Зухра Сидикова “Актриса” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва
Зухра Сидикова по образованию филолог, специалист по русскому языку и литературе.
Зухра Сидикова
АКТРИСА
рассказ
Это был провал. Полный и позорный. Разом перечеркнувший все, к чему она шла целый год. Еще один год! Репетиторы, деньги, которых в семье и так негусто. Мамины надежды, папино неверие. И надежда даже через неверие – а вдруг? Вдруг талант?
Роскошные кудряшки, и великолепно, как ей казалось, рассказанная басня, не помогли и в этот раз. Вылетела с треском после первого тура. Снова. Второй год подряд. Мама смотрела с жалостью и разочарованием - сколько всего она вкладывала в это поступление. Уж Стаська-то знала.
А теперь что?
- Выше головы не прыгнешь, - сказал отец и покачал головой, и на мать взглянул многозначительно. В продолжение разговора - уже длиною в Стаськину жизнь плюс девять месяцев на беременность, пока мама Стаську носила. Вечное противоборство – мама в небесах, а папа поближе к земле, к реалиям. Вот тебе – получай! Сколько раз сказано! Сама живешь непонятно чем и где, еще и девчонке голову заморочила. Внушила идею сумасшедшую, отношения к действительности не имеющую. Актриса! Какая из нее актриса? Актрисы другие. Ногастые, грудастые, губастые. А Стаська? Так, милый кудрявый колокольчик. Только деньги зря потрачены. Лучше бы телевизор купили цветной. И никакой Москвы больше! Пусть здесь поступает. В пед. А там видно будет. Может, замуж выскочит, ребенка родит, дурь из башки кудрявой вылетит, когда с жизнью настоящей столкнется. А не то пусть на работу идет секретаршей. Устрою к Павлу - ему как раз требуется. Пусть узнает, как это - деньги зарабатывать, а то привыкли тратить. Одна в эмпиреях витает, другая тоже приучается. Нет, с меня хватит!
Пришлось Стаське отдавать документы в местный университет на филфак. Экзамены сдала хорошо, даже блестяще: сочинение, литература, русский - устно, история, - все-таки два года с репетитором.
Первого сентября притащилась уныло - вот тебе и Москва… Ну и ладно - корпус новый, сентябрь солнечный, кудряшки все такое же впечатление на мальчишек производят. Жить можно… Подружилась с Маринкой, страшненькой, веснушчатой, в очках. Стаська только с такими и дружила, для фона, подчеркнуть собственную неотразимость.
Насчет кудряшек – точно. Вон этот – симпатичный, глазастый - сражен наповал. Ничего мальчик, среди девчоночьего курса всего четыре парня, и этот - самый умный и красивый. Очень красивый - глаза большие, ресницы длинные, волосы волнистые, темные. И постарше года на три - после армии, после работы каким-то там ассистентом на местной киностудии. А как хорошо стихи читает, пожалуй, даже лучше, чем Стаська, и уж точно, лучше многих на том экзамене в Москве. Просто, без пафоса, но очень как-то проникновенно, до мурашек по коже. Эти самые мурашки у нее постоянно: и от взглядов его, и от случайных (будто бы) прикосновений… И тепло от груди к ногам ласковой волной от одного имени – Сла-а-а-вик…
Как-то быстро организовался театральный кружок - несколько ребят без руководителя, сами по себе. Маринка, Джамик с третьего курса, три девочки со второго, Славик, и, конечно, Стаська – звезда экрана. Весело проводили время: болтали, шлялись по городу, чуть-чуть - самую малость - выпивали. Но, главное, конечно, театр: репетиции, подготовка к спектаклю - сладостные, заветные для Стаськи, слова.
Она ожила, воспряла духом. Приходила из универа счастливая, роль учила. Мама, уныло слонявшаяся по комнатам, люто переживая дочкину неудачу, не разделяла ее восторга: а дальше что? Смысл во всей этой самодеятельности? Надо отца уговаривать. И на следующий год снова…
Но Стаська далеко не заглядывала, ей было хорошо здесь и сейчас: главная роль, премьера все ближе. Уже разрешили отыграть спектакль в главном зале университета, а тут еще Славик с его глазами и ресницами.
Ставили «Божественную комедию». Славик придумал поставить пьесу по мотивам кукольного спектакля. Получалось здорово, почти гениально. Джамик - Адам, Маринка - Ева в первом неудачном варианте - ну это естественно, Стася - второй удачный вариант, и это тоже более чем естественно.
Славик – режиссер и по совместительству бог, эту роль он не мог доверить никому, с чем Стася соглашалась полностью, чувствовала, что Славику придется быть ее в жизни и тем, и другим.
Она влюбилась по уши: горячо, страстно, как того требовала ее натура, два года воспитываемая на монологах, отрывках, этюдах.
Закружилось, загорелось - и в омут головой.
Славик страстный до умопомрачения, после проведенных с ним минут или часов, – это уж как повезет и где повезет: в общежитской комнате у сокурсников, дома у Славика, пока все на работе, на чердаках, один раз в подъезде, - Стаська ходила осунувшаяся, с провалившимися глазами. Тело ныло, голова горела, и стонало все внутри от любви и желания.
- Еще, еще! - просила она, и все вокруг было - любовь.
Приближалась премьера. Заканчивались последние приготовления, репетиции.
Зал набился битком. В узенькую прореху между кулисами Стаська наблюдала, как в первых рядах рассаживаются преподаватели, а вот и девчонки с ее курса - глаза завидущие, все за ее спиной шушукаются, обсуждают, а впрочем, плевать, она к этому привыкла.
А вот и Славик, с кем это он?
Лярва крашенная - как говорит соседка с их этажа Людка, официантка из ресторана «Дружба», с которой Стаська курит втихаря на верхней площадке, и которая учит ее жить: мужикам не верь, гады, все до одного.
И правда – лярва… Схватила Славика под руку, прижалась, как будто он ее собственность, и Славик туда же - глядит как-то невразумительно, целует в щеку. Чего это он?
Спектакль пошел плохо. Стаська не играла в полную силу, с той страстью, которой на репетициях всех поражала. «И как это ты в Москву не поступила? - все подкатывал к ней третьекурсник Джамик, - ты такая талантливая!» - Хватал ее за руку повыше локтя. Она не поощряла, но и не отбивалась особо - пусть Славик оценит: какая она – всем нравится, все ее хотят.
А Славик словно и не замечает, что у нее игра не клеится. А ведь это ее первый настоящий спектакль, если не считать школьной самодеятельности.
- Кто это? - спросила Стаська в перерыве.
Славик глаза отвел.
- Где? – спрашивает.
- Там - в зале… Пришла с тобой… - Стаська спокойна, по крайней мере, внешне: ну и что, может быть, знакомая, знакомая знакомых? – хотя на душе уже как-то мерзенько засвербело.
У Славика глаза чужие.
- Потом, - отвечает, - поговорим, спектакль доиграем.
Доиграем спектакль? Ха! Ха-ха!.. Доиграем спектакль…
Стаська уже не играла, так, механически двигалась по сцене, машинально повторяя заученные реплики. На вытаращенные глаза Маринки и Джамика не реагировала.
Правильно говорила мама: она не может управлять своими эмоциями. Поэтому и Москву провалила, и сейчас провалила спектакль, подвела ребят.
Плохая из нее актриса, отец все-таки прав. Но ей уже все равно…
После вялых аплодисментов Славик смылся под руку с лярвой, объясниться не соизволил.
Ну и ладно, подумала Стаська, послала куда подальше пристававшего Джамика, и пошла домой. Реально пошла – пешком, пятнадцать остановок.
Домой пришла со стертыми в кровь ногами (босоножки новые, чехословацкие – дрянь!) – матери не сказала ни слова, завалилась на кровать в своей комнате. Уставилась в потолок.
Мать зашла, встала на пороге.
- Ну, как премьера?
Премьера! Слова-то какие!
- Мама, выйди из комнаты. И дверь закрой с той стороны.
- Что случилось? Забыла слова?
- Я тебе сказала, выйди из комнаты! Оставь меня в покое, наконец!
- Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?
Боже мой! Губы дрожат, в глазах – слезы. Вот еще талант пропадает. Вся жизнь - игра. Погорелый театр одной актрисы. А зрители – отец-бедняга, да она – Стаська, дура доверчивая.
- Выйди и закрой дверь!
Хлопнула дверью. Пошла на кухню плакать.
Хотели сегодня отметить после спектакля, думали, соберутся у Маринки в общаге. А теперь вот лежи, слушай мамочкины всхлипы.
Маринка обещала, что уйдет к бабке, и соседку с собой утащит, и Стаська мечтала провести волшебную ночь – она и Славик. А теперь…
Набрала его номер, не отвечает. Гад! Кувыркается, наверное, с той. Руки заламывает, наваливается со спины, целует в шею… как только он умеет…
Стаська застонала, заскрипела зубами.
Утром она шла по университетскому коридору, еще по-новому пахнущему известкой, и чувствовала, как тяжелеет спина от липких злорадных взглядов.
Ладно, радуйтесь пока… - она встряхнула кудряшками и помахала рукой группке ребят, привычно стоящих у окна: заветное местечко – никому не занимать! – девчонки на подоконнике, мальчишки рядом – театральный кружок в сборе. Что-то Славика не видно, - подумала беспокойно.
Когда она подошла к окну, на подоконнике сидела только Маринка. Остальные растворились, даже не взглянув в ее сторону.
У Маринки виноватый вид. Сколько раз Стаська говорила, чтобы она не делала этих дурацких тощих хвостиков по обе стороны прилизанной головы! Похожа на таксу, поджавшую хвост.
- Чего это они? – спросила Стаська. - Разбежались, как мыши...
Маринка слезла с подоконника. Смотрит Стаське в подбородок своими очечками.
- У них дела… - шепчет.
- А ты почему не с ними?
- Но ведь ты моя подруга. Я обязана тебя поддержать.
- Правда? И в чем же? Думаешь, переживаю, что спектакль провалился? Очень надо. Подумаешь – спектакль. В следующий раз сыграю лучше.
- В следующий раз? – господи, сколько сочувствия в косеньких глазках. Ева-неудачница вздумала жалеть ее, Стаську. Словно они поменялись местами. - Следующего раза не будет. Ребята решили, что тебе не следует пока ходить в кружок. Ты ведь и сама, наверное, не захочешь?.. Из-за Славика..
- Из-за Славика? А что такое со Славиком?
- Как что? Он ведь женится. И тебе, наверное, неприятно будет… И потом его невеста будет приходить на репетиции. Славик говорит, что у нее большие способности и, возможно, она будет второй Евой. И Славик просил, чтобы она ничего не узнала о вас… ну, в общем, он просил тебе передать, чтобы ты не приходила. Ну, ты понимаешь…
Нет, Стаська ничего не понимала.
- Понимаешь, там такая история! – Маринка закатила глаза. – Славик с этой девушкой очень давно встречается, еще когда ему шестнадцать было, а ей… Ну сколько, если она его на пять лет старше? Так… - Маринка считает в уме.
Ну и тупица! Пять пишем два в уме... А Славик-то старушками оказывается интересуется. На пять лет старше… Значит той лярве крашенной сейчас двадцать семь? Старше Стаськи на восемь лет!.. Разве такое возможно? Сколько раз он говорил, что ее юность для него словно глоток вина в жаркий день… а, впрочем, она подозревала, что он просто треплется. Вычитал где-нибудь – непризнанный, блин, гений, - украл чужие слова. Что ему стоит… просто так походя… наплевать в душу… украсть чьи-то слова... чье-то сердце…
Стаська старалась держаться, изображала холодность и презрение, хотя внутри все переворачивалось и заходилось болью.
- Ну, значит, ей где-то двадцать было, – трещала Маринка. - Ну вот, они встречались, и у них такая любовь была, такая любовь! Ты ведь Славика знаешь – он такой!
А потом Славик в армию ушел, а она замуж вышла за другого и ребенка родила, представляешь: у нее сейчас сын четырех лет… Но она продолжала Славика любить, и когда он вернулся, она пришла к нему прощения просить, говорила, что любит, чтобы он ее простил. Но Славик не простил, и тогда она решила с собой покончить - отравилась таблетками. Еле откачали, и Славик ее пожалел, и снова стал с ней встречаться. А потом она к мужу вернулась ради ребенка, и тогда он с тобой закрутил, - Маринка виновато опускает глаза, - а теперь они окончательно решили быть вместе.
- Вот это любовь, - мечтательно вздыхает Маринка, - вот это чувства!
Все ясно. Значит Стаська не ошибалась: эта дура очкастая сама в Славика влюблена - безнадежная тупица – то-то она эти взгляды жалобные ловила. И этот лепет стрекозиный: Славик - то, Славик - се, Славик - гениальный!
А Славик – дурак, попался на удочку лярвы белобрысой. Видать, та еще артистка. Способности у нее… Натурально сыграла… Ничего, посмотрим еще - кто кого переиграет.
- Слюни утри, – сказала Стаська.
- Что? – вытаращилась Маринка.
- Слюни, говорю, утри. Сама в Славика втюкалась?
- Ну что ты?.. - цыплячья шейка покраснела, вытянулась, - как ты можешь, Стася? Правильно про тебя говорят…
- Ну, и что говорят?
- Что ты черствая и эгоистичная! – бедняжка, даже очки вспотели.
- Это кто говорит? Славик, что ли?
- Неважно – кто… Я думала - тебе нужны друзья, а ты…
- Ты еще скажи, что мое поведение недостойно звания комсомолки!
- Я пойду… - Маринка прячет глаза, полные слез.
- Проваливай!..
Убежала на своих цыплячьих кривеньких ножках.
Стаська села на подоконник, закинула нога на ногу, закурила.
Проходящие мимо студенты и аспиранты мужского пола сворачивали шеи, женского - завистливо перешептывались.
Юбку что ли одернуть? А впрочем, пусть полюбуются - ноги у нее что надо, чего ей стесняться?
- Ковалевская, это еще что такое? – Юлиана Сергеевна, зам декана: очки сползли от удивления, вся пышет негодованием.
- Что у вас за вид? И почему вы курите в здании университета?
- Извините, – сказала Стаська, – забыла вам предложить. Угощайтесь, Юлиана Сергеевна.
Стаська протянула пачку ошалевшей тетке.
- Вон! – заверещала побагровевшая Юлиана Сергеевна.
Стаська лениво сползла с подоконника.
- Эко вас перекосило, – сказала она, - смотрите, инсульт хватит.
И пошла прочь по замершему коридору, отчаянно виляя бедрами.
Как медленно тащится этот троллейбус, еще две остановки, и вот он - дворик, который она пробегала в две минуты, взлетала по лестнице на третий этаж, звонила в дверь, и он стоял на пороге. Теплый, красивый, нежный. Целоваться, целоваться до боли в губах, прижиматься всем телом до изнеможения, до потери всех ощущений кроме одного - его кожи, его губ, его рук.
Славик, Славик, что же ты наделал? Как теперь жить без тебя? Стаська плакала, прохожие таращились, какой- то пижон подвалил: «Девушка, давайте, я вас утешу!..»
Отвали, никто меня теперь не утешит, кроме него. Даже не поговорил, не объяснил ничего, бросил как собаку в подворотне.
Долго сидела на скамейке, смотрела на его окна. Интересно, дома он сейчас? Просто спросить: почему, за что? Просто спросить и уйти…
Дверь открыла белобрысая лярва. Ничего себе, живет она у него, что ли?
- Здравствуйте, – вежливо сказала Стаська. – а Славик дома?
- Нет, он отлучился ненадолго, скоро будет. А вы?..
- Я - Станислава. Разрешите, - Стаська решительно подвинула белобрысую плечом и вошла в квартиру, - вы, наверное, слышали обо мне?
- Нет, - проблеяла та. – Но я вас вчера в спектакле видела, вы были…
- Великолепна? Спасибо, все так говорят. А я думаю, льстят, вчера я была не в форме.
Стаська вошла, огляделась.
Пахнет Славиком, вот и рубашка его на стуле. Взяла, не стесняясь белобрысой, прижала к лицу.
- А вы?.. – снова лепечет та. Лицо изумленное.
- А вы, – говорит в ответ Стаська, – наверное, сестра Славика, Мирра ? Он мне про вас рассказывал. Правда, он говорил, что вам уже тридцать пять. Вот уж не подумала бы - вам больше тридцати четырех не дашь.
Белое нежное личико покрывается красными пятнами. И что за день сегодня? Такие метаморфозы с людьми происходят – слова сказать нельзя.
- А я, - продолжает Стаська, – невеста Славика, наверное, он вам рассказывал обо мне? Мы очень любим друг друга, и здесь в этой квартире сделали вам племянника. Уже два месяца, - Стаська погладила себя по животу, - вот он, маленький. Славик почему-то уверен, что будет мальчик, а я хотела бы девочку. Вы представляете, какая будет красавица с его ресничками, его глазками? – тараторит Стаська, наблюдая за тем, как цепенеет и съеживается белобрысая. - Славик счастлив - не передать, неужели он ничего не рассказывал вам? Вот уж странно - старшей сестре и не рассказал. Мы сейчас планируем свадьбу, нужно поторопиться - ведь вы понимаете: не хотелось бы в свадебном платье и с пузиком. Родители уже все знают и ваши, и мои, уже и ресторан заказали, и заявление в загс подали. А вы когда приехали? Наверное, он сегодня вам собирался рассказать. Ой, что это с вами, что с вами?
Ах, какие все слабонервные, боже ж мой. Сползла со стульчика, сидит, глазенками хлопает, бледная как та луна на небосводе.
- Пожалуйста, попейте водички! Пейте, пейте, полегчает.
Зубки стучат о стаканчик: дзинь-дзинь-дзинь-дзинь.
Ой, и в дверь кто-то звонит!
- Сидите, сидите, я сама открою!
- Привет!
- Привет… А ты что здесь делаешь?
- Уже ничего… зашла тебя со свадьбой поздравить.
Смотрит через ее плечо в квартиру. Глаза беспокойные, жалкие.
- Ты говорила ей что-нибудь?
- Говорила…
- Что? Что ты ей сказала?
- Правду… Чистую правду…
Взглянул так, будто убить готов на месте. Надо ж как его проняло. А она-то надеялась…
Оттолкнул ее. Пошел утешать…
Стаська взяла сумку, и вышла в открытую дверь, как в открытый космос.
До двух часов ночи она шлялась по городу. Сначала просто бродила по улицам, потом зашла в новое кооперативное кафе на проспекте Ленина. На пиццу и мясо в фольге денег не хватило. Заказала порцию грибного жульена и кофе. Кофе оказался прегадким, жульен – пересоленным. А тут еще пьяный мужик привязался, приглашает танцевать - а сам на ногах не стоит. Пришлось спасаться бегством.
В парке встретила старых приятелей из музыкалки - Ромку с Петрушкой в компании двух замусоленных чувих. Посидела с ними, погорланили песни под гитару, пугая прохожих. Потом одна из подружек – тощая рыжуха - приревновала Ромку к Стаське, кинулась в драку, порвала ей блузку, свалила ее в розовый куст. Стаська все ноги исцарапала. Мальчишки растаскивали, девчонки орали. Ромка клялся в старой любви, рвался проводить, отталкивая рыдающую рыжуху. Стаська послала всех по известному адресу и пошла домой по пустеющим ночным улицам.
Во дворе присела к старичкам, играющим в лото. Пожаловалась им на судьбу: «Хахаль бросил…» Старички проявили сочувствие, угостили стаканчиком портвейна. Стаська глядела на пылающее электрическим светом окно своей квартиры и уныло тянула время. Домой идти не хотелось.
Мама была в истерике. Папа на грани. Орали в два голоса, перебивая друг друга.
- Ты что - пьяная?! – вопила мама.
- Не пьяная, а выпимши, – икнула Стаська. – И вообще я спать хочу. Отстаньте от меня.
- Ах, отстать от тебя? – заревел отец. – А то, что ты неизвестно где шляешься по ночам – ничего? Чуть до инфаркта не довела.
- Да ладно, - усмехнулась Стаська, - вы еще меня переживете.
И ушла в свою комнату.
Родители накинулись друг на друга.
- Это ты виновата! – кричал папа. – Потакаешь ей во всем, забила голову дурацкими мечтами.
- А ты - жлобина, – парировала мама, – отсталое необразованное… - мама подбирала достойное слово.
Папа не стал дожидаться точного определения, хлопнул дверью. В гараж пошел.
- Ничего, – говорила в таких случаях мама, – перебесится, вернется.
- Станислава! – постучала мама в дверь, - открой, дочка, давай поговорим.
- Я хочу спать, поговорим завтра.
- Ну, хорошо, – примирительно сказала мама. Что-то она сегодня быстро успокоилась.
Стаська слышит, как мама все еще стоит за дверью. Шуршит халатом, дышит, прислушивается.
- Ну чего тебе еще! Иди спать! – раздраженно кричит Стаська. Когда уже все оставят ее в покое?! От выпитого со старичками портвейна тошнота подкатывала к горлу, исцарапанные розовым кустом гудели ноги. Сколько километров она сегодня исходила! А тут еще мама со своими переживаниями. – Иди спать!
- Тебе тут Марина звонила беспрестанно, - говорит мама, - просто телефон оборвала. Какая-то девочка отравилась… Какая-то... Забыла фамилию… Как же .. по моему Славкина… или Славина…. В больнице на Дзержинского лежит, в тяжелом состоянии… Ты знаешь ее?.. Куда ты, куда ты, Стася! Вернись! Вернись немедленно!
В больничном коридоре воняло хлоркой, и все было пропитано тем отвратительным запахом – боли, смерти, страданий, – который Стаська ненавидела с детства, когда приходила с мамой навещать умирающего деда.
Славик сидел один, опустив голову, сцепив зажатые между коленками большие руки.
Стаська присела рядом, прижалась к его плечу.
Он не шевельнулся.
- Славик! – позвала она.
Он поднял на нее глаза, и она удивилась, как он изменился за те несколько часов, что она его не видела. Лицо осунулось, пожелтело, заросло сероватой, словно пыльной, щетиной.
- Ты зачем здесь? - прохрипел он. – Зачем ты пришла?
- Как зачем? – Стаська осеклась под его взглядом – ненавидящим… ненавидящим ее… - Помочь тебе…
- Помочь? – Славик усмехнулся. – Ты уже сделала все, что могла. Убирайся, не хочу тебя видеть… - он отвернулся.
- Прости меня, прости меня, Славик! - Стаська заплакала. - Я не хотела, не хотела этого, клянусь тебе. Я просто хотела вернуть тебя… Я не могу жить без тебя, я люблю тебя, Славик! Прости меня! - она схватила его руку, стала ее исступленно целовать.
- Ты понимаешь, - вдруг заговорил он, - ты понимаешь, я неправильно рассчитал. Не пошел за ней… Я думал: пусть идет, пусть уходит… Не буду ей ничего объяснять. Пусть идет. Успокоится, осознает, поймет… Ведь у нас уже всякое было, мы через все прошли, и у нее были измены, и муж, и уходила она к нему после того, как мы снова были вместе. Почему же нельзя мою измену – одну, единственную, - простить? Пусть идет, - думал я, - а потом, когда она успокоится, я все ей объясню, мы поговорим. И не пошел за ней… Понимаешь? Дал ей уйти… Она посмотрела на меня такими глазами!.. И убежала. А я не догнал ее. Почему, почему я не побежал за ней? Все было бы по-другому. Я бы все объяснил, и она простила бы меня, как я ей прощал много раз… А теперь, теперь уже поздно, и ничего нельзя объяснить, ничего нельзя исправить!.. А вдруг, вдруг она умрет? - он посмотрел на Стаську безумными глазами, - вдруг она умрет?..
- А может быть - пусть? Пусть, Славик! Может быть, это и к лучшему? Пусть будет так как будет! Ведь я с тобой! Вспомни, вспомни, как мы с тобой любили друг друга, вспомни, как нам было хорошо! - уговаривала Стаська, и целовала его, и прижимала к себе его голову. - Вот увидишь: ты забудешь ее! Зачем тебе калека? Ведь последствия будут наверняка… пусть уж лучше… Что? Что? Почему ты так смотришь?
Славик поднялся.
- Ты… ты… какая же ты… уходи… уходи лучше… уходи… не хочу тебя видеть…
Она упала перед ним на колени, обняла его ноги.
- Славик, Славик, я люблю тебя! Тебя никто не будет любить так сильно как я!
Он нагнулся, отцепил ее руки.
- Давно хотел сказать тебе, – сказал хрипло и как-то безучастно, словно чужому человеку, – актриса из тебя плохая, никудышная…
И ушел по пустому коридору, гулким эхом возвращающим его неторопливые тяжелые шаги.
Стаська посидела еще немного на холодном бетонном полу, потом встала и пошла к выходу.
Закрыв за собой дверь, она остановилась на широком просторном крыльце, похожем на театральную сцену, освещенную, словно рампой, громадной желтой луной. Шелестели огромные платаны, легкий ночной ветерок раздувал ее милые трогательные кудряшки. Она усмехнулась, и, приподняв кончиками пальцев подол своего легкого цветного платья, склонилась в глубоком изящном реверансе и послала воздушный поцелуй куда-то далеко в темное небо к равнодушно глядящим на нее холодным одиноким звездам.
Казань
“Наша улица” №154 (9) сентябрь 2012
Охраняется законом РФ об авторском праве