Ваcилий Афанасьев-Сумлянин "Три шага" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Василий Афанасьев-Сумлянин родился 5 февраля 1960 года в селе Сумский Посад Беломорского района республики Карелия. Окончил Ленинградский Гидрометеорологический институт, факультет-океанология в 1986 году. Дебютировал в "Нашей улице" рассказом "Шепчу Тебе тихо свою молитву..." №128 (7) июль 2010.

вернуться
на главную страницу

Василий Афанасьев-Сумлянин

ТРИ ШАГА

рассказ

Теперь в нашем дворе тихо, теперь нет Мишки. Его нет потому, что его сердце не выдержало, и его не стало. Мы идём с Лизонькой на кладбище. Лизонька приехала сегодня утром из далёкого сибирского города и сразу, едва выйдя из вагона, потребовала, чтобы я немедленно отвезла её к Мишке. Мне стоило огромного труда объяснить ей, что это сделать лучше немного попозже, что сейчас в городе утренний “час пик” и из-за огромной стройки, поглотившей весь наш мирный городок, мы будем ехать на кладбище часа три вместо сорока минут.
Я - Анна. Мишка называл меня Анна Николаевна, иногда Нюрка, но когда ему требовалось что-то срочно, а я медлила, он орал на меня и обзывал Бэ Жэ. Он произносил это своим визгливо-скрипучим голосом с очень большим удовольствием, а в глазах его недовольного лица пряталась добрейшая улыбка. Бэ Же – это сокращённое от Большая Женщина. Дело в том, что я действительно очень большая. Мой рост почти два метра. Родители с детства приобщали меня к спорту, но моя баскетбольно-волейбольная карьера не состоялась, и я стала метать копьё. Вот и представьте себе такую двухметровую девицу с плечами, как у античного атлета.
Мишка же наоборот, был маленьким. Не знаю, каким он был двадцать лет назад, но за многие годы своего сидения в инвалидном кресле он, видимо, здорово высох, и весил, примерно, килограммов пятьдесят.
Двадцать лет назад Мишку призвали в армию, и он попал на войну. Через год на него пришла похоронка, потом привезли тело, гроб открыть не разрешили, и похоронили. Его мать прожила ещё три года и умерла, а отца Мишка и не помнил. После её смерти квартира пустовала и, на удивление соседей, в неё никого не заселяли. А ещё через пару лет, в праздничный день Победы, толпа солидных мужиков в форме десантников, далеко уже не дембельского возраста, вкатила в наполненный народом двор инвалидную коляску, в которой восседал Мишка. Народ удивлённо притих, подался поближе к десантникам, впился глазами в Мишку, а он обвёл глазами знакомые с детства лица и тихо произнёс:
- Ну вот, двор, я и вернулся.
Сама я этого не видела, - знаю со слов соседей и самого Мишки. Он рассказывал, что эти слова мечтал произнести несколько лет, и что хотел произнести этак разухабисто-громко, чтобы все ахнули, но от волнения получилось почти шёпотом.
Я появилась в Мишкиной жизни почти два года назад - приехала летом отдыхать в Адлер, и, как положено, со мной случилось то, что случается часто с такими, себе на уме, барышнями: меня обокрали. Когда это случилось и до меня дошло, что я имею только то, во что одета, и ни денег, ни документов, ни вещей у меня больше нет, - я уселась на бордюр тротуара и разревелась. Сидела и ревела - не знала, что теперь делать…
Мимо проходили люди, но, по-видимому, если бы жители этого славного городка вникали во все подобные истории, то только этим и занимались бы. Я ревела, пока не вздрогнула от крика скрипуче-визгливого голоса:
- Ты что, оглохла, эй, мадама, кричу тебе уже полчаса, долго сидеть здесь будешь?!
Подняла голову и увидела худенького мужичонку, сидящего в инвалидном кресле на колёсах. Он бешено вращал выпученными глазами и продолжал орать:
- Мне что, больше делать нечего, ору ей, ору – ноль внимания! Вставай, пошли уже! Хватит народ смешить!
Не знаю, почему, но я встала и покорно поплелась за ним через улицу к кирпичному двухэтажному дому. У парадной меня поразил лифт. Аккуратный, современный офисный лифт!
- Заходи, чего уставилась, первый раз лифт видишь что ли?
Он вкатился сам, дождался, пока я втиснусь в оставшееся свободное пространство и, нажав на кнопку, уже мирно произнёс:
- Ну ты и большая, откуда такие берутся только?
На моё удивление, лифт поднял нас на крышу. Плоская крыша дома, но очень ухоженная: цветы, какая-то современная уличная мебель и пальма.
- Проходи, садись, рассказывай!
Я рассказа ему о том, что рассорилась со всеми своими подругами, разругалась на работе и уволилась; что решила поехать в Адлер на пару недель - поваляться на пляже; о том, что не знаю, как жить дальше; что в Питер возвращаться совсем не хочется, и вообще во всём запуталась. Он слушал, ни разу не взглянув на меня, курил одну за другой сигареты, и, казалось, совсем меня не слышал, но, когда я умолкла, тут же задумчиво произнёс:
- Ну, так и живи здесь, на крыше - пальма есть, бассейн резиновый мы тебе надуем и воду накачаем, вон там поставим палатку… Раскладушка, бельё постельное – всё есть, документы мы твои за пару дней найдём, денег я тебе дам, сколько надо – прикупишь в лавке всё, что тебе нужно. Живи, девочка, а остальное мы с тобой после обсудим.
Почему-то я ни на секунду не задумалась и мигом согласилась. От него веяло какой-то необъяснимой мудростью и надёжностью.
Вот так я и поселилась у Мишки.
Ещё через день он вывел меня в свет. Так Мишка назвал моё знакомство со всеми жителями восьмиквартирного дома. Армяне, греки, украинцы, русские – интернационал прямо какой-то. И от всех веяло добротой, все почему-то были мне рады, приглашали к себе в гости в любое время и наперебой предлагали всяческую помощь. Это позднее я узнала, что накануне Мишка собрал во дворе народ и провёл со всеми беседу, хотя всё это было излишне. Все его любили и уважали, а он упивался этим уважением и говорил, что надо быть проще, и тогда к тебе потянутся люди.
Сам Мишка жил в квартире на втором этаже, очень светлой и по-современному устроенной. Квартира была завалена всякой новейшей бытовой техникой; на удобном столике стоял компьютер, повсюду валялись фотоаппараты, видеокамеры, несколько сотовых телефонов и ещё какие-то электронные приборы, о назначении которых я весьма смутно догадывалась. В один из первых дней я спросила его:
- Ты что, миллионер или, может быть, Крёстный Отец?
Он ответил:
- Нет, ни то, ни другое. Я брат миллионера. Брат - в Канаде.
Как хорошо было у него жить! Иногда мне казалось, что он просыпался утром только для того, чтобы создавать шум. Большую часть времени он проводил на крыше и умудрялся быть в курсе всех новостей своего двора и всего города. Его, мне кажется, знали все. Кто бы ни проходил мимо его дома, все с ним здоровались и делились новостями о себе, о своих соседях и о делах страны, но каждый четвёртый день до обеда он вёл себя тихо. Дело в том, что каждый четвёртый день приходил с ночной смены его сосед и друг детства Борька, и Мишка заботливо позволял тому выспаться. И совсем неудивительно, что дня через три моей жизни на его крыше, какие-то очень уважаемые люди с бритыми головами привезли не только мои утерянные документы, но и почти все украденные вещи. Привезли, и очень долго извинялись, что, мол, ошибочка вышла, и впредь на этой улице порядка будет больше, чем на правительственной трассе. Мишка был очень доволен. Люди уехали, а он, удивлённый собственной значимостью, произнёс:
- Ну и ладненько.
Незаметно пролетели две недели, и мне необходимо было принимать решение о своём отъезде. Я, как всегда, залезла в свою палатку, улеглась в постель, но не спалось. Долго лежала и думала о том, что прожила бы на этой космической крыше целую вечность, когда вдруг услышала снаружи Мишкин голос:
- Не спишь? И мне не спится.
Я вылезла наружу. Мишка сидел в своём кресле около ограждения, как всегда курил сигарету и задумчиво смотрел на город.
- А ты чего не спишь?
- Думаю. Знаешь, когда этот поганый снаряд попал в наш бэтээр и не взорвался, нас всех контузило очень сильно. Я вот до сих пор не хожу, а ещё я не слышал и не видел почти полгода, а память вернулась только через месяцев восемь. Таким я попал после госпиталя в реабилитационный Центр. Слух и зрение ко мне постепенно вернулись, но в моей голове не работают какие-то клетки мозга, и я не могу стоять, даже с костылями. Там, в Центре, нас сначала было очень много - мест всем не хватало, многие жили в палатках на спортивной площадке. За пару лет народа стало раза в три меньше. За кем-то приезжали родственники и забирали домой, кого-то мы провожали на верхнее пастбище. Три года мне понадобилось восстановить в своей голове и вспомнить, кто я такой. Уже собрался домой уезжать, но мне сказали, что моя мама умерла. Она так и не смогла оправиться после моих похорон. Несколько месяцев я ни с кем не разговаривал, а потом стал ребят искать из тех, с которыми служил. Когда нашёл, - попросил их привезти меня сюда, в мой дом. Вот так всё и было. Ты… это… живи у меня, сколько хочешь, будешь сестрой мне… младшей и бестолковой.
Он сказал эти слова так открыто и искренне, что я прижалась к нему и заплакала, а он толкнул меня своим плечом и добавил:
- Да ладно тебе, блокадница, живи, отдыхай, всё нормалёк.
А потом я открыла свой рот, чтобы до утра не умолкнуть. Говорила, говорила, говорила, а он слушал, не перебивая меня, и курил свои сигареты одну за другой, и только на рассвете вдруг произнёс:
- Пройти бы своими ногами, хотя бы три шага, а потом можно и туда, на небо. И я сделаю это…
Вот так я осталась у него жить. Он не позволял мне заниматься на кухне, стирать и делать прочую работу по дому. Для этого к нему приходила Карина из соседнего дома. Он ей платил за эту работу хорошие деньги. На мой вопрос о том, чем же мне себя занимать, Мишка ответил:
- Одна она с двумя детьми, муж спился и умер, досталось ей по жизни, пусть работает у меня, а ты займись чем-нибудь своим. Есть же у тебя какое-нибудь хобби.
И я занялась своим хобби. Подключила компьютер к Интернету и часами просиживала у монитора, собирая материал для своих будущих статей.
Началась осень, город опустел и стал ещё более уютным. Теперь я виню себя за то, что осталась тогда у Мишки, что подключила Интернет, и что произнесла эту проклятую фразу:
- Миш, а Миш, катись сюда, здесь, в нете, есть один сайт, на котором общаются люди с ограниченными физическими возможностями. Они делятся своими мыслями и тем, как выживать.
- И что?
- Ну, как что? Катись сюда, посмотри - здесь девушки красивые есть. Может быть, тебе какая-нибудь понравится, и ты будешь с ней ворковать о вечном.
Он подкатился в своём кресле, оттеснил меня от монитора и спросил:
- Ну, и где тут вечное?
Долго рассматривал женские фотопортреты, наконец, ткнул пальцем в экран:
- Вот ничего такая, может быть, она вечная? И имя красивое - Анастасия - Настя, значит, Настенька.
- Да не вопрос - сейчас мы тебя зарегистрируем на сайте, составим твою анкету, и попробуем написать ей сообщение.
- Ну, давай, валяй, вперёд, посмотрим на чудеса мировой паутины.
Через несколько минут всё было готово и Мишка указательным пальцем правой руки, подолгу выискивая на клавиатуре буквы, написал: ” Привет”.
Не прошло и минуты, как на экране выскочило ответное: ”Привет, Миша”.
То, что произошло с ним в следующий момент, очень трудно описать. Он повернулся всем корпусом ко мне, выпрямил спину, вытаращил глаза и выдавил из себя:
- О-о-о!..
Так всё и началось. Вечером того же дня мне пришлось обегать все известные магазины, чтобы купить Мишке мало-мальски приличный ноутбук. Его радости не было предела, и половину следующего дня он просидел, уперев свой взгляд в диалоговое окно экрана в ожидании того, когда рядом с Настиным портретом засветится зелёный кружочек и красная надпись «отключен» сменится на зелёную - «включен».
Я никогда не заглядывала в Мишкину переписку, если он сам не звал меня и не показывал мне какое-нибудь особенное сообщение от Анастасии или, как уже через неделю общения он стал называть её, - Настеньки.
Она жила в далёком сибирском городке, работала в школе учителем физики, и у неё была редкая форма онкологического заболевания. Каждые полгода ей приходилось проходить изнуряющие процедуры химиотерапии, после которых весь её организм был похож на тряпку. Всё это она рассказывала Мишке, а он, видимо, очень дозировано, пересказывал мне.
Уже спустя несколько недель каждый его день начинался со звонка в Сибирь и с одной и той же фразы:
- Доброе утро, солнышко!
Они подолгу разговаривали, и Мишкино настроение зависело от того, как в этот день чувствует себя Анастасия и какие в этот день её ждут заботы, а однажды, сильно смущаясь, он сказал мне:
- Бэ Жэ, я сказал ей, что я её люблю. Как ты думаешь, такое вообще возможно, если вот так, ни разу не видеть, - только фотографии, только слова, только буквы?
Я растерялась, смотрела на него и не могла сообразить, что же мне ему ответить. Заметив моё замешательство, Мишка вдруг заорал:
- Да, Бэ Жэ, я сказал, что я её люблю! Что ты на меня уставилась, бестолковка? Нет, у меня крыша не поехала, и я не маньяк из интернета. Если я схожу по ней с ума, значит, я её люблю, вот! И не таращь на меня свои зёплы, а то большая не вырастешь!
Я смотрела на него, думала, что же всё-таки мне ему ответить, а он продолжал орать, утверждая, что такое бывает, если этим занялся сам Господь. И он доорался-таки - я не выдержала, вытащила его из кресла, обхватив одной рукой, в другую взяла обыкновенный стул, и вынесла всё это во двор. Стул я поставила посреди двора, усадила на него Мишку, ткнула указательным пальцем ему в лоб и прошипела:
- Ты - псих. Ты - ненормальный. Ты - психоненормальный. Сиди и ори, а я пошла в магазин.
И пошла, а вслед мне долго доносился Мишкин визг, содержание которого сводилось к одному – я чёрствая. Минут сорок я проходила по магазинам, а когда вернулась во двор, то наткнулась на его умоляющий взгляд. Он сидел на стуле уже наоборот, как кавалерист, подперев голову одной рукой. Напротив него, на пустом ящике, сидел пьяный сосед Борька и о чём-то болтал. Я сгребла Мишку в охапку и потащила домой, а он тихо и раздражённо всё повторял:
- Как я от него устал, как я от него устал и от его Васьки. Сто раз, по кругу, про одно и тоже - про любимого Ваську. Ну, помер этот его кот, помер, ещё три года назад, так нет, всё рассказывает, рассказывает, рассказывает… Как же он мне надоел.
Я занесла Мишку в квартиру, усадила в кресло и начала накрывать на стол, в центр которого поставила бутылку вина. Увидев её, он удивлённо спросил:
- А это зачем? Что за праздник?
- Зачем? Будем отмечать ваш день – твой и Насти. Будем отмечать вашу любовь, хотя она пока и виртуальная, но кто знает, может быть, она будет настоящая, натуральная, так сказать.
Вот такой он был - Мишка.
Шло время. Я настолько увлеклась своей работой, что не сразу заметила в нем перемены, а когда заметила Мишкину грусть и тоску в глазах, спросила:
- Что случилось, Миша?
Его губы и подбородок затряслись, срывающимся голосом он выговорил:
- Её уже три дня нет, я не понимаю… почему её нет - я не понимаю.
- Может быть, ты её чем-то обидел, вспомни, может быть, сказал что-то не то?
- Да нет, не было этого, она просто исчезла, её нигде нет – в телефоне, в сети – её нигде нет.
Я никогда не видела его таким растерянным и беспомощным. Сама несколько раз набрала номер Настиного телефона, весь вечер просидела вместе с ним у компьютера – всё бесполезно.
И ещё два дня наши поиски были бесплодными, пока, вдруг, не объявилась Лизонька - подруга Насти - и не сообщила, что Настенька проходит очередной курс лечения, что ей очень плохо, и что она не может пока общаться с Михаилом.
- Ну вот, видишь, никуда она не исчезла, просто она болеет! - радостно завопила я. - Всё будет хорошо, не отчаивайся, всё будет хорошо!
- Но почему, почему она мне не сказала, не предупредила? Мы же договаривались… Я же сказал, и она согласилась… Следующий курс… У меня же есть куча денег… За границей…
Мишка сказал это тихо, почти шёпотом, его глаза заблестели – это была уже не виртуальность – это была уже настоящая Мишкина любовь.
Следующие две недели они обменивались новостями через Лизоньку, пока однажды Мишка от радости чуть не выронил телефон. Это вернулась она – Настенька. И снова пошло всё своим чередом, снова бесконечные звонки, обмен фотографиями и сообщениями через интернет.
Настал день, когда Мишка подкатился ко мне в своём кресле и очень уверенно сказал:
- Анна Николаевна, я должен к ней лететь.
- Ну так полетели, какие проблемы, - билеты сейчас купим, и вперёд.
- Возьми мой паспорт и вали в кассу, бери два билета – себе и мне.
- Зачем в кассу, сейчас мы через сеть купим, давай номер твоего банковского счёта.
Мы обшарили весь интернет, все авиакомпании, но ближайшее, что смогли найти – тринадцатое марта.
- Да ну и пусть тринадцатое, Бэ Жэ, ты веришь в эту ерунду ? Я - нет. Полетели.
- Да полетели, не вопрос.
До отлёта оставалось две недели. Мишка, если можно так сказать, порхал на своей коляске, а я носилась по магазинам в поисках подарков для Настеньки.
Миша, Миша, Мишенька, кто же мог знать, что всё так обернётся?
За день до отлёта мы сидели с ним на крыше: он, как всегда курил, я болтала о том, что до сих пор не была в Сибири, когда прозвенел звоночек, призывающий прочитать очередное сообщение из сети. Мишка встрепенулся, развернул кресло в сторону стола, на котором стоял компьютер, и до которого было метра три, но вдруг остановился и попросил:
- Анечка, посмотри, что там, пожалуйста.
Он впервые назвал меня Анечка, он впервые попросил прочесть адресованное ему сообщение. Почему? Видимо, его сердце предчувствовало что-то, видимо, он боялся.
Я подошла и прочла. Я прочла то, что заставило Мишку встать, пройти три шага, его удивлённое выражение лица сменилось на виноватую улыбку, и он упал. Его сердце остановилось. Я прочла:
- Настеньки больше нет. Настенька умерла. Лиза.
Он сделал, как и мечтал, три шага своими ногами. И получилось так, что эти три шага были на небо. Он всегда выполнял свои обещания, для него ничего не было невозможным.
… К полудню мы всё же добрались с Лизой до кладбища. Я показала сначала ей место первой Мишкиной могилы, что-то сказала о судьбе, но она меня не слушала, ушла вперёд и безошибочно сама нашла его вторую - утопающий под горами венков и цветов бугорок.
Она стояла и рыдала, я пробовала обнять её, но она отстранилась, посмотрела мне в глаза и надрывно заговорила сквозь слёзы:
- Не было Настеньки, это всё я. Это… Это сначала как игра… В сети такое часто... Я пробовала уйти… Помнишь, когда, как будто, в больницу легла… Зачем, зачем я это сделала?
Она ушла, а я ещё долго сидела на новенькой скамье около Мишкиной могилы и беззвучно рыдала. Я не хотела, чтобы он услышал правду.
Вечером того же дня она улетела обратно в свой город. Я проводила её, но не могла на прощание сказать ни единого слова. Я просто не хотела её видеть.
Прошёл почти год, как в нашем дворе стало тихо. Я говорю “в нашем” потому, что в Мишкиной квартире теперь живу я, и теперь это мой двор. Я прожила в нём почти два года - год с Мишкой и год без него. Как было здорово с ним, и как грустно без него! Я не знаю, как долго смогу жить в его квартире. Без него она пустая. Мне очень тяжело без него. Он не погиб на войне, он смог жить после войны в инвалидной коляске так, что его полюбил весь город. В его искалеченной судьбою душе оставался маленький уголок, который заняло огромное чувство любви к Настеньке, которую Мишка никогда не видел, но за которую он погиб. Вспоминая о нём, я думаю, что уже сама не смогу поверить в чью-либо любовь, потому что, оказывается, рядом с этим прекрасным чувством где-то поблизости бродит жестокость. Может быть, я не права, но пока в моей жизни это так.

Тихвин Ленинградской области

“Наша улица” №129 (8) август 2010