Валерий Роньшин "Душечки" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

вернуться
на главную страницу

Валерий Роньшин

ДУШЕЧКИ

рассказ

Оленька

«Карандашик купил малюсенький, с резиночкой на кончике», - говорил бывало мальчик Кукин мамочке, придя со школы. А мамочка (теперь уже покойница) бывало умилялась по этому поводу: «Ах, какой же ты у меня мусик-пусик, Ванечка».
Кукин и через тридцать пять лет оставался мусиком-пусиком. Он и сейчас любил употреблять уменьшительно-ласкательные словечки: дождик, часики, денежки... Ещё Кукин любил намазывать на кусочек булочки кусочек маслица, а сверху класть кружочек колбаски или ломтик сырочка. Соответственно, получался бутербродик. Потом Кукин принимался наливать себе в чашечку чаёк и туда же насыпал сахарочку, ну и лимончик, конечно же, клал. Как же чаёк без лимончика-то?.. А ещё Кукину нравились салатики из помидочиков с огурчиками, политые майонезиком. Кушал Кукин эти салатики из малюсеньких тарелочек малюсенькими же вилочками. Квартирка у Кукина тоже была малюсенькой. Да и сам Кукин был малюсенький - с малюсенькими ручками и малюсенькими ножками. Имелось у Кукина и своё малюсенькое солнышко. По имени Оленька. Она же - жёнушка. А вот деток Боженька Оленьке не дал. Не дал Боженька деток Оленьке. Но Кукин по этому поводу не горевал, нет, не горевал. Потому как хоть детки тоже малюсенькие, но они имеют стойкую тенденцию к росту. А малюсенькому Кукину нравилось всё исключительно малюсенькое.
И так им вдвоем с Олюшкой-солнышком славненько жилось в их уютненько-малюсенькой квартирке, так славненько жилось... Телевизорик смотрели вечерочками, сериальчики всякие... А затем ужинчик - творожочек, сметанка; а к творожочку со сметанкой солнышко оладушек румяненьких подаст... И всё такое свеженькое, и всё такое вкусненькое... А утречком Оленька поила Кукина молочком и кормила кашкой, а ещё яичечко всмяточку варила... И так малюсенкий Кукин и Олюшка-солнышко прожили в сладкой сытости и счастье целых пять лет. А на шестой год, как-то утречком, взял Кукин по обыкновению яичечко и чувствует - что-то не то с этим яичечком. Нет, не то что-то...
Побежал Кукин к врачу. Врач посмотрел на яичечко и говорит:
- Да уж...
- Что «да уж», доктор? - обмер Кукин. - Неужели рак?
- Да какой там рак. Так себе, рачок. Во-о-о-т такусенький... - И врач, для наглядности, показал Кукину кончик мизинца.
Но на сей раз Кукину не совсем понравились уменьшительно-ласкательные словечки. Вернее, совсем не понравились. Да и кому бы это понравилось. Вам бы понравилось, если бы у вас был «рачок», хотя бы и «во-о-о-т такусенький»?.. В общем, чтобы не тянуть долго кота за хвост, скажем сразу: Кукин умер. И его похоронили. В малюсеньком гробике. Оленька на могилочке покойного мужа цветочки жёлтенькие посадила, травку зелёненькую посеяла, памятничек розовенький поставила, с золотистыми буквочками:

«ЛЮБИМЕНЬКОМУ МУЖИНЁЧКУ
ОТ ЕГО ЛЮБИМЕНЬКОЙ ЖЁНУШКИ»

Короче, симпатичненькая могилочка получилась. Кукину бы она понравилась.
После смерти Кукина Оленька долго по нему убивалась. Но так до конца и не убилась. Потому что встретила на своём жизненном пути Андрея Васильевича Пустовойтова. Андрей Васильевич был полной противоположностью Кукину. Он не только не употреблял уменьшительно-ласкательные словечки, а наоборот придавал своим словам основательность, весомость, степенность и солидность. «Метро» он называл «метрополитеном», «электричку» - «электропоездом». И сам он, под стать своим словам, был весь такой внушительный, солидный, степенный, основательный, не в пример малюсенькому мусику-пусику Кукину. После их бракосочетания Оленька сразу же перестала быть Оленькой. А стала именоваться Ольгой Семёновной. «Надо блюсти свой возраст», - строго сказал ей Андрей Васильевич. И Оленька... ну, то есть, теперь уже Ольга Семёновна блюла. Никаких тебе больше легкомысленных ленточек, рюшечек, оборочек, а строгий серый костюм, строгая причёска и строгое выражение лица. И говорила теперь Ольга Семёновна в точности, как говорил Андрей Васильевич.
- Ничего, живём хорошо, - степенно и рассудительно рассказывала она своим знакомым. - Дай бог всякому так жить, как мы живём с Андреем Васильевичем.
И так Ольга Семёновна и Андрей Васильевич прожили в строгости и счастье целых шесть лет. А на седьмой год Пустовойтов возьми да и скончайся. Скоропостижно. А как же иначе? Андрей Васильевич никогда бы не позволил себе скончаться не скоропостижно - с сиделками и «утками». Это было бы просто не солидно с его стороны. Ольга Семёновна купила скончавшемуся супругу солидный гроб, а после похорон поставила на могиле не менее солидный памятник.

АНДРЕЮ ВАСИЛЬЕВИЧУ ПУСТОВОЙТОВУ
ОТ ЗАКОННОЙ СУПРУГИ
ОЛЬГИ СЕМЁНОВНЫ ПУСТОВОЙТОВОЙ -

- гласила солидная надпись на чёрном мраморе.
Короче, опять Оленька овдовела. Но вот как-то раз, навещая на кладбище Андрея Васильевича, Оленька увидела у соседней могилы некоего мужчину, в общем-то приятной наружности. Оленька поинтересовалась у него, который час. Мужчина молча показал ей циферблат своих часов. Так они познакомились. А вскоре и поженились. Звали третьего Оленькиного мужа - Платон Владимирович. Он отнюдь не был вдовцом, просто иной раз любил прогуляться по кладбищу, в уединении и молчании. А вот чего Платон Владимирович не любил, так это бросать слова на ветер, да и под ветер тоже бросать не любил. Слова он берег, как зеницу ока, отпуская их от себя очень неохотно, в час по чайной ложке. «Молчание - золото», - сказал он Оленьке сразу после свадьбы. - Молчание - золото, - тут же сообщила Оленька всем своим знакомым.
Так они в золоте и жили, ну то есть в молчании. Молча спали, молча ели («Когда я ем, я глух и нем», - иногда говорил Платон Владимирович). И прожили они в молчании и счастье целых семь лет. А на восьмой год, Платон Владимирович, ни слова не сказав, помер. А Оленька его похоронила. В надписи, которую Оленька велела сделать на надгробии, не было ничего солидного, а уж тем более - уменьшительно-ласкательного. Надпись была лаконичнее некуда:

«МУЖУ»

И больше уже Оленька замуж не выходила. Она постарела, подурнела, лучшие её годы остались позади. На душе у неё теперь было пусто и нудно.
Но вот как-то раз встретила она своего бывшего одноклассника. И тот ей пожаловался, что по делам службы ему с женой обязательно надо куда-то там ехать и надолго. А сына-подростка оставить не с кем, а брать с собой тоже нет никакой возможности. Вот если бы Оленька могла... всего-то на месяц-другой...
И вот уже прошло полгода, как мальчик Саша живёт у Оленьки. За эти полгода Оленька вся ожила, посвежела, точно очнулась от долгого сна. Каждое утро она будит Сашу, подает ему завтрак, провожает в школу...
- Трудно теперь стало в школе учиться, - рассказывает Оленька своим знакомым. - Шутка ли, вчера задали такую трудную задачку по математике на дом, да ещё перевод с английского... Ну где тут маленькому.
И как же она его любит. Ах, как она его любит! За этого чужого ей мальчика она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления.
А мальчонка, прямо скажем, препоганенький, пакостный, с лживыми глазами. В свои двенадцать лет он уже вполне законченный маленький подлец, который с годами обещает превратиться в подлеца большого. И главное, что это видно невооруженным глазом. А Оленька в нём души не чает. Добро бы ещё свой был, здесь можно было бы хоть как-то понять - своё не пахнет. А то ведь чужой совсем. А Оленька от него без ума. Почему? А кто же его знает - почему?..


Леночка

Девочка Леночка обожала кукол. Она возила их в игрушечных колясочках, кормила из игрушечных тарелочек, баюкала в игрушечных кроватках. А, повзрослев, всё равно продолжала играть в куклы. «Ты у меня вся такая домашняя», - ласково говорила девочке Леночке её мамочка Ирочка. И действительно, большую часть своего времени Леночка проводила дома, с куклами.
Но годы бежали, и в пятнадцать лет Леночка начала выходить из дома. На концерты обожаемого ею певца. И подумать только - случилось так, что среди множества других обожательниц певец приметил именно Леночку. И пригласил её в гости. Леночка не сразу решилась, два дня она советовалась со своими куклами. И те посоветовали ей - не ходить. Но Леночка первый раз в жизни их не послушала и пошла.
Они с певцом посидели, потанцевали, а потом певец повалил Леночку на кровать. И Леночка, что называется, «на собственной шкуре» испытала, как девушка становится женщиной. Певец вскорости улетел на длительные гастроли - он же был певец, да ещё и популярный, а у популярных певцов забот полон рот - гастроли, съёмки, записи... Леночка погоревала, поплакалась куклам, а летом опять влюбилась - на сей раз в обычного студента.
С обычным студентом всё было примерно так же, как и с популярным певцом. Однако же и не совсем так. Во-первых, у Леночки уже имелся какой-никакой опыт; а во-вторых, студент оказался плодоноснее певца. Испуганная Леночка побежала к мамочке Ирочке. Мамочка Ирочка мгновенно среагировала, и первого сентября Леночка, как ни в чём не бывало, пошла себе в выпускной класс. И никто ничего не узнал, даже папа Витя.
А вскоре Леночка поступила в институт и, окончательно перестав быть «домашней», начала посещать культурные заведения. И вот в одном из таких заведений она и познакомилась с Игорьком.
Игорёк был лёгким, почти что невесомым - в переносном, разумеется, смысле. Так-то он весил килограммов восемьдесят, если не больше. И Леночка его полюбила. И от этой любви родился Панечка. После чего Игорёк сразу же куда-то исчез. Куда?.. Трудно сказать. Возможно, его ветром унесло. Он же был невесомым.
Плакала Леночка, плакала мамочка Ирочка. Ну а папа Витя чего? Да ничего. Не плакать же и ему... Короче, первый блин, ну то есть первый Леночкин муж, вышел «комом». И надо было всё начинать по-новой - по-новой искать нового мужа, по-новой строить новую семью… Собственно говоря, Леночка в ближайшие десятилетия только этим и занималась. Помимо этого, она ещё окончила институт и поступила на работу. Что за институт и что за работа - это для нашей истории особого значения не имеет. Леночкины родители, оказавшись отнюдь не долгожителями, вскорости скончались друг за дружкой. Сынок же Панечка благополучно подрастал, знакомясь попеременно то с дядей Гришей, то с дядей Мишей, то с дядей Сашей... Одни дяди были поумнее, другие поглупее, одни поговорливее, другие помолчаливее... Не в этом суть. А в том, что каждый из них, как и Игорёк, в результате оказывался «комом», хотя и был уже не первым «блином».
Промелькнуло ещё несколько лет.
Настало время Панечке цвести. А Леночке, соответственно, тлеть. Ну, или скажем помягче - увядать. «Чё ты, мать, всё выпендриваешься? - уже свысока начинал поучать цветущий Панечка увядающую Леночку. - Ты же старуха». Устами младенца, как известно, глаголет истина. И хотя Панечку лишь условно можно было посчитать младенцем, истины в его словах было хоть отбавляй. Действительно, подошло такое время, когда «ты вся ещё надежды и порывы», но всё это, увы, оказывается уже невостребованным. И Леночка, повздыхав, была вынуждена опустить свою планочку и подрезать свои крылышки. И через службу знакомств познакомилась с Сёменом Петровичем.
Сёмен Петрович, в отличие от предыдущих «дядей», был не говорлив и не молчалив. А ещё он был не смел и не труслив; не справедлив и не подл; не податлив и не упрям. Зла он никому не делал, но и особого добра от него ждать не приходилось. «Зато он порядочный», - предполагала Леночка. Но Семён Петрович и порядочным не был. Хотя и непорядочным его тоже нельзя было назвать. «Так кто же он? - вставал в тупик уже почти что совсем выросший Панечка. - Умный или дурак?» Семён Петрович, конечно же, был не дурак. Но и не умный… Одним словом, он был – никакой.
Панечка же вскорости окончательно вырос, и, став студентом математического факультета, начал подавать большие математические надежды. Но тут в жизни Панечки появилась Мариночка. Так ведь оно зачастую всегда и бывает, когда молодые люди входят в молодую зрелость и уж тем более подают большие надежды. То нет и нет никого, а потом вдруг – бац! – откуда ни возьмись появляются Анечки, Олечки, Галочки... Ну а у Панечки появилась Мариночка. Одна из тех Мариночек, которыми под завязку набиты автобусы, трамваи, троллейбусы, вагоны метро, не говоря уже о поездах дальнего и ближнего следования. Короче, ни рожи, ни кожи, ни полёта мысли... Но зато - зато Мариночка была готова часами слушать Панечкины разглагольствования, зато Мариночка была готова часами восхищаться тем же, чем восхищался Панечка... Ну и так далее.
Не удивительно поэтому, что голова у Панечки пошла кругом. «Вот она – родственная душа!» - умилённо думал Панечка, влюбляясь в Мариночку вначале по уши, а затем и по самую макушку... И, наконец, свершилось то, что не могло не свершиться. И после этого свершившегося Мариночка залилась горючими слезами. «Я низкая, низкая!.. - восклицала она сквозь горючие слезы, почти как героиня Чехова. - Я презираю себя...» Ну и так далее по чеховскому тексту (см. рассказ А.П. Чехова «Дама с собачкой»). Удовлетворенному же Панечке всё это было довольно скучно слушать. На столе лежал, вернее, стоял, арбуз. Панечка отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. А Мариночка всё плакала и плакала, всё презирала себя и презирала. Потом её плач постепенно перешёл во всхлипывания, она тоже отрезала себе арбузный ломоть. А затем повторилось то, из-за чего Мариночка так убивалась. А после они повторяли это снова, снова и снова...
А тем временем от Леночки ушёл Семен Петрович – тот самый, который никакой. Ушёл он тоже никак, без никаких ссор и без никаких объяснений. И Леночка опять осталась в невестах. А был ей, между прочим, уже полтинник. Чему удивляться, в общем-то, не приходится. Время-то, как известно, на месте не стоит. О чём Леночке лишний раз напомнил и Панечка, заявив: «Я женюсь». Леночка, конечно же, понимала, что рано или поздно он это заявит, но, будучи матерью, всё же попеняла ему на то, что он прежде с ней не посоветовался. «Не любишь ты меня», - укорила она Панечку. «Да люблю, люблю... – морщась, отмахнулся Панечка и, в свою очередь, уколол Леночку: - А чего мне с тобой советоваться, если ты сама себе не смогла создать семью?» Ну-у, на этот-то вопрос Леночка знала ответ назубок, как и любая другая женщина: «Потому что мне попадались одни ничтожества!» - «Нет, не потому, - возразил Панечка. - А потому, что ты - ни рыба, ни мясо. А настоящая жена должна быть...» - И Панечка начал долго и нудно распространяться на тему, какой должна быть настоящая жена. А ещё из его слов выходило, что Леночка слишком много думала о своём, о бабьем, и мало о нём, о единственном сыне...
А Леночка лила и лила слёзы, прикидывая сквозь этот ливень - правда ли, что она ни рыба, ни мясо; правда ли, что только и думала о своём, о бабьем?.. И получалось, что нет, не правда – что всё с точностью до наоборот: превыше всего она ставила свой долг жены и матери. Делала только то, что ей мужья говорили, уступая им буквально во всем. А уж как она любила своего единственного сына, буквально горела синим пламенем, чтобы её Панечка мог вольготно греться у этого костра материнской любви. Ну и тэ дэ, и тэ пэ.
Каааааааароче, Панечка переехал к Мариночке. И Мариночка с его переездом начала преображаться. Из лютика превращаться в розу, из гадкого утёнка - в прекрасного лебедя. И вокруг Мариночки тоже всё начало преображаться, светиться и улыбаться. К примеру, засветилась и заулыбалась Мариночкина квартирка, превращённая стараниями Мариночки в изящную шкатулочку. А уж как Мариночка, не умевшая прежде даже картошки пожарить, научилась готовить, ну просто «пальчики оближешь»... «Вот что значит для женщины кого-то полюбить и почувствовать себя кому-то нужной», - сказали бы мы, если б не сторонились банальностей.
А Леночка, между тем, жила себе и жила одна-одинёшенька. И думала себе и думала – ну почему, почему у других всё так гладенько и ровненько, а у неё всё через пень-колоду... И страдала и плакала от этого. И было ей невдомёк, что точно в эти же самые минуты точно об этом же самом думают и плачут миллионы и миллионы других Леночек, Лерочек, Лизочек, Ларочек... и прочих «девочек» по всему земному шару... Да впрочем, если б Леночке и было «вдомёк», вряд ли бы она перестала плакать и страдать.
И тут вдруг к Леночке пришла Мариночка. Едва войдя в прихожую, она заключила Леночку в объятия, назвала её «мамочкой», горячо заверила, что она и не помышляла отнимать у неё сына; напротив – она делает всё, чтобы её «Пашечка» любил и уважал свою мать… Не прошло и часа, как обе женщины уже откровенничали о своём, о женском. И Леночка рассказывала Мариночке о том, как она всю жизнь старалась создать крепкую семью, а ей всё время попадались подлецы и мерзавцы; а Мариночка рассказывала Леночке о нелёгком характере «Пашечки» и о том, что он обязательно сделается всемирно известным ученым. А ещё Мариночка сказала Леночке, что в жизни главное доброта. Что очень важно быть с людьми доброй. А вот подавленной, унылой и несчастной - быть не надо... Новоиспеченные подружки ещё долго изливали друг другу душу и подливали друг другу чаю, а потом расцеловались и распрощались.
«А ведь она права, - сказала себе Леночка после ухода Мариночки. - Что это со мной? Откуда эта пассивность? Покорность? Эта немощь?.. Ведь я же не развалина. Ведь жизнь же ещё не кончена. Надо бороться...» И Леночка начала бороться. Накупила себе кучу кремов и лосьонов, брючек и платьев, туфелек и сапожек. «Не сдаваться, - говорила она себе каждое утро. - Жить наперекор всему! И жизнь устроится! Счастье появится!..»
Но вот как-то раз, когда Леночка натёрлась лосьонами, надела новое платье с новыми туфельками и приготовилась куда-то там идти, она вдруг почувствовала, что у неё нет сил. Нет сил бороться. Нет сил побеждать. Надоели и кремы, и лосьоны, да что там кремы с лосьонами - жить надоело. Прежде Леночка никак не могла представить себе, как это может надоесть жить. А теперь поняла - как. Вот и оставим её пока что с этим её пониманием.
И отправимся к Мариночке.
Где пироги и салаты, где много тостов и смеха. Потому что Мариночка справляет своё двадцатидвухлетие. И гости желают ей счастья, ну и ещё, разумеется, деток. А ближе к полуночи - дзынь-дринь! - звонок телефонный. Это звонит Панечке соседка Леночки. Сказать, что Леночке как-то не по себе. И что надо бы Панечке приехать… Ну, это просто смешно - приехать. Уехать с дня рождения Мариночки лишь только потому, что Леночке как-то там не по себе. Да ей всю жизнь не по себе...
А Леночке было не по себе, потому что она отравилась. Глотнула снотворного. Аж сорок пять таблеток. За два дня до этого купленных. Эти два дня ходила Леночка на работу, общалась, возвращалась... И всё никак не решалась. А на третий день - решилась. «Будь что будет», - сказала она себе и проглотила все сорок пять штук. Поначалу ничего не изменилось. Всё было, как было. За окнами шумел город, в туалете лилась вода из сливного бачка. «Надо было сантехника вызвать», - пришла Леночке напоследок мысль (если, конечно, это словосочетание можно назвать «мыслью»).
А потом... потом суп с котом…
В это же самое время «деньрожденческие» гости разошлись, а Панечка с Мариночкой разделись и начали кувыркаться (в переносном, разумеется, смысле). И в краткую паузу, ненароком образовавшуюся в «кувыркании», Панечка вдруг вспомнил о матери, с которой чего-то там неладно. Но не ехать же к ней сейчас? Да Мариночка бы его и не отпустила в такую минуту.
Вот, собственно говоря, и конец этой истории.
Леночку отвезли на кладбище, где она до сих пор и лежит. Панечка, закончив институт, работает продавцом в магазине и всё так же подаёт большие надежды. Мариночка всё это время всё больше и больше расцветала, всё безогляднее и безогляднее любила своего Пашечку, пока столь же безоглядно не полюбила Сашечку и он не увел её. Куда?.. Да всё туда же. Из истории в историю. Из одного времени в другое.

Санкт-Петербург

“Наша улица” №133 (12) декабрь 2010