Эмиль Сокольский "Так возвращается рассудок" О стихах Евгения Лесина
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Эмиль Александрович Сокольский - критик, литературовед. Родился 30 июля 1964 года в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Работал старшим библиографом Ростовской государственной публичной библиотеки, в журналах «Дон» и «Ковчег». Член редколлегии журнала «Ковчег» (Ростов-на-Дону), дважды лауреат премии этого журнала. В 1990-х годах на ростовском радио провёл на основе своей фонотеки множество авторских передач об истории мировой эстрады 20-40-х годов. Участник искусствоведческих и литературоведческих научных конференций. В настоящее время работает в краеведческом журнале «Донской временник». Автор множества очерков (иногда их называют новеллами или эссе - единого мнения нет), посвящённых истории дворянских усадеб, церковной старине, местам, связанным с жизнью и творчеством известных русских писателей, художников, музыкантов, деятелей культуры. Редко выступает с рассказами. Член Союза писателей ХХI века с 2011 года. Постоянный автор журнала "Наша улица".

вернуться
на главную страницу

О стихах Евгения Лесина

Евгений Эдуардович Лесин родился в 1965 году в Москве. Окончил Литературный институт им. М.Горького. Ответственный редактор приложения "Экслибрис" "Независимой газеты". В “Нашей улице” публикуется с 1-го пилотного 1999 года номера.

Сказать, что Евгений Лесин поэт большой внутренней свободы, значит, ничего не сказать. И разве настоящий поэт должен быть иным? Но о свободе – небольшое уточнение. Если, допустим, Арсений Тарковский, Семён Липкин, Аркадий Штейнберг и другие мастера стиха, начинавшие в 20 – 30-е годы прошлого столетия, никогда не шли на поводу «требований времени» и оставались независимы вопреки, то нынче пиши как хочешь и о чём хочешь, не расплачиваясь за это государственной опалой. Однако теперешняя «независимость» – она разная. Одни пишут, глядясь в зеркало, заигрывая с читателем либо вдохновляясь «величием замысла», другие – с предельной искренностью (так писал стихи Набоков – кстати, критически относившийся к «искренности» в литературе), с оглядкой лишь на читателя, выступающего для автора если не как его второе я, то – как близкий, понимающий, чуткий человек, – умный, которому «достаточно».
Как пишет Лесин? В приведённую выше схему он не укладывается. Схема здесь вообще теряет всякий смысл. Лесин пишет, как дышит. Он мыслит стихами. Стихотворная речь для него органична, она – его потребность, его способ постижения окружающего мира, его, в конце концов, стиль жизни. Всё, чего ни коснётся Лесин, то есть жизни во всех её проявлениях, становится поэзией; переживания, размышления, наблюдения, ощущения, фантазии, просто мимолётные настроения – словно бы уже готовые стихи. Лесин – как антенна, улавливающая колебания внешнего мира и преобразующая их в ритмы и рифмы. Подчеркну: Лесин поэт «говорящий»; его активные, энергичные, живые строки – необходимость сообщить нечто, отсутствие самодовольной «интеллектуальной» дистанции между автором и читателем-слушателем, насмешливый, неутомляющий, неназойливый (поскольку – короткий) монолог, по сути – вдохновенная реплика, выразительное замечание. И вот эта разговорная речь послушно, словно бы автоматически, выстраивается в стихи: буква к букве, слово к слову…
Возможно ли при таком стиховом потоке всегда оставаться на должном уровне? И вообще, поэзия ли всё это – реплики, замечания, обрывки проносящихся мыслей, неторопливые сообщения, краткие взвешенные суждения, попросту приколы?
Да, это поэзия, которую я предпочитаю иронистам, давно набившим оскомину. «Ироническая поэзия» постмодернистского толка с некоторых пор стала своего рода профессией, фирменным знаком, под которым работают запрограммированные на иронию авторы, – к сожалению, в их числе и люди одарённые. Кибиров, например. Своё самое удачное в этом ключе он уже написал, – умри, Денис, лучше не скажешь! – да и как можно после такого взлёта, как «Двадцать сонетов…», придумывать «Карабаса-Барабаса»?..
Ну, а Лесин – не «ироническая поэзия»? Вот тут-то и напрашивается определение «внутренняя свобода»: для того чтобы зациклиться на иронизмах, Лесин достаточно свободен. Он не шпарит по накатанному, он будто бы не знает, о чём и как напишет через минуту, завтра, послезавтра, но ясно: напишет именно то, что ему будет необходимо высказать, выговорить, не заботясь о «верности избранной линии», о «фирменной» отделке строфы. Да, дело не обойдётся без иронии, без сарказма, автор не погнушается центонности, не в том суть. Главное, что отличает в классической манере написанные, чуждые смысловых темнот миниатюры Лесина – юмор, а юмор бесконечно выше иронии. В иронии нет свободы, ирония – всегда зависимость, и не что иное как самозащита, а юмор – он и есть свобода. Юмор у Лесина сильнее иронии, которой он пользуется достаточно умеренно, да и то – ставя её на службу юмора, иначе говоря – вписывая её в общий юмористический фон своих стихов; и пересмешничеством, которым мы давно уже сыты по горло, здесь не пахнет. Свобода побеждает несвободу.
Лирический герой Лесина противопоставлен жизни, его окружающей, которая по определению абсурдна (кстати, абсурдных стихотворений у Лесина немало); бессмысленность – норма существования человека в этом бесформенном мире (отсюда – почти полное отсутствие эпитетов), где и романтически воспринимаемый пейзаж может таить в себе коварную ловушку:

Прекрасен снег в Москве весной
Своим коричневым отливом.
Он прикрывает лёд стыдливо.
Об лёд мы бьёмся головой.

Внешняя зависимость неодолима: человек зависим от семьи («еженедельная повинность», уточняет Лесин), от политических условий, от службы, от болезней… И отстраниться, дистанцироваться от происходящего вокруг помогает… алкоголь.
Маску алкоголика Лесин надевает часто. Через призму веселящей жидкости мир выглядит особенно несерьёзно, герой отдаляется от социальной среды, внутреннее время замедляется, его он отводит неторопливым раздумьям либо попросту освобождает себя от ненужных умствований. Пьяный человек раскрепощённо говорит «лишнее», «не то», вплоть до полной околесицы. Однако «философствующий алкоголик» – полной околесицы всё-таки нести не может. «От безалаберности нашей / Все беды. В том числе запой», – констатирует Лесин и, то и дело, выглядывает из этого запоя, обыгрывает его, эксплуатирует, без обиняков признаётся: «Люблю две вещи – Москву и водку. / С похмелья водку люблю сильней».
Сказано внятно, твёрдым голосом, не свойственным как следует набравшемуся, мысль сфокусирована; но вот любовь к водке оборачивается извращениями: «Дошёл до последней стадии пьянства: / Мою голову пивом»; наконец, хочется «пойти в гастроном за вином / и ударить любимую топором». Опять же: чётко и ясно. Голова работает, язык слушается. Выходит, автор трезв и дурачит нас?
Ничего подобного, не дурачит, ведь мы имеем дело с литературой. Пьянство как художественная традиция достаточно зарекомендовало себя. «Ты пил со мной, но ты не стал поэтом», высокомерно бросил Борис Рыжий в адрес приятеля, с которым в школьные годы «хлебнул безумия» на строительном участке. Что ж, если горячительные напитки – двигатель творчества, тем лучше для творчества! Будучи вдохновенно пьяным, легче и лучше выразишь себя, образ пьяного наблюдателя-мыслителя как бы смеётся над образом серьёзного, взрослого, а сказать точнее – уставшего, постаревшего человека, органически неспособного оставаться ребёнком в душе («мудрость, трезвость, опыт», печально итожит качества, нажитые своими некогда поэтически настроенными друзьями, Кирилл Ковальджи). Бросая вызов дешёвому, по сути, здравомыслию, Лесин, пожалуй, несколько перебарщивает:

Стихи я хорошие писал-писал
И, конечно, устал.
Стал плохие писать –
Стал ещё больше уставать.
Теперь снова хорошие пишу.
Ох, и тяжко мне, алкашу.

Здесь сбои ритма, примитивная рифмовка, как бы нехотя подобранные слова – создают своеобразную интонацию: похмельное покачивание из стороны в сторону, поиски опоры, затруднённость речи, неровное дыхание (вообще у Лесина сама речь задаёт ритм, – не ритм встраивает в себя речь); слова-строки выпрямляются, выравниваются, вот-вот они преобразуются в гармонию, польются плавно: хватит шатаний и вялости, нужно показать, на что ты способен, – хоть пьяный, хоть трезвый, коль рассчитываешь на прижизненную славу, ведь «Пока выпивают с тобой бомжи, а не боги, / Что бы ни говорили – только бы говорили». И вместе с тем – жить в литературе, а не в тусовке, тусовка смертна, а литература вечна, если делает её человек одарённый, независимый, сильный. И, конечно, – в одиночестве, только в одиночестве:

Вчера шумно праздновали юбилей –
Юбилей Литературного института.
Я не пью уже около четырёх дней,
Потому не пошёл. Да и не хотел почему-то.

Приёмами постмодернизма Лесин пользуется умеренно; если цитирует кого, то бьёт не в бровь, а в глаз; и узок круг этих авторов. Великая всё же вещь – чувство меры; Лесин им владеет и зря, для показухи никогда не обыграет знаменитую цитату; гениальные, пусть и окутанные хмельным дурманом есенинские строки ему нужны для того, чтобы острее выразить своё понимание искусства как упоительной, самодостаточной игры и гулянки, несовместимых с трагическим миросозерцанием (которое «тем плохо, что оно высокомерно», – Кушнер что ни скажет, всё в точку!). «Чёрный человек, чёрный, / Ты портвейном меня не мучай…» (гостю Шварцману), «Наша жизнь – поцелуй и в кому» (в мире неспокойно, зарплату не платят, девка хочет замуж…) Лесин следует примеру Бомарше: смеётся из опасения – как бы не заплакать… Но, может, Лесин и не собирался плакать? Вот, на первый взгляд, всего лишь иронико-юмористический перепев хрестоматийного «Ночь. Улица. Фонарь…»:

Когда-то здесь был «Военторг».
А ныне платная парковка.
Ночь. Улица. Метро. Ментовка.
Аптека. Рюмочная. Морг.

Однако только ли – для забавы? Лесин не столь прост. В этом четверостишии – совсем нехитрая, но художественно выраженная мысль: перемены всё же свершились, фонарь, аптека сменились другими, «прогрессивными», совсем не блоковскими реалиями. Но на самом деле Лесин Блоку не возражает: бессмыслица осталась, не случайно же миниатюра оканчивается «моргом»...
И совсем уж бессмысленно всерьёз воспринимать политику, – а как без неё, без политики, если конёк Лесина – наблюдать бестолковость, хаотичность жизни, если он, подобно Ларисе Миллер, неустанно ведёт постоянную «переписку с миром»: жизнь подбрасывает ему свои абсурдные сюжеты, Лесин подхватывает, загружается ими подобно компьютеру – и реагирует: кажется – молниеносно, экспромтом.

Пошёл в туалет выпить воды –
Разбил очки и порвал штаны
А всё равно это мне – хоть бы хны.
Как бы не было ещё большей беды.

Скажем, войны или наводнения.
Или второго пришествия большевиков.
Но что мне коммунистическое правление,
Когда я без штанов и очков?

Нет ничего наивнее для художника, чем противостоять властям, бороться с ними, препираться, обличать их… То есть – принимать правила этой, заданной тебе игры и тем самым – уже до вступления в борьбу – быть побеждённым. Без абстрагирования нет настоящего искусства; в противном случае – оно вырождается. Политика проходит, искусство остаётся, а последнее не может обслуживать конкретно-политическую тему…
Повторюсь, что Лесин – поэт «говорящий», выговориться, отреагировать сию секунду – его органическая потребность, потому и простим автору некоторую мелочность, конкретность, узнаваемость деталей нынешнего времени, он имеет право на мгновенные эмоциональные выплески:

И я, как пролетарии всех стран
И граждане Советского Союза,
Иду в тюрьму по имени «ашан»,
Что строили проклятые французы.

Или:

И называют бизнес-ланчем
Советский комплексный обед.

Хотя прощать тут нечего, – напротив, Лесин иногда позволяет себе прямое выражение мыслей, прямые выпады именно потому, что сплошное остроумие, ничем не прореженный поток шуток выдаёт всего лишь натуру неглубокую; переживания, боль, наконец – беспокойную, ревностную любовь к родному городу никто не отменял, и кто, как не поэт, выразит их глубоко и проникновенно; юмору, иронии, сарказму такого поэта – большая цена.

Сначала делаем так: осушаем Водоотводный канал.
Ставим туда Храм Христа Спасителя с памятником Петру.
Ставим их через каждые двести метров, чтобы Пётр не заскучал.
Разбавляем элитной парковкой – с бассейнами и кенгуру.

Следом идёт никому не нужная река Москва.
Асфальтируем, строим элитную дорогу, по научному – автобан.
Через каждые двести метров – памятник Солженицыну (а лучше два).
Он держит в руках плакат «Слава России!» (так называется ресторан).

Евгений Лесин способен шокировать, балансируя на грани хорошего вкуса; но, читая стихотворение за стихотворением, скоро понимаешь: эту грань он не перейдёт; напротив, встретишь вдруг строки такой светлой печали, такой сдержанной тоски! Их мало, этих стихов, обидно мало…

От частых встреч и долгих разлук,
По причине любой
Любовь уходит, как жизнь, из рук.
И просто так уходит любовь.

Любовь уходит водой в песок,
Как солнце падает вновь и вновь.
От лишних слов, и не сказанных впрок,
И просто так уходит любовь.

Когда бережёшь и когда не ждёшь,
Когда не нужна, как зубная боль.
Любовь уходит, как летний дождь
И просто так уходит любовь.

И даже если огорчительно удивит признание автора (неужто и вправду у него так?):

И я, наверное, умру
От злобы и несовершенства,
Когда с семейного блаженства
Черты случайные сотру, –

то другие строки – ещё решительней заявляют, успокаивают:

Но зато мы живём за Садовым,
А не за обручальным кольцом.

Так что с Лесиным держи ухо востро… «Жизнь не так уж пакостна порой. / Особенно для глупых и влюблённых», – смеётся он и пристраивается к великим поэтам, утверждающим значительность, непостижимую фантастичность жизни: «И каждый миг – незабываем. Значителен любой пустяк»; пристраивается и поёт не о временном – о вечном, о примирении с жизнью, о душевном равновесии, о счастье, в конце концов:

Пока тепло и не закат
Дорогой тихой и недлинной
Спуститься в яблоневый сад
За спелой жёлтою малиной.

Увидеть небо над рекой
И молодых крикливых уток.
Так опускается покой
И возвращается рассудок.

Да, всё верно. Много можно рассуждать о Евгении Лесине, но – вот оно, главное: тем, кто слишком погружён в повседневность, с её бесконечными заботами, – а кто в них не погружён? – Лесин приносит покой, возвращает рассудок.

Ростов-на-Дону

“Наша улица” №132 (11) ноябрь 2010