Владимир Пенчуков "Так надо" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Владимир Пенчуков о себе: «Я родился 9 мая 1948 года в селе Любимовка Кореневского района Курской области имеет место быть. Раннее детство, до школы, прошло в Ленинграде. Учился в селе Коренево. После восьмого класса поехал в город Рига и поступил  в ПТУ - 5 полиграфистов. С 1967 по 1969 гг. служил в рядах Советской армии на Дальнем Востоке под боком у воинствующих хунвейбинов. А потом: и пошло, и поехало... Работал и печатником в типографии, и токарем-револьверщиком, и связистом-верхолазом, и монтажником-высотником, и металлургом на Крайнем Севере, и кинооператором на телевидении, и лаборантом на кафедре психологии в харьковском университете, и грузчиком на продовольственной базе, работал с газовиками на Ямбурге, работал в управлении культуры научным сотрудником. В журнале "Лидер 21 столетия" был на должности пишущего редактора. Зарабатывал деньги в коммерческих структурах, но не очень долго - вовремя соскочил с этой скользкой дорожки. Последнее место работы - старший научный редактор Книги Памяти Украины. Моя первая книга - роман "Подранок". Вышла в издательстве "Родной голос" в 1996 году. За эту книгу в 1997 году я был принят в Национальный Союз писателей Украины, и в 1998 году - в Союз писателей России. В дополненном и переработанном виде роман вышел в 2011 году в журнале "Вологодская литература". После романа "Подранок" вышли еще три книги. Публиковался в журналах Украины, России, Германии, США».

вернуться
на главную страницу

Владимир Пенчуков

ТАК НАДО

рассказ

1

Полдень.
В городе - как у чертей на жаровне:  припекает так, что дальше некуда. И дышать нечем. Как будто тропики, получив от Создателя индульгенцию на свободу действий, сместились со своей параллели и пустились во все тяжкие.
Жара… Даже не верится, что такое пекло может быть в начале лета.
Телевизор - на полную громкость. Группа «Грынджолы» бездарно выкрикивает уже давно набившую оскомину агитку. За версту несёт плагиатом.  «Уж лучше б проблеяли про оранжевое небо и про оранжевого верблюда… И то б куда ни шло. Извращенцы, - вынесла свой вердикт женщина гренадерского сложения  и приглушила звук. - Они там что, убогонькие, досель не знают, что любая революция обречена потомками на проклятие?.. Спохватятся, да поздно будет». Корзун   взяла с полки журнал «Семья и школа». Открыла. Пробежала глазами по хорошо знакомым строчкам: столько лет прошло, двадцать, не меньше, а помнит, будто только вчера написала - слово в слово. Немного подумала… «Нет, не годится». Закурила. Взяла второй журнал… третий… «И это не то». И забыла, что сигарета во рту. Опомнилась, когда пепел заморского «Кемела» плотным цилиндриком упал на страницу журнала.
- Стервец! - вслух выругалась Корзун и  попутно вспомнила своего бывшего, из далёкого прошлого мужа. Настолько бывшего, что и… был ли он вообще в её жизни? Вспомнила, и тут же забыла о нём: зачем думать о том, что не достойно памяти?
И четвёртый  журнал не порадовал профессора Корзун, когда-то, в другом измерении - ещё в  доперестроечные времена, преподавателя научного коммунизма.
Не то, всё не то…
…а жить надо. И не как-нибудь - с копейки на копейку перебиваться, - а достойно, как привыкла жить до Беловежской смуты, заведуя кафедрой и регулярно получая уверенные гонорары за лекции на тему социалистической морали в научном обществе «Знание».
Клементина Юрьевна раздавила истлевший окурок, отодвинула пепельницу на середину стола…
Солнечный зайчик ударил по граням хрусталя и рассыпался весёлыми бликами по потолку профессорской квартиры.
… подумала… секунду-другую, не дольше, достала из пачки вторую сигарету. Такую же - ненадёжную. С недоверием посмотрела на неё, усмехнулась… сунула её обратно в пачку… И с глаз долой. Достала из дубового, ручной работы серванта коробку «Казбека». И ещё раз усмехнулась… одобрительно: «То, что надо». Чиркнула спичкой, поднесла огонёк к папиросе. Затянулась. Сильно затянулась - щедро обогатила лёгкие привычным, кисловатым дымом совдеповского табака. На пару секунд задержав вдох, по-мужски выпустила дым через ноздри. (Клементина Юрьевна всё делала уверенно, обстоятельно, будто иначе и быть не могло). Взяла с полки пятый журнал, открыла и… По лицу скользнула удовлетворённая улыбка: «Ну, вот, сразу бы так!.. Чуть подретушировать… Люське не надо и объяснять - не в первый раз: сама всё поймёт - поменять даты, вставить имя президента… Пусть ему… с меня не убудет. Можно и премьершу упомянуть… Эта сладкая парочка любит, когда их хвалят. Мне-то что - бумага всё вытерпит. Перекрасить: красный цвет изменить на оранжевый… Не проблема. Да и цвета-то почти одинаковые… Что в лоб, что по лбу: чего хотели те, того и эти добиваются. Хрен редьки не слаще. Перевести на украинский… Интересно, какая она без платья?.. что там у неё? - Подумав о газовой принцессе,  Клементина Юрьевна улыбнулась: понравилось то, что нарисовало её воображение. Отвела глаза от статьи и повернулась к телефону.
Активная деятельность профессора Корзун в предвыборном штабе оппозиционеров толстым слоем масла легла на уже начавший черстветь кусок  профессорского хлеба. Жить можно. Главное - правильно сориентироваться и вовремя стать на нужную сторону. Тут очень важно не ошибиться. Иначе - мимо жизни… и денег. А что касается  чистых рук… - Клементина Юрьевна посмотрела на свои ладони… и скоренько вытерла их о махровый халат. И ещё раз улыбнулась: ожидается хороший день - с минуты на минуту аспиранточка явится, молоденькая, свеженькая. - Клементина Юрьевна мельком глянула на массивные «командирские» часы на запястье правой руки и чуть прихмурила брови. - Пора б уже.
Подумав об аспирантке, Клементина Юрьевна не удержалась - спустила с цепи свою фантазию и, подойдя к двери, через глазок выглянула на лестничную площадку, - не стоит ли та?.. Нет, не стоит, не пришла ещё.

За окном, на солнцепёке - больше сорока по Цельсию. Жарко. 
В комнате на журнальном столике - чугунный, ажурного литья  подсвечник… В подсвечнике - парафиновая свеча. Свеча размякла и безвольно согнулась. Тихо согнулась… покорно, будто так и надо.
Душно…
Люся выключила компьютер - как раз тот завис, обречённо вздохнула и подняла глаза кверху. «Хоть бы ветерок или дождик какой, а то и с ума сойти не долго… Фу!..» И дунула в глубокий вырез на груди халата.
… легче не стало.
Жарко. Очень жарко. В самый раз сбросить с себя всё, и - в ванную… под живительный, прохладный душ.
Включила телевизор. На экране - группа неопрятных, безголосых парней -  претенденты на участие в финале песенного конкурса «Евровидение – 2005». Люся добавила звук. Давно знакомый речитатив саданул в духоту квартиры бездарным плагиатом: «… нас багато, нас не подолаты».
«Они что там, совсем того!.. - возмутилась разомлевшая от духоты и долгого сидения за компьютером  усталая женщина. - Или и впрямь, чем хуже, тем лучше?.. Да разве ж так можно!..»
… и нажала «стоп» на пульте дистанционного управления.
Экран потух.
… и взяла с полки книгу. Знакомую, давно прочитанную. Взяла просто так, даже сама не понимала - зачем. Открыла. Участь Вассы Железновой не добавила  оптимизма. «Хрен редьки не слаще» -  подумала она о мужьях. И о своём,  и о муже многострадальной Вассы. И захлопнула книгу. И ещё раз, но уже вслух…
- Да разве ж так можно!..
В комнату, в щель между плотными гардинами на окне, непрошенным гостем прокрался солнечный зайчик. Уселся на стол, скорчил рожицу, подмигнул и противно щёлкнул языком.
«Не только можно, а и нужно».
Люся подняла брови - не ожидала: «Это ещё что такое?» Но промолчала.
«А ты как думала!» - солнечный зайчик…
- Я!? - ещё больше удивилась Люся.
«Ты, ты… кто ж ещё. И запомни, - так надо. И если так надо, значит, иначе никак нельзя. Запомнила?»
- Ишь, ты… негодник!
Солнечный зайчик стукнул маленьким, щедро усыпанным самоцветами  копытцем по гладкой, полированной столешнице.
« Ну, долго я буду ждать?.. Давай, давай, снимай с себя... Всё снимай. - И своими бесовскими глазёнками показал на  Люсин халатик. - Ну!.. Живо!.. Кому сказал - так надо».
- Ещё чего не хватало! - насупила брови Люся. И без того жизнь – не сахар: и цены растут, как на дрожжах, и муж ни копейки в дом не приносит, и жара… А тут ещё и этот… - вот вам «здрасьте».
Люся открыла рот, чтоб приструнить  непрошенного гостя, но…
… пальцы торопливо засуетились по деревянным пуговичкам коротенького ситцевого халатика. И… глаза - по комнате….
Осмотрелась. На стене - в золочёной рамке фотография отца
Отец нахмурил брови. Ему не понравилось то, что он увидел. Но - ни слова.
Люся испуганно отвела глаза от портрета, потуже, так, что дальше некуда, запахнулась полами розовенького, в белый горошек халатика. И опять: глаза - на портрет… с мольбой и чувством вины, словно хотела покаяться за то, что едва не совершила  тяжкий, непростительный грех - готова была показать своё голое тело чужим глазам…
… и - в ванную.
Вошла. Щёлкнула задвижкой.
В квартире - никого. Только она, Люся Кулифеева. И ещё:  мужчина с волевым квадратным подбородком - портрет отца. Муж-неудачник сменил амплуа - ушёл из политики (нырнул не в ту чернильницу, и уже не отмыться), и теперь, как мальчишка, бегает по городу: всем и каждому настырно предлагает бесполезный «герболайф».
… только она, взрослая, но ещё далеко до бальзаковского возраста, худенькая, с голубыми глазками-бусинками блондиночка, но…
Дверь в ванную - на крючок.
Подёргала за ручку - надёжно ли?.. Да, всё в порядке: солнечному зайчику не достанется то, что скрывается под тоненьким ситчиком халатика.
… и уже никаких сомнений.
Сколько прошло с тех пор?.. уже и не вспомнить. Но живо, будто вчера случилось - память выхватила нахмуренные брови отца: тот застал её в обнимку с одноклассником. Второму ухажеру - вместе занимались в изостудии  городского Дворца пионеров, -  досталось уже по полной программе: отец не успокоился, лишь отодрав его за уши, ещё и подзатыльников надавал. А дочери… Каждое слово акцентировалось ритмичным движением массивного подбородка.
- У тех салапетов только одно на уме - как бы запустить свои грязные лапы тебе под юбку… И не только руку… - Сказал и скривился, будто ему в тарелку с супом подбросили дохлую крысу.  И, нахмурив брови, добавил: - Ещё раз застукаю - прибью. Обоих. - И повторил, чтоб уже никаких сомнений:  - Обоих.
Каждое слово отца - как ремнём по голой попе… и больно, и стыдно - люди кругом. Запомнилась, кислотой въелась и брезгливая гримаса отца-линчевателя. И Люся поверила - она не могла не поверить отцу: намерения, внимание и симпатии к ней мальчишек - сплошная мерзость. Так сказал отец, значит, так оно и есть: отец не может быть не прав.
Люся поверила отцу. Она не могла ему не верить. Отец не может желать ей плохого. И если сказал, что мальчишки - это плохо, значит, так оно и есть. Плохо. И уже не только поступки… свои…  но и помыслы, тоже свои, она контролировала возможной реакцией отца: отца-родителя, отца-наставника.
… и уже бесповоротно… и без оглядки. Для неё отец -  как мифологический бог, сошедший с Олимпа.
И не только для неё.
Люся давно заметила -  школьные подружки, приходя к ней  готовиться к урокам или просто так: поболтать, посплетничать,  зубки поточить, что  случалось гораздо чаще -  старались попасть ему на глаза, поздороваться, улыбнуться. И если  кумир соблаговолит обратить на ту или иную своё величественное внимание, они тут же стыдливо отводили взор. Робели: не хватало смелости смотреть в лицо посланцу богов.  Но глаза-пострелята… Глаза не обманывали -  с потрохами выдавали порочное кокетство юных блудниц. Чем-то он пленял её подружек?.. Люся об этом не задумывалась. И похихикивала втихомолку. Но  знала - так надо…
… да, так надо.
Разделась. Халатик бросила на кафельный пол. Крючок-вешалка уже который день ненужным хламом валяется в углу ванной комнаты - некому прибить-привинтить к стене. Мужу - недосуг. Да и руки у него не оттуда растут.
Открыла кран. Из лейки душа - ни капли воды: ни холодной, ни горячей. Что! - испугалась Люся, - и это так надо?
Босые ноги мягко прошлёпали по нагретому полуденной духотой линолеуму…
… села. Пружины старого дивана выдохнули приторный стон удовлетворения.
… откинулась на спинку. Проверила - надёжно ли укутана халатиком.… Попыталась спрятать шею и голые колени, но, увы… Подняла глаза: напротив, на стене - портрет отца-иезуита. Красивая форменная фуражка с высокой тульей и богатой кокардой, тёмно-синий китель с крылышками в петлицах (отец почему-то называл их «курицами»), погоны подполковника… Люсе нравилось, когда отец в советские праздники надевал парадную форму. Люсе всё нравилось в отце: и его походка, и голос…  и даже то, как он дышит.
Портрет уже не хмурит брови, портрет доволен тем, что предстало пред его очами.
Духота. Реальность расплылась, словно кусочки сала на горячей сковородке.
Портрет растянул рот в улыбке и одобрительно подмигнул. Или это показалось Люсе?.. В такую жару - не удивительно, в такую жару всё может быть.
Люся испугалась… заострила внимание…
Прислушалась. «Правильно, дружочек, нечего всякой нечестии, - отец скосил глаза на стол, куда  шаловливым бесёнком уселся солнечный зайчик,  - пялиться на тебя. Ишь, - скривились губы на портрете, -  как вылупил свои паскудные зенки!.. Недоносок».
Всегда и везде: в любой компании, в праздничной толчее, в горе, в бурном скопище народа Люсины глаза высматривали того, единственного,  который хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть, хоть самую малость был похож на отца. Уже не могла иначе. Ну, ни как. Её глазки сами, помимо её воли, рыскали по чужим, незнакомым лицам.
Искала…
… и не находила. Некого было и рядом поставить. Люся знала, и боялась того… и радовалась тому, что второго такого природа не сотворила. И уже не сотворит. Мир был пуст без него… для Люси. Эдипов комплекс щекотнул нервные окончания, расправил плечи и пустил глубокие корни…
… и уже не вырваться.
Люся отвела глаза от портрета - память выхватила очень добрую улыбку отца.
Люся - перед зеркалом: то одним боком повернётся, то другим… примеряет красивое розовое платье, сшитое специально к школьному выпускному балу. Отец смотрит на неё, улыбается. Хорошо, по-доброму улыбается.
- Хочешь кому-то понравиться?
Люся - на отца:  «Что это с ним?.. Не заболел ли?..»
…но промолчала.
- Ты уже взрослая. Скоро получишь аттестат зрелости. Хватит тебе всё с подружками да с подружками… Пора и о своём, о девичьем подумать… да и  вообще - о жизни …
А что значит «о девичьем» - не пояснил.
- Да, папа. Хорошо, папа, - согласилась она, но…
На выпускном вечере, получив из рук завуча школы документ о среднем образовании и немного пощебетав с подружками, Люся розовой бабочкой  выпорхнула за порог актового зала, где кружилась, грохотала, плясала школьная дискотека, и… домой…
Ещё и светло  на дворе…
… а Люся уже в дверь звонит.
- Ты!..  Так рано!.. - Отец распахнул глаза. - А как же зарю встречать?.. - Удивление сменилось откровенной досадой. - Напрасно, доченька. Напрасно… Такое раз в жизни бывает.
Мама… милая, добрая мама - стоит и молчит. Немой упрёк, брошенный в лицо сатрапу-мужу, ничего не подсказал обманутому, обворованному… и очень чистому созданию.
… и больше никто - ни слова, ни полслова об этом. Будто кто железное табу наложил.
«Так надо» - в то же  лето (Люся и отдохнуть, как следует, не успела) сказал отец, и послушная дочурка, словно выбросив  последний фантик от вкусной конфеты, забыла и думать  о живописи - будто и не переступала порог изостудии городского Дворца пионеров… и поступила в университет на факультет украинской филологии. Легко поступила, с первой же попытки. И никаких сомнений в правильности своего выбора.
Своего?..
Своего. Пусть так и будет. Ей так легче.

Мало халатика, ещё и покрывалом укуталась, чтоб уж точно, ни единого сантиметрика голого тела, даже пяточки не досталось чужой и порочной похоти. И опять, глаза - на портрет: ждёт, что тот скажет. Или промолчит?
Нет, сказал… Не мог не сказать: внутренний голос выдавил тезис из недалёкого прошлого.
«Нельзя, дружочек, не знать культуру и язык народа, того народа, с которым живёшь. Как-то нехорошо будет, некрасиво. Даже неприлично… глупо и стыдно. Ты должна знать украинский язык ничуть не хуже своего родного, русского. Учись, так надо.  Пригодится ».
И даже не задумался, согласна дочь с его мнением, или у неё есть свои планы на будущее… Сказал, да и всё тут. И…
… не в бровь, а в глаз… В яблочко. Легли спать в одной стране - огромной, мощной, непобедимой, а наутро проснулись - на тебе! - все братья по Великому Союзу, все народы и национальности как тараканы по щелям разбежались. Все вдруг иностранцами стали. И каждый считал себя умнее и лучше других… и подсчитывал: кому кто и сколько должен, и кто кого и чем кормил.
Отец не ошибся. Отец как в воду глядел.
Каждая фраза красивого, породистого, умного и заботливого узурпатора -  как дважды два, не подлежит сомнению. Всегда было и всегда будет - четыре. Ни больше, ни меньше. И при жизни так было, и сейчас, когда нет его - проглотила чёрная пропасть: таксист-лихач по дороге из Симферополя в Ялту на горном серпантине не справился с управлением, и… вечность распростерла свои объятия. Не стало отца, лётчика-испытателя, не стало и матери…  исчезли вслед за великой державой.
«Так надо», - сказал отец, и… Так вышло. Случилось: национальный, титульный язык вдруг стал востребованным, стал необходимым всем, кому не безразличны карьера и тёпленькое местечко  под оранжевым солнцем. «Так!..» - безудержно скандировала разнузданная, экзальтированная толпа на главной площади столицы, и Люся, зомбированая телеэкраном, чуть слышно добавляла: «…надо».
Люся не могла, не имела права не закончить сакраментальную фразу.
«Так надо», - сказал отец, и… как следствие,  для политиков знание добротного украинского языка оказалось в большой цене… как  зелёный доллар в обменном пункте.
Телефон…
Люся - за трубку, и… словно до гола разделась перед доктором.
«Так надо», - закончила свою тронную речь профессор Корзун и прервала связь…
… и не оставила выбора.
Пять минут на сборы и, выключив газ на плите - борщ так и остался недоваренным,  Люся…
На улицу….
… в жару, в пекло, к чертям на жаровню. Мечта о прохладном душе отступила под натиском двух коротких слов: «так надо».

Время - к полудню. Горячий воздух обжигает лицо, обжигает руки, обжигает ноги... обжигает лёгкие. Конец света! Пять минут... десять... двадцать минут под нещадным солнцем... «Да где же тот чёртов троллейбус?..» А того всё нет и нет. В центре города, на фасаде дома - огромный градусник. Люся посмотрела - сколько? - Сорок два по Цельсию. Много. Даже слишком. Пот выступил сквозь поры кожи и... Мокро везде: мокро на спине, мокро на груди, мокро на животе... Мокро даже между ног. «Господи! - опасаясь уловить в любом шорохе города повелевающее и не терпящее отлагательств «так надо»… и опасаясь не услышать этих слов, взмолилась Люся. - Да наступит когда-нибудь конец этому пеклу?..» - и чуть расставила ноги: пот ручейком побежал от груди к животу… и ниже -  к коленкам.
И уже хоть в прорубь, хоть прямо туда, на Северный полюс… Не страшно. Даже совсем не страшно. Наоборот - хорошо бы. Вспомнился прохладный погреб в деревне у дедушки с бабушкой, куда они тайком с подружкой Зойкой ныряли полакомиться вишнёвым вареньем. Вспомнила, грустно вздохнула, - хорошо было там, в погребе. И в деревне было хорошо - любая жара нипочём: бегом через огород, маленький лужок, и… студёная вода быстрой речушки вмиг освобождала от тяжкого, знойного ига.
В городе - не в деревне. В городе нет подружки Зойки. Нет и быстрой, студёной речушки-переплюевки. В городе  надо терпеть. Придётся, никуда не денешься. «Терпи», - сказал бы отец. Надо терпеть, ничего не попишешь.
В толпе на остановке - оживление. «Ну, слава тебе, Господи!.. Пришел, наконец ». Едва втиснувшись в разболтанный и разношенный, как старый ботинок, переполненный троллейбус, Люся с облегчением вздохнула и тихо обрадовалась, - всё, теперь уже не вытолкнут. Доеду. Она развернулась лицом к выходу и стала просить судьбу и удачу, чтоб на следующей остановке, возле «Зеркальной струи», вышло как можно больше народа. Обязательно - как можно больше. И чем больше, тем лучше. Посмотрела по сторонам и догадалась - все так думают. Все хотят быть единственными в этом чёртовом троллейбусе.
Дверь закрылась…  с надрывом и скрежетом…  и битком набитый троллейбус медленно пошёл по маршруту. Медленно-медленно, нехотя, будто из-под палки, он проворачивал свои горячие колёса, словно раздумывал: идти ему дальше или послать всех к чертям собачьим, а то и подальше,  и вернуться домой. В депо. Там,  на приколе, можно спрятаться в тени тополей и клёнов; там дежурный мойщик окатит его холодной водой из пожарного рукава…  и чистого, на всю ночь - тихую и прохладную - поставят отсыпаться после жаркого, изнурительного трудового дня.
«Ну, скорее же, ты!.. Давай-давай, быстрее », - подгоняет Люся водителя троллейбуса. Так надо... так надо... так надо, - стучат молоточки в подсознании. Стучат… гонят Люсю на улицу, чтобы помочь усталому водителю,  подтолкнуть его ленивый троллейбус. Стучат… гонят… А  водитель (ему и дела нет до какой-то озабоченной пассажирки) еле-еле давит усталой ногой на педаль скорости. Не спешит. Не торопится.  Ему тоже опостылели и жара - да когда же наступит конец этому чёртовому пеклу!.. и работа - за такие деньги не то, что работать - на работу выходить, и то не стоило бы… депутатов бы посадить на нашу зарплату… И пассажиры тоже опостылели - и куда их черти несут в такое пекло?.. лежали бы дома на диване… А тут… скорей бы смене конец, и - домой… раздеться и… под холодный душ.
Люся выставила ладони - упёрлась в раздвижные секции дверей. Поднатужилась... повела плечами, спиной... Попыталась протолкнуться в салон… да некуда: каждому огурцу в бочке жёсткий лимит на пространство. Ничуть не больше. Можно и не пытаться - ничего не получится. Надо смириться и принимать ситуацию как должное.
Троллейбус, завершив разворот на площади, взял курс вверх по центральной улице. Немного прибавил скорости… и резко тормознул - уплотнил пассажиров. Манёвр удался. И опять добавил хода. На задней площадке стало чуть свободнее. Люся расслабилась... и тут - стоять! - в затылок ударил телефонный звонок и, словно код, блокирующий сознание - “так надо”.
«Срочно -  ко мне. Я дома. Запиши адрес. На первом этаже - магазин. Не заблудишься », - приказала в трубку профессор Клементина Юрьевна Корзун.
«А завтра нельзя?» - откуда-то из-под самого темечка услы­шала Люся свой робкий голос.
«Завтра - нельзя. Завтра я в Киев уезжаю. Сегодня. Жду к четырём. Не опаздывай. - И... как яркая вспышка лампочки на табло. - Так надо ».
Подсознание протаранило брешь, ворвалось в чужую нишу, гремучим газом заполнило каждую щель ограниченного пространства Люсиного сознания.  Секунда-другая, и… побежала слюна…  глаза по углам зарыскали,  - где же та миска с похлёбкой? Увидела - обрадовалась, и… Скорее, скорее, скорее…
В салоне - как в душегубке. Не продохнуть. Пассажиры, словно в едином порыве слившиеся в однородную, но злую и стервозную массу,  не в силах сдерживать своё раздражение. Они  монотонно ворчат друг на друга, на график движения городского транспорта, на погоду…
Раздражение нарастает с каждой секундой.  
… на растущие цены в магазинах и на рынках, на пустые обещания новой власти:  «…чтоб им, подлюкам,  самим так жилось, как нам тут!..  Год-другой просидел в депутатах, и, глядишь, уже на иномарках разъезжают. А мы тут, как селёдки в бочке…» Ворчат, но не очень громко: жара - сил на ругань не хватает. Люся склонила голову, легонько дунула в вырез на груди. Не помогло. Подобрав плечики, попыталась найти щёлочку в толчее, завести руку назад, чтоб через шёлк платья отодрать прилипший к потной коже трикотаж трусиков… Получилось. И тут... «Это ещё что такое? - костяшки пальцев коснулись чего-то живого и твёрдого. - Стыд-то, какой!»  - И смутилась, вмиг сообразив, к чему  прикоснулась.
Она запомнила этого юношу, молоденького-молоденького, совсем молоденького. Ещё почти мальчика: гладкая кожица на личике, как у девочки, узенькие масленистые глазки, прыщик-хотенчик на верхней пухленькой губке, наушники плеера в ушах… На мочке левого уха - сережка. Стоит, лениво перемалывает зубками жевательную резинку. И заметила его, и запомнила. И даже пожалела его - уж не с голубизной ли мальчик?.. вот досада для папы и мамы. Втискиваясь в троллейбус, помогла ему -  руками и плечами проталкивала в глубь салона, чтобы отвоевать и для него, и для себя сантиметры свободного места. А тут такое дело… «Надо же!.. какой он скороспелый...» То ли ругнула попутчика, то ли изумилась его гиперсексуальности, толи обрадовалась - никакой он не… (слово педераст даже в уме не могла позволить себе)… Подумала чуть-чуть и вспомнила -  не гей, и уже хотела убрать руку, но троллейбус качнулся и зажал её ладонь между ягодицей и плотным бугорком на брюках молоденького паренька. Вздрогнула… По коже прошёл озноб... И замерла, будто по тонкому льду выбежала на середину реки,  и…  в уши ударил зловещий треск из-под ног. Что?.. бежать дальше или назад?.. И то, и другое - страшно. И не сразу убрала руку. Не посмела.
… Не захотела.
«Граждане пассажиры, - прохрипел динамик над головой, - не забывайте обилечивать свой проезд. Уважайте себя ».
Голос водителя подтолкнул к действию. Осознанному. Правая рука дёрнулась к сумочке за мелочью, и... Сердце подскочило к горлу. Миг, другой… Даже озноб  по коже… «Ишь, что надумал! - и с возмущением... - Сопляк! Ещё и бритвы не знаешь, а туда же...»
Светофор. Троллейбус резко тормознул - пассажиры качнулись... Паренёк и Люся - уже единое целое: слышат стук сердец друг у друга. «Шалунишка», - усмехнулась Люся. Зла уже не было. Ей показались забавными сексуальные хлопоты паренька, - пусть потешится. И даже сама чуть подыграла -  переступила с ноги на ногу, легонько вильнула бёдрами.  Подыграла, и... «А вот это уже слишком! - ощутила на своих ягодицах его ладони. - Ишь, что выдумал!.. Молокосос!..»  Но не стала делать ему замечание - смирилась. Да и остановка скоро.
… и вздохнула. Грустно вздохнула, вдруг поймав себя на собственной неполноценности.
Или не вдруг?.. Попыталась вспомнить лицо отца… живого. Не вспомнила - не получилось. Лишь портрет на стене… безучастно смотрит на происходящее в переполненном троллейбусе.
Сколько уже?.. тридцатая весна за спиной, а всё как-то мимо витрины с пёстрыми, радостными призами, - к чему тут лукавить? Умом понимала, - да,  иначе б и сама на свет не появилась, но как  до дела… Стена. Уродливая железобетонная стена, и… ноги сами сжимались, словно пуленепробиваемые створки кованых  железом ворот неприступной крепости - без мощного тарана  никак не обойтись. Но где он, тот таран?.. И опять: природа - оборот в холостую. Дефлорация тоже не подогрела холодный чай. «Мерзость какая-то» - ещё больше утвердилась Люся в своём представлении о близости с мужчиной, запомнив лишь громкое сопение над ухом, и - боль. Только боль и сопение, больше ничего не осталось в памяти от первой брачной ночи. И ещё неопрятные пятна крови на чистой простыне. «Ну, зачем мне такая радость!» Сознание загнало в тёмный угол кастрированное подсознание, и уже на следующее утро, только-только проснулась, и - на тебе! - пожалела, что вышла замуж. Даже удивилась подругам, вспомнив, с какой завистью те смотрели на неё и вынуждали себя выкрикивать «горько». Удивилась и себе, вспомнив, что совсем не хотела  этого замужества. Не хотела, но…  то ли жених уговорил, то ли сама себя заставила… Заставила, вынудила, выковырнула слабенькую, хиленькую - три дня до смерти, надеждочку, что и она, Люся Кулифеева, нормальная, ничем не хуже других, обыкновенная женщина… и она тоже  способная познать все радости жизни, а не какое-то чудо в перьях, прилетевшее на Землю  с другой, очень далёкой планеты, где всё не так, где всё  совсем по другим законам… Но…
… каждую ночь,  не удержав осаду,  поверженная страдалица плотно сжимала ноги, отворачивалась к стенке и с грустью делала вывод -  может быть, радость и есть, даже верила, что есть -  не может такого быть, что бы радости не было, но только,  увы, для неё опять всё мимо: опять всё не то, опять всё не так.
Не то!..
Не так!... А что «не то» и что «не так»?.. Ум блокировал сердечную мышцу и не давал  вразумительного ответа. И тихо обрадовалась, когда через полгода весельчак и красавец муж собрал свои пожитки и - за порог. Ушёл, не позарился и на трёхкомнатную квартиру: надоело… устал постоянно штурмовать холодный бастион и в награду за ратный труд довольствоваться лишь постным, без огня и перца трофеем. Ушёл… Сгинул… Как в воду канул.  Даже свои любимые детективы не забрал - не поместились в чемодане. «Позже зайду и заберу», - буркнул на прощанье усталый боец, но… Не вернулся. Так и осталась стопка книг, перевязанная бичовкой - мёртвым грузом лежит, пылится в кладовке.
Три года в спокойном, привычном русле - ни всплесков, ни водоворотов… День прошёл, да и ладно. И…
Не принесло радости и второе замужество: опять - как позавчерашним супом пообедала.  «И зачем мне всё это?» - подумала измождённая путница, через не хочу  подставляя новому мужу свои холодные уста, а вечером - как на десерт кислючее яблоко - в постель. Легла. Легла потому, что иначе никак нельзя: размножение методом грубого деления пополам, как дождевым червям,  или примитивного  почкования - это из области зоологии и ботаники. Люся не такая, Люся Кулифеева - венец природы, разумное существо. Одно утешало: новый избранник, намаявшись за день беготнёй по разнокалиберным сборищам, улёгшись в постель, больше любил рассуждать о своём предназначении в суетливой и бестолковой, раздираемой многопартийностью жизни, чем полюбопытствовать, - и что там под ночной  рубашкой у молоденькой жёнушки, а?.. и - в атаку!.. на абордаж.
Хилый аппетит Антона вполне устраивал несчастную страдалицу.
Наконец-то они,  заблудившиеся в трёх соснах, нашли друг друга. «Ну и хорошо, что так», - до зевоты наслушавшись восторженных, окрашенных всеми цветами радуги словоизлияний мужа, тихо радовалась Люся, но до конца успокоиться как-то не получалось. Ну ни как. Что-то подтачивало её изнутри, из-под тишка покалывало феноменом запретного плода… А если!.. А вдруг!..  сладким сиропчиком просачивалось из дремлющего подсознания, но брезгливая гримаса отца тут же сжимала тугую, но всегда покорную и всегда услужливую пружину. Сжимала… и ставила на железобетонный, надёжный предохранитель.
Ворота - на замок. Ключ - в надёжном месте…
И опять природа - на холостых оборотах.

Водитель проигнорировал «Зеркальную струю» -  не сделал остановку.
«Всё, хватит с меня! - Люся хотела повернуться, осадить шаловливого паренька едкой фразой, но... - А что... а как я ему скажу?.. Люди кругом - услышат... потом,  хоть самой на ходу выскакивай...» И не повернулась… и не сказала ни слова. Сердито, из стороны в сторону повела задом - хотела дать понять, что это уже слишком,  что это уже ни в какие ворота - хватит!.. Всё - на следующей остановке сама выйду, решила она. И тут, - бывает же такое… - неожиданно для себя отметила, что не столько сердится, сколько заставляет себя это делать... А зачем! - удивилась она сама себе. И не вышла на остановке. Поехала дальше... И ещё раз вильнула бёдрами, но уже не так резко и не так строго, а тихо и с опаской, будто огурчик украла в чужом огороде... «Надо же... такой юный!..» И с хрустом надкусила огурчик первой завязи… именно первой... Огурчик приятно похрустывает на зубах… Вкусно. И уже - ни духоты, ни давки в салоне... Даже стала ощущать приятную истому во всём своём теле… И, будто сама себя пытаясь обмануть: «Ладно, пусть себе тешится. Пусть», - снизошла… простила шалость юного попутчика. И расслабилась. И тут же, как пригоршня солнца на усталый снег - кровь журчащими ручейками побежала по жилам, ударила в голову, ослепила глаза... и вот уже в паху, как пьяный рекрут на проводах, во всю гуляет горячий зуд.
Остановка - «Парк Горького»... Даже не заметила, как доехала: столько пролётов, и всё как за одну секунду - время утратило реальное ощущение.
Люся вздохнула и нехотя, словно сделала шаг в хорошо знакомую и уже до чёртиков опостылевшую будничность, вышла из троллейбуса.
Паренёк остался в салоне.
«Ну, вот и всё », - с досадой подумала Люся и оглянулась... и посмотрела на юного попутчика. Взгляды их встретились. Паренёк смутился и опустил глаза.
Оставив Люсю на раскалённом асфальте, троллейбус лениво покатился дальше. Тяжело ему. Люся достала платочек, вытерла потное лицо, шею и, воровато посмотрев по сторонам, - никого! - провела уже влажным от пота цветастым лоскуточком по коже в вырезе платья... сунула руку глубже - промокнула грудь. Ещё раз посмотрев направо и налево, поочерёдно вытерла под мышками: сначала под одной, потом, поменяв в руках платочек и сумочку - под другой. Спрятала платочек в чашечку бюстгальтера и, через шёлк платья, нащупав большим и указательным пальцами резинку трусиков, оттянула её от потного живота и отпустила. Резинка легонько и мягко шлёпнула по влажной от пота коже.
Жарко. Невыносимо жарко. Кажется, ещё чуть-чуть, совсем немножко… градус-другой, и… атмосфера лопнет, взорвётся от перенагрева. И - конец всему живому.

2

Третий этаж. Дверь. Блестящая табличка из нержавеющей стали: «Профессор Корзун К. Ю.» Люся перевела дух... и насторожилась -  не увидела  надписи  «так надо».
С доктором наук Клементиной Юрьевной Корзун Люся всегда встречалась в университете, на кафедре. И всегда в одно и то же время - после четвёртой пары. Там  Клементина Юрьевна давала ей заказ, туда же отвозила Люся и выполненную работу. Без суеты.. И без свидетелей - никто не должен знать, что профессор Корзун слаба в национальном языке. Там же производили расчёт. Копейка в копейку. Всё, как договаривались - по жёсткому тарифу: перевод - одна цена, редактирование - другая, и уже побольше, но за каждый день досрочно выполненной работы Корзун накидывала по десять процентов. Это Люсю радовало, хотя вначале и проявила лживую скромность, - зачем?.. я и так старалась побыстрее сделать: у меня ещё есть один заказ, - но Корзун  мягко улыбнулась, словно душу хотела мёдом помазать, и тут же, будто сунула ложку с горчицей в рот и приказала - ешь! - строго и коротко вымолвила: «Я не обеднею, бери… Так надо».
Пробный выстрел, и сразу - в десятку. Уже с первого захода профессорское «так надо» стало кодом к зомбированию, словно лампочка на павловском эксперименте, когда собаке давали знать, что скоро принесут пищу, пора выделять желудочный сок и ползти к кормушке. И уже ничем: ни угрозами, ни плёткой, ни ласковым словом не остановить её. «Так надо»,  и... Люся бросала всё на свете - в любую непогоду неслась в университет, и, получив задание, принималась за работу Клементины Юрьевны. Понимала - это очень важно, это не терпит отлагательств. Другие дела, пусть даже очень срочные - в сторону. И  Люсю тянуло к этой сильной, большой и очень умной женщине и, как узник, выгнанный на свободу,  тоскует по своим кандалам, она томилась и страдала, если та долго не звонила. «Может, чем-то не угодила: с ошибками текст  или ещё что не так сделала, и она другую подыскала себе?» - мучилась в догадках страдалица. И, будто соль посыпав на рану, принималась рисовать в своём воображении облик Клементины Юрьевны, детально, с любовью, филигранно выписывая лицо, волосы и пышные формы монументальной, словно из мрамора высеченной женщины. И каждый раз, дописав портрет, с упоением вставляла автора научных статей и книг, большого знатока античной культуры, музыки, театра и живописи в рамку добропорядочности и строгой морали. Две недели прошло... месяц... два... От Корзун - ни слуху, ни духу. Люся взяла остро заточенный карандаш и, грустно вздохнув, на чистом листе бумаги  начертала вожделенный образ, забыв одеть своего кумира во что бы то ни было. Посмотрела... испугалась: голая профессор Корзун как-то странно посмотрела на неё и, будто Люся сама предстала перед ней совершенно без одежды, абсолютно голая… подмигнула. Ну, вот ещё!.. возмутилась художница, и… рисунок - в клочья…и -  в открытое окно. Выбросила. Но не из памяти. Даже время от времени задумывалась: есть ли сходство между рисунком и живой натурой?
Щёлкнула задвижка, открылась дверь. На пороге - хозяйка... во всём своём величии... но как-то очень непривычно одета - лишь банный халат на ней. «Должно быть, в душ собралась, а я помешала».
- Ты, дружочек, что-то раньше времени. Я только через час тебя ждала, - недовольным тоном пробурчала Корзун. - Ну, да ладно, чего уж там, проходи. Не стоять же тебе у дверей.
Только что пережитое в троллейбусе помешало Люсе заметить растерянность на лице учёной матроны. Не заметила  и как та украдкой зыркнула в глубину квартиры.
- Да вот, спешила, боялась опоздать... троллейбуса долго не было. Тут такая жара, а его всё нет и нет, - начала оправдываться Люся. - С ума сойти!.. Я так спешила, так спешила…
Корзун с недоумением посмотрела на неё. Внимательно посмотрела - всю обследовала… И… вскинув брови:
- Что это с тобой, дружочек?..
«Дружочек»!.. Так звал её только один человек - отец: её отец, её Бог во плоти.
И вздрогнула.
Корзун:
- Ты вся какая-то... Прямо не узнаю тебя.
- А что?.. Я ничего... - Испугалась Люся, решив, что та по глазам прочитала всё, что она только что прочувствовала в троллейбусе. И покраснела.
Корзун насупила брови.
- Ты вся такая... - Она принялась обшаривать Люсю глазами... всю - с ног до головы. И опять - с головы до ног. Её взгляд проникал сквозь одежду, через глаза и уши… в мозг, в сердце... пощекотал нервные окончания. - Да что с тобой, дружочек? - уже совсем другим тоном, мягким и воркующим повторила Корзун и потянула носом - принюхалась. Сильно принюхалась, даже крылышки носа зашелестели. Люся вздрогнула. В колени прокралась слабость... всё, как в детстве, ещё глупенькой девчонкой, приехав на каникулы в деревню к деду с бабкой, она впервые увидела колхозного быка, к которому соседка повела свою загулявшую корову. Подружка, шустрая девчонка Зойка, шепнула на ухо, - айда, посмотрим, как деток делают. И пришли. И посмотрели... и увидели... Уже сколько лет, а всё, как вчера, как минуту назад.  Бык стоит, сопит, как паровоз, землю копытом бьёт, слюна изо рта, пар из ноздрей... и отвернуться бы, да куда там... и смотреть нет мочи - не случилось бы чего. Люся моргнула:  вдруг и у Корзун блеснёт кольцо в носу,  и под халатом, как у быка под брюхом - такой же большой и красный... словно шкворень, выскочивший из пылающего жаром кузнечного горна... Картина - перед глазами… в мельчайших подробностях. Даже  сердитое шипение, будто раскалённый шкворень опустили в лохань с водой, ударило по ушам,  когда бык с наскоку покрыл бурёнку.
Люся отвела глаза от лица хозяйки квартиры, глянула ниже: та стоит босиком, и...
…бык ударил копытом в паркетный пол.
За спиной тихо скрипнула дверь. Люся оглянулась: молоденькая девушка. Оглянулась и Корзун… сердито…  Та съёжилась, словно котёнок, которого вот-вот ткнут мордочкой в угол, где он только что набедокурил.
- Ваша дочь? - спросила Люся у Клементины Юрьевной, и улыбнулась девушке. - Здравствуйте.
Та кивнула головой - ответила на приветствие.
- Нет. - Корзун швырнула в девушку гневным взглядом. - Это так, черти что, это моё несчастье. Аспирантка. Мы тут... - И чуть замялась. - Мы тут занимались с нею... да вижу, что всё без толку. Пустая трата времени. - И ещё раз сердито глянула на девушку. Посмотрела и Люся на неё. Девушка нервно провела рукой по ряду пуговиц на блузке. Люся заметила: пуговицы застёгнуты  как попало.
- Клементина Юрьевна, можно я домой пойду? - извиняющимся голосом пролепетала аспирантка.
Корзун пожала плечами.
- Иди, горе моё. Что с тебя возьмёшь...  - В голосе Клементины Юрьевны - нотки досады и раздражения, словно выстояв огромную очередь за чем-то нужным и очень важным для неё, именно на ней закончился товар. Дальше стоять нет никакого резона. - Сдаётся мне, ты так и не сдашь кандидатский минимум. Думай, детка. Думай...
… и не стала договаривать.
- Не сердитесь на меня, Клементина Юрьевна... я просто испугалась... я не сразу поняла, что вы хотите... я ещё никогда...
- Ладно, иди. - Высоковельможно позволила той учёная матрона и с откровенным прищуром глянула на страдалицу. - Подойдёшь на кафедру... скажешь, когда будешь готова. Или, лучше, позвони… сюда, домой. Телефон знаешь?
- Знаю, - кивнула девушка и робко, бочком, словно опасаясь пинка под зад,  прошла мимо них к выходу.
Хлопнула дверь.
- Горе мне с этими аспиранточками. - Корзун подошла к журнальному столику, достала из коробки папиросу… прикурила, дунула на спичку - потушила её и бросила в огромную хрустальную пепельницу. Сильно, по-мужицки затянулась и через нос выпустила мощную струю дыма.  И, словно прицеливаясь, глянула на Люсю...
И уже никаких сомнений: бык в загоне и уже положил свой  глаз на свежую, приблудившуюся из чужого стада  яловицу. Всё правильно. Всё на своих местах. Теперь и палкой не отогнать Люсиных  глаза от Корзун: при каждом движении халат у той слегка распахивался и как бы нечаянно оголял то поросшие чёрными волосками ноги, то слегка приоткрывал взору тугую, монументальную грудь. Мир перевернулся, встал с ног на голову. Словно заколдованная, Люся смотрит на Клементину Юрьевну и не может, ну никак не может  заставить себя не думать, - и что там скрывается под мягкой махровой тканью?
- Да что же такое с тобой, моя ты хорошенькая? - словно догадавшись о сладких терзаниях гостьи и радуясь своей прозорливости, весело заворковала хозяйка квартиры. - Уж не жара ли на тебя так подействовала?.. Не мудрено. Печёт - свихнуться можно. - И  вплотную подошла к  Люсе. - Ишь, какая ты взволнованная... и потненькая. Пройди в ванную, умойся. Она там. - И показала рукой на дверь, откуда совсем недавно вышла девушка аспирантка.
Люся - в ванную...
- Стой! - Резкий окрик. - Что это у тебя… сзади?
Люся вздрогнула... остановилась... повернула голову. И с испугом:
- Что?.. Где?..
- Да вот тут, на платье. - Корзун подошла ближе. - Потёки какие-то. - Склонилась, дотронулась пальцем до пятен. - Да это же сперма!.. Тьфу. - И отдёрнула руку. - Откуда она у тебя? - Подскочила к мойке, открыла кран, ополоснула руку. - Ты что, прошмандовка, дрючилась?.. в моём подъезде?.. Хоть бы подол догадалась задрать... Шлюха! сучка ты подзаборная. - И пальцем - на дверь. - Вон из моего дома.
Откуда взялось мужское семя на платье - не велика головоломка, и Люся рассказала о случившемся.. Умолчала лишь, что испытывала. Наоборот.
- Такой противный попался!.. я и так, я и сяк, а он - ни в какую… До смерти перепугалась. - И уж если врать, то на всю катушку. - Даже сейчас противно, как подумаю...
Люся сделала попытку брезгливо скривиться… Получилось. Но как-то не очень убедительно.
Клементина Юрьевна немного отступила назад, подёрнула плечами… Прищурилась.
- Выходит, что он достал из штанов свою ерундовину  и дрочил об твою задницу?.. Так, да?.. Говори, я слушаю.- Корзун  не знала: верить ей Люсе или нет. - Тьфу, блевотина! Надо было схватить и оторвать к едрени матери. - И всё же решила, что Люся не врёт: так удобнее. - Пусть потом сцыт через трубочку, - грубо, по-мужицки  зачитала приговор Корзун.
- Я боялась, что кто-нибудь догадается. - Люся уже и сама поверила в то, что говорит, и уже с искренней неприязнью вспомнила противного мальчишку в троллейбусе. Даже серёжку в его ухе вспомнила. И вспомнила, что подумала тогда о нём - уж не педик ли?..
- А нечего было бояться, - принялась вычитывать Корзун. - Тьфу! Ну и гадость же эти мужики! Твари... Хамы... От них вечно козлом воняет. Я своему уже через полгода на порог показала. - Ругая Люсю, Корзун гневно клеймила позором вторую половину человечества. - Не-ет, будь моя воля, я бы их всех на привязи держала. Или, лучше - за решёткой. Сбросил семя в пробирочку,  яйца - на фиг (ребром ладони рубанула воздух) и - в клетку. Пусть сидят. Или - на завод… по три смены вкалывать... без выходных и перекуров. Самка богомола после соития убивает самца. И правильно. Очень умное насекомое. Мужичьё!.. Грубые, тупые хамы... Никакой радости от них. - Корзун раздавила окурок, отодвинула пепельницу к центру стола. - А если б он задрал тебе платье, спустил трусы, да и всадил бы?... Тоже промолчала бы?.. Да?.. Говори… Я не слышу.
Скучая по крепкому, безаппеляционному повелеванию (отец приучил к тому, а муж никак не подходил для этой роли), Люся вдруг нашла себя…  нашла  опору у этой умной, сильной, мужеподобной и властной женщины.
- Как это - «всадил»? - с испугом и брезгливостью спросила Люся. - Как так можно?
- Я спрашиваю... - Бык саданул копытом в землю. - Подняла бы крик?
Люся виновато смотрит на Корзун,  и молчит. Даже слёзы выступили на глазах.
Из коробки «Казбека» выскочил разнузданный окурок «Кемела».  Выскочил, показал язык и,  чуть прихрамывая, пустился вскачь по  профессорской  квартире. Люся глазами - вслед… и - с тревогой: а вдруг, как и тот… - вспомнила солнечного зайчика в своей квартире, - потребует от меня чего-то такого…
Повела взглядом по стене… Нет портрета отца. Нет.
Корзун всё поняла и сжалилась.
- Ладно... Чёрт с ним. Снимай платье -  застирать надо.
- Но как же я без?..
- Снимай, снимай... В такую жару оно раз-два и - высохло. - И, кокетливо передернув гренадёрскими плечами, проворно подскочила к навесному шкафчику -  открыла дверцу. - А мы пока кофейку попьём. По чашечке. - Увидев, что Люся всё ещё в нерешительности, насупила брови. - Снимай, говорят тебе. - И... вспыхнула лампочка. - Так надо.
«Так надо»... Секунда-другая... и Люся выскочила из платья... и подала его властной матроне.
Та поспешно убрала руки за спину.
- Сама стирай. - И брезгливо скривилась. - Меня тошнит от этой гадости. И как только малявки берут его в рот?! Я бы тут же сблевала. - И пальцем указала на платье. - Целиком выстирай. С мылом.
За окном  - обычная, будничная жизнь: ничто не выходит за рамки дозволенного.
Уже  и выстирала, и отжала-выкрутила платье, а в ушах - «так надо!»  И что-то необычное за спиной, будто опять она в троллейбусе, и опять к ней пристраивается что-то порочное, но вдруг ставшее желанным. Сама ещё не понимает, что именно, но уже никак не хочет, чтоб манящее и сладостное взяло да и исчезло. Оглянулась…
… Корзун. Испугалась… Обрадовалась… и вскрикнула.
- Чего верещишь, не бойся - не съем. Постирала? Лезь под душ. Вон ты какая потненькая.
- У вас... У вас  горячей воды нет.
- Эка,  невидаль! - И усмехнулась. - В нашем государстве скоро и холодной не будет. Скоро вообще в дурдоме будем жить. Ладно, пойдём на кухню... в чайнике есть... кипяток. Намочишь полотенце и оботрёшься. Пошли. Так надо. - И первая вышла из ванной. Люся - за ней. Безропотно, как послушная школьница. Пять шагов, и - в кухне. - Подожди, дай-ка я сама тебя... - властный голос Корзун.
… разбавила   холодной водой из крана, вылила в маленький тазик, макнула в него свежее вафельное полотенце.
- Повернись.
Люся,  как сомнамбула -  дышать не смеет: ждёт, когда та скажет «так надо».
Сказала.
Тёплое, влажное полотенце приятно коснулось потной кожи. Люся - глаза под лоб. Так и хочется, чтоб ещё и ещё... жаль только, мешают бретельки бюстгальтера. Руки потянулись назад, чтоб расстегнуть крючки, и… «И как она догадалась?!» - почувствовала, что Корзун сама это сделала.
- Ну, вот и всё,  дружочек. Спинка готова. Повернись.
Повернулась... и будто солнце ударило по глазам - халат распахнут... Корзун - как на витрине. Её сильные ноги, словно две столбовые дороги, плавно сужаясь, прочно уходят в пол. Выстеленные ровной ёлочкой паркетные планочки раздвинули кухню до гигантских размеров. До бесконечности. Пространство утратило реальность. Люся сделала судорожный вдох, повела глазами снизу вверх - ноги монументальной дамы, завершив самостоятельное существование, срослись в единое, грозное, всёпоглощающее целое... Подняла глаза - роскошная грудь.
Ещё выше…
Корзун смотрит на неё и ласково улыбается. Улыбается и молчит.
- Это снять? - тихо вымолвила Люся и  опустила глаза на чашечки своего бюстгальтера.
- Умничка, дружочек, - ещё слаще улыбнулась  Корзун. И громко засопела, точь-в-точь как тот деревенский бык с кольцом в ноздре. И ещё раз: - Умничка, дружочек.
«Дружочек!»… и Люся уже без лифчика. Корзун бросила полотенце в тазик, своими большими ладонями - Люсину голову… нежно взяла… притянула… и легонько поцеловала. В губы. Поцеловала, посмотрела в глаза, опять притянула и ещё раз поцеловала. На этот раз крепко. И совсем не так, как когда-то в детстве целовала её мама. Приятный дурман затуманил голову, расслабил волю... и толкнул на ответный поцелуй... и тоже - крепко и страстно.
- Ну, вот и славно, дружочек. - И руками - к Люсиной груди… Коснулась. - Ишь, какие тверденькие, как у нецелованной! - Наклонилась… поцеловала… Каждую. Пощекотала языком соски. Те  тут же набухли.
Люся -  как в полудрёме… уже сама не своя. Ждёт - боится, что Корзун оттолкнёт её, прямо сейчас, сию минуту, и примется ругать, сердито ругать, вычитывать, как тогда, заметив пятна спермы на платье. И ещё… самой дотронуться до её груди,  и тоже поцеловать соски, и тоже  пощекотать  языком. В мыслях она уже проделала такое действо. Ещё, потом ещё… всего секунда прошла, а и ладони вспотели, и губы занемели, и язык устал… но так бы и продолжала и продолжала…
- А мне можно? - тихо-тихо… И тут же испугалась. - Нельзя?! Нельзя?!
- Ну, что ты, дружочек… как ты могла подумать?..
Обняла и вывела из кухни.
Лифчик  остался на полу.
Спальня...
- Снимай.
… и пальцем -  на трусики.
Люся -  в ступор… А в голове: «…да разве ж так можно!.. ведь мы обе женщины!..»
А ладони и губы… и язык…  Всё помнят. Помнят то, чего не было. Помнят то, чего так хотелось.
- Не надо, - робко и тихо. - Зачем?..
Бык ударил  копытом  в землю.
- Я кому сказала!.. Снимай. - И, как пароль: - Так надо.
… да, так надо.
Корзун  кивнула головой - одобрила,  и скинула  халат.
- Хорошо, дружочек… Теперь повернись.
Повернулась. Корзун - сзади. Обняла... прижалась…
Проглотила…
… и нет Люси. Пропала… потеряла себя,  растворилась в огромном и сильном либидо хозяйки квартиры, и только жар внизу живота напоминал, что она всё ещё живая, дышит, чувствует, хочет... и повернула голову -  рот тут же нашёл сухие губы Корзун. Нашёл…впился…присосался. Поцелуй длился долго, очень долго… и дольше бы, да шея занемела.
- Повернись, - шепнула Корзун.
… и не заметила, как повернулась. И снова перед глазами - монументальная грудь... и опять захотелось дотронуться до неё... хотя бы чуть-чуть, одним только пальчиком. Приподняла голову, с мольбой посмотрела в глаза..
… в ноздре сверкнуло железное кольцо, и  Люся…  уже - в неизвестность… Летит, и совсем не думает о дороге назад.
- Можно мне?..
Нет!.. нет, нет… Так нельзя, так не надо! - вопят в голове рубцы на корке, но мраморная громада рявкнула: «Так надо!» и выпустила зверя. «Да, так надо», - шепнула подкорка и, сделав глазки, кивнула на чёрные волоски вокруг маленьких, коричневых, недоразвитых  сосков на груди профессора Корзун.
Мощная с чёрными волосками грудь Корзун сокрушительной струёй биотоков отключила Люсино сознание.
- Да, да!.. конечно же, - из живота, из самого чрева вырвался жаждущий хрип самца-перевёртыша.
Люся - к Корзун...
- Подожди, не так, - томно прошептала хозяйка дома и влезла на кровать. Жестом пригласила Люсю. Та - вслед. Сильная длань  профессорши взяла руку Люси,  потянула к себе. Та попыталась вырваться, но...
- Так надо.
...кончики пальцев коснулись диких, колючих, могучих и обжигающих зарослей.
- Дальше! - Как плёткой по спине. И тихо: - Так надо.
Убрать бы руку, да никак. Ну никак. Уже никак. Люся потеряла себя - вдруг и сразу. Она уже не Люся, совсем не Люся. Её уже нет. Совсем нет. Уже сорвалась с орбиты, уже рассыпалась - частички живой, трепещущей плоти, влекомые перверсией, с бешенной скоростью закружились в центрипетальной воронке. Уже никого и ничего вокруг. Застигнутая врасплох, она в дикой эйфории неслась к объекту всёпожирающего вожделения. Как всё близко!.. И как далеко. Казалось - пропасть, а тут… лишь шаг, один единственный… И уже с головой, и уже будто так и надо. И…
…полное блаженство. Паводок прорвал плотину.
Корзун  захрипела, закатила глаза под лоб… и упала.  На спину.
- Ещё!.. ещё!.. Есчо!.. Есч… - стонала большая, но уже в пух и прах разбитая вожделенным параличом женщина. Голова…  в диком, свирепом метании - по подушке… на лбу, на щеках, на верхней губе под самым носом - крупные капли пота.  Хрип… Стон… Громобойное мычание  разъярённой скотины, вырвавшейся из загона… Когда-то умное и волевое лицо профессора Корзун исказилось уродливой гримасой: страсть и алчность, словно две санитарки-надзирательницы в сумасшедшем доме, схватили распоясавшуюся учёную матрону, заломили ей руки,  окатили холодной водой и повели в тёмный чулан…
… и - под замок.
И хорошо, чтоб никто не видел свирепого уродства.
Вырвалась…
- Есччч… Ес… ччч… О-о-о!...
Солнечный зайчик, - а он-то откуда здесь? - увидел… и, испугавшись того, что ударило его по глазам, торопливо исчез: лёгкий сквознячок колыхнул штору на окне… и - нет его. Нет любопытного шалунишки. Исчез. Будто и не было. Совсем не было.
Ну и ладно. И хорошо, что без свидетелей.
И - пустота…
Покой…
Мягкая подушка…
Корзун и Люся - голова к голове. Рядом.
За окнами  буйным цветом полыхает оранжевое лето.
...спальня.
...прихожая.
...дверь.
Каждый шаг -  как дорога с ярмарки.
Корзун  протянула журнал.
- Вот.  «Семья и школа». За неделю сделаешь?  Тут моя давнишняя статья. Покумекай над ней. И побольше оранжевой краски. Не скупись. Пересола не будет… сейчас это в моде… и в цене. Ну, ты сама знаешь, что надо -  не в первой. Срок - неделя. Управишься?  Плачу по двойному тарифу.
Что это?! Люся с недоумением смотрит на журнал. Зачем это?.. Подняла глаза на профессоршу. Та уже в халате, и во рту - папироса «Казбек». И только тут вспомнила об истинной цели своего визита к Клементине Юрьевне.
- А можно раньше?.. - торопливо, чтоб успеть сказать… - Я буду стараться. Честное слово. Я не из-за денег... вы не подумайте. Я к вам в гости хочу. Можно?
Корзун  лукаво посмотрела на неё. В глазах - сама доброта… и ещё материнская заботливость.
- Можно, дружочек.  Можно, деточка. Я даже рада буду. Но не раньше, чем дней через пять: я в Киеве буду.  Договорились? - Люся досадливо кивнула головой: «Только через пять дней!..»  Корзун всё поняла: её не обмануть. - А тебе понравилось? - Люся опять кивнула и, словно прощённый за шалость ребёнок, счастливо улыбнулась. Улыбнулась и Корзун. - Вот и хорошо. Приходи. Я тебя ещё не тому научу. Я много чего умею. Очень много. Ты и не подозреваешь, что могут женщины сделать друг для друга. - И убрала улыбку с лица. - А теперь ступай: работа -  прежде всего.
… и легонько подтолкнула  гостью к двери. Та оглянулась.
- Я, честное слово, не из-за денег.
- Знаю, дружочек, - Корзун поцеловала её в губы. - Верю. Только позвони мне предварительно. Договорились?
Хлопнула дверь, звякнула цепочка.
Всё случилось неожиданно… стремительно.  Словно её, Люсю, зазевавшуюся, совершенно не умеющую плавать курортницу из далёкой глубинки, на свои горе и радость получившую бесплатную путёвку на юг, волной прибоя сбило с ног, задрало подол, затянуло в бушующее море, потрепало - омыло, обласкало тёплой водой, показало новую жизнь… и выбросило на берег.
И прошептало  море: «Понравилось тебе?»
Понравилось.
… и уже знала - Васса Железнова останется в книжке под толстым переплётом.
И уже никто не прижимался к ней в троллейбусе. И хорошо, что так. И брезгливо скривилась, подумав о сопляке с серьгой в ухе.
Вышла на своей остановке, осмотрелась, вспомнила-узнала: домой приехала. «Ну, вот и всё», - с мягкой грустью подумала Люся, ощущая каждой клеточкой кожи ласковые руки, губы и язык Корзун. Всё остальное - как в кромешной тьме, где только по дыханию можно догадаться, что рядом кто-то есть. Был. Не помнит Люся ни огромной кровати Клементины Юрьевны, ни какими обоями оклеены стены её спальни, есть там ковёр или нет... Ничего не помнит. Всё исчезло, растворилось, потеряло форму, цвет и запах. Пустота вокруг, будто в открытом космосе.
Подъезд. Этаж. Дверь квартиры. Ещё шаг, и - серая будничность.  «Ну, зачем ей надо в Киев?!»
Мягко щелкнул замок  в двери.
Вошла. Всё на своих местах - мир не перевернулся. Раздвинула шторы… осмотрелась. На стене - портрет отца. Отец смотрит - брови  хмурит. Но молчит. Люся - не разжимая губ: «Да, папа, так надо». Портрет ничего не ответил. Промолчал.
… вышла на балкон, глянула вниз: муж Антон… Понурый идёт… усталый. «Всё, хватит сидеть на  шее. Мужик зарабатывать должен. Поговорю с Клементиной, - подумала Люся о муже и о Корзун, - может, подыщет и ему какую-нибудь подработку… Не должна отказать. Скажу, что…»
И вслух…
- Так надо.

Харьков, Украина

“Наша улица” №151 (6) июнь 2012