Елена Тюгаева "Ощущение счастья" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Елена Владимировна Тюгаева родилась 12 августа 1969 года в городе Ленинабад (Худжанд) в Таджикистане. Окончила Калужский государственный университет. Специальность - история и социально-политические дисциплины. Работает системным администратором в школе. Проза и публицистика публиковалась в калужской и московской прессе.

вернуться
на главную страницу

Елена Тюгаева

ОЩУЩЕНИЕ СЧАСТЬЯ

рассказ

Всегда казалось, что люди из маленьких городков похожи на деревья, выросшие на просторе - сильные, здоровые, совсем не то, что мы, пропитанные бензиновыми парами, продукты урбанистических лабиринтов, думал он в растерянности. Предположения не подтвердились - девушка из маленького городка выглядела не менее усталой и бледной, чем обитательницы мегаполиса. Она, в свою очередь, быстро щелкала в уме сухими холодными мыслями: большой ученый? с таким дешевым чемоданом? в таком невзрачном пальто? Снег осыпал их растерянность и смущение большими пухлыми хлопьями, все вокруг было чисто белым, без оттенков, а белый цвет - это бесконечность, в которой бесследно исчезают эмоции. Пассажиры, высыпавшие из междугороднего автобуса, как икринки из чрева огромной рыбы, деловито звонили близким, вскидывали на спины рюкзаки, натягивали варежки, восклицая: " О, сколько снега навалило!". А девушка и ученый все стояли, обменявшись только официальным приветствием и парой незначительных фраз - как доехали, нормально, какой снег, спасибо, что встретили...
Он - Кирилл Семёнович Черницкий, доктор исторических наук, автор многих книг по истории России восемнадцатого-девятнадцатого веков, лауреат премии имени Ключевского. Она - Маргарита (можно Рита, без отчества) Ясырева, ведущий специалист отдела культуры. До этой встречи на автобусной остановке они общались трижды - один раз по обычной почте, второй - по электронной, третий - по телефону. Их линии жизни прочерчены в совершенно разных направлениях, и сошлись только сейчас, но это пересечение может оказаться судьбоносным.
- Не для нас с вами, конечно, - развил вслух эту мысль К. С.Черницкий, - а для исторической науки. Наверное, муза Клио нарочно свела нас!
Рита усмехнулась жёсткой улыбкой. Она не знает, что Клио - муза истории, понял Черницкий, и она приняла мою шутку за попытку флирта. Странно, многие студентки охотно отвечали на его шутки, двусмысленные намеки, даже ухаживания. Нечасто, пару раз в год, у него случались кратковременные связи с девушками гораздо моложе этой Риты. Особенно, если девушкам требовалось получить зачет. Во взгляде Риты прочиталось снисходительное презрение.
"Вот нахальный старикашка!" - Черницкому почудилось, что он услышал Ритину мысль.
На самом деле Рита подумала, что Черницкий весь какой-то нелепый, но, сразу видать, бабник со стажем, и кольца на пальце нет. Пожилой донжуан, твою мать. Рита не любила пожилых - и мужчин, и женщин, решительно не умела с ними общаться, голос у нее сразу становился деревянным, и улыбка выходила лицемерная.
- Пойдемте уже, что под снегом стоять, - сказала Рита.
Черницкий послушно двинулся за ней - через шоссе, по узкой улице из частных деревянных домов, под деревьями, щедро окутанными снегом. Тротуар был узкий, но для ходьбы парой годился, однако, Рита обгоняла ученого на пару шагов. Ей неловко идти со мной рядом, подумал Черницкий. В таких городках все знают друг друга, и она боится, как бы не придумали сплетню, что у нее роман с пожилым приезжим.
Он попытался отключить мысли от не интересной ему девицы на то, что всегда приводило его в гармоничное состояние - на историю. Собственно, ради истории он и приехал сюда. Местный крошечный музей весною послал некоторые из своих материалов на Всероссийский конкурс. Черницкий был приглашен в жюри, чего терпеть не мог и обыкновенно избегал. Но материалы очень недурные, сказал ему Свиридов, тоже член жюри. Например, ксерокопии подлинных документов польского офицера, воевавшего на Малоярославецком направлении в 1812 году... Свиридов знал слабые места Черницкого. Он был двоюродным братом его любовницы Галины, и знал, что Черницкий работает над монографией о поляках в первой Отечественной.
Черницкий пересмотрел материалы, вцепился в копии, черные и плохо читаемые от размазанной ксероксной краски, понял, что это - одна из самых блестящих жемчужин его будущей монографии, и стал списываться с музеем маленького городка. Директором оного по совместительству была Ясырева М.А., ведущий специалист отдела культуры.
- Мы сейчас зайдем пообедать, - сказала Рита, не оборачиваясь, - а потом решим вопрос с вашим проживанием.
- Разве гостиница не забронирована? - забеспокоился ученый гость.
Он часто ездил в командировки - в Санкт-Петербург и Киев, Берлин и Лондон, и привык к комфортабельным номерам с мягкими коврами, изящными светильниками, белоснежными ванными комнатами.
"А ведь я сто лет не был в таком вот маленьком городке", - подумал Кирилл Семёнович. Рита перебила его мысли.
- Гостиница у нас всего на три номера, и те практически всегда пустые. Я им звонила насчет вас. Но, может, вам будет удобнее на частной квартире. В гостинице, бывает, останавливаются буйные гости из южных широт.
Черницкий засмеялся, чтобы поддержать Ритино остроумие, но в душе стало неприятно. Он не любил бытовых мелочей, отвлекающих от дела. Старательно избегал их всю жизнь. Не женился, чтобы не засорять свою голову проблемами кухонно-ремонтного характера... По ассоциации вспомнилась Галина, и их "последний серьезный" разговор. Галина настаивала на браке, а Кирилл пытался переубедить ее, приводил множество философских и даже практических доводов, но она не поняла. Обиделась, и неделю уже не звонит.
"Значит, эти отношения не были важной деталью в конструкции моей судьбы", - подумал Черницкий. Он был фаталист, и считал, что надо спокойно принимать все, что ниспошлет тебе жизнь - хоть плохую гостиницу, хоть уход близкого человека.
- О! - невольно воскликнул он.
Рита свернула налево, и Черницкий вслед за нею оказался в узком переулке, таком красивом, точно его специально создали для съемок волшебной сказки. Обледеневшие ветки деревьев сплелись и согнулись вверху, образовав хрустальные кольца. Кусты были в царственном горностаевом облачении. Под снегом горели ярко-красные гроздья. По фигурной оградке палисадника прыгали снегири. Только сейчас Черницкий почувствовал, как чист воздух. Дышать им было - как пить ледяную воду в жару. Кажется, вся чистота мира вливалась в кровь с этим воздухом.
- Как же у вас красиво, Рита! - сказал Черницкий. - Просто царство Берендея!
- Это зимой, - сказала Рита мрачно, - вы бы осенью сюда приехали. Лужи по колено, асфальта нет, и фонари не горят.
Они прошли по чудесному переулку, где-то в середине Рита остановилась перед голубой калиткой.
- Это - столовая? - удивился Черницкий, глядя на заснеженный сад и простой каменный дом. Белая собака приветственно лаяла у конуры.
- Я здесь живу. Пообедаем у меня, до столовой далеко, и готовят там отвратительно.
Черницкий не успел возразить, Рита толкнула калитку, прошла к крыльцу и поскользнулась на нем. Черницкий подхватил ее и не успел скрыть направления своего взгляда. Ритина курточка съехала вверх во время падения, и обнажила поясницу. Ах, эта странная, уродливая и привлекательная манера современных девушек носить джинсы с низкой талией и коротенькие свитерки на голое тело! Это уже не модно, и вредно для здоровья, хотел пошутить Черницкий, но свирепый взгляд Риты осек его.
- Вот, - он быстро подал ей шапочку, которая свалилась с Ритиной головы в куст. На кусте сияли сквозь снег странные плоды - багровые, в форме миниатюрных кувшинчиков.
- Что это за ягоды?
- Шиповник. Проходите в дом.
Что-то напоминало Черницкому Ритино жилище, странно, ведь потомственный ученый никогда не бывал в частных каменных домах. Дачные не считаются, у них совсем другой запах и антураж. Рита прошла прямо в обуви через первую, темную прихожую, заваленную садовыми инструментами, корзинками, ведрами, во второй прихожей включила электричество и сбросила сапожки.
- Вот вам тапочки. Пальто можно сюда повесить.
Без верхней одежды ученый-историк и специалист отдела культуры сразу изменились. Он заметил, что у нее достаточно соблазнительная, хотя и миниатюрная, фигура и длинные, небрежно заколотые на затылке, русые волосы. Русые волосы у Галины тоже, но ни Галина, ни тем более, посторонняя Рита не должны отвлекать меня от дела, сказал себе Кирилл Семёнович. Сам он показался Рите гораздо более крупным и стройным, чем на улице. Там его подавляло величие снежной белизны.
"Не хилый дяденька. Рост сто восемьдесят восемь, вес - девяносто. Кинг сайз", - подумала Рита. И показала сначала налево, потом направо:
- Там ванная и санузел, здесь - зал. Отдыхайте, а я обед согрею.
Черницкий помыл руки в маленькой ванной, удивившись наличию подобного помещения и даже горячей воды в старинном доме. На вид зданию было не менее восьмидесяти лет. А плитка в ванной - новая, нигде еще не потрескавшаяся. "И почему, черт возьми, мне кажется, что я бывал в подобном месте?"
Он напряг память, вспоминая детство. Ничего похожего. Свое детство Кирилл, очень болезненный ребенок из знаменитой московской интеллектуальной семьи проводил то в элитных советских больницах, то в не менее элитных детских комнатах. Товарищами его игр были потомки известных людей - ученых и драматических артистов, писателей и музыкантов. Никто из них никогда не жил в провинциальных частных домиках...
"Надо спросить у мамы", - решил Черницкий. И хотел было тут же позвонить ей, чтобы старушка не нервничала, добрался ли он. Но тотчас перенес звонок на попозже, когда прояснится ситуация с гостиницей.
- Кирилл Семёнович! Вы где? Прошу к столу!
Стол был накрыт в кухне. Черницкий усмехнулся мысленно - как возмутились бы этому плебейству мама и ее подруги! Тема для двухчасовой дискуссии по телефону - стол у окошка, за которым прыгают по заснеженной рябине малиновые клесты, клеенка вместо скатерти, сметана, тающая в борще, а не предложенная в сливочнике.
- Может, за встречу? - Рита тронула графинчик с темной жидкостью, - это домашняя наливка. Я сама делаю.
- Из шиповника? - Черницкий подвинул рюмку к Рите.
- Из черноплодки.
Наливка оказалась изумительно вкусной, как и борщ, и Черницкий вдруг подумал - может, я с Галиной когда-то обедал в похожем доме, с похожей панорамой из окна? Профессиональная память, верно хранившая мельчайшие детали старинных текстов, даты никому не известных событий и имена дальних родственников исторических персонажей, строго возразила: "Нет! Ты был с Галиной за городом лишь однажды. На своей даче, и было то в июле".
- Рита, а ваш музей далеко отсюда? Может, я смог бы посмотреть материалы уже сегодня вечером?
- С материалами вот какая фишка, - сказала Рита, - они не в моем музее. Их любезно предоставил один местный краевед, который живет в селе Старые Камни. "Любезно предоставил" - это я так шучу, потому что старикашка он вредный и противный до ужаса. Наша администрация с ним созванивалась, и вроде, он дал согласие, чтобы вы пользовались временно его бумагами. Но к нему придется ехать и вам лично подписывать доверенность.
- Так съездим, - кивнул Черницкий.
Подобных "краеведов" в своей исторической жизни он повидал немало. Иногда они требуют немалые деньги за свои "сокровища", оказывающиеся на поверку артефактами.
- Автобус на Старые Камни идет только два раза в день: в восемь утра и в четыре часа дня. На оба мы уже опоздали. Так что - завтра.
Черницкий покладисто кивнул, проглотил еще рюмку наливки, и принялся за жаркое с гречневой кашей. Девушка - прекрасная кулинарка, и он озвучил свой комплимент.
- Вы - с салатиком, - кивнула Рита, - он из маринованных кабачков.
Дядька добродушный, подумала Рита, но весь такой столичный-воспитанный, куда нам, убогим, хорошо, что нож подала вместе с вилкой, он, видимо, даже яичницу привык кушать с ножом. Сама Рита уверенно разделяла ломтики мяса вилкой. Ей было все равно, шокирует ли она господина ученого.
- Значит, после обеда пойдем смотреть гостиницу?
Черницкому решительно трудно было подобрать тему для разговора с Ритой. Он всегда легко общался с женщинами, но те были из другой среды, даже как будто из другого биологического материала.
- Если так настаиваете - да. Но я могу сдать вам комнату у себя. Здесь и к музею ближе, и спокойнее.
Черницкий протестующе замотал головой - я бы не хотел мешать вам и вашим близким, Рита... На самом деле он чувствовал какое-то даже унижение - человеку его уровня предлагают "угол" в частном доме, как сельскому фельдшеру в двадцатые годы!
- Какие там близкие. Я одна живу. Посмотрите комнату.
Черницкому пришлось встать из-за стола, ах, эта невоспитанная Рита, неважный специалист по культуре... Рита зажгла свет в отдельной маленькой комнате - уже спустились ранние зимние сумерки. Черницкий увидел высокие старинные шкафы с книгами, много золоченых корешков, переливающихся таинственно и маняще. Ни блеск драгоценностей, ни искры в женских глазах никогда не были для Кирилла так привлекательны, как золото книжных переплетов... А еще в комнатке имелись секретер темного дерева, высокая кровать с шишечками на спинке, вышитый вручную ковер с охотником и тремя собаками.
Опять что-то знакомое померещилось Черницкому в этом немодном интерьере.
- Бабушкина комната, - пояснила Рита, - бабуля директором школы была. И ее отец - тоже. Столик - еще его, дореволюционный.
- Очень мило, - сказал Черницкий, - я бы остался. Но ведь, Рита, за жилье положено платить, и...
- Все просто, - Рита вернулась к столу, и Черницкий последовал за нею, - вы подпишете заявление, и мне по нему выдадут в бухгалтерии деньги, которые начислены вам за гостиницу.
Она быстро налила еще по рюмке и, метнувшись куда-то вглубь дома, принесла заявление и ручку. Заявление было напечатано на принтере. Предусмотрительная девушка, своего не упустит, подумал Черницкий. Опасения и подозрения, вечные спутники столичных жителей, выбрались из сумерек и сели ему на плечи.
- Рита, а ваши родные, где они?
- Бабушка умерла. Дом мне отписала. Я тут уже семь лет живу. А родители - в своей квартире, в панельном доме.
- Это правильно, - Черницкий подписал заявление, подумав, что ни за что не расскажет матери о своем согласии на частное жилье, - взрослые люди должны жить отдельно от родителей. Если есть возможность, конечно. Я сам живу отдельно двадцать лет.
- А родители живы еще? - Ритин голос стал деревянным, и Черницкий впервые уловил в ее произношении легкое пришепетывание, как у ребенка.
- Да, в добром здравии. Папе восемьдесят четыре, маме - восемьдесят два. Кстати, вы позволите, я позвоню...
Он перешел в "свою" сумрачную комнатку, и, не зажигая света, позвонил матери. Она задавала вопросы об автобусе и погоде, гостинице и музее, давала советы: "... с провинциальными людьми надо держаться просто, но не примитивно, Кирюшенька, это совершенно особенный типаж...". И Кирилл Семёнович забыл спросить - бывал ли он ребенком в частных домах.

За чаем Рита включила в кухне электричество. И маленький телевизор заодно. Черницкий подумал опять, как же мало культуры в этой ее представительнице. Подав Черницкому чай и пирог с вареньем, Рита смотрела какое-то танцевальное шоу, и было заметно, что последнее ей интереснее гостя. "Готовит хорошо, а живет одна. И ведь не так уж молода, как казалось при дневном свете", - отметил Черницкий. Электричество показывало на Ритином лице мелкие морщинки и небольшие одряблости. Лет двадцать восемь ей, а то и все тридцать. На сколько она моложе Галины? "Я для тебя уже пожилой", - сказал Кирилл во время "последнего серьезного" разговора, а Галина заспорила - пятьдесят два года для мужчины не возраст...
- Быть может, в вашем музее есть еще экспонаты времен Отечественной войны двенадцатого года? - спросил Черницкий.
- Пушка и две сабли, - ответила Рита. - Мы можем сходить туда вечером, если хотите.
- Нет, я интересуюсь больше письменными источниками: дневниками, картами боев, письмами...
- Такого вообще нет, музей маленький, туда собрали все, что ни попадя - чучела животных, минералы, оружие... Я, если честно, не очень-то интересуюсь. Мне этот музей навесили, потому что больше некому. Я не люблю историю.
Черницкий даже задержал на секунду дыхание от ужаса. Как можно не любить историю? Он произнес бы для Риты пламенную лекцию, и, безусловно, пробил бы камень ее невежества - ведь аплодировали ему студенты стоя, ведь влюблялись самые нерадивые в музу Клио...
Но Рита поднялась с табуретки:
- Мне надо племянника из детского сада забрать. Вы устраивайтесь, будьте как дома.
И он остался "как дома" в чужом, странно знакомом жилье. За окнами снова пошел снег - крупные хлопья, шапочки, как называла их мама, делали мир ненастоящим, заколдованным. Кирилл прошел в "свою" комнату, там пахло удивительно приятно, и опять же что-то смутно вспоминалось. Черницкий взял с полки первую попавшуюся книгу. Это было дореволюционное издание "Тайны сновидений" Фрейда. Черницкий никогда не любил Фрейда. Но сейчас сел в кресло и раскрыл книгу. "Издательство Орионъ, Санктъ-Петербургъ, 1913 г.", - сообщил титульный лист.

- Кирилл Сергеевич! - крикнула из прихожей Рита (перепутала отчество). - Вы привыкли ужинать?
Черницкий смутился. Наверняка Рита, как и Галина, не ест после шести вечера. Ему не хотелось доставлять ей хлопоты.
- А то, может, пойдете со мной? - предложила Рита. - Я - в кафе, там неплохо готовят.
Он согласился поспешно, лишь бы не заставлять ее персонально для него варить ужин, а потом подумал - о боже, какой я старый болван. Девушка, конечно же, идет в кафе с молодым человеком. В какой роли там буду я - третий лишний, причем даже не поклонник Риты?
Но они уже шли между сугробов и засыпанных снегом домов, деревьев, заборов. Скрипело, искрилось, мерцало. Снегопад прекратился, и в густо-фиолетовом небе засияла, на радость цепным собакам, луна с выщербленным левым краем.
- Нет, Рита, у вас несказанно хорошо! Наверное, я себе домик куплю этом городке. Я ведь собираюсь написать большой труд по истории первой Отечественной. Здесь, думаю, хорошо пишется...
- Нам сюда, - сказала Рита, и Черницкий повернул следом за нею за угол, где плясали разноцветные огни на стеклянном фасаде кафе, и рвала зимний покой музыка из стоящих в два ряда автомобилей. Название "Ивушка" пульсировало ярко-зеленым светом, неоновые ивовые ветки вокруг букв.
Внутри "Ивушки" был полумрак, пахло табаком, и семь-восемь девушек плясали около барной стойки под скрежещущую музыку. Места для посетителей язык не повернулся бы назвать "столиками" - это были мощные сооружения из лакированных узких досок, за каждым поместилось бы не меньше десяти человек. Народу, однако, за столами сидело не много.
- Сегодня будний день, - перекрикивая музыку, сказала Рита, - не шумно! Идемте сюда!
Черницкий в десятый раз отругал себя за неумеренный аппетит и последствия его - глупейший поход в кафе. Ни за какие деньги он не зашел бы в подобное место в Москве, да и есть ли там такие заведения? Они с Галиной всегда ходили в изысканнейшие рестораны, где можно поговорить, послушать живую музыку, насладиться хорошей пищей и эстетическим ее оформлением...
- Присаживайтесь, - предложила Рита.
Стол у окна был не так велик, как прочие, и давал возможность любоваться заснеженными деревьями и луной. И музыка на время стихла, вскоре Черницкий понял, почему. К ним с Ритой присоединился молодой человек - длинноволосый, в шапочке вроде черной панамки, в черной же футболке с флуоресцентной надписью. Молодой человек посмотрел на Черницкого с явным неудовольствием.
"Наверное, ему физически неприятны такие, как я", - подумал Кирилл Семёнович, - "мои кашне и бородка так же неприемлемы для него, как для меня - его шевелюра и шапчонка".
- Знакомься, - сказала Рита, - это Кирилл Семёнович Черницкий, историк из Москвы. Помнишь, я тебе рассказывала про бумаги из музея.
- А, - парень протянул Черницкому руку, - очень приятно. Влад.
- Влад здесь ди-джеем подрабатывает, - пояснила Рита, - музыкой командует.
По Рите и Владу за версту видно, что они спят вместе больше года, знают друг о друге все мелочи, но никак не дозреют до брачной стадии. Интересно, по мне и Галине тоже видно это, спросил себя Черницкий.
- Будете отбивную с жареной картошкой? - спросила Рита.
- Буду.
- Я тоже, - быстро сказал Влад. Глаза у него были голодные, как у бродячего пса. А ведь он моложе Риты на пару годков, отметил Черницкий. Юношей такого типа, как Влад, он давным-давно не встречал. В девяностые годы они активно лезли на исторический - в моде была история. А сейчас на истфаке сидят или мажоры, или воспитанные столичные мальчики. Полупролетариат вроде Влада исчез из поля зрения Черницкого.
- Что пить будем? - спросила Рита. - Кирилл Сергеевич, вы как насчет водочки?
- Граммов двести можно.
Опять перепутала отчество... Черницкий пытался в уме нарисовать путь обратно, до Ритиного дома, и рассуждал, прилично ли будет уйти сразу после ужина. Голова покруживалась от запахов табака и горелого масла, нетрезвые люди из-за соседних столов с любопытством разглядывали Черницкого, в общем, было весьма неуютно.
Официантка принесла два горячих блюда для Черницкого и Влада, салат для Риты, водку, стопки и нарезанные апельсины (видимо, закуска). Еда выглядела аппетитно, и на вкус была недурна.
- Давайте, за знакомство, - Влад разлил водку по стопкам. Посетители кафе проследили, как высокий незнакомец с бородкой отправил в рот алкоголь, и отвернулись удовлетворенно. Видимо, водка является здесь тестером на социальную пригодность, подумал Черницкий, и прослушал вопрос Влада.
- Реально нравится? - повторил Влад.
- Что, простите?
- Работа ваша. Вы, как я понимаю, камни всякие старинные раскапываете, кости, монеты?
Черницкий улыбнулся.
- Эти занимаются археологи. А я историк. По старинным вещам и записям воссоздаю события прошлого.
- И нравится? - повторил Влад.
- Да, очень. Это смысл моей жизни.
Влад хмыкнул или фыркнул и произнес задумчиво:
- Когда человек знает смысл жизни, ему неинтересно жить. Вот вам - интересно жить?
- Как сказать, - Черницкий продолжал улыбаться покровительственной улыбкой, искания и философские метания молодости всегда были ему симпатичны.
- Когда я в научном поиске, как сейчас - интересно. А когда цель достигнута, становится скучно.
- А сейчас, что вы такого интересного раскопали?
- Вам же известно, наверное, что осенью двенадцатого года здесь, около вашего городка была стычка русских с поляками, воевавшими в составе Великой Армии Наполеона?
- Ну да, - ответил Влад, - памятник такой есть на окраине, в виде башенки.
- Так вот, мы нашли, точнее, Рита нашла, документы польского офицера. Штабные письма, например. В их числе - два письма, подписанные самим Евгением Богарне. И дневник, который описывает ход событий... Этот офицер, как я понимаю, попал в плен к русским, и в дальнейшей кампании не участвовал...
Черницкий вошел в то воодушевленное состояние, которое позволяло ему срывать аплодисменты студентов и даже коллег-ученых на международных конференциях. Он умел говорить как бы сам с собой, но при этом чутко чувствуя малейшее изменение настроения слушателей.
Сейчас - не заметил. Влад слушал не восторженно, а скорее насмешливо. Рита вообще ковырялась в своем мобильном телефоне.
- Ну, и какой смысл? - перебил Влад.
- В чем? - изумился Черницкий.
- Во всех этих поляках, письмах, сражениях? Все они покрылись пылью забвения. Никому от этого ни грамма пользы.
Влада перебила пьяненькая дама в сверкающем одеянии - потянула за рукав со словами: "Включи музон, скучно населению!", и ди-джей отошел на несколько минут.
Черницкий попытался заглушить растерянность ужином, но не выдержал и спросил Риту:
- У него есть образование? Кем он работает, кроме... кроме, как здесь?
- Он закончил колледж культуры, как и я. Работает на автозаводе. В культуре зарплата маленькая.
Тут налетел звуковой ураган, а с ним прибыл и Влад.
- Давайте за смысл жизни! - крикнул он сквозь музыку. И, налив водки, выпил свою порцию стоя, и занюхал корочкой хлеба.
"Эпатирует меня", - понял Черницкий, - "смешно, ведь в сыновья мне годится".
О, боже, какая мысль. Никогда раньше Кирилл не думал так о молодых людях. Какие сыновья, он никогда не мечтал о них, а теперь уже и поздно. Галина конечно, сказала бы, что ничего подобного, что многие мужчины становятся отцами в шестьдесят... Или не сказала бы?
- Вся эта история, - крикнул Влад, склонившись к Черницкому, - относится к ложным человеческим ценностям. Бессмысленная наука.
- Вы так думаете? А какие еще ценности ложны - с вашей точки зрения?
- Их много. Философия, например. Высшая математика. Всякая лингвистика-пофигистика...
- То есть, вы науку отрицаете, Влад?
- Не-е-ет! - Влад поучительно помахал перед лицом Черницкого вилкой с наколотым апельсином. - Науки, такие, как медицина, химия, агротехника там - они приносят человечеству конкретную пользу. А какой толк от ваших мертвых поляков - мне, Рите, всем этим мордам?
Влад обвел вилкой посетителей кафе.
- Ты бы угомонился, - крикнула насмешливо Рита, - анархия мать порядка, тоже мне.
- Практического толка, конечно, нет. Но имеется.., - начал было Черницкий.
- Имеется еще один важный аспект - деньги. Которые я тоже презираю и ненавижу. Но без них нельзя существовать. Я для получения денег вкалываю днем на заводе, вечером - здесь. Рита тоже вкалывает - за три копейки веселит всякую мразь. А вы? Вы копаетесь в каких-то мертвых бумажках, получаете от этого кайф, и за это вам еще платят денежки. Нормально?
- Наверное, да. Ведь так устроено обществом, - Черницкий чувствовал себя полным идиотом оттого, что оправдывается перед чужим мальчишкой в собственной жизни.
- Еще бы! Общество берет налоги с нас, работяг, и отдает вам, ни-фига-не-делальщикам.
- Влад, отстань от человека, наконец! - крикнула Рита.
Черницкий видел два выхода - обидеться, встать, схватить пальто и уйти, или же вальяжно-презрительным тоном отчитать щенка. Но почему-то оба выхода казались нелепыми, голова кружилась, в груди давило, и он просто рассеянно сидел и жевал, а Рита и Влад что-то кричали друг другу на фоне дрыгающихся в танце некрасивых женских тел. Как произошел переход из смрада и шума в фиолетовый зимний вечер, Кирилл Семёнович не запомнил.
- Идемте домой, - сказала Рита, - завтра вставать рано.

Кирилл Семёнович поставил будильник мобильного телефона на шесть тридцать утра, подумал, что надо бы позвонить матери, но почему-то не смог. Неприятная муть от разговора с Владом до сих пор лежала на всех его мыслях. Нет, он ни на минуту не усомнился в смысле своей деятельности и жизни - не мог какой-то неграмотный сопляк из вонючего шалмана перевернуть его сознание. Мао Цзэдун недоделанный, насмешливо думал Черницкий, или нет, точнее - Шариков Полиграф Полиграфович. Неприятно, что таких людей становится все больше и больше. Примитивные пожиратели продуктов. Конечно, химия для них нужнее истории, ведь история не производит пива...
Чтобы отвлечься, он снова взялся за дореволюционное издание Фрейда - желтоватая бумага, запах тонкой старинной пыли и яти-еры-фиты всегда рождали в его душе неземные мелодии. Черницкий представил себя молодым франтом в шляпе-канотье и полосатых брюках, а рядом с собой - красавицу с гримом в стиле декаданс, в платье с бахромой и перьями. Красавица нарисовалась ему с лицом Галины, и он потянулся было за мобильником, чтобы позвонить ей, но - двенадцатый час, она уже спит, потому что завтра рано на работу, по средам у Галины плановые операции. Он снова вернулся к книге, и вообразил третий персонаж: мальчика в матросском костюмчике и большой соломенной шляпе, у мальчика были глаза Галины, а нос и рот - его, Черницкого... Что с тобой, с ужасом осек он сам себя, второй раз за день ты грезишь о нерожденных детях, как старая дева. Кстати, о болезни, надо бы принять таблетки, голова не зря кружится - от прокуренной атмосферы кафе наверняка страдают сосуды мозга... Он встал и прошел на цыпочках в кухню. Стол у окна был освещен лунным светом, отраженным от снега, странного, мертвенно-белого цвета. В дневнике польского офицера имелась запись: "Все говорят о теплой Украине, куда надо попасть до снега. На Украине тоже бывает снег, но он похож на наш, польский - мягкий и пушистый. Российский снег другого свойства, он вытягивает из человека силы..."
- Чушь какая, - пробормотал Черницкий.
Запил таблетки водой из графинчика и вернулся в постель.
Немедленно пришел сон - красивый, цветной, из разряда тех снов, что всегда давали Кириллу ощущение счастья. Там были мальчики, товарищи его детских игр, и девочка Вика, в которую он был влюблен некрепкой еще, неосознанной детской любовью. Блестели фонтаны. Прозрачные тени бежали по зеленоватой поверхности Патриаршего пруда. Улыбались Жозефина Богарне, Екатерина Дашкова, Жорж Санд, Натали Гончарова - великие и прекрасные женщины ушедших времен, те, о которых Черницкий всегда говорил словами Вийона: " Mais ou sont les neiges d'antan?"
Опять снег? Краски счастья слегка поблекли, и Черницкий подумал во сне: "Почему здесь Вика? Ведь она умерла, не дожив до восемнадцати, бедная Вика, у нее была опухоль мозга..."
На этой тягостной мысли сон утратил густоту и крепость. Черницкий услышал в глубине дома бормотание. Два голоса спорили - Ритин и мужской, конечно, Влад, подумал Черницкий. Только бы не стать свидетелем скандала, "разборки", как сейчас выражаются по телевидению. Несколько минут он лежал в темноте, слушал неразборчивый спор, смотрел на лунное пятно на потолке. Вдруг все стихло, и Черницкий заснул - зыбким сном, который покачивал, кружил, показывал неясные образы и позволял перебирать в уме мысли и слова. За стенкой слышалось поскрипывание и сдавленные стоны, Рита и Влад мирятся после ссоры самым распространенным способом, усмехнулся во сне Черницкий. Суждено ли мне помириться с Галиной и с самим собой?
С самим собой - что за бредовая мысль. Я никогда не был в разладе с собою. Всегда знал, к чему иду и чего хочу в жизни. Ваши разборки и бытовые проблемы - спасибо большое, оставьте их себе. Если вам не нужна история, ради Бога, занимайтесь химией и агротехникой, делайте плановые операции. А мне оставьте умерших - Жозефину, Натали, Вику...
Он проснулся так же внезапно, как заснул. Луна не светила, кромешная темнота сдавила Черницкого в чужом доме, в заснеженном саду, в забытом Богом городке. Но он сразу понял, что уже утро, раннее и темное зимнее утро. "У Кирюши безупречное чувство времени", - вспомнились слова мамы, сказанные лет сорок пять назад, - "он всегда просыпается ровно в шесть тридцать".
Черницкий посмотрел на часы в мобильнике - шесть двадцать пять. Отключил сигнал будильника, зажег маленькую лампу над кроватью. Похоже, Рита еще не проснулась. Неприятная щекотка тронула чувства, но Черницкий тотчас прогнал ее.
" Я не обязан оправдываться в своей жизни перед чужими мальчишкой и девчонкой."
Почему-то раздражение вызывал не столько Влад, сколько Рита, не сделавшая Черницкому ничего дурного. Это несправедливо, и, безусловно, Фрейд нашел бы здесь нечто подсознательное, сексуальное... Черницкий непроизвольно потянулся к книгам, Фрейда решительно запихал в шкаф и вытащил том Соловьева.
В дверь стукнули.
- Кирилл Семенович! - позвала Рита. - Доброе утро! Собирайтесь, нам надо спешить на автостанцию!
Черницкий оделся и отправился в ванную. Навстречу ему, в спортивных штанах и футболке, вышел Влад.
- Доброе утро! - как ни в чем не бывало, поздоровался Влад, и поспешил в кухню, к вкусным запахам.
"Мне что же, придется завтракать вместе с этим хунвэйбином?" - спросил себя Черницкий.
И придется, ответил упрямо, без радости созерцая свое бледное лицо в зеркале. Ты обязан быть выше Влада, выше всех этих обыденностей - отеков под глазами и головной боли с утра. Откуда происходят эти обязанности, Черницкий не смог сформулировать до конца умывания.
Влад и Рита за кухонным столом даже улыбок не изобразили. Влад кивнул деловито и продолжил жевать. Рита встала и положила на тарелку для гостя омлет с ветчиной и гренками. Она наливала ему кофе и думала, что старикан как-то бледен с утра - может, они разбудили его своей ночной ссорой? Впрочем, ему полезно. Живет в своей Москве, как у Христа за пазухой, зарабатывает до фига - на себя одного. Жены-то у него нет. Впрочем, может, разведен, и есть дети?
- Ладно, я помчал, - сообщил Влад, вскакивая с места.
- Не забудь обед! - Рита тоже встала и подала ему большой сверток в коричневой бумаге.
- Ему на завод к половине восьмого, - объяснила она.
Черницкий кивнул и спросил преувеличенно вежливо:
- Вы, наверное, планируете в ближайшем времени создать семью?
Мягким тоном Черницкий пытался замаскировать двойное раздражение - от хамства Влада, который не извинился за вчерашнее, и от внешнего вида Риты, одетой точно в такой халатик, который Галина давно принесла на холостяцкую квартиру Кирилла. А-ля японское кимоно, расписанное ветками сакуры и райскими птицами, в сочетании с распущенными русыми волосами казалось Черницкому насмешкой над его личной жизнью. "Конечно, она не нарочно... откуда ей знать. А ларчик-то просто открывался. Я испытываю ревность и раздражение к Владу, так как ревную Риту, чужую мне Риту, слегка похожую на уже чужую мне Галину..."
- Нет пока, - ответила Рита бесстрастно, - я не собираюсь оседать в этой дыре на всю жизнь. Может, я в Москву уеду. И у Влада планы на жизнь расплывчатые.
С этими словами Рита ушла к себе - ужасно бестактная девица. Черницкий закончил свой завтрак в одиночестве и замерших мыслях. Надо позвонить маме, надо позвонить Галине, но он не мог заставить себя вынуть телефон из кармана. Мама сама позвонила, когда Черницкий и Рита уже ехали в дребезжащем холодном автобусе в Старые Камни. Мама спрашивала как дела, как провёл ночь, сообщила, что отцу получше с суставами, спал спокойно... Рита толкнула Черницкого в бок:
- Вот памятник. Здесь было то самое сражение.
Мамин голос из телефона и памятник, осененный соснами, странно гармонировали, возможно, потому что от них шло одинаковое умиротворение и обаяние давно умерших эпох. Черницкому не понравилось, что он применил к матери, хотя бы и мысленно, слово "умерший", это показалось ему дурным знаком судьбы, а в знаки судьбы он, абсолютный атеист, верил с детства. Памятник был тёмно-красный, снег - белый, сосны - густо-зелёные. Мрачный колорит, плохие мысли...
- А долго ехать, Рита? - спросил Черницкий просто, чтобы прогнать внезапную тоску.
- Полчаса, - успокоила Рита, - и краевед живет прямо около остановки.
От памятника до Старых Камней тянулся сплошной ельник. В другую погоду это было бы прекрасное зрелище, но в пасмурный день ели казались абсолютно черными под белыми снежными гирляндами. Как будто смотришь кадры старого кино о похоронах исторической личности, отметил Черницкий, и с ужасом подумал, что это второй знак судьбы.
Угнетённое состояние не покидало его и на месте прибытия. Краевед, Василий Анохин (отчество Черницкий, никогда в жизни не спутавший ни одного имени, фамилии, названия, титула, тотчас забыл) полностью соответствовал характеристике Риты - "старикашка вредный и противный до ужаса". Он усадил гостей пить чай, в который влил калиновой настойки собственного производства, и битых два часа рассказывал свою биографию.
- ... после войны мужиков-то было мало. Мне только двадцать исполнилось. Повоевать не успел, а назначили начальником районного отдела милиции. Репрессии были, страшное время...
- А польские бумаги как к вам попали? - спросила Рита, заметившая, что Черницкий сидит с отчаянно-страдальческим лицом, весь уже серый от скуки.
- Так я и говорю - приказывали поставлять арестованных. Работать-то надо. Разрушенное хозяйство восстанавливать. Приходили наряды - дать столько-то врагов народа. Не дашь сколь положено - сам вместо них поедешь. Вот я брал списки населения, смотрел, кого за что можно взять, а сам плакал.
"Самое обидное будет, если бумаги окажутся поддельными", - думал Черницкий, с отвращением отстраняясь от Анохина. Из пасти краеведа, оснащённой зубами разной фактуры - золотыми, железными и полусгнившими натуральными тянуло подвальным смрадом.
- ... стоял выбор - кого взять, моего двоюродного брата или доктора, который меня в детстве лечил? И того жалко, и этого... А тут дело врачей завертелось, пришлось доктора. Он, небось, еврей был, фамилия - Ставиский. У него на обыске эти бумаги и обнаружились. В чемоданчике на чердаке, он сказал - записки предка. В областной энкавэдэшный архив я их не повез - кто стал бы это читать на нерусском языке... Я уже тогда начал историю собирать.
Мой коллега, подумал Черницкий с усмешкой, собиратель истории по чужим чердакам, владельцы которых отправлялись прямиком к истокам истории - в небытие.
- И что же с доктором? - спросила Рита. - Расстреляли его?
- Нет. Скоро товарищ Сталин скончался, а Лаврентий всех политических распустил. И доктор наш вернулся, правда, помер как-то быстро, говорили, тэбэцэ подцепил в лагере.
Анохинская настойка вызвала не опьянение, а некое оцепенение. В этом состоянии Черницкий молча перелистал бумаги, проверил водяные знаки, качество чернил, отметил про себя девяносто процентов вероятности подлинности, и подписал доверенность, заранее припечатанную штампом местного сельсовета.
- Поедемте отсюда скорее, - сказала Рита, - меня от этого краеведа с холодной головой и горячим сердцем тошнит.
Черницкий засмеялся Ритиному остроумию. И стал ей рассказывать о "краеведе" из Прибалтики, продавшем институту, в котором работал Черницкий, целый архив - больше тысячи папок с грифами "ХВ".
- Что такое - ХВ?
- Хранить вечно. Такой гриф в НКВД ставили на делах политических преступников. Дедуля был в свое время страшнейшим чекистским монстром. Уже НКВД закрыли, уже Союз развалился, а он все хранил свидетельства собственных злодейств... вот такие есть на свете историки, Рита!
Они влезли в автобус, уже основательно набитый, и до самого Ритиного городка ехали стоя, тесно прижатые друг к другу ватными пальто деревенских старух и телогрейками трактористов.
- Зато солнышко вышло! - сказала Рита. - Хоть какой-то плюс!
- Ничего, - отозвался Черницкий, - мне часто приходится ездить в битком набитом метро...
- Смотрите, белки! - воскликнула Рита.
По освещенным солнцем елям тут и там скакали белки - темные зимой, скорее коричневые, чем традиционно рыжие.
- Сколько их, - пробормотал Черницкий.
Солнце и белки обещали стать позитивными знаками, если бы не предательское головокружение. Черницкий плохо переносил езду стоя, а запах бензина - еще того хуже. Из автобуса он вышел, пошатываясь, иссиня-бледный. Черницкому было еще хуже от того, что Рита сразу заметила его недомогание, позорное для мужчины.
- Идемте сюда. Сядьте. Надо вот так.
Рита набрала полные горсти снега и приложила ко лбу и вискам Черницкого. Дурнота схлынула почти сразу, и страдалец открыл глаза.
Он сидел на скамейке в маленьком городском парке. Соединившиеся заснеженными кронами деревья создавали подобия сводов и арок. Солнце почти не проникало под эти своды. Спокойный белый свет падал на лица Черницкого и Риты.
- Как неприятно, - пробормотал Черницкий, - вам опять приходится со мной возиться, Рита, бедняжка.
- Ничего страшного, - сказала Рита, - меня тоже часто укачивает в таких скотовозках.
Она вытерла Черницкому лоб своим платком, и он вдруг подумал, что прикосновение ее рук, ее осторожная ласка - приятны. Отраженный от снега свет показывает истинный возраст Риты - никакие не тридцать, а двадцать четыре, максимум двадцать шесть. Если бы Черницкий встретил Галину в юности, и будь Галина его ровесницей, у них сейчас имелась бы дочь Ритиного возраста. Нежная заботливая дочь.
Чёрт побери! Что за дурные мысли напали на него в этом городишке?
- Рита, а я смогу сегодня же уехать в Москву?
- Если только с пересадками, - сказала Рита. - Придется сначала на автобусе, потом на электричке, а там еще на метро. Зачем вам этот геморрой? В пять утра идет междугородний автобус. Прямо до дома вас довезет.
Черницкий усмехнулся Ритиному грубому юмору, о, нет, его дочь была бы деликатнее, но согласился остаться еще на ночь. Опять же, хитрая девушка хочет больше получить за сдачу жилья...

Обед был вкусным и сытным, и Черницкого стало клонить в сон, едва он прилег на кровать в "своей" комнатке.
"Полежу часок, а потом займусь польскими бумагами, нечего время даром терять", - думал он. Дом был тих. Рита убежала, сказав, что у нее есть дела на работе, и опять надо забрать племянника из садика. В окно было видно, как снегири скачут по яблоне, поднимая сверкающие облачка снежной пыли. Один из них, чиркнув крылом, обнажил забытое на дереве яблоко - коричневое, сморщенное, как лицо старухи. У мамы совсем не такое лицо, она до сих пор красавица, мгновенно заспорил сам с собою Черницкий. Тотчас взял телефон и позвонил матери. Все в порядке, сообщила мама, ходили с папой гулять в наш любимый скверик, порадовались солнышку, вспомнили все есенинские стихи о зиме. Скоро ли вернешься, сынок? Я приготовлю твои любимые пирожки с сыром и курицей...
Голос матери сгустил состояние покоя, и Черницкий, едва закончив беседу, уснул. Он уж и забыл, когда доводилось ему поспать после обеда. Немедленно пришли сны - темные сосны с коричневыми белками, яркое солнце и снег на неведомом мосту через никогда не виденную Кириллом в реальности реку... По перилам моста прыгали снегири, а на другом берегу играла девочка из детства, Вика. Она поманила Кирилла рукой, и он проснулся, весь в холодном поту и ознобе. Река Стикс, через которую переходят все умершие, привиделась мне. Я всю жизнь бродил по ее берегу, беседуя через мутные воды с тенями великих людей. Неужели пришло время перейти на другой берег?
Черницкий встал с кровати. В комнатке было темно, как в пещере. Он зажег свет и открыл мобильник, чтобы посмотреть время. Кошмар! Коротенький сон снился ему два с половиной часа.
"Что-то дурное происходит со мной в этой странной командировке. Господи, скорей бы домой, скорей бы в привычную среду, чтобы ушли все эти знаки, предчувствия, ненормальные мысли..."
Он рассеянно взял книгу Соловьева, которую утром наугад вытянул из шкафа. На форзаце была дарственная надпись, выведенная перьевой ручкой, черными чернилами, каллиграфическим почерком:
"Дорогому другу Андрею Ясыреву от Бориса Черницкого в память о годах учебы в Московском Государственном университете".
Вот и снова я связал разорванные нити времени, с улыбкой подумал Черницкий. Конечно, я мог не вытянуть с полки эту книгу, и никогда не узнать, что мой дедушка учился и дружил с Ритиным прадедом, я бы ни за что сам не вспомнил, что дедушка привозил меня в этот дом, когда мне было пять или шесть лет. Просто меня всегда любила муза Клио. Она услужливо подавала мне нужные манускрипты, письма, книги, она показывала невидимым пальцем на конкретные строчки этих книг... Пусть Влад, Рита и иже с ними не верят, но только прикосновение к тайнам времени, подобным этой записи в старой книге, дают ощущение счастья. Во всяком случае, мне.

Черницкий помахал в окно автобуса Рите, чья фигурка казалась призрачной на фоне черной ночи и белого снега. Вот и все, девушка похожая на мою несуществующую дочь, мы прощаемся, скорее всего, навсегда. Почему навсегда, тотчас осек себя Черницкий. Я закончу книгу и приглашу Риту на презентацию. Познакомлю ее с родителями, это будет вполне пристойно, ведь она - правнучка историка, и наши предки дружили. Черницкий потрогал кейс с польскими бумагами, к которым вчера добавилась подаренная Ритой книга Соловьева. Надо бы положить его на полку, но рядом с Черницким прочно уселась толстая дама в кроликовой шубе, перекрывшая доступ к полке. Бог с ним, подумал Черницкий, пусть стоит под ногами, до дома всего три часа...
Автобус ехал почти бесшумно, плавно покачивая тела и мысли своих пассажиров. Странно, такая рань, а спать не хочется, думал Черницкий, жаль, что водитель погасил свет в салоне, можно было бы употребить время с пользой - прочесть часть дневника Ставиского. Интересно, как прожил свою жизнь этот пленный польский офицер в России. Были ли в его жизни значительные события после окончания войны восемьсот двенадцатого года? Или просто - женился на русской, вырастил детей и умер?
Чушь говорил неграмотный щенок Влад, история - не ложная ценность, и моя жизнь не прожита бесполезно... Вот опять, мысленно крикнул себе Черницкий, опять ты пережевываешь это оскорбление, опять пытаешься оправдать свое существование. Ты не обязан подстраиваться под философию бестолкового generation next, нового племени обывателей. Ты не должен думать о себе в прошедшем времени. У тебя впереди множество открытий, встреч, городов и стран, тебе тысячи раз предстоит пережить ощущение счастья...
Черницкий пытался заглушить мыслями дурноту и боль, которая возникла в правой части лба, едва автобус сделал первый поворот. Не помогало - боль усиливалась и затекала уже в затылок, в правый глаз, даже в шею.
"А ведь я еду не стоя. И в автобусе не душно. Никогда раньше так не было!"
Было, было, в тринадцать лет я перенес арахноидит, который навсегда сделал слабыми сосуды мозга, мне знакома эта подавляющая боль. Но откуда она взялась сейчас?
"Все очень просто. Возраст. Умственное перенапряжение. Нервный срыв. И то, что сейчас со мной происходит - инсульт. Сосуд в мозгу лопнет, наступит паралич, и я буду сидеть до самой Москвы, немой и недвижимый. На автостанции водитель и служащие обнаружат мое состояние, будут звонить в "Скорую", в милицию..."
Ему было страшно и вместе с тем просто. Как будто уже видел эту будущую возню вокруг своего тела со стороны, с другого берега Стикса.
"Родители. Они не перенесут, бедные. И как жаль, что я не успел помириться с Галиной..."
- Мужчина, вам плохо? - встрепенулась от его стона толстая дама в кроликовой шубе. - Дать вам таблетку анаприлина?
- Будьте так любезны, - согласился Черницкий.
Он был уверен, что лекарство не поможет, собственная способность реагировать на внешний мир, разговаривать и двигаться удивили его. Дама неделикатно запихнула таблетку прямо ему в рот. Противный вкус подтвердил Черницкому, что он жив пока, а затем боль перетекла в сон и растворилась в нем.
- Папаша, как ваши дела? - услышал Черницкий мужской голос, и, открыв глаза, увидел над собой молодого водителя автобуса. Толстая дама в кроликах тоже нависала сверху. Автобус стоял, и в его раскрытую дверь врывались морозный воздух и объявления диспетчеров.
- Приехали. Москва. Вы идти сможете или скорую вызвать?
- Смогу, - ответил Черницкий, чувствуя, что голова абсолютно не болит, - спасибо вам большое.
Он вышел наружу, увидел еще темное небо, огни множества автобусных фар, очередь в вокзальный туалет. В переправе на другой берег Стикса мне пока отказано, с усмешкой подумал он. Наверное, я не до конца выполнил свою миссию на этой стороне.
Черницкий достал телефон и отправил СМС Рите, как она просила: "Добрался благополучно. Еще раз благодарю за помощь и заботу!". Матери звонить было рано, а Галина, наверняка, уже идет к метро. Черницкий решительно нажал ее имя. Короткие гудки, занято, а может, она занесла его в "черный список"? Он попробовал еще, бесполезно, убрал телефон и пошел вниз по улице, к своему дому. Телефон запрыгал в кармане. Черницкий поспешно вытащил его, уронил в снег, отряхивая, слушал голос Галины:
- ... звоню, а у тебя занято... Свиридов сказал, что ты в командировке где-то в Подмосковье... когда ты вернешься... мне кажется, я зря обидела тебя...
Черницкий отвечал ей, чувствуя, что невольно улыбается. Как хорошо соединились детали: надпись в книге Соловьева, Ритин японский халатик, коричневые белки, анаприлин и звонок Галины - из таких мелочей и складывается история.

Медынь Калужской области

"Наша улица” №146 (1) январь 2012