Никита Янев "Телевизор, дочка и разведчиское задание" повесть
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

вернуться
на главную страницу

Никита Янев

ТЕЛЕВИЗОР, ДОЧКА И РАЗВЕДЧИЦКОЕ ЗАДАНИЕ

повесть

И прищурившись, как Клинт Иствуд,
Капитан Воронин глядел им вслед.
Б. Г.

1
Я понимаю только одно, что мне надо жить отдельно от дочки и отдельно от телевизора. Вот вывод по жизни героя жизни из вчерашнего дня. Потому что когда вместе, то нужно быть благородным. А это значит не брать себе, не брать себе и все. Как когда угостили сигаретами в армии в учебке в Одессе, не хотел сразу поделиться, хотел сначала сполна почувствовать себе. Как Гриша на Соловках в сорок четыре года говорит, ребята, вы знали, на что шли, когда везли вещи на остров. Не потому что не хотел помочь, ведь я ему намекнул, что это как предательство, бросить шесть лет и дом, которые подарили веру, любовь и дружбу, а Бог опять улетел. Мы ведь не виноваты, что аренду не продлевали, а потом продлили. Он просто хотел сначала повыпендриваться, «не надо близко», а потом испугался, что опять остался один.
Вот так и я, что-то там делаю. Мама умерла. Дочка меня не любит. Жена службу тащит. Теща отчуждена. Друг работает с десяти утра до двенадцати вечера, а по выходным делает авангардный ремонт у себя в комнате и изучает иероглифы, потому что нужно куда-то девать душу, которая, как десантник, слишком изощрена упражнениями на выживание, может и кошку съесть, если надо, лишь бы выполнить задание. А я, например, понял, что наплевать на задание, если людям не будет от меня пользы, а дать ее не могу. И поэтому я удаляюсь, чтобы не смотреть телевизор и не ругаться на дочку, и для этого придумываю всякие дела. Что нужно ехать в Мелитополь, устраивать поминки по маме. А потом заявлять права на наследство и продавать квартиру. А внутри разговаривать с соседками и друзьями детства, чтобы увидеть душу и попробовать ее описать.
Зачем мне это надо? Затем что, может, нужно, и это самое главное, и это первый шаг, полюбить свое «я» сначала. И увидеть, что оно как звезда на небе среди одиноких звезд. И неизвестно, какая красивее, и неизвестно, какая одиночей. Но известно, что все их любишь, но важно не расплескать любовь на азартное похмелье и риторические ухватки, поэтому, когда сделаешь записи и устроишь дела в Мелитополе, поезжай на Соловки. Чтобы там договориться о покупке полдома, чтобы там разговаривать с людьми разных характеров, простыми и сложными, интеллигентными и запойными, подставляющимися и подставляющими, начальниками и подчиненными, патриархами и кликушами.
Наждачкиным, начальником, делающим карьеру, как исполняющим музыку на некой мандолине, у которой одну клавишу с надписью «милость» нельзя трогать, такой характер игры. Ма, маленьким героем русской литературы, ведущим войну с призраками уже две тысячи лет. Отечественные дворяне, капитан Копейкин родил Акакия Акакиевича, Платон Каратаев родил работника Никиту. А потом они поняли, что не могут без нигилистов и бар, потому что кто же им расскажет, что никаких призраков нет. И конечно, они им не поверят, этим современным Болконским и Печориным, что все ясно и просто, как после написанного хорошего стихотворения, надо делать работу, а там как Бог даст. Зато на первый план выступят такие, как Агар Агарыч и работник Балда Полбич, которые один терпит другого себя, другой починяет испорченную музыку, не очень интересуясь, кто ее испортил, а в перерывах пьют. И здесь опять нужен ты, герой нашей повести и жизни одновременно, Финлепсиныч Гамлет Послеконцасветыч Веня Атикин Никита Янев Генка. С этим твоим «не надо близко», так говорил Сережа Федоров, сын Максима Максимыча, коменданта Белогорской крепости и его жены Бэлы. (Пахнув кэмелом и гжелкой и прижимая к груди сынишку. Теперь он работает преподавателем словесности в лицее нетрадиционных технологий номер тридцать три семьдесят семь в городе Стойсторонылуны).
Итак, с этим твоим, «не надо близко», футболом по телевизору и отчуждением к родственникам. Юродивым прищуром, как на Тамарином причале во время селедочного хода, все за всеми следят, у кого лучше ловится. И только тебе кажется твой прищур гангстерским и победительным, но это не страшно. Характер заблуждения и есть характер работы. Как когда с паломницей Лимоной схлестнулись на горе Секирная в богословском споре о природе благородства минувшей осенью. Она говорит, что Бог, ты говоришь, что люди. А потом умерла мама, а потом ты увидел длинную вереницу из твоих папы и мамы, бабушки и дедушки, родственников и чужих, самоубийц и поэтов, мучеников и милиционеров, праведников и функционеров, мореходов и врачей. Петя Богдан в цепочке, Николай Филиппович Приходько, Останин, Агафонов, Егоров, Юлия Матонина, Антонина Мельник, тридцать тысяч сброшенных с горы Секирная с бревном на ноге, триста метров над уровнем моря, сто миллионов зарытых на одной шестой суши, по степям, пустыням, тайгам и тундрам. Вот мои святцы, они же страстотерпцы. Юродивый прищур, иногда комический, иногда кощунственный, отчасти еретичествующий.
Артангаровский смотрит, как бы не прогадать. Глядящий Со Стороны смотрит и ничего не видит. Будущий Пахан смотрит и думает, может, ну его на фиг, это будущее паханство, но от фарта и фортуны не уйдешь. Бонза Самолетов смотрит, ему хочется соревноваться, а в чем, он и сам не знает, что он меня попишет, а я его опишу. Подростки на монастырском причале уже все забыли, но поставили брезентовую палатку, чтобы меня встретить и убить, когда я буду мимо проходить, потому что в минувшем столетии, тысячелетии, космической эре, акте мировой истории я их назвал «сынки».
Вера Верная и Чагыч, как подосиновик и березка, созидают микрофлору и друг без друга не могут, а до всего остального им дела мало, хотя березка - начальница, а подосиновик - вождь племени, и у тебя каждый раз такое ощущение, когда с ними поговоришь, что дело вовсе не в них, а в тех, кого они родили, потому что они уже начали жить. Они думали, Россия – община, а оказалась страна эта – зона, как, впрочем, вероятно, и все другие страны на нынешнем витке истории, так же как на всех других. И вот уже им придумывать выходы. Мадонна Микеланджело быстро забеременела. Что ж, это выход, а дальше как получится, по крайней мере, есть ради чего подставлять и подставляться, быть жестоким и унижаться. И смотреть внутрь себя, как там разрастается некое пространство, больше всего похожее на время, про которое кто-то что-то говорил, но это все потом, потому что оно само. Мадонна Боттичелли, которая что-то увидела и словно забеременела, и уже несчастна, и как ее спасти? И одна станет много раз матерью, а другая монахиней, и они родные сестры. И это как Сара и Рахиль, жены Лавана, которые обе понесли.
А еще Маленькая Гугнивая Мадонна, дочь работника Балды Полбича и его строгой, но авторитетной жены. И мужичок с ноготок, сын Глядящего со стороны, которому уже шесть лет четыре года, потому что он его родил, когда уже был запойный. И они глядят лукаво и разночински. Что дело не в еде и не в цветах, меняемых друг на друга у дядечки из Москвы, подарках и знаках внимания, это уже теплее. Потому что подарок - это то, что нельзя подарить, то, что у тебя уже есть изначально. И тебе о нем напомнили в неожиданном стечении обстоятельств, как свалившейся с неба сушеной плотвой или бархатной кепкой, а ты в ответ подумал, будучи тварью Божьей, главное не сесть на иглу, не решить, что так будет всегда и можно прожить на подачках. Надо отработать фору, короче. И принесешь цветов чудаковатому дядечке, чтобы отблагодарить, не столько его, потому что не чувствуешь благодарность, сколько чтобы длилась дружба, потом она станет любовь, в других обстоятельствах и с другими людьми, потом она станет вера, может быть. Львиного зева, ромашки, колокольчиков, мать-и-мачехи, пастушьей сумки, крапивы, одуванчиков, репейника. То, что удалось вспомнить.
Те, кого удалось вспомнить, пока еще не поехал в Мелитополь, пока еще не поехал на Соловки. А просто разозлился на дочку и на телевизор. Все люди – сестры и братья, а папа – какое-то чмо. Со всех сторон телевизора несется к Господу Богу молитва, помоги нашим выиграть. И Бог затворяет двери.
Другими словами, в качестве отступления, если хочешь, чтобы из города Мюнхена от барона Мюнхгаузена по электронной почте пришло письмо, в котором он тебе расскажет, что твоя книга под названием «Гражданство», будучи опубликованной, как политические лидеры опубликовывают свою внешность, завоевала сердца. Так вот, если ты этого действительно хочешь, в чем я, твой двойник, глубоко неуверен. Ты что-то там пел про дальше, корыстный ты человек. Так вот это дальше увязано с другим дальше. Вернее, друг для друга они другие. Когда напишешь свою утреннюю прозу, про то, как делать то, что страшно, дружить с чужими людьми, которые смертные и холодные еще больше, чем ты, и ходить по инстанциям, которые настолько казенные, что каждый раз надо в церкви на службе час молиться, чтобы опять ожить, то настолько устанешь, что тебя хватит только на грузчицкую подработку, два раза в неделю и прогулку с собакой Глашей, два раза в день, по территории центральной районной больницы. Которая, прогулка, как история жизни и смерти, морг, роддом, сердечный корпус, онкологическое отделение, церковь, лиственницы, тополя, яблони. И история земли. Что все начиналось с трупов и закончится природой. Поэтому, может, сховаться. По-моему, это шанс. И барон Мюнхгаузен из Мюнхена шлет с электронной почтой, не забудьте, господин Штирлиц, об нашем уговоре.
А Мера Мерная с Мерой Преизбыточной, старые пердуньи, соседки, умная и безумная, одна боится продешевить, другая пускается в коммерческие обороты на святом острове Соловки, они даже на тебя не смотрят, они знают, что жизнь это не ты. Что жизнь - это страшно, тяжело и трагично, но есть просветляющее начало, которое очень лично, иметь мужество и физическую подготовку взять на грудь этот вес.

2.
Очень много мешающего, но в то же время оно помогающее. Про это простые люди говорят: жизнь. Разведчицкое задание, за бутылкой кагора. То ты у них на крючке, то они у тебя. Но дело не в этом, а в том, как частная перспектива по утрам переходит в общую, а по вечерам обратно. Так что если тебе ночью захочется помочиться на улице или, например, пройтись с сигаретой, то никакой улицы не окажется. Ты не провалишься в пустоту только потому, что в последний момент успеешь ухватиться за конек крыльца. Если бы ты стал невесомым и смог подняться выше тумана, ты бы увидел, как перспектива сходится в одной точке, в твоем глазу.
Эту информацию считывает мозг, обрабатывает данные и выдает картинку. Должны быть такое пространство и такое время абсолютные, которые уже не время и не пространство, и, скорее всего, это сам человек. Есть много разных слов: душа, совесть, память, Бог, сатана, нервы, но дело не в этом. Просто он хочет найти другое такое место, куда делась его мама, когда лежит ее тело и есть ее дом, а ее нет. И что он должен делать, он должен что-то решить.
Нет, конечно, конечно. Все, в общем, понятно. Похороны, хлопоты, поминки, работа, наследство, память. Но чтобы не испугаться этого «ничего», когда исполнят все ритуалы он и другие люди, то останется общий вывод. Квартира отойдет людям, деньги отойдут сыну, бумаги отойдут государству, что же отойдет маме? Маме, которая сорок лет выполняла задание русского народа, как знаменитый разведчик Исаев-Штирлиц в недрах враждебного режима. Быть холодной и одинокой и смотреть в одну точку, пока сознание не перенесется. Врачи напишут заключение, соседи расскажут, как это было. Черт возьми, проклятое наследство, подумаешь ты. Теперь тебе сужать пространство до точки, а время до слова, которое для тебя почти ничего не значит, например, Бог. А потом восхищенно поражаться, что осталось много чего такого, о чем ты раньше не думал. Халтура, показуха, жлобство, дружба, любовь, вера. И как оно лежит на жизни вроде невидимой мамы. Что можно сказать, мама. Можно ничего не говорить. Просто, тебе самому интересно, насколько тебя хватит и сможешь ли ты продолжать разведчицкое заданье, когда на ключе из центра непрерывно стучат донесенья, «ваше задание выполнено, Бог - это другой».
И ты затравленно молчишь. То есть, другими словами, мама теперь это ты. Твоя совесть и память. Твоя грузчицкая подработка, твое разведчицкое заданье, литература. И все, что ты видишь. Прогулка с собакой в больнице возле дома. Морг, родильный корпус, онкологическое отделение, церковь, лиственницы, тополя, яблони. И все, что тебе приходит на ум. Как ты двадцать лет сражался со своим двойником, холодным и одиноким, ты, колющийся и подставляющийся, ты, припадочный литератор, ты, юродивый сумасшедший. И теперь непонятно, кто из вас ты, кто из вас он. Кто из вас Бог, кто из вас сатана. Ясно одно, один из вас твой папа, другой из вас твоя мама. А ты - это то, что получилось и чего ты никогда не узнаешь, несмотря на буковки и литературу, и разведчицкое заданье. Все равно оно уйдет сквозь пальцы в ту точку, которая не время и не пространство и в то же время они.
Есть слово Бог, которое почти ничего не значит, кроме того, что для тебя мама теперь Бог, а ты для мамы. И ты ей говоришь и показываешь передачи по всем каналам, начиная с внешней политики и заканчивая сексом. А она тебе рассказывает, что вышла за папу девочкой, что все женщины - богородицы и блудницы одновременно, как будто мужчины другие, что нужно приехать на поминки, что она беспокоится за квартиру, хотя ей теперь не о чем беспокоиться, потому что, как оказалось, что все - это часть общего разведчицкого заданья, что, оказывается, ее одиночество встраивается в твою работу, а ее холодность влепливается в твою халтуру, а вместе это получается, что у тебя еще есть некоторое время и некоторое пространство, прежде чем ты станешь Богом или его двойником сатаною. И ты должен поехать на юг на Черное море и продать там квартиру, потом поехать на север на Белое море и купить там полдома, чтобы потом ловить рыбу, разговаривать с людьми и писать книжку, как мы все отдельно и вместе одновременно и что мы Бог друг для друга.
Психоаналитик скажет, раздвоение сознания. К ляду психоаналитика. Вино и женщины - вот его раздвоение сознания, или стукачество и тусовка.

3.
С тех пор, как нами управляют два президента, дело даже не в точных именах, Сутине и Жутине, а в демократическом принципе двуглавства, мы, народ, и я, писатель, от имени которого (народа) я всегда выступаю, вздохнули свободней, потому что где есть двое, всегда возможны интриги, отсрочки и послабленья. Шифровка.

4.
Ну ее на фиг, эту Глашу. Тут от одной собаки сбежишь, не то что от дочки и телевизора. Опять зачала неизвестно от кого, от Святого Духа, что ли? Шифровка.

5.
Как в фирме «Трижды семь», где я халтурю грузчиком, есть генеральный директор, а есть товарищ прокурора, как раньше говорили. И вот начинаются интриги, потому что люди устали, а денег плотют мало, надо же на ком-то вымещать раздраженье. Значит на сослуживцах. Хитрые начальники, чем нанимать еще людей и поднимать зарплату, пусть две женщины, одна молодая и холодная, другая заезженная и одаренная, схлестнутся, что не могут друг с другом. И тогда пришлют третьего директора, коммерческого, по совместительству грузчика, кладовщика, менеджера, курьера, героя нашего времени, потому что он раньше шесть лет прожил на острове в море, почти что необитаемом, среди неолитических памятников, построенных Адамом и Евой, деревянной церкви, построенной Петром и жилой избы, построенной заключенными Флоренским и Лихачевым, ледниковой тундры, зайцев, трески, зубатки, селедки, морошки, подосиновиков, клюквы, черники, брусники, голубики, вороники, морской петрушки, чаек бакланов, водоросли анфельции, каменных лабиринтов. Загадка мироздания. Космические часы? Лунный календарь? Формула вселенной? Посвятительная инициация подростков, достигших половой зрелости? Схема охотничьего капкана? Вот он думал-думал над этой проблемой шесть лет и ничего лучше не придумал, как вернуться в мегаполис, служить коммерческим директором в фирме «Трижды семь» за двадцать тысяч в месяц. А по совместительству грузчиком, разнорабочим, менеджером, кладовщиком, начальником и всеми его подчиненными, потому что однажды увидел такой сон. Он предается любви с женщиной в цветочной оранжерее. И одновременно это посвящение. Что все не по- настоящему. И те, кто это знают, становятся начальники, а те, кто это не помнят, становятся их подчиненные. А что делать ему, который то вспоминает, что это не по-настоящему, а надо делать вид что по-настоящему, а как по-настоящему? То обо всем забывает и предается любви с женщиной в цветочной оранжерее, которая таким образом его посвящает, что это все не по-настоящему, а как по-настоящему, она не говорит. Хитрые начальники.

6.
Жертва. У нас с дочкой Аней не просто антипатия. У нас с Аней антагонизм. Это как мамина жертва и бабушкина. Бабушка тащит воз, мама ушла в себя. Шифровка.

7.
Нет, просто ты делаешь то, что можешь. Ты можешь очень немного. То, что ты видишь, святой остров Соловки. Ты ловишь рыбу, пишешь книгу и приезжаешь к родственникам на побывку. У тебя есть там дом. Кто тебе даст пропуск для такой жизни? Когда одни воз тащат, другие в себя уходят. Вот именно, если ты видишь и то и другое, обе жертвы. А еще я вижу, как бог обстоятельств лепит картину, как когда-то рисовала для меня картины дочка, а я служил на заводе, на станке резал мозаики детям и взрослым за зарплату. Что в какой-то момент может так случиться, напечатают твою книжку и дадут денег. Причем деньги будут не за книжку, чтобы ты чего не подумал.
Во всяком случае, так было. Соседки говорили, когда маму хоронили, квартиру отремонтируешь, мы поможем, и продашь вместе с вещами за четыре тыщи. А на Соловках соседка Боженкова говорила, у которой я брал молоко два года: приходил паломник, предлагал за полдома на горке (за которым она присматривает) три тыщи, мне он не понравился, какой-то самонравный. А когда маму похоронили, приехали в Москву, Норсульфазолычиха, которая обижается на Марию, что она с ней больше не дружит, потому что в начале службы десятилетней все со всеми дружили. Лицей нетрадиционных технологий № 3377 был такое место, работа, где зарабатывают деньги, а еще, потому что жертва, больше полжизни светски и все время как надо. Так что, в конце концов, становится род искусства. Жертва, поприще, сцена, работа, литература. Женщины. Мужчины. Любовь. Дружба. Но потом как на войне, которая длится слишком долго, это надоедает, каждый строит себе домик, как улитка, и приходит к другому только в гости, выбрав двух-трех наперсников. Максим Максимыч физруков, с которыми пьет и преферансирует. Бэла сына Сережу. Катерина Ивановна разведчицкую подработку, ей кто-то звонит по мобильному телефону, и она в другую жизнь уезжает. Так ли это? Ей нужно, чтобы было так. Антигона радуется на ботинки, купленные в местном «Стоке» на восьмое марта, недорого, потому что сезон проходит. И на стройную шубку из цигейки за восемь тысяч, которую ей купила мама на день рожденья, которую она вполне могла себе позволить, зарабатывает частными уроками десять тысяч в месяц. Если бы не муж писатель, который седьмой год уезжает на остров в Белом море и тем самым вымогает себе у семейного бюджета относительную свободу, нищенские деньги, два раза в неделю грузчицкой подработки, триста рублей в смену.
И вот когда маму похоронили и приехали в Москву, Норсульфазолычиха, которая летом познакомилась с необыкновенными людьми из города Мюнхена, и они сказали, что занимаются тем, что печатают русских авторов, писателей и поэтов. И чтобы она им присылала, если что будет. Она сказала, что пришел факс от барона Мюнхгаузена по электронной почте как с того света, который в то же время этот. Как когда мы ходим в гости и ведем себя по-светски или рядом с красивой женщиной, не то чтобы мы жаждем постельной сцены, просто нам кажется из-за вина и яркой одежды, что можно убрать жертву, чтобы осталось одно чудо. Но в глубине души мы знаем, что такое чудо зовется мудозвонством. Хотя если как у нищих по электричкам, то это уже серьезно. Они едят собак на пустырях и что-то знают про конец света, что мы от себя тщательно скрываем.
Итак, когда маму похоронили и приехали в Москву, Норсульфазолычиха сказала, что им это интересно, это постмодернизм, но они ленятся заниматься редакторской работой, короче, чтобы прислали компьютерную версию. И вот я целый месяц езжу в лицей нетрадиционных технологий №3377 к Марии, Бэле, Максим Максимычу и Катерине Ивановне, с которыми учился в одной группе на филфаке, хотя это не наверняка, такие мы стали другие, где я проработал учителем целую неделю давным-давно, а еще раньше приезжал в гости каждую неделю, и мы с Максим Максимычем наперегонки пили водку, кто больше любит русскую литературу. И урывками печатаю повести и рассказы на компьютере и уже знаю, что такое виндоуз и мышка.
То есть, другими словами, я ведь не молодой боец, которого поднимают ночью кандидаты, чтобы он пел дедам дембельскую песню. Род современного искусства: вы нам спокойную жизнь - мы вам род жвачки, когда стадо приходит вечером с покоса. У коровы так устроено пищеваренье, что она может отрыгивать часть травяной жвачки и мерно покачиваясь на ногах-сваях в долгом сумраке хлева, глядя в какую-то ей одной видную идею, переживать часть жизни без времени и пространства. Это отдых. Отдыху не нужен смысл. Смысл отдыха в том, что он отдых. Я про другое. Я про загробность. Если мужичонка Крамского, которого так любил Достоевский и называл народом-богоносцем, который, созерцатель, стоит в лесу посреди трещащего мороза, позабыв и про дрова, и про шапку, и про лошадь, созерцает одному ему видимую реальность или, говоря современным языком, тупо уставившись в одну точку, пойдет и ограбит церковь, или босиком на богомолье в Киев, или и то и другое одновременно. Значит, он до чего-то там додумался. Значит, что-то было кроме отдыха, такое, что две трети мочат одну треть народа, называя ее врагами народа, а потом устраивают конец света в одной отдельно взятой стране для всего населенья, а потом живут уже после конца света, наслаждаясь всякой иллюзией, мыслью, краской и жертвой. Выходит, не только отдых, как мне расскажет по телевизору Арнольд Шварцнейгер, играющий мутанта, и Клод Ван Дамм, играющий клона, и Дастин Хоффман, играющий дебила. Что без них жизнь уже не могла бы подставляться, стало быть, лишилась бы благодати и замерла бы, как замирают наши матери в постели, оставив нам свою работу и квартиру. А так Бог нас еще терпит, что не только некоторые из нас что-то видят, как Достоевский и мужичонка. Пусть они видят все, что им угодно. Я-то знаю, что когда одна улитка приходит к другой улитке в гости, и они идут в гости к третьей улитке, эта иллюзия длится недолго, все равно чем там дело ни кончится, постельной сценой или детским страхом. Просто у меня в 22 года, когда я написал первое стихотворенье дня два потом было такое чувство. «Ну все, теперь все ясно, задание будет выполнено успешно». Потом оно возникало снова и снова в разных обстоятельствах, когда хоронили бабушку, мне было 30 лет, когда хоронили маму, мне было 40 лет. И теперь, когда я думаю, что мне надо делать. Поехать на остров в Белом море, купить полдома, ловить рыбу, разговаривать с людьми и писать книгу, что те, кто тащат на себе воз и уходят в себя, придумали жертву, загробность, литературу, Бога. По правде это или не по правде? Купили тебе полдома, напечатали книгу за границей, раз здесь современники Бродского сменили соцреалистов, а их еще не сменили. Чтобы у тебя не было чувства отторженности от литературного процесса. Авраам родил Исаака. Исаак родил Якова. Гоголь родил русскую литературу, Чехов ее прикончил. Пушкин родил Мандельштама Шаламова. Он родил меня.
И сказал, ну, в общем, ты понимаешь сам, не маленький. Дело не в том, чтобы слова на свои места ставить. И даже не в том, что задание будет выполнено успешно. А в том, что мы все вместе.

8.
Новокаинычиха из Токмака, которая первого ребенка родила в тридцать, а второго в сорок, и когда он вырос, то перестал есть, потому что, а зачем? У которой один из Глашиных щенков от первого помета, Миша, одно ухо не стоит, несчастная и сумасшедшая.
Катерина Ивановна поехала из дома, чтобы встретиться в свой выходной с Марией и вместе поехать к Фонарику, потому что давно не виделись, а у Фонарика год назад умер муж, Петя Богдан. И у Фонарика начались истерики, и она ушла из школы, и мама ее устроила в банк на дурные деньги, и ее не отпустили с банкета. И тогда Катерина Ивановна приехала в лицей нетрадиционных технологий №3377, в который она каждый день ездит на работу и тихо ненавидит, чтобы встретиться с Марией. Я там печатал на компьютере свою прозу для барона Мюнхгаузена, а Мария учеников репетировала. И поехать куда-нибудь вместе. В палатку шампуней на «Университете», купить друг другу шампуней. Она Марии шампунь «Настоящий индеец», Мария ей шампунь «Лесной шалун» с резедой и перцем. А потом зайти на рынок и купить дочкам-близняшкам предметы личного туалета. А потом заехать в книжный на «Лубянке» и магазин украшений на Мясницкой. Потому что завтра восьмое марта и нужно много подарков. Была очень несчастна, потому что не понимала, зачем это все нужно или просто от него устала, не имея возможности отчуждиться ни в вино как Максим Максимыч, ни в литературу как Финлепсиныч. Но ведь женщина и есть та, кто не имеет возможности отчуждиться ни в одну из холодностей света.
Катерина Ивановна уехала домой, а мы с Марией ехали в метро на «Комсомольскую», в вагоне сидела некрасивая девочка с завядшей розой и плакала. Мария сказала: почему несчастные красивее счастливых? А я вспоминал эффектную женщину вчера в электричке, когда тоже возвращались из лицея, Мария после службы, я после халтуры. На лавке напротив сидели хмельные ребята и матерились. В вагон вошла женщина, на которых мужчины всегда смотрят. Черный плащ, белые волосы, самообладание, улыбка, контральто, серебряные радужки вокруг зрачков, пальцы как у паука-косиножки, унизанные камнями, с ногтями, чтобы каждый смертный перенесся в изысканную страну неправды. Ноги, опять же. Отношусь с Александру Сергеичу, хотя у него слишком игриво, здесь предмет веры. Бандит, урка и гангстер, держащие мир за падлу, стали дружить с дивой как на пикнике, разгадывать кроссворд, как будто из одного двора, потому что только возле них было свободное место. Пожилые женщины и молодые мужчины боялись сесть рядом, чтобы не нарваться. Сказала, у вас свободно? С бритыми головами, слегка хмельные, с готовыми афоризмами, в сексе как в спорте, надо идти до конца. Было ясно, потом дива выйдет на своей остановке, они не станут ее преследовать, продолженья не будет, но все равно красиво и страшно. Я подумал, вагон испытывает тайную неловкость от данной мизансцены и делает вид, что ничего не замечает, было много народу. Почему? А еще вспомнил, как с Соловков ехала необыкновенная девочка автостопом, а я не верил, что ее не изнасилуют по дороге. И кто несчастней?
Косящие под урок, тащащиеся от себя в электричке, Демидролыч на шести работах, Финлепсиныч с его разведчицким заданьем, себя не бояться, Максим Максимыч с его тайным пороком, всенародной мужской нирваной, его сын Сережа Ферапонтов с его, не надо близко, Майка Пупкова с ее, папа-чмо, Новокаинычиха с ее безумием, ее взрослая дочка, которая перестала есть, Норсульфазолычиха с ее обидой, Катерина Ивановна с ее, непонятно кому это надо, Мария с ее и Бог затворяет двери, девочка в метро с ее «огнем, мерцающим в сосуде», дама в электричке, умеющая укрощать тайные инстинкты или просто откладывать их на потом, девочка на Соловках с ее ангельскою сущностью и демонами сладострастия, витающими над ней?
Вот вывод по жизни героя этого произведения, в которое все мы попали почти независимо от своей воли. Ведь никто у нас не спрашивал, хотим ли мы сюда, в эту игру страшную, где постоянным подтекстом идет, будешь ли ты подставлять или подставляться. Ведь от твоего решенья будет зависеть конечная судьба мира. Станет ли земля звездою, или вселенная совьется как свиток, как неудачная попытка, или это одно и то же. То самое «почти», про которое смотри в начале периода.

9.
А чего ты хочешь, компенсации? Вон, поезжай к маме и устраивай документы на квартиру в чужой родной южный город Мелитополь, чтобы продать и выручить деньги. Нет, не этой, человеческой? Звони Демидролычу, проси подработку. Там люди, Леди Макбет Мценского уезда, Госпожа Бовари, Шива, Будда, Рама, Демидролыч, Героиничиха, такие разные и такие настоящие. Такие холодные и такие чужие. Мужчины. Женщины. Но ты же не подросток, чтобы обращать внимание на такие вещи. Тебе надо зарабатывать деньги, кормить семью. Нет, тебе этого уже не надо. Это твоя больная совесть. То почему ты отдельно. И мужчинам стыдишься подавать руку и на женщин глядишь отчужденно. Что ж, это не так уж плохо для общины в море. Там все с червоточиной. Правда, ее нет, этой общины. Зато у тебя их целых две – литература и остров в Белом море. Раньше была третья – мама, но она превратилась в тебя. Правда, их тоже нет, по-настоящему, по правде, по времени и пространству. Зато без времени и пространства есть, и даже есть надежда, что постепенно это зерно прорастает стеблем во время и цветком в пространство. Для этого тебе надо не опускаться, как сегодня ты сделал, когда спал очень долго, а потом проснулся и подумал, какого черта. Дочка устраивает день рожденья, полтора суток делает африканскую прическу, ты потом провожаешь подростков по квартирам в полдвенадцатого ночи, потом приходишь домой и не знаешь, что тебе дальше делать. Читать Распутина «Прощание с Матерой», вот настоящий постмодернизм или смотреть по телевизору футбол, обзор чемпионатов Англии и Италии. В общем-то, тебе все равно. Кажется, что все могло бы быть по-другому. Но это только кажется. Но все равно сладко. Приходить ночью с рыбалки, уставшему как черт, мокрому и злому, без единой рыбки. Курить свою успокоительную предсмертную сигарету и отрубаться. А утром с раннего утра и до полдня что-то писать в тетрадку, пока моросящий дождик из облегшего всю землю и всю воду тумана не превратится в желтое, голубое солнце, все наполняющее опустошительным теплом и светом, черное белье на нитке, красную воду в озере, зеленую землю.
И пока тебе все это чудится под быстрый треск чернильной ручки по грубой желтой бумаге, которую любишь, все уже становится по-другому. Люди у Марины на работе несчастными и святыми. Люди у Демидролыча на работе холодными и родными. Соседи по дому одинокими и неблагополучными, хотя они уверены в обратном. Соседки по маминому подъезду, как греческие парки или православные юродивые, исполненными неземной благодати. Люди на острове в Белом море решившимися на войну со своей тенью, отбрасываемой ими на тень прохожего, дерева, птицы, паруса лодки. По крайней мере, так им кажется самим. И тогда они приглашают по беспроволочному телеграфу и по божественным нервам специальной шифровкой из центра, где начинается барон Мюнхгаузен, то чего не может быть, который уже напечатал как в наставшей загробности все твои книжки с рисунками дочки и фотографиями жены на обложке. И ты собираешь родственников в рюкзак с ручками, записи и тетради про тех, кто уже в оке, как в воде и окне, смотрит совсюду, со всякой вещи, с неба, с дерева, с ветки, из земли, из воздуха, с воли и из неволи твоей души, запуганной как зверек в клетке. Папа, мама, бабушка Поля, Петя Богдан, Приходька, Морозов, Агафонов, Останин, Антонина Мельник, Юлия Матонина, двадцать тысяч поверженных, сто миллионов святых, которые никогда ими не были, как точно знает Шаламов в «Колымских рассказах», сам Шаламов, Мандельштам, Пушкин, который все еще вызывает на дуэль интригу, сплетню, светскую чернь, государственную измену, православное фарисейство, редакторскую халтуру. И самое главное, чего тебе никогда не узнать, что же там остается в остатке, какое такое бессмертье и бесценная жемчужина в драном кармане. Ты только можешь составить список дел на сегодня и на ближайшее время: нагреть воду, принять душ, напечатать рассказы, послать барону Мюнхгаузену в город Мюнхена, а то он уже заждался, как огромная рыба, которая уже больше океана от многолетних ожиданий и обломов, даже не дергает за леску, потому что слишком мудра, а только ждет и тянет куда-то в неизбежность. Поехать на Соловки, в Мелитополь, к Марии на работу, к Демидролычу на подработку. Прочесть Распутина с его книгой, в которой птица разучилась летать, а глаза видеть и они испытывают ностальгию по полету и зренью. И кто в этом виноват, пространство и время? И что надо сделать, умереть просто и быстро? Я не знаю, я всего лишь составляю список дел: оплакать. Кого оплакать? О Господи, кого оплакать! Небо, землю, собаку Глашу, свою вину перед прохожими, собаками и кошками. Перед соседями, родными и чужими, стыдом подавать руку мужчинам и глядеть в глаза женщинам, потому что они знают про тебя что-то такое, о чем ты только догадываешься в кошмарные минуты, когда спишь месяцами, потому что не хочешь просыпаться или бросаешься на людей как фашиствующие подростки на бомжей в переходах метро. Что ты полностью провалил задание, напрочь. И только православный ангел из глины, подаренный жене на день рожденья, переглядывается с африканской языческой богиней из бронзы, подаренной жене на восьмое марта, у которой всякое движенье тела исполнено невиданного благородства. Что по их источникам тебе на подмогу уже вылетела бригада, агент 007, советский разведчик Исаев-Штирлиц и архангел Гавриил с трубой. Что ты потому провалил заданье, что слишком много на себя взял, но за это усердье и рвенье русская птица-тройка несет тебе в экипаже всю фотографию русских классиков девятнадцатого века в полном составе. С Гоголем, Достоевским, Толстым, Пушкиным, Лермонтовым, Гончаровым, Чеховым и Лесковым. Там даже Григорович с Тургеневым затесались как жалеющие животных и русский народ. Пусть их. Я тоже их жалею, когда напьюсь «Финлепсина», самого сильного противоэпилептического средства. Хотя им как всяким детям на это попхать, животным и народу. Но это и хорошо. Жизнь уйдет дальше свою иллюзию строить. А я останусь греть руки у камина и читать сказки белому свету наперегонки с пушкинским Савельичем. «Когда он обернулся, то уже ничего не увидел».

10.
Я начинаю беситься. Дочка Майка Пупкова, которая, когда двое мужчин на платформе откручивали друг другу головы по недоразуменью, один из них был папа, другой из них – хмельной, которые оба охраняли своих дочек, смотрела кино, кто победит.
Подруга жены, Фонарик, дзенская сущность, главное не нарываться, замужество, смерть мужа, дочка, теща, прана, школа, банк, медитация, про то, что я не главный, хитрый ход, в шахматах и шашках называется сортир, заныкаться и талмудистом ждать своего мессию, а пока что не надо Бога.
Катерина Ивановна, мама близняшек, бывшая замужем два дня и теперь двадцать лет отбывающая эту вину и не понимающая, за что?
Максим Максимыч, комендант Белогорской крепости и глава методобъединения по совместительству в лицее нетрадиционных технологий №3377 в городе Стойсторонылуны, и его жена Бэла родили сынишку, Сережу Фарафонова, и он говорит, не надо близко, когда вырос.
Демидролыч, Робинзон Крузо, коммерческий директор, джентльмен, художник, говорит, нет смысла, и думает, какая, на хер, разница.
Финлепсиныч, он же Послеконцасветыч, он же Гамлет Шекспиров, он же Никита Янев, он же Веня Атикин, он же Генка, будучи внедренным во враждебном режиме, выполняя разведчицкое заданье, получив шифрованное донесенье из несуществующего центра, Бог это другой, найди положительного героя.
Хера, и я начинаю беситься. В это время с работы приходит жена Марина, Мария, Двухжильновна, Антигона, Финлепсинычиха и говорит, сегодня я заработала 40 долларов тебе на спиннинг с катушкой, надувную лодку на день рожденья, отложить денег на лето, чтобы прожить на Соловках три месяца. Ты не забыл, у мамы в субботу 40 дней. У дочки,
Мутантовны, день рождения. У тещи, Настоящей Женщины, восьмое марта и институт личности. У Пети Богдана, умершего в прошлом году, день рождения, надо навестить вдову, Фонарика, которая по вечерам ходит на бальные танцы, чтобы было не так одиноко. Катерина Ивановна напечатала на компьютере твои рассказы: Приключение, Гражданство, Осень и послала по интернету барону Мюнхгаузену книгопечатающему в город Мюнхен. В подарочном возле дома продают бронзовую фигурку духов сна из африканской мифологии с такими утонченными линиями, какое там искусство, на фиг, надо подарить Демидролычу на день рожденья. У дочки подростковый период. Мама боится старости. Фонарик и Катерина Ивановна одиночества. Максим Максимыч и Бэла смысла. Демидролыч бессмысленности. И каждый по-своему прав. Собака Блажа опять зачала, от Святого Духа, что ли. Я сейчас буду плакать, устала. А ты, давай, давай, работай. Есть новости из центра?
- Нет, отвечаю я.

“Наша улица” №124 (3) март 2010