Валерий Роньшин "Четыре повести о Копейкине"
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную страницу

Валерий Роньшин

ЧЕТЫРЕ ПОВЕСТИ О КОПЕЙКИНЕ

Повесть первая
Копейкин и его смутное сомнение

Помимо мелких, чисто косвенных подтверждений того, что он действительно существует, у Копейкина было одно большое и прямое доказательство этого: он думал. А раз он думал, следовательно, он и существовал. Но, может быть, он просто думал, что он думает, а потому и существует? Может быть, он вовсе и не существовал, а лишь на основании этого своего думанья выводил постулат (извините за умное слово) о своём реальном существовании. А на самом же деле существовал он только в своих думах. То есть, строго говоря, он всё же существовал, но был не реальным плодом, некогда появившимся на свет - с печёнкой, селезёнкой и мочевым пузырём, а плодом абстрактного мышления, с как бы печёнкой, как бы селезёнкой и как бы мочевым пузырем. А окружающая его реальность соответственно была продуктом его мыследеятельности или, если выразиться поэтичнее - проекцией его мыслетворчества.
«Нет, нет и нет, - в сотый раз убеждал сам себя Копейкин, - я мыслю, а следовательно - существую!» Но смутное сомнение не оставляло его. Да, ты существуешь, - назойливо зудело оно, - никто не спорит, но ты существуешь только в своих мыслях - постольку, поскольку ты ими думаешь. Но стоит тебе перестать ими думать, как ты перестанешь и существовать. Это как сон: пока ты спишь - чего тебе только не снится, но как только ты просыпаешься, всё, что ты видел во сне, перестаёт для тебя существовать. Так и здесь. Ты думаешь, что ты думаешь, а на самом деле, это вовсе не ты думаешь, а просто существует некая абстрактная мысль в чистом виде. «Э-э, не-е-т, - возражал Копейкин. - мысль не может думать сама себя. Ею обязательно кто-то должен думать. А раз ею думаю я, значит, я и существую. А ты, дура набитая, заткнись!» (Копейкин предпочитал относиться к своему сомнению, как к понятию женского рода.) Смутное сомнение затыкалось. Копейкин поворачивался на бочок и засыпал с чувством глубокого собственного существования.

Повесть вторая
Копейкин и его прошлое настоящее

С некоторых пор Копейкин стал ощущать настоящее, как прошлое. И не то, что бы он ощущал, что он уже жил когда-то, в другие времена. И не то что бы, придя куда-то в незнакомое место, он ощущал, что он уже сюда приходил. И, опять же, не то что бы он ощущал каждодневную повторяемость жизни: утром - встать, вечером - лечь, в промежутке - сесть, поесть, сходить, поговорить… Нет, всё это было не так. Всё это было совсем по-другому. Он ощущал прошлое настоящее. То есть ему казалось, что настоящее - это не настоящее настоящее, а - прошлое настоящее.
Поначалу на этот счёт у Копейкина имелись лишь смутные предположения. Но потом, постепенно, эти смутные предположения перешли в ясные предположения, которые, в свою очередь, сменились столь же ясной уверенностью. И эта уверенность день ото дня становилась всё твёрже, твёрже и твёрже. Да и как было уверенности не твердеть, если Копейкин - ехал ли, летел ли, ел ли, пил ли - постоянно ощущал, что: сей час и даже: сей миг: не настоящее настоящее, а - прошлое настоящее.
Это своё открытие Копейкин никому не открыл. Да и собственно говоря, как бы он мог открыть?.. Сказать всем, что настоящее не настоящее, а настоящее прошлое? Ну и что это даёт?! Ровным счётом ничего. И какую из этого можно извлечь выгоду?.. Ровным счётом никакую. Да и вообще, как всё это можно внятно объяснить другим, если даже он сам - Копейкин - самому себе - Копейкину - толком объяснить ничего не мог. Он лишь - твёрдо знал. И это твёрдое знание его мучило и мучило, мучило и мучило - не давая спокойно спать ночами и спокойно бодрствовать днями.
Возможно, если бы настоящее ощущалось Копейкиным как будущее, всё было бы и по-другому. Возможно. Но не факт. Поэтому-то о настоящем как о настоящем будущем Копейкин не думал; а думал лишь о настоящем как о настоящем прошлом. «Если настоящее на самом деле не настоящее настоящее, а - прошлое настоящее, - думал он, - то где же в таком случае может быть настоящее настоящее?.. Ведь должно же оно где-то быть?.. Или не должно?.. Или должно?..» Днями и ночами вот так он думал и думал своей думалкой, пока, наконец, его думы окончательно не зашли в тупик. И найти их в этом тупике уже не представлялось никакой возможности, потому что тупик оказался таким же бесконечным, как и Вселенная... Нет, поискать-то, конечно, можно было. Чего не поискать. Но все эти поиски в бесконечном тупике могли длиться тоже до бесконечности. Точнее, до «конечности» самого Копейкина, который, в отличие, скажем, от той же Вселенной, был отнюдь не бесконечен. В чём вскоре ему и пришлось убедиться; причём на собственном опыте.
А дело было так.
Как-то раз, на кухне, Копейкин, за неимением жены, собственноручно резал огурец. Острым ножом. И отрезал себе палец. Случайно. Мизинец. При этом Копейкин ничего не почувствовал. Он даже сразу и не заметил, что у него уже нет мизинца. А понял это лишь тогда, когда обнаружил мизинец в тарелке вместе с огурцами в сметане. И это была ещё одна загадка. Но, однако же, здесь, в отличие от загадки «прошлого настоящего», имело место и пространство для экспериментов. И Копейкин не преминул тут же этим пространством воспользоваться. Он проделал на себе вот такой опыт – взял да и отрезал себе ножом ещё один палец. И… и опять обнаружил его в сметане с огурцами.
Тогда Копейкин провёл на себе ещё один опыт… ну, то есть отрезал себе ещё один палец. И снова никакой тебе боли. И, к слову сказать, никакой тебе крови. Отрезал и отрезал; словно это был не палец, а ноготок на пальце.
Тогда Копейкин, войдя в экспериментаторский раж, взял в дворницкой топор и отрубил себе руку; продолжая продолжать при этом ничего не чувствовать…Вслед за тем Копейкин отрубил себе ещё и ногу… Короче говоря, хоть в это и трудно поверить, Копейкин изрубил себя всего на мелкие кусочки, прямо как какой-нибудь заправский маньяк-убийца. А потом, опять же как убийца-маньяк, заметающий следы, спустил все эти кусочки в унитаз. И, представьте себе, ничего не изменилось. Абсолютно. Время продолжало стоять. Вселенная - висеть. Бог - молчать.

Повесть третья
Копейкин и его густая слюна

В жизни Копейкина было всё, кроме того, разумеется, чего не было. А не было у него густой слюны - до поры до времени. А потом вдруг – бац! – и её полон рот. Копейкин, естественно, сразу в интернет полез. А куда же ещё лезть?.. Только там можно обо всём узнать, в том числе и о густой слюне. Здесь тебе и форумы по густой слюне, и чаты по густой слюне, и блоги, и фото, и видео, и даже аудио. Потому что не один такой Копейкин на свете, озабоченный и озадаченный своей густой слюной. Таких «копейкиных», готовых поведать миру о своей «густой слюне», - миллионы. А вот решений по густой слюне - раз, два и обчёлся. Раз - сплёвывать, два - сглатывать.
Ну ещё, конечно, к врачу можно обратиться - для очистки совести, точнее - кармана. Что Копейкин и сделал. Обратился он к врачу, очистил ему врач карман, а густой слюны во рту у Копейкина не только не уменьшилось, а ещё и больше стало. Глотай не переглотаешь. Так что вопрос о глотании отпал сам собой.
Остался вопрос о сплёвывании.
Но дело в том, что вопрос этот заключался не в самом сплёвывании, как в таковом, а в самом Копейкине, как в таковом. Уж больно он был культурным. К примеру, как-то раз поехал Копейкин из Питера в Пушкин, по парку погулять. И, сойдя с электрички, купил себе мороженое в блестящей обёрточке. Так вот, мороженое он сразу же съел, а обёрточку блестящую так весь день, в кулаке зажатую, и проносил по парку; потому что ни одной урны ему по дороге не встретилось… Чего только не встречалось Копейкину, даже сам Пушкин в виде памятника, а вот урны не встретилось. А просто так на землю обертку бросить Копейкин не мог. Воспитание не позволяло.
А тут - плевать. А куда - спрашивается? В укромное местечко?.. А много ли в многомиллионном городе Питере укромных местечек?.. В носовой платок?.. Так платков не напасёшься, слюна-то густая - пару раз сплюнул, и платок хоть выжимай. Так что Копейкин буквально места себе не находил, куда бы ему сплюнуть.
Но вот как-то раз посмотрел Копейкин по телеку фильм американский. А фильм был про женщину, которая своего мужа ну таааааак любила... таааааак любила... А он, подлец, взял, да и помер. И женщина по этому поводу ну таааааак страдала... таааааак страдала... прямо чуть с ума не сошла. Но не сошла, а пошла к психоаналитику. А психоаналитик и говорит ей по-простому, по-американски: найди себе, тётка, другого мужика, переспи с ним, и всю твою женскую мутатень и хренатень из головы как ветром выдует. Женщина с горем пополам нашла себе мужика, переспала с ним - и такой он ей мерзопакостный в постели показался, что мерзопакостнее некуда. А психоаналитик ей и говорит – опять же по-простому, по-американски: правильно, тётка, так и должно быть, клин клином вышибается; раньше тебя «колбасило» от смерти мужа, а теперь тебя «колбасит» от траханья с мужиком. Налицо полная смена доминанты. Поэтому наступи себе на горло и продолжай продолжать в том же духе.
Наступила себе женщина на горло и переспала ещё с одним, а следом ещё с одним, и ещё с одним, и... и уважать себя перестала. «Да я просто шлюха какая-то», - думает она о себе с отвращением. Правильно, говорит ей психоаналитик, так и должно быть, налицо явная тенденция к выздоровлению: теперь ты уже и из-за мужа не напрягаешься; и из-за мужиков, с которыми трахалась, не заморачиваешься; а думаешь исключительно о себе... Короче говоря, вскоре женщина познакомилась с хорошим парнем и с удачливым бизнесменом. Она сделала свой выбор в пользу удачливого бизнесмена, выйдя за него замуж, а хорошего парня сделала своим любовником. В общем, полнейший «хэппи энд» получился, как и положено в американском кино.
Посмотрел Копейкин этот фильм, собрал всю свою волю в кулак, а всю свою слюну в рот и, выйдя на улицу, - сплюнул. И хотя у нас в стране, по выражению Рабле, «делай всяк, что хошь», но первый блин для Копейкина оказался комом. Другими словами, первый же прохожий, увидев плюющегося Копейкина, обдал его таким горячим презрением, что Копейкина аж ошпарило всего - от носков до висков. Вернулся Копейкин домой - лицо горит, душу жжёт, а слюна всё идёт и идёт. Намотал тогда Копейкин всю свои порядочность на кулак и тоже пошёл. Опять плеваться. Но и второй его блин, ну, то есть плевок, комом получился. Какая-то женщина с таким негодованием посмотрела на плюющегося Копейкина, будто из помойного ведра его с ног до головы окатила. Вернулся Копейкин домой, весь как помоями облитый - ни спать ему не хочется, ни есть; да что там «спать и есть» - жить не хочется.
Но где-то к середине ночи всё же спать ему захотелось, а к утру и есть захотелось. А поел - и жить захотелось. А как вышел Копейкин на улицу, так сразу и плеваться захотелось. И Копейкин плюнул!.. И на сей раз его плевок прошёл на «ура», потому что навстречу ему шли тинейджеры или, если по-нашему сказать, подростки. И так им понравился копейкинский плевок, что они тут же начали с удовольствием оплёвывать друг друга. Ободренный первым успехом Копейкин ещё разок сплюнул, уже когда в метро заходил, а потом ещё разок, когда из магазина выходил... и ещё разок... и ещё... И все плевки у него были теперь один лучше другого, ну прямо одно загляденье, а не плевки. И понял тут Копейкин, что дело-то не в том - где, когда, куда и при каких обстоятельствах ты сплёвываешь, а - КАК ты сплёвываешь. Если ты плюёшься, словно извиняешься, то так и будешь всегда виноватым ходить. И это, кстати сказать, не только к плевкам относится, но и ко всей жизни целиком. Копейкин до сих пор и жил так, как плевал - словно извиняясь за то, что он плюёт, ну то есть живёт.
А теперь Копейкин стал жить и плевать с чувством собственного достоинства. Иными словами, поменял свою жизненная позицию. И с этой новой позиции стал плевать и направо, и налево, и вверх, и вниз - легко и свободно. И хотя густая слюна вскорости у него закончилась, Копейкин всё равно продолжал плевать; уже в переносном смысле, но зато на всех подряд. Становясь с каждым плевком всё выше и выше и выше в собственных глазах. Пока наконец не достиг сияющих вершин чистого наплевательства.

Повесть последняя
Копейкин и его параллельные миры

Каждую ночь Копейкин попадал в параллельный мир. Происходило это так. Копейкин ложился вечером спать, поворачивался на бочок, закрывал глаза. И своими «широко закрытыми глазами» начинал вглядываться в кромешную тьму, которая привольно раскидывалась перед его внутренним взором. И вот он так вглядывался, вглядывался, и в кромешной тьме начинали постепенно проступать какие-то разноцветные точечки...
Здесь, пожалуй, следует сделать маленькое отступление. Дело в том (если кто не в курсе), что нашу Землю постоянно атакуют космические частицы. Они абсолютно невидимы, поэтому, естественно, их никто и не видит. Никто, кроме Копейкина. Он-то их отлично видел своими закрытыми глазами, потому что эти самые разноцветные точечки как раз и были теми самыми невидимыми космическими частицами. С их-то помощью Копейкин и попадал в параллельный мир. Впрочем, пока частицы были в виде точечек, это был ещё не параллельный мир, но когда они превращались в разноцветные пятнышки, а потом сливались в одно огромное разноцветное пятно - вот это и был вход в параллельный мир. Копейкин к тому времени уже окончательно засыпал и, соответственно, оказывался в параллельном мире.
Не во сне оказывался – подчеркнём (не надо путать красное и кислое) – а действительно в параллельном мире. Без всяких там сновиденческих ужастиков (типа, разговоров с мертвецами), или абсурдистики (типа, хождения по потолку), или прочей ерундистики (типа, поездки в голом виде на метро). Нет, это был самый обычный мир, только параллельный.
Имели место, конечно же, некоторые отличия, но незначительные. Архитектура, к примеру, там была не совсем такая, да и машины там не совсем так ездили по не совсем таким дорогам, да и солнце светило несколько ярче, да и сахар был чуть слаще... Что же касается людей, то тут было вроде бы всё как положено - две руки, две ноги, одна голова... Но, тем не менее, было и в людях что-то такое - этакое... неуловимое.
Впрочем, Копейкин вскоре уловил это неуловимое: люди в параллельном мире не употребляли одно коротенькое слово. Причём, это слово не употреблялось абсолютно всеми и абсолютно во всех параллельных мирах (каждую ночь Копейкин попадал не в один и тот же параллельный мир, а всё время в новый). Вначале Копейкина это забавляло, затем стало напрягать. В самом-то деле, что за дела - все слова есть, а этого слова нет. Как будто его вообще не существует. Но не существовать оно не могло, потому что было ну о-о-очень распространённым; таким распространённым, что распространённее некуда. Но, опять же уточним, отнюдь не неприличным, как многие наверняка подумали, - нет, самым обыкновенным словечком, ничем особо не примечательным.
И тем не менее, как выяснил Копейкин, это обыкновенное словечко не употреблялось ни в живой речи, ни в печатных изданиях; не звучало ни по радио, ни по телевизору... Даже в многочисленных словарях, справочниках и энциклопедиях параллельных миров это слово отсутствовало. Буквально все слова там присутствовали, а это слово - отсутствовало. В конце концов, загадка эта начала Копейкина прямо-таки мучить. И Копейкин, поначалу весьма и весьма осторожно (мало ли что, всё же это были параллельные миры), начал вставлять это слово в свою речь. Как бы невзначай. Но это ему ничего не дало. Тогда Копейкин начал вставлять слово в свою речь очень даже «взначай». Но и это ему ничего не дало. Тогда Копейкин стал буквально пересыпать свою речь этим словом.
И что?..
И опять ничего!.. Ну вообще ничего! Никакой реакции. Ни положительной, ни отрицательной. Никто не раздражался, не пугался, не смущался, не смеялся... Но, однако же, никто и не удивлялся. А раз «не удивлялся», то, выходит, в параллельных мирах знают - знают! - что это за слово, но упорно - упорно! - не хотят на него реагировать. Но почему, почему?! - ломал себе голову Копейкин во сне и наяву.
И, потеряв наконец всякую осторожность, Копейкин начал спрашивать уже напрямик; то есть задавать такой прямой вопрос, что прямее некуда. Вот такой: «Что вы думаете о...?» А далее следовало заветное слово. А в ответ следовал ответ, не имеющий никакого отношения к Копейкинскому вопросу: «Я думаю, что погода завтра будет хорошая»... Или: «Я думаю, что цены на молочные продукты не повысятся»... Тогда Копейкин пошёл, что называется, «ва-банк»: когда на его вопрос звучал ответ из «другой оперы», он тотчас же перебивал собеседника. «Минуточку, - говорил ему Копейкин, - при чём здесь молочные продукты, я вас не про это спрашиваю. Я вас спросил вот о чём...» И он громко и отчётливо произносил СЛОВО. Собеседник опять пытался вилять, но Копейкин упорно, раз за разом, возвращал его к сути своего вопроса. «Хватит вилять, - начинал терять терпение Копейкин. - Отвечайте по существу!» Но собеседник явно не желал отвечать по существу. «Да вы не нервничайте, - успокаивал он Копейкина, – хотите, я попрошу стюардессу (если разговор происходил в самолёте)... или проводницу (если разговор происходил в поезде)... и она принесёт вам что-нибудь успокаивающее». «Не надо мне никакого успокаивающего! - взрывался Копейкин. - А ну, отвечай давай, почему вы тут не говорите это слово??!!» Прибегала стюардесса (или проводница), совала Копейкину в рот успокаивающее. Копейкин успокаивался. Извинялся. И просыпался.
Каждый вечер перед новым сном Копейкин собирал все свои душевные силы в кулак – и бросался в бой! Шло время, но его боевые действия по-прежнему ни к чему не приводили. И в конце концов Копейкин решил поменять тактику. Перековать, так сказать, свой меч на орало. И перековал. Теперь он задавал свой вопрос мягко-премягко, спокойно-преспокойно. И каждый раз с преувеличенной вежливостью интересовался: «Простите, пожалуйста, а вы поняли мой вопрос? Ответьте на него, если вам не трудно». Ему отвечали, но, как водится в параллельных мирах, не о том. Но Копейкин больше не взрывался, а с умиротворяющей улыбочкой мягко этак ворковал: «Извините меня, бога ради, но я вас спрашиваю не про это, а вот про что...» И он раздельно, по слогам, а иной раз даже и по буквам, произносил слово.
В общем, увильнуть от ответа было практически уже невозможно, ведь Копейкин задавал свой вопрос предельно корректным тоном и весь вид его при этом тоже был предельно корректен... Но и здесь Копейкина ждало полнейшее разочарование. Потому что, как только собеседник открывал рот для честного ответа... в этот решающий, можно даже сказать - судьбоносный для Копейкина момент, Копейкин... просыпался.
И весь день потом приходил в себя, не находя себе места; а вечером спешил снова лечь спать, чтобы поскорее попасть в параллельный мир и задать там свой сакраментальный вопрос. Дело дошло до того, что Копейкина вообще всё перестало интересовать; как в этом мире, так и в параллельных мирах.
Кроме одного: слово... слово... слово...
И тут вдруг в один совсем не прекрасный момент Копейкина как ошпарило. Потому что в этот самый момент он забыл, какое именно слово его интересовало. Оно напрочь выскочило у него из головы.
Поначалу Копейкин надеялся, что оно все же не выскочило, а просто закатилось куда-нибудь в дальний уголок сознания. Но, тщательно обследовав все уголки, Копейкин слова не обнаружил. Тогда он понадеялся, что слово провалилось в подсознание; но, увы, и там его не оказалось... Какие только ассоциативные цепочки не выстраивал Копейкин у себя в голове, чтобы по этим цепочкам добраться до забытого слова. Ничего не получалось – слово упорно не вспоминалось.
И пришлось Копейкину уже здесь, а не в параллельных мирах, начать поиски пропавшего слова. Он начал лихорадочно выискивать его в словарях, справочниках, энциклопедиях, прочёсывать интернет, прослушивать радиопередачи, просматривать телепередачи, вслушиваться в разговоры на улицах и в транспорте, и так далее, и тому подобное... Но всё было напрасно. Слово как сквозь землю провалилось.
Дошло до того, что Копейкин стал элементарно приставать к прохожим, хватая их за руки. «Послушайте, я тут слово забыл. Такое простенькое словечко, коротенькое, очень распространенное...» Кто-то на это, ухмыляясь, называл Копейкину совсем другое простенькое, коротенькое и распространённое слово, а кто-то смотрел на Копейкина, как на сумасшедшего, и спешил пройти мимо.
Короче говоря, слово было неуловимо. Точнее, его вовсе не было. Нигде. Нигде. Ни в этом мире, ни, тем более, в тех мирах. Вот тут-то Копейкина и посетила догадка, столь очевидная, что очевиднее некуда. Раз в этом мире нет этого слова, то это не этот мир. Копейкин ошибся дверью, фигурально выражаясь... А не фигурально – проснулся не там, где уснул. Что, в общем, не удивительно. Удивительно другое. Как он раньше-то умудрялся просыпаться точнёхонько в своём мире? Вот это действительно загадка. А то, что где-то какого-то слова нет – так мало ли чего на свете нет. Не стоит на этом и заморачиваться.

Санкт-Петербург

“Наша улица” №130 (9) сентябрь 2010