К 65-летию со дня рождения Виктора Широкова
Виктор Широков "Турпринц" гламурный романчик с каталогом турецких пословиц
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Виктор Александрович Широков родился 19 апреля 1945 года в Молотове (ныне Пермь). В 1967 г. окончил Пермский медицинский институт. Затем ординатуру на кафедре глазных болезней ПГМИ. Одновременно заочно учился в Литературном институте им. М. Горького, который окончил в 1976 г. Работал врачом-офтальмологом. Сотрудник "Литературной газеты". Автор десяти книг стихотворений . Член Союза писателей и Союза журналистов России. Постоянный автор "Нашей улицы".

вернуться
на главную страницу

К 65-летию со дня рождения Виктора Широкова

Виктор Широков

ТУРПРИНЦ

гламурный романчик
с каталогом турецких пословиц

Люди смеются над тем, чему, в сущности, следовало бы удивляться, и унижают, как лисица Эзопа,
то, чему они завидуют. Великая страсть любви с ее великим унижением и в ее великих страданиях представляет предмет общей
ненависти, и поэтому ее унижают с величайшим увлечением.
Джакомо ЛЕОПАРДИ. Мысли

Я часто распутничал, ибо плоть слаба, а мир был всегда готов любострастно
идти мне навстречу.
Томас МАНН. Признания авантюриста Феликса Круля

Бывает, просто идёшь по свету, а трагедия тут как тут, словно мозоль на
пятке. Неудивительно, что тот, от кого пованивает, любит, чтобы ему
кадили.
Станислав Ежи ЛЕЦ. Непричесанные мысли

1.

Широкая дорога – непременно для тех, у кого нет долгов, а у меня их не меряно (особенно моральных), поэтому жизненный сегодняшний мой путь – узкая тропа, пробираясь по которой я обдираю бока и плечи разросшимся терновником, для разнообразия еще обжигаясь жгучей крапивой.
Выпертый за служебную околицу раздосадованными и мстительно-завидущими приятелями (служить бы рад, прислуживаться тошно), я неожиданно нашел пускай временную поддержку у малознакомых господ, давших мне существенную возможность подзаработать на жизнь редактурой и драмодельством, то бишь «негрским» сочинением сценариев.
И хотя литературное «рабство» всегда претило моей самолюбивой натуре, пришлось смирить гордый нрав и почти год заниматься кропотливым изготовлением нескончаемых и востребованных, как в армии портянка, словесных шаблонов. Увы, оказался и в этом прав польский классик: голос совести тоже может дать петуха.
А уж я-то Петух патентованный (по восточному календарю), к тому же Овен (по месяцу рождения), давно заучил самый доступный во все времена способ маскировки для сокрытия лица – ходить голым.
Получив и скопив свои весьма умеренные гонорарии, я убедился, что воспоследовало бы наконец-то вкусить вожделенного отдыха. Выбор был невелик: Египет или Турция. Двухлетней давности бегство в Египет (если помнится жареная вещица «Глубина ночи при свете дня») оставило саднящую оскомину, а Туретчина пока что привлекала почти полной неизвестностью да еще благожелательными пересудами отдохнувших на Средиземноморье соседей и сослуживцев.
К тому же дочь Злата после возвращения с Мальдивских островов совместно с мужем решила за свой счет отправить давно хандрившего папашу в ближнезаморские палестины развеять грусть-печаль-тоску.
И хотя согласно турецкой же пословице барану его хвост вовсе не тяжесть, я милостиво соизволил принять дочернее подношение.
Уже через день в турбюро «Зурна» у постоянно усталой и занятой Тамары Сосковец, хорошо знакомой менеджерши, были получены авиабилеты в Анталию и обратно, а главное – оплаченный ваучер на проживание в пяти-звездном отеле «Турецкий принц» с вожделенным для туристического большинства правом «всё включено», аж на целый месяц.
С легкостью необыкновенной я собрался в дорогу. Скарба набралось две объёмные дорожные сумки. Помимо обычной одежды я захватил с собой любимый воскресный костюм в синюю полоску и черный пресловутый английский смокинг, в коем после Лондона так и не удалось здесь, в Москве, пощеголять; а также огромный ворох рубашек и футболок, чтобы ни в коем случае не утруждать себя частыми постирушками.
Был через левое плечо повешен и подаренный дочерью же на недавний мой круглый юбилей супер-пупер-ноутбук, на котором, кстати, я и записываю сейчас эту немудреную исповедь.
В нескольких словах контрапункт, – увы, снова счастье привалило.
Много ли мне, чистосердечному простодыре, надобно: беспечный и от воды тучнеет. Ну а многочисленные друзья-враги, неоднократно обвинявшие меня в тщеславии и даже определенном бесстыдстве, пусть на время прикусят свой ядовитый язычок, наподобие безотказного кляпа затыкающий зловонное отверстие, только по недоразумению именуемое ртом.
Сие особливо касается грамофонно-графоманистого сочинителя Уральцева, столь похожего (особливо в головогрудный профиль) на крайне вонючего и суетливого черного таракана.
Вот на выбор две только что сочиненные мною турецкие пословицы. Черный таракан, рыжий таракан – все равно таракан. И еще: даже из самого крупного таракана при всем желании и усердии ну никак не сделать верблюда. Чем не подходящие эпиграфы для недавно затеянной издательством «Коммуна» серии мета-романов, из которой заявленный ранее мой том метафизических сочинений именно стараниями заранее оскорблённого чужим самовитым словом Уральцева, даже не прочитав, выкинули.

2.

Безотказный самолет ИЛ-86 еще только-только выруливал на шереметьевскую взлетную дорожку, а я уже был устремлен своими чувствами и мыслями в светлое туристическое будущее.
Вся прожитая жизнь враз отлетела как сброшенная змеиная шкурка, и сокрушительно голый, в вожделенном новом обличье, я парил в запредельной заоблачной выси, помахав рукой прежнему себе на прощание.
Кто же ты такой? – постоянно всматриваюсь в себя самого. – Откуда ты родом? Вовсе не из детства, ибо у такого человека перекати-поле не было, да и не могло быть нормального детства, как и не было нормальных родителей.
Надо честно признаться, что родного отца своего я видел только на фотографиях и сейчас смутно представляю внутренний строй человека, чьи гены я вынужденно унаследовал.
Бедный отец был на два года моложе моей матери. Он добровольцем ушел на фронт, не закончив легендарный ИФЛИ. Писал тогда, как и более знаменитые однокурсники, энтузиастские стихи о вселенском пожаре, о приближающейся весне всего человечества и, конечно, о любви не только к существующему лучшему на свете общественному строю, но и – к конкретным женщинам легендарных тридцатых.
Увы, все его звучные опусы погибли, равно как и записные книжки, сгорев вместе с вещмешком во время успешного наступления наших доблестных войск где-то под Кенигсбергом.
Отцу же посчастливилось выжить, и после годового пребывания в госпитале по поводу сквозного черепного ранения, обстоятельной трепанации и вживления титановых пластин, он навсегда утратил способность рифмовать разнообразные восхитительные созвучия. Более того, остался навсегда немым, объясняясь с окружающими только посредством бумаги и карандаша.
Его несусветные каракули могла разбирать единственная операционная медсестра, которая стала впоследствии его второй и последней женой. Доживал он оставшиеся свои четыре десятилетия в Харькове, объявившись в моей жизни в середине 70-х, когда я уже сам стал отцом, и моя годовалая Злата только-только начала лепетать. Кстати, самыми начальными её словами были «марка» и «бочка».
Если первое слово я сегодня еще могу объяснить своим тогдашним пристрастием аккуратно налепливать вычурные зубчатые аппликации на самодельные почтовые конверты, то второе слово вызывает лишь далекую ассоциацию, может и неверную, со «Сказкой о бочке» Свифта, которую я пытался читать ей вслух перед сном, готовясь к очередной курсовой в Литинституте, куда поступил через месяц после рождения моей ненаглядной.
Впрочем, поведем нить повествования дальше, крутанем веретено ненаглядной судьбы.
Мать моя как-то навестила своего бывшего возлюбленного, (уже через год после моего неожиданного допроса с пристрастием по поводу правоты моего тёмного происхождения), но была разочарована внешним видом былого красавца, когда-то сразившего ее своими стихами и умением танцевать фокстрот и танго со всеми положенными вывертами и па.
Она так-таки и оставила его на попечении менее образованной медсестры (мать моя, да будет известно, врач, а впоследствии довольно известная певица, о чем говорилось в повести «Вавилонская яма»), но зато более приспособленной к выбоинам и ухабам советской действительности, которая тогда уж никак не готовилась рухнуть в одночасье, и ею тогда можно было вполне заполнять зияющие пустоты очередной главенствующей мысли.
На белый свет я появился в роддоме небольшого прикамского поселка Нижняя Курья, но всезнающие паспортистки давно именуют в должной графе местом моего рождения город П. (Прошлое), что совершенно справедливо по отношению к любому моему настоящему местоположению.
Первую свою квартиру тоже не запомнил, да и что там могло быть в военное время, так какая-нибудь времянка, барак или дощаник. Мать мне рассказывала, что молока своего у нее не было, вырос я искусственником, вернее, вскормлен то ли коровьим, то ли козьим молоком. Стоило оно крайне дорого, и продавалось в разлив, стаканами.
Был я все-таки не слаб, вышел вполне и ростом, и весом; на фотографиях вообще крупный симпатичный мальчик, причем уже тогда с внушительным аппаратом; весьма улыбчивый и вполне сосредоточенный. Но и вздремнуть любил, да так и прожил, словно во сне большую часть своей сознательной жизни, охотно соглашаясь с Кальдероном: жизнь есть сон, а сон есть жизнь.
И сейчас, в том же самолете, сразу же после взлета охотно смежил ресницы и отдался, как видите, обстоятельным живописным воспоминаниям.
Когда настоящий отец отправился героически и вполне добровольно довоёвывать, желая во что бы то ни стало отличиться на поле боя и стать заправским комендантом хоть какого-либо немецкого городка и, наконец, разбогатеть на возможных репарациях, бедная моя мать, перестав получать от него известия более полугода, ответила положительно на ухаживания другого предприимчивого лейтенанта, опять же его знакомца, и я встретил предрассветные часы победных дней уже под эгидой отчима (о чем не подозревал аж четверть века), именно в воскресенье, обещавшее мне самим этим фактом несказанное счастье.
Так и живу, – жду свершения торжественного обещания богов, собравшихся когда-то незримо у моего изголовья. По крайней мере, Афина-Паллада, а, может даже, сама Казанская Божия Матерь бросили тогда на меня свой благосклонный взор.
Господи, каким же неуёмным фантазером я был в раннем детстве, когда неизменно то ли прошлая, то ли будущая жизнь протекала передо мной во всем своем соразмерном великолепии, и потрясенный сознанием своего невероятного величия я не раз воображал себя французским наследным принцем, еще не зная, что являюсь всего-навсего заурядным графом, разве что с постоянной надеждой на случайный джек-пот.
Был я тогда достаточно худосочным (от постоянного недоедания) блондином, выцветавшим за лето до арийского свечения, и только зеленовато-карие глаза портили окончательное признание меня представителем высшей человеческой расы, хотя у дочери потом оказались именно серо-голубые глаза истинной блондинки, подтвердив мое безупречное первородство.
Сестра Нонна у меня появилась уже в самом городе П. на четыре с половиной года позже. И имя, и ее грядущее появление я предсказал гораздо ранее, а дотоле пребывал в полнейшем одиночестве, не считая бесчисленных нянь.
Трех лет от роду самостоятельно научился читать, предсказал свою будущность в качестве лепидептеролога и писателя, а главное – открыл у себя необыкновенный дар предвидения, который, к сожалению, так ни разу и не помог мне избежать того или иного жизненного крушения.
Так и приходилось испивать горькую чашу ожидаемого разочарования, ибо предугаданные успехи были гораздо менее значительными и куда как более болезненными при своем наступлении.
Здесь самолет в очередной раз основательно тряхнуло, прокатив его по стиральной доске воздушных ям, и я раскрыл глаза, чтобы вовремя сначала принять из рук смазливой стюардессы бокал красного вина, а потом вполне терпимо пообедать, проглотив аппетитный салатик и разогретого в СВЧ цыпленка с лапшей, чем-то похожего на халву из снега.
Вечно я в своем репертуаре, трогательно ненасытен: желудок давно полон, а глаза все равно голодны.

3.

Быка покупай в загоне, барана – в овчарне, а импортные товары – в магазинах «дьюти фри». Еще в аэропорту «Шереметьево» я как следует отоварился коньяком, виски, джином и ликером. Последний, «Бейлис», предназначался для всевозможных будущих знакомок, дам полусвета, самим существованием своим призванных к утешению энергичных и одиноких туристов.
Во время полета мое внимание привлекли предлагаемые стюардессами заграничные часы и самый изысканный зарубежный парфюм.
Не жалея валюты (и естественно экономя на внушительных таможенных сборах) я прикупил несколько тюбиков помады и подарочные наборы туалетной воды «Кензо». Авось пригодятся для подношения в дополнение к сердечному излиянию. Северная холодноватая свежесть фруктово-цветочных ароматов только выигрывает на фоне пышной зрелости субтропиков.
Себе же обновил часы. До этого чуть ли не два десятилетия носил механические – отечественной марки «Слава», и уже замучился их ремонтировать. Новые кварцевые часы «Swatch» (швейцарские!) объединяли в себе помимо традиционного механизма еще и секундомер, хронограф и измеритель скорости. Хотя вряд ли я буду пользоваться всеми зарубежными причиндалами, но сама эта приятная возможность уже грела душу, а лицезрение трех дополнительных циферблатов, вписанных в общий жизнерадостный круг, с аккуратными стрелками, наполняло сознание чувством повышенной собственной значимости.
Прямо-таки судьбоносность своевременной замены я ощутил, начав расстегивать старый браслет. От первого же легкого прикосновения он немедленно распался на куски, подчеркнув тем самым полную исчерпанность отпущенного ресурса.
Остаток пути я провел за чтением свежих отечественных газет и в беззаботном перелистывании гламурных журнальчиков.
Книг в эту поездку я с собой не захватил, и не без умысла. Дело в том, что многие годы я был прилежным приобретателем многочисленных как современных, так и антикварных изданий.
Одно время даже поддерживал семейный бюджет перепродажей определенных раритетов, но последние годы устал от суеты и различного рода напрягов, сопровождавших приобретение редкостей и расставание с ними на достойных условиях.
Современных изданий у меня и так был переизбыток, ибо немало издателей дарили мне свою продукцию в надежде на печатный отклик (даже нелицеприятная критика стала в наше время образцом вожделенного пиара), не говоря о множестве тщеславных авторов сиюминутной прозы, а тем паче стихов.
К тому же имелся еще один существенной изъян в моей повседневной книжной практике. Увы, к большому собственному сожалению, я был не только собирателем, даже в известной степени библиофилом, я был еще и библиофагом, то есть неостановимым пожирателем печатных текстов, страстным читателем, впадавшим во время чтения в неостановимое вживание в пространство произведения и полностью перевоплощавшегося в того или иного (чаще – главного) героя облюбованной книги.
Во всех своих подобных перевоплощениях я был не только несказанно счастлив (в отличие от жизни обыденной), но и изощренно психологически убедителен, меняя даже наружность и внутреннюю тональность, а не только одежду, обувь и прочие внешние аксессуары.
То, что я сумел удержаться на краю порочных наклонностей, и не стал вором и тем паче убийцей, возможно, связано было с полнейшим отвращением моим к так называемым детективным романам и прочему криминальному чтиву.
Зато ранняя же приобщенность к литературе самой высокой пробы, классике, например, чтению произведений Толстого и Достоевского, Диккенса, Жорж Санд, Бальзака, Золя, Руссо, де Сада и, наконец, парадоксалиста Набокова вызвало во мне повышенное словострастие, не говоря уже о любострастии, разожженном в неприлично юном возрасте.
Нужно как минимум перо блистательного Франсуа Рабле, чтобы описать разнообразные способы воссоединения с особами притягательной наружности (см. при возможности упоминания хотя бы о всевозможных подтирках, прощу прощения за нелицеприятную аналогию). Я же, не обладая оным литературным достоинством и всенепременно ценя и уважая общепринятые благоприличия и общественную мораль, активно подавляю любую распущенность языка, особенно порнографическую сальность и старательно выбираю наиболее приемлемые воспроизведения на бумаге собственных глубоко интимных переживаний и упражнений.
И все-таки подогретое признанными мастерами слова вожделение и плоти, и духа еще в раннем детстве смешалось в невообразимый коктейль, двойным или тройным огнем запалившим меня буквально со всех сторон.
Чувствуя двусмысленность этого выражения, сразу оговорюсь, что я был и остаюсь крепчайшим сторонником именно гетеросексуальных отношений, оставляя прославление гомосексуальных переживаний на совести менее щепетильных (или более продвинутых) авторов.
Опять же известный животный акт любви никогда не прельщал меня легкостью своего воспроизведения, мне была необходима именно грёза, некая дымка нереальности, сновидческая что ли аура вымечтанности, воздушными перстами насыщающая голодный взор отрока, ибо, даже пройдя суровую школу
одновременно жокея и жеребца, внутренне я остался, по сути, все тем же мечтательным подростком, по-прежнему сомневающимся в конечной цели своего путешествия по лабиринтам человеческих тел, мускулистых несравненных островов и континентов.
Бесконечно прав безвестный турок, совестливо и прозорливо обмолвившийся подсказкой на все времена: береги солому – придет и её время.

4.

В первый свой (ветеринарный) институт я поступил о шестнадцати лет, высокий, крепкий, мосластый и сразу же был замечен наблюдательным тренером-легкоатлетом и зачислен в марафонцы и спортивные ходоки.
Даже некоторое мое плоскостопие не помогло увернуться от занятий в секции, а через пару недель пришло второе дыхание, появилась смычка с коллективом, возник мотив товарищества, избранности, и, как говорится, полетела душа в рай.
К тому же тренер весьма прилично играл в шахматы и в шашки, что в минутные интервалы между 20-30 километровыми пробежками достойно скрашивало досуг.
Пить наше поколение (да, впрочем, и старшее) практически не отваживалось, так крайне редко, разве что пиво (в те годы весьма кислое и неавантажное). Ну а девушки, а девушки тоже, как известно, потом…
Весной, перед летней сессией наша команда дружно вылетела в Кенигсберг (тогдашний Калининград) на межвузовскую спартакиаду. Уже в самолете я обратил внимание на миниатюрную стюардессу, изящную шатенку со смешливыми зелеными глазами и порывистыми трепетными жестами маленьких ручек.
Невидимая молния пролетела между нами. Тревожно запахло грозовым озоном. Электрические разряды между тем, что являлось вроде бы катодом и вроде бы анодом, только усилили наш внутренний магнетизм.
Как мне показалось, совершенно незаметно для окружающих я сумел переброситься несколькими фразами о вероятных планах Ингеборги, (стюардесса была по отцу литовкой, вообще экипаж был местным).
Прилетали мы утром, в полдень она должна была посетить курсы немецкого языка и где-то около четырех часов дня пообещала свидание. Месторасположение курсов было мною немедленно заучено и для верности сразу же записано в ежедневник, которым я тогда более-менее регулярно пользовался.
Размещение в гостинице порадовало меня тем, что совершенно случайно досталось поселиться в одноместном номере, тогда как вся остальная команда, включая тренера, была почему-то собрана вместе на другом этаже и в противоположном крыле здания.
То был, конечно, знак свыше и очевидное благоволение небес.
Забросить в шкаф спортивную сумку, сменить куртку на более цивильный пиджак и забежать в магазин за спиртным и сигаретами (сам я не курил, разве что после бокала шампанского и за кампанию, причем не в затяжку) было делом одного часа.
И гораздо ранее я был возле здания местной школы, где и проходили курсы. Ингеборга тоже переоделась в легкое цветастое финского пошива платьице (погода здесь была гораздо теплее, солнце полыхало вовсю, деревья покрылись тем свежестриженным зеленым пухом, который крайне бодрит не только плоть, но и дух), и дружно взявшись за руки, как давние знакомцы, мы помчались, куда глаза глядят, а глядели они (особенно у меня) только в сторону гостиницы.
Вечер еще не наступил. До конца невыбитые западные нравы гостиничных служителей позволили беспрепятственно подняться прямо ко мне, и уже через полчаса после встречи мы радостно пили шампанское, я читал свои новые стихи, которые стал особенно усиленно писать во время многокилометровых пробежек (тело занято своим циркулированием, а голова совершенно свободна, самое время для раздумий и самовыражения).
А через час-полтора стало не до стихов. Руки мои все чаще задерживались на выпуклостях и округлостях жизнерадостной шатенки. Ингеборга своими спокойствием и покладистостью явно оценила мои усилия, а пластической сменою поз вроде даже стремилась поощрить дальнейшие продвижения.
Первый же магнетический поцелуй длился, казалось, вечность.
В голове застучало множество мелких молоточков. Губы соединились как надежные и прочные вакуумные присоски.
Мне почему-то вспомнились парные медные чаши из опытов по физике, демонстрирующих феномен «пустоты Торричелли».
А то небывалое нескончаемое наслаждение, которое испытал я, попеременно сжимая небольшие, но плотные и весьма тугие грудки уже моей литовки, точно не поддается никакому пересказу.
Аппарат, о коем я скромно упомянул ранее, в это же самое время явно готовился к очередному чуть ли не космическому старту.
Ингеборга, почувствовав жгучую необходимость перехода на новые позиции, мягко отстранила меня и заметила, что, конечно же, гораздо легче и удобнее уступить, нежели сопротивляться (к этому времени она успела отрапортовать, что где-то в этом же месяце готовится ее свадьба).
Она сбросила изрядно уже помятое платьице, бережно расстегнув крепление, сняла золотую цепочку с кулоном, и перед тем как впустить мою восставшую плоть в свое тугое до совершенства лоно стала неистово словно мороженым («эскимо» на палочке) лакомиться восхитительно гибким и мощным стеблем.
Каюсь, я не сумел справиться с внезапным внутренним землетрясением и не смог сдержать сливочно-молочный фонтан восхищения своей новой подружкой. Ничуть не растерявшись, Ингеборга вобрала извергшийся коктейль своевременно и полностью; затем, крепко сжав губы, скоренько добежала до туалета, в свою очередь извергнув почти кипящее содержимое нежнейшей ротовой полости прямо в умывальную раковину.
- Слушай, а у тебя, видимо, давно не было женщины, - безапелляционно заявила она и, решительно омыв теплой водой из-под крана уже увядавший вполне бамбуковый ствол, снова стала вылизывать его, мелко-мелко покусывая и стискивая его своими точеными жемчужным зубками.
- С чего ты взяла? – смущенно попытался я возразить, хотя здесь не было никакого криминала, наоборот, предполагалась как бы первородность внезапно возникшего чувства во время заоблачного знакомства.
- Ладно-ладно, не возражай! – без тени смущения промычала зеленоглазая наяда, удовлетворенно отметив не меньшую силу напряжения стебля и, лихо развернувшись корпусом и акробатически прогнувшись в позвоночнике, вобрала мою вибрирующую плоть в концентрически сужающийся того же цвета, что и слизистая губ, канал.
Немедленно приладившись друг к другу, как давно и точно пригнанные детали одного безостановочно работающего механизма, наподобие паровой машины или паровоза братьев Черепановых, мы исполнили дивный первобытный танец беззастенчивой животной страсти.
Ингеборга порой пыталась что-то кричать, требовала, чтобы я постоянно признавался ей в своих чувствах; я естественно вторил, не забывая о собственном удовольствии.
Каждое ее движение вызывало немедленный мой телесный ответ, распаляя обоюдное сладострастие, и это не было простым распутством: нами владела внезапная подлинная любовь, каковая единственно и может связывать два юных бескорыстных существа, заинтересованных только в дарении себя друг другу.
Ни денег, ни служебных протекций, никакой платы и выгоды кроме сиюминутного и всевечного чувства взаимопроникновения и трогательного обмена незримой энергией не учитывал этот неостановимый процесс. Начисто к тому же позабыли мы и о возможных способах предохранения. Я вообще никогда не любил подобный бег в мешках, а Ингеборга возможно просто поддалась моему спортивному азарту.
Редкие перерывы между исполненными подлинного творческого порыва любовными актами мы заполняли полусладким шампанским, благо, в мою спортивную сумку поместилось около десятка бутылок. Сигареты были искурены, пачек пять, причем - легкие, дамские, с ментолом.
Восемь часов подлинного неистовства плоти пролетели как одно-два мгновения, утвердив меня во мнении, что действительно настоящей любви достоин лишь алчущий и юный, а не пресыщенный и пожилой.
Господи, как потом неоднократно я убеждался в относительности всего сущего, в том числе и этих крамольных мыслеизъявлений!
Наконец, все восторги, все желания, все проборматывания стихли, и моя подружка заявила, что она должна немедленно мчаться домой. Отец и мать, наверное, уже с глузду съехали, не говоря уже о женихе; и она тотчас же позвонила домой, пролепетав какие-то смущенные оправдания и пообещав незамедлительно вскоре объявиться.
- Нет-нет, ты никуда не ходи, не провожай, не надо; и так полностью выложился, притомился; к тому же ты – гость города и пока совсем его не знаешь, а я возьму такси и через десять минут буду дома, – с этими словами она натянула на себя платьице, сунув цепочку и остальные причиндалы в сумочку, и вылетела из номера, на прощание отказавшись от денег на такси (свои есть, я же работаю!) и вогнав мне язычок, словно штопор, глубоко в глотку, одновременно пробежавшись крепенькой ручкой по всей клавиатуре моих чресл.
Я не успел ни спросить номер ее домашнего телефона (мобильники тогда не упоминались даже в фантастической литературе), ни узнать расписание ее последующих авиарейсов, ни даже узнать фамилии.
Доковылял враскарячку до двери, закрылся на ключ, дотащился до окна, но хотя оно и выходило на фасад здания, как раз над входом в него, к вящему сожалению, ничего нужного и важного не разглядел.
Сон был чувственным продолжением моих телесных дефиниций, я бесконечно догонял неясную тень или парил над облаками без парашюта, судорожно разыскивая вожделенное кольцо; и, проснувшись от настойчивого стука в дверь, я долго не мог сообразить: кто я, где я, что происходит…
Разбудил меня тренер, так ни о чем и не догадавшийся, но кратко и сухо известивший о распорядке тренировок и о том, что через день мне придется показать все лучшее, на что я способен. Имелась в виду спортивная ходьба на двадцать километров, силовые затраты на которую явно уступали моему любовному вчерашнему забегу.
Остается с грустью сообщить, что Ингеборгу я больше никогда не видел. Летая раз в несколько лет в Калининград, я ее больше не встречал, а на мои расспросы служители тамошнего аэропорта недоуменно отвечали, что знают с таким именем только одну актрису, и та давно живет за границей.
В оставшиеся дни той спартакиады я безуспешно заходил на курсы, но зеленоглазки так и не встретил, она отсутствовала. Меня слегка утешила преподавательница немецкого языка, бывшая меня старше лет на шесть, и открывшая несколько новых возможностей проникновения в женский организм, но того окрыления, того счастливого свершения помыслов и желаний у меня долго не возникало.
Впрочем, и сегодняшний гнев мой все равно слаще меда.

5.

Сильная боль заставляет плакать, любовь – говорить. Даже понимание того, что эта моя исповедь, скорее всего, не перейдет в диалог со слушателем или с читателем, сама необходимость высказаться заставляет меня усидчиво воспроизводить картины давних и недавних переживаний.
Парадокс сегодняшнего времени: литература non fiction куда более востребована, нежели самый-рассамый художественный вымысел.
И как иначе, поэтому-то я сугубо положительно отвечаю на прямо поставленный вопрос давно умершего немецкого классика и ответственно заявляю, что мои правдивые признания, скромно почерпнутые из действительной жизни, вполне могут и даже должны соперничать с выдумкой знаменитых нынешних писателей и, дай Боже, заслужить благоволение самой широкой публики, давно пресытившейся пряностями искусства.
Во всяком случае, пятилетний опыт функционирования агентства «К&М» надежно свидетельствует об этом.
Признаюсь также, что неоднократно во все времена человеческое общество сравнивалось с женщиной, хотя бы по почтительному отношению к великим людям и мужественным личностям. Оно не только сразу и надолго, если не навсегда, поражается их отличиям, но и восхищается, и даже влюблено в силу их характера.
Тут можно вспомнить и Тамерлана, и Чингисхана, и Наполеона, и Сталина. Неважно, что эти вожди смотрели на народ, прежде всего, как на будущих солдат и, в конечном счете, как на пушечное мясо.
Истинный мужчина и любовник-профессионал точно так же смотрит на женщину, как на предмет своей утехи. Своеобразная взаимозависимость жертвы и палача. Женщины это не понимают, но интуитивно чувствуют и обязательно подчиняются. Как вымуштрованная лошадь опытному седоку.
Неосознанная слабость женщины сродни слабости толпы, рукоплещущей своему кумиру. Именно поэтому благосклонности рода человеческого достигаются теми же способами и средствами, что и расположение женщины.
Уже другой, итальянский классик настаивал, что, только обладая дерзостью, смешанной с нежностью, терпимостью к отказу и непоколебимой, даже бесстыдной настойчивостью можно достичь своей цели, как у женщин, так и у людей могущественных и богатых, у толпы, у народа и у века.
Как необходимо устранить соперников, добиваясь желанной женщины, точно так же нужно устранять конкурентов и коллег в будничной жизни и пролагать себе дорогу по их телам и трупам. Кстати, любых соперников и по жизни, и в любви следует устранять одним и тем же оружием. Главное и вернейшее из коего – клевета и насмешка.
Ах, если бы я только не презирал эти законы, и мог бы следовать подобным советам! Помню-помню двух педерастов, адресовавших мне пасквиль: «Врачу, исцелися сам!». Они столь истово желали исполнения своих пожеланий, что совершенно не страшились возможной ответной мести. Только все же небесное возмездие (есть, есть Божий суд…) было куда более адекватным: один из них хоть и разбогател, но утратил литературные способности; а другой так и остался третьестепенным журналюжкой, к тому же малообеспеченным.
Да что я заладил одно и то же. Впереди такая широкая перспектива.
Впору воскликнуть в пандан восторженными стихами: Тур в Турцию. Тур в Турцию. Тур в Турцию. Ура! Там девочку-настурцию опробовать пора.

6.

Самолет приземлился в Анталии благополучно.
Отстояв в очереди на выход и заплатив таможеннику двадцать долларов, я был переадресован встречающим пикетчиком с табличкой «Пегас» к стоящему неподалеку автобусу. И уже через десять минут катил по шоссе в полную неизвестность, а вернее доставлялся в заветный отель, где можно будет погрузиться в блаженство ничегонеделания и покоя.
А если еще удастся повстречать родственную душу (про тело не поминаю, тел более чем предостаточно), то счастью не будет предела. Впрочем, нет ничего более редкого в мире, чем человек, общество которого можно выносить достаточно долго. Разве что сам любимый, да и то нередки самоубийства.
Дорога с остановками заняла почти два часа. Фасад основного здания отеля чем-то неуловимо напомнил мне аналогичный у египетской гостиницы «Машрабия». Эдакий универсальный тропический флёр. Напоминающий чем-то колониальный шлем со стеком-шлагбаумом при въезде.
Турок-смотритель отеля активно ринулся подносить мои дорожные сумки, затем попытался подсказать оформление анкеты, но я незамедлительно пресек данные поползновения, причем, вовсе не экономя чаевые.
Затем на самоходной тележке, сидя бок о бок с тем же турком, был доставлен в выделенное администратором бунгало, но предоставленный номер на первом этаже явно меня не устроил. После моего несгибаемого отказа и экзальтированных переговоров со смотрителем был поселен уже в номер на втором этаже. Отделался от служителя долларом.
Осмотр номера приподнял настроение. Две кровати, готовые к употреблению. Между ними тумбочка. Диванчик напротив двери на балкон. На последнем – стол и два стула. В номере встроенный шкаф и привинченный к полке сейф, который удалось освоить только с третьей попытки.
Ванная, вернее душевая, умывальная раковина и бисексуальный унитаз, снабженный металлической трубкой, имитирующей биде. Постельное белье и полотенца приличного качества.
Телевизор маленький, хотя и цветной. Из двадцати пяти программ три – на относительном русском языке, ибо трансляция через Украину и помимо суржика различных передач вся реклама на дюже гарном наречии, напоминающем дрянной одеколон.
Вот и еще одну фобию обнаружил у себя, как оказалось, заматерелого русского националиста. Даром что не одну хохлушку и еврейку в молодости оприходовал.
Что там советовали классики по поводу обнаружения своих истинных чувств и качеств, не говоря уже о множестве различных коэльо и карнеги?
Как у женщины, так и у людей вообще, никогда не достигнет успеха и будет постоянно терпеть неудачу тот, кто любит истинно, а не кажущейся любовью, и кто интересы любимого человека предпочитает своим.
И весь мир, как и женщина, принадлежит тому, кто им откровенно пользуется, а потом безнаказанно топчет ногами. Как говорится, лучше не видеть и не расстраиваться.
Однако коза кричит, вода течет, дитя плачет, – а дни текут. Осталось сходить в ресторан поужинать и баиньки.

7.

К ресторану, как оказалось, вела прямая асфальтовая дорожка-аллея, накрытая сверху и по бокам плотно сросшимися побегами декоративного винограда. Листва поредела, и в прогальчики проникали солнечные лучи, в данном случае, по поводу наступившего вечера – электрические отсветы. Поблескивали мелкие грозди черных ягодок, увы, несъедобных.
Вечер в Турции, как вообще на юге, наступает рано, около 5 часов, и внезапно, словно одномоментно, отключается солнечное освещение.
Тьма густая и онемело беззвучная. Даже собаки не брешут. Только возле шоссе непрерывный и однообразно ровный гуд автомобилей. Они проносятся из ниоткуда в никуда, напоминая, что цивилизация не дремлет.
Две подружки из Самары на следующий же день пожаловались гиду на неудобства размещения и в первую очередь на бесконечный автомобильный зуд, превосходящий по силе воздействия чесотку от комариных укусов. Комаров здесь тоже оказалось в переизбытке, и мне пришлось (не подумавшему захватить инжектор и таблетки из дому) незамедлительно приобрести прибор в приотельной палатке + бутылку минеральной воды, которую вообще-то выдавали в баре бесплатно, но меня-то об этом никто не известил. В результате двенадцати долларов как не бывало.
В ресторан вело несколько входов, на центральном каждый вечер стояла молодая пара, одетая каждый раз в другой наряд и приветствовавшая посетителей соответственно на свой особый лад. Ибо были и африканские вечера, и европейские, но это я забегаю вперед.
Один зал, побольше, был помимо застеленных двумя скатертями столиков для отдыхающих уставлен рядами с горячими различными блюдами (шведский стол), здесь же был бар, где жаждущие могли обслужить себя сами, наливая из бочонков белое и красное вина, либо в очередь (которой практически не было) получить у бармена сколько угодно пива, водки, ракии, коньяка и различной шипучки: спрайта, кока-колы, пепси и минеральной. Здесь же стояли ведерко со льдом и блюдце с нарезанными лимонными дольками.
Соседний зал, поменьше, представлял собой помимо таких же столиков со стульями выставку всевозможных сластей, пирожных, варений, орехов, нарезанных овощей (огурцов, помидоров, перцев) и фруктов (апельсин, яблок), а также блюда с очищенными и нарезанными арбузными и лимонными ломтями. Почему-то не было гранатов и бананов, хотя на базарчиках в продаже они были в избытке.
Далее к услугам туристов, три четверти которых были из Германии, и только остальные – россияне, было два зала для отдыха, попивания коктейлей и чистого алкоголя, наконец, чая и кофе. Особым успехом пользовался автомат, бесконечно выдающий различные вариации кофе. Конечно, каппучино был вне конкуренции.
Первый свой вечер в отеле я посвятил изучению всевозможных путей прихода и отхода, старательно наблюдал за общей массой отдыхающих, пытаясь выделить наиболее лакомые объекты.
Сильно мешали дети, их было если не около половины, то уж точно не менее трети всех присутствующих. Они сновали по всем залам, стояли в небольших очередях, сидели около столов и на руках у особенно добросовестных родителей.
Парадоксально, но немецкие мужчины занимались детьми гораздо больше своих супруг. Женщины-немки и по внешнему виду были достаточно маскулизированы, и вели себя нередко так, как ведут русские мужья, то есть эгоистично.
Турки приблизительно на этот счет выработали неопровержимое присловье: жена дом создает, жена его и разрушает.

8.

Утром, позавтракав, я к 10 часам подошел на так называемый ресепшион – для запланированного общения с гидом турецкой туркомпании «Пегас», кстати, сразу вдохновлявшей уже самим своим окрыленным названием.
За письменным столом, украшенным двумя государственными флагами Турции и России, вновь прибывших туристов встретила молодая особа лет двадцати, не больше, в черном строгом брючном костюме и белой блузке, подчеркивающей рыжий блеск её кудрявых, видимо, крашеных хной волос.
Девушка эта показалась мне почему-то донельзя знакомой.
Она представилась Зоей, и я сразу (про себя) стал называть её мадемуазель Z. Новоявленный гид подробно рассказала о наших правах и обязанностях, предложила на выбор платные и бесплатные экскурсии, последних практически не было.
Посоветовала непременно съездить в Памуккале и город Демре, в последнем очень давно, еще в IV веке жил и проповедовал святой Николай Угодник, а также посетить для шопинга городок Аланию, где были обещаны недорогие кожаные вещи и отменного качества ювелирные изделия.
Затем Зоя продиктовала номер своего мобильного телефона и пообещала каждое утро с 10 до 11 утра встречаться с нами (при необходимости) на том же месте.
Естественно я записался на все экскурсии.
Памуккале, или Хлопковый замок, готовился к закрытию на реставрацию как минимум на два-три года. Этот лечебный курорт функционировал еще до Рождества Христова. Горячий замечательный минеральный источник уже тогда облегчал страдания больным астмой, дерматитами и ревматизмом.
Здешний античный город Иераполь («Священный город») был основан Эвменом II Пергамским и стерт с лица земли многочисленными землетрясениями. Христианство в нем проповедовал апостол Филипп, распятый здесь около 80 г. н.э.
Сегодня Памуккале – сказочная местность, радующая глаза многочисленными мерцающими белыми каскадами, образованными причудливыми сталактитами, которые, как диковинные растения, обросли здешние известняки. Горячие ключи дают начало ручьям, которые впадают как в естественные, так и в искусственные бассейны. В общем, чудодейственная турецкая баня на открытом воздухе.
А экскурсия по древнему государству Ликии, существовавшему в древности на территории Анатолии, привлекает в первую очередь посещением церкви святого Николая Чудотворца в городе Демре, ранее называвшемся Мира. Первым епископом Миры и был св. Николай, читавший по преданию именно здесь свои вдохновенные проповеди.
Первоначально он считался покровителем моряков, а сегодня больше известен под именем Санта Клауса. Турки называют его Ноэль Баба (Рождественский отец), и соответственно церковь св. Николая – не только христианская, но и мусульманская святыня.
Необыкновенно живописны развалины Миры с сохранившимся античным амфитеатром и многочисленными скальными захоронениями. Гробницы, вырубленные в скалах, не менее прославленных египетских пирамид заставляют невольно задуматься о смысле вечности и тщете всех земных устремлений.
Но не будем сейчас о грустном.
Кроме того, обязательно стоит посмотреть, отправившись уже на яхте, на затонувший византийский город Кекова, существовавший на месте еще более древнего ликийского поселения и целиком затопленный в результате тектонических катастроф. А потом полакомиться экзотическими рыбными блюдами в каком-нибудь из многочисленных прибрежных ресторанчиков.
К тому же разве не такова вся наша жизнь, разве не сотрясают ее невидимые землетрясения и цунами, разве не уходят на дно памяти еще недавно величественные впечатления и дотла сгорают, казалось несокрушимые чувства?! А все живем и ждем от судьбы каких-то неимоверных чудес, и надеемся на новую любовь, воскрешающую юный былой задор и многочасовую неутомимость.
Итак, прилежный гид (гидша, аналогично гейше) записала наши пожелания, собрала деньги и выписала за них ваучеры-квитанции.
Сызнова пообещав помочь нам в любых начинаниях и тяготах, Зоя торопко убежала в какие-то другие отели, ибо гидов явно не хватало.
Я вернулся в обжитое за ночь бунгало, переоделся для морского купания и отправился на пляж, который, оказывается, находился всего в нескольких минутах ходу, на расстоянии не более ста метров. Дорожка к нему проходила между рестораном с одной стороны и открытым бассейном и прочими развлекательными комплексами с другой стороны.
Навесы, лежаки и матрасы из кожзаменителя были к нашим услугам.
Пляж был песчаный, видимо, намытый; у самого берега он переходил в галечник, продолжавшийся еще метр-два под водой. Далее находился довольно крутой обрыв, под водой обнаруживались разбросанные в хаотическом беспорядке довольно объемные скальные булыги. То есть по самому дну моря уже не походишь, а надо плыть.
Вода была довольно прохладной, все-таки конец сезона. Ведь уже через две-три недели отель съеживался до микроскопических размеров, хотя вообще-то упорных туристов обслуживали и зимой. Особенно немецких, в этом поползновении (тяге к горячему) весьма отличавшихся от русских.
Впрочем, что это я, причем здесь температура воды и воздуха, деньги уплачены, нужно забирать тот товар, который есть; и тут уже чаще русаки с разбегу бросались в средиземноморскую влагу, чтобы, выбравшись, поджаривать себя на исполинском малоазийском гриле.
Средиземноморская влага была куда более щедро просолена, нежели наша черноморская водица, и хорошо поддерживала тело безрассудного пловца, даже выталкивая и подталкивая его к берегу или, наоборот, в зависимости от направления главенствующего на тот момент ветра.
За весело подрагивающей линией буйков безостановочно носились мощные квадрациклы, бесперебойно курсировали приземистые катерки с непременно привязанными за трос разноцветными парашютами, на которых в свою очередь взмывали то выше то ниже, сидя к тому же на скамеечках, один или два смельчака, выделявшихся помимо всего прочего оранжевого цвета обязательными спасательными жилетами.
Стремительно разрезали воду, гоняя туда сюда, длинные узкие лодки наподобие индейских пирог или каиков, которые сообразительные наблюдатели незамедлительно окрестили «бананами».
Чуть поодаль стояла на якоре яхта, за умеренную плату готовая чуть потребуется отвезти по морю и далее по реке в славный городок Сиде.
И уж совсем далеко, на горизонте, виднелся большой военный линейный корабль, который то ли охранял государственную границу от пронырливых вездесущих туристов, то ли нас, несмышленых, от возможных пиратов и других потенциальных захватчиков.
Недаром здесь бытует и такая пословица: беям не верь, на воду не опирайся.
А я весь оставшийся день до самого отхода ко сну, послеобеденное и послеужинное время, посвятил нет-нет да всплывавшему как поплавок размышлению об удивительной мадемуазель Z.
Откуда все же мне было так хорошо знакомы эти порывистые трепетные жесты изящных рук, её милое лицо, смешливые зеленые глаза, наконец, безупречная фигура, хорошо различимая даже сквозь строгий наряд, тогда как она явно видела меня впервые и никак не выделила в нескончаемом потоке турклиентов? Почему в моей тяге к Зое сквозила какая-то небывалая нежность?

9.

Если ты охотник – ищи след своей дичи!
Рано проснувшись, побрившись и надев воскресный костюм, я отправился в бар за ставшей уже необходимой чашечкой каппучино, и одновременно понаблюдать за местным женским контингентом.
Дамы на отдыхе, очевидно, спят крайне долго. Только неказистые местные девушки почти незаметно сновали поодаль, занимаясь утренней уборкой.
Вдруг в бар влетела решительная юная особа в кожаной черной бейсболке, кожаных черных брюках и пиджачке (по утрам здесь весьма прохладно) и, не снимая вечно модных черных очков, нацедила себе чашечку кофе, присела за соседний столик и закурила длинную тонкую сигарету.
Она пускала кольцо за кольцом и вскоре была окружена легким серебристым туманом. Странно, что время от времени девушка поглядывала на меня с явным интересом.
Я стал прикидывать наиболее уместный и возможный подход, подбирал слова, но упустил нужное мгновение.
Столь же энергично, как и при своем появлении, девушка вскочила с места, предварительно затушив сигарету и допив свой кофе.
Не успел я приподняться, как её уже не было, и только легкое серебристое облачко вытянулось ароматным шлейфом в сторону выхода.
Делать было нечего, и я поплелся опять на ресепшион, чтобы задать несколько вопросов симпатичной гидше.
За письменным столом с табличкой «Пегас» восседала… нет-нет, ни за что не поверите… именно та самая, только что улетучившаяся из бара, затянутая в тонкую лайку энергичная особа.
Уже даже не сознанием, а самым нутром я понял, что это мадемуазель Z.
Никаких других туристов поблизости не наблюдалось, и я, загоняя поглубже внутреннюю дрожь, с достоинством уселся в кресло напротив.
- Доброе утро, Зоенька! Вы позволите мне так вас называть, ведь по возрасту вы мне в дочери годитесь?
- Здравствуйте, - здесь Зоя замялась. – А как вас звать-величать?
- Андрон Михайлович. Если не смущает, то просто Андре или Андрюша.
Тут я разгладил правой рукой усы, прижимая запрыгавшую от волнения верхнюю губу.
- А я ведь совершенно не признал вас в новом наряде. Сидел в баре и недоумевал, кто это. Словно шаровая молния пролетела в воздухе, оставив аромат внезапной грозы и совершив преображение природы.
- Как вы красиво выражаетесь Андрон Михайлович. А вы не поэт случайно?
- Нет, что вы. Самый обычный врач. Впрочем, иногда балуюсь рифмами, хотя время сейчас в России вовсе не поэтическое.
- Вы, кажется, из Москвы?
- Совершенно верно. А вы здесь давно?
- Уже второй год. Сначала приехала попрактиковаться в турецком, да так и застряла, уговорили поработать, среди гидов дикая текучка. Все-таки чужая страна, развлечений практически никаких. Тупой восточный мужской диктат. Хочется куда-нибудь в Европу или в Новый Свет, поближе к очагам цивилизации.
- А вы много языков знаете?
- Да нет. Турецкий, английский, немецкий. Сейчас вот испанским занялась, потом планирую китайский или японский.
- Как говорится, снимаю шляпу. А я вот только English, some a little.
- Здесь этого предостаточно. Вы ведь вчера записались чуть ли не на все экскурсии. У нас их сопровождает замечательный парень Азиз, он из солнечного Азербайджана. В Турции сейчас много бакинцев и вообще, все-таки можно что-то заработать, не то, что на родине.
- А много вам платят, если не секрет, конечно.
- Да нет. Шестьсот баксов. Еда и жилье бесплатные, оплачивает компания. А также визу и все перелеты.
- Вы летаете?
- Да, в основном в Москву, за визой. Нам ведь каждые два месяца приходится её продлевать. Официального разрешения на работу трудно добиться. Надо выходить замуж.
- Так в чем же дело?
- Пока не встретила своего принца. И потом восточные мужчины словно халва, попробуешь – вроде сладко, а чуть переберешь – приторно, аж до тошноты.
- Однако вы за словом в карман не лезете.
- Ах, Андрон, так устаешь, словно попугай повторять изо дня в день одно и то же, что иногда хочется просто поболтать с соотечественником по душам.
- За чем же дело стало. Отныне я всегда к вашим услугам. Когда, кстати, вы заканчиваете свой рабочий день? Может быть совместим приятное с полезным и сходим куда-нибудь развлечься? Я уже видел афиши концертов в старинном ближайшем амфитеатре или же что-то в этом роде.
- Увы и ах, все концерты отгремели, никаких представлений в ближайшие дни не планируется, ведь сейчас уже завершение курортного сезона. Днем я работаю, а вечером податься совершенно некуда. Ходим коллегиально друг к другу в гости, но и это приелось. Знаете, коллеги –
это ведь всегда пауки в банке. Все едят всех, иначе от яда лопнуть можно.
- Однако крайне веселенькая перспектива. Но пообещайте мне все-таки хоть одно свидание, вы сегодня произвели на меня громадное впечатление.
- Спасибо на добром слове. Я ведь уже сообщала, что каждое утро с 10 до 11 здесь и всегда готова ответить клиентам на все интересующие вопросы, помочь им разрешить турпроблемы. В конце концов, это мои прямые служебные обязанности. А сейчас простите, время истекло и мне надо бежать дальше.
Не дожидаясь дальнейших моих слов, Зоя собрала свои служебные бумаги, положила их в сумку и опять мгновенно исчезла, как сон, как утренний туман.
Я же снова был предоставлен самому себе, своему опостылевшему одиночеству, своим нескончаемым раздумьям о бесцельно прожитой жизни.
Страшная безысходная скука, не снимаемая даже изрядным приемом спиртного,
навалилась на меня и отнюдь не собиралась уходить.

10.

Псу не дает покоя хвост, ослу – холка.
Моя скука, а вернее тоска, тоже имеет первопричину. Меня стреножили, словно бегового жеребца на полном скаку. Помнится, я же проговаривался ранее, что человек без дела – мертвец.
Как там, у Блока: как тяжело ходить среди людей и притворятся не погибшим, и об игре трагических страстей повествовать еще нежившим…
У меня нет друга в поколенье, будет ли в потомстве читатель у моих «нетленок»?
Нет внятного ответа.
Кстати, давно уже я подметил (и не только я, конечно), что чем полней любой художник или ученый знает размеры и объем выбранного приложения своих сил, тем менее он выпячивает свою значимость.
Действительно великие люди необыкновенно скромны, прежде всего, потому что они сравнивают себя не с коллегами, а с той идеей совершенства, что живет в их душе и которая для них куда зримей и недосягаемей, нежели для рядовых обывателей.
А заурядные сочинители и особенно так называемые критики и искусствоведы чаще всего, впрочем, может быть, отчасти и справедливо, полагают, что они давно не только сравнялись с той же идеей совершенства, живущей в их душе, но даже и превзошли её.
Те же обыватели сходятся еще и на том, что скука – всеобщее зло, от которого нет спасения.
Снова повторюсь: всеобщее зло – вовсе не скука, а вынужденная праздность, отсутствие любимого занятия, запрет на жизненно необходимую деятельность. Когда-то я вычитал, что скуку испытывают только те, в ком есть достаточно духа. Чем больше в ком-нибудь сознания мысли, тем чаще он испытывает мучительную и ужасную скуку.
Помните, английский spleen иль русская хандра им овладели понемногу? Думаю, здесь случайная описка гения. Онегиным скука овладела однажды и навсегда, решительно, мгновенно и бесповоротно. Именно так и бывает с поистине выдающимися людьми.
Для большей же части человечества вполне достаточно любого занятия, и они бывают удовлетворены самой нелепой работою.
А уж от праздности они вовсе не страдают, охотно занимаясь любой ерундой, безделицей. Потому то и не понимают особо впечатлительных индивидуумов, постоянно хныкающих и талдычащих об опять нахлынувшей скуке, и, насмехаясь, с издёвкой говорят о подобных страдальцах.
Наиболее подлые из них стремятся лишить людей, которым безотчетно (или даже осознанно) завидуют, прежде всего, самого любимого занятия.
Убить физически в наши времена, в общем-то, сложно. Дуэли давно запрещены, да и не будет человек выдающийся уравниваться с любым мерзавцем, снисходя до смертоносного состязания. Ведь он всегда занят, подчинён делу всей своей жизни, как там, еще у одного гения: обречен на каторге чувств вертеть жернова поэм.
Только не думайте, что здесь закамуфлированный автокомплимент. Мое самоуважение давно, словно ржавчиной или плесенью, съедено скукой.
Лучше приведу-ка я одну замечательную, раскавыченную из-за намеренной перевранности цитату.
Скука до известной степени самое высокое из человеческих чувств.
Ведь невозможность более ничем другим удовлетвориться на земле, так сказать, громадная неудовлетворенность всею землею, способность созерцать необозримое протяжение пространства, число и удивительный объём миров и находить, что всего этого мало и недостаточно для восприимчивости духа, представлять себе бесконечное количество миров и бесконечную вселенную и чувствовать, что наша мысль и наше желание еще больше, чем вся эта вселенная, всегда обвинять недостаточность и ничтожество всего и переживать незанятость и пустоту вместо настоящего дела, а, следовательно, испытывать скуку – всё это, по моему (и не только) мнению, лучшее величие и благородство, какое только может быть в человеческой природе.
Поэтому скука мало известна людям ничтожным и совершенно неизвестна всем остальным животным тварям.

11.

Мою великую скуку если не развеяли, то основательно разбавили многочисленные заказанные впрок экскурсии.
Каждый день, а чаще даже до наступления рассвета, приходилось вставать, бежать к шлагбауму перед отелем и долго-долго трястись на автобусе до искомой цели путешествия.
Я побывал в Памуккале, Демре (Мире) и Кекова, лицезрел скальные церкви Каппадокии, которая когда-то давно была частью эллинского мира, а впоследствии и римской провинции с тем же названием.
На протяжении многих веков этой загадочный край, чем-то напоминающий затерянный мир Конан-Дойля, бережно хранил высокие образцы византийского искусства: церкви, мозаики, настенную живопись.
На протяжении сотен веков дождь и ветер разъедали туф, создав нерукотворные каньоны, холмы и расщелины самых разнообразных форм; цветущие долины только дополняют фантастические пейзажи Каппадокии.
В довершение вулканическая лава покрыла весь край: и Мелендиз Даг, рядом с городом Нигде, и Эрджияс Даг, что недалеко от Кайсери.
Жилища выбивались прямо в скалах, когда здесь появились первые христиане, возникли и первые скальные церкви и монастыри. Отшельники и аскеты заселили эти затерянные долины.
Когда же сюда пришли византийцы, то Каппадокия стала подлинным христианским оплотом, о чьи скалы, словно волны на мелкие брызги, разбивались набеги многих кочевых племён.
Христиане для защиты использовали не только природные пещеры, они выкапывали новые и создавали целые подземные города. Конечно, сюда надо приезжать не единожды, чтобы впитывать новые и новые впечатления.
Я испытал свою силу воли, перебивая тягу к мадемуазель Z., поднявшись один раз на джипе, а другой – на квандранндере (четырехколесном мотоцикле) на вершину Тороса, что возвышается на 1 200 метров над уровнем моря. Были пересечены многочисленные горные реки, рассмотрены многие древние памятники и современные турецкие деревни.
Наконец, сподобился совершить спуск на надувной лодке по горной реке Кёпрю, несущей свои быстрые и прозрачные воды вдоль скальных стен поразительно красивого каньона в национальном парке «Кёпрюлю Каньон».
Разве что в Стамбул (Константинополь) не добрался из-за дальности расстояния, оставив данное паломничество на самое ближайшее будущее.
Но везде, среди волн и зелени долин, на фоне серых скал и голубого неба мне мерещились зеленые глаза Зоеньки и поразительная пластика ее фигуры.
Никак не мог понять, почему не сумел вызвать в ней мгновенного сердечного отклика, магнитного тяготения, несмотря на определенные старания.
Впрочем, античный философ Дион говорил, что нельзя понравиться толпе (следовательно, и женщине), не будучи пирогом или сладким вином.
Писатель Булгаков называл объектом всеобщего влечения червонец (видимо, золотой).
И все-таки люди самых различных социальных слоев, отлично понимая бессмысленность и тщетность своих устремлений, продолжают даже наперекор обстоятельствам и собственным возможностям стремиться к достижению данной цели.
Совершенно также, пока существует этот мир, даже люди, лучше других знающие и понимающие условия человеческой жизни, до самой своей смерти будут ждать счастья и жить надеждами на него.
Увы, и я – не исключение.
Пронзительно до боли, даже молча, сейчас молю, то ли Аллаха, то ли земную природу: созрей, груша, да мне в рот упади!

12.

Наконец-то выпал долгожданный перерыв между очередным рафтингом и мото-сафари. После завтрака я появился на ресепшион и имел счастье снова полюбоваться милой Зоей.
В новой ослепительной белизны блузке и ниже колена клетчатой юбке она была обворожительна. Зеленые глаза, подчеркнутые подведенными коричневатой тушью веками, были неимоверно серьезны, скрывая в глубине обещание мелодичного смеха. Нос был в меру длинен и в меру курнос.
А благородно напомаженный рот – само совершенство. Недавно вошедшая в моду выпуклость губ, особенно верхней, отнюдь не была вульгарной. Легкая вздёрнутость верхней губки приоткрывала ряд безупречных жемчужных зубов. Ямочка на левой щеке, то возникавшая, то пропадавшая при разговоре, довершали очаровательное воздействие поставленного голоса.
А уж ушки (часто ли вы найдете по-настоящему благородные уши?! Пушкин все время твердил о ножках. Что ножки! Совершенно отсутствуют изящно вылепленные ушные раковины, вот с чем надо обращаться к хирургам в первую очередь, а не липосакцией живота и бедер заниматься) были лебединой песней лица.
Нежные аккуратно закругленные мочки были чуть вытянуты тяжелыми серебряными серьгами, образующими декоративный экзотический ансамбль. Рыжие волосы, обычно распущенные и вьющиеся от природы, были сегодня собраны в аккуратный пучок, наподобие конской гривки.
Порадовало и полное отсутствие озабоченных туристов. Наконец-то выпала долгожданная возможность поговорить в относительно спокойной обстановке. Зоина благожелательность подогрела мое нетерпение.
- Зоя, как ни хороша Турция, именно вы – главная ее достопримечательность. И то, что я был вынужденно лишен уже много дней возможности постигать ее особенности, наполнило мое сердце невыразимой скукой, разогнать которую не способны никакие моторизованные экскурсии.
- Мне кажется, здесь вы явно преувеличиваете. Хотя как комплимент это высказывание принимаю.
- Поверьте, я не шучу. И так как вы убедили меня в безысходности поисков развлекательных центров, я хотел бы пригласить вас к себе на рюмку ликера или стакан виски сегодня вечером.
- Вечером не могу. Я обещала одной подруге помочь с курсовой, бедная девочка еще учится в каирском университете и совершенно зашилась с филологическим анализом египетской мифологии.
- А вы и в этом специалист.
- Нет, конечно. Но с помощью справочников надеюсь выкарабкаться.
- Ну вот, опять, как говориться, за рыбу деньги. И когда же мы можем пообщаться тет-а-тет? Опять через неделю, так и виза моя истечет.
- А вот и нет. У меня сегодня, прямо сейчас, час-два свободного времени. Так что я в вашем распоряжении.
У меня перехватило дыхание. Не было слов. Странное существо человек, годами мечтает о недоступном, а когда появляется возможность схватить долгожданную жар-птицу голыми руками, на него почему-то нападает ступор.
Собравшись с усилием, я произнес:
- Тогда пошли.
И разом поднявшись, мы вышли из помещения и пошли, чуть ли не держась за руки, как давнишние друзья. Путь наш лежал в мое бунгало, благо, идти было те же сто метров, если не меньше.
Поднявшись по лестнице на второй этаж и отомкнув ключом дверь, я пропустил даму вперед.
Зажегся свет. Замурлыкал кондиционер. Я немедленно включил телевизор и начал хлопотать по хозяйству.
Стол был накрыт на веранде, но Зоя, смущаясь, попросила перенести его в комнату. Не хотела, чтобы обслуживающий персонал делал какие-то несоответствующие выводы.
Мы пили виски, разбавляя минеральной водой. Закусывали шоколадом. Разговор крутился вокруг моей персоны. Зоя наотрез отказалась рассказывать о себе.
Минут через пятнадцать-двадцать, когда содержимое литровой бутыли убавилось вполовину, Зоя вдруг поднялась и отправилась в душевую. Когда она вышла оттуда совершенно нагая, на меня напал форменный столбняк.
Она подошла ко мне, порывисто обняла, поцеловала в щеку и задушевно спросила:
- И долго еще ты намереваешься сидеть за столом? Учти, у меня не так много времени.
Я последовал её примеру, а когда вышел из душа, то обнаружил мадемуазель уже в постели, прикрытой простыней.
Прыжок, приземление, сбрасывание покрова, и вот уже нежнейшее слияние началось без особой прелюдии. Впрочем, Зоя предусмотрительно нацепила мне тончайший противогаз, заранее приготовленный и еще хранящий аромат ее духов.
Я даже не подумал протестовать, все еще потрясенный неожиданным развитием событий.
Начались нежнейшие касания друг друга поцелуями, руками, всем пространством обретшей дополнительную тактильную чувствительность кожи.
Поцелуи-цветы распускали свои фантастические лепестки.
Руки, словно гибкие ветви, проникали в отдаленнейшие области тел и своими прикосновеньями сообщали дополнительную энергию совокупным движениям органонов.
Кожный покров, казалось, пророс и покрылся мельчайшими глазками, которые видели нечто непостижимое другими органами чувств, а крохотные реснички смахивали любую возможную нечисть с возбужденной поверхности.
Подлинная людская красота и прелесть человеческих отношений, конечно же, полнее всего проявляется в акте любви.
Ведь и величественные многочисленные красоты природы, все эти великолепные горные пейзажи, стремительно текущие реки и неистово бьющие вверх фонтаны, сущее ничто без человеческого взгляда, без человеческого участия.
Сама жизнь возникла от Божеского хотения и пышно расцвела от Его и ангельских взглядов. Даже темные происки сатаны и его приспешников-дьяволов только оттеняют далеко окрест сияющий божественный свет.
Об этом, и еще о многом-многом другом, хотел я сказать Зое, но мы, продлевая наслаждение, молча вкушали друг друга, не останавливаясь и не прерываясь на частности.
Лакомились каждым движением, каждым мгновением обнимающей нас вечности.
Конечно, не час и не два протекли в этом нежном прорастании чувств и взаимном познании друг друга и мира.
Тесный противогаз был давно отброшен в сторону, и естественные отношения точно у Адама и Евы, еще не познавших стыда, при первом постижении рая постепенно переросли в сон.
Мы проснулись одновременно. Было уже темно. В Турции вообще темнеет рано, часов в пять вечера.
Зоя ахнула, она опять опаздывала. Подруга, помощь ей – это, безусловно, святое. Накинув одежду, она чмокнула меня в лоб и пообещала обязательно навестить меня рано утром.
- Сейчас я знаю, где ты живешь. Так что жди стука в дверь, а, может, лучше я по-кошачьи поскребусь, - тут она прыснула звонким смехом и улетучилась как бы прямо сквозь стену.
Я не слышал щелчка замка, не видел мелькнувшей тени, перед моим взором была цветущая долина женского тела, освещаемая вместо солнца и луны сиянием знобко-зеленых глаз.

13.

«Легко, как выпить стакан воды, оказывается, сегодня завоевать сердце женщины. Да можно вовсе и не завоевывать его, чтобы получить искомое», - подумал я вдруг с таким сожалением, и снова неведомо откуда накатившая тоска сжала виски тисками. И тут же одернул сам себя, мол, перестань, дурень, сорвал цветок и давай горевать, что опять корешок не заметил.
Да, никто не может считаться состоявшейся личностью, пока не наберется опыта и не узнает на его основе себя самого; а потом уже мнение о себе (но не самомнение!) будет определять как дальнейшую судьбу, так и положение в мире.
Самопознание начинается в раннем детстве, возможно, еще в утробе матери, уровень нынешней техники позволяет уже наблюдать улыбку и полную боли гримасу зародыша; и продолжается до самой смерти. Впрочем, многие люди умирают, так и не познав своего предназначения. Умирают сущими детьми, остановившись на пороге развития дошкольника.
Вообще-то самопознание и самообладание возникает чаще всего в результате сильнейших потрясений, стрессов, когда потеря большой выгоды, неудовлетворение насущных потребностей, а порой преображение посредством великой страсти, а самой великой страстью, конечно же, является любовь; только вот испытать ее не каждому суждено за жизнь даже единожды.
Человек, перенесший любовь, словно чуму, оспу или тиф, лучше прочих познает свой темперамент и свой характер. Он разумно и правильно оценивает уровень своих способностей и возможности в смысле сил физических и духовных.
И тогда словно пловец в открытом море он может соотнести конечную цель путешествия и расстановку его отдельных периодов в зависимости не только от внешних, но и от внутренних факторов.
Подобное знание может и не делает человека более счастливым, зато наделяет его редким могуществом трезвой самооценки и умения оценивать других соискателей житейских и любовных благ.
Опять я зарапортовался, расхвастался, ибо подобные философствования предопределяют уровень самоанализа. Увы и еще раз увы, много хвастаться просто один из самых верных способов казаться расточительным, а не скрягой.
Быстрота и простота сегодняшнего получения женских ласк меня основательно обескуражила. Мне показалось, что я в чем-то смошенничал и получил незаслуженное и незаработанное.
Надо честно признаться, что я всегда был согласен с мнением, что мир – это союз мошенников против людей порядочных, союз людей пошлых против людей благородных.
Уже когда подлецы и мошенники встречаются в самый первый раз, они по каким-то неуловимым признакам сразу же узнают себе подобных и легко и быстро приходят к соглашению, в отличие от большинства людей порядочных.
Если же их интересы не совпадают, и они вынуждены разойтись, взаимное расположение не делает их врагами. Более того, когда мошенник ведет совместные дела с другими мошенниками, он чаще всего исполняет все свои обязательство добросовестно и редко обманывает своих компаньонов.
Порядочных же людей он просто не может не надуть, не обмануть их доверие, ибо тогда потеряет к себе самоуважение, проистекающее в основном из размеров в каждом отдельном случае полученной выгоды.
Потому-то подлецы и мошенники обычно процветают, люди они всегда далеко не бедные, отмеченные общественными почестями и обладающие властью; тогда как честные и порядочные люди, напротив, перебиваются с хлеба на воду.
Женщины, как я уже ранее высказывался, любят пироги и сладкое вино. Их тянет к мужчинам, обладающим, прежде всего, внешними достоинствами, а достоинства внутренние партнеров их мало заботят в обычной жизни.
Тут я совсем запаниковал, подумав, как же жилось Зое до встречи со мной, и какое несметное количество мерзавцев основательно ископытило пастбище доверившейся мне сегодня чаровницы…
Ну, ничего, зато сейчас я сумею защитить её от любого зла, бытующего в мире.
Я вскочил, подошел к зеркалу и чуть не расплакался: на меня исподлобья и воровато щурилось существо, больше похожее на павиана, чешущего отвислую грудь в ожидании очередного дарового банана.
Я был готов плюнуть в свое отражение, но что поделаешь, брошенного камня не воротить; и отправился восвояси, в истерзанную страстями постель. Накрывшись с головой простыней и одеялом, отгородившись этой тоненькой пленкой самозащиты от злого кокона тьмы, заполнявшего комнату, я заснул и увидел во сне райскую долину женского тела, где наподобие солнца и луны сияли Зоины глаза, готовые снова и снова брызнуть звонким смехом любовного одобрения.

14.

Вот уже вторую неделю я воистину счастлив.
Зоя приходит ко мне ежедневно рано утром и словно взбрызгивает росой собственного дарения.
Секс с ней – вовсе не секс, а несказанно чистое чувство, подлинная любовь именно в момент её возникновения, т.е. водород и кислород отдельно, только после взаимослияния дающие не тяжелую, а совершенно легкую воду, живую воду надежды.
Странно, а может и именно так как единственно возможно, меня не тянет с ней ни на какие плотские эксперименты, на перверсии, что на языке простонародья именуется извращениями; может я постарел и не такой боец, как в юности, но не только тело, душа главное отдыхает. Есть-есть, конечно, и на этот случай нелицеприятная турецкая пословица: арба начинает скрипеть за сорок дней до того, как она развалится.
Не знаю, не знаю, лично я чувствую себя весьма помолодевшим и поздоровевшим. Последнее время мы с Зоей почти не употребляем алкоголь, только иногда покуриваем и то легкие женские сигареты с ментолом. Она мне призналась, что приохотилась к ним в детстве, поворовывая их у матери.
Мы много говорим о любви, о будущем. Зоя обязательно хочет от меня ребенка. И как иначе. Поцелуй – первая печать, скрепляющая любовный союз, самое начало любовной идиллии, но настоящая любовь и настоящая близость могут проявиться только в детях.
Именно общий ребенок, плод родителей, знаменует их подлинное единство. Именно через него прокладывается в будущее след единосущной любви.
Что ж, я – свободный человек и вполне готов к новому отцовству, кстати, именно у людей в возрасте бывают самые одаренные дети.
Гены накапливают родительский опыт, и такие поразительные случаи, как Менделеев, бывший восемнадцатым ребенком в семье, наилучшее тому доказательство.
У моей любимой бабушки Василисы Матвеевны было шестнадцать детей, правда, выжило только четверо, вот он чарльзодарвиновский закон в действии.
Моя мать была одной из этих четвертушек-четвертинок.
Впрочем, в жизни нет никаких благ, которые бы не сопровождались соответствующему этому благу лишениями.
В одной из относительно старинных книг я недавно прочитал рассказ о ложных привидениях, которых простонародье считает духами. Тогда как порой, на самом деле, это просто обычные прялки, то есть даже тень от прялки.
И далее тонко подмечено, что в делах сложных и неясных большею зоркостью отличает именно меньшинство; в делах ясных и открытых – только большинство.
В вопросах метафизики вообще нелепо ссылаться на здравый смысл.
Выделяю курсивом специально для Уральцева и для, увы, опростоволосившегося издательства "Коммуна".
Между прочим, этот здравый смысл не имеет никакого значения даже в вопросах физики и вообще доступных внешним чувствам, например, в вопросе о движении земли или корреспондировании планет.
И уж совершенно бесполезно противиться мнению большинства в вопросах общественных, что никак не поймут наши новые правые.
К чему это все я рассказываю, а именно к тому, что будущее наше с Зоей неясно и туманно, лишь наркотическая сладость каждого мгновения очередной встречи искупает неимоверную горечь возможного расставания.

15.

День лягушки проходит в кваканье.
Мой, – скорее всего в писчебумажном резонерстве.
Случайный читатель моих записок решит, что за всеми своими лирическими или философскими (кому как нравится окрестить) отступлениями я совершенно забыл о планомерном и увлекательном развитии сюжета, о заявленном контрапункте, и моя тоска основательно потеснила заявленную презумпцию неколебимого счастья.
Право, ничего нет легче, как быть современным писателем. Тут и учиться, собственно говоря, ничему не надо; знай сиди и записывай всю белиберду, которая только и приходит в голову. А если задница крепкая, то можно высиживать по 20-30 страниц в день, словно курица, вполне заменяющая чудо-инкубатор.
Поверьте, выпив грамм 200 качественного пойла (водка, коньяк, джин, виски), я смогу выстукивать на клавиатуре ноутбука за полный рабочий день ну никак не менее заявленного количества печатных знаков. Только вот будет ли качество соответствовать мировому уровню? Нет ответа.
Хотя очередная Петрова, Иванова или Сидорова (у нас сейчас равно как и настоящие писатели, критики в основном женского рода) легко разнесет меня в пух и прах, если только не найду к ней очередной универсальной отмычки.
Всегда, как сталинский пионер, готов, только уж больно старые они, хоть и гнедые (крашенные басмой) клячи. А сами себе кажутся женщинами необыкновенной стати и прыти. Они, вероятно, смогут окказионально вдохнуть в мужика любострастную отвагу через заднепроходное отверстие, только все равно исход будет ужасен как в одной из баек о деде Щукаре, принадлежащей блестящему перу самого известного и в тоже время самого сомнительного автора миновавшего столетия.
А вообще-то к людям, особенно дамам, даже и престарелым, нужно по возможности относиться со смиреной лаской, излишне не возбуждая их, но и не запугивая. Только тогда можно избежать зависти и загладить свою извечную вину перед коллегами и соседями – первородство, а, следовательно, изначальное превосходство.
Во времена античности люди думали, что если человек при жизни достигает значимого величия и счастья, то ему обязательно следует умилостивлять не только коллег и прочих современников, но даже и самих богов всевозможными унижениями, жертвами и добровольными лишениями, чтобы как следует загладить свой непростительный успех.
Беги от добра, спасешься и от зла.

16.

Однако пусть я человек в достаточной степени суеверный, мне и в голову не пришло, что следует скрывать свой успех, даже если о нем никто не знает. Хотя бы от самого себя. Утренние свидания с мадемуазель Z. заставили меня расслабиться, забыться; я решил, что судьба не только сию минуту благосклонна ко мне, но что так будет всегда.
Меж тем, хотя частота любовных встреч не изменилась, но длительность их стала неуклонно сокращаться, словно шагреневая кожа.
На мои прямые вопросы о причине убывания Зоя обычно отшучивалась, а то и просто немедленно затыкала мне рот горячим поцелуем, после чего было неудобно уподобляться анекдотическому зануде и повторно интересоваться тем же самым.
Волновало меня и то, что Зоя совершенно ничего не рассказывала мне о своей семье, об отце, о матери. Я узнал только, что она была единственным ребенком, в детстве часто болела ангиной и простудами, в школе училась средне, занималась фигурным катанием и бальными танцами, но уже с третьего класса по настоянию матери много времени и сил отдавала изучению иностранных языков.
После школы она легко поступила в институт имени Мориса Тореза, и на последних курсах из-за семейных обстоятельств перевелась на заочное обучение и сменила ряд профессий, в том числе была и бухгалтером-экономистом. Гидом работает третий год, полгода в Турции, полгода в Египте, и в ближайшее время собирается эту работу сменить.
Что заставило ее выучить турецкий язык и привело в туристическую компании, я так и не выведал. Думаю, что в основе скрывается, дай Бог, изжитая любовная драма.
На мои редкие разговоры о создании семьи и возможности завести ребенка Зоя машет рукой и немедленно меняет любовную позу. Ведь наши беседы происходят в основном в горизонтальном положении и почти никогда на людях, на прогулке.
Порой я задумываюсь, что Зоя меня отчасти стыдится, ее может смущать мой внешний вид или возраст, но вот уже на исходе третья неделя, а пыл её неутомим, и именно она чаще выступает инициатором любовной игры. Меня, собственно, это не смущает. За свою жизнь я столько навидался женского притворства и жеманства, что прямоту отношений давно считаю в чем-то сродни целомудрию.
И в обществе, и в отдельном человеке, чем меньше истинной добродетели, тем больше кажущейся, и наоборот.
В античности люди действительно стремились к честности, исповедывали её, а не стремились к показной добродетели.
В наше маскарадное время большинство только демонстрирует порядочность, вовсе не стремясь ей обладать на деле.
Одним словом убеждал я самого себя: жизнь прекрасна, и не надо ничего усугублять. Не надо ничего придумывать, а просто принимать каждый день как подарок.
К тому же вокруг полным полно людей, ищущих счастье, страдающих от тысячи причин, а я заладил одно и то же: должно же быть совершенство.
Между тем: нет розы без шипов, нет меда без яда.

17.

Мне трудно живется, потому что впереди нет ясной цели, жизнь проходит среди сомнений, с постоянной борьбой с самим собой.
Ведь я постоянно заблуждаюсь, не хочу видеть, что стал просто скопищем пороков. Не умею работать. Постоянно и много пью. К женщинам тоже вроде отношусь без должного уважения.
Более того, я давно пришел к умозаключению, что вообще людские пороки неисправимы, что они естественны и происходят непосредственно от людской природы, и борьба с ними, в общем-то, бессмысленна.
И если можно иногда воздержаться от мерзких дел, то совершенно невозможно удержаться от гадких.
Одна любовь может освободить и спасти меня от душевной грязи, от скверны. Достоевский утверждал устами старца Зосимы, что любовь такое бесценное сокровище, что на нее весь мир купить можно, и не только свои, но и чужие грехи еще выкупить.
Отдавая душу любимой женщине, причем, отдавая именно чистой, непосредственно сам участвуешь в нравственном очищении всего мира; а от слияния с нею испытываешь несказанное блаженство и счастье.
Тот же старец Зосима высказал целую программу нравственного очищения. Главное – следует убегать лжи, всякой лжи, лжи себе самому в особенности. Наблюдать свою ложь и вглядываться в нее каждый час, каждую минуту, каждое мгновение.
Убегать брезгливости тоже и к себе, и к другим: то, что кажется внутри себя скверным, уже только тем, что вы это заметили в себе, очищается.
Страха тоже надо убегать, хотя страх есть лишь последствие всякой лжи.
Не пугаться никогда собственного малодушия в достижении любви, даже дурных при этом поступков не стоит очень пугаться…
При сравнении любви деятельной и любви мечтательной старец отдает предпочтение первой, уточняя, что любовь деятельная – это работа и выдержка, а для иных так, пожалуй, целая наука.
И предрекает напоследок, что в ту же самую минуту, когда будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, – в ту самую минуту вы вдруг и достигните цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас всё время любившего и всё время таинственно руководившего.
Как со всем этим не согласиться?! Как не покаяться в грехах и не уверовать окончательно?!
И да минует каждого из нас душевное состояние, когда грехи – с гору, а вера – с просяное зерно.

18.

Природу любви изучали и стремились раскрыть многие писатели, чаще исходя из собственного опыта. Достоевский – не исключение, гораздо важнее всмотреться в его анфиладу кривых зеркал, изменчиво преломляющих различные оттенки душ, и вслушаться в многоголосие его мятущихся персонажей.
Все, наверное, помнят следующий монолог о всеединой любви Дмитрия Карамазова: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком широк, я бы сузил. Черт знает, что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну или нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».
Нельзя ничего добавить; дай Бог, перечитать еще не единожды. Вот он – в чистом виде русский менталитет и русская идея: что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой. Ни в какой Европе, ни в Азии этого сопоставления не поймут; а если и поймут, то не прочувствуют; а если прочувствуют, то никогда по этой идее жить не будут.

19.

Именно такая любовь разрушительна, как цунами; она оставляет после своего многотонноводного прокатывания отвратительное топкое болото, из которого вдруг снова начинают расти белые прекрасные невинные цветы.
Такая любовь неизбежно приводит к смерти, более того, смерть и есть её окончательная ипостась.
Желая полного обладания любимой женщиной, стремясь полностью растворить ее в себе, неизбежно приходишь к схватке двух воль, двух страстей, двух жажд власти.
Отсюда рукой подать до утверждения, что любовь нередко насилие, и даже тогда, когда насилие совершает не мужчина, а женщина (то есть, не садизм, а мазохизм), то и тогда подчинение, даже доведенное до рабства, оборачивается владычеством и господством, в силу окончательного навязывания именно своей воли.
Подобное состояние сродни известному стокгольмскому синдрому (тоже, кстати, весьма попахивающему нобелевкой), когда жертва вдруг начинает сочувствовать угнетателю и террористу, то есть когда происходит внезапное объединение двух воль, образовывается двуединство жизненных интересов.
И приведу-ка еще одно высказывание Дмитрия: « Если я полечу в бездну, то так таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что именно в унизительном таком положении падаю и считаю это для себя красотой. И вот в самом-то этом позоре я вдруг начинаю гимн».
Через эти противоречия и пролетает электрический разряд, словно между анодом и катодом, спекая силой огня неосознанное двуединство любящих людей в одно огромное чувство.
Если же один из сексуальных партнеров будет превалировать в этом союзе, будет стремиться к преимущественному самоуслаждению, то он просто раздробит замечательное двуединство на множество мелких осколков, а полноту жизни – на отдельные мгновения.
Еще в юности я выписал из статьи, опубликованной в одном совершенно забытом журнале, малоизвестного и тогда, и сегодня русского философа серебряного века до сих пор очень важное для меня размышление о необходимом соотношении духовного и плотского, высокого и низкого.
Меня поразила небывалая новаторская судорога критической мысли, мол, плотская похоть сама по себе вовсе не низменна, она не должна и не может вызывать к себе отвращение. Не знают ни его, ни стыда животные.
Неверно, будто страсть не вызывает чувства стыда или отвращения тогда, когда она самозабвенна, т. е. бессознательна.
Мы часто стыдимся и испытываем отвращение к себе, когда «самозабвенно» подчиняемся порыву страсти; только стыдимся мы потом, когда о нем вспоминаем. И если было бы не так, проблема оставалась бы не решаемой или требовала бы, как единственного исхода, отказа от всякой плотской страсти.
В страсти и похоти нашей мы стыдимся того, что подчиняемся ей, как чуждой стихии, при этом теряем себя и свою волю.
Нам стыдно тогда, когда страсть увлекает и подчиняет нас, властвует над нами, но не тогда, когда мы, сливаясь с нею, властвуем и страстно целостно любим.
Если я един со страстным порывом и – самозабвенно или несамозабвенно: все равно – люблю, мне не стыдно ни в минуту страсти, ни потом.
Напротив, я ощущаю безмерную полноту и красоту жизни и любви.
Поэтому и не стыдно мне описывать в подробностях различные состояния души и тела, ибо целостная картина мира возникает только из таких частностей.
Две сущности во мне: тело и душа, животное и духовное начало. Но я убежден, что духовное должно царить и осуществлять себя только в единстве с телесным, подчиняя, объединяя и направляя его.
Тело выполняет закон своей природы и во всей изменчивости своей обязательно осуществит свое единство, через возникновение и разложение будет и самим собою, и всем.
Но только дух может возвысить это важнейшее единство над состоянием потенциальности, преобразить материю, свершить, а вернее – усовершить ее.
И должен он сделать это не в отъединенности своей, а – в обращённости к телу, в гармоничном единстве с ним.
Он не должен жить особняком, не должен равнодушно жить рядом с телом.
Он «образует» тело, поддерживает созидаемое им единство, преображает его.
И стыдно ему, когда, забыв свою цель, пренебрегши полнотою любви, в которой живет, забывает он о царственном положении своем и равнодушно смотрит на «безумные» стремления своего тела, когда живет только тою малою степенью любви, которая дана телу.
Всякое действие тела безвинно: оно не знает, что творит; всякое – в себе прекрасно и благо.
Но всякое не полно, не совершенно, отрываясь от единства, преходя и не достигая полноты.
Достижение же полноты не в отказе от него, а в его развитии, когда утверждение одного момента является и утверждением всех других, т. е. отказом его от себя, когда любовь и в теле осуществляется единством жизни и смерти.
Утешайся тем, что проточная вода грязной не станет.

20.

Ещё более странно, что люди очень боятся смерти, хотя прожить как можно больше и совсем не боятся старости. Тогда как смерть вовсе не страшна, она разом освобождает человека от всех проблем и любого зла, к тому же отнимая драгоценные радости и блага жизни, она одновременно уничтожает желание их добиваться.
А старость несравненно страшнее, она, лишая человека большинства наслаждений, не только оставляет ему прежние желания, иногда даже их усиливая, но и приносит с собой сожаления по утраченной силе чувств и скорбь по утраченным близким и друзьям.
Можно сказать, что смерть и старость, – родные сестры. И любовь – тоже их сестра, ведь любовь – тоже насилие, по крайней мере, жажда смерти любимой. Оскар Уайльд выдохнул: «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал. Коварным поцелуем трус, а смелый наповал».
Стремление к владычествованию (господству) и насилию естественно в любви, как частичное, неполное её выражение. Она, словно при рабовладении, может принять облик изощренного мучительства, подчиняю всю сферу душевных взаимоотношений.
Более полное властвование любимым человеком предполагает еще и непременную сломленность и подчиненность её (его) воли.
Душа же не предполагает и не выносит такого поворота событий, она ищет счастья неземного.
Тогда как земное счастье – это развитие отношений по растительному или животному сценарию.
Воспроизводя ход мысли одного самоубийцы от скуки, разумеется, материалиста, Достоевский заметил в «Дневнике писателя» (1876): «Посмотрите, кто счастлив на свете, и какие люди соглашаются жить? Как раз те, которые похожи на животных и ближе подходят по их тип по малому развитию их сознания. Они соглашаются жить охотно, но именно под условием жить, как животные, то есть есть, пить, спать, устраивать гнездо и выводить детей. Есть, пить, спать по-человеческому значит наживаться и грабить, а устраивать гнездо значит по преимуществу грабить. Возразят мне, пожалуй, что можно устроиться и устроить гнездо на основаниях разумных, на научно верных социальных началах, а не грабежом, как было доныне. Пусть, а я спрошу: для чего? Для чего устраиваться и употреблять столько стараний устроиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно? На это, уж конечно, никто не сможет мне дать ответа. Всё, что мне могли бы ответить, это: «чтоб получить наслаждение». Да, если б я был цветок или корова, я бы и получил наслаждение. Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра же всё это будет уничтожено: и я, и всё счастье это, и вся любовь, и всё человечество – обратится в ничто, в прежний хаос. А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья – не от нежелания согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля».
Эту длинную выписку я привожу задним числом, отчасти в качестве некоего нравственного оправдания дальнейшим моим поступкам, а также, чтобы обрисовать круг моего чтения, вовсе не ограничивающийся одними лакированными гламурными журнальчиками.
Из колючек вырастает роза, а из розы – колючки.

21.

Утром 1 ноября, во вторник, Зоя не появилась. Прождав её до десяти часов и недоумевая по поводу отсутствия, я отправился на ресепшион. За столом с табличкой агентства «Пегас» восседала крупных форм темноволосая девушка с пирсингом в носу.
- Здравствуйте, - обратился я к ней. – А где Зоя?
- А она улетела на несколько дней.
- Куда и зачем?
- А я не могу её заменить?
- Нет, у меня к ней личный вопрос.
- Зоя улетела в Москву, а потом в Калининград, к маме.
- А что так внезапно?
- Вовсе нет. У нее заканчивается виза. А чтобы её получить вновь, надо сначала улететь в Россию.
- Странно. Она мне ничего не говорила.
- Значит, не сочла нужным. Может быть ей что-то передать?
- Нет, не надо. Я к вам еще подойду. Кстати, как вас зовут?
- Света.
- А меня – Андрон Михайлович.
- Я догадалась. Зоя мне про вас рассказывала.
- Интересно, когда я к вам снова зайду, вы расскажете об этом поподробнее.
На этом я откланялся и, встревоженный не на шутку, побрел восвояси. Весь день прошел в сумасшествии тихом. Я плавал, загорал, обедал и ужинал, но мысли о Зое меня не отпускали. Странно, почему она не предупредила меня о своем отъезде? Что за таинственное исчезновение? Получение визы вовсе не предполагает умолчания. Нет тут явно что-то не так.
Потерять любимого человека во внезапной катастрофе или от болезни не столь тяжко, как внезапно обнаружить, что ты занимаешь в жизни женщины отнюдь не первостепенное место, что она вполне может без тебя обходиться, засыпать, просыпаться, встречаться (я уж не задаюсь вопросом: с кем?), заниматься какими-то мелочами и возможно совсем о тебе не вспоминать.
У тебя же по-прежнему хранится в душе дорогой образ, и ты ревностно всматриваешься в него очами памяти и с горечью понимаешь, что и он несколько изменился. Оказывается, пока твоя любимая была рядом, то любовный экстаз словно бы лаком или глянцем сбрызгивал, отчасти меняя, её черты, сообщал им дополнительную обворожительность.
Когда же обида чуть видоизменила твое отношение к подруге, то и обольщения любви оказались вырваны из твоего сердца. Напрасно теперь будешь стараться вызвать в сознании её взгляд, улыбку, прическу и цвет волос, наконец, порывистые жесты рук, всю фигуру; увы, любимый облик померк, и никакое воображение не сможет его воскресить без подпитки энергией оригинала.
Остается погрузиться в смакование печали, подменяющей любовное томление его слабым подобием, невнятным суррогатом.
И как иначе: могильным камнем нечего гордиться.

22.

Зоя не появилась и на следующие сутки.
Я застал Свету, окруженную туристами, и около получаса дожидался возможности остаться с ней наедине. Когда, наконец, выдалась эта блаженная минута, у меня пересохло от волнения в гортани, и я позабыл все подготовленные вопросы.
Света смотрела на меня крайне сочувственным взглядом, и первая нарушила молчание, повисшее над нами подобно грозовой туче.
- А знаете, Зои, скорее всего, не будет больше недели.
- Почему? Что случилось? Она здорова?
- Она-то здорова. Но стало плохо её матери, и Зоя улетела в Калининград. Она ведь единственная дочка.
- Она – что – звонила?
- Да. И начальству, оформляя отпуск за свой счет, и мне. Кстати, вам передавала большой привет.
- Спасибо хоть на этом. Что же она не догадалась позвонить мне?
Тут я вспомнил, что мой мобильный, несмотря на приличную сумму в у. е., забарахлил с первого дня пребывания в Турции. Почему-то роуминг не работал. Нет сети и всё тут.
- Ничего не могу ответить. Но если она будет звонить, я обязательно передам ваши слова.
- Света, а что с ее матерью?
- Она в больнице. Зоя пока ничего толком не рассказала. Но она очень привязана к матери, ведь они живут только вдвоем. Отца Зоя так и не видела. Он был летчиком и погиб еще до её рождения. Такая трагическая история.
- Странно, она мне почему-то об этом ничего не рассказывала.
- Для Зои отец – это святое, и она не любит касаться этой темы. Ведь у нее нет даже ни одной его фотографии.
Тут наш разговор стал пробуксовывать, частично повторяться и иссякать, пока не прекратился окончательно.
Света как обычно засобиралась по следующим своим рабочим адресам, хотя я почувствовал, что она чего-то недоговаривает и явно хочет увидеться со мной позднее. Но меня все раздражало, я сухо простился с ней и, нервничая, пошел-таки на пляж.
Ожидать возлюбленную, всё равно, что кипятить котел над свечой.

23.

Кажется, я уже поминал двух подружек из Самары, с которыми иногда перебрасывался приветствиями. Одна из них была крашеной блондинкой, другая брюнеткой. Я обратил на них внимание еще в самолете. Они много и громко болтали, много пили, словом, вели себя вызывающе.
В автобусе тоже бузили, но уже под сурдинку. Были весьма недовольны первоначальным расселением. Их поселили близко к шоссе, и они совершенно не выспались.
Затем мы изредка встречались в баре. Обычно наш разговор сводился к погоде, к обсуждению моих поездок (они никуда не ездила, ссылаясь на усталость и желание просто физически отдохнуть), к реакции на неожиданную житейскую ситуацию.
Вечером они стригли глазами посетителей бара, возможно выискивая потенциальных клиентов. Хотя они всегда были вместе, в ресторане, в турецкой бане, на пляже, особо лесбийских манер у них тоже не наблюдалось.
И вот неожиданно мы столкнулись на дорожке, ведущей к пляжу. Мне было скучно, даже нет, было невыносимо тяжко; и чтобы хоть как-то развеяться, я пригласил их заглянуть ко мне вечерком, чтобы без помех просто выпить. Так и порешили.
Встретившись на ужине, чуть послонявшись по бару и откушав традиционный каппучино, мы перебрались в мой номер.
Девушки предпочли коньяк, я пил виски. Закусывали фруктами, захваченными из ресторана.
Разговор крутился в основном вокруг моей персоны. Не скрою, даже такое внимание и таких персон было мне приятно. По крайней мере, отвлекало от черных мыслей.
Уже через полчаса я декламировал наизусть переводы из Хаусмана и Йейтса, читал кое-что сакраментальное и почти непечатное; а когда достал из сумки свой поэтический однотомник, он не только пошел по рукам, но самарские самаритянки даже кое-что прочитали вслух сами.
С удивлением я обнаружил, что они давно засекли мои отношения с Зоей и вот даже осторожно осведомились, что за кошка пробежала между нами и почему столь очаровательная гидша который уже день не появляется на рабочем посту.
Старшую, блондинку, звали Мариной; ей оказалось сорок два года, хотя выглядела она гораздо эффектнее, так, слегка за тридцать. Была она разведенкой и, видимо, сильно переживала по этому поводу. Муж ушел к молодой, хотя (произнесла она с немалой гордостью) все равно обязательно раз в неделю ее трахает, а главное – продолжает ее содержать. У них общая дочь, которая вот-вот выйдет замуж; и тогда, о ужас, наверное, придется испытать все бабушкины тяготы, завязать с турпоездками, а еще так хочется пожить.
На этих словах Марина сделала ощутимое ударение, крепко приложилась к моей правой ноге коленкой и выразительно посмотрела прямо в глаза.
Младшая, брюнетка, двадцати семи лет от роду, тоже успела сходить замуж, но детей у нее не было. У нее были татарские корни, и имечко оказалось под стать – Гузель.
Вскоре выпитое привело к танцам под телевизор. Девушки от медленных страстных обниманий между собой перешли к моему тормошению. Мол, надо расслабиться, отдых на то и отдых. Выяснилось, что завтра рано утром они уже улетают на родину прямым рейсом, без пересадки.
Еще полчаса, и мы сдвинули вместе две кровати, пресловутая amour de truer завертела нас в бурном своем круговороте. Помнится, в свое время я мечтал испытать прелести этого изысканного действа, воспетого классиками буржуазного кино и полузапретной литературы. Однако на деле умноженный секс оказался весьма утомительным занятием. Все эти скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья без подлинно любовного влечения были скорее подобием физзарядки или спортивной борьбы.
Постепенно я оказался на периферии схватки, в то время как самарские девушки стали демонстрировать вполне профессионально отработанные приемы взаимных ласк, прерываясь только на подкрепление очередной порцией спиртного.
В чем-чем, а в этом я еще остался достойным бойцом и вырубился, только приняв на грудь не меньше литра высококачественного шотландского самогона.
Пробуждение было печальным. Голова хоть и не болела, но была заполнена подлинным вакуумом.
Самаритянок в номере уже не было.
Проводя розыски хоть какого-нибудь алкоголя, я с ужасом обнаружил, что не только опустошены все канистры, но исчезли все мои наличные деньги, документы и даже обратный авиабилет.
Подобной пакости от лесбопары я никак не ожидал.
Кое-как приведя себя в порядок, отправился на завтрак. Но, как говорится, кусок не лез в рот. Утром спиртного в отеле не подают, да, впрочем, и не до него было.
Снявши голову, по волосам не плачут; турецкий аналог возможно: дырявая сковорода масла не держит или же: если кувшин сломается – ручка в руках останется.

24.

Вот и еще раз убедился, что даже самая счастливая ситуация завершается таки несчастливо.
Читатель может на собственном опыте опровергнуть эту, возможно, не самую умную и значительную сентенцию; мне же хочется одного: чтобы мои короткостриженые жалобы и запоздалая печаль отозвались в сердце каждого и по возможности предвосхитили у него, а еще лучше предотвратили возникновение оных.
Тем же, кто не согласен, и продолжает веровать, что человеческая жизнь несказанно прекрасна, невероятно драгоценна и обещает стать еще лучше, возражать ни в коем случае не буду. Людям, увы, как правило, свойственно обманываться (ах, обмануть меня несложно, я сам обманываться рад!), они всегда верят как раз не тому, что правдиво и верно, а тому, что для них удобно или кажется таковым.
Исповедуя всякие благоглупости, доверяя различным конторам свои кровью и потом заработанные деньги (добро бы – выигранные или уворованные), отдавая свое бесценное здоровье в руки всевозможных шарлатанов (от гадалок и колдунов до дипломированных лекарей-мошенников), даря целомудренную нежность чувств отъявленным шлюхам, даже самые лучшие представители рода человеческого никогда не смогут осознать, что абсолютно ничего не значат, ничего не имеют и ни на что не должны надеяться.
Для этого им следовало бы признать, во-первых и во-вторых, что они начисто лишены гордости; в-третьих, что им явно не достает смелости и силы духа. Прав-прав очередной классик, что люди вообще неблагородны, ограничены, слабы и трусливы. Они вечно обуреваемы надеждой и в полном соответствии с необходимостью выпавшей судьбы, всегда готовы переменить свои взгляды на счастье.
Жизнь давно лишила меня иллюзий, утешавших меня в раннем детстве и отчасти в юности. Постепенное угасание гормональной бури отняло последний самообман. И потом я был прилежным читателем и запомнил, что царь Соломон мудро заметил: человек – самое несчастное из всех животных; слепец Гомер прозорливо пропел: тот, кого любят боги, умирает в молодости. Еще кто-то из великих философов, кажется, Шопенгауэр, сказал: лучше совсем не родиться, а, если ты родился, то следует умереть еще в колыбели.
Последние годы меня удерживала на этом свете призрачная необходимость быть полезным дочери Злате, её сыновьям, а моим внукам. Наконец, меня основательно поманила и зажгла надежда на подлинную любовь и верность, которую демонстрировала мадемуазель Z.
Увы и ах, смешной человек! Но уж нет, фигушки вам, я больше не позволю строить из меня дурака, и не стану предметом насмешки со стороны вероломной судьбы. Отвергая всяческое утешение и презирая очередную человеческую низость, я сумею мужественно отвергнуть любую надежду, и найду в себе силы прекратить бессмысленное созерцание третьесортного бытия. И я не буду дожидаться костлявого объятия престарелой кокотки с брутальной отлично наточенной косой, а сам поспешу к ней навстречу.
«В жизни больше пустоты, чем пользы», – сказал Теофраст. Заполним же вынужденный вакуум хотя бы единственным находящимся под рукой антивеществом, т. е. всеми теми иллюзиями, что ты отринул.
С этими мыслями я зашел на ресепшион, чтобы после традиционного обмена сомнительными любезностями услышать от Светы, что Зоя в очередной раз позвонила ей, сказала, что еще задержится, (тут гидша несколько смутилась и что-то невнятно скаламбурила о возможной задержке), передала мне горячий привет и таковой же – от её матери Ингеборги, которая будет рада со мной увидеться и сообщает номер своего телефона.
- Вам есть, чем и на чем записать? – участливо спросила девушка с пирсингом и продолжила еще более участливо: - Вам плохо? Что-то с сердцем? Вот у меня где-то валидол завалялся.
- Спасибо-спасибо, мне уже лучше. Извините, можно я пойду, отдохну.
И я вышел из основного здания отеля, но повернул не к моему бунгало, а на пляж, и, не раздеваясь, сначала пошел, а потом поплыл далеко за буйки. Навстречу солнцу, которое словно заплывший в драке глаз постепенно, медленно, но неуклонно продиралось сквозь тучи-веки и с каждым мигом бросало все больше золотых стрел в неожиданного пловца. Настоящего турпринца.
Разве муравей понесет груз верблюда?

“Наша улица” №125 (4) апрель 2010