Юрий Кувалдин "Любовь к Бродскому" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

На снимке: Юрий Александрович Кувалдин в редакции журнала "НАША УЛИЦА" на фоне картины своего сына художника Александра Юрьевича Трифонова "Царь я или не царь?!"

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ЛЮБОВЬ К БРОДСКОМУ

рассказ

- А помнишь, как мы на посту ДПС в твоем Домодедово пили?
В этот момент раздалась заливистая трель свистка. Цепнин увидел через стекло перекресток, а к посту шел милиционер в сапогах, в брюках-галифе, склонившись в сторону тяжелой сумки, которую нес в правой руке. С ним рядом шел элегантный человек с зачесанными назад прямыми чёрными волосами, с широкими выступающими скулами, и что-то говорил, активно жестикулируя.
В сумке оказалась спасительная трехлитровая банка самогона, первача. Цепнин заметно ожил, хотя еще не похмелялся.
Его звали Жан при фамилии Ирбулатов. Он из ничего тогда делал выпивку. Друзей имел и в банях, и в гастрономах, и на вокзалах, и на кладбищах, и, как видите, в милиции. В один день, когда долговязый Цепнин двигался по незнакомому коридору крупной фирмы, дубовая с большими бронзовыми ручками дверь распахнулась, и из нее выглянула явно не вполне трезвая скуластая со щелочками глаз физиономия Ирбулатова. Он был при галстуке в синем костюме. И раскланиваясь, шаркал ногами, как это любят делать собачки.
- Старик, наконец-то ты дошел до меня! – торопливо вскричал Ирбулатов.
На днях попалась на глаза Цепнину газетка с интересной информацией, послужившая основанием к поискам контактов с Жаном:
«Некогда простой преподаватель Московского авиационного института Жан Ирбулатов - один из немногих известных, крупных, влиятельных ныне бизнесменов, в большинстве случаев позитивно воспринимаемых рядовыми гражданами. Карьера господина Ирбулатова начинается с возникновения у него заинтересованности в объектах недвижимости, причем недвижимости популярной. Гостиницы, места отдыха и просто здания высокой посещаемости, в которых выгодно организовывать казино, игровые клубы – таков конек этого «культурного» бизнесмена.
Уже в 2004 году Жан Ирбулатов значился владельцем более 40 предприятий и объектов недвижимости, включая такие, как заводы «Агрегат», «North», «Relax» и др., гостиница «Screw», ресторан «Подсолнух», кафе «Takeoff», магазин «Иван Иваныч», комплекс магазинов по МКАДу и ряда других.
В настоящее время Жан Ирбулатов является председателем совета директоров ОАО «Fan», которое управляет сетью заводов-изготовителей кондиционеров и вентиляторов. Кроме того, значился бизнесмен и в должности председателя совета директоров ЗАО «Ариадна». Имя Жана Ирбулатова долгое время звучало в связи с не вполне правомерным приобретением завода «Новые конструкции» из госсобственности. Впрочем, официально завизированных данных о бизнесмене мало, а сам Жан Ирбулатов о деньгах и прошлом говорить не любит.
Зато бизнесмену пришлось по душе высокое искусство. Он известен как увлеченный поклонник творчества Иосифа Бродского, устроитель выставок и вечеров, посвященных памяти нобелевского лауреата. Ирбулатова также привлекают живопись, графика, скульптура. Отдельные фрагменты собрания бизнесмена выставлялись в музее изобразительных искусств.
Г-н Ирбулатов известен и своей меценатской деятельностью, помогая молодым художникам и актерам. Ко всему прочему предприниматель является вице-президентом Фонда развития парковой скультуры «Поликлет».
А бывало они в обнимку, качаясь из стороны в сторону, чем распугивали прохожих, шли, поддатые, от пивной на рельсах у Покровки по Чистопрудному бульвару к метро «Кировская». Соответственно, прежде близ Покровских ворот с внешней стороны стены Белого города располагались Лесные ряды, а возле Мясницких ворот в это время находились харчевни и лавки.
- Раз-ой-дись! – кричал, икая, Цепнин на весь бульвар. – Смирно! Когда идет правнук орунбургского купца 2-й гильдии Алексея Цепнина!
Это он кричал напротив театра «Современник», который в 1974 году занял здание кинотеатра «Колизей», построенного в 1913-14 годах архитектором Романом Клейном. После обустройства бульвара Чистые пруды стали местом гулянья москвичей, катания на лодках и коньках. Ты идешь, качаясь по бульвару, а навстречу девушки идут. Потом, у Харитония, встречается грузный Боря Надвиков с двумя «огнетушителями» вермута.
- Наливай! – весело блеснув ровным строем белых зубов, воскликнул Ирбулатов.
Ну и далее – по распорядку. В неведомые поэтические дали. Причем из этих далей Цепнин всегда завывал стихами Иосифа Бродского из «Новых стансов к Августе»:

Здесь на холмах, среди пустых небес,
среди дорог, ведущих только в лес,
жизнь отступает от самой себя
и смотрит с изумлением на формы,
шумящие вокруг. И корни
вцепляются в сапог, сопя,
и гаснут все огни в селе.
И вот бреду я по ничьей земле
и у Небытия прошу аренду,
и ветер рвет из рук моих тепло,
и плещет надо мной водой дупло,
и скручивает грязь тропинки ленту.

- Отлично, старик, великолепно! Ты гений! - хвалит Цепнина Ирбулатов.
И всегда Ирбулатов куда-то спешит. Стоит в одном углу комнаты, но тут же срывается в другой, и ты думаешь, что ему что-то нужно в том углу, но он не добежав до того угла тормозит резко, так что длинные прямые волосы слетают на глаза. И всё время так. То в одну, то в другую сторону. Частенько, вступив на эскалатор и проехав метра два, вдруг разворачивается и бежит против движения, чтобы во что бы то ни стало соскочить с бегущей ленты. Зачем? Он вам никогда на это не ответит, потому что нет ответа. Говорят, что у него мозг разделен на две половины, которые совершенно между собой не сообщаются.
- Старик, заходи! - воскликнул Ирбулатов, распахивая дверь и руки крестом одновременно. – Ты помнишь, как мы с тобой Солженицына по очереди читали… Заходи, сейчас мы с тобой вздрогнем. Да. Сколько ж мы с тобой всего прочитали!
- Одной водки цистерну прочитали! – громко, но с некоторой волнительной дрожью в голосе поддержал Цепнин, и стал зубами откусывать заусенец на указательном пальце левой руки.
За спиной Ирбулатова Цепнин, расширив глаза от изумления, увидел на огромном столе для заседаний зернистую икру в стеклянной икорнице с пищевым льдом, маринованные в белом вине грибы в хрустальной продолговатой салатнице, что-то в никелированной кастрюльке и, наконец, литровую бутылку водки. Особенно поразило Цепнина то, что водка была со стеклянной ручкой, как кувшин, и что кувшин запотел от холода. Впрочем, это было понятно, поскольку между роялем и напольным сейфом стоял холодильник.
Именно в этот момент Ирбулатов подошел к роялю и начал играть. Хотя играть - не то слово. Фокусник. Эквилибрист. Всё что можно было изобразить, владея всеми клавишами, он изображал. С потрясающей быстротой. Ирбулатов музицировал, сгорбившись над клавишами, получал удовольствие от прикосновения к ним, вслушивался в ноты, склонив голову и возведя щелочки глаз к потолку, как будто каждый звук пробовал на вкус, и молоточки рояля весело колотили по струнам, ударно-струнно радуя Цепнина.
Цепнин, быстро успев выпить без закуски рюмку, моментально прижал к груди бутылку водки и стал медленно, закатив глаза, под мелодию, а именно под вальс Шопена до диез минор, грациозно и бесшумно передвигался из конца в конец просторного кабинета в своем вельветовом пиджаке и в туристских ботинках на толстой рифленой подошве, при этом подкладывая под музыку строки:

Да, здесь как будто вправду нет меня,
я где-то в стороне, за бортом.
Топорщится и лезет вверх стерня,
как волосы на теле мертвом,
и над гнездом, в траве простертом,
вскипает муравьев возня.
Природа расправляется с былым,
как водится. Но лик ее при этом -
пусть залитый закатным светом -
невольно делается злым.
И всею пятернею чувств - пятью -
отталкиваюсь я от леса:
нет, Господи! в глазах завеса,
и я не превращусь в судью.
А если на беду свою
я все-таки с собой не слажу,
ты, Боже, отруби ладонь мою,
как финн за кражу.

- Мне хочется плакать от твоего прекрасного чтения, - сказал Ирбулатов, и на его глазах, действительно, показались слезы.
- Постой, Жан, а как это ты выучился на рояле играть? – вдруг остановившись, спросил Цепнин. - У тебя даже слуха нет.
- А я без слуха, по зрительной памяти играю. Глаза закрою и сразу вижу ноты перед собой.
Тут Ирбулатов снова подходит к роялю. Играл он как профессионал, без всякой натуги, привычно, собственными пальцами, извлекая из рояля нужные звуки. Вот что чудесно, крупный бизнесмен, в советском прошлом рядовой преподаватель МАИ, играет. Звучит рояль под руками Ирбулатова. Льется пьеса, одинокий рояль. Чем-то напоминая трехтакное кружение, тра-та-та, воздушное, как рождественский снежок, вьющийся над освещенным огнями катком.
Вдали где-то играл военный оркестр, нежно и протяжно. Пары кружились вокруг Новогодней елки, украшенной большими серебряными шарами, одними шарами, в которых каждый мог увидеть свое отражение. Цепнин с Ирбулатовам сидели под елкой, никем не замечаемые, их укрывали могучие хвойные лапы, и неспешно наливали в граненые стаканы портвейн «777», купленный заблаговременно в дежурном магазине на Покровке. Где-то вдали, на бульваре, гремел трамвай. А им было хорошо. А когда совсем захорошели, вышли на сцену.
Ирбулатов воскликнул: Здравствуйте, господа-товарищи! Издавна на Руси ни один веселый праздник без нас не обходился. Лесом частым, Полем вьюжным Зимний праздник к нам идет. Так давайте скажем дружно: «Здравствуй, здравствуй, Новый год!»
Все повторяют последнюю строчку.
Цепнин подхватывает: Всех мы приглашаем В дружный хоровод, Весело встречаем С вами Новый год!
Господа-товарищи ведут вокруг елки хоровод.
Ирбулатов с Цепниным поют в громкоговоритель на весь ночной Чистопрудный бульвар: Хоровод, хоровод... Пляшет пьяненький народ. Танцевать у нашей елки Мы готовы целый год! Красота, красота... Наша елочка густа. Не достанешь до макушки. Вот какая высота! Под кустом, под кустом Кто-то с рыженьким хвостом Это хитрая лисичка, Под кусточком лисий дом. Снег идет, снег идет... Здравствуй, здравствуй, Новый год! До чего ж у нас веселый Возле елки хоровод! Хоровод, хоровод... Пляшет пьяненький народ.
Тут, конечно, желтый с синей полосой УАЗик подъехал, взяли певцов под руки, но утром из отделения отпустили.
Так они когда-то встречали Новый 1979-й год.
В это время Цепнин вертел так и сяк рукой перед своим ртом, и попеременно грыз заусенцы и ногти, меняя пальцы, как музыкант Ирбулатов у клавиш, то погрызет большой палец, то средний, то безымянный, то винтом закрутит руку так, что тыльная сторона оказывается провернутая дважды. На время отложив борьбу с заусенцами и ногтями, Цепнин с трогательностью в голосе сказал:
- Да, лихо ты играешь, прямо все стансы к Августе из меня льются сами собой:

Друг Полидевк, тут все слилось в пятно.
Из уст моих не вырвется стенанье.
Вот я стою в распахнутом пальто,
и мир течет в глаза сквозь решето,
сквозь решето непониманья.
Я глуховат. Я, Боже, слеповат.
Не слышу слов, и ровно в двадцать ватт
горит луна. Пусть так. По небесам
я курс не проложу меж звезд и капель.
Пусть эхо тут разносит по лесам
не песнь, а кашель.

- У моей жены тоже памяти нет, - после этого пожаловался Цепнин, и вдруг завелся: - Ты представляешь, Жан, жена у меня! Вот оторвет клочок от газеты. Нет, чтобы целый лист взять. Нет. Испортит. Я стопкой газеты малого формата, рекламные, на холодильник для хозяйственных нужд кладу. Так жена никогда целый разворот не возьмет, ну, чтобы там лук почистить на газетку, или селедку. Я тяну наугад руку к стопке, а там куски, вместо целых листов! Бесит! Клочочница! И во всем так. Надарили ей на работе цветов на день рождения. Притащила, а ваз у нее всего две. Так нарезала ваз из пластиковых бутылок. Основание у них маленькое, неустойчивые, легкие к тому же. Вот кот все букеты посшибал. Пришли, а скатерти и полы залиты!
- А помнишь, старик, у художников в мастерских пили? – спросил Ирбулатов.
Цепнин смотрел на него и никак не мог понять, как этот легкий человек за десять лет смог стать миллионером.
- Да. Знатно погуляли, - согласился Цепнин, присматриваясь к своим пальцам, какой бы погрызть.
- Где они теперь, юные гении? - вздохнул Ирбулатов, наливая в звонкий хрусталь.
Выпили сосредоточенно, не моргая. Цепнин опять про свою жену:
- Ты понимаешь, старик, то ли она умышленно ставит табурет в проходе, то ли совсем не понимает, что этого делать не надо. Ведь, пойми, я не сам разбудил её, а споткнулся в темноте о табурет и полетел через него и вместе с ним всей плоскостью тела на пол. Грохот, звон битой посуды. Представляешь, она на табурет себе чайник ставит, заварной, на ночь, и пьет из горлышка ночью. Ну я, как бычок, бодро направился в темноте между столом и диваном, где мы спим, а я сплю у стенки, вот, вперед шагаю и бабах! - табурет. Это как в метро - культурные люди по стенкам жмутся, у колонн стоят, чтобы не мешать другим проходить, а дураки стоят в проходах. Видишь, как легко и просто умных от дураков отличать! Тебе нужно быстро пройти в голову поезда, да не тут-то было, эти дураки всю платформу своими телами перекрывают...
Ирбулатов беззвучно хохотал на этом монологе Цепнина, только китайское его лицо сжималось и разжималось, как губка в душе.
- Старик, мне нужны деньги, - вдруг без подготовки выпалил Цепнин.
- Я никому не даю.
- Я тоже отношусь к понятию «никому»? – с издевкой спросил Цепнин.
- Ну что ты, старик, фильдеперсовый ты мой, не дашь помучить тебя начальнику! – засмеялся Ирбулатов и тут же спросил: - Сколько?
- Много.
- Ну сколько «много»? – спросил Ирбулатов.
Просить всегда тяжело, даже у бывшего закадычного друга. Но люди с советских времен так изменились, что не узнают старых друзей. Ирбулатов и Цепнев трудились в советские времена в тресте неподалеку от Чистых прудов. И хотя они, как и все советские люди, филонили, но все же представляли кое-какую ценность для выполнения трестом годовых и пятилетних планов. Цепнев вообще был на хорошем счету, потому что, когда выпьет, тихо сидел за своим рабочим столом и перебирал сосредоточенно бумаги. Сложнее было неусидчивому Ирбулатову. Его тянуло к людям. Он бегал по отделам, смеялся. Рассказывал и выслушивал анекдоты. Обсуждал запрещенные вопросы, типа поведения писателя Солженицына и примкнувшего к нему академика Сахарова.
Но как бы там ни было, Ирбулатов, бесспорно, пользовался горячей симпатией всех сотрудников треста, которые, согласно обыкновению, во всех производственных неурядицах Ирбулатова неизменно становились на его сторону и, когда судачили друг с другом в курилке, не упускали случая взвалить всю вину на начальство. Даже во дворе ребятишки встречали появление Ирбулатова шумным и радостным гомоном. Если они играли в футбол, он тут же включался в игру, показывал финты и удары по воротам, щечкой и шведкой, а то и прямым подъемом. Было смешно наблюдать, как малышня крутилась под ногами солидного дяди в костюме и в шляпе, играющего с этой малышнёй в футбол. Женщины двора, лузгавшие семечки за самодельным столом, играя в подкидного дурака, говорили об Ирбулатове: «Большой, а без гармони!» То же происходило с игрой в настольный теннис, в который он, действительно, играл виртуозно, так как был знаком с чемпионом Союза Стасиком Гомозковым, и даже один раз выиграл у него. Так же Ирбулатов любил рассказывать на ходу придумываемые истории про оторванную голову и про черную перчатку, а особенно про войну, где наши разведчики обводили вокруг пальца все спецслужбы вермахта. Как он только появлялся в арке ворот, его сразу же окружала ватага ребят, цеплявшихся за полы его одежды, забиравшихся к нему на руки, чтобы он не уходил сразу домой, а уделял им несколько минут.
Большим недостатком в характере Жана Ирбулатова было непреодолимое отвращение к производительному труду. Это происходило, однако, не потому, что у него не хватало усидчивости или терпения, - ведь сидел же он с книгой, бывало, на ящиках в маленьком дворе, и безропотно читал целыми днями. Никогда не отказывался он помочь соседу даже в самой трудной работе и был первым, если кто в квартире принимался клеить обои или белить потолки. Короче говоря, Ирбулатов охотно брался за чужие дела, но отнюдь не за свои собственные. Исполнять обязанности отца семейства и проводить время в семье представлялось ему немыслимым и невозможным. Его неумолимо тянуло к друзьям.
Но с той поры столько воды утекло, что ожидать теплой встречи было опрометчиво. Цепнин ожидал простого и вежливого, а может, и грубого отказа.
- Что задумался? Цифру забыл? Сколько тебе нужно денег? – переспросил Ирбулатов, весь переливаясь в белозубой улыбке.
- Двести тысяч? – сказал Цепнин, отводя от смущения глаза в сторону.
- Зеленых?
Свежий ветерок ворвался в кабинет, шевельнув прозрачную занавеску.
- Ну не рублей же! – выдохнул Цепнин, смахивая струйку пота со лба.
- Старик, что такое бизнес? – спросил Ирбулатов и сам себе ответил: - Это не деньги, не собственность, вообще, не вся эта экономическая мутотня. Бизнес – это умение сходиться с людьми, располагать их к себе, это многочисленные связи, короче, одним словом, люди! Знакомства! Блат! А блат, ты знаешь, это ладонь. Даешь её в руку надежному человеку и говоришь: «ЗдорОво!» И друг тебе свою ладонь протягивает, и тоже говорит: «ЗдорОво!». В смсыле - здравствуй. Ну и договорились!
Ирбулатов расплылся в улыбке, шаркнул ножкой, подошел к сейфу, звякнул ключами, открыл и начал бросать на стол упаковки по 100 листов 100-долларовыми банкнотами.
Вот что значит любить Бродского!

"Наша улица” №133 (12) декабрь 2010