Кира Грозная "Госпожа Никто" повесть
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Кира Анатольевна Грозная родилась 4 сентября 1975 года в Майкопе Краснодарского края. Росла в республике Киргизия, поселок Пристань Пржевальского, на полигоне, где служили её родители. С 1987 года живёт в Санкт-Петербурге.
Практический психолог, преподаватель психологии. Защитила кандидатскую диссертацию по преодолению кризисных ситуаций.
Член Союза писателей России. С 2003 года является участником поэтического литобъединения А.Г. Машевского.  Автор изданных книг «Китайская шкатулка» и «Запредельный градус». Её стихи и проза публиковались в ряде печатных изданий России и зарубежья: «Чехия сегодня», «Смена» (Беларусь), «Аврора», «Новая Юность», «Молодой Петербург», «Второй Петербург», «Парадный подъезд», «Мост», а также на сетевых ресурсах: «Молоко», «Folioverso».
В «Нашей улице» публикуется с № 137 (4) апрель 2011.

вернуться
на главную страницу

Кира Грозная

ГОСПОЖА НИКТО

повесть

1

Я вышла из поезда на маленькой станции с готическим шпилем вокзала в семь часов утра.
Я не была в этом городе ровно тринадцать лет, с того самого дня, когда моё облепленное датчиками, снабжённое кислородной маской и походной  капельницей тело в маленьком саркофаге погрузили в вагон поезда, который доставил меня в аэропорт ближайшего крупного города, где уже ждал самолёт, отбывающий в столицу. Я навсегда покинула тот мир, который был моим единственным миром с момента рождения.
Мой ноутбук в дороге разрядился, поэтому, подъезжая к городу, я записала в свою старенькую пухлую записную книжку:

Хранишь ли ты, Город, хранишь до сих пор
(Иль, может, за давностью времени стёр?)
Царапины шпилек на ровной брусчатке,
Лица негатив на прозрачной сетчатке,
На поручне пальцев моих отпечатки,
Четыре страницы в забытой тетрадке?

Город встретил меня нежным весенним утром, вызвавшим неотчётливые ассоциации с чем-то полузабытым. Вернее, прочно забытым, процентов на восемьдесят. Наверняка воспоминания оказались бы приятными, будь они более разборчивы. Теперь же они только болезненно царапнули душу, и я их незамедлительно отогнала, снабдив биркой «вернуть на склад». Мне необходимо здравомыслие, подумала я. Ведь я должна многое узнать. То есть вспомнить.
Я вернулась город, чтобы найти четверых. 
Проблема заключалась в том, что я не помнила их лиц и имён, да и само их существование было скорее сном, нежели явью.  

В ближайшей от вокзала гостинице я сняла уютный номер с видом на небольшую мощёную площадь, где, как в старину, сидели чистильщики сапог и торговки хрустящими булочками и багетами, а крикливые мальчишки с круглыми лотками через плечо продавали сувениры. В номере были пятнадцатиметровая комната с кроватью, трельяжем, двумя мягкими креслами и журнальным столиком; санузел с реликтовой пузатой ванной, где на полочке теснились бруски мыла в виде сердечек, розочек, фруктов, и свечи в форме утят; маленькая кухонька с газовой плитой, холодильником, столом и шкафчиками в шахматную клетку. В шкафчиках обнаружились кофе, чай, сахар, сгущённое молоко, сушки и крендели; холодильник же пугал снежной белизной и отсутствием каких-либо запахов.
Выяснилось, что в гостинице не работало электричество. Кроме того, там не было телефона и интернета. Островок забвения, подумала я, задвигая ноутбук на самую нижнюю полку тумбочки. А на тумбочке поселилась моя записная книжка.
Достав из сумки мобильный телефон, я хотела позвонить Лидии, но надпись на дисплее «нет сети» отняла последнюю надежду на связь с внешним миром.
Тем временем мой организм настойчиво потребовал завтрака.
Следующие полчаса я смотрела в окно, пила свежезаваренный кофе, курила и при свете свечи в форме утёнка листала свою записную книжку.  Ей было тринадцать лет, но она была заполнена только до половины. Все записи в ней имели отношение исключительно к моему прошлому тринадцатилетней давности. Помню, поначалу мне трудно было решиться прочитать, да даже взять в руки этот документ, свидетельствовавший о забытой жизни, которая через мутную пелену забвения представлялась чем-то вроде утраченного рая.
Впрочем, если рай на земле существует, то этот маленький городок до мельчайших деталей слизан с него каким-нибудь умершим и воскресшим архитектором, подумала я, глядя в окно.

Там, где меня вернули к жизни, у меня была семья. Муж - Арнольд Верхолад, главный врач клиники, где я провела первые полгода своей новой жизни. И приемные дети, Лидия и Ники, дочь и сын Арнольда от первого брака. Резкая и прямолинейная Лидия была всего на 13 лет меня моложе. Мы с ней долго не ладили, пока она ко мне не привыкла. А вот маленький Ники довольно быстро прирос ко мне душой, и после нашего с Арнольдом развода первое время задавал отцу один и тот же вопрос: - «Почему мамочка Кира от нас уехала?».
После развода с Арнольдом Лидия и Ники частенько приходили ко мне в гости, и мы проводили долгие уютные вечера в моей съемной квартире, где играли в «эрудит» или смотрели по телевизору какую-нибудь мелодраму.
Кстати, Лидия была единственным человеком, с которым я поделилась намерением вернуться к развалинам прошлого и вдоволь в них поковыряться.  
- Что ж, - сказала Лидия, внимательно меня выслушав. - Я думаю, ты права. Ты всё равно ведь не успокоишься, пока не выяснишь то, что тебе, на мой взгляд, совершенно не нужно знать. Ты, конечно, стала другим человеком, и город тебя вряд ли узнает и вспомнит. Но где-то в твоём теле сидит частица той Киры, которой было столько же лет, сколько сейчас мне, и которую следует отпустить. Надеюсь, в городе прошлого она тебя навсегда покинет.
- Знаешь, я долго тебя ненавидела, - продолжала Лидия. - Ты появилась в моей жизни вскоре после того, как ушла наша мама. Это Ники, который был малышом, её совсем не запомнил. А у меня был трудный возраст. И меня невероятно бесило, когда ты заставляла называть тебя «мамочкой». Временами я желала тебе смерти. Ты сердишься на меня за это?
- Ну что ты, дорогая, конечно, нет, - рассмеялась я и обняла Лидию. - На твоём месте я чувствовала бы то же самое. Признаюсь, мне самой иногда хотелось, чтобы ты куда-нибудь сгинула. Но ты всё-таки была моей дорогой доченькой, когда мы были единой семьёй.
- А что теперь?  - задала вопрос в пространство Лидия, и, не найдя ответа, пожала плечами.
- Теперь…
Я задумалась. Выросшая Лидия превзошла меня ростом и формами, и на мою дочь никак не походила.
- Может, нам стать подругами? - предложила я.
Сказать по правде, у нас с Лидией подруг не водилось. В городе, где мы жили, подруги считались большой роскошью. Молодые женщины либо строили собственный бизнес, либо сидели дома, обвешанные детишками, поваренными книгами, моющими средствами и прочей бытовой шелухой. И с теми, и с другими «подругами» нам с Лидией было не о чем говорить.
Поэтому Лидия, глубокомысленно кивнув, сказала, что это удачная идея.

- Знаешь, - призналась Лидия, - а ведь это я стащила тогда твой блокнот. Я не хотела тебе говорить, но он много лет будоражил моё воображение. Может быть, благодаря ему я и увидела тебя другими глазами.  
Записная книжка, которая там, в клинике спасла меня от сумасшествия. Тогда я уже не делала записей, а только рисовала. Моя разрушенная память постоянно подсовывала какие-нибудь образы, впоследствии растаявшие, вытесненные новой жизнью.  
Я лишилась книжки во время переезда из клиники в дом Арнольда, и была расстроена, почти убита, но по прошествии лет потеря утратила свою актуальность. Поэтому выходка Лидии осталась безнаказанной. 
Лидия достала из сумки пыльный пакет, который наверняка все эти годы провалялся в бездонном подполе Арнольда, и извлекла из него толстую затрёпанную книжку.
- Мне жаль её возвращать, - проговорила она. - Но тебе сейчас пригодится всё, что может напомнить о прошлом.
Я открыла записную книжку и увидела рисунки. Они были выполнены карандашом. Годы спустя рисунки перестали быть моими, утратили воспоминание о руке, держащей карандаш, обрели собственную энергетику и душу. Поэтому я с интересом рассматривала их, словно сделанные кем-то другим.
Это были четыре мужских портрета. Они, эти лица, были разными и довольно характерными. Круглая, сытая рожа с пышными усами; острая, как у хорька, мордочка; угрюмая физиономия с квадратным подбородком; открытое простецкое лицо «славного парня».  
Кто эти мужчины, я не имела понятия.
Ещё были чёрно-белые виды старинного города, крутые мосты и готические арки, тёмные окна и светлые пятна фонарей. И почти в каждый пейзаж был воткнут чёрный мужской силуэт в широкополой шляпе.
Мои пальцы стали лихорадочно листать книжку. Она содержала также записи и стихи. Лидия, заглядывавшая через моё плечо, прочитала вслух:

Потерявшей свободу бабочкой в паутине бьюсь - не могу взлететь.
Золотой свечи пламя жаром паутину лижет - в нём боюсь сгореть.

Четыре угла, по мужчине в каждом - Муж, Любовник, Любимый и Друг.
Четыре сердца, четыре руки, четырехугольник - и замкнутый круг.

Даже Он не знает ответа, надвигает шляпу на лоб и скрывает взгляд.
Он всегда отводит глаза и молчит, когда бесы со мной говорят. 

Я запуталась в паутине сомнений, лжи, и не знаю, как добиться того,
Чтобы верный Муж и неверный Любовник признали сомнительное родство,

А единственный Друг и Любимый не тянули в разные стороны, как канат.
Моё время скоро закончится, мои крылышки уже плавятся и чадят.

Я долго вчитывалась в стихотворение, перестраивая его так и сяк, пытаясь понять, что стояло за этими словами. Нет, пустая затея: броню амнезии невозможно пробить какими-то стишками.
- Ну, что скажешь? - воскликнула Лидия. - Можно сделать вывод, что в твоей прошлой жизни у тебя были муж и любовник. А ещё - друг, и кто-то, кого ты зовёшь любимым.
- Не у меня, а у Алисии, - поправила я.
Алисия. Судя по документам, которые я сменила, переродившись, так меня звали раньше. Кира родилась в клинике. С тех пор, как я похудела и лишилась роскошных чёрных волос, выпавших за время болезни, от вычурной Алисии не осталось и воспоминаний. Коротко остриженная, перекрашенная в блондинку, потерявшая «товарный вид», ставшая подвижнее и смелее, я ощущала себя отныне другой женщиной, которой требовалось новое имя.
Имя Кира я присвоила себе сама. Фамилию Верхолад подарил мне муж Арнольд.
Итак, в жизни Алисии было четверо мужчин.
- А кто такой «Он»? - вслух подумала я, перелистывая книжку.
- Вот, посмотри на рисунки! - воскликнула Лидия. - Этот чёрный силуэт в шляпе… на мосту и под аркой… Это наверняка и есть Он - тот, который надвигает шляпу на лоб, отводит глаза и всё время стоит к тебе спиной. Он, то есть Любимый... я так думаю…  
Я почувствовала волнение.
- Пожалуй, ты права, что хочешь вернуться, - Лидия выглядела воодушевлённой. - А вдруг тебе удастся узнать, как ты оказалась в коме…
Тут Лидия замолкла, словно прикусила себе язык. 
- Да, - мой голос звучал совершенно спокойно. - Я надеюсь ВСЁ узнать.

Я перелистала блокнот, допила кофе и покинула номер.
Утреннее солнце уже залило площадь золотом. Шум города, не агрессивно-грохочущий, как в большом мегаполисе, а весёлый и беззаботный, подобный шуму школьного коридора, встретил меня в дверях. Я направилась по улочке, ведущей вверх, цокая по брусчатке, как подкованная лошадка. Задержавшись у телефонного автомата, стилизованного под старинный аппарат, с причудливо выгнутой трубкой, бросила в отверстие монетку и набрала номер.
- Привет, - закричала я, услышав голос своей лучшей подруги Лидии. - Здесь солнечно!
- Привет, -  отозвалась Лидия. - Как доехала? Как устроилась?
- Нормально. Только, представляешь, тут ни электричества, ни интернета, и мобильная связь исчезла.
- Вот это да! Ты что, в рай попала? - воскликнула Лидия. - Ну, хорошего тебе отдыха, а главное - удачных  поисков.
Связь прервалась. Я  двинулась дальше, вверх и вверх, по крутой извилистой улочке, по бокам которой громоздились лавки бакалейщика, пекаря и мясника, цирюльня, мастерская по пошиву элегантного мужского и женского платья, магазин старой книги и канцелярских принадлежностей. Я чувствовала себя юной, какой не была никогда, с момента пробуждения в клинике.
Воспоминания, пусть разрозненные, уже подошли вплотную, но ещё толпились за закрытой дверью. Город периодически бросал мне кость, как собачонке. К примеру, в полдень я заметила на мосту чёрную фигуру в шляпе и бросилась туда, но, добежав, никого не обнаружила. Либо это - город миражей, либо виной всему моё воображение, подумала я.
В другой раз я проходила мимо белого здания с колоннами, и вдруг, как во вспышке молнии, на его ступенях возникла фигура мужчины в сером пальто. Его волосы были взлохмачены, а вокруг шеи обмотан красный шарф. Я даже вскрикнула, настолько явственным было ощущение, что вот сейчас память ко мне вернётся, но… видение исчезло через долю секунды.
На центральной площади, украшенной мишурой и воздушными шариками, на деревянном стенде, водруженном на помост, где, очевидно, в старину было лобное место, висел необъятный плакат. Пляшущие разноцветные буквы кричали: «Большой праздник в честь семисотлетия со дня основания города! 13-го мая вас ждёт карнавал и факельное  шествие!»
Итак, сегодня у них - День города. Какое везение, подумала я. Один из редких моментов, когда на улицы выползают практически все жители. Ночь, когда на центральной площади города можно встретить всех персонажей моей загадочной истории. И, соответственно, мой звёздный час.
С этой мыслью я отправилась в гостиницу - отсыпаться.

2

К вечеру весь город был увешан гирляндами. Трещали бенгальские огни, хлопали петарды, раздавались смех и визг, в воздухе витал вирус массового веселья. Улочки оказались настолько запружены людьми, что мне пришлось расчищать себе дорогу локтями.
Вокруг клубились: мальчишки в форменных фуражках учебных заведений; девчонки с ниточками бисера и яркими мишурными бабочками в распущенных волосах; мужчины в кепках и кожаных куртках, в котелках и френчах; полнотелые женщины в пёстрых юбках и корсетах, едва удерживающих внушительные груди. Ещё там были дамы в шелковых платьях, в боа из меха и перьев, со шлейфами, волочащимися по дороге, и обязательно в бархатных масках, расшитых бисером, и господа побогаче в цилиндрах, в элегантных костюмах и смокингах. Толпа текла в сторону площади, и я, сдавленная со всех сторон, подчинилась общему течению.
На площади горели факелы, установленные в углублениях стен с облупленной местами известью. Краснолицые парни разливали пиво из деревянных бочек, а их лошади переминались с ноги на ногу и жевали овёс. Яркие клоуны с накладными носами и подведёнными бровями размалёвывали детвору. Жарились шашлыки, взрывались хлопушки, под ногами валялись хлопья сахарной ваты и обрывки разноцветной мишуры.
Я бродила среди горожан, предающихся веселью, присматриваясь к лицам, которые попадали в поле моего зрения.
Вдруг, прямо за моей спиной,  как из воздуха, материализовался высокий плотный мужчина в котелке и с пышными усами, круглощёкий и надутый. На его плечах восседал упитанный карапуз - его полная копия. Сопровождали мужчину внушительная дама и похожая на неё девочка лет десяти. Они остановились у пивной бочки, и мужчина вытащил бумажник. Парень в кепке налил две кружки пива. Одну из них взял мужчина, другую - его спутница. Они одновременно подняли кружки и отхлебнули. На пышных усах повисли хлопья пены.
Я поспешно отвернулась, за секунду до того, как взгляд мужчины скользнул по моему лицу. Я узнала его.
Растрёпанный субъект простоватой наружности, причёска которого больше подошла бы нищему студенту, нежели мужчине в приличном костюме и с элегантной спутницей, повисшей на его руке, возник перед моими глазами во вспышке фейерверка и тут же скрылся за спинами горожан. Но мне было достаточно и доли секунды, поскольку я узнала его.
А вот тщедушный мужичок с остробородой мордочкой, в сером пиджаке, по виду - канцелярский клерк. Примостившись за столиком, он уплетает шашлык, только что поджаренный на углях. Под локтем у него зажата книга в затрёпанной обложке. Я узнала его и направилась к выходу с площади. Моя голова вдруг разболелась, от недавнего полуденного сна, или от шума и гама - трудно сказать.
Исполинского роста полицейский в мундире с блестящими пуговицами и знаками различия, говорящими о высоком чине, неподвижно, как простой часовой,  стоял у ворот, отделявших площадь от города. Всем своим видом, в особенности - угрюмой физиономией с квадратным подбородком, он наводил на мысли о каменном изваянии. Я поймала его равнодушный взгляд, который, как мне показалось, оживился, встретившись с моим взглядом, и вышла за ворота.
Я узнала и его.

Итак, не было никаких сомнений: четверо определены.
Но как теперь выяснить, кем каждый из них был в моей прежней жизни, чёрт бы их побрал?
Я вышла из ворот и задумчиво направилась к гостинице. Точнее было бы сказать - поковыляла к гостинице. Поскольку шпильки туфель, специально надетых ради карнавала, беспрестанно застревали в трещинах между брусчаткой, пока, наконец, одна из них не слетела с ноги и не отскочила на пару метров вперёд.
Подростки, крутившиеся неподалёку, загоготали. Я покраснела, как бывало всякий раз, когда я (Кира или Алисия?) попадала в неловкое положение.
Не успела я доковылять до своей туфли, как какой-то господин в широкополой шляпе услужливо поднял её и преподнёс мне, с поклоном и со словами:
- Позвольте надеть это на вашу прелестную ножку.
Он даже встал на одно колено, предоставив мне возможность поставить на другое его колено перепачканную ступню.
Я так и сделала, чувствуя, как пылают щеки. Особенно выбивало из колеи то, что его взгляд постоянно ускользал от моего, и, как я ни старалась, мне не удавалось его поймать.
Мне стало не по себе. Я поблагодарила мужчину сухим кивком, поставила ногу на мостовую и пошла дальше.
Неприятный, в сущности, тип. Лет шестидесяти, не меньше.
А туда же: «прелестная ножка…».

3

Н следующий день ноги сами привели меня  к белому зданию с колоннами. На его дверях висела металлическая табличка, извещавшая о том, что это нотариальная контора. Я побродила вокруг здания, потом укрылась от солнца в кондитерской через дорогу, заказала кофе с сэндвичами и приготовилась ждать.
Тяжёлые двери за время моего ожидания открылись раз пятнадцать, пока, наконец, не появился мужчина, замотанный в красный шарф - по-видимому, неизменный атрибут его имиджа. Я не успела ничего предпринять, как он пересёк улицу, вошел в кафе и остановился у барной стойки, в двух шагах от меня.  
- Салат, кофе и сэндвич с курицей, пожалуйста, - произнёс он.
Первый моим ощущением было: дежа-ю. Словно этот голос звучал в моих ушах только что.
Я обернулась и встретила весёлый взгляд синих глаз.
- Привет, - сказал он. - Что-то я раньше вас никогда не видел.
- Вас это удивляет? - спросила я. Мне показалось, что вопрос прозвучал довольно глупо.
- Конечно. В нашей дыре все друг друга знают, или хотя бы видели. Если бы я встречал вас раньше, я бы запомнил. 
Мне захотелось протянуть руку и взъерошить эти волосы. Мне захотелось сказать, как сильно я по нему скучала тринадцать лет. Но я промолчала.
Я ведь даже не знала, как его зовут и кем он был в моей жизни.
- Я приехала недавно, к… родственникам.
- Да ну? В нашу глушь уже, наверное, лет десять никто не приезжал.
Не дожидаясь приглашения, он шлёпнулся на скамейку напротив меня. Сейчас ему можно было дать не больше двадцати пяти. Но луч солнца скользнул в щель портьер, и всё встало на свои места.
Его глаза не были глазами юноши. Да и волосы, когда-то пышные, выглядели неухожено. Провинциальный пиджак… Провинциальный стареющий мальчик.
- И вам здесь не скучно?
- Нет, городок довольно милый, не заскучаешь.
Он засмеялся.
- Хотите, прогуляемся? - предложил он вдруг. - Сегодня ясный денёк, а я могу улизнуть с работы пораньше. В конторе сидеть - скучища смертная. Да, кстати, меня зовут Микки. Я - помощник главного нотариуса, некто вроде мальчика на побегушках, только рангом чуть повыше.
- Кира, - представилась я, протягивая ему руку и лихорадочно думая, как обозначить свой род деятельности.
И вдруг, неожиданно для себя, ляпнула:
- Я - писательница… в некотором роде.
Он схватил мою руку и энергично потряс.
- Очень рад знакомству с творческой личностью. В нашем городе это - большая редкость, если не брать в расчёт балаганных шутов, именующих себя поэтами и художниками. Но я не сомневаюсь, что вы - интересный писатель.
Я скромно улыбнулась.
- Ну, что, пойдёмте? Можете сунуть свой сэндвич мне в карман.
Я засмеялась. И вдруг почувствовала себя необыкновенно легко, чего не было последние тринадцать лет.
Мы вышли из кафе. В лучах света я внезапно увидела другой такой же  солнечный день. Увидела Микки и себя рядом с ним, и у меня не осталось никаких сомнений.
- Мне надо позвонить маме, - сказала я.
- Автомат на углу. Возьмите монетку, - предложил Микки.

- Лидия, представляешь, я нашла Его! Того мужчину, которого любила Алисия.
- Нашла Его, в первый же день? Ничего себе…
-  Да, это Он! Я спросила: Микки, у тебя есть чёрная шляпа? И он ответил: у меня  в шкафу завалялось полдюжины шляп...
- Его зовут Микки? - Лидия в телефонной трубке фыркнула.
- Господи, ну какая разница, как его зовут? Между нами ничего не изменилось за эти годы.
- Ты же не помнишь, что между вами было.
- Я обязательно вспомню всё, Лидия.

Мы стояли на набережной, я - в Миккином плаще, и бросали чайкам хлебные крошки. Изголодавшиеся чайки хватали пищу на бреющем полёте, проносясь, как самолёты-истребители. Вода была непривычно синей; наверное, потому что в городке не оказалось ни одного крупного предприятия, которое могло сбрасывать в реку химические отходы. Уже похолодало, и солнечный диск постепенно ускользал за горизонт.
- Ты долго здесь пробудешь? - спросил Микки, обнимая меня за плечи.
- Пока не завершу некоторые дела. Неделю точно.
- Значит, мы ещё увидимся. Ты остановилась в отеле «Паровой котёл»?
- Да. Там довольно уютно.
- Хочешь, завтра вечером я зайду за тобой, и мы покатаемся на лодке? 
- Заходи, конечно, -  я почувствовала радость при мысли, что увижу его и завтра.
- Отлично. Тогда пойдём, я тебя провожу. Мне пора возвращаться домой, пока жена не напридумывала чёрт знает чего. У неё истерический невроз, вот ей вечно и мерещатся несчастные случаи.
В его голосе прозвучала досада. Но вряд ли её можно было сравнить с моей досадой.
Разумеется, Микки женат.  Моё отсутствие слишком затянулось.
В молчании мы дошли до отеля.
- Знаешь что, - сказала я самым небрежным тоном, на который была способна. - Я думаю, твоё вечернее отсутствие может огорчить жену.
Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.
- Ты не хочешь, чтобы мы увиделись снова?
- Я забыла, что запланировала на завтра повидаться… кое с кем ещё. Старые друзья, старые долги.
- Понятно, - он усмехнулся.
Выражения лица Микки мне не было видно, но я представила, как вертикальная складка на его лбу стала резче, как потускнели глаза цвета синей воды.
- Ну, пока, - и я взялась за ручку обшарпанной, обитой дермантином двери.
Микки открыл рот, намереваясь что-то сказать, постоял пару секунд с открытым ртом и захлопнул его, как саквояж.
- Пока, - выдохнул он, не разжимая губ.
Потом повернулся и пошёл прочь. А мне стало так грустно, как в этой жизни ещё, наверное, не было.

4

 Среди ночи я вдруг проснулась. Луна лупила в окно, заливая мой гостиничный номер сиянием. Казалось, что эта комната, вместе со мной, лежащей на кровати, плывет по реке в потустороннем мире.
Спать совершенно не хотелось. Я встала, быстро оделась, выскользнула за дверь номера, прошмыгнула мимо спящего за стойкой портье и вышла на привокзальную площадь.
Луна, приветливо нависшая надо мной, была большая и круглая, без изъянов. Она проводила меня почти до самой центральной площади города, и только потом скрылась за башенкой с флюгером. Фонари светили так тускло, что я не видела даже на пять шагов перед собой.
Я шла, зачарованная полутьмой и готикой, заново открывая для себя город, когда-то забытый и потерявшийся среди железнодорожных полустанков, шлагбаумов и перегонов. Больше всего на свете мне сейчас хотелось, чтобы рядом шёл Микки, и, обнимая за плечи, рассказывал какую-нибудь байку, заставляя меня смеяться до упада и чувствовать себя маленькой девочкой.
Но Микки спал рядом с женой, и ему не снилась наша вчерашняя прогулка.
Мне стало грустно. Но грусть набежала, как лёгкий ветерок, и побежала дальше, не уничтожив предчувствия радости.
Бывают шумные праздники, вроде вчерашнего карнавала. А бывают тихие праздники, для которых нет причины и повода, и которые не нужно ни с кем делить. Я шла, как во сне, и несла свой тихий праздник осторожно и трепетно, как новорожденного младенца.
Обогнув площадь, отгороженную крепостной стеной, я прошла ещё немного, и, наконец, узенькая улочка вывела к небольшому скверу. Я шла наугад, но почему-то ноги привели меня сюда. Я остановилась и огляделась.
По радиусу сквера примостилось несколько скамеек с чугунными спинками, а в центре, освещённый фонарём, бил фонтан в виде мраморной девочки, которая, присев на корточки, держала в руках большую плещущуюся рыбу. Изо рта рыбы и ударяла вверх  тонкая струйка.
Я стояла и любовалась фонтаном, освещённым таким образом, что он казался необыкновенно загадочным и притягательным. Пока не ощутила рядом чьё-то присутствие.
Не успев удивиться или испугаться, я услышала негромкий голос, который, откашлявшись, произнёс:

Как всё запущено здесь стало!
Печальны сквер и девы лик.
Луна с небес глядит устало
На жалкий высохший родник…

Я повернула голову туда, откуда шёл голос, и увидела тщедушного мужчину, похожего на клерка, который ел шашлык в карнавальную ночь.
Да, это был он, только без затрёпанной книги в руке. 
- Мои стихи, - скромно проговорил он, неправильно истолковав моё удивление. И выжидающе смолк, потупившись. 
- Довольно милые, - похвалила я.
- Спасибо, - поблагодарил он и церемонно поклонился. - Кстати, меня зовут Денис.
И мужчина, сделав шаг вперёд, протянул мне руку с тонкими, нервными пальцами.
- А я - Кира, - представилась я и ответила на рукопожатие.
Пальцы изящной руки оказались шершавыми, как наждачная бумага. Это прикосновение вызвало в моей памяти некие расплывчатые воспоминания.
Воспоминания о шершавых руках, о жестких сухих губах, о наждачной щетине, от соприкосновения с которой потом шелушились мои подбородок и щёки. О виршах, слетавших с бледных губ, по поводу и без повода.
Наверное, этот тип и приохотил юную Алисию к стихоплетству, подумала я.
И второе, о чем подумалось: странно, почему ко мне не приходят воспоминания об объятьях и поцелуях Микки, а только глаза его и голос  воскресают в памяти?
- Вам не кажется, что в полной луне есть что-то зловещее, первобытное? - заговорил Денис, очевидно, решив, что пауза затянулась. Он обошёл меня и встал за моим правым плечом. Теперь я чувствовала его дыхание, оно щекотало мне щёку, когда Денис говорил.
Я промолчала. У меня не было мнения относительно имиджа луны. Меня гораздо больше интересовали другие вещи.
- Значит, вы - поэт, - скорее утвердительно, нежели вопросительно проговорила я, - И что же, ваши стихи находят своего издателя?
Денис произвёл движение, напоминающее кивок страуса - резко дёрнулась шея, кадык заходил вверх-вниз, после чего он замер с поднятой головой, зажмурившись.
- Мои стихи можно прочесть в ежемесячном сборнике, который издаёт попечительский совет гимназии, в коей я имею честь служить в должности учителя… кхым… словесности, - произнёс он с вызовом в голосе. - Также я сочинил оду нашему городу ко дню его семисотлетия. Эта ода была развешана по всему городу.
Итак, местечковый поэт, без надежды на мировую славу.  
- Не хотите ли заглянуть куда-нибудь, выпить по рюмке бренди? - без всякого перехода вдруг предложил он.
- Вы - любитель выпить? - подкусила я.
Денис снисходительно усмехнулся.
- Где это вы видали непьющего поэта? - саркастически поинтересовался он. - Только в состоянии опьянения демоны лирики осаждают меня и запускают в душу свои клыки, побуждая творить. А прекрасные женщины своими милыми увёртками завершают это мистическое действо.
Вон куда загнул, подумала я, и, не удержавшись, фыркнула.
- Хорошо, Денис, я составлю вам компанию. Только я не пью ни бренди, ни водку, ни горилку, ни кальвадос. Если можно, закажите мне стаканчик колы. Лишь на этом условии я позволю вам терроризировать свои уши.
Денис улыбнулся такой сладенькой улыбкой, что мне захотелось почесать ему за ушком. Он галантно согнул руку, и я взяла его под локоть. Мы покинули сквер, направившись к единственному питейному заведению в этом городе, ночь напролёт открытом для сомнительных парочек вроде нас с Денисом.

В кабаке «Полуночный странник» было накурено и тесно. Под потолком висели светильники, заправленные маслом. Раздавался шум, исходивший от подвыпивших посетителей, по стенам плавали искажённые тени, сновали грудастые девушки, разносившие подносы с выпивкой и горячими закусками. Стены и  круглый камин были выложены той самой брусчаткой, что и центральные улицы города. Очевидно, в новостройках уже давно всё заасфальтировали, сняли неудобную брусчатку, и предприимчивый владелец кабака её купил у города.
Денис щёлкнул пальцами, подзывая официантку, и, продекламировав свежесочинённый стишок, в котором он величал сконфуженную девушку в фартуке «рыбонькой»,  заказал себе бренди, а мне -  кока-колу. Далее мы беседовали, и я задавала Денису вопросы, которые могли прояснить для меня загадку моей прошлой жизни. Однако Денис трактовал допрос, как искренний интерес к его персоне, и говорил без умолку, но только не о том, что в действительности было интересно мне. 
- Реформирование народного образования - это удар по старым добрым школьным традициям. Видите ли, этот держиморда, губернатор нашего города, запретил нам, скромным служителям народного образования, заниматься репетиторством. Первопричину этой беды я вижу в том, что один учёный, академик местной академии наук, написал бредовую статейку о том, что репетиторство, как многократное и навязчивое повторение учебного материала, пагубно отражается не только на качестве усвоенного материала, но и на запоминающих свойствах памяти ученика. Эту идею подхватили чины из комитета по народному образованию и раздули, хотя академик тот - презренный философишка, никакого отношения к педагогике не имеющий. Тем временем другой держиморда, начальник муниципальной полиции, довел до губернатора идею о том, что учителя, занимающиеся репетиторством, преступным образом наживаются на заблуждении родителей нерадивых учеников, способствуют разрушению их памяти и заслуживают уголовной ответственности, в виде лишения свободы сроком до пяти лет. Так родился указ об отмене репетиторства, оно теперь трактуется, как форма мздоимства и вредительства. При этом наши жалования, установленные муниципалитетом, таковы,  что средний учитель попросту не в состоянии кормить свою семью.
- А у вас есть семья? - поинтересовалась я, и в контексте беседы это получилось непринуждённо.
- Я был женат, - глухо отозвался Денис после паузы, и, налив себе из графинчика бренди, залпом выпил.
Он был женат. Кажется, я даже догадывалась, на ком!
- Может, я покажусь недостаточно деликатной, но, по-моему, вам необходимо выговориться, - произнесла я с фальшивым состраданием.
Учитель кивнул. Он сморщился, как будто хлебнул чего-то горького. Сейчас, впервые за весь вечер, он выглядел естественно. Исчезло натужное жеманство, на мордочке хорька проступило подобие истинного страдания.
- Вы красивы и неглупы, - проговорил он, - И, кто знает, может быть, вы могли бы стать моим последним утешением в этой жизни. Мне ведь гораздо больше лет, чем кажется... Но моя душа мертва. И самое большее, что вы можете дать мне - это выслушать и постараться понять. Не знаю, почему мне хочется сейчас исповедаться перед вами. Я много лет ни с кем не говорил о прошлом, превратившись в легковесного гуляку. Но, видимо, прошлое не задавишь намертво. А кто пытается это сделать, тот рискует оказаться раздавленным сам.
Я кивнула, перестав дышать.
- У меня была семья, - продолжал учитель. - У меня было всё, что нужно человеку: почёт, уважение сограждан, любовь… И знаете, милое дитя, я ведь мог стать известным поэтом! Да-да, мои стихи даже были опубликованы в столичном сборнике «Голос провинции», и меня приглашали на фестивали поэзии, но потом… Потом я перестал писать серьёзные стихи. Я словно умер, поскольку утратил свой божий дар.
- Почему? - спросила я, приложив все усилия, чтобы вопрос прозвучал небрежно.
- Потому что я потерял Её, единственную любовь своей жизни. И после этого не было уже ничего. Вернее, никого - хотя их у меня было великое множество.
- Почему вы её потеряли? - еле выговорила я. Моё сердце билось о грудную клетку, как молот о наковальню.
- Я не просто потерял Алисию. Я убил её, - сказал он глухо.
И в этот момент стул подо мной поплыл в сторону, и деревянный пол стремительно ударил меня в голову.

5

- Скорее воды, скорее, - кричал надо мной пронзительный женский голос. - И пошлите, Бога ради, за фельдшером!
Я медленно открыла глаза.
Я лежала на полу, а голова моя покоилась на коленях у пожилого господина. Прошло несколько мгновений, прежде чем моему зрению вернулась чёткость, и я смогла разглядеть лицо мужчины, который накануне надел мне туфельку и обозвал мою ножку «прелестной».
- Она очнулась, - осклабился мужчина. - Вера, не надо никакого фельдшера. Я сам с радостью буду её доктором. Вы мне позволите быть вашим доктором, Прелестная Ножка?  
Пока он говорил, я изо всех сил старалась поймать его взгляд, но мне это так и не удалось.
Наконец, с трудом я приподнялась и села. Голова кружилась, перед глазами всё плыло. Пожилой господин обнимал меня, поддерживая за плечи.
- Что со мной произошло? - спросила я, с трудом ворочая языком.
- Обморок, обычное дело в такую душную предгрозовую ночь, - ответил мужчина и поднялся с пола, поскольку моя голова  больше не покоилась у него на коленях.
- Да, верно, будет гроза, - отозвалась Вера, грудастая официантка, которую Денис окрестил «рыбонькой». - Милочка, нате-ка, выпейте водички.
Перед моими губами заплескалась в кружке прозрачная влага.
Я глотнула воды, и тут же проворная официантка сунула мне под нос ватку с нашатырём. Я вдохнула мерзкий запах и закашлялась.
- Сейчас всё пройдёт, - сказал мужчина, помогая мне сесть на стул и подавая мне сумочку. - Дождётесь вашего друга, да отправитесь баиньки.  
- А где он? - спросила я.
Где он, мой муж, поскольку мы с Денисом так и не были разведены официально. Значит, я по-прежнему остаюсь его женой, warum nicht?
Нет, разумеется, не я. Алисия, которую, как полагает Денис, он убил.
- Ему стало плохо, когда вы упали. Бедолага блюет на улице. Ну, берегите себя, красотка.
С этими словами мужчина надел широкополую шляпу, подмигнул и пожал мою руку чуть выше локтя. И твёрдой походкой направился к двери. В проёме двери он элегантно разминулся с Денисом, который подошёл, бормоча извинения.
- Я должен был помочь вам. И вдруг непростительная слабость… тошнота… истерика… прямо при всех… Сегодня такая душная ночь, и ко мне пришли такие воспоминания, о, господи…
Я поднялась на ноги и обняла его, подчиняясь внезапному импульсу. Потом он мягко отстранил меня, и наши глаза встретились.
Я поймала себя на странном ощущении. Денис мне кого-то напоминает, и это никак не связано с воспоминаниями тринадцатилетней давности… Ну, конечно! Как  я сразу не обнаружила поразительное сходство Дениса с моим вторым мужем, Арнольдом?
Вот поворот судьбы: с отшибленной памятью, в полубессознательном состоянии, я  вторично выбрала двойника своего первого мужа.
Арнольд точно так же любит бахвалиться, так же падок на красивых женщин, так же тощ, сутул и небрит. И, что самое поразительное, так же манерно поводит шеей, напоминая больного страуса. Только стихов не кропает, слава тебе господи. Впрочем, у Арнольда и без этого порока была масса чудачеств, заставивших меня от него сбежать.
Денис по-своему истолковал мой порыв. Он тоже обнял меня, и я почувствовала на своём лице его губы, шершавые, как у лошади. Мы поцеловались, и этот поцелуй  не был мне неприятен. Но в этот момент перед моим внутренним взором вспыхнули синие глаза Микки, и я отстранилась от Дениса.
- Слишком много эмоций за вечер, - сказала я. - Вы рассказывали мне об Алисии. Наверное, для вас важно закончить рассказ.
В том, что касалось Алисии, я не хотела быть деликатной.
Денис кивнул, прочувствованно шмыгнул носом и сунул руку в карман за носовым платком. И тут же раздался его плаксивый возглас:
- О, чёрт, у меня вытащили кошелёк… Там почти всё моё месячное жалованье!
- Полицию! Вызовите полицию, - загалдели полуночные посетители. - В нашем городке уже лет десять не водилось карманников. Мужик, может, ты его выронил? Ищите кошелёк!
Перед нами, словно из воздуха, возник приземистый полицейский. Сержант, судя по лычкам.
- Попрошу вас проследовать со мной в полицейское управление, - пробасил он, обращаясь к Денису. - Мы составим протокол о происшествии. Это первый случай на моём участке, чтобы у кого-то пропал кошелёк.
В этом городе нет жуликов? Я была так поражена, что застыла на месте, не сводя глаз с полицейского.
- А вы - свидетельница? - полицейский устремил на меня проницательный взгляд. - Тогда прошу также следовать за мной.
- Простите, я не могу быть свидетельницей, я не…
Денис сжал мой локоть.
- Идёмте, Кира,  с нашей полицией лучше не спорить, - тихо сказал он.
И мне пришлось подчиниться.

Полицейское управление находилось в здании старинной тюрьмы. Видно было, что большая часть постройки не ремонтировалась лет сто или больше. По стенам, сквозь облупленную краску которых проступала кирпичная кладка, сползали капельки влаги, так там было сыро.
Как только за нами захлопнулась тяжёлая дверь, и мы оказались в полуподвальном коридоре, мои руки и ноги покрылись щекотливыми мурашками. Денис, чахлый малый, тут же начал кашлять и шмыгать носом.
Полицейский провёл нас по длинным извилистым коридорам до примыкавшей к капитальному тюремному зданию пристройки, в которой и стены, и воздух казались более пригодными для жизни. Он открыл железную дверь в торце пристройки, за которой мы увидели вполне приличный кабинет, с навесным потолком, с плазменной панелью телевизора и компьютером, занимавшим половину добротного дубового стола, за которым сидел плечистый мужчина в мундире. Перед ним на столе стояла керосиновая лампа. Светильники на потолке не горели. Здесь, как и во всём городе, тоже отсутствовало электричество.
Зато была исправна батарея парового отопления, поскольку из комнаты на нас  дохнуло блаженным теплом.
Мы вошли в кабинет и приблизились к столу. Полицейский зашёл следом за нами и закрыл дверь. Мужчина, сидящий за столом, поднял голову. Это был тот здоровяк с квадратным подбородком, которого я видела у ворот в карнавальную ночь.
- Начальник городской полиции, майор Виктор Дубило, - представился он. Когда его глаза перебежали с меня на Дениса, нескрываемая неприязнь полыхнула в орлином взгляде начальника полиции.
-  У этого господина украли кошелёк в «Полуночном страннике», - подал голос полицейский, стоявший за нашими спинами.
- А дама - свидетельница? - спросил начальник полиции, кивнув в мою сторону.
- Так точно.
- Сударыня, вы находились в «Полуночном страннике» на момент кражи. Можете ли вы  дать какие-либо объяснения происшедшему? - обратился ко мне Виктор.
Всё это время я неотрывно смотрела на человека, который, по всей вероятности, был любовником Алисии. А кем же ещё-то? Я заметила, что Денис сверлил начальника полиции почти ненавидящим взглядом. Безусловно, они были знакомы.
- Я потеряла сознание от духоты, и не могу давать показания, - проговорила я.
Виктор посмотрел на меня так, как будто пытался что-то припомнить. Пауза затянулась.
Нет, не вспомнил, разумеется.
- Я могу подтвердить, что дама была в бессознательном состоянии на тот момент, когда у меня украли кошелёк, - произнёс Денис бесцветным голосом.
Опять повисла пауза. Виктор сверлил меня взглядом, в котором я не могла ничего прочесть. Наконец, он произнёс:
- Сударыня, пожалуйста, выложите содержимое вашей сумочки на стол.
Я щёлкнула замком сумочки и перевернула её над столом.
Из сумочки вывалились пудреница, пачка влажных салфеток, кредитная карта, которую в этом городе оказалось совершенно невозможно обналичить, несколько мятых мелких купюр, затрёпанный блокнот и…
… мужской кошелёк из грубой кожи, с гербом, очевидно, гимназическим (на гербе была раскрытая книга, глобус и гусиное перо) и манерной защёлкой.
Я не успела понять, что происходит, как Виктор невозмутимо произнёс:
- Вот видите, господа, как оперативно работает наша местная полиция.
Мы с Денисом переглянулись с открытыми ртами. Потом Денис схватил кошелёк, заглянул в него, захлопнул и убрал в карман.
- Клянусь, что… - заговорил он, взяв меня под руку, запинаясь на каждом слове. - Эта девушка находилась без сознания, когда я вышел на улицу… где, собственно говоря, мой кошелёк и был похищен неизвестным…
- Уважаемый Денис Коппер, скользкий тип, который, по счастливой случайности, до сих пор не за решёткой, - загромыхал майор Дубило, вырастая над столом во всю свою двухметровую длину. - Ваша репутация всем известна. Чего вы добивались, подбросив  кошелёк этой порядочной, и, однозначно, приезжей, даме, и вслед за этим вызвав полицию, нам пока неведомо. Но смею вас заверить, что мы разберёмся в этом деле, и вы понесёте ответственность за введение служителей правопорядка в заблуждение, а также лжесвидетельство против невиновного лица.
- Я не свидетельствовал, - заорал Денис, бросаясь к столу. - Ах ты скотина!
Полицейский, стоявший за нашей спиной, схватил его за руку пониже плеча, и, согнув её в локте, резко дёрнул вверх, отчего Денис взвизгнул и навалился грудью на стол. Однако, к моему удивлению, Виктор хмуро произнёс:
- Оставьте, сержант… и, знаете что, идите-ка в дежурку.
Полицейский невозмутимо отпустил Дениса, который, картинно постанывая, принялся разминать руку.
Я опять ощутила головокружение, и, предчувствуя новый обморок, умоляюще проговорила:
- Простите, у вас тут есть туалет? И умывальник…
- Сержант, проводите даму, и ступайте.
- Пройдёмте со мной, - обратился ко мне сержант.
Он отодвинул панель в стене, в результате чего открылась незаметная дверца, ведущая в смежное помещение, и сделал приглашающий жест рукой.
За панелью, как выяснилось, находилась ещё одна комната, а за ней - другая дверь. Я шагнула вперёд и оказалась в уборной, совмещённой с умывальником и душевой кабиной.
Первое, что бросалось в глаза - это умеренная и добротная роскошь, с которой было оборудовано помещение санузла начальника полиции. По крайней мере, смесители были качественные, не то что в гостинице. Я попила воды прямо из-под крана, смочила виски, борясь с искушением раздеться и встать под душ. Нужно было возвращаться назад.  
Я вышла в смежную комнату и постояла там несколько минут, прислушиваясь к ругани за дверью.
- Мне надо было тебя стереть в порошок, раздавить ещё тогда, тринадцать лет назад, - грохотал Виктор. - С-сукин сын! И ты смеешь обвинять в чём-то меня?
- У меня была жена, - истерично кричал Денис. - У меня была жизнь, которую ты разрушил! И более того, ты уничтожил мою любовь…
- Ты сам её уничтожил, это из-за тебя Алисия покончила с собой! - орал Виктор.
Далее до меня донеслись сдавленные рыдания, по-видимому, Дениса.
Я стояла в полутёмном помещении, и моё сердце учащённо билось.
Тут мой взгляд упал на телефонный аппарат. Я подскочила к нему, сняла трубку и набрала номер.
- Да, - долетел до меня еле слышный, и, кажется, недовольный голос Лидии.
- Лидия, - зашипела я, - Лидия, ты меня слышишь? Я узнала ещё двоих!
- Кира, ты понимаешь, что сейчас четыре часа утра? 
- Молчи и не перебивай. Школьный учитель Денис Коппер был мужем Алисии. А начальник местной полиции Виктор Дубило был её любовником.   
- Жесть, - воскликнула Лидия. - Вот это да. Алисия Коппер. Тебе нравится?
- Нет, Кира Верхолад мне больше по душе.
- Ну, ладно, удачных тебе раскопок. А я, с твоего позволения, отправлюсь досматривать сон. Мне только что сделал предложение Брюс Уиллис.
- Лидия, он же старый.
- А кто тебе сказал, что я соглашусь?
И Лидия, рассмеявшись, бросила трубку.
А я вернулась в кабинет начальника полиции.
Виктор и Денис угрюмо сидели по разные стороны стола. Перед Денисом стоял стакан с водой и пузырёк с валерьянкой, судя по распространявшемуся от него запаху. Когда я вошла, оба повернулись в мою сторону.
- Простите, я приезжая, и моё пребывание в вашем городе подходит к концу, - проговорила я, обращаясь к Виктору. - Если я вам больше не нужна, может быть, вы меня отпустите?
- А я вас не держу. Ни вас, ни этого сукина сына, - глухо проговорил Виктор, упершись взглядом в столешницу.
- Тогда, с вашего позволения, я вернусь в гостиницу, - сказала я.
- Берегите себя, - саркастически произнёс Виктор. - И держитесь подальше от скользких типов.
- Спасибо за совет. До свидания.
- До свидания.
Я вышла и двинулась по полутёмному промозглому коридору. По сопению и шелестящим шагам за спиной я догадывалась, что Денис идёт следом за мной.
Мы покинули здание старинной тюрьмы, когда уже зарождалось раннее зябкое утро. На горизонте начало розоветь. Оказалось, что прошёл дождь, разрядив духоту и оставив небольшие лужицы и поникшую траву. Всё жило предвосхищением солнечного и хорошего дня.
На пересечении улочек, одна из которых вела к скверу с фонтаном, а другая - к моему отелю, я остановилась и впервые посмотрела на своего спутника. Он выглядел печальным, почти раздавленным, обессилевшим. Мне не хотелось его ни о чём больше спрашивать. Да и он бы наверняка не ответил.
- Жизнь продолжается, - сказала я. - И впереди ещё много хорошего. Правда?
Он понуро кивнул.
- Можно мне проводить вас на вокзал? - спросил он.
- Меня проводят, Денис. Но спасибо, что предложили.
- Да, понимаю… Знаете, жить с чувством вины…
Он не договорил и махнул рукой.
- Скажите мне одну вещь. У Алисии были родители? - не удержавшись, спросила я.
Меня всегда интересовал этот вопрос, хотя никакого упоминания о родителях в блокноте Алисии мы с Лидией не нашли.
- Нет. Она была сиротой, бедная девочка. Даже тётка умерла, когда она заканчивала школу. У неё не было ни родственников, ни подруг. Только этот странноватый юноша, друг детства. Он повсюду таскался за ней, сколько я помню… Простите, но мне мучительно говорить об Алисии. Я много лет не поминал её имя всуе.
- Да, извините. Мне пора. Прощайте.
Я никуда не торопилась. Я просто обнаружила вдруг, что до смерти устала от Дениса.
Он церемонно поцеловал мне руку.
- Прощайте, Кира.
И мы разошлись в разные стороны, чтобы никогда больше не встречаться.  
Без особых сожалений с моей стороны, надо сказать.


6

Я вернулась в гостиницу и немного повалялась в кровати. Мне даже удалось вздремнуть, но о полноценном сне уже и речи не шло. Начинающийся день так дразнил пробивающимися сквозь портьеры солнечными лучами, что нежиться под одеялом было просто стыдно.
Наконец, я встала, приняла душ и позавтракала. Отхлёбывая утренний кофе на кухоньке, я обдумывала свои дальнейшие шаги. В голове, перегруженной информацией, понемногу формировался план дальнейших действий. И не последнюю роль в осуществлении этого плана должен был сыграть Микки.
Не успела я допить кофе и сделать запись в блокнот, как вдруг в раму кухонного окна что-то стукнуло. Потом - ещё и ещё. Я, стараясь ступать бесшумно,  подошла к окну и осторожно выглянула из-за пёстрой кухонной занавески наружу.
На улице стоял Микки и обстреливал моё окно мелкими камешками.
Я отдёрнула занавеску и открыла шпингалет. И чудом увернулась от очередного камешка, который едва не засветил мне в нос.
- Уф, простите, - сказал Микки, сконфуженно улыбаясь. - Ну, привет.
- Привет. Как ты узнал, что это окно моего номера?
- Я тебя ждал, а потом увидел твой силуэт в окне. Ты стояла у плиты и потягивалась. Ты казалась птицей, которую долго держали в клетке, а теперь она вырвалась на свободу и вот-вот  улетит. 
- Красиво говоришь, - похвалила я. - Ну, если подождёшь пару минут, то я сейчас выйду.
- И мы пойдём кататься на лодке?
- Как хочешь, Микки, - я послала ему свою самую ослепительную улыбку, на которую в своё время «склеила» Арнольда. - Дай мне на сборы пятнадцать минут.
Мы пришли на тихую набережную, где унылый старый моряк в отставке, тучный и краснолицый, клевал носом перед маленькой будочкой с надписью «Лодочная станция: услуги спасателя за ваш счёт». Около десятка прокатных лодочек болталось на цепях с пирса. Микки растолкал толстяка, заплатил за час проката несколько монет. Затем, выбрав белую лодочку с надписью «Интрига», мы забрались в неё и отвязали цепь.
Мне вдруг захотелось сесть на весла. Но я понятия не имела о том, смогу ли управлять лодкой. Я поделилась с Микки своим желанием, и он, виновато улыбнувшись, пожал плечами:
- Если тебе нравится грести, то пожалуйста. Я  всегда был неважным гребцом. 
Я села на вёсла и взялась за них поудобнее.
- Ну, что ж… вперёд!
И случилось нечто удивительное: лодка, повинуясь взмахам моих рук, державших весла и оказавшихся сильными и уверенными, белым лебедем заскользила вдоль канала, вниз по течению.
- Надо же, Кира, какой ты отличный гребец, - похвалил Микки. - Я знал одну девушку, которая так хорошо умела грести.
И он вздохнул.
Мы долго плавали по реке. И, странное дело, воровка-память… Она вдруг пошла вразнос!
Здесь, на дне реки, оказалось запрятано столько воспоминаний, что мне захотелось бросить вёсла и сжать руками распухшую за последние дни голову.  
А Микки, как заправский экскурсовод, тем временем рассказывал мне о назначении прибрежных построек и о местных достопримечательностях.  И о том, как два века назад именитые граждане избегали селиться на набережной, потому что по реке плавали нечистоты. А сто лет назад жить на набережной почему-то вдруг стало престижно и модно, и потомки тех же именитых граждан скупали акры земли вдоль реки, чтобы снести дома и хибары и построить роскошные особняки.
Я с интересом слушала Микки, а потом вдруг почувствовала, осознала, что мои натруженные ладони горят, будто бы мне их отбили указкой, а предплечья и локтевые суставы ноют от нагрузки, заданной им мною после длительного перерыва.
Я не успела выказать своей усталости, как Микки, внимательно посмотрев мне в глаза, произнёс:
- Что-то я устал и проголодался. Может, пора закончить эту водную прогулку, да переместиться в ближайшую кондитерскую?
Он словно читал мои мысли - нет, скорее чувствовал меня!
Вернув «Интригу» лодочнику, мы с Микки отправились в кондитерскую пить кофе с венскими булочками. Заняли столик у окна, уютно разместившись в красных плюшевых креслах, отхлебнули по глотку чёрного кофе, и встретились взглядами. И по глазам Микки  я поняла: пора.
- Микки, - начала я, - мне нужна твоя помощь.
Он кивнул:
- Я буду рад помочь. Хотя и не знаю, в чём эта помощь должна заключаться.
- Микки…
- Подожди, дай договорить. Знаешь, я испугался вчера, что больше тебя не увижу. Когда мы прощались, и я заговорил о том, чтобы встретиться снова… я помню, как ты напряглась. Почему? У тебя что-то произошло в жизни, Кира? Я готов помочь тебе. Потому что… возможно, это глупо прозвучит, но у меня такое ощущение, что я знаю тебя много, много лет.
Ты даже не догадываешься, как ты близок к истине, захотелось сказать мне. 
Но я сдержала порыв.
Признания, объятия и слёзы в жилетку не входили в мои планы. Мне нужна была только ин-фор-ма-ци-я.
- Спасибо, Микки, но речь не обо мне, - проговорила я, тепло улыбнувшись. - Речь об одном человеке… о девушке, которая была когда-то жительницей этого города.
Микки, не отрываясь, смотрел на меня, чуть кивнув головой, что должно было означать: говори, я весь внимание.
- Я уже призналась тебе, что я - писательница. В этом-то всё и дело.
Микки опять кивнул:
- Так.
- Я пишу роман об одной девушке. Которая здесь жила. Поэтому я и приехала в ваш город.
- И что это за девушка? - поинтересовался Микки, пока ни о чём не подозревая.
- Я мало о ней знаю. Только общие сведения, которые можно прочитать на обложке дневника. Однажды мне попал в руки её блокнот…
Я врала так легко и органично, что мне, и правда, в пору было уже стать сочинительницей каких-нибудь детективов. Меня просто пёрло, как говорят наши юные  современники.
- Видишь ли, я иногда прихожу в пункты приёма макулатуры и выкупаю старые книжные издания. Особенно мне дороги рукописные дневники, с их нехитрыми откровениями и наивными подробностями чужой жизни. Что-то я использую, что-то присочиняю. Мне ведь постоянно нужны новые сюжеты, понимаешь?
Микки опять кивнул. Даже при тусклом освещении я заметила, что он побледнел.  
- И вот однажды в большом городе мне попала в руки очень интересная находка. Взгляни-ка, - и тут я выложила на стол свой собственный блокнот.
И отвернулась, роясь в сумочке.
Мне не хотелось видеть выражение лица Микки.  
В кондитерской стояла густая и долгая тишина. Её нарушало только жужжание одинокой мушки, летающей над нами.
Наконец - прошла вечность, а может, всего пара минут - я решилась взглянуть на Микки.
Он был спокоен и уже совсем бледен. Он смотрел в блокнот и беззвучно шевелил губами.
Я видела, что он читает стихотворение, которое в этом блокноте казалось мне лучшим:

В бликах на стекле прячется ответ. Не о чем грустить, нечего менять.  
Снова ночь пришла, вызывает в суд - чёрные очки, серое пальто.
Я не знаю, где мой остался след, и остался ли тот, кто ждёт меня.
Без корней цветок, без воды сосуд. Сгусток пустоты, Госпожа Никто.

Утро на порог - память за порог. Вечер - злобный шут, дням потерян счёт.
На плоту плыву и веслом гребу. Ветер дует в горб, кончился простор.
Впереди - тоннель, словно пьёт поток жадный, с узким ртом, ненасытный чёрт.
Я кричу - постой! - и лечу в трубу, превращаясь там в серое Ничто. 

А они молчат, четверо немых. Даже тот, кто всё знает наперёд.
Новый день придёт, словно ранний снег, лёгок и смешлив, белокур и свеж.
Прокляну закат в городе больных и уйду туда, где всегда восход.
Четверо мужчин, вам одну на всех - век не поделить, хоть на части режь.

- Хоть на части режь, - прошептал Микки, наверное, даже не заметив, что проговорил последнюю фразу вслух.
И произнёс, как выдохнул:
- Алисия.

7

Мы  медленно шли по тенистой улочке, смотрели себе под ноги и молчали. Молчание так затянулось и стало таким напряжённым, что мне пришлось кашлянуть.
Тогда Микки остановился и посмотрел на меня, как только он один умел смотреть. Сейчас он походил на потерявшегося пса, который заглядывает в лицо человеку, определяя, не его ли это хозяин.
Но пес бы скорее обнюхал меня и потёрся мордой о коленки.
- Не знаю, зачем я это делаю, - наконец, угрюмо произнёс Микки, нарушив молчание. - И хочется ли мне, чтобы ты написала про неё роман. Я даже не знаю, кто ты на самом деле. Но, ты удивишься, меня с самой первой встречи не оставляло дикое ощущение, что ты как-то связана с Алисией. Хотя вы совершенно разные.
- Прости, я и понятия не имела, что ты был с ней знаком, - проговорила я, и фраза прозвучала искренне. - Это удивительное совпадение, а значит, роман должен быть написан. Вероятно, этого хотела бы сама Алисия.
Он внимательно посмотрел на меня, и я испугалась, что зашла слишком далеко. Но Микки сказал:
- Я отведу тебя к тому, кто знает ответы на все вопросы. По крайней мере, на вопросы, связанные с ней, он сможет ответить тебе лучше, чем я.
- А «он» - это кто?    
- Скоро узнаешь, - уклонился от ответа Микки. - Только одно условие, Кира: я с тобой не пойду.  Буду ждать на улице.
- Почему? - удивилась я.
- Не хочу его видеть. Просто не хочу, и всё. Имею право?
- Конечно, имеешь. Но всё-таки, кто же он? - снова спросила я, хотя знала примерный ответ.
Последним в моём списке оставался четвёртый.
Лучший друг.
Однако я ошибалась.

Я поднялась на четвёртый этаж. Лестница была крутой, как большинство лестниц в этом городе. И всего по одной квартире на лестничной площадке. Люди в этом доме жили небедные, и жизненное пространство занимали немалое.
Остановившись перед дверью с номером «четыре», я несколько раз безуспешно нажала на электрический звонок, но потом, поняв свою оплошность, постучала по медной табличке специальным молоточком. Раздался гулкий звук, и в глубине квартиры послышались шаги.
Дверь открылась. На пороге стоял тот самый мужчина, который надел мне на ногу туфельку в карнавальную ночь, а вчера, в кабаке, привёл в чувство после обморока.
Видимо, он тогда же подбросил кошелёк Дениса в мою сумочку, чтобы я оказалась в полицейском участке, дошло до меня вдруг.
Разумеется, сейчас, в домашней обстановке, он выглядел совершенно иначе. Чёрной шляпы на нём не было. Он был в халате и очках с толстыми линзами, а на голове у него красовалась сеточка для укладки волос.
И никакой печати загадочности.
- А, это ты, Алисия, - произнёс он, приветливо улыбнувшись. - Заходи, детка, не стесняйся. А где же Микки? Остался мёрзнуть на улице?  
Я стояла на лестничной площадке, в ступоре, и смотрела на него. А он смотрел на меня, и улыбка не покидала его лицо - немолодое, но довольно красивое. С выразительной и упрямой линией губ, с чётко очерченными скулами и высоким лбом.
Наконец, он за руку втянул меня в квартиру и закрыл входную дверь.
- Простите, вы…
- Если ты до сих пор не вспомнила, то я - Раймон. Кофе будешь? - спросил он буднично.
И, пока я озиралась по сторонам, Раймон, шлёпая ногами в мягких тапочках, удалился на кухню.
Я сняла обувь. В квартире Раймона был паркетный, невероятной гладкости пол, и я, поскользнувшись босой ногой, чуть не растянулась во весь рост. И это скольжение босой ноги по полу мне определённо о чём-то напомнило.
Тут из гостиной раздался бой настенных часов: четыре гулких удара.
И этот бой часов был мне знаком. Мне даже показалось, что он меня разбудил, и что память вот-вот вернётся…
К сожалению, этого не произошло.
Я прошла в гостиную. Возможно, многое из её обстановки поменялось за последние тринадцать лет. По крайней мере, вещи, которые я видела здесь, были мне незнакомы и не провоцировали никаких воспоминаний. Большой круглый стол посреди комнаты, четыре кресла вокруг стола. Окно во всю торцевую стену, зелёные портьеры с кистями. Камин напротив окна (как они все здесь любят камины!)
Ещё - огромный стеллаж с книгами. Я подошла ближе. На полках вперемешку стояли старые, затрёпанные - и новые, глянцевые, издания. Замелькали имена: Дарвин, Аристотель, Шопенгауэр, Фрейд, Менегетти, Маркс, Макиавелли, Ницше, Герцен, Гитлер, Франкл…
Соседство книг явно было случайным. Зато вся верхняя часть стены напротив стеллажа, где стояло старинное пианино, была увешана дипломами, вполне закономерно здесь присутствующими.
«Председатель межрегиональной гильдии психоаналитиков», «главный психиатр города», «доктор медицинских наук»… Так вот кто он, этот Раймон, загадочный мужчина в шляпе. Психиатр, психоаналитик - кем же ему ещё быть!
Помимо дипломов, на стене ещё висели фотографии в рамках. Некоторые из тех, кто был на них изображён, были мне знакомы из СМИ. Под фотографиями виднелись подписи: «дорогому доктору, с благодарностью за помощь в преодолении жизненного кризиса…», «чтецу душ и творцу будущего…», «мастеру психоанализа от мастера спорта…»
Моё внимание привлекла одна подпись, сделанная ровным детским почерком:

«Тому, кто, взяв в руку вожжи,  удерживает на краю
Строптивую чёрную лошадь, судьбу хромую мою.».

Я вгляделась в фото. Это был снимок Алисии. Совсем юной Алисии, с длинными волосами и затравленным взглядом. Фотография девушки висела в самом центре композиции.
Я проглотила комок в горле.
В комнату вошёл Раймон, держа в руках поднос с двумя чашечками кофе, сахарницей, молочником и пряниками. Он уже переоделся в какой-то совершенно дикий спортивный костюм, красный с жёлтыми драконами. Он снял сеточку и уложил волосы. Поседевшие на висках, они всё ещё были довольно густы.
- Садись к столу, Алисия, и пей свой кофе, - произнёс он почти приказным тоном. - А я принесу то, что тебе наверняка интересно будет почитать.
Я послушно села за стол. Раймон снова вышел и вскоре вернулся с картонной коробкой, которую поставил передо мной. Я отодвинула свою чашку и открыла коробку. Это были письма.
- Разверни вот это, верхнее, - сказал Раймон.
И я послушалась.

«Дорогой доктор, здравствуйте.
Ну вот, уже и не знаю, как продолжить. Я боюсь, что Вы сильно расстроитесь, и сочтёте меня совсем дрянной и неблагодарной. Однако всё же лучше, если Вы узнаете о происшедшем от меня самой.
Итак, мой дорогой доктор, это письмо, наверное, будет последним в нашей переписке. Как говорит мой друг, чаша дерьма переполнилась. Я не могу жить, чувствуя себя вещью. Да ещё и паршивой, дешёвой вещью.
Ну, скажите, разве это нормально, когда муж и любовник делят тебя, как трофей, и за тебя определяют твоё будущее? Муж звонит жене любовника, она выгоняет своего благоверного, любовник обвиняет тебя в том, что «всё рухнуло» и… даёт пощечину! И всё прилюдно! Ах, этот сор, вынесенный из избы, этот мерзкий скандал на весь район. И теперь все, кому не лень - болтливая соседка, вечно пьяный сантехник, а также  молочники, булочники, чистильщики обуви, даже трубочист, плюют тебе вслед, и за глаза обсуждают, тебя и твоего мужа с любовником, словно им всем заняться  нечем.
А любимый человек, которого видишь редко и урывками, но встречами с которым ты живёшь, питаешься, дорожишь, как ничем другим - становится вдруг отчуждённым и замкнутым, и его синие глаза, такие тёплые и нежные, вдруг превращаются в лёд, как и его сердце. Неужели он - он! - такой умный и неординарный - мог попросту струсить? Разве это возможно?
Всё, что представляло собой основу моей жизни, доктор, разом обрушилось, проломилось, как гнилой пол.
А единственный друг - что делает он? Вместо того, чтобы поддержать, пожалеть и подсказать, как выбираться из этой сточной ямы, он уходит в запой и в нервно-психическое расстройство, что, в сущности, тоже всего лишь форма бегства от тебя, с твоими проблемами.
Я не могу так больше жить, доктор. У меня сохранилось несколько облаток таблеток, которые Вы мне прописывали в течение этих лет. Я их не принимала. Мне хотелось верить, что я преодолею всё сама. Но теперь вот настал черёд таблеток. Я приму всё, что накопила, и уйду далеко-далеко, туда, где мне уже будет не больно, не обидно, не холодно и не страшно.
Да, очень скоро мне будет всё до лампочки. Жаль наших с Вами встреч и долгих бесед. И ещё - жаль оставлять без присмотра моего единственного друга. Как он без меня?
Ну вот, я уже разнюнилась. Хватит, мизансцена затянулась. Прощайте, милый доктор, милый Раймон - можно, я всё-таки назову Вас так? Прощайте. И простите свою нерадивую пациентку.
Ваша Алисия.».

Я дочитала письмо, свернула листок, положила обратно, к другим бумагам и медленно закрыла крышку картонной коробки, отодвинув её от себя.
Какое-то время мы оба молчали. Потом Раймон тихо сказал:
- Когда я это получил, я бросился… откачивать тебя. Увы, мне это не удалось. Я думал, ты никогда не выйдешь из комы. Ты могла просуществовать в таком виде и неделю, и двадцать лет. В нашем городе тебе ничем не могли помочь. Когда тебя перевели в столичную клинику, я сделал всё, чтобы попросту о тебе забыть. Но и это мне тоже не удалось. Меня постоянно терзало чувство вины. Ведь я не смог помочь тебе,  спасти тебя, хотя обязан был это сделать. Ты всегда безоглядно доверяла мне, и, я знал, была очень привязана ко мне, с тех самых пор, как твои родители преждевременно покинули этот свет.
И тогда я встала, подошла к нему, опустилась на пол рядом с ним. Теперь я сидела у его ног, и мы смотрели друг другу в глаза. А потом обнялись, крепко-крепко, и замерли.
- А дальше? - спросила я тихо, стараясь не щекотать его шею своим дыханием.
- Когда я увидел тебя на карнавале, я был безмерно обрадован. Хоть и не сразу поверил своим глазам. Мне пришлось пощупать твою прелестную ножку, чтобы удостовериться, что ты - это ты. Ну, а после того, как ты меня не узнала, я понял твоё состояние, в общих чертах.
- И ты подбросил мне кошелёк Дениса?
- Да, чтобы вы вместе с Денисом попали к Виктору. Ведь нужно было возвращать твою память.
Я снова прижалась к нему, и мы опять замолчали.
А дальше - было очень тепло и спокойно. Я только сейчас поняла, чего мне недоставало все эти годы. Мужчина вроде Дениса или Арнольда неспособен подарить женщине такое спокойствие и тепло.
Раймон поцеловал меня, и сноп разноцветных искр рассыпался в моём мозгу. И мне опять показалось, что вот сейчас, сейчас… я всё вспомню. Но этого не произошло. А через мгновение я поняла, что не хочу больше ничего воскрешать в памяти. Прошлое мертво, и пусть покоится с миром.  А главное о себе я всё-таки  выяснила.
И тут я вспомнила о Лидии.
- Мне надо немедленно позвонить, - сказала я, отстраняясь от него и поднимаясь. - Можно воспользоваться твоим телефоном?
Он засмеялся.
- Я помню, раньше ты никак не могла обойтись без звонка своему другу. Ты всегда отзванивалась ему, когда приходила ко мне.
Друг. Я совсем забыла про друга!
- Кстати, здесь, в городе, я повидала только троих, - сказала я.
- Ах, да, конечно, - кивнул головой Раймон и усмехнулся. - Ещё остался Эдуард. Ну что ж, эту встречу  я тебе организую.
И он вышел из гостиной, по-видимому, переодеваться.
А я тут же бросилась звонить Лидии.

8

Вскоре мы с Раймоном вышли из дома. Он был в чёрном плаще и чёрной шляпе.  Лицо его было непроницаемо и безэмоционально. Я торопливо шла рядом, стараясь поспевать за его широкими шагами.
Возле арки, на выходе со двора, меня никто не ждал.
Микки не было.
- А где же Микки? - удивлённо спросила я у Раймона, оглядевшись по сторонам. Почему-то в голову  даже не приходила мысль о том, что Микки может уйти и меня не дождаться.
-  Ты знаешь, сколько времени мы с тобой проговорили? - вместо ответа спросил Раймон и вытащил из кармана часы на платиновой цепочке. - Алисия, даже самый преданный поклонник не способен прождать девушку на улице больше двух часов, уж поверь моему профессиональному опыту.
- Опыту ловеласа? - съехидничала я, стараясь замаскировать разочарование.
Где теперь искать Микки? Увижу ли я его снова? Я шла, хмуро глядя под ноги, на аккуратные плитки брусчатки, и в голове крутились вопросы, повергающие в тоску, поскольку ответы на эти вопросы напрашивались преимущественно отрицательные.
Раймон остановился посреди улицы и взял меня за плечи. Мы стояли друг напротив друга, но мне по-прежнему не удавалось поймать его взгляд. Я чувствовала себя маленькой и беспомощной. 
- Кира, детка, - заговорил он, и я обрадовалась, что Раймон наконец-то перестал называть меня чужим (действительно, чужим) именем. - Пойми, ты напомнила ему об Алисии. Парень сейчас не в себе. Оставь его в покое и не думай о нём. И тогда, возможно, завтра он снова будет обстреливать твои окна камешками.
- А ты откуда знаешь? - поразилась я.
Раймон усмехнулся, отпустил меня, и его пронзительный взгляд устремился дальше. Мы тоже продолжили свой путь.
Здание Межрегиональной Академии Наук, как и многие престижные учреждения в этом городе, выходило передним фасадом на набережную, и отчасти поэтому напоминало средневековый бастион, отрезанный от внешнего мира рвом. На парапете набережной висела табличка с надписью: «Пешеходная зона». Мой взгляд поразили своей неуместностью стеклопакеты в готических окнах (только на некоторых из них уцелели старинные витражи), а также кондиционеры и тарелки спутниковых антенн, вывешенные за окнами.
Зачем им всё это, подумала я, ведь электричества всё равно нет.
Мы ступили за литую узорную ограду и обогнули большой цветник, разбитый перед зданием, с очень красивыми розами, чёрными и белыми. Они оживляли мёртвое величие Академии. Посреди пешеходной дорожки прямо в гладкий гранит было вмонтировано стекло, огороженное чугунными колышками, соединёнными цепью. Подойдя ближе, я увидела под стеклом выдавленный контур человеческой ступни небольшого размера. И вырезанную на табличке надпись: «След великого Парацельса».
- Наша Академия существует очень-очень давно, - произнёс над моим ухом Раймон. - Когда-то наш город был центром науки: алхимии, астрологии, чёрной магии. Многие учёные нашего города были сожжены на кострах, как колдуны и чародеи. Среди них был и основатель моего рода. Впрочем, это происходило ещё до того, как великого Гогенгейма приглашали в наш город читать лекции. В учебниках по истории об этом почему-то ни слова.
Перед Академией не оказалось припарковано ни одной машины. Я вдруг задумалась о том, что вообще не видела в этом городе машин.  
Роль входной двери в здание играла мощная вертушка, которая крутилась почему-то против часовой стрелки. Я слегка замешкалась, и стеклянная лопасть толкнула меня в спину. Я влетела в здание следом за Раймоном, поражённая и словно язык проглотившая.
В просторном фойе, справа и слева от скоростного лифта, замершего на веки вечные, висели портреты почётных членов Академии наук. Я узнала среди них Ломоносова, Эдисона, Фарадея, Коперника и кое-кого ещё.  
Тут был и угрюмый бородатый Перельман, наш современник. И самодовольный Билл Гейтс, чей вклад в науку теперь долго не будет востребован в этом городе, потому что отключена электроэнергия. Как, впрочем, и Эдисон - кому теперь нужна его лампочка? Разве что домохозяйкам - штопать носки.
И, стоило мне вспомнить о таком прискорбном обстоятельстве, как отсутствие электричества, как глаза мои уткнулись в лозунг. Разноцветные буквы бежали по стене: «Современник, твой добровольный отказ от электроэнергии станет шагом вперёд, к Божественному и природному - от бесовского и технократического мира, обречённого на самоуничтожение».
И подпись: Ректор Межрегиональной Академии Наук, доктор философских наук, академик Эдуард Карась.
Вот это да, подумала я. Неужели горожане сошли с ума, и слушают псевдоучёного болтуна, добровольно отказываясь от электричества? А как назвать тех, кто выбрал предводителем Академии наук философа? Или нормальные учёные давно разбежались из этого города? Остались в качестве имени на бумаге, снимка в холле, а сами живут и работают там, где светят электрические лампочки, бурлят щи на электроплитках, а всемирная сеть Интернет с ловкостью спрута владеет человеческим досугом.
Я кстати вспомнила рассказ Дениса о реформе народного образования, к коей причастен академик-философ. Наверняка это один и тот же академик.
Тут поток моих мыслей потёк в иное русло, потому что мы с Раймоном оказались  перед дверью с табличкой «Приёмная ректора».
Раймон открыл дверь, пропуская меня внутрь.
В приёмной не было ничего, кроме канцелярской стойки. За стойкой, вместо привычной глазу белокурой секретарши, сидел здоровенный детина. Он бегло стучал по клавишам пишущей машинки.
- Добрый вечер, - почти хором поздоровались мы с Раймоном.
- Господин ректор никого не принимает без письменного разрешения губернатора города, - неприязненно проговорил секретарь, не поднимая головы и продолжая печатать на машинке.
- Видите ли, наш вопрос, - начал было Раймон вкрадчиво, но секретарь перебил его фразой:
- Охрана прибудет на мой звонок через две минуты. Не советую.
- Понятно, - вежливо проговорил Раймон и открыл дверь, выпуская меня наружу.
Когда мы оказались в коридоре, он произнёс:
- Похоже, не все горожане довольны реформами.  Ну что, пойдём за разрешением к губернатору? Я, благодаря своему статусу, могу попасть к нему без записи.
- Да нет, не нужно, - отказалась я. - Зачем нам этот приём? Мне бы только посмотреть на него, и всё.
Посмотреть на человека, который был моим лучшим другом. И уйти. Поскольку вряд ли мы сейчас найдём общие темы для разговора.

Нам не слишком долго пришлось ждать на улице. Ректор покинул Академию через двадцать минут.
К центральному входу подъехала карета с запряжённой белой, в яблоках, лошадью с чёрным хвостом и гривой. Академик Карась, важный и высокий, в чёрном плаще, с дипломатом, вышел из здания и сел в карету, дверцу которой перед ним распахнул возница. Как и предполагалось, это был четвёртый из тех, кого я искала: пухлощёкий мужчина с пышными усами, которого я видела в карнавальную ночь. У него было сонное выражение лица и сытая физиономия. Меньше всего в нём можно было заподозрить прогрессивного мыслителя.
И я вдруг представила (не вспомнила, а представила), как мы с Эдуардом жили в одном дворе и дружили с детства. Как я грузила его своими проблемами, а он меланхолично их выслушивал, без комментариев, изредка кивая. Флегматичный тормоз, отлично подходящий на роль лучшего друга для страстной, порывистой Алисии.
Он, наверное, в школе слыл тугодумом, а отнюдь не вундеркиндом. Мы сидели за одной партой и вместе ходили  из школы. Он, пыхтя, волок мой портфель, а я взахлёб рассказывала про свою очередную влюблённость. Ведь, если верить моему бывшему мужу Денису, у меня не было ни матери, ни подруг, и Эдуард был моим единственным слушателем, постоянной величиной в моей жизни, единственным другом.  
Конечно, я была по-своему привязана к этому увальню, и даже заступалась за него в уличных потасовках. А в том, что его в детстве нещадно били (за стукачество, чудачества, да мало ли ещё за что), у меня не было ни малейших сомнений. Иначе откуда его стремление доказать всему миру свою значимость, свою избранность? А добиться этого можно разными способами. Хотя бы встав на пути прогресса и вернув человечество в каменный век. Пусть даже в отдельно взятом городе. Реализоваться любой ценой.
Мне вдруг стало скучно.
- Пойдём отсюда, - сказала я, взяв Раймона под руку.
- Куда, крошка? - он сжал мои пальцы так, что я вздрогнула.
- Проводи меня в гостиницу.
- Ты и вправду этого хочешь? - он высвободил руку и обнял меня за талию.
Мы шли по набережной, и меня пробирал озноб. То ли к вечеру посвежело, то ли от объятий Раймона, а может быть, просто потому что мне больше не требовалось никого искать.
Прошлое Алисии, кажется, прояснилось. Теперь меня гораздо больше волновало будущее Киры. 
- Пойдём ко мне и поужинаем, - предложил Раймон, обнимая меня ещё крепче.
И я вдруг почувствовала, что сильно проголодалась.
- Хорошо, идём. Только тебе действительно придётся меня накормить, чтобы завтра не проснуться рядом с окоченевшим трупом.
Мы засмеялись. А потом поцеловались, стоя на узеньком мосту, в лучах заходящего солнца. Наверное, это было красивое зрелище.
Вдруг я снова вспомнила о Микки, совершенно не вовремя.
Раймон, как всегда, прочёл мои мысли.
- О чём ты думаешь? Неужели о Микки?
- Я… Пожалуй, мне бы хотелось увидеть, чем заняты сейчас герои моей истории, - сконструировала я фразу, чувствуя неловкость от того, что он видит меня насквозь. 
- Что ж, представь себе, что у тебя есть телепатический дар, - заговорил Раймон, обнимая меня за плечи и поворачивая лицом к заходящему солнцу, - и ты можешь видеть, чем они заняты, и как завершат этот день. Попрощайся с каждым, мысленно скажи ему несколько теплых слов. Прости их и отпусти. И Микки - в том числе. Попробуй это сделать. Ведь ты - больше не Алисия.
Я согласно кивнула.
- А я постараюсь сделать так, чтобы Микки больше не напоминал о своём присутствии, - негромко произнёс Раймон. - Ты дашь мне шанс?
Я снова кивнула.
Мы стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели на оранжевую воду, как на большой экран, где разворачивалось последнее действие…

9

Виктор вошёл в кабак, и, как всегда, первым делом огляделся по сторонам. Ни одной подозрительной персоны. В этом городе вообще не водилось никаких подозрительных персон. И это всё благодаря стараниям начальника полиции, подумал он с удовлетворением.
Зато тот, кто ему нужен, уже торчит здесь. Эти интеллигентные алкаши - на редкость предсказуемые личности.
Он подошёл к стойке и заказал бутылку портвейна. Попросил два гранёных стакана и два яблока - пить совсем уж без закуски он считал признаком дурного тона. Взял поднос с заказом и решительно направился к столику в углу, где со своей рюмкой сидел понурый Денис.
Виктор поставил бутылку на стол. Денис вздрогнул и поднял голову. На его лице отразилось замешательство.
- Пей, - громогласно приказал Виктор. - Пей со мной. Нам нужно поговорить.
И его тяжеловесная туша плюхнулась на соседний стул.
- Я хочу понять, - продолжал Виктор без паузы, - чего ей не хватало со мной? Ты всех учишь, вот и объясни мне. Я любил её, был ей верен, был готов дать ей всё, что нужно любой нормальной бабе для счастья. Так на кой чёрт ты-то ей сдался?
Денис глубокомысленно дёрнул кадыком и поднял глаза к потолку, раздумывая над ответом.
Я пришёл в её жизнь гораздо раньше, чем ты можешь себе представить, захотелось вдруг ему сказать. И понаблюдать после этого за выражением лица самодовольного чурбана. Но тут учитель испугался, как  бы собственная откровенность не привела его за решётку. Поэтому он медлил с ответом, как медлит солдат, ступающий на пространство минного поля.
- Она не была любой нормальной бабой, - произнёс он, наконец. - Она была исключительной.
- Ладно, погодь, сперва выпьем, - Виктор наполнил оба стакана. - Да смотри, не залпом, нам ещё долго с тобой тут сидеть…
Уже перевалило за полночь, когда Виктор пришёл домой. После долгой и душещипательной беседы с учителишкой, напоминавшей скорее допрос, нежели диалог, он ещё заглянул в управление, потом прошёлся пешком, и, наконец, вернулся в свою просторную квартиру. В прихожей он по инерции щёлкнул выключателем, потом выругался и зажёг керосиновую лампу.
Начальник полиции жил один. Его жёсткий служебный график в последние годы не позволял обзавестись семьёй. В его доме не наблюдалось ни цветов, ни картин, ни декоративных элементов. Вся обстановка отличалась небедной простотой и добротностью: стол и стулья дубовые, портьеры бархатные, люстра фаянсовая. В углу - книжный шкаф, битком набитый юридической литературой и детективами Конан Дойля, Сименона, Агаты Кристи. Пристрастие к классическим детективам было одной из немногих слабостей начальника полиции. Только детективы, да лохматый пёс, который, виляя хвостом, выбежал ему навстречу. Пёс был голоден и соскучился по собачьему бульвару.
- Ну что, Дружок, - глухо проговорил Виктор, - забыл тебя хозяин? Ладно, пошли, прогуляемся, а потом я тебя накормлю.
Вот моя семья, подумал он кисло.
Сквозь толстое стекло книжного шкафа в слабом свете лампы был едва различим чёрно-белый снимок, стоящий на полке. На нём была запечатлена группа из трёх человек. Надутый от гордости Виктор в полицейском мундире. Темноволосая девушка в подвенечном платье. И шафер невесты, лохматый парень с открытым, преданным лицом.  

10

Денис вернулся домой. Жил он на самом последнем, восьмом этаже, то есть в башенке. Потолки здесь были метров пять, и ступеньки винтовой лестницы круты. Этот экстремальный подъём, как всегда, вызвал у учителя одышку, хотя он отнюдь не страдал лишним весом.
Он был навеселе, и настроен скорее лирически, нежели на трагический лад. Разговор в кабаке, как горькая, но целебная микстура, очистил его сознание и подсознание. Денис давно не чувствовал такой лёгкости на душе, как и во всём своём тщедушном теле.
Мурлыча под нос мотивчик бульварной песенки, Денис вскарабкался на последний этаж, и чуть не споткнулся о фигурку юной девушки, скорчившейся на ступеньке.
Девушка подняла глаза, жирно подведённые карандашом.
- Господин учитель, я пришла переписать диктант, - с придыханием проговорила она и хихикнула.
Лоб Дениса покрылся испариной.
«Боже мой, - подумал он, - сегодня ко мне придёт Матильда!  Как же я влип…».
- Дитя моё, - забубнил он, почему-то озираясь, - я поставлю тебе отличную оценку, но, прошу, отправляйся домой! И перестань меня преследовать…
Девушка поднялась и встала, нависая над ним и покачиваясь на каблучках. Она тоже оказалась «подшофе».
- Ну, не упрямьтесь, дорогой учитель, - пробормотала она и спустилась на пару ступенек вниз. Теперь она была чуть пониже его ростом. - У меня есть с собой бутылка вина. И, как в прошлый раз, никто ничего не узнает.
И девушка укусила его за ухо.
Гормоны моментально ударили в голову развратному учителю, и остатки благоразумия, чертыхаясь, поковыляли прочь.
- Ну, что ж, как скажешь, Дина, - пробормотал он, нащупывая в кармане ключ. Матильда, задержись, мысленно взмолился он, пропуская девушку в прихожую.
В тесной квартирке, захламлённой и неухоженной, на комоде, к неудовольствию многочисленных женщин, приходящих в это логово развратника, по сей день пылился выцветший портрет, в котором уже трудно было узнать Алисию в школьной форме. В том году, когда у них всё началось, она была самой прилежной ученицей в классе. Впрочем, и  по сей день её тетради с сочинениями и диктантами оставались образцами прилежания и каллиграфически безупречного почерка, и пылились в его кабинете на стенде в «красном уголке».   
Почерневший и высохший цветок был приколот к бумажной раме английской булавкой.

11

Эдуард Карась вернулся домой. Ему открыла дверь жена необъятных размеров. Философ молча повесил на вешалку свой плащ, разулся и прошёл в гостиную.  
Дочь, игравшая в фантики на полу, при свете камина, робко подошла к отцу  поздороваться, и тот наградил её сдержанным поцелуем в лоб. Девочка собрала фантики и удалилась в свою комнату.
Маленький сын уже спал. Философ плюхнулся в кресло и взял верхнюю газету из стопки, сложенной на столике с причудливо выгнутыми резными ножками. Жена философа, работавшая до замужества кухаркой у его матери, молча накрыла на стол. Она поставила перед философом блюдо с котлетами, от которых распространялся приятный аромат паровой телятины, и варёной картошкой, а также тарелку со свежими овощами, хлеб, соль и специи, глиняный кувшин с морсом и прозрачный графинчик с водкой.
Философ, сухо кивнув жене, придвинул к столу своё кресло, и, заботливо заткнув за воротник белоснежную салфетку, налил стопку водки и опрокинул в рот. Затем он принялся за еду. Временами он поднимал к потолку подслеповатые глаза, и выражение его лица делалось скорбным и многозначительным. Наверное, философ думал о том, как соотносятся пищеварение и мироздание, и в каких кабалистических формулах можно вывести эту взаимосвязь, чтобы родилась очередная научная работа, принёсшая ему мировую известность.
Он уже давно не вспоминал Алисию.  Его мозг был грамотно устроен и отсекал всё ненужное, сплавляя это в специальный карантин, где за годы его жизни уже образовалась приличных размеров свалка.
Только неясная, беспредметная тоска порой набегала волнообразно и бередила его душу. А философ думал, что его беспокоит желудок, и сердился на жену, намереваясь отчитать её после ужина за то, что использует в пищу слишком много растительного жира.

12

Микки бродил по улочкам и переулкам, пока не продрог. Была поздняя ночь, когда он вернулся домой. Запер дверь, разулся и долго сидел на скамеечке в прихожей, не зажигая света. Потом прошёл в спальню и постоял у изголовья спящей жены, на кукольном личике которой таяло обиженное выражение.
А потом он поднялся на чердак, открыл большой пыльный сундук, стоящий в углу, выволок оттуда на пол полинявшего тряпичного клоуна, железную дорогу в картонной коробке, два бархатных альбома с фотографиями известных актеров, ящик с ёлочными игрушками.
На самом дне сундука остался небольшой деревянный ящичек. Микки бережно взял его в руки и открыл. Его пальцы погладили красный шарф, связанный много лет тому назад в подарок другу смешливой девчонкой, длинную прядь чёрных волос, перевязанную красной лентой,  тетрадку со стихами, фотографии.
Вот здесь ему - четыре года, Алисии - пять. А тут - ему пятнадцать, Алисии шестнадцать. А это уже последние снимки. За неделю до того дня, когда в длинном белом коридоре дежурный врач бесцветным голосом сказал ему, что Алисия умерла. 
Микки уткнулся лицом в красный шарф со спущенными петлями и просидел так до рассвета.
С ним такое случалось изредка.

13

Мы проснулись после полудня, когда солнце, поднявшись высоко, вовсю заглядывало в комнату, удивляясь, а может, возмущаясь зрелищу обнажённых тел на покрывале, сброшенном на пол.
Никто не обстреливал окна камешками. Подумав об этом, я тут же спохватилась, что нахожусь не в гостинице, а в огромной квартире Раймона.
Мы долго ковырялись в груде предметов одежды, чертыхаясь и ища свои вещи,  потом заставили себя подняться и отправили тела в душ.
Потом я приготовила завтрак из того съедобного, что обнаружилось после вчерашнего ужина. Мы сидели за круглым столом на кухне, пили кофе и смотрели друг на друга. Сейчас Он больше всего напоминал постаревшего и помятого жизнью пирата.
- Ты во всем разобралась, детка? - спросил Он, когда мы пили кофе, пристально глядя на меня. - Во всём, что было твоей жизнью? У тебя не осталось никаких вопросов?
Я пожала плечами.
- Мне кажется, что да.
- Что ж, тогда пора закрыть книгу твоего прошлого и поставить её на полку. А то я порядком устал от твоих мужчин.  Ещё не хватало, чтобы они все вернулись в твою жизнь и снова начали решать свои проблемы за твой счёт. Я помню, в те годы пару раз был близок к тому, чтобы прекратить все эти занятия, и отказаться от встреч с тобой.
- И что тебя удержало? - поинтересовалась я с улыбкой.
- Я хотел тебя трахнуть. Только и всего.
- Хорошенькое дело, - возмутилась я. - А как же врачебная этика?
- Да плевать мне на врачебную этику. Мне далеко не наплевать на всё, что с тобой случилось по вине этих четверых, и отчасти - по моей вине. Но этика… чёрт с ней.
- Да ты - сам дьявол! - я шутливо запустила в Него салфеткой. 
Между нами, как и вчера, плясали крупные искры, сыпались на белую клеёнку и шипели, как вода, попавшая на раскаленную сковороду.
- Да, я такой, - Он расхохотался. - Наверное, поэтому ты выбрала в итоге меня, а не Микки.
- Микки, - прошептала я.
Раймон похлопал меня по руке. Этот жест, наверное, должен был означать: всё пройдёт, расслабься. Потом Он закурил сигару, выпустил пару колечек дыма и заговорил уже совершенно другим тоном.
- Знаешь, как мне было трудно с тобой. Я желал тебе добра, а ты меня никогда не слушала. Когда ты, ещё не окончив школу, бегала на свидания к своему учителю, развратному подонку, это была не любовь, это был детский бунт против нашего патриархального и ограниченного общества. Я всё понимал, но не мог ничего изменить. А надо, надо было мне всё это прекратить и  засадить его лет так на десять.
Я слушала, и недоумение во мне всё нарастало.
- Когда ты выходила замуж, - продолжал Раймон, - за этого солдафона Виктора, я опять тебя предостерегал, говорил, что ничего хорошего из этого брака не выйдет. Да, ты повзрослела и прозрела, тебе хотелось избавиться от учителишки и начать жизнь заново. Но это был не тот вариант, это был не твой мужчина! Впрочем, ты меня и тогда не послушалась. И очень скоро учителишка материализовался вновь.
- Значит, я была замужем за Виктором? - проговорила я.
Раймон кивнул.
- Когда ты влюбилась в кабинетно-книжное барахло, поверив в его исключительность и увидев в нём «сверхличность», - продолжал он, - у тебя по-настоящему поехала крыша. Я ничего не мог понять. Эдуард Карась был много лет моим пациентом и неоднократно лежал в психиатрической больнице. Женщины насмехались над ним и считали полным ничтожеством. Его первые научные работы подняли на смех в ВАК. А ты… ты не слышала меня, ты убила бы каждого, кто встал бы на твоём пути. Как мотылёк на огонь, ты полетела в объятия очередной дряни. 
Я слушала, не веря своим ушам.
- А Микки, самый близкий тебе человек, единственный друг, всегда находился рядом, был предан тебе, любил тебя, но даже не пытался ничего предпринять. Меня его безволие просто бесило, но я молчал. 
Я посмотрела в Его глаза и увидела там себя, маленькую девочку.
Полученная информация не укладывалась у меня в голове.   
- Мой лучший друг - Микки? - наконец, выговорила я.
- Да. Насколько помню, детка, в юности ты не принимала его всерьёз, хотя, если прибавить  ему смелости - это был бы самый подходящий мужчина для тебя. Оставшуюся троицу я бы с радостью придушил.
Я молчала.
- Ты сердишься на меня? - спросил Раймон. - Ненавидишь за то, что я допустил всё это?
Я помотала головой:
- Нет… какая теперь разница. Просто всё представлялось мне несколько по-другому.
- Твоя память так и не вернулась?
- Нет.
Я произнесла «нет» с сожалением в голосе. Но тут же поняла, что, пожалуй, и не хочу возвращать свою память.
Раймон встал, обошёл стол и обнял меня за плечи.
- Я рад, что ты ко мне вернулась, - сказал Он просто.
Да, чёрт возьми, мне было ради чего возвращаться!
- Если захочешь, мы уедем из этого города, - продолжал Раймон. - У меня достаточно средств на счету, чтобы покончить с врачебной практикой, купить тебе домик с садиком и самому выращивать там розы.
Я представила такую картину и рассмеялась.
- А я буду писать картины, и лет через пять организую собственную выставку.
- Скажи мне только одну вещь: ты свободна?
Я задумалась. Потом ответила:
- Ну, не совсем. У меня есть приёмный сын Ники и лучшая подруга Лидия. Но вряд ли они помешают нам выращивать розы.
- А в том городе, где ты живёшь, есть электричество?
В городе, где я жила, в последние годы размещалась военная база.
И безупречно работало электричество.
И почти не осталось старинной архитектуры.
- Мы ведь можем выбрать любой город, разве нет? - спросила я вместо ответа.
- Да. Но тогда не исключено, что в итоге мы выберем этот.
- Можно попросить тебя об одном одолжении? Посмотри мне в глаза.
Он повернулся ко мне, и наши взгляды встретились.
У Него были разные глаза. Правый - светло-голубой, левый - болотно-зелёный.
- Теперь ты довольна? - Он улыбнулся, и я кивнула.
А потом сказала то, что должна была сказать:
- Мне надо позвонить. Подожди буквально пару минут.
Моего звонка ждала Лидия, и хотелось, чтобы она поскорее узнала новости и упала со стула.  
Солнце смеялось, заглядывая в наше окно.

Санкт-Петербург

"Наша улица” №160 (3) март 2013