Сергей Михайлин-Плавский "Таня и Персик" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Сергей Иванович Михайлин-Плавский родился 2 октября 1935 года в поселке Крутое Больше-Озерского сельского совета Плавского района Тульской области. Окончил Тульский механический институт. В Москве живет с 1970 года. Печтался в журнале "Сельская молодежь" как поэт. Автор 6 поэтических книг. Прозу начал писать по настоянию Юрия Кувалдина. Постоянный автор журнала "Наша улица". В 2004 году Юрий Кувалдин в своем "Книжном саду" выпустил большую книгу рассказов и повестей Сергея Михайлина-Плавского "Гармошка". Умер 16 августа 2008 года.

Пришел в 2002 году в редакцию "Нашей улицы" никому не известный поэт Сергей Михайлин со стихами. А я стихов не печатаю. Говорю ему - приносите прозу. И он принес. Потом я ему сказал написать про избу. И он написал.
Сергей Михайлин-Плавский создает ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая "загадочная русская душа". Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его "распрямление" и "выздоровление" в России - над этими вопросами Сергей Михайлин-Плавский думает постоянно: это - широкие картины жизни и быта русской деревни, да и города, написанные живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как рубили избы и как вели засолку огурцов, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, где и когда устраивались деревенские вечеринки и еще многое, многое другое. Казалось бы, произведения Сергея Михайлина-Плавского небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета, нет в них и занимательной интриги, но они богаты писательским мастерством, добрым сердцем, умением ставить слова в нужные места со смаком, ему присуща богатая русская лексика, дух народного языка и его поэзия.

Юрий КУВАЛДИН

вернуться
на главную страницу

Сергей Михайлин-Плавский

ТАНЯ И ПЕРСИК

рассказ

Жил-жил мужик, работал, имел семью и вдруг все потерял. Что делал, о чем думал - ничего не помнил. Ни у кого, ни у людей, ни у Бога не было до него никакого дела, и потому знал он только две дорожки: от подвала в магазин и раз в месяц на почту за пенсией.
Проснулся сегодня утром гол, как сокол! Последнюю краюшку хлеба и ту мыши съели. Ничего у мужика не осталось, кроме трех степеней свободы: либо жить вот так, по-птичьи (будет день и будет пища), либо умереть незаметно для других, либо идти работать в поте лица, как завещал Господь. Но душа, кроме птичьей жизни, ничего не хотела, потеряв всякий интерес к собственному существованию. И поскакал пораньше мужик, словно воробей по дороге за случайным зернышком, собирать пустые бутылки по скверам, дворам и помойкам, пока конкуренты не проснулись после вчерашнего возлияния.
Шел он на «свой участок», глаза продрать никак не может, но глянул, наконец, на мусорные баки, а там бомжиха незнакомая шурует, гремит уже бутылками. Ястребом он налетел на нее, отнял бутылки да еще пригрозил ноги выдернуть из заднего месть при повторном ее появлении у этой его кормушки.
Потом обошел участок, нашел еще штук десять бутылок (повезло: молодежь в сквере до утра тянула пиво и орала какие-то ухабные песни, которые нормальный человек сказать-то не сможет, не то, чтобы спеть), купил буханку черняшки и стограммовочку 95-процентного раствора медицинского антисептического для наружного применения от 000 "Ханг-Холдинг" за 11 рублей (спасибо этой компании - не дает помереть в трезвости!), похмелился, позавтракал и стал думать, что дальше делать.
Вышел на улицу из "своих апартаментов", ух, как ярко светит солнце! Прямо жить хочется! Что-нибудь доброе сделать! Отнял в сквере у двух сорванцов еле пищавшего котенка и посадил к себе за пазуху, потом покачал на качелях девчушку-соплюшку, которая сама никак не могла забраться на перекладинку.
- Хочешь, подарю котенка? - предложил он девочке.
- Хочу, хочу! - глазенки у ней загорелись и засветились счастьем.
Он вытащил из-за пазухи рыжего котенка с черными звездочками над каждым глазом и черным кончиком хвоста и подал девочке.
- Его зовут Персик, - экспромтом сказал мужик.
Котенок попищал и крендельком уютно свернулся на коленях девочки.
- Меня зовут Таня, - сказала девочка, - а тебя?
- А меня - дядя Коля.
Глядя на девочку и потихоньку за стропы осторожно раскачивая качели, мужик на миг размечтался о чем-то хорошем и приятном и не заметил, как на него налетела черной вороной ее мамаша и закричала:
- Уйди от моего ребенка, паразит немытый! - и, было, замахнулась сумкой, из которой торчали кончики батонов белого хлеба и вареной колбасы.
Мужик, не чуя за собой никакой вины, стоял, ничего не понимая и не собираясь защищаться. Он только непроизвольно облизнулся, глядя на вожделенную сумку.
- Мама! Не трогай дядю Колю. Он хороший. Он мне котенка дал! - строго сказала девочка.
- О, Господи! Этого еще не хватало! Всякую грязь в дом тащить. - Брось котенка щас же! - прикрикнула разгневанная мамаша.
В перепалке никто не заметил, как Таня неуклюже спрыгнула с качелей и неожиданно закричала. Скорее всего она подвернула ножку и идти сама не могла. Мамаша подхватила ее на руки и помчалась домой. Девочка только и успела крикнуть:
- Дядя Коля! Принеси мне котенка!
Обескураженный дядя Коля гладил по мягкой шерстке такого же голодного, как и он сам, котенка, потом отнес его на свое лежбише - соседний с подъездом девочки подвал и усадил его на топчан, налив в консервную банку из-под кильки в томате немного воды. У него появилась забота о маленьком беспомощном существе, чья судьба была еще плачевней его собственной.
"Чем же тебя кормить, бедолага? - сокрушенно думал Николай. - Пойду-ка пороюсь в мусорном баке".
Через полчаса он принес половину усохшей котлетки и свиную шкурку, срезанную с увесистого шматка сала, а еще молочный пакет со срезанным наискось уголком, в котором плескались остатки молока. Они с Персиком славно пополдничали: котенок съел котлетку и запил ее молоком из той же консервной банки, а его спаситель с удовольствием пожевал свиную шкурку с хлебом. Шкурка оказалась мягкой и хорошо опаленной. "Наверно, соломой палили", - подумалось Николаю, уроженцу сельской местности, не забывшему деревенских корней.
Была у него когда-то и семья, и квартира, да все сгинуло в одночасье. Работал он в оборонном НИИ инженером-исследователем в лаборатории химического анализа, откуда на пенсию провожают в 45 лет при стаже работы во вредных условиях не менее 10 лет. Там же встретил свою суженую, заботливую и нежную Фаину и лет через пять совместной жизни купили они двухкомнатную кооперативную квартиру. К тому времени сыну Алешке пошел уже шестой годок. Жили они, перебиваясь от зарплаты до зарплаты, скромно, но счастливо, если считать по меркам конца застойного периода.
Однако Николай не унывал, он закончил курсы шоферов-профессионалов (мечтал купить хотя бы подержанные "жигули") и частенько подрабатывал по вечерам у приятеля, специализирующегося на ремонте разбитых пьяными лихачами "тачек", в основном отечественных марок.
Но грянула беда! Неизвестные похитили Алешку и потребовали выкуп, равноценный стоимости квартиры со всей обстановкой да еще с доплатой скромных сбережений, которые любой россиянин, наученный горьким опытом предков, откладывает на так называемый «черный день», до предела ограничивая свои желания и аппетиты.
Николай кинулся в милицию, прокуратуру, но безденежье инженера (не подмажешь - не поедешь) и обыденность похищений ради получения выкупа, ставшая уже привычным явлением нашей жизни, не подвигли охранительную бюрократию на незамедлительные поиски преступников, которые угрожали уже бедному отцу смертью сына.
Поэтому Николай быстро (с помощью других преступников) продал с согласия жены квартиру, добавил банковские накопления и поспешил выкупить сына. Деньги он оставил в указанном месте, а назавтра ему позвонили и сказали, что нужно еще столько же и не позднее следующего дня.
После такого потрясения жена до следующего дня не дожила, не выдержало сердце, и Николай остался один. Он потерял интерес к жизни, сначала запил, потом начал прогуливать и однажды совсем не вышел на работу, а к этому времени многие специалисты института, кто как сумел, побежали спасаться от нищеты и инфляции в коммерческие структуры.
Николай целыми днями слонялся по улицам, днем и ночью дежурил у бывшего своего подъезда в надежде на встречу с сыном, зайцем на электричке ездил на кладбище и подолгу сидел у могилы жены, вслух с нею разговаривая и не замечая этого.
Однажды он уехал в деревню на свою родину. Но родни там у него никого не осталось. Через неделю он снова вернулся в Москву и "поселился" в подвале девятиэтажки на той же улице, где он когда-то жил с женой и сыном...
На следующий день, после инцидента со взбалмошной мамашей девочки, Николай с утра обошел свой "участок", поживиться кроме двух-трех пивных бутылок ничем не удалось и он направился к гаражам, где иной раз перепадала какая-нибудь разовая работа. Его от голода пошатывало, но он старался думать о приятном: о белом ломте хлеба с колбаской и стограммовке спирта.
На предложение своих услуг по ремонту, его попросили помыть кузов машины сверху, пропылесосить и помыть шампунем салон. Часа через три работа была закончена, за что упитанный хозяин красавицы "Опель Астро" отвалил Николаю целый "стольник". В подвал Николай заявился уже после обеда с дешевой и вкусной колбасой "Хуторская", надкусанным батоном хлеба, шкаликом спирта и пакетом молока "Домик в деревне" для Персика. Персик учуяв запах колбасы, прыгнул на колени хозяина и стал тереться мордочкой о его рукав, не переставая пищать.
- Сейчас, сейчас, потерпи, - бормотал Николай, нарезая тонкими ломтиками колбасу и наливая в банку молоко. Он рад был общению с Персиком, единственной в мире живой душой, признающей в нем человека. Правда, раза два за эти дни он вспомнил девочку Таню, которая угадала его тоску и горькое одиночество и всем своим добрым сердечком потянулась к нему, обросшему бородой до самых ушей и, очевидно, страшному на вид мужику (бомжу, хотя она наверняка не знала этого слова) в помятом пиджаке и давно не глаженных брюках...
Они с Персиком быстро насытились и улеглись на топчан. Под сытое мурлыкание котенка Николай быстро уснул и проспал почти до вечера. Теперь в предвечерье Николай выходил с Персиком гулять в скверик напротив дома.
Они сидели на скамейке возле качелей, когда к Николаю подбежала испуганная женщина, оказавшаяся той самой мамашей девочки Тани, и зачастила:
- Вы дядя Коля, да? Я вас третий день ищу. Вы помните мою дочку Таню? Она лежит в гипсе и бредит Персиком.
Николай сразу вспомнил женщину, налетевшую на него два дня назад, испугавшись за свое чадо. Она была примерно в его возрасте, на исходе четвертого десятка, хорошо сохранившая свежесть лица, но сейчас у нее были печальные, заплаканные глаза и даже, словно от долгих рыданий, подрагивали слегка подкрашенные тонкие губы.
- А что с дочкой? Почему она в гипсе? - искренне встревожился Николай, ощущая в себе чувство нерастраченной любви и душевного тепла к страдающему ребенку.
- Лодыжка у ней сломана. Помните, она с качелей прыгнула. Вы не можете навестить дочку? Она все время вас вспоминает, - умоляюще глядела на него растерянная мамаша.
- Но, как я... в таком виде? - сокрушенно проговорил Николай.
- Ничего, ничего, - поспешила заверить его Марина, - помоетесь в ванной, я дам вам чистое бельё. Если захотите, побреетесь. Извините, что я так бесцеремонно.
- И за то, что тогда накричала, тоже извините...
И только после "чистилиша" под душем и бритвенным прибором малодушно сбежавшего в очередной семейный рай мужа Марина провела густо пахнущего шампунем Николая в детскую спаленку к Тане. Таня лежала в кроватке в напряженном ожидании. Персик помытый в тазике с теплой водой тем же яблочным шампунем и блестя огненно-рыжей шерсткой, словно маленький костерок, разомлел поверх одеяла на животе у Тани.
- Дядя Коля, я тебя и Персика ждала, ждала, а вы не приходили.
У Николая что-то дрогнуло в душе, что-то там случилось, непонятно отчего к горлу подступил комок слез и давно закаменевшему сердцу захотелось заплакать. А Таня маленькой своей ручкой взяла указательный палец дяди Коли и не отпускала от себя.
- Ты всегда будешь со мной, правда? - спросила она.
- Буду, буду, девочка, - машинально ответил Николай, чувствуя, как многодневная боль, сковавшая сердце, медленно уходит из него: перед его мысленным взором стоял похищенный отморозками сын Алеша. Слезы одна за другой самопроизвольно покатились по щекам, Николай смущенно растер их кулаком свободной руки, а потом вспомнил и испугался своего обещания ребенку, ведь в дверях стояла Марина и слышала с то слова.
Таня забылась, затихла так и не выпуская из тоненьких пальчиков дяди Колиного пальца. Долго он так сидел в горестном раздумье, вспоминая зебру собственной жизни: то светлую, то темную её полосы, а в последний год превратившуюся в сплошную черную ночь.
Все это время Марина молча смотрела на них с дочкой, смутно ощущая в сердце благодарность к этому незнакомому мужчине, которого отличила Таня.
- Пойдемте, я вас покормлю, - тихо сказала она Николаю.
Она уже не чувствовала к нему неприязни, как тогда в сквере.
Детское сердце дочки разгадало в нем доброту и порядочность.
Николай осторожно высвободил палец из кулачка Тани и намеревался уже встать со стула, как Таня полусонно, но очень внятно сказала:
- Папа, не уходи!
- Я здесь, с тобой, дочка! - скорее всего сердцем ответил Николай успокоившемуся ребенку.
Николай за много месяцев впервые ел за столом в доме разварную горячую картошку с недорогой селедочкой и сливочным маслом. Это забытое им лакомство медленно воскрешало его к нормальной жизни. За ужином он рассказал Марине, словно давнему другу, всю свою жизнь, не утаил даже, как однажды, поддавшись многонедельному соблазну, единственный раз изменил жене с неотразимой лаборанткой прямо на огромном столе начальника лаборатории.
Им с Мариной было не тягостно находиться вместе, истосковавшись в одиночку по душевному теплу, они вдруг потянулись друг к другу, сначала даже не заметив этого.
Ужин продолжался до поздних сумерек. Прямо перед окном на чистом безоблачном небе горела яркая звездочка, а рядом с нею, словно в ванночке у небесного фотографа при красном закатном свете сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее проявлялась вторая звездочка, равновеликая первой. И через минуту на светлом еще вечернем небе горели уже две звезды, излучая на землю единый пучок света.
Марина быстро помыла посуду, и теперь они с Николаем тихо сидели на кухне и разговаривали о чем угодно, как часто бывает между незнакомыми людьми.
Разомлев в тепле и душевности, Николай не заметил, как начало темнеть. Он поблагодарил Марину за ужин и стал собираться к себе в "люкс-подвал" .
- Мама! - позвала проснувшаяся Таня. - А дядя Коля ушел?
- Здесь дядя Коля, дочка, здесь, - скрывая сердечную радость, как можно сдержанней отозвалась Марина.
- Пусть он побудет со мной, - попросила Таня.
Николай снова прошел в детскую и сел на стул возле кроватки. Таня опять взяла его за палец и больше не отпускала.
- Спи, маленькая, я с тобой, - успокоил ее Николай, - ножка болит?
- Не болит, а чешется, - сказала Таня, завозившись под одеялом.
- Потерпи, милая, скоро ножка подживет. Под гипсом всегда чешется.
- Ты не обманешь меня, не уйдешь? - вдруг совсем по-взрослому спросила Таня.
- Нет, не уйду, - пообещал Николай, неуверенно и выжидаючи глядя на Марину.
- А правда, куда ты пойдешь? В твой мерзкий подвал? Я тебе раскладушку поставлю! - обрадовано засуетилась Марина.
Таня до самого утра не выпускала из мягкого кулачка указательный палец Николая. Утром, как только она открыла глаза, сразу же сказала:
- Хочу к маме!
Николай взял её на руки, она обняла его за шею и всем тельцем прижалась к его груди. Так они и вошли в спальню к Марине. Николай бережно положил Таню на подушку к матери. Горячая волна жалости окатила сердце Николая: он вспомнил свою семью, убитую в одночасье подонками разных рангов.
- Ложись рядом со мной, как папа, - протягивая к Николаю ручонку, сказала Таня.
Персик, оставшись на полу один, жалобно пискнул, потом запрыгнул на кровать, устроился в ногах у Николая и запел свою песенку.

“Наша улица” №137 (4) апрель 2011