Григорий Сухман "Французкий гость с бутылкой «Каберне»" стихотворения
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Григорий Александрович Сухман родился в 1950 году в Астрахани в семье интеллигентов, там окончил с отличием школу и мединститут. Работал в Белгороде, Харькове, последние 20 лет - в Иерусалиме, специалист-анестезиолог, 3 детей и 4 внуков. Опубликованы 2 книги из трилогии "Охламон" (закончены ещё в 20 веке), стихи с прозой "Зоопарк", путевые заметки в израильских русских СМИ, критика - в ИЖ ("Иерусалимский журнал" №30) и др. В "Нашей улице" публикуется с №136 (3) март 2011.

вернуться
на главную страницу

Григорий Сухман

ФРАНЦУЗСКИЙ ГОСТЬ С БУТЫЛКОЙ "КАБЕРНЕ"

стихотворения

Елабуга 31. 8. 41

Тупик жизни - крюк: экспромтом,
душа вмиг - одеждой, экс,
наружу. Продажа оптом
вещей - сыном, звали: Э.Г.С. *
Зачем разрывать аорту,
не проще ль - передавить?
Безвыходность - игры с чёртом.
Где ты, Ариадны нить,
что из лабиринта смерти
хозяйку - в нормальный свет?
Упала звезда... Поверьте:
нет просто на зиму - ед.
Глянь: тлен Гениальной - в могиле,
чем Моцарта не конец?
Слова - что музыка. Или
пусть царствует мелкий бес?
Как всем подтянуться ростом
до этого потолка?
Как грустно не знать - где бросить
горсть любящего песка,
что так хрустел (карамелью
блина?) K тебе, Макс**, лечу!
Ведь небо над Коктебелем
как тут, но - теплее чуть...
Изгойкой быть – некрасиво,
все страсти - наружу, вне.
- “Любите меня счастливой”!
Странна? - “Как можете - НЕ?”
Бездушие вместо петли
задушит быстрей, верней...
Что ахать - после! А нет ли
в той смерти вины - моей?
Все страсти её тетрадей,
весь этой души пожар
безнобелевской не ладил
с бытом! Эх, Божий дар...

* Э.Г.С.- Эфрон Георгий Сергеевич
** Макс - Максимилиан Волошин

3имородoк запятой на суку

И кому это нужно -
с валунами да пеплом,
незавидным пейзажем,
чуть воды, рыбки плеск?
Только с этим и дружен,
от красот этих слепну,
и служу тихим пажом
богу этих небес.

Я не нужен базальту,
смеси газов, что воздух,
хлорофиллу просторов,
молчаливой воде.
Цапли вместо асфальта,
нет понятия "поздно",
всё - соседи, не спорят,
твари божьи - везде.

Крепость. Месть Саладина*.
Крестоносцы на скалах
биты. Речке, что сбоку,
больно? Мне - ни гу-гу.
Пол-луны. Тамбурина
дробь на фоне шакалов
воя. Синь зимородка
запятой на суку.

* Контролировала переправу через Иордан, север Израиля.

И.Бродский 25 лет назад

"Если выпало в империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции, у моря".

Всё тот же срок. С оценками и без
все двадцать пять прикидываюсь. Мёртвым
не оказался мой багаж. Ликбез
был пройден раньше, чем заехал в Порту
усовершенствоваться. Ссылка иногда
покоем мерным лечит, но калечит
адреналина уровень, и дар
остывшей лавы оживить ей нечем.
…К баранам возвратимся. Четвертной
билет, Ильич сиреневого цвета,
был нормой на неделю и, порой,
на остальное налагалось "вето",
включая знания. Ты жил тогда в снегах,
а я не подражал не Марциалу,
ни Кратету. Зато не ведал страх,
что снижу ученические баллы.
Как странно всё меняется! Тогда
знал о тебе крупицы, понаслышке,
благодаря «Волне» и «Бибисишке»,
и разговорам в кухне иногда.
Так вот о Порте. Те, кто Византию
наглядно обезглавили слегка,
потом займутся и Малороссией…
Зачем туда? Темь! Средние века.
Фирман султанский может правдой краткой
сказать, что можно (верхним - всё почти!)
Шли бить челом с востока (не украдкой -
все видят силу!) Не читал? Прочти.
Двор тратился: мечети, минареты,
блеск и почёт для баловней судьбы.
Построен Петербург. Для турок это
как приговор. Понятно? Если бы…

Знаменитая Фуга Смерти

По мотивам "Фуги Смерти" П.Целана,1946.

Смерть - это немецкий учитель, глаза у него голубые,
он поит нас днем, утра чёрного пьём молоко,
пьём без перерыва, все вместе, склонив над могилами выи,
копаем мы их в небесах жёлтых звёзд, это недалеко.

Мы роем могилы в воздушном пространстве, не будет там тесно -
учитель-ариец велел под охраной немецких собак.
Мы круглые сутки рассвета пьём чёрные, верные вести,
копаем на небе, копаем в земле, в дым себя превратить просто так.

Под музыку Баха, овчарок лай будем культурно убиты.
Копайте могилы, евреи! Устанешь - и будешь убит.
Вплетается в золото кос твоих смерть, Маргарита,
цвет пепла покрасит причёску подруги, Шломит.

Мы сутками пьём свою смерть, поглощёны всецело,
хозяин играет со змеями, Бахом гремит патефон,
отлично стреляет и пишет, начищен его "Парабеллум",
могилам не тесно над небом, под небом в работе "Циклон".

Пьют смерть, концентрат молока, иудеи из множества родин,
учитель - ариец, философ, играет как бог в пистолет.
Он голубоглаз и умён, не кричит, пишет письма, свободен,
мы роем могилы на небе, где места учителю нет.

Там - жизнь за оградой, учитель под облаком с краем завитым,
евреи рассвет пьют молочный, но чёрный, чтоб каждый был сыт...
Вплетается в золото кос твоих кровь, Маргарита.
И выкрасил пепел причёску подружки, Шломит.

Да, золота пепел волос Маргариты, Шломит ищет место,
мы выпили чернь молока, вознеслись, облака новых ждут,
циклонов клубки пишут ноты на небе для фуги и мессы.
Арийский философ, Бах и волкодавы: особый уют.

Подсознание

Подсознания тёмный шар
покатился, меняя формы,
беспорядок устроив полный
в мире, где только что лежал.
Подсознания тёмный шар
растолкал всё магом зигзага:
Тора побоку, святцы сзади -
он летел и уничтожал.
Подсознания тёмный шар
перекраивал на день вечер,
пустоту оставляя. Нечем
воле биться, чем унижал.
Тёмный шар - сколько можешь быть?
Я себя почувствовал воблой
наизнанку. Хотелось воздух
где-то взять, проснуться и всплыть.
Что мешаешь мне, тёмный шар,
и ко дну, обняв плотно, давишь?
Знаешь, я ведь не твой товарищ,
подсознанье - не мой бульвар!
Тёмный шар, подсознанья лис,
злобно скалился. Куцый хвостик
показал, забежавши в гости,
исчертив ночью белый лист.
Что случилось? Не явь, не сон -
и лисицы, и шар, и святцы…
Как теперь во всём разобраться,
воссоздать знакомый закон?

Белорозовый, сиреневый, лилов

Горизонт устал. Над сумерками серп
косит спелый и в трудах уставший день.
Сам Юпитер, не моргая, с детства сед,
наблюдает за работой, хоть пнём пень.
Звёзды тьмы уставших ездить облаков
наблюдают серпом выбритых овец:
белы, розовы, потОм покров лилов -
как ослепнет день, так им придёт конец.
Пусть - мгновения! Динамика строга,
декорации чредой идут. Игра
стоит свеч: ведут баранов за рога
брить серпом до блеска месяца пора.
И откуда всё свалилось на меня:
серп луны, Юпитер, овцы облаков?
Горизонт устал от сумерек и дня
белорозовый, сиреневый, лилов...

Бессонницы

Бессонницы сами cебя иногда вопрошают:
где мысли хранить? В улетевших - обнуленный прок!
Хранят до поры шифоньеры ненужные шали -
погода накинет на плечи пушистый платок.

Бессонницы ведают всё и ведут часто ручку
к общенью с бумагой, проблему решать - не забыть,
что было, есть… Будет грядущее лучше?
…Сплетает узоры цветная, бесшумная нить.

Бессонницы чай пьют, но чаще чего-то покрепче,
себя успокоить и в гости Морфея призвать,
им скучно считать обстановки знакомые вещи,
когда есть служанки родные - с подушкой кровать.

Бессонницы - в слёзном мешочке хозяина будней,
(Его неудач и провалов, мечтаний мешок).
Зачем они нас, так уставших, среди ночи будят?
Секрет знает зеркало, в нём - под глазами отёк.

Застёжкой анемон

Французкий гость с бутылкой «Каберне»,
магистр всех наук, вино под мышкой,
в ударе был - внушал мне, как мальчишке,
все пользы красных вин. В моём окне
виднелся парк. Застёжкой анемон
украсил одеяло из горчицы
цветущей. Мой французский винный рыцарь
звенел фужером «Каберне». И он
не замечал картину за окном,
весь поглощён закатными глазами
в восторге вкуса. Изменялись камни,
краснела кожа, захмелел синдром.
Поблекла этикетка «Каберне»,
сдул буквы бриз, гулявший по страницам,
вершины гор, измазанных горчицей,
заплавали в усвоенном вине.
Заснувшие французские глаза
во сне гуляли медленно. Ресницы
лишь подпирали воздух. Пьяный рыцарь
стоял во сне нетвёрдо на часах.

Славянская азбука

Гости, вбивайте гвозди
лбами своими в стол,
пейте, пока не поздно!
Чувствуете ли пол,
что не качнёт фужеры?
Вверх, славословье, вверх!
Нету у трезвых веры -
жизни есть фейерверк.
Славься, купец надежды,
вкус - он улыбкой врёт,
сытость - за яйца держит:
спиноязыкий кот.
Сонм беспробудных буден
кормит. Не в бровь, а в глаз
сон, как похмелье, труден:
Аз, Буки, Веди. Аз…
Что мне наркоз событий,
что мне орбиты снов?
Крутится шар открытий.
Счастье – он чей улов?
Бейте, вина фонтаны,
пеньтесь! (В который раз…)
Чьи-то скрытые планы
завтра - азбука. Аз…
Где под луной поляна
та, что под дёрном - соль
всей земли? Роюсь в яме:
Веди, Добро, Глаголь…

Качели радости

З.Э.

Качелями песня движений, что радость развесили,
сон будней постели, взъерошенный вестью, что вместе мы,
и губы улиткой раскручены в слабое деревце,
открыто - немного, но даже в "немного" не верится.

Услышана боль, цвет малины, на ощупь - всё сладкое,
ложь не плодоносит, а правда набата - украдкою,
ткань кожи откинута ласками, нужным дыханием.
Смущён, как свидетель украденного мной внимания.

Туманом пусть простыня скроет секрет происшедшего.
Мы пили закуской крем взбитого облака вечером.
Душистый коньяк золотой, запах нежными пальцами,
ласкал так решительно: знак - это друг другу нравится.

Печали нет. Свойство постели - молчать от усталости,
пожалуй, положен ей отпуск. Просила? Пожалуйста!
Чем слабый луч света звезде указал направление?
Как это случилось, контроль где? Пришла тем не менее...

Пресс действий бездействия глупыми жалит вопросами.
Но - нежность! Нужны ли нам осы? Вот свежие простыни...

В центре Москвы

Распиленный пилой кремлёвских стен и башен,
хромая на клюке желанья быть собой,
оплёванный герой тонул бойцом бесстрашным
на корабле клевет, ведя неравный бой.
О, если б дать исход молчанью сжатых пальцев!
О, задрожавших икр невнятный шепоток!..
Пускай в тиши живёт мой не забывший мальчик,
а что до взрослых игр, дай бог, потом поймёт.
Пусть доброта как нож пронизывает масло
толкающих за дверь, за бастионы лжи -
лица наплывший корж, поднявшийся над кастой
людей всего лишь зверь, хотящий сладко жить.
Там ветер верных благ под каблуками веет,
чернеет суета на глубине зрачков,
блат - самый верный брат, юлит послушным змеем
под щёлканье кнутов закона знатоков.
Что этот скорый бег наискосок от дома
для родственника снов, застывшего внутри?
Не продолжают бед набившие оскому:
дубасит чистый сноб цитатником судьи.
Что этот грубый шум, коль истина жена мне,
открывшая окно, проветривая речь?
Подставлен пьяный стул уставшему желанью -
присел, не чуя ног, чтоб сердце поберечь.
Боль спряталась в кашне, снаружи шито-крыто -
так прячет кегельбан старанье игрока.
Март плачет обо мне. Слёз - полное корыто.
Бушует океан в границах пиджака.

Иерусалим

“Наша улица” №137 (4) апрель 2011