Нина Краснова "Тебя, Краснова Нина, ни с кем я не сравню..." Интервью Евгения Лесина с Ниной Красновой
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Поэтесса Нина Краснова родилась 15 марта 1950 года в Рязани. Окончила Литературный институт им. М. Горького (семинар Евгения Долматовского). Автор многих поэтических сборников, выходивших в издательствах «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия» и др. Печаталась в журналах «Время и мы», «Москва», «Юность», «Новый мир» и др. В «Нашей улице» публикуется с пилотного № 1-1999. Принцесса поэзии «МК-95». В 2003 году в издательстве «Книжный сад» вышла большая книга стихов и прозы «Цветы запоздалые» под редакцией и с предисловием Юрия Кувалдина. Член Союза писателей СССР с 1982 года. Издала 4 выпуска собственного литературного альманаха "Эолова арфа". К 60-летию Нины Красновой в 2010 году Юрий Кувалдин издал еще две её книги: "В небесной сфере" и "Имя". В 2011 году вышла книга "Избранное" с предисловием Валерия Золотухина.

вернуться
на главную страницу

"ТЕБЯ, КРАСНОВА НИНА, НИ С КЕМ Я НЕ СРАВНЮ..."

(Интервью Евгения Лесина с Ниной Красновой)

На снимке: Евгений Лесин и Нина Краснова

- Вот в предисловии к только что вышедшей Вашей книге «Избранное» Валерий Золотухин пишет, что Вас нельзя сравнить ни с кем из современных поэтов, настолько вы своеобычны. А Вы сами с кем бы себя сравнили?
- Так и хочется мне на этот вопрос ответить словами песни Фатьянова: «Мне себя сравнить бы надо с первою красавицей». Но если говорить кроме шуток, я могу сказать, что, наверное, во мне есть что-то от каждого из моих любимых поэтов, у которых я «училась понемногу чему-нибудь и как-нибудь», то есть у которых с детства училась писать стихи и которых считаю своими учителями и литературными отцами и матерями. Как все дети чем-то похожи на своих родителей, так и я чем-то, какими-то чертами своей поэзии, наверное, похожа на своих литературных родителей, то есть на своих учителей. А своими учителями я считаю и поэтов-классиков Золотого века, и поэтов Серебряного века, символистов, акмеистов, футуристов и эго-футуристов, и поэтов Бронзового века, то есть середины и конца ХХ века, которые сыграли большую роль в моей судьбе и в моём творческом становлении и культурном развитии, и зарубежных поэтов, в том числе и античных.
Когда Эдлис в 1980 году прочитал мою первую книгу «Разбег» и мои нигде не публиковавшиеся любовные стихи из «стола», он написал мне в письме, что я «рязанская Сафо». А когда Жирмунская в 2008 году прочитала мою книгу «Четыре стены», а до этого все другие мои книги, в том числе «Интим» и «Семейная неидиллия», она сказала мне, что Сафо может отдыхать после меня. А ещё раньше Жирмунская и критик Лесневский, каждый сам от себя, говорили обо мне, что я «Есенин в юбке». А Солоухин писал, что ничего похожего на мою поэзию в нашей поэзии нет, и вот и Золотухин считает, что я не похожа ни на кого. Я думаю, что больше всего я похожа сама на себя. И мне не хотелось бы быть ни вторым Есениным, ни второй Ахматовой, а хотелось бы быть первой и единственной Ниной Красновой, о которой каждый из моих читателей мог бы сказать мне: «Тебя, Краснова Нина, ни с кем я не сравню».

- На своих выступлениях Вы обязательно поёте частушки собственного сочинения. Ваше отношение к этому жанру. Что для Вас русская частушка? Сколько их у Вас? Когда и как Вы стали писать их?
- К жанру частушки у меня очень серьёзное отношение, как и ко всем жанрам поэзии и вообще литературы. Частушка – самая лаконичная и самая раскрепощённая форма русской поэзии и вбирает в себя очень много содержания, которое выражается всего в двух или четырёх строчках, и, как правило, с элементами здорового народного эроса, юмора, игры и эпатажа и со своей нелитературной лексикой, со специфическими эвфемизмами или с крепкими нецензурными словечками, которые служат для усиления юмора, игры и художественного эффекта. Они чем-то схожи с латышскими дайнами. Кто-то считает частушки «низким», «примитивным» жанром, но этот «низкий», «примитивный» жанр, как и всякий иной, требует высокого искусства поэзии и высокого литературного мастерства, без которого могут получиться не частушки, а низкопробные куплеты – наглядные примеры пошлости и скверноты.
Я с детства знала много народных частушек, которые слышала и во дворе, и на улице, и в детсаду, и от взрослых людей, и от ребят, и дома – от моей матушки, частушечницы, которая родилась и до 16 лет жила в Солотче и была первой девкой на селе и которая не только знала много частушек, но и сама сочиняла их, экспромтом, по настроению, например, когда выходила плясать на гулянках, на Троицу или на Ильин день, и хотела через частушку сказать что-то своему жениху, который жил в соседнем селе Заборье, через «поле да лесок»:

Неужели ты не слышишь,
Мой не слышишь голосок?
Расстоянье не большое –
Только поле да лесок.

Частушки у неё были не только весёлые, но и печальные, как лирические стихи, и в основном автобиографические. И все они были с рязанским колоритом, с рязанскими просторечиями, но без «матершины», и пелись не только в Солотче, но и в окрестных сёлах рязанской Мещёры и за её пределами, а некоторые исполняла воронежская частушечница Мордасова. В 18 лет я стала записывать за моей матушкой частушки, не только народные, но и её собственные, которые мне нравились даже ещё больше, чем народные, я стала записывать их, чтобы они не пропали, не исчезли. Но я не думала тогда, что и сама когда-нибудь буду сочинять их. Я думала, что частушки – это деревенский жанр и что сочинять их могут только деревенские люди, которые родились в деревне, а поскольку я родилась в городе, в самой Рязани, а в селе никогда не жила, и на деревенских гулянках никогда не гуляла, то я думала, что я никогда не смогу сочинять частушки. Но постепенно они проникли в мои стихи. На это обратил внимание мой руководитель творческого семинара в Литературном институте Евгений Долматовский и, когда мои оппоненты упрекали меня в частушечности, которая была для них синонимом чего-то примитивного, всегда заступался за меня и говорил, что сочинить хорошую частушку ничуть не легче, чем хорошее стихотворение, и что на это нужен особый «дар», который «у Нины есть, а у кого-то нет». Потом я узнала, что, оказывается, поэт Николай Старшинов, главный редактор альманаха «Поэзия», фронтовик, собирает частушки, причём только с ненормативной лексикой. Он говорил, что они помогают ему разгонять плохое настроение и являются для него самым лучшим средством для этого. Я стала помогать Старшинову собирать их, посылала ему их из Рязани, и пристрастилась к ним. И когда запасы народных частушек у меня иссякали, я начинала сочинять свои собственные, на грани и за гранью фола, и от женского лица, и от мужского лица. Они заряжали меня положительной энергией. И служили мне чудесным защитным психотерапевтическим средством против уныния и против грубых ударов судьбы. И со временем у меня образовалась коллекция не только народных, но и своих собственных частушек, которых (своих собственных) у меня больше пятисот. Некоторые из них я стала петь на литературных вечерах. Но только самые «безобидные» из них, без ненормативной лексики, которой, как говорил Бахтин, требует сам этот «ёрнический» жанр.
Первый раз в жизни я осмелилась спеть их на публике в Польше, в Варшаве, на празднике Варшавская Осень поэзии в сентябре 1987 года. Полякам это очень понравилось. И они назвали меня Божья Роса. После этого я осмелела и через неделю 3 октября спела свои частушки на Есенинском празднике в Константинове. И с тех пор и пою их на литературных вечерах, с лёгким притопом, с лёгкой дробью. Кстати, Есенин любил делать это под тальянку, в аристократических салонах. Когда я в 1995 году продемонстрировала на турнире поэтов в Лужниках кое-какие свои стихи и частушки из книги «Интим» в 1995 году, жюри присудило мне титул Принцессы поэзии «МК» и вручило мне мантию Принцессы с эмблемой «МК».

Я ли с милым не полажу?
Ляжу с милым, полежу,
Нежно нос ему поглажу,
Нежно в глазки погляжу.

У меня залётка был,
Звали его Женею,
Я гуляла с Женею,
Попала в положению.

Есть у меня и частушки покруче этих, хулиганские, но их я на людях не пою:

По Китаю, по Китаю
Я милашку покатаю,
С ней проедусь по Пекину,
Ей в Пекине палку кину.

А есть у меня и ещё покруче и похулиганистее этих – в моей книге «Залёточка», которая вышла в 2005 году тиражом 100 экз. и могла бы стать моим золотым яичком, если бы тираж у неё был не с двумя, а с пятью или шестью нулями.
Кстати сказать, я проанализировала поэзию всех великих русских поэтов, и у каждого из них нашла частушки или элементы этого фольклорного жанра, и у Пушкина, и у Некрасова, и даже у Лермонтова, и даже у Вознесенского, у него, например, есть авангардная частушка в форме палиндрома: «Мылим пуп милым, /Милым пуп мылим», а у Евтушенки частушек много, как почти ни у кого из наших поэтов, причём очень изысканных, с интересными аллитерациями: «Я была у Оки, /Ела яб(о)локи».

- Вы учились в Литинституте у поэта-песенника Евгения Долматовского. А сами много пишете песен? Вас поют?
- Евгений Долматовский, автор таких прекрасных песен, как «Ночь коротка», «Моя любимая», «Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы» и т. д., считал песенность (как и частушечность) - одной из особенностей моей поэзии и одним из её достоинств.
Я никогда не писала песен, так чтобы специально, то есть не писала тексты песен для какого-нибудь композитора, но когда я сочиняю свои стихи, я всегда дома проверяю их на слух, и не только читаю их сама себе вслух, но и пою их, каждую на свой (мой) мотив, только в отличие от бардов (от тех из моих коллег, которые называют себя бардами) я никогда не пою своих стихов на сцене, потому что считаю, что петь песни на сцене, на публике должны профессиональные певцы, а не полупевцы-полупоэты, которых Розанов называл полуталантами.
Есть композиторы, которые пишут свою музыку на мои стихи. Больше всех написал песен мой давний друг, певец и композитор, солист оркестра Леонида Утёсова Анатолий Шамардин, около двадцати. Они очень нравятся и мне, и всем слушателям: «Сон под пятницу», «Селезень и уточка», «Я не пью и не курю», романсы «Сотворение мига», «Если хотите». Он поёт их на всех своих сольных концертах, и на литературных вечерах, не раз пел в ЦДЛ, в ЦДРИ, в Политехническом музее, в Доме учёных, в Колонном зале, в художественных галереях, и по радио, в программе «Москва и москвичи», «Эхо Москвы», «Авторадио», «Маяк», «Орфей», «Садко», «Русская служба новостей», «Россия», «Голос России», и выступал с ними в Германии и в Греции, и везде они пользуются у слушателей успехом. Но чтобы песни знал и пел народ, они должны звучать с частотностью как минимум три раза в день по всем каналам радио и по ТВ, быть на слуху, если этого нет, то народ не будет их знать, а значит не будет и петь их, и они будут невостребованными не потому, что они никому не нужны, а просто потому, что никто их не знает.
Композитор Андрей Семёнов, заведующий музыкальной частью театра «Эрмитаж», тоже написал несколько песен на мои стихи, и ещё «Маленькую сюиту для голоса и виолончели» на шесть моих стихотворений. Их поют камерные певицы. А жена Олега Митяева Марина сочинила и спела по «Авторадио» песню на мои стихи «Я в углу играла в куклы». А композитор Алексей Карелин, который до этого работал с Риммой Казаковой и Александром Тимофеевским, недавно сочинил несколько песен на мои стихи и спел их в Большом зале ЦДЛ на моем творческом вечере.

- Вы часто пишете стихи в жанре «литературного портрета». По какому принципу Вы отбираете себе персонажей? Это Ваши, так сказать, музы? Любимые писатели и поэты?
- Я люблю жанр «литературного портрета», и люблю персонажей, которые служат мне моделями для моих портретов. Если художник не любит свою модель, он не напишет хорошего портрета. Этими моделями становятся у меня, как правило, поэты и писатели обоих полов, которых я люблю, или которых я, как говорится, уважаю и объективно признаю. Все они – мои музы, которые вдохновляют меня на стихи, причём в основном виртуально, и чаще всего тогда, когда даже сами не подозревают об этом. А если бы они не вдохновляли меня, то я и не могла бы создавать те портреты, которые создаю. Когда-то об одной (об одном?) из своих муз мужского пола я написала:

Ты - не мой, не мой мужинёчек -
Мой зато музынёк, музынёчек.

Татьяна Бек писала обо мне, что я та Лаура, которая в поэзии переговорила своего Петрарку.

- Вы родом из Рязани. А Рязань однозначно ассоциируется с Есениным. Ваше отношение к нему? Вообще к малой Родине? Есть ли в Рязани другие поэты? Расскажите о них.
- Конечно, Рязань у всех ассоциируется в первую очередь с Есениным, хотя Рязань дала миру не одного только Есенина, а много кого ещё. Помню, когда я в Польше на празднике поэзии говорила полякам, болгарам, югославам, немцам, что я из Рязани, они все в один голос восклицали: «О! Рязань – Есенин!». Есенин – для меня не только мой земляк, но и самый первый мой любимый поэт, которого я открыла для себя ещё в детстве, в девять лет, покорённая его искренностью, обнажённостью души и лирической пронзительностью и потрясённая его трагической судьбой, и которого я не просто любила, а в которого была влюблена девочкой и о котором плакала, жалея его. Он для меня – не только символ Рязани, которую я люблю, как свою родную мать, которая родила меня, но и символ России, и символ поэзии. Если перефразировать Есенина, я могла бы сказать, что «я умерла б сейчас от счастья», сподобленная такой судьбе, как у него: не судьбе – оказаться в петле, а судьбе – оказаться нужной и любимой и читаемой читателями, как он, и прославить свою родину Рязань, как он, которую я не могу назвать малой родиной, потому что Рязань – не маленькая, она входит в тридцатку крупнейших городов России и по своей площади (включая область) – больше некоторых европейских государств, например, Бельгии, Нидерландов, Дании, Швейцарии, королевства Монако и королевства Лихтенштейн, но по сравнению со всей Россией и с Москвой – она, конечно, моя малая родина, из которой я «эмигрировала» в Москву, но которая всегда во мне и всегда со мной, где бы я ни была и где бы я ни жила. И я чувствую себя везде и в Москве – миссионеркой Рязани.

(Комментарий в скобках. Евгений Лесин:
- У некоторых московских поэтов Рязань с некоторых пор ассоциируется не только с Есениным, но и с Ниной Красновой. Тамара Жирмунская так и написала об этом в своих строках о ней. А Юрий Кузнецов называл Нину Краснову не Нина Краснова, а – Рязань. А Сергей Поликарпов называл её – Авдотья Рязаночка. А в Википедии я прочитал список людей, которые прославили Рязань, и нашёл там в этом списке Нину Краснову, вместе с Есениным, и с Паустовским, который писал о Рязани, о Мещёре, и с Салтыковым-Щедриным, который когда-то был губернатором Рязани.)

После Есенина самым крупным и самым ярким поэтом у нас в Рязани был опальный Евгений Маркин, который родился в селе Клетино Касимовского района и учился в Литературном институте с Евтушенко и Ахмадулиной у... Долматовского, кстати сказать, – младший друг Солженицына, исключённый в 1971 году из Союза писателей СССР за дружбу с исключённым оттуда же в 1968 году Солженицыным и за стихотворение «Белый бакен», посвящённое ему и напечатанное в «Новом мире». Я в 1970 году занималась у Маркина в литературном объединении «Рязанские родники» и считаю его своим первым литературным учителем из «живых» поэтов того времени. Сейчас в Касимовском районе каждый год проходят Маркинские чтения. Ещё у нас был очень лиричный поэт Анатолий Сенин, который родился в Шацком районе, в деревне Ур, он руководил «Рязанскими родниками» после Маркина, ученик Бокова, первый лауреат Есенинской премии, Есенин без буквы «е», или, как он сам говорил о себе в шутку, «Есенин с обрезанием». Из более молодых, которые пришли на смену более старшим, у нас самыми интересными были поэты «потерянного поколения» Борис Шишаев, Валерий Авдеев, моя старшая сестра Татьяна Краснова. Они все уже умерли. Из тех, кто активно работает в поэзии сейчас, я могу назвать кое-кого из авторов альманаха «Эолова арфа», который я издаю, это Алексей Бандорин, Сергей Дворецкий, Виктор Крючков, Людмила Салтыкова, Лидия Терёхина, Константин Паскаль, Евгений Артамонов, Валерий Самарин. Из писателей – Алексей Хлуденёв, который уже считается в Рязани классиком и книга которого об Олеге Рязанском стала бестселлером и вошла в школьные хрестоматии Рязани.

- Вот Вы, как и Ваш издатель Юрий Кувалдин, не только пишете своё, но и печатаете других – в альманахе «Эолова арфа». Кого и за что – или почему – Вы печатаете?
- Выпускать альманах «Эолова арфа» заставила меня сама судьба. Я издаю его, во-первых, потому, что я очень много всего пишу и у меня нет времени ходить по редакциям, то есть, если говорить солотчинским языком моей матушки, выбивать глухоту из ног, и предлагать кому-то свои вещи и поддерживать отношения со всеми сотрудниками всех редакций и ждать, когда там-то или там-то появится страничка моего текста. Я решила, что для того, чтобы печатать свои вещи, лучше всего иметь свой альманах, своё натуральное литературное хозяйство, чтобы ни от кого не зависеть. Кстати, и Кувалдин когда-то создал журнал «Наша улица», чтобы не зависеть ни от каких журналов и чтобы не ждать «милостей от природы». Я невольно беру с него пример в этом. Во-вторых, я издаю альманах, чтобы печатать там поэтов, писателей, своих учителей, своих литературных друзей, близких мне людей, которых я люблю и ценю. То есть я печатаю в основном тех, с кем я хотела бы вместе войти и попасть в большую литературу и с кем хотела бы находиться в одной литературной компании и стоять на одной полке Вечности. Я печатаю и известных авторов, которые являются в нашей литературе знаковыми фигурами и сыграли большую роль не только в моей судьбе, но и вообще в судьбе литературы, и печатаю и не очень известных авторов, и пока ещё и совсем никому неизвестных (которые со временем, может быть, станут известными), причём представителей всех литературных направлений, и всех поколений, и фронтовиков, и шестидесятников, и «потерянного» поколения семи-восьмидесятников, и поколения «девяностодесятников», и совсем молодых и юных, включая даже и школьников. Печатаю я и таких авторов, которые, может быть, «лишь тем и будут знамениты», что печатались в «Эоловой арфе» «заодно с другими на земле», я даю им тоже выступить на площади альманаха. Чтобы показать широкую литературную панораму нашего времени, показать, кто и как у нас сейчас работает и старается работать в литературе, и в чём её сила, и в чём её слабость. Альманах – это не антология лучших литературных произведений, не избранное, а текущий литературный процесс, в котором участвуют «хорошие и разные», в том числе и не самые хорошие поэты, писатели, которые, если говорить стихами Вознесенского, «оттеняют совершенство» своих коллег.

- Ахматова писала – «я научила женщин говорить, но, боже, как их замолчать заставить»? Как их заставить молчать? Возможно ли? Надо ли?
- Ахматова, как мне кажется, слишком много взяла на себя, когда сказала, что это она научила женщин говорить. У нас и до Ахматовой, в ХIХ веке, были прекрасные поэтессы, женщины, которые говорили языком поэзии, то есть писали стихи, Евдокия Ростопчина, Мирра Лохвицкая, Юлия Жадовская, Вера Павлова. А до них в Греции была античная Сафо, а в Англии была Эмилия Дикинсон. Надо ли заставлять женщин замолчать, то есть не писать стихи? Кое-кто из поэтов-мужчин считает, что женщины не могут быть гениями в поэзии, и поэтому пусть они лучше занимаются рукоделием, и что «поэзия – мужичье дело», с чем никогда не соглашалась Римма Казакова, Орлеанская Дева нашей поэзии. И я тоже не соглашаюсь с этим и думаю, что женщины, которых Татьяна Бек в шутку называла «женскими авторами», могут сказать своё слово в поэзии, такое, какого не смогут сказать мужчины, поэтому не надо наступать им на горло и затыкать им рот и заставлять их замолчать. Да и нельзя поэтесс заставить молчать, как нельзя заставить птичек не петь. К тому же у нас в стране – свобода слова для всех, не только для мужчин, не только для «мужских авторов».

- Все поэты, как известно, со временем переходят еще и к прозе. А Вы?
- Пушкин в свои 30 с чем-то лет писал, что «лета» клонят его к «суровой прозе». Меня клонят к суровой прозе не мои лета, а моя потребность сказать в прозе то, чего я не могу сказать и высказать в стихах. Поэтому кроме стихов я пишу ещё и эссе о поэтах и писателях, нашего времени и Серебряного века, и о своей жизни, по советам и по инициативе Кувалдина, который разглядел во мне эссеистку и литературоведку, а не только поэтессу. В 2003 году у меня вышла книга «Цветы запоздалые», где есть мои эссе о Тютчеве, о Фатьянове, и эссе о моей жизни «Москва рязанская», и отрывки из моего автобиографического романа «Дунька в Европе» (который я написала ещё в 1988 – 1989 годах, под влиянием Солоухина, в жанре лирической прозы). А в 2010 году у меня вышли две книги – «В небесной сфере» и «Имя» – с моими эссе о Есенине, Гумилеве, Волошине, Ахматовой, Цветаевой, Пастернаке, Мандельштаме, о предшественнике Есенина Тинякове. Кроме того в журнале «Наша улица» печатались мои материалы о Долматовском, Астафьеве, Кувалдине, Золотухине, о поэтах «Нашей улицы» Тимофеевском, Бокове, Мнацаканяне, Скульской, Ковальджи, Лесине.
Но вообще-то я пишу прозу так же давно, как и стихи, параллельно со стихами, с самого детства. Только в основном не художественную. Я с 11 лет веду дневник, правда, не регулярно, а с перебоями, не как Валерий Золотухин, который ведёт его с 17 лет каждый Божий день, не пропуская ни одного дня, и является для меня недосягаемым образцом в этом жанре. И вся проза у меня в основном дневниковая, нон-фикшен. И ещё у меня накопилось за жизнь много эпистолярной прозы, целые тома, потому что эпистолярный жанр – это такой же любимый мой жанр, как и дневниковый. И если собрать всю мою прозу, то моих стихов (хотя и их у меня хватит на много томов, а не на один том «Избранного») даже видать не будет из-под неё, вернее – мои стихи будут торчать оттуда, как одна восьмая айсберга, который весь находится под водой.

Беседовал Евгений Лесин

27 – 30 августа 2011 г.,
Москва

“Наша улица” №142 (9) сентябрь 2011