможно, что речь идет лишь о совпадениях!).

ЗАГАДОЧНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ БУНИНА

Софья Митрохина в 1993 году привезла из Америки несколько неопубликованных писем Бунина, и мы решили их напечатать в первом номере альманаха "Кольцо А". С одним из них связана маленькая детективная история. Бунин в декабре 1922 года пишет Г. Адамовичу:
"Поэт! Слышал я недавно на одном вечере о Пушкине, Тютчеве и Ходасевиче... Можно ли всуе произносить имя Тютчева? Я сидел, поникнув головою, вспоминая его стихи:

Я к ней вошел в полночный час.
Она спала, - луна сияла
В ее окно, - и одеяла
Светился спущенный атлас.
Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, -
И тихо, как вода в сосуде.
Стояла жизнь ее во сне.

Комментарии излишни".

Естественно, у меня возникло желание проверить, хотя стихотворение звучало вполне по-тютчевски... Увы, я не нашел у Федора Ивановича ничего подобного. Весьма смущенный, я попросил снять из верстки это бунинское письмо. Но стихотворение было мне знакомым, я где-то его читал! Вдруг мелькнула озорная догадка: а не поискать ли у самого Бунина? И действительно - оно опубликовано в первом томе нашего же издания ("Московский рабочий", 1993) и числится за... 1898 годом!
В чем дело? Мистификация? Шутка? Как мог Бунин приписать Тютчеву свое собственное стихотворение, написанное почти четверть века назад? Стихотворение замечательное, наверняка всем запомнившееся! Но оказывается к тому времени (к 1922 году) оно не было известно!
В примечании А.Бабореко к этому стихотворению указано, что оно как свое опубликовано впервые... лишь в 1935 году в парижской газете "Последние новости" от 31 октября.
Возможно, из "семейных соображений" Бунин сначала скрывал великолепные эти стихи (возможно, относящиеся к Галине Кузнецовой), потом не удержался и послал их Алданову под видом тютчевских, а впоследствии догадался передатировать их и опубликовать в подборке ранних своих стихотворений...
(В тексте письма, переписанного Митрохиной, последняя строка выглядит иначе: "Стояла жизнь ее во мне." Возможно, это описка. Воспроизвожу строку по выверенному собранию сочинений).

ТЕ ДЕСЯТЬ ДНЕЙ, КОТОРЫЕ...

24 октября.
Преступный переворот и Великая революция...
Говорят, что настоящей революцией была Февральская, а Октябрьская - всего лишь переворотом, перехватом власти большевиками, узурпацией. Но почему тогда Блок откликнулся "Двенадцатью" именно на этот "переворот"? Это ведь никакая не ода, а потрясающий контраст: стихия, кровавый, пьяный разгул, но двенадцать "апостолов", но "впереди идет Христос". Поэту надо верить, он чувствует раньше всех, глубже всех, хоть не может всего объяснить.
Внешне все выглядит в пользу версии переворота. Буднично, в сущности, бескровно, по всем правилам заговора (путча) большевики захватили власть в Петрограде, да так, что большинство жителей столицы этого не заметило, проспало, тем более - Россия. Казалось, кучка авантюристов, не сегодня-завтра будет сметена. Предатели демократии, предатели воюющей России, разлагатели ее армии в пользу немцев и за немецкие же деньги... Вскоре последовал развал страны, гражданская война. Что может быть хуже?
И в то же время октябрьско-ноябрьские события в Петрограде названы талантливым американским журналистом "Десятью днями, которые потрясли мир". Марксистские идеи русской революции не только отозвались по всей земле, они стали учением для миллионов людей, обрели своих мучеников и святых, фанатиков и палачей, стали основанием построения невиданного доселе мира, мощь которого нарастала из год в год и который, наконец, в апогее охватил полпланеты, изменил судьбу человечества. Даже теперь, в конце века, после сокрушительного провала так называемого социалистического лагеря, дрейфуют еще под знаменем марксизма полуторамиллиардный Китай, Северная Корея, Куба...
Ничего подобного за Февральской революцией не числится. Не она, а организованное партформирование Ленина совершило судьбоносный прорыв двадцатого века - это кульминация "святого" безумия. Следующим совершает прорыв братец-антипод Гитлер, - кульминация "дьявольского" безумия. Мир пережил пришествие парного антихриста, мы (на данном отрезке времени) пережили уже апокалипсис. Безумие пошло на спад. Хочется в это верить на пороге нового тысячелетия христианской эры. Позади Ленин и Гитлер. Впереди идет Христос.

ПРО ЛЮБОВЬ...

25 октября.
Р.Роллан говорит, что "человек без любви - не вполне человек. Он неполноценен и физически, и эмоционально, и умственно" (перекличка с Блоком!). Ю. Рюриков добавляет, что "настоящий человек - это человек любящий - Homo amans!". Тут же Энгельс: "против супружеской неверности, как против смерти, нет никаких средств" (М.-Э. Соч. 2-ое изд. 61 г. том 21, стр.73) Плюс французская пословица: "Любовь - это эгоизм вдвоем".
Что я могу сказать "от себя"? Что будучи влюбленным я не представлял себе, как я мог жить без этого подъема, озарения, пробуждения неведомого ранее смысла жизни. А, утратив любовь, переставал понимать, что это было за чувство, удивлялся ему как наваждению, необъяснимой "прекрасной болезни"... Другое дело - взаимная любовь, брак, привычка, сроднение.
По-видимому, "вполне" человек определяется его общим духовным уровнем, одним из важнейших проявлений которого - любовь. Более постоянным и неотъемлемым является творчество. Я испытал жизнь и с любовью и без любви. Но вне творчества, вне сознания (самосознания и миросознания) жить немыслимо. Cogito ergo sum.

ЧАЩИН И ПАРТИЗАНЫ

26 октября.
О Чащине же - на уровне анекдота. Федор Дмитриевич собрал у себе в кабинете ветеранов партизанского движения. Их было много, в ту пору уже бытовало наблюдение: из партизан мало кто выжил, но с каждым годом их становится все больше...Стол был накрыт от щедрого сердца, звучали тосты, песни военных лет. И рассказывали страшные истории времен оккупации, невероятные подвиги в обстановке предельной опасности. И опять пили и пели. А художника Колю Макаренко не пригласили. Ему было обидно, ибо он сидел как раз под дверью главного редактора и, несмотря на поздний час, ретушировал снимки для очередного номера. Терпел он, терпел и решил пошутить. Он достал пугач (стартовый пистолет), просунул руку в приоткрытую дверь чащинского кабинета, выключил свет и - бабахнул! Раздалась быстрая возня, топот, звон. Перепуганный Коля Макаренко поспешил включить свет, но за столом партизан не было: кто выскочил в окно, кто полез под стол. За столом восседал один лишь бледный, как смерть, Федор Чащин и сосредоточенно жевал партбилет...

ВЕНГР ПОНЕВОЛЕ

Коля Макаренко был талантливый график, человек дружеского теплого характера. Мы работали с ним в "Молодежи Молдавии", приятельствовали, он оформил мою вторую книжку стихов "Лирика", но я о нем толком ничего не знал, пока мы не оказались вместе в туристической группе, выезжающей в Венгрию ( было лето 1959 года).
Попал я в эту группу случайно. Я записался на круиз вокруг Европы, подал все документы, но мест для журналистов было мало, и в конце концов вместо меня поехал Чащин! Я очень огорчился и написал трогательное стихотворение "До свиданья, Париж. Ты мне снился..." В утешение мне предложили Венгрию...
И вот мы пересекли границу в Чопе. Я стоял в коридоре у окна и вдруг увидел, что наш Коля говорит с каким-то венгром - тараторит по-ихнему! Коля потом подошел ко мне и спросил негромко:
- Хочешь продать часы? Я договорился. А я отдал бритву, буду пользоваться твоей.
Я согласился (нам дали форинтов - кот наплакал!), сунул деньги в карман, и через некоторое время чуть не поплатился. Руководитель нашей группы, подойдя, спросил у меня - который час? Я с готовностью оттянул рукав и... тупо уставился на голую кисть левой руки со следом от ремешка. Кровь ударила в лицо. Я пробормотал: - Переложил куда-то часы, извините...
Конечно, я был весьма заинтригован Колей. Я ему в Кишиневе рассказывал про свои румынские перипетии, что ж он скрывал, что знает венгерский язык? Откуда?
В Будапеште номера для нас в гостинице были на двоих, и я присоседился к Коле. Так мы оказались вместе и проговорили чуть ли не до утра. Вот что он мне поведал:
- Жили мы в деревне под Смоленском, когда разразилась война. Мне шел тринадцатый год. Отец отправился на фронт, мы с мамой остались одни. В начале осени вдруг паника - немцы! Обстрел, бомбежка, мы с мамой побежали через поле, потом вышли на дорогу, где уже началось столпотворение, и я потерялся. Пометался я, обреванный, туда-сюда, и решил вернуться домой. Пришел на третьи сутки, а в доме чужие. Я стал следить за врагами. Когда стемнело, начал осторожно заглядывать в окна, странно - обыкновенные люди, едят, шутят, смеются, оружия не видно. Озяб я, набрался смелости, рискнул и постучал в дверь. В конце концов, это был мой дом...
Оказывается, в нашей хате остановились на постой два венгерских офицера и ординарец. Один - начальник голубиной почты (была и такая!) поманил меня в комнату, понял, что я, потеряв родителей, пришел домой. Мне дали умыться, накормили. Так я стал жить с ними вместе, куда мне было деваться? Начальник голубиной почты, господин Дьердь привязался ко мне (у него была бездетная семья), я как-то показал ему мои рисунки, он пришел в восторг и сказал, что мне непременно надо учиться (мы уже понемножку объяснялись - русскими и венгерскими словами, мимикой и жестами). Он написал письмо своей жене, и вскорости отправил меня в Будапешт. Я упирался, плакал, говорил, что дождусь родителей, а он утешал - ничего, перезимуешь и вернешься. Но вернуться не пришлось. Господин Дьердь через полгода был уволен в запас после контузии, приехал насовсем в Будапешт и, короче говоря, усыновил меня.
Я учился в художественной школе до 1944-ого года, жил у приемных родителей, привык к ним. Но вот фронт стал приближаться к Будапешту. Мы эвакуировались в Шопрон, на границу с Австрией. В начале 45-ого года мне исполнялось 17 лет, встал ребром вопрос - что делать? От призыва в армию невозможно было уклониться, а идти воевать против своих - еще невозможней. Помню, вечером за ужином устроили скорбное семейное совещание. Решили, делать нечего, мне надо пробираться к своим. Плача, мои приемные родители снарядили меня в дорогу, достали на всякий случай венгерскую солдатскую форму, велели идти на восток по ночам. Что я и сделал (прощание было душераздирающим). Я добрался до Секешфехервара, заночевал там, а утром проснулся от грохота. Выглянул в окно - в город ворвалась наша штрафная рота, бойцы пьяные, небритые, яростные. Я струхнул, решил дождаться регулярных частей. А меня тут же накрыли в доме, взяли в плен как венгерского солдата (хотя оружия у меня, ясное дело, не было).
Так я попался в собственные сети. Я не смог признаться и продолжал играть роль венгерского военнопленного. Меня отправили в лагерь под Фастов, где, несмотря на все планы о побеге, я отсидел два года под видом венгра, до тех пор, пока пленных не стали возвращать домой. Что мне было делать? Я запутался. Мне пришлось вторично покинуть родину. В 1947 году я вернулся в Будапешт, к своим приемным родителям. Радости у них было - не описать! А у меня вся эта радость с болью пополам. Тяжелый груз давил на сердце. Пока суд да дело, подрядился я работать в советско-венгерскую геологоразведочную компанию (искали нефть). Я старался, после работы выпускал стенгазету, рисовал плакаты, портреты сослуживцев, меня ценили и любили.
Время шло, я стал потихоньку наводить справки. И вдруг узнаю, что отец мой жив, вернулся с фронта, и адрес тот же. Тут у меня вся душа перевернулась. Набрался я храбрости, пошел к советскому начальнику и все ему выложил. Он растрогался, обнял меня, клятвенно пообещал помочь. Но меня отправили не на родину, а совсем в другую сторону, под Вену, в фильтрационный лагерь, где я отсидел еще год. Мытарили меня и так и эдак, но толком ничего мне пришить не смогли. Угнали меня из под Смоленска мальчишкой, что с меня возьмешь? Короче говоря, я оказался на родине, нашел отца (мама пропала без вести), учился, поехал по распределению в Кишинев. И вот - если б ты знал, как я волнуюсь! - завтра хочу пойти в дом своих венгерских родителей (правда, уже знаю, что папаша Дьердь в прошлом году умер от удара, на мама-то жива!) . Пойдешь со мной?
Я, конечно, согласился. Вполне возможно ( как я теперь соображаю), что ему посоветовал руководитель группы взять с собой кого-нибудь - знали ведь его венгерское прошлое те, кто разрешил ему поездку...

30 октября.
И вот мы поехали в Пешт, отыскали нужную улочку, одноэтажный домик с палисадником. Коля постучал. Ему навстречу с криком выбежала седая старушка:
- Миклош!
Они обнимались и плакали. Вышла еще одна старушка с девочкой лет шести. Потом нас усадили за стол, угощали. Я ел паприкаш, запивал домашним вином и, естественно, помалкивал. Они тараторили без умолку, я смотрел во все глаза и умилялся. Обстановка была скромная, старушечья. Но откуда маленькая девочка? Как я узнал потом от Коли, во время событий 1956-ого года их родственники, участники восстания, убежали в Австрию, а дочка осталась у них.. Теперь вот у вдовы с ее сестрой приемная дочка... С деньгами туговато, но ничего - они любят девчурку, вырастят ее...
Подумал я тогда - вот сюжет для рассказа. Во время войны против нас венгры вырастили советского пацана, теперь растят дочку контрреволюционеров. Как жаль, что сюжет не для печати - по тогдашним временам он ни в какие рамки не укладывался. А теперь - кого таким рассказом удивишь? Потому сообщаю вкратце - голый факт тоже достаточно красноречив...

ПО ЗАКОНАМ ТУСОВКИ

31 октября.
Юрий Богомолов пишет в "Известиях", что фильм "Хрусталев, машину!" будут смотреть "не потому, что сильно хочется, но потому, что надо посмотреть - положение, как говорится, обязывает... Заработал механизм общественного принуждения к культуре". Очень интересная формулировка. Действительно, какие-то знаковые фигуры становятся на время принудительными. Например, ни одна поэтическая "передовая" тусовка не обходится без Пригова и Рубинштейна. Это талантливые люди, но их тексты - все-таки другой жанр и не такой уж значительный...

САМОЦЕННОСТЬ ЖИЗНИ

В тех же "Известиях" Светлана Алексиевич интересно замечает про "маленького человека": "интеллектуалы ходят по кругу, "подпитываются" друг от друга... а он устанавливает новые взаимосвязи. Это его новый текст, его собственный текст... Человек давно понял, что у него никого нет, кроме другого человека... В нашей литературе любовь - это первое, чем можно пожертвовать... Полное нежелание признать самоценность жизни". Круто. И, особенно с женской точки зрения, во многом верно. Но, боюсь, что это редкость. Чаще современный "маленький человек" не умеет ценить близкого человека, завидует более удачливым собратьям, гоняется за журавлем в небе...

ЦЕРКОВЬ И ВЛАСТЬ

1 ноября.
...Еще вчера издавалась только атеистическая литература, теперь - только религиозная. Так и хочется сказать: из одной крайности - в другую. Но это не так. Никто не запрещает атеистическую литературу, как когда-то религиозную. Просто атеистическая в глубоком нокауте, издатели не проявляют к ней интереса - за отсутствием спроса. А желающий всегда может найти в библиотеке любую книгу с научной (или не очень) критикой той или иной религии.
Однако власти вовсе не нейтральны по отношению к церкви. Нынешние руководители, вчерашние коммунисты удостаивают столичные храмы своим посещением, поддерживают православие (а иные конфессии?). Понятно почему. Понятно и стремление властей к взаимности, к тому, чтобы церковь обслуживала их и государство. Но почему церковь откликается на это? Она изначально призвана к другому. Тут не должно быть "обратной связи". Как, впрочем, (на своем уровне) и в отношении к литературе, искусству, философии и науке. Грубо говоря, государство не может обойтись без физики и математики, но физика и математика прекрасно обходятся без любого государства и его идеологии. Тем более, когда речь о религии, о духовности. Между государственностью и духовностью не может быть гармонии, и всякая попытка "разгладить" эти отношения приносят тяжелый ущерб только одной стороне - духовности. У власти свои интересы, свои средства. Нужен противовес. Он - в религиозных заповедях. Совершенно необходимо сохранять биполярность человеческого уклада. Как только общество "освобождается" от религиозной нравственности, оно становится преступным (большевизм, фашизм). И как только держава поглощает, вбирает в себя церковь, она становится лицемерной и тоже преступной (царизм). Кесарево кесарю, Богу богово. Просто? Однако это положение - одно из самых тяжелых коллизий для каждого отдельно человека. Никакими правилами и предписаниями нельзя избавиться от изначальной несоизмеримости - кесаря и Бога. Эту задачу приходится с грехом пополам решать всю жизнь и каждый раз заново. Государство велит на войне убивать, а заповедь велит "не убий"! "Не убий" - это категорический императив, и любые толкования, исключения, индульгенции и оправдания тут невыносимы, они - от лукавого. Как же быть? Надо знать, что убийство - всегда тяжкий грех, а уклонение от борьбы в минуту опасности - всегда преступление. Вот и решай в каждом отдельном случае - как быть. Каждый раз заново, каждый раз сначала и каждый раз зная, что "хорошего" решения быть не может.
Однажды в Лондоне я разговаривал с молодым англичанином, Майклом. Он был убежденный гандист и толстовец. Непротивление злу насилием? Мне это тогда показалось очень наивным (дело было в начале шестидесятых годов) и я не удержался от соблазна задать вопрос "на засыпку":
- А как вы поступите, если на ваших глазах бандиты нападут на вашу мать?
На лице Майкла появилось страдальческое выражение, он ответил тихо:
- Я не знаю. Я не попадал в такие обстоятельства...
Ответ мне показался несостоятельным. Теперь я думаю иначе. Он ответил честно и лучшего нельзя было ожидать. В острый момент человек поступает так, как он всей предыдущей жизнью был подготовлен. Никто точно не знает заранее - герой он или трус.
Я уже упоминал, что Федя Сухов, который был членом партии, но держался христианских убеждений, на мой вопрос - убивал ли он на войне - сообщил мне по секрету, что - нет, не убивал. - Как же так? - удивился я. - А просто. Я стрелял, не целясь, стрелял, как все, со всеми, но не в людей...
Как хотите судите такого солдата (будущего поэта), но он нашел собственное (личное, тайное) решение в конфликте между войной и заповедью "не убий".
Но Федор Сухов - редкое исключение. Чаще всего приходится убивать на войне. Но пусть христианин чувствует это как грех, пусть страдает и никогда этим не гордится. И не глумится над поверженным врагом, не мстит, а жалеет раненого или пленного. Пусть хоть этим отличается от варвара.
В идеале церковь должна быть воистину отделенной от государства, а христианину пристало утверждаться прежде всего в поступках: "по плодам их узнаете их..."

ЗАПРЕТ ОТ ВЕРТИНСКОГО...

3 ноября.
Вертинский - один из моих маленьких кумиров. При румынах слышал его песни, о нем отец рассказывал - познакомился с ним, кажется, на пляже. В ямочку у большого пальца тыльной стороны ладони насыпал белого порошку, понюхал (кокаин)... Я довольно ловко исполнял его песенки, стараясь копировать все его интонации. В Литинституте наткнулся еще на одного исполнителя Вертинского - Жору Савченко (он, правда, вносил элемент пародии). Сухой, насквозь партийный Игорь Сеньков, оказывается, любил Вертинского, встречался с ним в Новосибирске. Рассказывая, подчеркивал его экзотичность и чуждость "нашему" укладу.: - После концерта в номер к нему стучится молоденькая поклонница, лепечет, волнуясь, а он усталый, смывая остатки грима перед зеркалом и не оборачиваясь, говорит ей: "Милочка, примите ванну..."
И вдруг - сам Вертинский выступает рядом с институтом в Пушкинском театре! Конечно, я там оказался и не один, а со своей будущей женой - Ниной. Она была и тронута и смущена (уж больно он не вписывался в тогдашние привычные для нее рамки). Хихикала, когда он спел:

Мы птицы вольные, мы петь не можем в клетке,
Нам нечего искать в чужом краю,
Но я свои родные пятилетки
Вам воспою, как молодость свою...
(привожу по памяти)

И вот я приезжаю в Москву в 1957 году (командировка) и мне везет - в театре киноактера выступает Александр Николаевич! Я пошел вместе с Аликом Аликяном. Зал битком набит. Выходит он, фоторепортеры бросаются к сцене, вдруг он останавливает их царственно-повелительным жестом:
- Нет! Если будете снимать, я немедленно уйду!
Попробуй не послушаться! Репортеры ретировались. А у меня с собой был маленький фотоаппарат - "Смена". Я не утерпел, осторожно приподнял его над головой впереди сидящего, прицелился и все-таки втихаря (без вспышки) сделал несколько снимков. Вернувшись в Кишинев, я тут же проявил пленку, увидел, что, к сожалению, лицо получилось слепое. Бился я целый вечер печатая то на контрастной, то не сверхконтрастной бумаге - ничего не получалось. На сцене силуэт Вертинского, но вместо лица - белое пятно!
Утром услышал по радио: в Ленинграде скоропостижно скончался Вертинский!
Укол мистического ужаса - что я наделал!...
Долго еще вспоминал об этом несчастном совпадении с тревожным чувством вины, хотя отчетливо понимаю, что я не убийца...
P.S. В конце восьмидесятых годов я вступился за него, когда вышла первая халтурная брошюрка с его текстами. Я выступил с репликой в "Книжном обозрении", где отхлестал составителя и издателя за искажения и приписывания Вертинскому стихотворений Ахматовой, Северянина и др. А в начале девяностых, когда я работал уже в издательстве, я постарался улучшить его подборку в первом томе антологии "Мы жили тогда на планете другой..." И нарвался на иск его дочери через охрану авторских прав (я уже упоминал об этом). Обидно, составитель Витковский не заручился согласием наследников...!

ИИСУС, КОММУНИЗМ...

4 ноября.
Странно - как могли подвергать сомнению существование Иисуса? Если существует Нагорная проповедь, существует столь уникально и гениально сказанное, могло ли не быть Сказавшего? Могло ли Его заменить коллективное творчество (причем спонтанно, в кратчайший срок!), когда очевидны все признаки неповторимой Личности? После такого вопроса все остальные доводы не имеют значения.
Ален Безансон в беседе с Ириной Иловайской говорит: "Я имел глупость стать в молодости коммунистом", - и на реплику Иловайской "Мне как-то сказали, что человек не бывший коммунистом в 18 лет, никогда не будет хорошим человеком", отвечает: "Да, но это надо быстро прекращать. Коммунистическая система обладает необычайной силой убедительности и отлично организована. Тем, кому удалось избавиться от нее в молодости, выпала большая удача, потому что начиная с определенного момента становится слишком поздно. Мне удалось, так сказать, покинуть ее в 23 или 24 года."
В связи с этим я задал себе вопрос: был ли я по убеждению коммунистом? Отчасти. Теоретически я воспринял диамат, но никакой классовой ненавистью никогда не был затронут. Смена исторических формаций выглядела убедительной, но на практике ножницы между пропагандой и действительностью бросались в глаза. Долго я полагал, что избавление от сталинизма вернет нашему укладу "человеческое лицо". Потому я был сторонником Горбачева, парадоксального последнего генсека. Ельцина же я понимал как продолжение Горбачева, потому никакого внутреннего конфликта не испытал, легко перенес переоценку ценностей.

ЗАКАЗНАЯ ПАРТИЯ ИГРА В ШАХМАТЫ

6 ноября.
В пятидесятых годах в Малеевке я играл в шахматы с Марком Колосовым, первым редактором книги "Как закалялась сталь". Упрямец и тугодум, он был куда слабее меня, все проигрывал и проигрывал. Наконец, сказал с какой-то странной уверенностью:
- Теперь я сыграю с вами заказную партию.
- То есть?
- Вы будете смеяться, но заказную партию я всегда выигрываю. Я очень редко играю заказную партию...
- Называйте, как хотите. Давайте играть. - сказал я, прекрасно сознавая. что он психологически наезжает на меня. Не выйдет!
Но партию я проиграл. Удивившись, я тут же предложил еще одну.
- Нет. - сказал он. - Я же вас предупредил, что я очень редко играю заказные партии. Будьте здоровы!
Довольный, он потопал к себе. Я остался один за столиком и, весьма заинтригованный, восстановил по памяти всю партию и стал ее анализировать, старался понять, что произошло. Оказалось, я все-таки играл не так, как прежде. Вместо того, чтобы спокойно нацеливаться на выигрыш, я думал о том, как бы не проиграть и это отразилось на дебюте. Я выбрал осторожный, пассивный вариант и в конце концов был наказан. Все-таки его прием сработал. Но похоже, он не считал это приемом, а верил всерьез в "заказную партию".

ДЬЯВОЛ, ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ

7 ноября.
Когда я говорю верующим, что не верю в существование дьявола, они возмущаются. Парадокс. Встают, что ли, на его защиту?... Но шутки шутками, а что я думаю, если серьезно? Думаю, что это персонификация вовсе не пустая. За этим стоит неизбежность раздельного понятия добра и зла при всей рискованности их общего определения.
Чтобы не впасть в казуистику, возьмем сначала другую противоположность: "жизнь-смерть". Дьявол, надо полагать, некрофил. Энтропия - его специальность, призвание. В то время, как одухотворение, созидание, жизнетворчество - дело явно Божеское, Божественное. У смерти два аспекта - естественное угасание отдельной жизни в круговороте растущей бесконечной жизни (дело вполне Божеское!) и умерщвление, насильственное уничтожение жизни (некрофилия, дело антибожеское). Два направления - по жизни до ее исчерпания, вдоль жизни. И поперек, против жизни. Плюс и минус. Все это отражается внутри нас как Божеское и дьявольское. Но жизнь существует, а смерть - нет. Жизнь - во времени и пространстве, а смерть - нигде. Смерть есть отсутствие жизни, как тьма есть отсутствие света. Поэтому если согласиться с существованием понятия дьявол, то это отрицательное существование, существование со знаком минус. С этим тоже приходится считаться.
В связи с рассуждениями о смерти вспоминаются два румынских выражения, которые при переводе утрачивают свою особенность. "S-a stins din viata" соответствует нашему "ушел из жизни", в то время, как буквально это "угас из жизни". Теряется образ: огонек угас в потоке светящихся жизней, жизнь вечно горит, пламенеет... "A murit de moarte buna" переводится, как "умер своей смертью" ("своя смерть" - тоже целая философия!), в то время, как буквально это "умер доброй смертью". "Добрая смерть" - какое неожиданное народное понятие!
Спросят: кто же искушал Христа в пустыне? Я бы ответил примерно так: сразу после Крещения (посвящения) Иисус открыл в себе неведомую могущественную силу, Божественное призвание. Такая сила (как и открытие огня, как и расщепление атома) - сама по себе соблазн. Христос должен был осознать безграничность своего могущества и, осознав, ограничить его. Пусть узнает человечество от каких возможностей Христос отказывается и какими поделится с людьми. Свидетелей искушения Христа не было. Никто бы ничего не узнал, когда бы Он сам не счел необходимым рассказать апостолам, нам всем. И рассказать так, чтобы было понятно и неграмотному рыбаку и самому мудрому мудрецу, и тогда и навсегда. И действительно - все всем понятно. Это главное, это необходимо и достаточно, как говорят математики. Никто не спутает миссию Христа с властью кесаря, то есть вариантом сатаны. И не надо задавать лишних вопросов.

КОТ ВАСЬКА

8 ноября.
Наш кот Васька (ему пошел уже пятнадцатый год!) живет совершенно неестественной жизнью. С детства не выходит из дома, кошек не видел, но когда он, отведав рыбки, сонно потягивается, лучшего выражения кайфа не сыскать! Он чувствует, знает, что его здесь (а весь его мир - здесь) неизменно любят, он и сам Нине отвечает почти эротической взаимностью. Выходит, любовь сполна компенсирует неестественность его существования. Он и в старости, как котенок. Он знает, что такое счастье.
Теперь он со смущением наблюдает, как нарушается весь привычный уклад - мы готовимся к переезду, упаковываем книги, вещи, выбрасываем лишнее, сдвигаем мебель... Но Васька не мучается от неразрешимых вопросов, он наделен природной способностью принимать мир таким, каков он есть или становится. Раз так, значит так. Нет вопросов. Будем жить дальше...

ЕЩЕ О ШАХМАТАХ

Была такая еврейская поэтесса - Холодкова. Тучная, пожилая. Она часто в ЦДЛ наблюдала за шахматной игрой и однажды мне призналась, что страстно любит играть в шахматы, но мужчины, как правило, уклоняются, а ей упрашивать неловко... Я согласился, и мы сели играть. Она вела себя испуганно, суетливо, тараторила без умолку. Взявшись за фигуру, тут же одергивала руку:
- Ой, если я пойду сюда слоном, вы его, наверное, скушаете? Правда? Нет, я, пожалуй, пойду пешкой. Но можно и слоном... Или все-таки пешкой?
- Прошу вас, делайте ход.
- Конечно, конечно. Но не торопите меня. Вы, я вижу, хорошо играете, дайте сообразить старой женщине... И т.п.
Я, раздражаясь, стал смотреть по сторонам, быстро и небрежно отвечать на ее ходы, - скорей бы партия окончилась! И вдруг замечаю, что она втихаря начинает выигрывать. Пускает мне пыль в глаза, а сама неплохо соображает. Ну, погоди! Я собрался с силами, сосредоточился и постепенно переломил ситуацию. Партия уже склонялась в мою пользу. Тут Холодкова сладким голосом предложила ничью.
- Позвольте, - сказал я, - но у Вас нет шансов...
- Молодой человек! Неужели вы будете выигрывать у старой женщины? Вы же благородный юноша. Вы же видите, как я волнуюсь! Пусть будет ничья, что вам стоит!
Но я был неумолим. Не пытайся она меня дурить с самого начала, я бы, конечно, уступил ей... Я молча доиграл партию, объявил мат, собрал фигуры в коробку и вдруг почувствовал, глядя на ее совершенно убитую физиономию, что я сам себе противен...

НАДЕЖДА ДАВЫДОВНА ВОЛЬПИН

9 ноября.
Год назад летом умерла Надежда Давыдовна Вольпин (в Переделкине сказала мне Таратута) Замечательный человек, прожила чуть ли не сто лет и была в ясном уме и доброй памяти. Родила Есенину сына, известного теперь математика, ставшего диссидентом и поэтом. Живет в Канаде...
Я поинтересовался: приходил ли Сергей Александрович к сыну? Оказывается, приходил, но Надежда Давыдовна его к малышу не подпускала. Характер!
Я упоминал уже, что мое знакомство с Надеждой Давыдовной Вольпин связано с шахматами. Это было в Ялте, наверное, в середине шестидесятых годов. Она уже тогда казалась мне весьма пожилой. Сначала я с ней сыграл партию-другую (не помню результата, помню лишь, что играла она прилично), потом мне объяснили с кем я играл (в ту пору ее сын Есенин-Вольпин уже был в опале). Она была умна и обаятельна, ниточка нашей взаимной симпатии тянулась через года, и настала пора, когда я смог что-то для нее сделать. Я выбрал, отредактировал и опубликовал впервые в "Юности" ее воспоминания о Есенине (Прокушев и компания ее всячески оттесняли, не давали ей ходу). Только жаль - в последний момент Дементьев снял ее портрет (молодой, красивый) и заменил общеизвестной фотографией Есенина (дескать, главное - поэт, а не автор воспоминаний). Потом я помог ей опубликоваться в "Кольце А" (в последний раз я был у нее с Таней Кузовлевой)
Надежды Давыдовна однажды увидела, как Есенин любовался собой, глядя в зеркало (он ее не заметил). Ей даже стало страшно:
- Нарцисс!
Я сказал, что оба они - Есенин и Маяковский - боялись расстаться с молодостью до такой степени, что взросление казалось катастрофой. Они и поэтому (кроме обстановки) не могли дожить до старости. Она согласилась. Сказала еще, что стихотворение "Письмо к матери" обращено вовсе не к матери, с которой у Есенина были непростые отношения, а к бабушке. Действительно, как-то не приходило в голову, что Татьяна Александровна" вовсе не была "старушкой", ей в ту пору было 49 лет! "Ты жива еще, моя старушка?" - к ней явно не подходит.

"МУХА" И КОМАР

10 ноября.
Мне как-то полярник, бывший муж Стрешневой, рассказал в Малеевке про муху, случайно оказавшуюся на зимовке. Будто из-за нее произошло убийство. Года через два (в 1954-ом) я написал об этом балладу, которая была опубликована в сборнике "Разговор с любимой". Меня высмеяли ("из мухи сделал слона!"), я больше ее не перепечатывал. Но вот через двенадцать лет, в 1976 году в журнале "Вопросы литературы" №6 Василий Песков пишет (стр. 102):
"Что взволновало космонавтов на корабле "Союз-Аполлон"? Комар! Обыкновенный флоридский комар, залетевший в космическую кабину перед стартом... Комар! Но какой родной показалась людям эта козявка, стоило им лишь на время покинуть землю".
Комар, сблизивший русских и американцев в космосе. Сюжетик? Но он мог их и рассорить, прихлопни кто-нибудь его случайно на лбу... Моя баллада оказалась не такой уж глупой. Если б довелось ее переиздать, я бы в качестве постскриптума "приклеил" к ней цитату из Пескова.

РАСПРАВА С ДОЛЖНИКОМ

13 ноября.
...Василий К. был похож на щеголеватого христосика, только губы слишком алые, чувственные, вампирские. Он давно должен был своему сотруднику по "Литобозрению" Боборыкину 300 рублей (и не только ему), да все отделывался обещаниями. Боборыкин интеллигентно страдал, мучительно стеснялся напоминать о долге, хотя думал о нем постоянно и жаловался окружающим.
Однажды главный редактор Суровцев вызывает Боборыкина и распекает почем зря за какой-то материал. Боборыкин вылетает, как ошпаренный из кабинета главного и, не задерживаясь, влетает к Василию, буквально топает на него ногами, требуя немедленно вернуть долг.
Опешивший К., бледнея, закивал, как китайский болванчик. На следующее утро он принес денежки и долго, заикаясь, извинялся. А Боборыкин потом рассказывал, как он спешил добежать на высокой эмоциональной волне до своего должника, как боялся расплескать свой гнев...
В связи с этим случаем вспомнилось, как после съезда СП Молдавии секретарь ЦК по идеологии Корнован собрал новоизбранное правление и предложил кандидатуру председателя - Павла Боцу (еще накануне намечался Телеукэ, но за ночь в верхах почему-то переиграли). Я и Воронков, представители Москвы, присутствовали на этом заседании. Заметно было некоторое неловкое смущение - Павлу в ту пору было, кажется, всего около тридцати лет. Некоторые вяло поддержали, а Друцэ посетовал, что у Боцу невелик творческий багаж. Тут, осмелев, поднялся поэт Валентин Рошка, могучий детина, богатырь. Он прямо высказался против Боцу: дескать, слишком молодой, нет авторитета. Корнован резко осадил его:
- Всё! Сядьте!
Рошка рухнул на стул и замолчал. Проголосовали, Боцу, конечно, прошел. В перерыве Рошка выскочил на вечереющую кишиневскую улицу (а заседание правления происходило на сцене опустевшего театра оперы и балета) и, как на грех, увидел подвыпившего пижона, который пнул ногой урну и опрокинул ее. Тут Рошку прорвало: как яростный бык на красное, он налетел на щуплого щеголя и жестоко избил его кулаками. С трудом оттащили поэта от несчастной жертвы...

15 ноября.
Суровцев послал в командировку Марлена Кораллова, сказав, что оставляет в номере для него семь страниц. Марлен привез двенадцать. Суровцев пожурил его и велел немедленно сократить до семи, как условились. Кораллов трудился часа два и принес на стол редактору шестнадцать страниц. Тот аж подпрыгнул в кресле:
- Издеваешься?
- Юрий Иванович, но вы прочтите! Здорово получилось, экстракласс!
Ответом был грохот кулака об стол и крепкие матерные слова.
Расстроенный столь решительной недооценкой его творчества, Марлен (а он рослый, похожий на боксера) вошел к нам в кабинет и хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка.
- Сила есть, ума не надо! - сказал он, извинительно улыбнулся и, прислонясь спиной к шкафу, выдавил стекло...
Марлен еще поработал над своим материалом - получились 22 страницы!

У НАС СЕКСА НЕТ...

16 ноября.
Вчера в "Книжном обозрении" Аглая Палеева пишет:
"У нас секса нет!" - некая гражданка Советского Союза, сделавшая в свое время это заявление, навсегда останется в памяти народной".
Но бедная гражданка такого заявления не делала!
Лет десять назад, в горбачевскую пору был телемост с Америкой, во время которого зашла речь о пропаганде секса в средствах массовой информации. Из-за океана прозвучал вопрос - а как, мол, у вас?, и вдруг молодая женщина с нашей стороны откликнулась:
- У нас секса нет...
Зал взорвался от хохота, фраза с тех пор стала бессмертной. Тщетно ведущий - Владимир Познер пояснял, что хохот тогда заглушил окончание фразы - бедная женщина сказала, что у нас секса нет на телевидении. Что было истинной правдой.
Увы, его свидетельство бессильно. Обмолвка оказалась настолько убийственно-уместной после десятилетий советского ханжества, что именно она, эта "формула", стала знаковой, сверхправдой, "точнее" факта. В этом сила мифа. И это необратимо (как ни печально для "гражданки", которая вовсе не была такой дурой!)

НАУМ ГРЕБНЕВ

17 ноября.
Наум Гребнев, известный, хороший переводчик, в литинститутские годы готовился выступить как поэт. Упорно, долго и амбициозно он трудился над поэтическим циклом (или даже книгой) о Каракумском канале, чье строительство входило в великий сталинский план преобразования природы. Хотел разом наверстать упущенное - козырнуть. Помню, он проникся доверием ко мне и однажды в Малеевке (в 1952 году) целый вечер читал стихи из заветной тетради. Действительно, стихи были крепкие, киплинговски-гумилевские по звучанию, но, конечно, без души. Они являли высшую степень ремесла, отвечали всем требованиям героики и на тогдашнем фоне имели все шансы выделиться. Я не мог не похвалить автора, и надеялся, что его имя скоро прогремит (он просил меня до поры до времени помалкивать).
Но после смерти Сталина дело с каналом заглохло, и стихи Гребнева не состоялись. Эта неудача надорвала его. То ли он и вправду не был поэтом, то ли спортивная заданность сгубила его талант, но он не делал больше самостоятельных попыток, а все свое мастерство вкладывал в переводы Гамзатова и многих других. Гамзатовские "Журавли" в его переводе пела вся страна (хотя в оригинале и рифм-то не было!)...
Недавно узнал, что у Наума Гребнева были строки:

Я и сам сегодня кровь чужую
Вытирал с холодного штыка...

которые предвосхитили знаменитые гудзенковские:

И выковыривал ножом
Из под ногтей я кровь чужую.

21 ноября.
Володя через знакомого получил из Рима фотографию могилы каких-то наших родственников: княгиня Нина Петровна Голицына, урожденная Ковальджи, (1888-1957). Там же похоронена ее мать Софья Ивановна Ковальджи, урожденная Лазарева (1858-1930). По-видимому Нина - дочь Петра Степановича Ковальджи (1861-1908), похороненного на Армянском кладбище в Кишиневе.

22 ноября.
Выступал на вечере памяти Льва Озерова. Одно из его последних фото - осунувшийся, сердитый, чем-то похожий на Тютчева. Все хвалили его (и я, конечно, но не за стихи). Друзья провожали до дому. Говорили только о поэзии. Снег валит.

23 ноября.
Будем перебираться в двухкомнатную квартиру в соседнем доме, а эту отдадим володиной семье. Тяжело сниматься с насиженного места (как никак 33 года прожили здесь!), но еще тяжелей будет из-за тесноты - у меня слишком много книг, архива и всякого барахла...

24 ноября.
Вечер 25-летия "Континента". Вспомнил, как Максимов, Виноградов, Скачков и я сидели в аэрофлотском ресторане и обсуждали будущее московского "Континента" (мы от издательства выделили журналу бесплатно две комнаты)... Скачков был польщен, что Максимов меня помнит и на меня ссылается (это было на встрече с коллективом издательства). А я с ним поспорил. Максимов говорил, что Россия в СССР никакой империей не была. Да, сказал я, метрополия жила хуже "колоний", но для мира внешняя политика России (Советского Союза) была безусловно имперской... Володе пришлось согласиться.
Впервые мое имя появилось в 64-ом номере журнала - это была рецензия Бетаки на мой сборник. Потом в 74-ом я полемизировал с Кудимовой, защищал Есенина и Высоцкого от ее "православных" нападок. Потом трижды выступал в "Континенте" со стихами...

ПРИЗНАЙТЕ ЕВТУШЕНКО

25 ноября.
Молдавский писатель Василе Василаке в Москве попал в компанию, где читал стихи Евтушенко. Все хвалили, Василаке молчал. Женя заметил это и спросил в лоб:
- Вам что - не нравится?
- Нет.
Прошло года четыре. Евтушенко приехал в Кишинев по своим делам и, узнав адрес Василаке, заявился к нему поздно вечером на дом с корзиной шампанского. Он обчитывал стихами бедного Василаке чуть ли не всю ночь, пока тот не согласился, что Евтушенко - большой поэт. После этого Евтушенко потерял всякий интерес в Василаке, который, кстати, один из лучших прозаиков Молдавии (я имею в виду его "Сказку про белого бычка")
В другой раз Евтушенко (он сам мне рассказывал) в Белграде напоролся на резкое неприятие его поэзии со стороны Никиты Стэнеску и Чезара Балтага. Ему было так обидно, что чуть не плакал. В последующие годы он время от времени меня спрашивал об этих поэтах: что пишут, следят ли за русской поэзией (крепко был задет!). Но ему больше не пришлось встречаться с ними (уже нет в живых ни Никиты, ни Чезара).
Хотя они ровесники Евтушенко, их поэтика принципиально другая - румынские "шестидесятники" пошли по совершенно другому пути. Возобладал стиль визионерства. Если румынский поэт, сочиняя стихи, одиноко взбирается на гору, поближе к звездам и Богу, то русский спускается с горы на трибуну стадиона. Каждому свое.
Прошло время, теперь в русской поэзии стадионный стиль сошел на -нет, зато появился и утвердился Бродский, а в румынской - отвлеченно-возвышенный по инерции (без нового крупного имени) продолжается, но это уже не то...

ПРАВДА И ТАЛАНТ

26 ноября.
Галина Волчек говорит (сегодняшние "Известия"): "Уже много лет мне неинтересно читать художественную литературу. Меня интересует только то, что связано с документами, хроникой, мемуарами... Воспоминания Эммы Герштейн и жены Ландау, книга про Сальвадора Дали и Галу и дневники Юсупова. Читать такие книги для меня - потребность."
Совершенно верно. Присоединяюсь. Только хочу добавить, что потребность в правде не отменяет для меня тяги к искусству. Точней - мне в искусстве тоже нужна правда (высокая честность талантливой личности). Если человек наделен благоговением перед жизнью (Швейцер), то и правда, найденная им, не страшна и красота не лжива. У меня нет сомнений в честности Пушкина и Толстого, например. Но сомневаюсь, когда речь идет о современной прозе. Как правило - много слов, много умения, жажда самоутверждения... Мне сразу становится неинтересно. Что мне с того, что Икс или Игрек талантливы, если они не склонны любить и честно разобраться в себе и в мире?

БОРИС ПОЛЕВОЙ И ЧЕРНЫЙ КОТ

...Говорят, Борис Полевой на войне был храбр, любил рисковать - дважды его забрасывали в тыл противника. Наверное, так и было. Но ему был свойствен страх иного рода, типичный в ту пору. Я видел, как он боится рядового инструктора отдела пропаганды аппарата ЦК.
Он собирался "наверх", волновался, подбирая в кабинете какие-то бумаги. Обратившись ко мне, сказал:
- Мне сейчас будут показывать черного кота. - и заметив, что я не понял, пояснил: - Ученые как-то провели эксперимент. Разделили мышей на две группы. Первую содержали в голоде и холоде, вторую - в тепле и холе, зато мышам из этой привилегированной группы раз в день показывали черного кота. Они сдохли раньше, чем их сородичи...

НЕ ДЕВОЧКА, А ПАРЕНЬ

...С детства помню песню "Кирпичики":

На окраине где-то города
Я в убогой семье родилась,
Горе мыкая, лет шестнадцати
На кирпичный завод нанялась...

Очень жалко мне было эту девочку... Только теперь я узнал, что, оказывается, текст был такой:

На окраине Одессы города
Я в убогой семье родился.
Горемыка я, лет пятнадцати
На кирпичный завод нанялся...

Неудивительно, что "горемыка я"(он) превратилось в "горемыкая"(она)! Естественная народная редактура.

БОЛЬШОЙ РОЗЫГРЫШ

27 ноября.
Осенью 1954 года в Кишинев прибыла группа московских писателей для обсуждения творчества местных русских литераторов. Ответсекретарю газеты "Молодежь Молдавии" Петру Идову очень хотелось попасть на обсуждение со своей книгой очерков "Жаркое лето", но его не пригласили... Маялся он, маялся и все-таки умудрился, будучи среди провожающих, всучить Леваковской свою книжицу прямо в дверях вагона. Все это видели и решили его разыграть.
Неделю спустя Ада Григорьевна Лисовицкая из соседнего кабинета в редакции звонит Идову (измененным голосом, с имитацией соединения с Москвой и потрескиванием телефонной связи):
- Дорогой товарищ Идов! Это Леваковская. Я всю дорогу до Москвы читала Вашу замечательную книгу очерков. Это как раз то, что нужно. Я состою в редсовете издательства "Советский писатель", у нас в плане на этот год окно, резерв, я порекомендовала Ваше "Жаркое лето", взяли. Надо немедленно, за неделю сдать в производство. Есть мелкие замечания, в основном стилистического характера ("Леваковская" привела несколько примеров!), приезжайте срочно в Москву. Ждем. Я Вас поздравляю. Если не трудно, прихватите немного винограду...
Идов, как безумный, обегал всю редакцию с этой потрясающей новостью и стал ждать появления Чащина, чтобы отпроситься в Москву. Чащина успели предупредить. Он сдержанно выслушал новость, спросил - уверен ли Петя, что это Леваковская звонила. Идов расхохотался: - Я ее голос знаю! И потом какие точные замечания она сделала! Прошу командировку на пять дней...
Чащин сказал, что денег нет, лимит на командировки исчерпан. - Плевать! - вскрикнул Идов, - поеду на свои!
- Но я не могу тебя отпустить. У нас работа. Сам знаешь сколько дел! Ты лучше позвони Леваковской, внеси поправки по телефону...
- Не отпустишь? Вот ты какой! Всё. Я пишу заявление об уходе!
Шутка стала слишком серьезной. Идов заказал билет, отправил жену на базар закупать вино и виноград. Все попытки посеять у него сомнения не имели успеха.
По совпадению в тот день я возвращался поездом из Москвы. Ребята кинулись меня встречать, проинструктировали и я, не заезжая домой, примчался в редакцию. Увидев меня, Идов тут же потащил меня в свой кабинет, запер дверь:
- Ну как? Виделся ли ты с Леваковской?
- Нет, она давно в Крыму...
- Как в Крыму? - страшно удивился Идов. - Кто же мне звонил? Может быть, Елена Викторовна Златова?
- Златова? Я с ней виделся, она о тебе не вспоминала...
Я оставил Идова в тяжелом смущении. Редакция стала успокаиваться, но вдруг стало известно, что Идов все-таки едет. Прибегли к сильному средству - у Идова раздался анонимный звонок:
- Пецеле, тебя, дурака, разыграли. Уж ты прости нас!
(Только в редакции партийной газеты "Советская Молдавия" Петю называли "Пецеле" - наши пытались направить его гнев по ложному следу). Увы, и это не сработало. Идов решил, что все ему завидуют, хотят помешать. Тем же вечером он уехал в Москву с двумя корзинами винограда и бутылью отборного вина.
Вернулся он замкнутый, насупленный. Говорил, что выпуск книги задерживается, трудности с бумагой. Если перенесут на будущий год, жаль, - многие факты устареют...
Он так никогда и не узнал, кто его разыграл. Все свято хранили тайну - слишком жестоко получилось...

28 ноября.
Профессиональный критик обычно вычленяет текущую литературу из Литературы в целом, "изучает" текущего среди текущих, примеряет каждому текущее место в текущей иерархии. Никогда всерьез не принимал этой игры и ее правил, потому я - не "настоящий" критик.

СТАРЫЙ ЗАЯЦ

29 ноября .
Год назад я в шесть утра прибыл в Кишинев. Дождался троллейбуса и поехал к Рудику Ольшевскому. По дороге вспомнил свои же строки:

В сыром предутреннем тумане
Я зайцем прибыл в Кишинев...

И вдруг понял, что это было 50 лет назад!
Решил в честь "юбилея" прокатиться зайцем. Задуманное исполнил, хотя на сей раз это далось нелегко - чувствовал неприятное напряжение. Прикидывал в уме что скажу контролеру, если меня попутают - старого солидного дядьку, да еще к тому же "иностранца"!... Когда я рассказал об этом Рудику и Аде, они рассмеялись:
- Зря ты волновался. У нас пенсионеры не платят за проезд!
М-да... Заяц на пенсии.

МАЯКОВСКИЙ, ЕСЕНИН И ЖИВОТНЫЕ

6 декабря.
Антагонисты Маяковский и Есенин трогательно сходились на любви (жалости) к животным:

Зверье как братьев наших меньших
Никогда не бил по голове...

- говорил Есенин и добавлял:

Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать свой лучший галстук!

А Маяковский:

Я люблю зверье - увидишь собачонку...
Из себя и то готов достать печенку -
Мне не жалко, дорогая, ешь!
(Я уже не говорю о его "Хорошем отношении к лошадям"!)

ПОЭЗИЯ И ПЕРЕВОД

10 декабря.
Переводить стихи стоит только в тех случаях, когда они могут стать живыми по-русски. Вся остальная работа - ремесленно-ознакомительная. Есть случаи, когда перевод в принципе невозможен. Например, стихотворная пародия. Потому что пародия опирается (пусть отталкиваясь!) на незнакомый иноязычному читателю популярный текст. В еще большей степени это относится к гимнам или национально-любимым стихотворениям. За ними стоит то, что не переводимо. Они никогда любимыми не станут. Лучше такие тексты передавать прозаически, то-есть с чисто познавательной целью. Подумал об этом вчера в румынском посольстве, слушая румынские народные песни в исполнении Стеллы Аргату. Передать по-русски невозможно. Вот "Миорицу" переводили десять раз. А толку? Во-первых, нужны не десять вариантов, а один - равноценный оригиналу. Но и один, как его не внедряй, для русского не будет родным. Об этой тщете я писал когда-то: Ты ночами не спишь, переводчик, хочешь Пушкина перевести, хочешь в лодочке, как перевозчик, берег с берега перевезти...

ЖЕНСКАЯ ПОРОДА
...Год назад или больше я выстрадано, но и с долей иронии написал в одном стихотворении, что "женщины - это другая порода, принципиально иной человек", стихотворение было напечатано. Сегодня в "Известиях" читаю у Сергея Лескова в статье "Общество против левшей": "С точки зрения развития психики, мужчина и женщина - совершенно различные существа. Ребенок же отличается от них еще больше." Там же сказано, что "левши - первопроходцы и таланты. И еще одна гипотеза: левши - демократы, правши же склонны к тоталитаризму."
Лестно для меня. Хотя я - бывший левша. Лет пять-шесть я упал с навеса погреба и сломал левую ключицу. Рука с полгода была в гипсе, и я волей-неволей переучился - стал правшой. Не знаю, как это повлияло на талант и демократизм, но на речи сказалось. Я стал заикаться. Внешний повод был незначительный. Я читал детскую книжку "Lir si Tibisir", где один из героев был заикой и, балуясь, стал ему подражать. Отец предостерег: "не делай этого, привыкнешь!" Тут подоспела советская власть в Бессарабию, я из румынской школы перешел в русскую - заикание (при неуверенности и волнении) в связи с фиксацией внимания на речь закрепилось и усилилось... С годами медленно и трудно преодолел этот недуг, почти не осталось следов...

ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ

13/14 декабря.
..."Двум смертям не бывать!" - говорят, словно в утешение. Словно смерть всегда страшна. Порой зубная боль куда больней. Страшен не сам момент смерти, а его смысл: выключение жизни, пусть самое безболезненное. Если б знать, что последует включение, то смерть была бы не страшней засыпания. Можно было бы запросто тысячу раз умирать...
Болезнь больнее смерти.
Ребенок, повторяю, бессмертен. Зря подросток, узнав про смерть, пугается: умрет не он, а неведомый ему старик. Подросток плавно перейдет во взрослого: прежнего уже нет, но он не умирал. Потому: ты, сегодняшний, бессмертен! Умрешь не ты, а несколько другой, которого еще нет (может быть, даже весьма другой!).
Какой дурак скажет на рассвете: солнце пошло на закат? (Жизненный путь человека вовсе не линия на плоскости, а дуга в четырехмерном пространстве).

ЕЩЕ ОДИН ЖЕНОНЕНАВИСТНИК

...После Меняйлова попалась еще одна книга с женоненавистническим уклоном - автор В. Зарубинский. Вот его вывод:
"...мы показали, что именно свободный от излишнего уважения к женщине мужчина и способен дать счастье себе и женщине. Это так же справедливо, как и то, что мужчина, чрезмерно уважающий женщину, не способен полностью оправдать ее сексуальные надежды, а значит, сделать ее счастливой."
Круто, ничего не скажешь. Хотя подобное слыхивал от Ницше и Вейнингера, но этот простенький вывод, признаюсь, произвел на меня впечатление. Он ткнул пальцем в самое мое слабое место. Знай я это в молодости и последуй его совету, я, может, и избежал бы многих ошибок и глупостей, но что-то утратил бы как поэт. Хороших кобелей все-таки гораздо больше, чем поэтов, но приходится грустно соглашаться, что для женщин, любящих искусство, поэзия все-таки не главное проявление мужчины. Как для меня - стихи женщины - не главное ее достоинство! Лиля Брик неизменно высоко ценила талант Маяковского и его возвышающую любовь к ней, но охотно ложилась в постель с другими. Я уже не говорю о Блоке и его Прекрасной Даме!
Думаю, правда о женщинах гораздо сложней, чем полагает Зарубинский. Он пользуется средним и усредненным "материалом", типизирует в "учебных" целях. Но там, где он прав - он обидно прав, и его современные уроки я так же неспособен усвоить, как и древний секс в стиле "дао" (акт без эякуляции)...
Недаром я писал когда-то: "Лучше слепо любить Дульцинею, чем всю правду узнать о любви" и "По ночам между плотью и духом просвещенная бьется душа".

БОГ И ДЬЯВОЛ

17 декабря.
Ставрогин говорит Тихону: "Я верую в беса, верую канонически, в личного - не в аллегорию..." и спрашивает потом: - "А можно веровать в беса, не веруя в Бога?" "О, конечно, можно, сплошь и рядом", отвечает Тихон.
Для меня это запредельно. Мой вопрос - противоположный (даже не вопрос, а определенное чувство!): вера в Бога и неверие в беса. Есть Бог и Его творение - мир. Нетождественность Бога и мира. Не знаю, почему так, но мир изначально лишен совершенства, у него цель - достичь высшей степени и слиться с Богом. Словно Бог не везде, а выше и впереди. Вот это противоречие между низшим и высшим и воспринимается как две силы - Бог и дьявол. А на самом деле - повторяю - есть только Бог и рвущийся к нему (через критические пороги) мир: косный рвется к сознанию, сознание - к откровению.
И еще одно чувство. Если мир как целое находится в вертикальном отношении к Богу (рост к Нему), то я (личность) - в горизонтальном, точечном (Его присутствие во мне). В этом смысле я (не только мое я, а любое неповрежденное сознание!) есть то, к чему стремится косный мир, я - его средоточие, его тяга к совершенствованию, к обретению самосознания. Я - на острие мира, как на острие электрода...

УЧАСТНИК ЛИТПРОЦЕССА...

18 декабря.
В.Баевский свою новую книгу "История русской литературы ХХ века" надписывает мне так: "Кириллу Владимировичу Ковальджи, участнику литературного процесса, с сердечным приветом от автора. 5. 12. 99". Любопытное признание-непризнание. Не литпроцесс доходит до читателя, а поэты и прозаики... Но я не об этом. Действительно, что-то маргинальное есть в моей литературной судьбе (подобное в "литпроцессе" обозначается "и др.") Недаром Бунимович рецензию на мой роман озаглавил "Не ко двору", а Анна Вербиева (Максимова) в "НГ" отметила мою сторонность, отрешенность от того же "литроцесса", который от меня "ничего не ждет". Любопытно и то, что в последние годы я стал попадать в антологии, но с совершенно разными стихотворениями (нет центрального, антологического?). Смотри, например, евтушенковские "Строфы века", костровскую "Русскую поэзию. ХХ век", антологию-справочник "Современные русские поэты" В.Агеносова и К.Анкудинова... Бывали печатные отзывы весьма хвалебного характера (например, в "Московских новостях"), но они не пристегнули мое имя ни к какой к "обойме". Ну и что?
Молодой Брюсов записывает в дневнике: "Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Этого мало. Мне мало!" и сознательно выбрал новое направление - декадентство.
Правильно поступил, но это не по мне. Конечно, я верил в свою маленькую, случайную, как чудо, удачу, - как бы заигрывая с судьбой и не слишком принимая себя всерьез. Но кроме того, я в советские годы чувствовал себя пасынком и составляя сборники своих стихов, в целях самозащиты избегал показывать себя в истинном виде. Теперь же поздновато, да и продолжаю плутать, тасовать, сбивать - прячу какие-то свои лирические следы. Оставаясь самим собой, я по разным причинам не показываю себя в фокусе. Теперь - когда модно выставляться в каком угодно виде!

О ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОСТИ ЗНАНИЙ

...Без полноты знаний нельзя успешно действовать? Но большинство наших поступков определяется приблизительностью, а то и ложностью знаний. Чаще всего знания отстают от поступка, как звук от самолета. Но жизнь - не шахматы. Ребенок осваивает родной язык не по частям, а сразу как целое - пусть весьма приблизительное и скудное. Он обходится сначала несколькими словами, но они уже выражение целого и примитивность средств вовсе не означает ущербности. А что такое любовь с первого взгляда? Полнота сведений, что ли? Обыкновенный человек (вне своей специальности) имеет приблизительные понятия о религии, истории, политике, науке, литературе и т.д. однако практически этого ему вполне достаточно. Люди, как правило, троечники, но все всё знают...

О СОВПАДЕНИЯХ

19 декабря.
В сентябре нынешнего года я наткнулся на запись от 21 сентября 1991 - ровно через восемь лет! Вот она:
21 сент. Сон: играю в бильярд - начинаю и загоняю в лузы подряд все восемь шаров. Ощущение уверенного чуда. Что бы это значило?
Почему я начисто забыл этот вещий сон и почему узнал о нем сейчас, когда восемь удачных лет истекли?

Роза Люксембург пишет Л.Каутской 19 дек. (опять совпадение с сегодняшней датой!) 1917 года: "выгоду из русской революции извлекает дьявол" И далее: Большевики "подавляя общественную жизнь, перекрыли источник политического опыта и дальнейшего развития", "свобода всегда есть свобода для инакомыслящих".
А это совпадение - к сегодняшним выборам, что ли? Будут ли перемены? Какие?

ГРАНИЦЫ ДРУЖБЫ

20 декабря.
Адик был мне другом, у нас не было секретов. И вот он поступил в львовское училище МГБ и когда мы встретились во время каникул, я почувствовал, что он мне не все рассказывает. Это меня потрясло, я по-бессарабски полагал, что дружба превыше всего. Я бы его никогда не подвел - мыслимо ли злоупотреблять доверием? Но советский менталитет был совсем иной..

ПОД ПСЕВДОНИМОМ "ФЕДИН"

22 декабря.
Журналист Митрошенков умилительно рассказывает о том, как Гагарин
готовил свою речь к юбилею Горького. А я помню, как работница аппарата Правления СП СССР (забыл ее имя, подруга Веры Рубер) в день гибели Гагарина, потрясенная, показывала мне страницы речи, составленной ею для него - он так и не увидел текст, который ему предстояло произнести...
Речь была напечатана. За его подписью, в траурной рамке.
Мое какое-то мистическое недоумение перед этой "речью".
Я тоже много лет был работником Правления, и тоже согрешил. Однажды вызывает меня секретарь СП Виталий Михайлович Озеров, он же главный редактор "Вопросов литературы". Выказывает мне всяческое доверие, хвалит. И просит меня помочь. Дело в том, что подготовлен номер журнала, посвященный советско-германским литературным связям. Номер должен открываться вступительным словом Константина Федина и Анны Зегерс. Все сделано, Анна Зегерс давно прислала свой текст, а Федин не мычит, не телится. То ему нездоровится, то еще что-то, а время не ждет, номер пора сдавать в типографию. Не могу ли я (я, мол, хороший стилист!) набросать основу фединского выступления, пусть он отредактирует, правит, как захочет. Все-таки легче, когда есть канва... И Виталий Михайлович изложил, что ему было желательно увидеть в статье Федина.
Я почувствовал озорной азарт и сказал "попробую". Вечером того же дня я, перевоплотившись в старого писателя, повспоминал за него молодые годы, проведенные в Германии (когда-то с удовольствием читал его "Города и годы") и изложил в его духе все правильные мысли о соответствующей дружбе литератур. Виталий Михайлович был в восторге. Он тут же отправил машину в Переделкино, к Федину. Я ушел домой, а Озеров ждал его реакции с замиранием сердца. Наутро узнаю: Федин подписал мой текст, изменив всего два-три слова. Текст уже набирается, большое мне спасибо!
Только тогда я понял, что это не игра - до последнего как-то не верилось, что Федин согласится...
Много ли, мало времени прошло, а подоспел юбилей Достоевского (150 лет со дня рождения), и история повторилась. Федин должен был открыть торжественное собрание общественности своим вступительным словом, оно же никак ему не давалось, он чувствовал себя плохо, капризничал. Вызывает, значит, Озеров меня, он в отчаянии, просит выручить.
Что было делать? В некотором смущении я принялся за работу. Признаюсь, тут не обошлось и без тайного тщеславия. Как-никак, мной составленный текст в такой торжественный день прозвучит на всю страну. Я вдохновился, вошел в роль. Представил себе, что я живой советский классик преклонных лет, возглавляю крупнейший в мире Союз писателей и должен сказать слово, соответствующее масштабу Достоевского, престижу страны и моему положению. Слово, так сказать, глубокомысленное, нешаблонное, но при этом "правильное". Сочиняют же драматурги монологи за Наполеона или Пушкина! Сочинил и я, хоть не драматург, да и Федин не гений...
"Автор" принял все как есть, произнес все, как надо, в Большом театре 11 ноября 1971 года при Суслове со товарищи. Газеты напечатали "его" речь. Озеров вместо гонорара крепко пожал мне руку.
Я сказал, что надеюсь, такая работа не войдет в систему. Озеров пообещал, но вскоре аппарат Правления стал готовиться к очередному совещанию руководителей союзов писателей социалистических стран. Кому как не Федину, председателю нашего СП, открывать сей форум? А он отказывается, дескать, оставьте меня в покое, я стар, отпустите меня с миром...
(К слову, где-то в ту пору произошел курьезный эпизод. Константин Александрович в очередной раз попросился в отставку, Марков и Воронков посовещались в ЦК и решили наконец отпустить старика. С этим решением руководство СП на семи машинах помчалось в Переделкино торжественно принимать отставку своего Председателя. Когда Федин вышел на крыльцо своей дачи и увидел, что в ворота въезжает такая кавалькада, он истолковал это совершенно превратно - растрогался, прослезился и сказал дрожащим голосом:
- Дороги мои, раз вы так просите, ладно, я остаюсь!
И остался, уже до самой смерти.
А тогда в аппарате Правления знали, что Федин уходит и успели растиражировать по телефону эту новость. Увы. Помню, с каким идиотским выражением на лицах вернулись секретари из Переделкино...)
Что до упомянутого совещания, то мне никак нельзя было отвертеться ( я уже начал опасаться, что меня захотят сделать "негром" Федина!) - я имел прямое отношение к Иностранной комиссии, которая готовила данное мероприятие. Попыхтел я, попыхтел, а выступление Федина написал, и сам присутствовал в Дубовом зале ЦДЛ, когда Федин с чувством читал по бумажке то, что ему заготовили. Я с любопытством смотрел на него, прекрасно понимая, что он понятия не имеет кто его "дублер".
Мои опасения подтвердились. Хотя прошло уже немало времени, меня вспомнили и опять пригласили на роль Федина: началась предвыборная кампания, он как кандидат в депутаты Верховного Совета должен был выступить со статьей в "Известиях". Мне уже решительно расхотелось. Но как отказаться после стольких согласий? Я придумал. Я сознательно написал из рук вон плохо. Виталий Михайлович огорчился.
- Что с Вами? - осторожно спросил он.
- Не получается, сам чувствую. Я выдохся...
- Ну попробуйте еще.
Я сделал еще хуже. Озеров схватился за голову. Часа два сам поработал над текстом, отнес Георгию Мокеевичу Маркову, тот попотел, внес и свою лепту. Статья получилась ужасной - дубовой, похожей на передовицу, как раз такой, какие печатаются в официозах. Видимо, Федин ее подписал, потому что дубовая статья была опубликована. Так ему и надо...
От меня отстали. К тому же, я перешел на работу в "Советскую литературу" на иностранных языках - к Дангулову. Тут бы и сказке конец, если бы... Если бы через полгода Дангулов не захотел короткую врезку Федина для юбилейного немецкого номера. Федин пообещал и, конечно, подвел. Ира Огородникова, которая отвечала за этот материал и была в курсе моих прошлых "фединских" грешков, буквально взмолилась: спасай! Это же всего одна страничка!
Я пошел к Дангулову и сказал, что текст подготовлю я, сегодня же повезем к Федину на подпись. Он заволновался:
- Вы понимаете, что мне предлагаете? А если он не подпишет?
- Он подпишет. Головой ручаюсь!
И я тряхнул стариной - написал. Дангулов дал машину, и мы с Ирой помчались в Переделкино. Федин нас встретил в беседке возле дачи. Солнце сияло, белки прыгали по соснам. Мы уселись рядышком на скамейке перед столом. Федин был еще картинно благороден, но усохший, нахохленный, с выпученными глазами - "чучело старого орла", как удачно его прозвали. Я с трудом скрывал свое игривое настроение - я ведь впервые непосредственно вышел на того, чьим "донором" был... Очень осторожно я объяснил Константину Александровичу, что хотим ему показать нечто вроде "подстрочника" текста, который по замыслу редакции должен быть помещен на открытие номера. Мы просим его привести этот черновик в божеский вид, здесь всего страничка, мы подождем...
Федин протер очки, внимательно прочитал и задумался. Потом стал молча качать головой. Наконец, произнес укоризненным тоном:
- Что же вы, молодые люди, полагаете, что я сам не могу написать несколько слов?
Ира побледнела, а мне было весело: знал бы он кому это говорит! Но вслух сказал:
- Константин Александрович, мы как раз ждем Ваших слов! Вся редакция ждет с нетерпением. Мы бы ждали еще, но завтра последний срок сдачи номера в производство. График!
- Я подумаю. - Федин поднялся и вошел в дачу.. Ира все еще трусила, я ее утешал:
- Ничего! Подмахнет!
И действительно, минут через десять он вышел к нам с тем же листочком, но уже подписанным:
- Раз уж вы поработали... Ладно, пусть будет так. Но в следующий раз вы уж дайте мне возможность самому...
...Солнце продолжало сиять. Мы мчались обратно в Москву, как на крыльях.

24 декабря.
Дома - два разгрома. Разрушение уклада, - разворошил библиотеку, сортирую книги (все в двухкомнатной квартире не поместятся), начинается путаница с архивом, угнетает обилие бумаг. Второй удар нанес сам - по коллекции монет. Судьба столкнула меня с нумизматом Олегом Петровичем Курятниковым, он впился в меня мертвой хваткой, уговаривает расстаться со "сливками" - продать. Частично уломал. Под горячую руку я стал фильтровать и монеты, нарушил их многолетний порядок и стиль. Придется расстаться и с причиндалами по фотографии - зачем тащить на новое место увеличитель, если заниматься печатанием, скорей всего, больше не буду? А что делать с марками? Запущены они ужасно...
Перетряска на великом календарном рубеже меня травмирует. Я бы продлил еще двадцатый век, слишком уж он со мной сросся! Не отодрать.
На старости лет выбивают из привычной колеи ( я не чувствую никакой "старости лет" в эмоционально-душевном смысле, потому не хочу истины лет, консервативно упираюсь, инстинктивно защищая status quo.

25 декабря.
Лезут в уши всякие глупости: католическое Рождество. Почему? Надо говорить "по новому стилю". Иначе и Новый год - католический?!
Путаница и с новым веком, новым тысячелетием. Остановить ошибку невозможно - магия числа: 2000! Но ведь когда говорят, что ребенку десятый год, это не значит, что ему 10 лет! Вот и год наступает двухтысячный... Век кончится в его конце.
Пора прикинуть, что было в этом году. Первое, что приходит в голову - обзавелись преемником Ельцина. Путин набирает очки, парламентские выборы можно сказать ему на руку. Мне он в чем-то симпатичен, хотя с Чечней поступает круто... А что я? Вот с грехом пополам составляю эту "мою мозаику", авось что-нибудь получится. Вышла книжка "Невидимый порог" и "Три берега". В издательстве глухо и тоскливо. 33-ехлетний период жизни в этой квартире тоже заканчивается. Новый год начнется с переезда, потом - юбилей, к которому не подготовлен и вряд ли удачно подготовлюсь.

26 декабря.
...Случайно наткнулся на стихотворение Софии Парнок 1916 года, где такие строки о России:

Порфиру сменит ли на рубище,
Державы крест на крест простой, -
Над странницею многолюбящей
Провижу венчик золотой.

Чем не "перекличка" с моими стихами? -

...И над ее последним забулдыгой
Какой-то гений теплится святой.

ОТСТАВКА ЧЕЛОВЕКА МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ

31 декабря 1999 года.
К чувству рубежа - календарному и связанному с предстоящим переездом внезапно прибавилась и отставка видного представителя моего поколения - Бориса Николаевича Ельцина. "Я ухожу" - сказал он. Пора уступать место более молодым и энергичным.
Целые пятнадцать лет были эпохой моих ровесников - Горбачева и Ельцина. Я чувствовал с ними глубокое внутреннее родство (особенно с первым), мы шли единым фронтом, делали именно наше дело, замещая брежневско-черненковских старцев. А если говорить о литературе, то и здесь произошла запоздалая, но неизбежная смена декораций. Поздновато нам достался наш срок, но он был все же наш. Ельцин поставил неожиданную точку в моем сюжете этого года.
Некая зеркальность: в начале века - конец Распутина, отречение царя, революция. В конце века - "реставрация", отставка Ельцина, начало Путина...
Но закончу я все-таки словами о Разгоне, потому что начал с него эти записи:

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЛЬВА РАЗГОНА

Он родился, когда еще жив был Лев Толстой и покинул нас на пороге третьего тысячелетия...
Мне посчастливилось быть его другом и соседом по дому ни много, ни мало - тридцать три года! Мне посчастливилось быть причастным к первым публикациям из его будущей книги "Непридуманное" ( я в ту пору работал в журнале "Юность"), принимать участие с ним вместе в общественной деятельности (он был страстным поборником свободы и человечности, противником тоталитарного режима и шовинизма), довелось несколько лет заседать с ним в Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ. Разгон был единственным среди членов Комиссии, который на своей шкуре испытал все прелести пребывания за колючей проволокой. Он мгновенно схватывал суть любого "дела", угадывал характер заключенного и обстоятельства, толкнувшие его на преступление... Он никогда не голосовал за смертную казнь.
Он выстрадал свой опыт и свои убеждения, пережил много утрат и потерь, ничего не приобрел кроме книг и телевизора. Жил скромно, тесновато - ни дачи, ни машины. Зато сколько друзей, и каких! Зато любовь и уважение. И враги, конечно, были (им от него доставалось свысока - он никогда не опускался до их уровня).
Скажите, как согласиться с тем, что каждая отдельная жизнь кончается смертью? Мне, литератору, это кажется неестественным: творчество приучает к тому, что удается сохранить прекрасное и достойное, продлить до бесконечности. Как правило, стихи и романы приостанавливаются в нужном для искусства месте ("остановись, мгновение!.."), создают иллюзию нетленности. Невольно я эту литературную привычку вносил в жизнь, начинал верить в невозможное. Лев Разгон сделал все, чтоб подтвердить, что он - исключение из правила.
Помню первое впечатление от знакомства с ним:
Мы жили в одном доме, но не сразу подружились. Я хаживал к Николаю Давыдовичу Оттену и Елене Михайловне Голышевой. Однажды к ним забежал жизнерадостный пожилой человек, быстрый в движениях, со смущенной улыбкой. Нас познакомили. Это был Лев Разгон. Когда он ушел, Николай Давыдович грустно сказал, как бы прося не очень-то верить той показной бодрости:
- Очень больной человек. Три или четыре инфаркта...
Боже мой, Лев Разгон пережил Оттенов лет на двадцать или больше! Лев Разгон опровергал законы возраста. Наша дружба оказалась долгой, но все-таки радость всегда сопровождалась чувством тревоги. Я видел его, обласканного восторженной любовью на встречах с читателями, я видел его на митингах и на трибуне под гром аплодисментов, я видел его на больничной койке под капельницей. Годы шли. Всякий раз, когда его телефон не отвечал, я пугался. Потом опять стыдился своего маловерия. Он трижды умирал и воскресал.
Он был закоренелый позитивист (он в свое время написал ряд популяризаторских книг о науке), ни в какую потусторонность не верил, потому так ценил каждый земной день, так любил жить.
Слава пришла к нему поздно, на седьмом десятке. Его книгу "Непридуманное" я читал в рукописи давно, верил, что она будет опубликована. В конце 1987 года почувствовал, что - пора. Выпросил у Льва Эммануиловича рукопись для журнала "Юность" (надо сказать, он поупорствовал, еще сомневался, но, слава Богу, дело сделалось). Не помню, каким образом "Огонек" нас опередил, рассказ "Жена президента" там выскочил раньше (кажется, одна из работниц "Юности" тихо передала этот рассказ Коротичу), но все-таки главная публикация ( в четырех номерах, начиная с пятого за 1988 год) состоялась у нас и наделала шуму. Лев Разгон сразу стал в первый ряд литературных открытий эпохи "перестройки".
Храню журналы с его надписями: "Дорогому Кириллу Ковальджи - главному виновнику появления этого безобразия на страницах советской прессы. Не отвертитесь!... " и "...другу и соучастнику этого преступления" и "...вождю и организатору наших побед. С любовью. Лев Разгон".
Общение с ним всегда было радостью. Вопреки разнице в 22 года вкусы и убеждения у нас совпадали. Я ценил дружбу с молодежью, умел находить с ней общий язык, и вот - от самого моего молодого друга до Разгона был диапазон взаимопонимания больше 50 лет!. Могу вас заверить: нет возрастных барьеров. Ум и талант вне времени. Вот только с грешной плотью дело сложней. Она сдает раньше, чем хотелось бы. Да, и в случае Льва Разгона - раньше. Он прожил почти век, но он мог бы еще жить и жить. Интенсивно, интересно, получая удовольствие от каждого дня и одаривая собой современников.
Не в первый раз он отправлялся в больницу. Держался с неизменной мужественностью, позволял себе шутить, был весь нацелен на то, чтобы вырваться из очередной палаты, как вырвался из зоны. Но в тот раз, в конце мая 1999 года, он что-то почувствовал. Ему было ночью плохо, его должны были отвезти в больницу, мы до приезда "скорой", поговорили, поцеловались... И вдруг, уходя, в коридоре, где я еще разговаривал с его дочерью Наташей, я услышал громкие рыдания. Он откровенно и горько плакал, как ребенок. Я хотел было броситься к нему, но было неловко, и, потрясенный, я отправился восвояси.
И опять он боролся за жизнь, опять трижды умирал и воскресал, и все-таки вернулся домой. Но узнать его было трудно. Он резко и необратимо постарел.
И все равно мы еще надеялись...
...Мне выпала горькая участь вести гражданскую панихиду в ЦДЛ, в гробу его почти не было видно - он утопал в цветах. Мне больно до сих пор и долго еще будет больно. Никто мне его не заменит. Когда-нибудь я напишу о нем больше и лучше, а пока повторю то, что сказал тогда, в день похорон:
- Среди нас жил чудесный человек - Лев Разгон...

СТО ЛЕТ ИСАКОВСКОМУ

21 января 2000 года.
17-19 января я был в Смоленске, отмечалось столетие со дня рождения Михаила Исаковского - одного из самых светлых и чистых певцов русской души. Он как бы отказался от своей индивидуальности, от поэтического эгоцентризма, от, я бы сказал, личностного авторства. Его песни пели солдаты, пели русские девушки и парни - пели о себе, про себя и от себя. Душа Исаковского отзывалась на горести и радости простых людей, на их любовь, верность, веру. Он считался чуть ли не образцовым советским поэтом-песенником, но он чурался бравурности, свойственной текстам Лебедева-Кумача, он писал о скромных чувствах скромных людей, и оказалось, что его песни живы, будут живы и завтра. Более того, кажется, они существовали и раньше, до тех советских лет, которым поэт принадлежал.

РУМЫНСКОЕ ЭХО
В сентябре 1944-ого года я с мамой возвращались домой из румынской эвакуации:
...Ночная посадка на поезд в Крайове. Штурм вагонов, давка. Я влез через окно, подсадили. Мама в истерике. Каким-то образом втиснулись, багаж собрали.
Едем домой... Отдышавшись, стою у окна. Незнакомый румын со мной заговаривает, узнает, что навсегда возвращаемся в Бессарабию, то-есть к русским. Говорит:
- Вот учили тебя, кормили, теперь ты нас бросаешь, отрекаешься...
Чувствую себя неловко, не знаю, что сказать. Только потом нахожу оправдание: мой дом на том же месте, где и был, не моя вина, что границы и фронты ходят туда-сюда...
Но тот упрек не забылся, и я рад, что теперь могу еще кое-что добавить в свое оправдание: вовсе не зря на меня Румыния ухлопала средства! Сколько я всякой литературы напереводил! И друзей у меня в Бухаресте и Кишиневе не меньше, чем в Москве. Да и (прошу прощения за нескромность) мое имя известно и тут, и там!
Бедная тетя Зина! Как она меня в Бухаресте тоже отговаривала, просила остаться (использовано в "Лиманских историях").

4 февраля.
Разворошенный быт (процесс переезда) выбил из колеи, редко и мало работаю в последнее время.
Подумал: мне семьдесят лет, а своим читателем не обзавелся. Почему? Есть у меня хорошие стихи, но нет "имиджа". Сколько угодно поэтов с "торговой маркой" (я сейчас не говорю о степени талантливости): Всеволод Некрасов, Геннадий Айги, Дмитрий Пригов... Я один из самых эклектичных и "беспринципных" поэтов. Заходите, дескать, в лавку, выбирайте, наверняка найдете что-нибудь по своему вкусу: вот вам венки сонетов, вот верлибры, вот "зерна", вот любовная лирика, вот политическая, вот философская, вот ироническая, вот простенькие стихи, вот виртуозные и экспериментальные. Вроде бы - преимущество, разнообразие, богатство. Ан нет. Я сам не знаю, что вам порекомендовать, всякий раз, готовя публикацию или выступление, я как бы играю в лотерею... И самое печальное во всей этой истории - это то, что любитель, как правило, не входит в лавку, у нее толком даже вывески нет...
У меня приличная литературная репутация, но она скорей сводится к человеческим качествам: интеллигентный, эрудированный, добрый редактор, известный наставник талантливой молодежи и т.д.
Если бы к этой универсальности да еще темперамент и характер!

18 февраля.
В газете "Моя судьба" (кажется, вышел один только номер в прошлом году) в заметке "Пророка в отечестве и правда нет" нашел такие строки: "Что касается Павла Глобы, то он много чего обещал..." Обещал, оказывается "появление в России реформатора, сравнимого с Петром! ...Может, Глоба пять лет назад предсказал марш-бросок во власть суетливого Сергея Кириенко? Или степенного Примакова? По-моему даже с большой натяжкой прогноз сбывшимся считать нельзя". Мда... Торопиться все-таки не надо. Появился ведь вскорости Путин, у которого в кабинете висит портрет Петра 1-ого...
В той же газете беседа 1938 года Карла Юнга с Х. Никорбокером. О Сталине. Гитлере, Муссолини. Много верных наблюдений. Одно оказалось для меня неожиданным, хотя вполне был подготовлен к нему отношением к югославским раздорам и чеченской трагедии. То, что произошло между сербами и хорватами я называл безумием, но дальше не пошел - не искал причину националистического безумия. А вот Юнг посмел, посягнул на "священную корову": "Монстр - вот что такое нация. Каждый должен опасаться нации. Это нечто ужасное". Он имел в виду Гитлера как воплощение нации и абзацем выше пояснял: "Не всякий обладает достоинствами, но всякий является носителем низших животных инстинктов, обладает внушаемостью пещерного человека, подозрительностью и злобностью дикаря. Вследствие этого многомиллионная нация являет собой нечто даже нечеловеческое. Это ящерица, крокодил, или волк. Нравственность ее государственных деятелей не превышает уровня животноподобной нравственности масс, хотя отдельные деятели демократического государства в состоянии несколько приподняться над общим уровнем."
Я бы добавил, что если низшая природа нации воплощается в Гитлере, то высшее национальное - в Гете. Гитлер олицетворяет стадное, само стадо, ее многомиллионную волю; Гете - личностное, духовный фокус национальной культуры, общечеловеческое. Первое - агрессивное, разрушительное, второе - творческое, созидательное. И то, и другое - Германия.
Что до России, то в двадцатом веке она тоже выступила как нация-монстр, только парадоксальным образом принявшим интернациональную форму (идею)...

ДЯДЯ ВОЛОДЯ

25 февраля.
С детства помню дядю Володю (Калустян), мужа тети Сони ему не разрешали поднять больше трех килограммов и охраняли от всяких волнений - он был сердечник, все это знали. Так вот - он дожил до девяноста лет или больше. В последний раз я видел его в Бухаресте, он лежал в какой-то каморке богатого дома своей дочери Нюси. Он уже почти не вставал, страдал почками. Вял он был, скучный, боялся жены и дочери. Наверное, был мягкий, может быть, добрый. Ничего не осталось в памяти, кроме мелочи. Он как-то во дворе сделал мне замечание, что я стою, расслабив коленки (он следил за осанкой, кажется, был когда-то офицером). В другой раз, заметив, что я опять расслабился, молча подкрался сзади и ребром ладони стукнул под коленку, подсек - я был испуган и возмущен: никто меня так не "воспитывал"!

ЕЕ МУЖЬЯ...

К слову, о Вере Ивановне. Когда я с ней познакомился, ей было под сорок. Чуть что - она валилась на кровать с сердечным приступом. Слава Богу, жива до сих пор, ей скоро 87 лет. Два мужа было у нее, она не знает, где они похоронены. Первый, Алексей, кроткий парень из-под Вологды, пропал без вести в 41-ом году. Второй - Илья Наумович, хозяйственник, любил ее страстно и ревновал, свихнулся на этой почве. Определили - предстарческий психоз и сдали в дом престарелых где-то за городом. Он оттуда как-то удрал, неизвестно как добрался до дома. Падчерице пришлось отвозить его обратно, он в электричке плакал и целовал ей руки, просился домой. Потом с большим опозданием сообщили, что он умер, Вера Ивановна так и не собралась на его могилу...

ВИРТУАЛЬНЫЙ ЖЕНИХ

1 марта.
Молодая одинокая литсотрудница нашей редакции (назовем ее Вита) сочинила себе большую любовь с каким-то спортсменом, который вот-вот станет знаменитостью. Привыкла рассказывать, подружки привыкли слушать, но сказка не могла буксовать. Тогда она объявила о свадьбе и назвала дату. Тут зашевелился местком, надо от редакции подарок, решили вскладчину. Я сказал, - осторожно, не подождать ли пару дней? И действительно - узнав, что редакция всерьез готовится к ее празднику, Вита испугалась. На следующее утро в ужасе сообщила, что ее любимый разбился на мотоцикле, сейчас в реанимации, еще к нему не пускают... И т.д.
"Народ" понял в чем дело, но, жалея, выражал ей притворное сочувствие. Постепенно эта история исчерпалась, "жених", якобы ставший инвалидом, якобы уехал к себе в деревню, Вита перестала о нем говорить, а мы, естественно, перестали спрашивать...

ВОТ И ГОД ПРОШЕЛ...

5 марта.
Вот и год прошел с тех пор, как я начал "Моя мозаику". Разгона нет, не с кем отметить эту дату - впервые он не напьется в день смерти Сталина... И сегодня же мы начали страгиваться с насиженного места. Часть мебели и книг перебросили в соседний дом, где будем жить.
Осталось с гулькин нос до моего юбилея. Непонятно, как его отмечать во время переезда.

ЮБИЛЕЙ

12 марта.
Вот и подошел к своему семидесятилетию.
Чувство нереальности. Казалось бы, и общий год (2000-ый) и мой должны быть особенными, с особой окраской, особым привкусом, особым самочувствием. По крайней мере таким мне виделся этот рубеж издалека, из молодости. Он выглядел почти недостижимым, а все-таки я был уверен, что его достигну. Только не думал, что так скоро...
Напрашиваются итоги. Они вполне приличные (с точки зрения среднего человека), неприятно в них то, что они - итоги. Дали бы мне еще срок, чтобы перекрыть так называемые итоги. Я написал мало, не высказался. А мог бы - судя по аккерманской прозе и лучшего из лирики. Спасибо Творцу, одарившему меня долгой жизнью. Себя же я не очень-то хвалю, но и не слишком порицаю. Мой опыт все-таки стоит того, чтобы его осмыслить и преподнести другим. Но надо сделать это интересно (не в ущерб правдивости). Легче писать от имени, скажем, Аристида, чем от себя. От себя - получается усреднено и пресновато...

15 марта.
Вот и прошло. Отмечал сначала на работе, потом на комиссии, потом дома в семейном кругу. Пресса тоже отметила - "Новая газета", "Вечерняя Москва", "Литгазета". Интервью, статья, стихи, портреты... Сообщения об юбилее в "Независимой газете" (Ex libris), "Известиях", "Московских новостях", "Досуге"... Зримый след моей скромной жизни...

...Только что звонила Наташа Разгон: умер Даниил Данин. Милый, умный, значительный человек. Как и Разгон, не знал старости. Очень жаль.

КАК УБИВАЛИ РАСПУТИНА

По телевизору передали о выходе новой книги Радзинского "Распутин", где он подвергает сомнению свидетельства Юсупова. Я об этом подумал давно, когда в первый раз попались мне эти мемуары. Я предположил, что врач так и не вспрыснул цианистый калий в пирожные (Радзинский считает, что Распутин вообще не ел сладостей), а потом Юсупов со страху выстрелил неудачно, потому Распутин сумел выбежать во двор.

ОТШУМЕЛО...

19 марта.
Наконец, прошел и вчерашний день, когда я справил юбилей в ЦДЛ. Вечер получился хорош. Малый зал быстро переполнился, желающим не стало места, многие стояли у двери и за дверью... Получилось сердечно, разнообразно и в конце даже весело. Осталась аудиозапись на двух кассетах. Лень описывать, помню....

26 марта.
Идут выборы президента России. Я голосовал за Путина, потому что он уже у руля и вряд ли кто сможет сегодня его оттеснить. Хорошо, если Явлинский будет лидером нормальной и сильной оппозиции (от Зюганова один только вред).
Сегодня в последний раз веду запись в данной квартире. Завтра с утра - основная переброска вещей в соседний дом.
Совпадение событий: на уровне России - избрание нового президента. На уровне времени (общего) - рубеж нового века, нового тысячелетия, а на уровне личного времени - мое 70-летие. И смена жилища ( вначале этих записей сие никак не предусматривалось!). И утрата друга (с имени Разгона начались эти записи!) И утрата личной (т.н. интимной) жизни. Получилось по жизни - цельный кусок с марта по март.

1 апреля.
С окончанием марта завершается первая часть "Моей мозаики" (она действительно событийно закольцевалась). Год жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Уже не стану датировать записи: изменилось что-то, нет той остроты ощущения времени, которая держала меня в напряжении. Перевалил за юбилей со всеми сопутствующими событиями, вышел на плато...
А раньше... что и говорить! Вот, например, запись, сделанная лет двадцать назад:
- Два раза в год обостряется чувство времени: под Новый год и в день рождения. Под Новый год - особенно. Это ж не только твой личный, а общий цикл времени, заразительно "историческое" волнение. Я накануне Нового года возбужден, меня охватывает ребяческое предчувствие освежения, подъема, обновления. И радость удовлетворенного любопытства: судьба позволила мне переступить порог еще одного года, предстоит еще много хорошего - мне и от меня. Новизна начертания Нового года, новизна мгновенного перехода от старого декабря к новому январю - от конца к началу... Все это одно из самых счастливых иллюзий и дорогих условностей в моей жизни.

ОТЛУЧЕНИЕ ТОЛСТОГО

...Век начинается с отлучения Льва Николаевича Толстого от церкви (хотя формулировка была куда осторожней: "свидетельствуя об отпадении его от Церкви" и т.д.) Анафемы не было. Сам Толстой в своем ответе согласился с тем, что он вне церкви, но считал акт синода злонамеренным. Акт действительно игнорирует величие писателя, не признает решительно ничего из его критики и возбуждает массы против писателя и интеллигенции вообще. 24 февраля 1901 года Ленин откликнулся на это событие (т.16, стр. 296): "Священный синод отлучил Толстого от церкви. Тем лучше. Этот подвиг зачтется ему в час народной расправы с чиновниками в рясах, жандармами во Христе..." и т.д.
Увлечение Толстого "разоблачением" таинств (обрядов) выглядит плоско (я, дескать, называю перегородку перегородкой, а не иконостасом). Светские праздники тоже ведь условность, ритуал и они тоже полны смысла. Слово, название, имя - тоже условность. Потому и иконостас - не перегородка. Неужели "старик" говорит нам больше, чем "Лев Толстой"?

О СВЕТЛОВЕ

...Прочитал воспоминания Лисянского о Светлове. Мило и, как ожидалось, приглажено. Недаром, думаю, Светлов так пил - защищался от времени: дескать, что с меня возьмешь? Я всегда пьяненький балагур...
Какой будет судьба его и близких ему поэтов? Будут ли их читать? Только часть. Могу представить себе сборник, где по двадцать хороших стихотворений от Светлова, Уткина, Смелякова, по десять от Алтаузена, Голодного...
Я не был знаком со Светловым, хотя видел и пересекался с ним часто.. В начале пятидесятых годов сижу я в приемной "Нового мира", хочу дать стихи Твардовскому (познакомился с ним в Малеевке). Рядом за круглым столиком оказывается Светлов. Не утерпел, сунул ему свою "Елочку", должна же она ему понравиться! Он одобрительно кивнул, но добавил: "сентиментально". Я жалел "елочку", а он и его поколение чурались жалости.

СОЛЖЕНИЦЫН

4 мая состоялось вручение солженицынской премии Распутину. Я примчался из Переделкина в Библиотеку Русского зарубежья (был приглашен Сараскиной) - очень хотелось посмотреть на Солженицына. Я его видел мельком году в 73-ем, когда он был вызван к часу дня в Союз писателей на секретариат. Ровно в час он пересекал двор на Воровского. Подтянутый, узкая полоска бороды. О его поведении на секретариате рассказывали легенды. И вот через более чем четверть века, после эпохальных событий я, наконец, имею возможность встретиться с ним. Я во все глаза смотрел на него, человека, сделавшего свою судьбу и повлиявшего на историю. Восьмидесятилетний, выполнивший и перевыполнивший то, к чему себя предназначил, он победно увенчал свою необыкновенную жизнь (что так редко для России!).
После церемонии я столкнулся с ним в коридорчике, поздравил и поблагодарил, он засветился неожиданно доброй улыбкой (я привык видеть на снимках и по телевизору его лицо серьезным, значительным, даже отчужденным), его рукопожатие было крепким и теплым.

О ПРАВЕ НА УБИЙСТВО

В "Литгазете" от 17-23 мая с.г. Михаил Чулаки, писатель, которого я ценю и уважаю, выступил со страстной но, мягко говоря, странной статьей "Неказнящий предает". Странная статья для умного человека. Он за смертную казнь, но его главный аргумент - совершенно неожиданная демагогия::
"Существуют два вида государственного убийства: война и смертная казнь... против войны человечество (?!) давно уже не возражает(?!)", щадить солдат, дескать, не нужно, а преступников - обязательно. "Ничего, кроме брезгливости и недоумения, подобное лицемерие (?!) вызвать не может... Отмените сначала войны, граждане сверхгуманисты!"
О, Господи! Какая связь? Все равно, что сказать: как не стыдно спорить об абортах, пока не побежден спид! Кто может сегодня "отменить" войны? А отменить смертную казнь сегодня - в наших силах. Спросил бы я господина Чулаки: согласен ли он лично привести в исполнение смертный приговор? Или все-таки он захочет поручить это другому? Другой - не такой человек, как наш писатель?
Зря Чулаки ссылается на православную церковь, которая признает (по катехизису митрополита Филарета) "два вида дозволенного государственного убийства - казнь преступника и уничтожение врага на войне". По-моему, верующий не может заранее соглашаться ни с каким видом убийства. Мог бы Иисус убить? Если жизнь такова, что кровь все-таки проливается, то не потому, что это "дозволено". Как только мы "освобождаем" совесть человека от извечного конфликта между действительностью и идеалом веры, он становится профессиональным убийцей и орудием убийства. Поэтому христианскую заповедь "не убий" следует понимать буквально. Любое нарушение заповеди подлежит суду совести верующего. Суд ведь не исключает оправдания - он только никогда не оправдывает заранее!
Преступник убивает, но мы-то не должны ему уподобляться. Вопрос в том - как пожизненное заключение сделать действительно пожизненным. Но это уже следующий вопрос.

МИХАИЛ АРДОВ И СВОБОДА

В том же номере "Литгазеты" интервью с протоиреем М. Ардовым. Полагаю, в нем сказались наши особые трактовки православия:
"Никакой свободы христианство никогда никому не давало. Это не христианские ценности - права и свободы человека. У нас есть только одно право(?!): выбирать между грехом и праведностью, между Богом и сатаной. Мы все призваны к смирению и послушанию... Демократия на самом деле - всего лишь власть денег".
Да, конечно, существуют и должны существовать два полюса: государственный и религиозный; мирской, житейский и духовный, идеальный. Но что-то в интонации М.Ардова меня раздражает. Может, потому что напоминает пресловутую фразу "партия отняла у нас только одно право: право писать плохо". А уж "разоблачение" демократии и вовсе отдает ретроградством. Гнев и обличение. Ни слова о любви и добре. Более того, опять паранойя: Дескать, Россия тринадцатого года "так пошла в гору, что испугала весь (?!) прочий мир, Отчего, кстати сказать, и нужно было свалить российскую империю и превратить нашу страну в ничтожество. Именно в порядке общей конкуренции".
Получается, что "весь прочий мир" так перепугался, что через год затеял мировую войну только для того, чтобы свалить преуспевающую Россию...
Чем не зюгановско-прохановская схема? Россия и весь остальной враждебный мир. Заговор против первой страны социализма (вчера), заговор против оплота православия (сегодня)...

ОПРЕДЕЛЕНИЕ НЕУДАЧНИКА

Вспомнил: когда-то еще в школе я с удивлением заметил, что можно доказать обязательное существование неудачника (или везунчика). Например, все жители земли бросают игральную кость. Примерно 1/6 выбрасывает шестерку. Эти люди считаются выигравшими, остальные продолжают - опять 1/6 выбрасывает шестерку и т.д. В конце концов обнаружится неудачник, последний, который никак не мог выбросить шестерку! Можно и наоборот - выделить человека, который все время выбрасывает шестерку. Следовательно при больших числах невероятность все более вероятна.

СОЛЖЕНИЦЫН И БРОДСКИЙ

2 июня 2000.
В последней "Литературке" случайно сошлись материалы о 60-летии Иосифа Бродского и целая полоса новых стихов Андрея Вознесенского. Какой контраст! Вознесенский выглядит игриво рядом с глубокими соображениями Самуила Лурье о художественном мире Бродского. Кстати, при этом лишний раз становится ясно, почему Солженицын не видит своеобразия мира Бродского: совсем другое поколение, совершенно другое мировосприятие. Историко-политическая система Солженицына несовместима с вселенско-философской системой Бродского, где, по слову Лурье "небытие определяет сознание". Бродский действительно - новая страница русской поэзии и по форме и по духу. Прямой антипод Маяковскому: вместо самоценности слова, выделенного лесенкой, вместо четкого ритма, эффектной рифмы - словесный поток, прибой, "теневая" рифма, камланье. Вместо южного трагического романтизма, революционности - усталость северного гения, "скорбное бесчувствие". Солженицыну это все также чуждо, как "проклятые" поэты Льву Толстому. Поэтому критика Толстого и Солженицына верна с точки зрения их систем, то-есть неверна по сути (в метасистеме).
К слову. У Солженицына, кажется, говорится и о пустоте Бродского. Синявский толковал о пустоте у Пушкина, Белый - о пустоте у Блока...
И еще одна фраза Лурье заставила призадуматься: Бродский "своей жизнью являл пример правильного литературного поведения..." Свойство сильного таланта, сильной личности. Тут и Бродский и Солженицын "близнецы-братья". Что до меня, грешного, то я вел себя "неправильно". А, может быть, все-таки для себя правильно: интуитивно чувствовал, что возможности мои невелики и надо их сохранить, дожидаясь часа, чтобы их реализовать.

ПОЛЬША

С 25 по 28 мая был в Польше, через несколько дней еду в Румынию, так сошлось.
Варшаву увидел через 15 лет. Та же, что была, если не считать нескольких небоскребов новейшей марки...
У выхода из телецентра, где я давал интервью, меня ждала маленькая женщина, которую я не сразу узнал - Халина Ласота, с ней я тридцать лет назад танцевал в Брашове. Написалось тогда:

Пора. Идет рассвет.
А нам по сорок лет.
Танцуем вальс последний
последней ночью летней...

В Старом Мясте преспокойно прыгает сорока. Монах иезуитского ордена в черном балахоне, черном капюшоне без прорези для глаз собирает подаяние - у ног тарелочка. Когда бросают мелочь - раздается тихий звоночек, когда взнос покрупней - откликается колокольчик погромче (монах видит полоску земли у ног, где тарелочка!)
На университетской конференции я говорил о кризисе поэзии, не привыкать стать ( по телевидению - только о политике и, в частности, о Шолохове). Но самое приятное - имение артиста Войтека Семьона в Петрикозе под Варшавой. Райское место. Особняк, пруды, светло и ярко-красочно, как на открытке. Богатая, с большим вкусом подобранная музейная коллекция искусства - от народного до современного. Сам Войтек низкорослый живчик, опереточный поляк. Под стеклом - сахарная попка его любимой ученицы (шутит - пришлось убрать под стекло, чтобы не вылизали). Концерт Шопена, изысканное угощение, импровизированные выступления (я выступал дважды - вначале с речью, потом со стихами).
Среди гостей - молоденькая девушка, лет на двадцать с хвостиком, в красном костюме - жакетка с шароварами, славная мордашка, кудряшки ниже плеч. Говорит по-русски. Оказывается - из под Донецка, скрипачка. Оксана. Спрашиваю:
- Что здесь делаешь?
- Гуляю. Уже второй месяц в Польше, думаю перебраться в Германию...
Выступала с Юреком - тоже типичным поляком, хоть и совсем непохожим на Войтека: высокий, удалой, усы, как у киношного шляхтича. Шансонье. Работал в Париже, легко чешет на разных языках, в том числе и на русском. Много пел под гитару, Оксанка подхватывала, личико во время игры становилось упоенным. Ангелочек да и только. Сыграла отдельно какой-то фрагмент из классики, потом на гитаре что-то лихое, кабацкое - и мордашка с прищуром приобрела шальное, залихватское выражение.
После выступления еще поговорили, Юрека видит во второй раз, играет по ресторанам, нет крыши ("я завтра уезжаю" - грустно сказал я), скучает по русской речи, но дома не в силах выдержать больше двух недель ("разве можно в такой стране жить?"). Училась в Мурманске, побывала уже в Финляндии, Швеции. Я поцеловал ее на прощание, охотно ответила. Такая теплая, добрая. Защемило - позавидовал (другой мир, свобода и молодость) и пожалел (что с ней будет?)...

СЕРДЕЧНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

Мое сердечное притяжение к Польше началось с дружбы и влюбленности. Было это 50 лет тому назад, когда я учился в Литературном институте в Москве. Там я подружился с польским поэтом Рышардом Данецким из Познани, а влюбился в Алицию Жуковскую, которой тогда было 19 лет и она произвела фурор в Москве. Она была красивая, яркая, дерзкая. Ей посвятил 16 стихотворений известный поэт Илья Сельвинский (эти стихи, пожалуй, лучшие в его любовной лирике!), о ней вспоминал потом Владимир Солоухин (рассказ "Встреча") и я, грешный (в моей повести "Пять точек на карте" с нее списана одна из героинь - Зося).
Она, надо добавить, еще до того, как я о ней написал в повести "Пять точек на карте", первой сделала дружеский жест - организовала перевод цикла моих лирических стихотворений и напечатала их в "Zeszyty Repertuarove", № 9, Warszawa 1960 (Редактор и составитель Алицья Жуковска). Речь идет о переводах, осуществленных известным польским поэтом Влодимежом Слободником (я потом с ним познакомился).
Отсюда и пошла (что совсем не удивительно) моя любовь к польскому языку, к польской литературе.
Уже в институте я начал переводить стихи Рышарда Данецкого, потом вместе с ним мы выпустили для студентов пресловутый рукописный журнал "Март".
Впервые я увидел Польшу в 1963 году, был в Варшаве, Кракове, в Татрах, Ченстохове, Освенциме, Лодзи... Тогда и в последующие поездки в Польшу у меня образовался сердечный круг друзей и знакомых.
Мои стихи переводили Влодимеж Слободник, Рышард Данецки, Игор Сикерицки, мой роман "Лиманские истории" в переводе Ежи Паньского был выпущен издательством "Чытельник" в 1975 году...
Меня привлекает своеобразие польской поэзии, ее трагическая нота, преисполненная гордости и достоинства, порой с оттенком фатальности, но зато лишенная сентиментализма - это отличает польскую поэзию, например, от армянской или румынской, где (особенно в фольклоре) много жалоб и слез.
Не так давно я перевел ряд стихотворений польского поэта Казимежа Свегоцкого, художника, удачно сочетающего непосредственное лирическое чувство с напряженным философским поиском..

РУМЫНИЯ

6-ого июня вечером я отравился в Бухарест. Три дня провели в Нептуне, я после четырехлетней разлуки увидел море, загорал между заседаниями и даже окунулся в воду, несмотря на сильные волны. Сербский переводчик чуть не утонул - течение стало его уносить. Он подавал голос, звал на помощь, но люди на берегу тупо следили за ним, окаменев от беспомощности. Жена тоже стояла и смотрела... Нашелся, слава Богу, паренек, который на лодке догнал серба и вернул на берег. За обедом я посочувствовал сербу, он ответил, что был спокоен, лежал на спине - рано или поздно спасут. А бороться с волнами не было смысла, выбившись из сил, утонул бы...
13-ого отправились в Ботошань на родину Эминеску. В Ипотештах я был награжден медалью "150 лет со дня рождения Эминеску".
...В автобусе часа через два изнурительной езды вдруг резко запахло сигаретным дымом. Оказывается закурил француз, переводчик, человек надутый и самодовольный. Его выбранили, он молча погасил сигарету, но спустя минуту опять закурил. Тут уж на него напустились, как следует. Он таращил глаза и продолжал курить. Кто-то сказал, что у него заскок, шизофренический криз. Его оставили в покое. В тягостном напряжении мы продолжали свой путь. Пошел дождь, похолодало. У какой-то захудалой деревушки француз вдруг попросил остановить автобус, взял свой чемодан и вышел. Сопровождающий из Министерства культуры кинулся за ним и вернулся: дескать, француз знает эти места и хочет здесь остаться. Мы ему: нельзя его оставлять, он не в себе. А француз между тем свернул куда-то за угол и исчез. Нашли его в доме у одного цыгана, он нервно курил сигарету одну за другой и настаивал, чтобы оставили его в покое. Между тем цыган послал дочку к автобусу: заберите, мол, вашего типа, он глотает какие-то таблетки, я не хочу, чтобы он у меня помер, я иду за топором - выгоню!
К счастью, у француза кончились сигареты, его убедили идти к автобусу, где сигареты найдутся. Между тем, созвонились по мобильнику с ближайшим городом и вызвали "скорую помощь". Через полчаса сдали "курильщика" врачам... Перед отъездом я видел его в Бухаресте, он выглядел, как ни в чем не бывало.
В Бухаресте после всех мероприятий оставался всего один день.Успел еще утром выступить в Доме писателей, пришла Аура Кристи - наконец, я с ней познакомился ( молодая, талантливая, я перевел и опубликовал ее поэмку в "Иностранной литературе"). Любопытно, что в стихах она вызывающая, дерзкая, а в жизни миловидная, мягкая... Конечно, увиделся со своими литинститутскими однакашниками. Алексадру Симион пишет роман о годах проведенных в Москве. Говорит, теперь понимаю всю сложность и драматизм тех лет, но мы были молоды и счастливы. Я так и пишу, никому это сейчас не нужно, но это правда...

МИХАЙ ЭМИНЕСКУ И ФИЛОСОФИЯ

Надо бы ознакомить русского читателя с философскими заметками Эминеску. Он проявил себя незаурядной личностью в самых разных сферах знаний - как универсальный человек, нормальный гений. Его общие тетради были изданы под названием "Fragmentarium", я уже ссылался на них. Переведу еще несколько отрывков (3-ий том, стр.901):
"Гераклит говорит, что человек не может дважды ступить в ту же реку. Поскольку идеи, содержащие игру с бесконечностью времени и пространства, восходят к антиномии, то и противоположное истинно. То-есть, напротив, та же река отражает в бестревожной своей глубине те же тенистые леса, то же небо. Лишь материя - сей неутомимый Агасфер форм - всегда иная, формы же настолько неизменны, что в вечно бегущих водах видишь свой облик неподвижным, на том же месте. Река времен с виду течет; сумма жизней и возможных форм сосуществует в вечном настоящем".
(стр. 903):
"В середине солнца находится атом, вокруг которого выкриста- ллизовалось солнечное тело - тот атом по своему положению является сердцем нашей планетной системы - понятно, что и другой мог занять его место, когда бы именно этот не был тем, кто отмечен не собственной сутью, а позицией, которую он занимает; в центре человеческого организма такой же атом, вокруг которого кристаллизуется физиологическое самоощущение, внутреннее чувствование, сознание, плотские и духовные функции: душа; в середине целого мироздания находится атом, общая математическая точка сосредоточения всех сил вселенной, точка, благодаря существованию и положению которой все силы суть единый организм: Бог. Таким образом Бог в мире - как атомная душа в человеке".
Я бы добавил (если уж продолжать геометрические аналогии), что Бог и центр мира, и окружность, обнимающая мироздание. Все в мире едино и - дискретно! Все взаимосвязанно и при этом нельзя требовать обязательной обратной связи в каждом отдельном случае.
Кстати, мысль о том, что в центре тяжести оказывается вовсе не самая "лучшая" из точек объекта, хороша для типологии правителя. Центроположенность он принимает за собственную мощь.
Но вернусь к фразе Эминеску о том, что Бог есть центральная математическая точка вселенной. Внешне близкое к этому (разумеется, совершенно самостоятельно!) высказывает и Фазиль Искандер. В "Понемногу о многом" ("Новый мир" № 10, 2000) он пишет:
"Вселенная бесконечна, значит, каждая ее точка может быть центром. Если бы все человечество выбрало бы одну точку во вселенной и стало считать эту точку Богом, исчисляя всю свою жизнь именно от этой точки, исчисление оказалось бы правильным, независимо от условности этой точки".
Мысль знаменательная по перекличке с Эминеску, но куда более бедная по сути. Искандер мыслит вселенную как геометрически бесконечное пространство, где каждая точка равноправна. Но это не так, это чистая абстракция.. Можно ли "точку" поместить внутрь атома? К тому же вселенная принципиально иерархична. Я бы скорей сказал, что Бог - как небо, которое обнимает Землю со всех сторон. То-есть мир - точка внутри божественного шара...

ФУТУРОЛОГ?

Читаю А.В.Носикова "Апокалипсис ноосферы", весьма наукообразно, многословно, но оригинальные мысли налицо. Например, религиозная фаза миропознания как тезис, атеистическая - как антитезис. Грядет синтез. Или - рынок - как тезис, план как антитезис. Наступает синтез, конвергенция, "социалистический капитализм". ХХ-ый век как кульминация катастроф... Слабое место книги - происхождение жизни, попытка все объяснить, несмотря на признание непознаваемого. Хорош вывод: "Мир взаимодополнителен: духовно-материален, рационально-иррационален, эволюция жизни и человеческого сознания происходит для того, чтобы выполнить цикличность Эволюции Вселенной и обеспечить свое бессмертие при неизбежной смертности".

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ "ИСТИНЫ"

Параллельно существуют книги разного рода: в одних сообщается множество фактов о похищении людей инопланетянами, НЛО. В других - об уголовных преступлениях, в том числе связанных и с исчезновением жертв. В третьих - о нахождении исчезнувших, благодаря экстрасенсам. Эти "жанры" никогда не пересекаются. Никому в голову не приходит написать детективное произведение, где в уголовное расследование вмешиваются пришельцы и ясновидцы! Три "реальности" блюдут свои правила игры... Обыкновенная "уголовная" реальность не допускает и мысли о каких-либо "виртуальных" версиях. И правильно делает.
И еще. Для болельщиков трансляция футбольного матча в прямом эфире и по записи - две большие разницы. Почему-то все успехи экстрасенсов подаются исключительно "в записи", то-есть постфактум. Не знаю ни одного случая, когда бы сообщалось, что на днях (прямой эфир!) пропали или похищены такие-то лица, а потом (опять же прямой эфир!) - что благодаря экстрасенсам установили их местонахождение!
Тем не менее, оказывается, всё "по науке". Вот, например, что рассказывает Флорин Георгицэ в книге "Феномен Валентины" о Валентине, слепой ясновидице из Ясс: "...не могут существовать во всем народонаселении нашей планеты два человека с той же вибрацией; поэтому, если ей дают фотографию или предмет, принадлежащий определенному лицу, она может его обнаружить, где бы он ни был!"
Не успел я это перепечатать, как случилась беда - погибла субмарина "Курск". В сегодняшних "Известиях" (23 августа) читаю:
"В эти дни трагедии в Баренцевом море многие люди обращались за помощью к экстрасенсам, ясновидцам: скажите же, живы ли моряки в лодке?"
Не сказали.
Андрей Ли, редактор журнала "Парапсихология и психофизика" в интервью "Феномены, где вы?" на вопрос "За почти пятнадцать лет изучения феноменов вы... видели уникума, который творит непостижимое для науки?" отвечает:
- К сожалению, нет.

КТО ЗНАЛ ОЛЕШУ

Анна Вальцева рассказывает: в свое время она отдыхала в Голицыне, где был и Олеша. Однажды в столовой он подсел к ней и попросил:
- Дайте мне три рубля. На водку. Я вам подарю за это тридцать метафор.
- Не нужны мне метафоры...
- Но это метафоры от Олеши!
- У меня свои есть.
Соседка по столу кашляет, сильно простужена. Говорит:
- Вот вам три рубля. Но вы мне дадите немножко водки. Для компресса.
- С радостью!
Получив деньги, Олеша исчезает. Появляется только на третий день. Садится за стол, как ни в чем не бывало. Огорченная соседка, давясь от кашля, смотрит на него с немым укором.
Олеша вдруг спохватывается. Лезет в боковой кармашек сорочки:
- Вот, пожалуйста, ваш аспирин!
...Я увидел его в Малеевке, кажется, в 1951 году. Пожилой человек невысокого роста с осыпанными перхотью плечами пиджака. Каюсь, я о нем и не слышал. Говорили, что он в двадцатых годах написал отличную повесть. Я спросил о нем мужа Стрешневой, с которым часто прогуливался по лесу, он охотно откликнулся:
- Я его хорошо знаю. - помолчал и добавил, - Никто его так не знает!
- Да?
- Я его оперировал, все кишочки его промыл, прополоскал...
Муж Стрешневой был хирург. Я, слегка опешив, спросил:
- А как писатель?
- Олеша? Понятия не имею. Он же давно не пишет....

ЧТО ОТРУБИЛИ

Мой сын в детстве как-то спросил:
- Почему говорят "ему отрубили голову"? Надо - "ему отрубили тело"!
Вполне философский вопрос. У инвалида без рук, без ног "я" не убавлено. Целостность - понятие качественное, а не количественное. В момент естественной смерти тело остается в целости и сохранности, но где человек-то?
Атом можно расщепить, человеческое "я" - невозможно. Когда говорят о раздвоении личности, разумеют перемежение сознаний - то одно "я", то другое - но каждое все-таки неделимо. Поэтому клонирование человека никакого отношения не имеет к бессмертию, сохранению или умножению данной персоны. Личность остается уникальной и центроположенной. Ее несокрушимая целостность как бы противоречит смертности, уничтожаемости. Но неделимость каждого "я" отражает неделимость Вселенной, которая существует только как целое. Вселенная же неуничтожима.
Значит, смерть и есть, но ее и нету...

В УПОР НЕ ВИДЯТ

В книге "Что было, то было"(1998 г.) Николай Старшинов пишет с удивлением:
"...почему некоторые стихи наших известных поэтов, далеко не совершенные, печатаются во всех антологиях, выдаются за классику? "
Старшинов, гордясь своей смелостью - дело было в советское время!- продолжает:
"И в своем выступлении , как один из примеров этого, я привел стихотворение Веры Инбер "Пять ночей и дней", посвященное похоронам Ленина. Процитировав его первую строфу:

И прежде, чем укрыть в могиле
Навеки от живых людей,
В Колонном зале положили
Его на пять ночей и дней...

- я сказал, что она носит чисто информационный характер и не вызывает никаких эмоций".
Поразительно! Старшинов и через десятки лет в упор не видит нелепицы: разве Ленина похоронили(!) через пять суток - укрыли в могиле(!) навеки(!) от живых людей? Вот так "информационный характер"!
Апробированность этих "стихов" была столь привычной, что привела к автоматической слепоте всех составителей, включая цензоров.
Не напоминает ли это всеобщую "некритичность" к тексту песни "Мы смело в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это". Вот так утверждение! Кто же останется после борьбы "за это"?
Привычка отупляет слух и зрение. Спроси кого-нибудь: можно ли, переименовав Ленинград обратно в Санкт-Петербург, оставить область - Ленинградской? Спроси: можно ли антикоммунистическую газету печатать под названием "Московский комсомолец"? Однако никто уже не реагирует на явный абсурд.

ЧТО ПОМНИТ ЖЕНЩИНА

Случайно раскрыл книгу Отто Вейнингера на странице, где он пишет, что "прошлое женщины не есть нечто цельное и беспрерывное, а лишь сцепление отдельных точек" и что "Ж" (по Вейнингеру - стопроцентная женщина) наряду с более важными вещами помнит "о цветах, полученных ею, о форме и числе букетов, о стихотворении (как она воображает), написанном в честь ее, но с особенной ясностью ( это настолько же изумительно насколько и возбуждает презрение), о каждом, без исключения, комплименте, который она выслушала в своей жизни. Это все, что настоящая женщина помнит из своей жизни" (стр.265)
И сразу же всплыло в памяти, прочитанное накануне стихотворение Ирины Одоевцевой:

- В этом мире любила ли что-нибудь ты?
- Ты, должно быть, смеешься! Конечно, любила.
Что? Постой. Дай подумать! Духи и цветы,
И еще зеркала... Остальное забыла.

Подтверждение тезиса? И да, и нет. Правда, выраженная поэтически, оказалась глубже и человечней. Печальней и драматичней. И не возбуждает никакого "презрения".
Ирина Одоевцова выстрадала итог, дожив до глубокой старости, а бедный Отто погиб примерно в лермонтовском возрасте (его пассаж не сдобрен ли печоринской желчностью?)

ИЗЕТ САРАЙЛИЧ

Познакомился с ним в 1968 году на Пушкинском празднике, вместе ездили - Новогород-Псков-Михайловское... Взаимная симпатия. Потом встречались неоднократно. Во время Стружских вечеров как-то мне сказал:
- Я сейчас пишу мало, стихотворений десять в год. Хороших. Но печатаю только восемь, а два откладываю впрок на тот случай, когда состарюсь или вдруг иссякну. Вот тогда опубликую, и все скажут "смотри-ка, есть у него еще хватка"!
Говаривали, что его потом исключили из партии. После распада Югославии о нем не слышал. Недавно сказали - умер... Серьезный и легкомысленный, полный жизни, широкой души человек. Короче: был поэт. Настоящий.

О ЛЮБВИ

В деле продолжения рода человек ничем не отличается от животного. Но человечество продолжается не только количественно (как животные), а и качественно - производит гениев, пророков. Потому у нас кроме полового влечения еще имеется нечто особенное - любовь! Над продолжением рода возвышается духовный смысл любви. Новая координата жизни в животном мире.

ЛЕВ ТОЛСТОЙ. ПАМЯТЬ, ЛЮБОВЬ, БРАК

Л. Толстой в "Дневнике" 1910 года неоднократно отмечает, что потерял память прошлого, ничего не помнит, даже своих писаний, и что это дает ему радость жить настоящим. Отчасти это подтверждается и моим личным опытом. "Отчасти" не только потому, что я еще не достиг его преклонного возраста, а потому что все-таки память о важном сохраняется (при всех изменениях в количестве и качестве). Недаром Толстой 20 августа в "Дневнике для одного себя" пишет:
"Нынче думал, вспоминая свою женитьбу, что это было что-то роковое. Я никогда даже не был влюблен. А не мог не жениться."
Как помнит? Софья Андреевна, споря, в этом месте приписала:
"В старых дневниках того времени написано: "влюблен, как никогда. Я застрелюсь, если она мне откажет".
На самом деле все было сложней, да и цитирует С.А. неточно (наверное, запомнила так, как ей хотелось). Толстой писал 12 сентября 1862 года:
"Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Я сумасшедший, я застрелюсь, если это так продолжится." Речь шла не об отказе, а о том, что надо решиться, надо кончать с невыносимой неопределенностью. Он чуть ли не заставлял себя сделать предложение (боялся собственной нерешительности!). Недаром он на следующий день повторяет:
"Завтра пойду, как встану, и все скажу или застрелюсь." И далее: "Не сказал, но сказал, что есть, что сказать"(15 сентября) и наконец:
"Сказал. Она - да."(16 сентября).

28 августа 1910 г. Толстой записывает о С.А.:
"Не любовь, а требование любви, близкое к ненависти и переходящее в ненависть".

Л.ТОЛСТОЙ О БОГЕ И ЛЮДЯХ

Он отмечает в "Записной книжке №1":
"Любовь. Бог, живущий в людях, разделен телами людскими". Подобная мысль приходила и мне в голову (лик Господа - пусть в несовершенных отражениях, по крупице - в миллионах человеческих лиц: мы же созданы по Его образу и подобию! Бог отражается в океане жизней, видит себя). Недавно встретил близкое и углублено продолженное в "Записках гадкого утенка" Г.Померанца (Бог обрадован или обижен в каждом человеке).

Л. ТОЛСТОЙ И ТРУД

"Труд так же мало может быть добродетелью, как питание". Труд бывает "нравственно анестезирующим средством вроде курения или вина, для скрывания от себя неправильности и порочности своей жизни". Толстой клонит к тому, что идеал - это праведник, отшельник, святой.
Труд - опиум для народа?! А медитирующий бездельник не сродни ли
наркоману? Крайности есть крайности. А люди живут не по крайностям. Отец Сергий всегда должен оставаться исключением, а не правилом!

Толстой идет к истине путем "снятия покровов", наслоений, всяких мифов, мнимостей, лжи. Но слишком далеко заходит. Он, например, "разоблачает" балет. А искусство - тоже правда, это он знал лучше других. Разоблачать красавицу, докапываясь до " истины" черепа? Похоже на умервщление...
Еще Л.Толстой: "Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения - дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно-малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории".
Получается, что Л.Н. принимает за бесконечно-малые просто крайне малые, частички, кванты, а не бесконечно уменьшающиеся величины, стремящиеся (пусть с разной "скоростью") к нулю! Увы, законы истории не выводятся из суммы человеческих "квантов". Тут куда более хитрый коктейль отношений...

И. О. СТАЛИНА

Михаил Геловани играл сумасшедшего, убийцу, предателя, потом (странное сближение!) самого Сталина и уже никого больше. Года через два после смерти вождя, когда Геловани приехал в Москву, над ним подшутили киношники - дескать, хорошо, что ты объявился, тебя как раз ищут. Сталин стал портиться в Мавзолее, срочно на несколько дней нужна замена.. Геловани отмахивался, смеялся, но на всякий случай исчез из Москвы...
Умер вскоре после разоблачения "культа личности" - в день рождения Сталина - 21 декабря 1956...

ТРУСОСТЬ-СМЕЛОСТЬ

Мы были студентами, кажется, еще первокурсниками. Я и мой друг, Адик
решили разом бросить курить. Сказано - сделано. Я креплюсь уже третий день, вдруг на улице вижу идущего навстречу Адика, он, заметив меня, как-то неловко заводит руку за спину, а из-за плеча тонкой струйкой - предательский дымок...
Я вскидываю брови, он тут же открыто сует папиросу в рот и с удовольствием делает затяжку.
- Ты что, сломался? - изумляюсь я.
- Нет, это ты трус, - нахально выпаливает он мне в лицо. - Боишься нарушить... А я не боюсь! Вот.

Но были случаи и посерьезней. Я уже упоминал, что после того, как меня на собрании исключили из комсомола за журнал "Март", я зашел к Фатееву, тогдашнему директору Литинститута.
- Ты дурак, - сказал Петр Степанович. - Надо каяться. Со слезой! А ты упорно и нудно оправдываешься. Надо от всего сердца, гневно осудить всю компанию, с которой ты затеял этот подпольный журнал. Данецкого, Карпова...
- Но это мои друзья...
- Вот и имей смелость отмежеваться. Вот где настоящая смелость!
...Я предпочел отдуваться за себя. Когда отгрохотало, мы, слава Богу, "имели смелость" остаться друзьями.

В АНГЛИИ

Это было лет тридцать назад. В английском средневековом замке с картинной галереей - слепой и безрукий экскурсовод. Бывший военный летчик. Он был сбит над Германией, попал в плен, едва выжил.
Приглашая нас из одного зала в другой, он уверенно говорил:
- Посмотрите налево. Это Дега. Обратите внимание на следующую деталь...
Всё выучил наизусть, ни разу ни одной картины не видя.
Совали ему монеты в карман...

В Лондоне одна из экскурсий была на монетный двор. Я с живым интересом (как нумизмат-любитель!) наблюдал за работой станков, бесперебойно чеканящих сверкающие монетки. Станки были со счетчиками, продукция порциями ссыпалась в прозрачные мешочки, которые тут же механически заваривались и пломбировались. Чеканили монетки для разных экзотических стран. Я по-детски надеялся, что дадут что-нибудь на память...
А по взрослой выучке, так сказать, профессионально подумал, что вот - рабочие делают деньги. Целыми днями буквально делают деньги, но не для себя. Можно написать стихи.
Маяковский об этом сочинил бы звонкие революционные строки. Но я почему-то не написал. Как не написал и на другую, тогда же "запланированную" тему: вот я, дескать, опять встретился с капиталистическим миром, в детстве меня (в Бухаресте, скажем), могли толкнуть, унизить (бессарабец, второй сорт), а теперь, благодаря великой революционной державе, которую я представляю, меня в Лондоне обслуживают, даже мой чемодан подносит молодой князь, выходец из рода Волконских...
Что же помешало "обыграть" эти темы? Время, конечно, изменилось. И вдобавок я не мог не чувствовать наигрыша: рабочие на монетном дворе выглядели вполне довольными и сытыми, а меня в детстве никто пинать не собирался за то, что я бессарабец. От Бухареста же, впервые увиденного в 1943 году, у меня остались самые приятные воспоминания...
Зато написал о музее восковых фигур мадам Тюссо - не без аллюзий, свойственных шестидесятым годам (врезались в память Сталин и Гитлер, поставленные друг против друга в переходе между двумя залами).

РАЗВИЛКИ И РЕЛЬСЫ

Когда история делается у тебя на глазах, она выглядит постоянной проблемой выбора, как для того витязя, который на развилке дорог: - пойдешь направо - будет то-то, пойдешь налево - то-то...и т.д . Мучительные вопросы, альтернативы будущего... Так выглядит процесс изнутри себя самого. А извне - когда он - уже история, тогда кажется, будто события шли, как поезд - по проложенным рельсам!

МИР НЕ СОСТАВЛЕН

Из точек ничего не составишь, линия не может состоять из точек, лишенных протяженности, точку "ставим" мы или "видим" ее на пересечении линий. Так и из элементарных частиц ничего не составишь, любая система состоит не из частиц, а содержит их в себе. Она - нечто качественно другое, большее, к частицам не сводимое. Яблоко состоит из атомов, но атомы - не яблоко. Разобрать фрукт на атомы - теоретически можно, а собрать - нельзя!
Та же ошибка (начинание с нуля, умозрительное составление) совершается и при определении относительности движения. Дескать, когда имеется одно тело в пространстве, нельзя обнаружить движение. Когда вводится второе и т.д. В итоге получается относительность движений якобы нашего физического мира. Но это не наш мир, а придуманный, абстрактный.
Наш мир сущностно состоит из систем. Внутри каждой движение абсолютно, как у колесиков в часах, пусть сами часы совершают еще какие угодно движения вместе с рукой, - это не влияет на работу механизма, на движения колесиков (удары - особ статья!). Не путать реальное движение с умозрительным (относительным).

ФОТОГРАФИЯ

Мое фото тридцатилетней давности. Старый друг говорит:
- Узнаю, как же, как же! Ты почти не изменился.
А недавний знакомый говорит, глядя на тот же снимок:
- Никогда бы вас не узнал!
Оба правы. Разными глазами смотрят...

ПОЭТ ЛЮБИМЫЙ НЕБЕСАМИ

А. Вульф, говоря о Пушкине, пишет в "Дневнике" от 6 февраля 1830
года: "Слава наших дней, поэт любимый небесами", - как его приветствует Костромской поэт г-жа Готовцева"...
Стихотворение Готовцевой с прозрачным посвящением "А. С. П." было напечатано в "Северных цветах" за 1825 г.
Почему Пушкин это выражение, относящееся к нему самому, переадресовал в "Медном всаднике" графу Хвостову, над которым откровенно потешался?

...Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

ФИЛОСОФЕМЫ

У нашего мозга, как и у планеты, два полюса. Они (правое- левое, рудиментарное- гениальное, низкое- высокое) есть то, что выражает божественное и звериное (Бога и дьявола?) внутри нас. Нижние этажи мозга, подземные, подпольные - унаследованы от пресмыкающихся (не оттуда ли Змий?)

Если Солнце тебя осветило, это не значит, что ты стал ему ближе. Чтобы познать Солнце - соблюдай дистанцию.
- Как Солнце освещает все планеты - так Бог - все религии.
- Но жизнь только на Земле!
- Из этого не следует, что надо "убрать" все остальные планеты!...

Представим себе "черный ящик". Если на "входе" новорожденный, то
на "выходе", где ожидается человек в полноценном возрасте- неизвестность, вопрос. Никто не предскажет заранее каков будет выбор из целого веера вариантов (кем станет). То есть, живой индетерминизм. А если на "выход" смотреть с точки зрения смерти, то конец один, независимо от того кто кем станет: на "входе" просто рождение, на "выходе" просто смерть. То есть, - пустой детерминизм, информация абсолютно равна нулю.
Мы рождаемся не для того, чтобы умереть. Смысл не на этом "выходе", а где-то там, в "черном ящике". (И вне его - ибо "черный ящик" существует не сам по себе, а находится внутри большого "черного ящика", а тот в свою очередь...)

ИИСУС ХРИСТОС - СУПЕРЗВЕЗДА

Оба моих сына стали верующими. Сами, независимо друг от друга и без моей помощи. Саня, наверное, под влиянием Анастасии Ивановны Цветаевой и Светы, своей будущей жены (увы, брак был неудачным, можно сказать - и браком не был!). А Володя... В детстве он рисовал церкви, много, хорошо. Зарисовал чуть ли не все московские храмы. Это, конечно, повлияло на него. А еще в период его увлечения джазом и битлами - рок-опера Вебера "Иисус Христос - суперзвезда". Он ее запомнил наизусть. Превосходная музыка, талантливая постановка. Совершенно свободная, смелая интерпретация Евангельских сюжетов оказалась куда живей и действенней, чем все реалистические "документальные" потуги иных кинорежиссеров. Володя проделал путь от искусства (в том числе современного) к религии. Саня - от близких ему людей... Оба постепенно от догматических крайностей неофитства пришли к более светлой вере.
Нина всегда была стихийно верующей, теперь вера ее усилилась, углубилась, но так и не приняла форму обрядности. Я, конечно, остался свободомыслящим, каким и был, однако сыновья помогли мне открыть в себе потаенный источник религиозной веры, чувство сопричастности вышей силе, внутреннему союзу с ней, согласию с ее волей. Мысль (левое полушарие мозга) и чувство (правое полушарие) во мне - не спор и не дуэт, скорей - диалог, порой молчаливый, основанный, так сказать, на терпимости и взаимном уважении.
Моя жизнь, мое самосознание - несомненный дар, благоволение ко мне. С самого раннего детства я так чувствовал, не изменял этому чувству и оно не изменяло мне. Настойчиво повторяю "чувство", потому что оно не требует доказательств - как боль, как любовь...

МЛАДЕНЕЦ

Шел по Большому Тишинскому переулку задумавшись, то есть ничего не видя, и вдруг вздрогнул: в двух шагах от меня на асфальте в дождевой луже голый младенец - одна ножка вскинута к небу, другая - о, ужас! - валяется отдельно. И хотя тут же сообразил, что это кем-то выброшенная кукла, долго не мог успокоиться...

СКОЛЬКО ЛИЦ У ПИСАТЕЛЯ?

Фейербах пишет: "...мыслитель раздваивается при доказательстве; он сам себе противоречит... Мыслитель лишь постольку диалектик, поскольку он - противник самого себя. Усумниться в себе - высшее искусство и сила"
В таком случае искусство писателя еще выше: у него не два лица, а куда больше, иногда сотни и тысячи ("Война и мир"), в этом его особая сила. Порою "лица" бывают ярче самого автора. Наиболее мощное в творчестве Достоевского - как раз его "герои", а не те произведения, где он прямо говорит "от себя" (например, "Дневник писателя")...
Взаимоотношения писателя с собственным замыслом примерно таковы, как у шахматиста, играющего с самим собой: постепенно партия выходит за рамки его воли, толкает из стороны в сторону, тянет за собой (если "играющий" не лукавит и не начинает подыгрывать одному из "партнеров")...

Ходасевич, узнав о смерти Брюсова, первым делом подумал, что речь идет о самоубийстве. Это меня удивило, я полагал, что Брюсов как раз из тех крепких мужиков, которым никогда в голову такое не придет. Однако в книге "Неизданный Брюсов" я наткнулся на строки, написанные им еще в 19-ом году:

Соблазн - последний срок ускорить -
Порой в мечтах неодолим.

(в последующих публикациях он заменил "ускорить" на "исчислить"!)

Вспомнился Ф. Сологуб с его дурацким тезисом:
"Пушкин предал дело поэзии, ибо настоящий поэт должен сказать жизни "нет", а Пушкин сказал "да".
Сологуб мне чужд, потому мало интересен. Но я думаю о странной породе, к которой он принадлежит. Я, конечно, присягаю Пушкину. Об этом еще раз вспомнил, читая новые стихи Г. Русакова (а потом, беседуя с ним). Настоящий сильный поэт, пусть однотонный. Но он явно не в пушкинской традиции. Он жрец поэзии, предан только трагической высокой ноте.
Страшновато, что не прерывается традиция трагической гибели. Взять хотя бы недавнюю вспышку таланта Бориса Рыжего. "Погадай мне, цыганка, на медный грош, растолкуй, отчего умру. Отвечает цыганка, мол, ты умрешь, не живут такие в миру". Можно было хвалить - здорово! - пока не повесился. Теперь - оторопь берет. И откуда такое отчаяние: "Рожей - в грязь, и чтоб не поднимали больше никогда". В этом же возрасте недавно погибла и Ника Турбина. ("Я, как сломанная кукла"). Скорей всего - самоубийство...Лет семнадцать назад умер как бродяга на омской улице Аркадий Кутилов. В его стихах тоже фигурировала эта злополучная "грязь": "Меня убили. Мозг втоптали в грязь. И вот я стал обыкновенный "жмурик". Моя душа, паскудно матерясь, сидит на мне. Сидит и, падла, курит!" А в начале прошлого века юродствовал Александр Тиняков: "Заползу я, как собака, в угол грязный и глухой и под занавесью мрака порешу я там с собой... Покурю, и на пол сплюну, и - сдержав веселый крик, - в петлю голову я всуну, синий высуну язык". Интересно, как к нему относился Сологуб.

ОТ КАГАНОВИЧА ДО ДЕМЬЯНА БЕДНОГО

Феликс Чуев приводит потрясающие слова старика Кагановича - так сказать, итог его жизненного опыта: "У нас социализм останется. Но при этом надо не болтать, а надо действовать. И не дать интеллигенции овладеть народом. ...интеллигент не может быть ведущим для социализма" И его же суждения о Сталине: "Сталин не признавал никаких личных отношений... Для него не существовала любовь, так сказать, к человеку как к человеку. У него была любовь к лицам в политике".
Вот настоящее мракобесие.
А еще подлость "поэта". В авторизованной биографии (Энц. Словарь Гранат том 41) Л. Войтоловский передает слова Демьяна Бедного о его матери:
"Мать, Екатерина Кузьминична, была родом украинская казачка... крутая, жестокая и распутная", она побоями вселила в сына "непреодолимое, навсегда оставшееся в душе, отвращение к матери". "Ефимке едва минуло 4 года... По обыкновению избитый и заплаканный Ефимка, плетясь за матерью, очутился у лавочника Гершки. Забившись в угол, он стал невольным свидетелем бесстыдной сцены, разыгравшейся тут же на мешках...". Екатерина Кузьминична редко бывала дома и с увлечением предавалась попойкам и дракам. Даже пятаки, которые сын зарабатывал чтениям псалтыря по покойникам, она пропивала. Оставляла сына по целым дням без еды "и предавалась бесстыдному разгулу". Описывается явно неправдоподобная сцена. Мальчик случайно увидел "под кроватью дивное зрелище: в деревянное дно кровати было вбито десятка два гвоздей, а к гвоздям на веревочках подвешены - колбаса, рыба, баранки, сахар, несколько бутылок водки, сметана, молоко, - словом целая лавочка". В 12 лет несчастный Ефимка умирал от дифтерита. "Тут же мать - простоволосая, пьяная. Она шьет смертную рубашку и орет во весь голос веселые кабацкие песни" На стоны мальчика отвечала пьяным смехом. Дальше больше. Якобы на смертном одре она призналась, что "муж был убит ею при содействии двух любовников". А что поэт? Читаем: "Уже в годы советской власти, когда сын стал известен на всю Россию, она разыскала его в Кремле, не раз приезжала к нему, получала деньги, подарки, но уезжая, неизменно обворовывала, при чем не стеснялась кричать в Елисаветграде на базаре:
- Вот шапка Демьяна Бедного, за три карбованца."
Не собираюсь гадать, какова здесь доля правды, но сын (да еще смеющий называть себя поэтом!) ни в коем случае не должен был это обнародовать, смакуя подробности. Гнусно.

Подумал, что люди 19-ого века измучили и замучили двадцатый век (Ленин, Гитлер, Сталин, Мао и т.п.). Только мои ровесники, родившиеся в начале тридцатых годов, выправили век ( в России - Горбачев, Ельцин, я уже не говорю о Гагарине и звонких поэтах моего поколения ). Теперь время родившихся в середине прошлого века (Путин), мне это поколение по менталитету гораздо понятнее и ближе, чем поколение конца 19-ого века.

Читал ли Блок "Товарища" Есенина (опубликован до написания "Двенадцати")? Там "пал сраженный пулей младенец Иисус" (у Блока напротив - "и от пули невредим"!)

В Пен-клубе встреча с Ефремом Баухом. Помню его еще кишиневским студентом, молодым поэтом. Теперь он известный прозаик, возглавляет союз писателей в Израиле. Хорошо сказал, что от египтян остались большие камни (пирамиды), а от древних евреев - большое Слово (Библия).

В эволюции органы человеческого организма не изменились. Кроме мозга!
Мозг может вспыхнуть гениальностью, а печень, например, осталась той же, что у свиньи.

Изгнание из рая - метафора впервые пробудившегося сознания. Добро и Зло, противоречия. Образ и подобие хаоса и гармонии Вселенной. Дьявол - выражение хаоса, разрушительной случайности, катастроф. Бог - творческая закономерность мира.

Русская литература 19-ого века: от "Мертых душ" до "Живого трупа"

Забытые стихи Аркадия Бухова (1889-1937):

Да, было два Наполеона -
Один из книг, гравюр и карт,
Такая важная персона.
Другой был просто Бонапарт.

Один - фигура исполина -
Со страхом смерти незнаком.
Другого била Жосефина
В минуту ссоры башмаком.
(Два Наполеона. 1912)

А. Мицкевич: "Необходимо нечто большее, чем талант, чтобы понять настоящее, нечто большее, чем гений, чтобы предвидеть будущее, а между тем, так просто объяснить минувшее".

М. Лобанов ("Н. современник" №4, 2002, "На передовой", стр.137):
"Начну я с одного потрясшего меня события - лета 1967 года, когда Израиль за несколько дней разгромил Египет... Ужасом повеяло от мысли, что то же самое может случиться и у нас... Это было предупреждение, теперь я вижу, страшного будущего рождавшегося, чему свидетелями мы стали ныне, с наступлением еврейского ига".
Клиника.

6 апреля 1327 г. Петрарка впервые увидел Лауру, но она уже была женой авиньонского рыцаря Уго де Сада! Да, предка того самого маркиза. Перед смертью в тюрьме маркиз увидел во сне Лауру, плакал и называл ее матерью... Кстати, отец маркиза был послом в России...

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

Шестое чувство - это, думаю я, чувство судьбы. Не каждый человек наделен им. Но, уверен я, Пушкин, например, обладал им в полной мере. Он с отроческих лет безошибочно чувствовал историческую судьбу и свое собственное предназначение, соотнесенное с жизнью России. Чувство пути, путеводной звезды, призвания. Внутренний верный компас. Как жаль людей, обделенных этим чувством! Я таких знаю - множество. Одна знакомая признавалась мне, что живет только в настоящем, живет сегодняшним днем, как зеркалом, где ни прошлого, ни будущего. И довольна...
Недавно по телевизору выступал Крыщук, по его рассказам выходило, что у Блока была мания катастрофизма. Даже гибель "Титаника" вызвала у него нечто вроде удовлетворения: дескать, вот, всё подтверждаются... А я бы об этом говорил в совершенно другой интонации. Блок не умещается в психиатрии. Он наделен был чувством надвигающегося гибельного двадцатого века. Это чувство было верным, непреложным и, увы, гибельным для него самого. Мы можем только поражаться предчувствиям великих поэтов.

Недавно в какой-то газете наткнулся на очередную глупость. Некий скульптор "догадался", что "Облако в штанах" - это зад. Дескать, достаточно представить себе, чтобы понять: огромный зад на небе. Дескать, у Маяковского были склонности...
Сам извращенец! Это же не картина, а образ, метафора "безукоризненной нежности". Кто, например, станет зрительно представлять себе выражение "не мужчина, а кисель"?
Кстати, я подумал: название как-то не соответствует самой вещи. Оно просто рекламное, "для раскрутки", говоря по-нынешнему. И действительно, я вспомнил, что Маяковский назвал свою вещь "Тринадцатый апостол", да цензура не пропустила. А он не стал впоследствии восстанавливать - свыкся.

ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Бухарест. Из Союза писателей я выхожу вместе с моим старым другом поэтом Тома Джордже Майореску. Садимся в его машину, но не успеваем отъехать и десяти метров, как он хлопает себя по лбу:
- Вот незадача! Я сменил пиджак, а там остались права! - и тут же от огорчения прет на красный свет.
Свисток. Машина прижимается к борту, Майореску выходит к полицейскому и долго с ним объясняется, горячо жестикулирует.
Проходит минут десять. Я решаю помочь другу - все-таки советский гость, надо уважать. Достаю паспорт, выхожу из машины и слышу:
- Да пойми же ты, - говорит Майореску.- Я торопился на прием, сменил пиджак. Меня вызвал товарищ Теодореску, председатель Союза писателей, он вернулся от товарища Чаушеску и вызвал меня. Я торопился. Понимаешь?
- Платите штраф, сто лей.
- Но я же Майореску. Я был у товарища Теодореску, который был у товарища Чаушеску. Меня все знают. Вот, - Майореску видит, как со стороны Союза писателей к нам приближается поэт Питуц. - Вот, спросите любого прохожего - кто я? Товарищ, подойдите сюда. Скажите этому человеку - кто я.
- Это поэт Майореску.
- Видите? - торжествует мой друг.
Полицейский напрягается и решает:
- Ладно. Платите 30 лей.
- Что? Я же тебе объясняю. Я Майореску, я был у товарища Теодореску, который только что был у товарища Чаушеску...
Обалдевший полицейский безнадежно машет рукой, а мы, довольные, садимся и едем дальше...

ВНИМАНИЕ КЛАССКИКА

Майореску брал интервью у живого классика - у поэта Тудора Аргези. Поговорили-поговорили, потом вдруг старик Аргези с интересом всматривается в лицо своего младшего коллеги и спрашивает:
- Майореску, а как ты пишешь стихи?
Тот, польщенный неожиданным вниманием мастера, растерянно бормочет:
- Я... ну, когда настроение...
- Так, так. И что дальше?
- Дальше?.. Если чувствую, что получается, то...
- То... что? Что ты делаешь?
- Ну, я беру листок бумаги...
- И... и... - нетерпеливо торопит его мастер
- Ну, как положено, записываю, поправляю, переписываю...
- А потом, потом?
- Потом... перебеляю на машинке.- Майореску всё больше смущается, не понимая к чему все эти подробности.
- На какой машинке? Какой марки?
- "Олимпия"... Но потом опять правлю...Потому что поэзия...
- Замечательно! Я меня тоже "Олимпия". А что ты делаешь, когда машинка портится?
- Я зову мастера...
- У тебя есть знакомый мастер? Настоящий?
- Да. Золотые руки. Но он стихами не интересуется...
- Слушай, Майореску, пришли мне его! У меня как раз машинка стала барахлить...

О ЕВГЕНИИ БЛАЖЕЕВСКОМ

Евгений Блажеевский - поэт значительный. Современный и - выходящий за рамки времени как всякий истинный художник.
Привлекающий свежестью, новизной и - глубоко пропитанный русской поэтической культурой. И прежде всего - следующий пушкинской традиции: чувства добрые, страдание и сострадание, внутренняя свобода.
Дарование Евгения Блажеевского давно и убедительно реализовалось, без его чистой и высокой ноты немыслима современная русская поэзия. Я с неизменным интересом и волнением перечитываю его стихотворения, открывая в них все новые и новые глубины. Его лирика тревожит и успокаивает, заряжает высокой тревогой и приводит внезапно к эмоциональной разрядке. Это существенное свойство, по которому распознается поэзия: чуткость к трагическому в жизни и владение искусством катарсиса.
Не могу не привести несколько строк Блажеевского - им бы позавидовали многие первоклассные поэты - от Фета до Заболоцкого:

Ночью сентябрьской птицы кричали,
Над виноградниками шурша.
Чувству свободы и чувству печали
В эти минуты училась душа.

Музыка шла неизвестно откуда,
Переливалась, журчала, текла,
Переполняя размеры сосуда
Грустью последнего, может, тепла.

Все начиналось. Деревья шумели.
Долго и трудно листвой шевеля.
Может быть, плакали, может быть, пели,
Освобождаясь, леса и поля...

Евгений Блажеевский - один из весьма талантливых московских поэтов, жаль, что он так рано ушел из жизни.

РОДИТЕЛИ

Невероятно, что мои родители когда-то не были вместе. Не были даже знакомы. Отец родился в Кишиневе, мама - в Аккермане. По их рассказам мне известна их жизнь до встречи, до 1929 года. Известно, но кажется нереальным, немыслимым, чем-то совершенно умозрительным, никак не совпадающим с моим представлением. А мое представление утверждает с категорической несомненностью, что они всегда были вместе, настолько вместе, что не существовали врозь. А если существовали, то это были не совсем они. Какие-то неполные, ненастоящие друг без друга. Потому что они одно целое - отец и мать. Закон деторождения имеет обратную силу - предполагает единство родителей, которое выше родства. У родных братьев и сестер - разные судьбы, их пути расходятся. А тут - из неизвестности - сходятся. И сплетаются судьбы так, что разорвать их нельзя, не разрывая живого. Отец и мать для ребенка - это неизменность целого, всегдашнего и незыблемого, как родной край, солнце и звезды. Потом ребенок делает нерадостное открытие, что мир неустойчив, катастрофичен, что жизнь - борьба, где надо уметь не только сохранять, но и разрушать и заново строить...
Год, когда мои родители поженились, 1929-й, оказался как раз посередине между двумя мировыми войнами, одиннадцать лет прошло после первой мировой, примерно столько же оставалось до второй... Была свадьба, кричали "горько", желали безоблачного счастья.
Безоблачного не было. Были разлуки - война, тюрьма... Были верность и вера, терпение и мужество. Состарились вместе, перед лицом смерти были вместе, не могло быть иначе.
Я унаследовал старомодную (устаревшую?) родительскую "модель" семейного поведения, мне невозможно себе представить, как это можно - родиться в разрушающейся семье или вообще без нее...

“Наша улица” №124 (3) март 2010