Юрий Кувалдин "Цветы" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ЦВЕТЫ

рассказ

Жена вошла в большую комнату с горшками фиалок в обеих руках. При слове «фиалки» представляются фиолетовые цветы, но самих фиалок здесь не было, были лопушистые листья, собранные в сферу, как гладко подстриженные округло купы деревьев.
В пятиэтажке на Азовской улице, у станции метро "Каховская", узкие подоконники. Да, собственно, подоконников вообще нет. Так, планочка в четыре сантиметра.
Жена была черноволоса, с несколькими тонкими седыми нитями, которые характерны для пожилых грузных, даже тяжеловесных женщин. Она и была смугла, с абсолютно черными глазами, когда радужная оболочка скрывала зрачки, и поэтому зрачком казалась вся эта радужная оболочка, и от этого было страшновато видеть её взгляд, да еще из-под тяжёлых, восточных, верхних век, которые хотелось поднять. И взгляд её был волооким, каким-то тягучим, расплывчатым, или задумчивым.
- Да да да цветы да иначе да не бывает да только с цветами да такими да в глиняных горшках да, - сказала она протяжно и ласково, даже как-то ватно, при этом всё время повторяя своё любимое "да".
На ней была синяя кофточка из легкой ткани в крупный белый горошек.
Размножала она фиалки довольно-таки простым способом. Отрезала листики и ставила их ножками через отверстие в картонке в стеклянные баночки из-под  майонеза. Буквально через несколько дней можно было видеть, как волоконца корней выходят из кончика ножки листика в воде, быстро развиваются, превращаясь в белый корневой пучок, наподобие корней репчатого лука. Потом из этих баночек фиалки пересаживались в глиняные горшочки, коих накопилось бесчисленное количество, чему и бесконечно радовалась жена, видя труда своего творческого плоды.
На застеклённом балконе стояли трёхкилограммовые полиэтиленовые мешочки с землей, и батарея новых глиняных горшков.
- Ты еще, золотце, рассадила цветы, я вижу новые появились, - пробасил круглолицый с густыми седыми усами Чагинских, муж, надевая черную жилетку под пиджак.
На «их» у них была фамилия - Чагинских. Вы чьих? Мы - Чагинских!
Эти русские фамилии представляют собой особый тип, выдающий свое происхождение от формы родительного (и предложного) падежа множественного числа прилагательных: Белых, Черных, Крученых, Кудреватых, Долгих, Рыжих. По строгим нормам литературного языка такие фамилии не склоняются: лекции Черных, роман Седых, творчество Крученых и тому подобное. В непринужденном же нашем рассказе фамилия мужа как-то сама собой склоняется по принципу фамилий, оканчивающихся на «кий».
Чагинских и дома всегда ходил, как в школе, где преподавал химию, в костюме-тройке.
Ходил всё время в тройке с тех пор, как просидел в уборной два часа, стесняясь выйти, потому что в это время наведалась соседка, а он был в одних трусах, и пока жена два часа болтала с соседкой на кухне, откуда просматривалась дверь уборной, эти два часа проклинал в уединении всё на свете.
Жена поставила новые фиалки на самодельный стеллаж, совершенно забитый до отказа этими цветами. Кое на каких всё же виднелись мелкие белые, лиловые, синие цветочки. Стеллаж этот шаткий делали сами. Надо сказать, что зарплата у Чагинского была маленькая, а пенсия по болезни у жены - ещё меньше. Поэтому, практически, всё в квартире старались делать своими руками. Сколотили стеллаж из тонких досочек, подобранных у контейнера для хлама во дворе, куда выносили всё ненужное жильцы. Один край стеллажа привязали веревками к трубе отопления, другой край - за вбитые гвоздики, к косяку двери в соседнюю комнату.
Жена приложила пальцы ко лбу, прикрыла глаза, как бы задумавшись.
- Ты знаешь, я что-то неважно сегодня себя чувствую, давление, наверное, прыгает, надо измерить, хотела пошить немножко, но потом решила переставить сюда из той комнаты со столика эти цветы, - сказала жена и добавила: - Потом повозилась на кухне и сделала блинчики с творогом и зеленым луком.
- Тоже что-то голова как-то побаливает, но не очень, - сказал Чагинских. - Так уж человек устроен, что реагирует на каждое изменение погоды. Да ладно, умылся и полегчало. Я сейчас поем, и сбегаю в магазин за спиртным.
На стенах в розовых обоях с широкими вертикальными синими полосками в четыре ряда висели картины отца жены, серенькие и по смыслу, и по колориту. Такой соцреалистический шаблон с некоторой импрессионистической размытостью, но всё в серых тонах. И форматы все домашние. Даже не на холстах, а на фанерках. И рамки самодельные из тонких реек, как во дворце пионеров. И заметны были шляпки гвоздиков в этих рейках.
Жена сама училась в художественном училище. Сколько таких было учившихся, из которых ничего дельного не получилось. Занимали чьи-то места. Я раньше так думал. На самом деле мест чужих никто не занимает. Всем места хватит. Просто картины требуют всей жизни, без отвлечения на другие вещи, полная самоотдача и поиск своего пути, своего стиля, своих мыслей. И без вознаграждения.
Лет до тридцати жена ходила в березовую рощу с этюдником, писала березы, осины и кусты орешника. Они у неё выходили такие же серые и соцреалистические, как и у папы. Получше у неё получались рисунки на ватмане. Она с усердием срисовывала горшки и чашки, с оттенками, с тенями. На том и кончилось её творчество. Ибо тут подоспел брак с Чагинским, который очаровал её своим басовитым голосом, игрой на гитаре, и тем, что он был строг в воспитании учеников в школе, где и жена работала учителем рисования до выхода на пенсию по инвалидности. Диабет прогрессировал.
После брака, практически, сразу, потому что у них отношения длились уже год, она родила сына. К нему они стали относиться как ко взрослому еще тогда, когда он учился в пятом классе. Дело в том, что именно тогда сын стал победителем математической олимпиады. Они стали его даже каким-то образом стесняться, мол, он «рубит» математику, как профессор, а они, гуманитарии, ничего в ней не смыслят. Хотя и преподавал Чагинских химию, но относил себя всем строем души к гуманитариям.
Уже в  то время они начали понимать, что живут в параллельных реальностях. С шестого класса сын стал свободно переходить к математическому анализу. Институт он окончил без видимого напряжения, и с ходу защитил кандидатскую диссертацию. Но нашел в математике какую-то сферу, которую у нас не приветствовали, и считали пустой тратой времени, тупиковым направлением. Сын был упрям, и продолжал заниматься тупиком.
В конце концов, он решил уехать в Америку. Но сделать это было не так-то легко. Несколько лет "родные стены государства" чинили ему всевозможные препятствия. И всё же ему это сделать удалось. И с благословления родителей, сын уехал работать в гостеприимную Америку. И вот настало время, когда его уже неоднократно приглашают в Москву на симпозиумы по нелинейности пространства.
Взяв в руки гитару, Чагинских, поскрипев зубами, он всё время странно скрипел зубами, привычка такая у него была, очень низко, и, как всегда, не в ноту запел романс «Тёмно-зеленый изумруд» - вещь саму по себе очень сложную, трудную для исполнения, а тут получалось какая-то гудящая аэродинамическая труба.

Нет, ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый,
Ни наглой белизной сверкающий алмаз
Не подошли бы так к лучистости суровой
Холодных ваших глаз,
Как этот тонко ограненный,
Хранящий тайну черных руд,
Ничьим огнем не опаленный,
Ни в что на свете не влюбленный
Темно-зеленый изумруд.

Но самому Чагинскому, оглушенному своим поистине громовым басом, казалось, что он затмевает самого Федора Шаляпина, под чью пластинку Чагинских постоянно правил свой голос.
И ходил он необычно, с какими-то припрыгиваниями, при этом носки ступней располагались настолько врозь, что, казалось, они находятся в первой балетной позиции: пятки вместе, носки врозь, ступни соприкасаются пятками и развернуты носками наружу, образуя на полу прямую линию. Конечно, это только так казалось со стороны.
В школе он работал давно, и продолжал работать после пенсии. Он шел пешком до "Каховской", ехал по этой укороченной ветке до "Каширской", пересаживался на Замоскворецкую линию и доезжал до "Автозаводской", где и располагалась его школа.
Несмотря на угнетенное состояние от пения Чагинских, гости, воспитанные и музыкальные, аплодировали солисту. А что прикажете делать в гостях, когда хозяин вас достает пением? Ведь пение значительно приятнее бесконечной болтовни. Бывает ведь, соберется компания у какого-нибудь разговорчивого хозяина, и потом эту компанию к этому хозяину никогда больше не заманишь, потому что тот, наливая себе через каждые десять минут пятьдесят грамм водки, говорил без остановки три часа подряд, не давая вставить даже ни единого слова кому-нибудь из собравшихся, демонстрируя совершенно точное существование болезни под названием логорея. Недержание слов.
Проведя сверху вниз по струнам гитары большим пальцем правой руки, Чагинских уже готовился взять первую голосовую ноту, пусть и приблизительно, как раздался ужасающий грохот, а Чагинскому по голове сильно ударило чем-то очень тяжелым.
Все вскочили из-за стола.
Рухнул стеллаж с цветами, а один горшок попал прямо по голове Чагинских, и еще слегка ранив некоторых из присутствующих, которые сидели, как и Чагинских, спиной к цветочной стене, и все горшки, как один, раскололись вдребезги обо всё, встретившееся на пути, а сам шаткий стеллаж лег на стол, посшибав с него бутылки, вилки и тарелки с закусками. Чагинских лежал без движений, в черепках, земле и листьях с белыми пучками корней. Он открыл глаза только тогда, когда муж сестры, врач офтальмолог, а по-простому - глазник, энергично приподнял его под локти и принялся встряхивать, как бутылку шампанского на пьедестале победителей автомобильных гонок формулы 1, чтобы было побольше пены, до тех пор, пока не появились признаки жизни, после чего уложил его на диван.
Гости как-то все притихли, и потихоньку начали расходиться.
- В другой раз!
- Через недельку!
Голова у Чагинского болела всю ночь, но к утру перестала.
Он рассказал жене то ли свой сон, то ли представление своё о сне:
- Мысль рождается через образ, возникающий спонтанно и, главным образом, во сне, но тут же исчезающий, как только ты открываешь глаза. Помнишь только стены, железную лестницу, висящий на одном крюке балкон. Стена стоит высокая, и всё с неё падает в какую-то бездну, которая оказывается дорогой. И ты уже едешь в автобусе, и даже не едешь, а рулишь автобусом, как в детстве, бегая вокруг клумбы на даче с крышкой от бака, как будто у тебя в руках руль того самого автобуса в котором ты едешь в бездне по дороге, ведущей к очень высокой стене, на которой болтается со скрипом и скрежетом металла под сильным ветром балкон, на котором ты стоишь. Причем, кругом ночь, тьма, но ты сам себя отчетливо видишь в ярком свете осветительной пушки. Так в детстве я видел над Красной площадью высвеченные прикреплённые на дирижабле в круге профили Ленина и Сталина.
Чагинских замолчал, а жена сказала:
- У меня тоже много таких нелогичных сюжетов во сне. Можно было бы их как-то нарисовать. Жаль, что я бросила живопись...
- Да не стоит об этом думать, - вздохнул Чагинских.
- Я понимаю, но...
Чагинских промолчал.
В школу он пошел в несколько развинченном, но все-таки рабочем состоянии. В костюме-тройке. С портфелем. В фетровой черной шляпе с широкой шелковой лентой по ободку.
Прохаживаясь вдоль доски, поскрипывая зубами, над чем ученики 9-го класса тихо посмеиваются, в своем черном костюме тройке, Чагинских говорит:
- На прошлом уроке мы познакомились с основной характеристикой подгрупп кислорода и азота. Мы видели, что теоретические знания могут позволить предсказать свойства вещества, как физические, так и химические. Сегодня я хочу познакомить вас с удивительным веществом, которое, на мой взгляд, имеет необыкновенные свойства. Девизом сегодняшнего урока я предлагаю взять известные высказывания Л. К. Полинга и О.М. Нефедова: «Я думаю, что химики – это те, кто на самом деле понимает мир. Этот огромный мир – удел химиков» (Л. К. Полинг). Подумайте, ребята, преувеличили ли значение химии эти ученые или они абсолютно правы? Сегодня на уроке мы будем пользоваться не только привычными для вас карточками-подсказками, но и опорным конспектом (он включает технологическую карту и вопросы к уроку) – все это вы видите на столах...
Школьники оживились, зашелестели конспектами, а Чагинских продолжил:
- Вещество, о котором пойдет речь, имеет древнюю историю. Вас взволновало то, что вы сейчас увидели, как густой дым наполнил колбу и начал выливаться на стол? А представьте, как были взволнованы алхимики, когда имели дело с этим веществом! Посредине ливийской пустыни стоял храм, посвященный богу Амону Ра. В древности арабские алхимики получали из оазиса Амон, находившегося около храма, бесцветные кристаллы. Они звали вещество «нушадир», его растирали в ступках, нагревали – и всякий раз получался едкий газ. Сначала его именовали аммониак, а потом сократили название до «аммиак». В средние века этот газ называли почему-то «щелочной воздух», а его раствор и поныне называется «нашатырный спирт». Давайте, ребята, проведем небольшое исследование и решим, откуда у этого газа столь необычные свойства и названия. Формула аммиака - NH3, т.е. это водородное соединение азота.
Но тут Чагинских вдруг, отвлекаясь от темы, начинает рассказывать ученикам о Леонардо да Винчи.
- Мадонна с младенцем на руках - вечная и неисчерпаемая тема. Взгляните! С таинственных холстов, хранящихся в Эрмитаже, на нас смотрят прекрасные и загадочные лики мадонн Леонардо. На одной из них («Мадонна с цветком») молодая мать, сама почти девочка, которая еще недавно играла в куклы, с наивной радостью и увлечением весело играет со своим младенцем. Другая Задумчивая и даже печаль («Мадонна Лита»). В ее взгляде, полном материнской любви и нежности, уже угадываются предчувствия будущей судьбы сына, материнская боль за ожидающие его страдания и сознание своего бессилия избавить его от них. Мы считаем, что они красавицы. А Леонардо любовался не внешним обликом, а духом и утверждал: «Не всегда хорошо то, что красиво». И еще: «Хороший художник должен уметь писать две главные вещи: человека и представление его души». Но дано ли нам понять внутреннее значение этих картин? - скрипнув очень громко зубами, как будто он перегрызал кость, спросил у класса Чагинских, риторически спросил, не ожидая ответа, потому что пошел сам дальше. - Вершиной его мадонн стала Сикстинская. Необыкновенная чистота юной матери с детским и в то же время самоотверженным взглядом, не по-детски прозорливый взгляд младенца, уже постигшего сокровенный смысл жизни в смерти, удивительная одухотворенность обоих - все это делает «Сикстинскую мадонну» одним из величайших созданий европейской живописи.
И Чагинских зарывался, поскрипывая зубами, как волчонок, между необъятными обнаженными грудями своей жены, утопал в бездонном чернокудром розовом лоне с головой, сам преображаясь в сексуальный цветок.
Чагинских почти заснул, когда почувствовал, что жена подходит к кровати. Они всю совместную жизнь спали вместе. Когда начинаешь анализировать это словосочетание «спали вместе», то на ум приходят разные мысли, главная из которых для десятилетий совместной жизни - «инерция», спали в самом прямом, без излишеств, смысле. Ложились и, закрыв глаза, засыпали, до утра, иногда вставая в туалет, но именно спали, как спят люди в одиночестве, ложатся и спят, с закрытыми глазами, иногда видя занимательные сны.
Чагинских приоткрыл глаза, увидел белую ночную рубашку жены, и, если бы на его глаза падал свет, то было бы заметно, что в них загорелись огоньки. По нитке дойдешь и до клубочка.
Когда глаза привыкают к темноте, то начинаешь видеть даже то, что при свете дня не замечаешь. Чагинских подтянул и согнул ноги, как это обычно делал, когда жена ложилась к стенке. Странное дело, всегда, когда вот так в рубашке жена приходила, Чагинских сразу же видел её голой. Ночная рубашка рядом говорила о том необходимом, что происходило между зарегистрированными в районом загсе 50 лет назад мужем и женой. Зарегистрированный секс. Не странным ли кажется, что для совершения акта любви требуется штамп в паспорте?! Они его давным-давно поставили, и теперь обнимались каждую ночь, иногда и днём. И им это бесконечное сближение не надоедало. Вот это самое поразительное!
Чагинских привычно, но в то же время и осторожно, с некоторым волнением положил руку на низ подола рубашки и, лаская через ткань мягкое тело, завернул подол до самого подбородка, обнажив необъятные груди, которые раскатились по бокам, как два мешка с сахарным песком. Именно вкус сахара каждый раз ощущал Чагинских, когда, сжав в ладонях одну грудь, целовал крепкий сосок, облизывая его языком, как варенье, отчего жена эротично вздрагивала.
И всегда это было новым, он как бы не верил, что перед ним лежит голая большая женщина, к которой он притрагивается первый раз в жизни. Всегда, и это очень странно, как впервые!
Затем он нетерпеливо, но в то же время не очень быстро, перевел руку на влекущие холмы ягодиц и бережно запустил пальцы, возбужденные, как и его всегда цветущий фаллос, к её изумительным и непостижимым волосатым недрам. При этом всегда как бы неожиданном, как бы сверх дозволенного, как бы совершенно невероятном с точки зрения приличия движении рук мужа полные и нежные ляжки жены плавно и широко раздвинулись, пропуская желанно осторожные пальцы мужа во влажное скользкое горячее лоно.
Жена погладила прохладной ладонью живот мужа, опустила руку ниже и обхватила возбужденный цветок пальцами и крепко сжала.
Прежде жена никогда этого не делала.
Чагинских ощутил ещё больший прилив желания.
Но дальнейшее было для Чагинского сущим откровением.
Жена отбросила одеяло, приподнялась, как бы рассматривая величественный фиолетовый цветок, затем склонила к нему лицо, и осторожно обхватила твердую, налитую силой сферу губами, шире открыла рот и пропустила нежно и сладостно почти весь цветок до самого маленького гортанного язычка...
- Стой! - закричал в это время поручик Пирогов, дернув шедшего с ним молодого человека во фраке и плаще.- Видел?
- Видел, чудная, совершенно Перуджинова Бианка.
- Да ты о ком говоришь?
- Об ней, о той, что с темными волосами. И какие глаза! боже, какие глаза! Все положение, и контура, и оклад лица - чудеса!
В субботу снова, по заведенному распорядку, как на репертуарный концерт, собрались гости. Чагинских не мог без них. Он каждую неделю всех обзванивал и собирал на свои домашние концерты.
Каким-то новым взглядом обвел Чагинских комнату и гостей, поднялся, прошелся осторожной походкой туда-сюда по квартире, и вдруг почувствовал, что в душе его произошла какая-то необъяснимая перемена.
Выпили с нескрываемым удовольствием, и как-то само собой, тихо и мирно, сгладилось. Пошли сначала сдержанно, тихо, а потом оживленнее и громче разговоры на отвлечённые, как это обычно бывает, темы. Выпили после небольшого перерыва еще. Потом, практически, тут же повторили. Кто-то наигранно весело, с явным пережимом крикнул:
- За талант хозяина!
Его дружно поддержали, зазвенели бутылки и рюмки, застучали вилки по тарелкам.
Чагинских, погладив свои седые усы, и заметно волнуясь, предложил тост за жену. И она воскликнула, веселея:
- За цветы! - и прибавила обычное, как бы скороговоркой, просто так, для себя, но чтобы слышали все: - Да да да цветы да иначе да не бывает да только с цветами да такими да в глиняных горшках да...
- Да, да, да за цветы! - каким-то другим, как будто бы и не его, мягким и проникновенным голосом поддержал муж, поглаживая голову.
Все как-то по-особенному прислушались к его новому голосу.
А Чагинских взял гитару. Сосредоточился. Все уже готовы были снисходительно принять зубовный скрежет, но его не последовало. Он задумчиво и грустно этим другим голосом с точностью до ноты запел романс «Темно-зеленый изумруд».

Мне не под силу боль мучительных страданий;
Пускай разлукою ослабят их года, -
Чтоб в ярком золоте моих воспоминаний
Сверкали б вы всегда,
Как этот тонко ограненный,
Хранящий тайну черных руд,
Ничьим огнем не опаленный,
Ни в что на свете не влюбленный
Темно-зеленый изумруд.

Ещё некоторое время в полнейшей тишине жалобно звенела гитарная струна, когда умолк Чагинских.
Никто из гостей, как ни пытался, не мог узнать в нём прежнего навязчивого самодеятельного, дующего в одну дуду любителя пения. Пред ними выступал настоящий артист, исполнитель великих русских романсов.

слушать романс тёмно-зелёный изумруд в исполнении валерия агафонова 

"Наша улица” №148 (3) март 2012