Владимир Пенчуков "Себе дороже" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную страницу

Владимир Пенчуков о себе: «Я родился 9 мая 1948 года в селе Любимовка  Кореневского района Курской области имеет место быть. Раннее детство, до школы, прошло в Ленинграде. Учился в селе Коренево. После восьмого класса поехал в город Рига и поступил  в ПТУ - 5 полиграфистов. С 1967 по 1969 гг. служил в рядах Советской армии на Дальнем Востоке под боком у воинствующих хунвейбинов. А потом: и пошло, и поехало... Работал и печатником в типографии, и токарем-револьверщиком, и связистом-верхолазом, и монтажником-высотником, и металлургом на Крайнем Севере, и кинооператором на телевидении, и лаборантом на кафедре психологии в харьковском университете, и грузчиком на продовольственной базе, работал с газовиками на Ямбурге, работал в управлении культуры научным сотрудником. В журнале "Лидер 21 столетия" был на должности пишущего редактора. Зарабатывал деньги в коммерческих структурах, но не очень долго - вовремя соскочил с этой скользкой дорожки. Последнее место работы - старший научный редактор Книги Памяти Украины. Моя первая книга - роман "Подранок". Вышла в издательстве "Родной голос" в 1996 году. За эту книгу в 1997 году я был принят в Национальный Союз писателей Украины, и в 1998 году - в Союз писателей России. В дополненном и переработанном виде роман вышел в 2011 году в журнале "Вологодская литература". После романа "Подранок" вышли еще три книги. Публиковался в журналах Украины, России, Германии, США».

Владимир Пенчуков

СЕБЕ ДОРОЖЕ

рассказ

Лекция по научному коммунизму для Анатолия Таранова студента-дипломника закончилась, едва начавшись: его вызвали на бюро комсомола. «С чего бы это?» - думал он, шагая по длинному коридору института.
В коридоре пусто. Все студенты на лекциях. Анатолий идёт - слышит каждый свой шаг. Предчувствие чего-то недоброго вызверилось бульдожьей мордой и мешает радоваться жизнью. Анатолий брезгливо поморщился: «Он, что, думает - я буду молчать?.. Не выйдет».
События двухмесячной давности вспыхнули чёткой и яркой картиной.
Конец марта. Днём ярко светило и уже пригревало весеннее солнце. К вечеру чуть похолодало. Сгустились сумерки. Ещё час-другой, и горожане отправятся на покой. «Похоже, что в самый раз будет. Или ещё добавить? -  Анатолий подумал секунду-другую и, решив - кашу маслом не испортишь, добавил ещё пакетик валерьянки в кастрюльку с уже сваренной вермишелью. - Надолго запомнишь, как на чужое зариться». Тщательно перемешал гремучую смесь, упаковал кастрюльку в целлофановый пакет, электроплитку - под кровать, усмехнулся, и - за порог.
То, что преподаватели института для своих научных статей частенько заимствовали свежие мысли у дипломников - не новость в практике высшего образования. Подворовывали легко, будто так и надо. И студенты мирились, помалкивали - принимали как должное. Да и зачем плевать против ветра - себе дороже будет. Но что бы так, как это произошло с Анатолием и его куратором… Такого хамства ещё не было ни в одном вузе города. Лишь название темы и несколько слов в тексте удосужился поменять обнаглевший сынок партийного функционера. «Козёл!» - про себя выругался Анатолий, когда тот сказал ему, что для защиты диплома такая работа не годится и, если хочешь достойно закончить вуз, надо срочным образом подыскать себе новую тему. И добавил: «Дерзай. Ты умный парень. Справишься. Если что, я помогу тебе».
Тогда Анатолий ещё не знал, что задумал иуда-наставник, а когда, наконец, дошло до него, было уже поздно - поезд ушёл. Ушёл… и громко тутукнул кандидатской диссертацией сынка партийного деятеля. И обидно, и досадно, и противно, но уже ничего не поделать. Зато теперь Анатолий точно знает, что он сделает, как это надо сделать и каков будет эффект от содеянного им. Знает, и радуется задуманному. Всё чётко по плану: ничего спонтанного, ничего такого, что помешало бы довести дело до конца. Анатолий знал, что лестничные марши в подъезде старинного трёхэтажного дома в центре города как нельзя лучше подходят для осуществления справедливого возмездия: старые, деревянные со щелями в два-три, а местами и в пять миллиметров; знал, что и его педагог, и все остальные жильцы дома после просмотра программы «Прожектор перестройки» и фильма под занавес спят сном праведников - интеллигенция строго следит за здоровым образом жизни. Анатолий знал и то, что в подвале их дома и в подвалах соседних домов водится много бездомных котов и кошек. Знал и о том, что кошачьему племени по вкусу придется его стряпня.
И уже потом, когда дело было сделано - каждая щель на лестничном марше плотно набита вермишелью с валерьянкой, когда мелом на дверях вывел «Получи, фашист, гранату», Анатолий удивился своему усердию и понял, что его старания не пропали даром. И пяти минут не прошло как обитатели подвалов и подворотен всласть полакомившись, подняли такой бедлам, что мало никому не показалось: взбесившиеся твари, как угорелые, с диким, выворачивающим душу наизнанку мяуканьем, носились по всему дому от первого  до последнего этажа. Через десять минут в доме засветились окна, захлопали двери - перепуганные жильцы повыскакивали из своих квартир. Кошмар, да и только. Но что они могли поделать с обезумевшей сворой дворовых тварей. Даже домашние, обласканные тёплым и сытым бытом котики и кошечки, любимцы хозяев, почуяв вожделенное лакомство, выскочили вслед за своими хозяевами на лестничную площадку и, отведав чудодейственной вермишельки, присоединили свои голоса к тотальной и неукротимой какофонии.
Обошлось. Анатолий знал, даже был уверен, что преподаватель не захочет огласки. Себе дороже выйдет. На его вопрос «Ты это сделал?  Можешь не отпираться: я узнал твой почерк по надписи на моей двери», Анатолий поднял брови, - что, на воре шапка горит? - и откровенно усмехнулся. И добавил: «Впрочем, можешь в милицию заявить или в ректорат пожаловаться. И объясни им, чтоб всем всё было ясно, за что тебе (уже на ты) оказана такая честь».

За длинным столом - члены бюро. В полном составе. Сидят  плечо к плечу. Анатолий всех их знает. Хорошо знает, как облупленных… как нормальных, обычных студентов. С ними можно и позубоскалить, и  по кружке пива выпить. Можно зайти к любому в общежитии и стрельнуть сигаретку, можно попросить кусок хлеба или щепотку соли - никто не откажет.
- Вызывали? - спросил. И, вспомнив повесть Юрия Полякова «ЧП районного масштаба», подумал: «… интересно, помнит этот стол, скольких комсомолок трахнули на его полированной поверхности?».
- Вызывали, - кивнул обязательно присутствующий на всех заседаниях комсомольцев дежурный член партбюро. - Проходи, садись.
На этот раз председатель парткома Пискунов, собственной персоной удостоил такой чести своих младших братьев. Строгий, тёмно-синий костюм в мелкую полоску, белая рубашка и чёрный галстук… Словно ворон среди разнопёрой стаи канареек и волнистых попугайчиков-комсомольцев, одетых в цветные свитеры, кофточки, пёстрые ветровочки.
В аудитории тишина. Даже скрежет трамвая с улицы можно уловить.
- Вызывали, - повторил вождь институтских коммунистов, и уставился в Анатолия усталыми и воспалёнными от бессонной ночи глазами. - Присаживайся.
Почётный гость комсомольцев указал на стул, стоявший в центре комнаты, как раз напротив стола  заседателей. Лобное место… Сядь на него - и захочешь, так не спрячешься.
Анатолий подошёл… Сел.
Напротив, за столом - двенадцать пар комсомольских и одна пара коммунистических глаз. И все, как дула автоматов, нацелены на него. «И всё-таки, что бы это значило»? - ломал голову Анатолий, но решил не торопить события, подождать, послушать, что те скажут.
И за столом не торопятся. За столом держат паузу. Молчат. Никто не спешит открывать рот. Комсомольцы ждут, что скажет их идейный наставник. А тот, чувствуя, что ситуация под его контролем, не спешит - тоже ломает голову: как ему быть, и каким боком всё это выйдет.
Анатолий поёрзал на плахе.
Партийный начальник скривил рот в усмешке - студент занервничал - и уже откровенно, так, чтоб до конца обозначить свою значимость, вперил свой взгляд в глаза Анатолия.
«А вот это, дядя, ты зря» - усмехнулся Анатолий, и не отвёл своего взгляда. Глаза в глаза… кто кого… Мало?.. Сейчас добавлю. Встал, развернул стул, сел на него верхом, и всё так же: свои глаза - в глаза партийного босса.
Проводилось бы первенство мира  по переглядкам - стоять Анатолию на верхней ступеньке пьедестала. Мог любого переглядеть. Запросто. Как-то схлестнулся с деканом… и тот не выдержал - опустил глаза. Не устоял и Пискунов - потупил взор.
Отвернувшись от наглого студента, он посмотрел направо, потом налево - на своих верноподданных последышей, услужливо предоставивших ему почётное место в центре, и, постучав по столу ногтями пальцев правой руки, остановил свой взгляд на комсомольском вожаке.
- Приступай, Игорёк.
Игорёк… Игорь Кривулин. Студент-третьекурсник. Хороший, симпатичный, румяный парень. Ещё вчера упрашивал Анатолия дать согласие войти в бюро комсомола и занять его место: «Ты уже дипломник, ленинский стипендиат. Ты можешь болт на них забить (слово «болт» в его устах прозвучало как-то неестественно, будто вовсе и не он сказал это слово), а я… Мне уже вот где, - он провёл ребром ладони по горлу, - вся эта комсомольская говорильня…Студент напьётся-подерётся или студентку с иностранцем застукают - меня сразу же на ковёр тащат. Чуть что не так - пистон вставляют. Учиться некогда. А тут курсовую писать… За прошлый семестр - два хвоста. Выручи, друг. Я похлопочу за тебя. А потом, с первой же стипухи поляну накрою. Гульнём по полной программе. Я обещаю». Анатолий сказал «нет», и разговор закончился.
Анатолий ещё раз глазами измерил длину стола, за которым сидели члены бюро комсомола. «И впрямь, траходром. И двум парам не тесно будет». Усмехнулся, и тут же убрал улыбку с лица: «Может,  тот шустряк придумал что-то такое, что мне и в самом деле та кошачья «свадьба» боком выйдет. С него станется. Не сам, так папашка надоумил. В обкоме ушлый народец».
Комсомольский вожак стоит и что-то вещает. Анатолий прислушался. Игорь, запинаясь на каждом слове, говорит о чести и совести комсомольца, верного ленинца и достойной смене Коммунистической партии Советского Союза, о целях и задачах первичной комсомольской организации института и всего комсомола в целом, о подвигах комсомольцев на фронтах Великой Отечественной войны. «Они, что тут, театр одного зрителя устроили?» - с раздражением подумал Анатолий, попутно отметив, что все эти слова уже слышал. И не раз.
- Выше голову, Игорёк! - усмехнулся Анатолий. - Ты молодец. Смелее. На тебя партия и правительство смотрят.
Сказал, и успокоился. Встал, развернул стул, сел, вальяжно откинулся на спинку и закинул ногу за ногу. И ещё раз…
- Смелее! Верной дорогой идёшь, товарищ.
И опять: в аудитории - тишина. Партийный босс перевернул страницу блокнота, будто в поисках нужной записи, и не найдя таковую, перевернул ещё один лист. Потом ещё, ещё и ещё…
- Ну ты… Таранов… ладно тебе. Ты не очень-то тут, - спохватился Игорь Кривулин… и тут же замялся и замолчал… Выдохся. И сел. Сел, и глаза опустил.
… послушный, добрый парень… всем хочет казаться хорошим.
И, будто чертёнок из коробочки выскочил.
- Да как ты смеешь тут так сидеть перед нами! - с места выкрикнула казначей Юлечка, худенькая, остроносенькая третьекурсница с жиденькими волосиками на маленькой головке. Она вскочила, стукнула крохотным кулачком по лакированной столешнице. - Учишься тут бесплатно, повышенную стипендию получаешь, живёшь с нами под одной крышей, и… - Она набрала полные лёгкие воздуха, будто собралась прыгнуть с высокого берега…
«Что, и ты - о чести и совести?.. да побойся Бога, ты, чума худосочная». Анатолий посмотрел на неё, усмехнулся … и не умолчал.
- Ну-ну, золотце, говори… или штатовские джинсики так стянули твою худенькую попку, что думать мешают?
В прошлом семестре Юлечка вся в слезах и убитая горем носилась по коридорам института: кто-то подлый и не сознательный украл у неё сумочку с комсомольскими взносами. Пожалели несчастную: живёт на одну стипендию, из дома не помогают. Прониклись… скинулись - заплатили ещё раз. ЧП разрешилось благополучно. Для Юлечки. Отделалась устным выговором… а через месяц пришла на занятия в новых джинсах «Леви Страус». «Молодец, сучка, одним махом весь комсомол в лапти обула» - похвалил её тогда Анатолий, и ни разу не намекнул, что догадывается, за какие шиши она прибарахлилась.
- Ты нам зубы тут не заговаривай, - нахмурила Юля бровки-ниточки. - Если б я знала, что учусь в одном институте с сыном коммуниста-перевёртыша…
«Ах, вот оно что…» - тошнота подкатила к горлу… но уже через минуту для Анатолия всё встало на свои места: «Ясно. И к бабке не надо ходить. Чтоб напрямую - кишка тонка, так с другого бока решили укусить. Ловко придумали».

Зимняя сессия позади. По всем предметам - сплошные пятёрки. Ничего иного от Анатолия Таранова никто и не ожидал: учился - как гармонист-виртуоз на деревенской свадьбе «Барыню» играл. Лихо, с удовольствием… и с присвистом.
Два часа на электричке, и - родное село. Можно и отдохнуть - отложить гармошку в сторону и пропустить стаканчик-другой за счастливую жизнь молодожёнов. Вот только радости, как это было раньше, на этот раз почему-то - ни на грош. Что-то тревожное гудело в отчем доме. И уж если плохое, то обязательно сбудется.
Отец пришел поздно… мрачный… в глазах усталость и пустота, как после долгого запоя. Не раздеваясь, подсел к столу. Мать с упрёком глянула на него, вздохнула… и ничего не сказала: в доме не принято высказывать упрёки и недовольство в присутствии сына.
- На каникулы? - буркнул отец. - Ну-ну…
Анатолий удивился и самому вопросу, и тому тону, каким он  был задан, но промолчал. Выпили по стопке за встречу, поужинали, встали из-за стола, и -во двор. Отец всегда выходит на крыльцо покурить. И сын, когда приезжал на каникулы - по его стопам. Всегда отцу, председателю сельского совета и сыну, студенту отличнику было о чём поговорить.
Вышли, закурили… помолчали немного. Сын первым заговорить не посмел: понимал - отца что-то тревожит. И не ошибся.
- Осточертело мне всё это, - нарушил молчание отец. - Прямо, хоть в петлю…
Анатолий закашлялся - поперхнулся дымом.
- Ты, что это, бать?
Отец затянулся в последний раз и отщелкнул окурок. Светлячок ( на дворе темно - новолуние) описав дугу, упал в снег возле собачьей конуры. Собаки уже давно нет, сдохла от старости, но будка всё стоит и стоит.
Отец ничего не ответил… достал пачку и снова закурил.
- Бать, да что с тобой? - вновь спросил Анатолий.
- Что ты всё «батя», да «батя». Хоть бы раз «папой» назвал. - И сильно затянулся сигаретой.
Огонёк высветил виноватое лицо первого коммуниста на селе. Анатолий ещё больше встревожился.
- Бать, ты тут не темни. Говори, что с тобой?
- Да то самое… Насточертело мне жить не по-людски. Всю сволочную работу райком сваливает на меня. Хотят чистенькими и добренькими быть, мать их за ногу, а меня … За цепного пса при себе держат. - Отец снова помолчал немного. - Вот и опять… Хотят, чтоб я заявил в прокуратуру на твоего крёстного.
- На дядьку Сашку? - удивился Алексей.
- На кого ж ещё. Другого крёстного у тебя нет.
- Ни фига себе! И что ж такого он отчебучил? Вроде, хороший мужик… всегда трезвый…
- Вот и плохо, что всегда трезвый.
-…  дурного слова от него никто никогда не слышал. Да и колхоз его всегда в передовиках.
Отец громко высморкался, тыльной стороной ладони вытер нос.
- Он давно у них поперёк горла. Ещё с позапрошлого года лютуют, когда дал отлуп шабашникам-«западенцам» - райком на них настаивал… наш «первый», как оказалось, родом из тех краёв, - и отдал строительство коровника нашинским студентам из стройотряда. Да ты сам тогда, я помню, с ними неплохо подзаработал. Молодцы, быстро и в два раза дешевле построили. Вот какое дело. Неуправляемый твой крёстный, ершистый - всё по-своему норовит. Предупреждал его, и не раз: допрыгаешься… да он ни в какую. Его б давно уже - в бараний рог, и - под зад коленом, а вот не за что было ухватиться: делал всё по закону и всё на пользу колхоза. А тут…
- А тут что?
- Набил морду своему парторгу. Оно, вроде, и по делом тому, уж я то знаю что говорю. И сам бы вмазал ему пару раз, да как-то не по-партийному… руки распускать. Не положено. В общем, хватит с меня. Сыт по горло. Итак, дорога в рай заказана. Он там, - отец ткнул пальцем в небо, - всё видит, всё знает. Знали б односельчане хотя бы половину моих грехов, уже б давно хату спалили. Вот и теперь… с твоим дядькой Сашкой… Они - фас!.. а я - ни в какую. В райкоме зубами клацают, рычат… слюнями брызжут, грозят строгача влепить, а то и вовсе с работы, да и из партии шугануть. Грозятся  в конюхи меня определить.
Анатолий усмехнулся.
- Так в нашем-то селе, вроде, ни одной лошадёнки нет.  Я уже и не помню, какие они есть. Только и видел, что на картинке да в кино. Всё трактора да машины.
- А ты думаешь, они знают об этом? Они там, у себя в райкомовских кабинетах вообще ни уха, ни рыла чем мы тут живём. Как-то поговорил с одним скороспелым, молодым да ранним, так тот вообще, ни куу-ку, ни ку-ка-реку, думает, что булки на деревьях растут.
Анатолий не поверил отцу - так уж «булки на деревьях растут», но спросил.
- Боишься, что выгонят из партии? - И тут же: - Будешь писать донос на дядьку Сашку? Я, кстати, ему импортную инерционную катушку для спиннинга привёз.
Будто в пустоту упала катушка для спиннинга.
- Не успеют. - Твёрдо, как отрубил, заверил отец. - Вот…
И, вынув из бокового кармана пиджака вчетверо сложенный лист бумаги, протянул сыну.
- Что это? - В темноте Анатолий не разобрал, что показывает ему отец.
- Моё заявление.
- В прокуратуру? - испугался сын.
- Нет, в райком партии… о выходе из КПСС. Уже три дня ношу в кармане.  Ждал, когда ты приедешь. Тут вот какое дело - могут и на тебя вызвериться. Ты как, не боишься?
- А мне то что?.. Чего мне бояться?
- Ну, как же… Могут  в институт депешу послать… так, мол, и так, будьте бдительнее, у вас учится сын неблагонадёжного человека. Чего доброго, стипендии лишат. У них это не заржавеет.
- Ерунда, бать. Мы не при Сталине живём, сам же когда-то говорил. Причём тут я. Да и перестройка на дворе. Обойдётся. Там… - на этот раз сын ткнул пальцем в небо. - Тебе это зачтётся. Он там не фраер, понимает, что писать донос на своего кума не по-людски, и тем более не по-божески. Так что не боись, бать, прорвёмся. Бог не выдаст, свинья не съест. И дядьке Сашке подлянку не подсунешь.
- Ну, вот и ладно, - облегченно вздохнул отец. - Может, пить брошу. А то язва, мать её за ногу, совсем, паскуда, озверела. Другой раз так скрутит, что хоть криком кричи, хоть в дулю сворачивайся. Ладно, хватит, пошли в дом, а то что-то я замерзать начал.
Анатолий знал причину страданий отца: работа на посту председателя сельсовета вынуждает пьянствовать - на партийных шабашах в районе все чиновники пьют, и если кто-то воротит нос, то это не порядок. Таким быстро рога обламывают… чтоб не бодался., чтоб не умничал, чтоб не выделялся, чтоб трезвым умом не оценивал пьяный бред сотоварищей по партии. Надо пить.

- …я бы тут же забрала документы в учебной части и ушла.
- Ещё не поздно, золотко. - Анатолий подавил брезгливость от сложившейся ситуации и окатил казначея Юлю насмешливым взглядом. - Но я бы не советовал. Подумай сначала.
Юля растерялась - не знала что сказать. Но не смолчала.
- Это почему же?
- Да всё потому… джинсовенькая ты моя. Ходят слухи…
Юля сжалась в комочек.
- … что скоро войдут в моду кожаные штаны. Тоже не дёшево будут стоить. Так что, подумай, детка. Не спеши уходить. Комсомол ещё пригодится тебе. Хоть и копеечные взносы, но на круг не хилые бабки выходят. На штаны хватит. А на зарплату мамы уборщицы и пенсию папы-чернобыльца, сама понимаешь, сильно не разгуляешься.
И ехидненько улыбнулся казначею институтской комсомольской организации.
Анатолий и Юля поняли друг друга. Она попыталась, но не смогла отвести свой взгляд от Таранова: смотрела, будто кролик на удава. «Он, что, всё знает»? Ещё тогда, весной, увидев Анатолия, беседовавшего с фарцовщиком, у которого отоварилась, она запаниковала, но тот ни взглядом, ни намёком… словно и впрямь, ни сном, ни духом. И успокоилась: «Ничего не знает».
Юля сделала усилие - отвела глаза. Но не надолго. И снова глянула на Анатолия. Тот, не сменив позы, смотрит на неё и ухмыляется. Юля - губы в комочек… и опустилась на стул.
- Кто без греха, пусть кинет в меня камень, - тихо вымолвил Анатолий, и убрал улыбку с лица.
Пискунов занервничал: ситуация стала уходить из-под его контроля. И не только сейчас, здесь, на бюро комсомола. Непрун уже с вечера вцепился в него хваткой бультерьера. Всё шло как по маслу: что ни прикуп, то туз или марьяж. Набрал кучу вистов… Даже забыл думать  о предупреждении врача и о своей стенокардии. Забыл и о вчерашних приступах щемящей боли в груди. Обо всём забыл. Да и зачем думать о плохом, если всё так хорошо складывается: такого фарта он не припоминает. И вдруг… на «восьмерной» без двух сыграл. И пошло-поехало: на «мизере» три взятки огрёб - подловили сволочи. На «распасах» так залетел, что дальше некуда. «Гора» до Эвереста выросла. До копейки проигрался. К утру уже две зарплаты в долг записали. А тут ещё, как обухом по голове - телефонограмма из обкома партии: «У вас учится сын врага народа. Примите меры и доложите». И больше ни слова. Хоть бы намекнули, как быть, что делать, какие меры принять… Так нет - сам отдувайся. А как самому?.. - Тревога и страх охватили сознание Пискунова и мешали думать о том, как выйти из этого положения. Паскуднее ситуации  не придумать. На дворе восьмидесятые годы, все взахлёб орут о демократии, ускорении и гласности, а тут, надо же - экскурс в тридцать седьмой год устроили. Это понимали и молодые комсомольцы, это понимал и партийный руководитель института: сын за отца не в ответе. «Ну, написал заявление о выходе из партии… Делов то… Случись такое год назад, ещё можно было бы что-нибудь придумать, а сейчас… Они там что, в обкоме, радио не слушают, телевизор не смотрят?.. А мне тут… Уж хоть бы землетрясение какое или пожар в институте, чтоб поскорее свернуть это дурацкое сборище. А так… - Уже и страх, и паника: как оно там повернётся? -  Оставить всё как есть?.. Скажут, проглядел, притупил бдительность. Выгнать?.. Тоже могут пальцем указать - перестраховщик, выгнал лучшего студента. - Пискунов потянул носом: не пахнет ли гарью? Нет, не пахнет. А жаль. - Ещё неизвестно, куда эта перестройка выведет: может, погалдят-погалдят, да и успокоятся. А может, скоро и сами партбилеты повыбрасывают. Ломай теперь тут голову. Хоть бы какой циркуляр … Никакой бумажки… Только звонок … А что мне тот звонок… Хорошо им: живут - горя не знают, позванивают да на ковёр вызывают, а я тут должен… - Пискунов прислушался к боли в груди… Нет, кажется всё в порядке - отпустила жаба. А жаль. Приложил ладонь ко лбу…Лоб горячий. Глянул направо, глянул налево… На лицах комсомольцев - грусть и тоска. И пустота. У каждого. - Плевать им,  что кто-то из партии вышел. А всё из-за того засранца. Сидит себе у папочки за пазухой, и горя не знает. Думает, что всё шито-крыто. Хорошо, гадёныш, устроился: и рыбку съел, и на… сел, - подумал он о сынке обкомовского работника. Да и эти губошлёпы… Согнали сюда, как баранов в загон, огласили повестку дня, те приняли к сведению… сидят теперь, ждут… ждут не дождутся - скорей бы всё кончилось… Никакой инициативы. Думают, как бы какой-нибудь девке под юбку залезть. - И вдруг… Даже забыл, что ещё недавно его тревожила щемящая боль в груди. И о ночном проигрыше в преферанс забыл. - И нахрена мне всё это!.. Что я, крайний?.. И я бы не прочь поиметь какую-нибудь молодку… Да хотя бы вот эту, казначея Юлечку… А что, вдруг не откажет… Интересно, на что намекал Таранов?.. Комсомол ей пригодится… джинсы какие-то… - И, счастливая догадка: - Уж, не на те ли взносы она их купила? Ну-ка, ну-ка… Надо разобраться. - Партийный босс украдкой и с вожделением посмотрел на Юлю, уже угадывая на своих ладонях гладкую, нежную, юную плоть. Тепло от ладоней побежало по кровеносным сосудам… согрело организм… отогнало страх и тревогу… и уже подкралось к паху. Пискунов плотно сжал колени - как бы кто не заметил его возбуждения, но унять необузданную фантазию не смог. Даже не попытался. - Припру - не отвертится. Будет ласковой - в аспирантуру протолкну. Вот так-то. Лишь бы эта перестройка поскорее захлебнулась… - Пискунов встряхнул головой - попытался отогнать мысли о звонке из обкома партии, и о нынешнем заседании бюро комсомола… - Да, гори они синим пламенем их проблемы. Пусть ломают голову кто повыше сидит, у кого мягкие, широкие кресла под задницей. В гробу, в белых тапочках я их видел. Зажрались, падлы, а мне тут… Нет, всё же надо было не на работу, а к врачу... Пусть сами как хотят… Они там и зарплату ого-го какую имеют,  бесплатно на юга каждый год катаются… Совсем оборзели. Один даже с мальчиками трахается, и ничего, все знают и помалкивают, будто так и надо. - Пискунов попытался вспомнить фамилию обкомовского функционера-педераста… И не вспомнил. Никак не мог вспомнить. Всё время помнил, даже брезгливо кривился, когда думал о нём, а тут…И снова - боль в груди. И перестал вспоминать. - Сидят в своих кабинетах, в носу ковыряются, а я тут должен за них… А вот чёрта им лысого!..».
Мысли Пискунова сбивались, путались, наскакивали одна на другую. В свои пятьдесят лет он так до конца и не разобрался, кто он: верный ленинец или умный мужик, вовремя сориентировавшийся. Не прислонишься к партии - далеко не продвинешься. И будь ты хоть семь пядей во лбу, а без «иконы» ты - ноль. Ноль без палочки. И прислонился… и пошло, пошло… Аспирантура, и - кандидатская диссертация… Докторантура, и - докторская… И вот уже профессор, главный коммунист огромного института. Если «прямая» выведет, то можно и в обкоме партии обосноваться. А это уже не фунт изюма.  Это - номенклатура. Это уже пожизненно. Лишь бы только Горбачёв… Остановить бы его, пока дров не наломал. И куда в Кремле смотрели? - возмутился Пискунов. - Да ладно, может, ещё всё и обойдётся. - И успокоил себя. - Обойдётся, должно обойтись. Столько лет стоять у руля и вот так вот, за здорово живёшь?.. Не выйдет. Подавитесь, господа демократы. - Окончательно успокоился партийный руководитель института. И облегчённо вздохнул… и с благодарностью вспомнил, с чего началась его карьера. Вспомнил и улыбнулся. И даже боль в груди отодвинул - забыл про неё. Мог ли о таком мечтать он, сын малограмотного пастуха в глухой деревне?..
… и ещё: доклад на сорок пять минут закончился одобрительными кивками присутствующих коммунистов. Одобрили даже те, кто украдкой мусолил глазами «Литературку» и кунял на собрании. Пискунов спокойно реагировал и на чтение газет, и на дремоту коммунистов. И это в порядке вещей: не слушают, ну и не надо. Ломать традиции он не собирался. Да и зачем с первых шагов партийной карьеры врагов наживать. Себе дороже. И он не слушал выступлений в прениях. В тот час он сосредоточенно обдумывал письмо к матери -  пытался найти веские аргументы своей неявки на похороны отца. Партсобрание, даже отчётно-выборное, и такое важное для него… для матери - не оправдание. Глупая, забитая … что с неё взять. Тут надо что-то посущественнее придумать: тяжёлую болезнь, командировку или телеграмма запоздала…  - И, глядя пустыми глазами в зал, принял Соломоново решение. - Нет, про болезнь не надо писать… можно и накаркать. Себе дороже выйдет. Лучше - про командировку… Хотя, зачем письмо?.. Приеду на поминки, и всё объясню… Придумаю, что сказать.
Но ни на «девять» дней, ни на «сорок» не приехал - закрутился в партийных делах. Новая должность требовала полной отдачи, требовала много сил и времени. Никак нельзя было сплоховать. Даже забыл, что отец помер. И не вспомнил бы, если б тот сам не явился. Во сне. Из ночи в ночь приходил. И уже хоть спать не ложись - каждый раз одно и то же: страх, холодный пот… Рехнуться можно.
Пискунов поморщил лоб: «Чёрт!.. и угораздило меня на «восьмерной» без «двух» сыграть! Надо было сразу с туза заходить. Под вистующего - с тузующего… Любой сопляк это знает. Надо было… надо было… - На лбу выступила испарина. - Чего уж теперь после драки кулаками махать. Да и тот прощелыга, - опять ругнул он вновь испечённого кандидата наук. - Не работай его папаша секретарём в обркоме…и никаких бы проблем …».
Запоздалое чувство вины отбросило Пискунова к истокам его партийной карьеры.
… Жена подсказала: «Сходи в церковь - свечку поставь». И хихикнула. Пискунов вызверился: «Дура!.. Тоже, мне, придумала… пойду я к тем захребетникам». И с вечера так напился чёрного кофе, что до утра очей не сомкнул. Задремал на лекции, прямо на глазах у студентов… И отец - тут как тут… обиженно качает головой,  приговаривает: «Эх, Петюня, Петюня… За что ж ты со так мной?..» Два дня новоиспечённый председатель партбюро не появлялся в институте - не брился, не умывался. На третий - оделся в старьё, нацепил чёрные очки, чтоб никто не узнал, и, воровато озираясь, глухими закоулками - в церковь. Шляпу сними, антихрист! - прошипела праведная старушка. Куда деваться… шапку - долой. Может и перекреститься надо?.. Надо. Конечно, надо. И робко, неуклюже осенил себя крестным знаменем. Батюшка - умный человек, сразу всё понял. Бесплатно дал свечку и тихо проговорил молитву. На следующее утро Пискунов проснулся свежий и бодрый: отец не приснился. И стыд, и страх как рукой сняло. В момент. Лишь щемящая боль в груди обозначилась. Обозначилась, подержала немного… и отпустила. Вот и не верь теперь в Бога, - на минуту задумался  председатель партбюро, но тут же урезонил себя: «Чушь всё это, случайность, просто устал от предвыборных переживаний, вот и виделось во сне чёрт знает что». Но через неделю ещё раз, для верности, сходил в церковь и поставил свечку за упокой души отца своего, раба божьего Кондратия Пискунова. Уже смело шёл, не прятался: увидит кто, спросит - куда это вы? Ответ готов, - хороший атеист должен знать почём опиум для народа. Никто не увидел, никто не спросил. Ну и, слава Богу, - успокоился Пискунов, и с новым рвением принялся вершить  коммунистические дела.
Анатолий: глаза - в идейного наставника. «Что это с ним?.. Побледнел, весь в поту… Совесть заиграла? Вряд ли. Боится, что от кормушки отлучат, если не вздрючит меня?   - Таранов ломал голову над проблемой партийного начальника… и усмехнулся, и пожалел его. - Да, дядя, попал ты… Ишь, как тебя перекособочило. А, казалось, не глупый, телевизор смотришь, газеты читаешь: понимаешь - не те нынче времена. И чего из кожи лезть, в дураки себя записывать? Или, что, партия сказала, так и на ёжика сесть готов? Дурной ты, дядя, если жопу свою не жалеешь». Анатолий уже не сомневался, что ректорат руками партийных инквизиторов и комсомольских шавок самым решительным образом надумал выгнать его из института. Любой ценой. Даже если и мимо закона. Честь мундира им дороже. Никак нельзя, чтоб плагиат преподавателя вуза, нерадивого чада секретаря обкома стал достоянием всего института, а может и города. Нельзя, никак нельзя чтоб сынка влиятельного папаши выставили на посмешище. Нельзя, чтоб воровство обласканного сыночка стало притчей воязыцях.
Анатолий пытливо посмотрел на высокого гостя: «Интересно, тебе хоть объяснили истинную причину травли на ленинского стипендиата, или так - сделать и доложить?»
И уже - глаза в глаза: «Чтоб тебе такое сказать?.. Не уходить же и впрямь из института?..»
Пауза затянулась. Партийный босс о своём думает: «Как же быть?», а комсомольцы, не зная, что сказать и как вести себя, ждут, куда начнёт гнуть их старший брат.
- Ну-у.., - протянул высокий гость.
Ситуация выскользнула, как налим из рук, и сейчас, сказав своё многозначительное «ну», он прислушивался к нарастающей боли в груди и лихорадочно подбирал слова, чтоб грамотно и логично довести до слушателей свою мысль. А какую мысль?.. что сказать?.. Уже и ночной проигрыш в преферанс откатил на задний план. Уже забыл думать про спасительное землетрясение, и про пожар, которые могли бы сорвать это дурацкое собрание и избавить его от принятия какого бы то ни было решения и обязательного, хоть кровь из носа, доклада в обком партии. Прислушался к боли в груди… И она будто успокоилось, перестала тревожить. И уже о хорошем хочется думать.
Пискунов расслабился. «А эта самочка ничего. - И снова украдкой посмотрел на Юлю. - Думаю, проблем не будет. Вызову на партбюро, пусть её вздрючат как следует за те взносы, а я пожалею её, заступлюсь. Думаю, не устоит. Ляжет. - Пискунов представил, как это будет… И возбудился. И ещё раз сказал своё начальственное «ну», и, вытерев платком холодный пот со лба, в упор посмотрел на комсомольского вожака. Тот съёжился… но встал.
- Товарищи комсомольцы, это просто возмутительно, что среди нас…
Игорек долго и тщательно репетировал эти слова: знал - не отвертеться, хочешь-не хочешь, а обличительную речь надо будет сказать. И начал…
Анатолий: «Что, гнида, ждёшь, когда с ног собьют, чтоб потом ногами лежачего?.. Это ты можешь…». И махнул рукой.
- Кончай, Игорёк… Затыкай - нанюхались.
И встал.
- Студент Таранов! - Голос партийного вожака… - Вы тут не у себя в деревне с коровами да свиньями. Выбирайте слова. - И глянул на Анатолия… и тут же опустил глаза: вспомнил - уже попытался переглядеть его, и ничего не вышло. - Тут ставится вопрос о вашем пребывании в институте и в комсомоле, а вы паясничаете. Скромнее будьте.
«Можно подумать, от меня это зависит» - грустно усмехнулся Анатолий, но тут же взял себя в руки.
- И за что же, позвольте спросить?
- Сами знаете.
- Знаю. И вы знаете, что вся эта бадяга шита белыми нитками. Я, что, плохо учусь?.. - И с ухмылкой. - Или устроил в доме своего куратора кошачий вертеп?.. или украл чью-то дипломную работу и защитил диссертацию? А?..
- Не увиливайте, Таранов. У вас это не получится. Сейчас, конечно, не то время… к сожалению, я бы сказал. Под суд вас никто отдавать не будет за вопиющий поступок отца, но надо отдавать отчет и тому, что на вашем месте мог бы учиться и более достойный молодой человек. - И посмотрел на комсомольского вожака. - Верно, Игорёк?
Анатолий глянул на Игоря. Тот опустил глаза… и кивнул головой. Согласился.
«Наверное, и сам не верит в ту чушь, которую городит, - с досадой подумал Анатолий. - Но городит же… Верит, не верит, а слова говорит. Еще, чего доброго, договорится, что вопрос о моём исключении поставит на голосование, а эти сцикуны, Игорёк первый руку поднимет, и глазом не моргнут - проголосуют ЗА».
Анатолий собрался с духом, развернул стул и снова сел на него верхом. Все движения проделывал медленно, вдумчиво и уверенно. Он уже понял - терять ему нечего.
- Я так думаю, что вы, как главный коммунист института понимаете - дело вовсе не в моём отце. Тут, тьфу!.. и растереть нечего.- И подмигнул высокому гостю. - Может, всё дело в диссертации моего куратора? - И еще раз подмигнул. - И в вашей совести?.. и трусости перед обкомовскими дядями, а? Чего это вы так побледнели?.. с сердечком плоховато? Вам бы к врачу, а не на заседаниях париться - думать, как бы большим дядям в большом доме угодить.
«Это уже через край!» Парторг выпучил глаза, с силой грохнул кулаком по столу, вскочил на ноги, и…
Острая, кинжальная боль ударила в грудь… в спину…Ноги подкосились…
Все, кто сидел в президиуме, бросились к почетному гостю .
Парторг пустил глаза под лоб…  вымучил улыбку. Последнее, что с досадой пришло на ум: «Уж лучше бы пожар или землетрясение… Ну, да ладно, и так сойдёт. Всё ж не надо будет идти в обком на взбучку… докладывать о принятом решении. Пусть теперь сами… А то попривыкли чужими руками жар загребать».

Анатолий помог санитарам вынести носилки на улицу…
… закурил… проводил взглядом машину скорой помощи…
И подошёл к Игорьку, Игорю Кривулину.
- Ну, и что скажешь?
- Я? - насторожился Игорь. - Да что тут говорить… Так ему и надо.
- Да?.. - поднял брови Анатолий. - И за что ж ты так ему?
- Сам знаешь. - Игорь старался не смотреть в глаза Анатолию. - Хорошо, что обошлось. Повезло тебе.
- Мне? - Злая ухмылка обезобразила лицо Анатолия: «Прыткий какой… Такой и родную мать не пожалеет - продаст за копейку». - Не мне, а тебе, гнида, повезло. - И, не убирая ухмылку с лица, добавил. - Молодец, далеко пойдёшь.
- Ты о чём это? - Игорь сделал вид, что не понял Анатолия. - Что-то я не понимаю тебя.
- И не поймёшь. Это не для среднего ума.
Брезгливо скривился и оттолкнул Игорька. Оттолкнул, будто от нечестии избавился…
… сильно толкнул услужливого и на всё готового комсомольского вожака. Тот попятился… попятился…
… и упал…
… и не стал доказывать Анатолию, что он не прав, что он не верно истолковал сложившуюся ситуацию: понял - себе дороже будет.

Харьков, Украина

“Наша улица” №150 (5) май 2012