Виктор Камеристый “Одиночество души” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

…Жизненный путь Камеристого Виктора Алексеевича был труден и тернист, часто сопряжен с риском для жизни. Родился 13 июля 1960 года в городе Константиновка Донецкой области. Школа, суровые армейские будни, работал забойщиком в шахте. Жизненный опыт лег в основу его работ. В настоящее время член НСЖУ. Жесткие, мрачные сюжеты в его рассказах зеркальное отображение сегодняшней жизни. Жизнь - она ведь разная, иногда такая страшная, но и о ней необходимо писать. Необходимо понять и принять человеческую боль сердцем, душой. Виктор Камеристый автор двух книг: «Зов судьбы» и «Время Покаяния». Публикации в изданиях: «Моя Семья», альманах «Порог», журнал «Новый берег», газетный формат: «Вести республики», «Хрещатик»… Можно сказать, что при всей категоричности суждений и, несмотря на некоторые «шероховатости», - проза автора будет интересна тем, кто искренне хочет понять жизнь. Главные герои обычные, ничем непримечательные люди. Действие происходит в наше время.

Виктор Камеристый

ОДИНОЧЕСТВО ДУШИ

рассказ

Одиночество души? Плоти? Раз за разом, обретая и теряя нить рассуждений о своей жизни, Полина Марковна возилась на своем участке, за пятиэтажным домом, огражденном от уличной суеты кусками шифера. Никакого противостояния в ее внутренней работе чувств не было - обычная неспешная земляная работа, от которой потом приятно протянуть дрожащие ноги. Время от времени она посматривает по сторонам, пытаясь не пропустить Степановну, местного почтальона приносившую ее скудную пенсию.
Мысли волей-неволей все возвращаются к собственной, такой одинокой жизни.
«В земле копаюсь, а починить кран - нет денег. Имею высшее образование, но… Хорошо, что остались с прошлого раза запчасти, может, не станет слесарь шкуру драть? А Капитоновна все зыркает: как там эта Марковна, весь день ползает на коленях. Не ймется ей, все норовит ужалить, а чуть что… Марковна виновна».

Однажды, она услышала о себе: кому любовь, а кому ненависть мать родная. Всех Марковна ненавидит.
Тогда она удивилась. «Как же так? Ее и обвиняют в ненависти! Ее, женщину, педагога преподававшую детям литературу! За что?»
Но прошло всего полгода и все изменилось. Хотя изменения произошли раньше намного раньше, только ни она, ни кто другой этого не замечали.

Захлопоталась Полина Марковна сделать перерасчет за тепло и мусор, который отродясь никто не вывозит. Тогда, в тот прихожий майский день, все и началось. В тесном тамбурном коридоре подойти к двери бухгалтерии было делом невозможным. Только спустя три часа Полина Марковна добралась до нужной двери и торопливо отворила ее:
- Можно, Зинаида Семеновна?
- Снова вы приперлись со своим перерасчетом! Сколько вам твердить: нечего там считать. Все обсчитано, все согласно инструкции.
- Но… Я в газете читала, что - не так… - пятясь к двери.

Полина Марковна теперь жалела, что вообще пришла. Мысли, чувства, все куда-то исчезло, уступив место растерянности и ущербности собственного положения. Она съежилась, подспудно ожидая не столько удара, сколько пылающего костра отборного мата. Зная ее как «божий одуванчик», Зинаида Семеновна, которой, сказать прямо, надоели такие вот старухи, набросилась, что называется всерьез.
- Вот видите, - это она, повернувшись, произнесла старшему мастеру, Марте Ивановне и девчонке - будущей мастерице Кате. - Ведь напьются, и давай права качать. Шла бы домой, непутевая. На себя взгляни, уличка подзаборная…
И совсем рассвирепев, когда Полина Марковна исчезала за дверью, бросила вдогонку:
- Чтобы духу твоего здесь не было, пьянь старая.
Полина Марковна услышала последние слова и схватилась за грудь. На глаза наплывал туман, а сердце нещадно рвалось наружу. За всю свою жизнь она не знала такого позора и обиды. Ощущения, как и чувства, то исчезают, то всплывают, все же проясняясь. Медленно, очень медленно, она идет к выходу. В голове все плывет, но она должна отсюда уйти. Здесь, в этом коридоре еще хуже, но еще страшней встретиться с ней снова.

Выбравшись на свежий воздух, она продолжает идти, не обращая внимания на прохожих, которые косятся на шаткую походку старухи. Сутулясь, она идет, тяжело дышит, всем своим видом показывая, что несправедливо, страшно и жестоко ее обидели. За что? В глазах бессилие перед хамством, злостью и потому, она вынуждена подчиниться.
С трудом находит ключ, вставляет его в замочную скважину и открывает дверь подъезда. Голова раскалывается от обиды, путаных мыслей и желания добраться до своей квартиры. То важное, что она несла в себе еще четыре часа назад, утеряно навсегда. Она еще не понимает, что произошло непоправимое, то самое, что будет преследовать ее до конца жизни. Ну, а пока…

Открыв дверь квартиры, она скрывается в ней, при этом не обращая внимания на возглас соседки: «Что случилось, Марковна?»
Спустя час, лежа на старом, потертом от времени диване, не снимая со лба мокрую тряпку, пытается сосредоточиться, пытается понять, что же на самом деле произошло. И с ужасом понимает: она просто боится. Толстую, крашенную Зинаиду Семеновну, всех тех, кто находился в тот момент в кабинете. Но еще, и это чем она больше всего поражена - их люто ненавидит. «Значит, не зря о ней так говорили? Нет, этого не может быть!» - Кричит разум, но пелена сумасшедшей ненависти, раскинув крылья, накрывает и его, вопящего, сейчас съежившегося, обреченного навсегда.
Полина Марковна снимает высохшую тряпку и медленно приподнимается. В ее глазах иное, совсем иное выражение, чем было два часа назад. Глазами она впивается в окно, как будто хочет прожечь стекло своим взглядом, шепчет:
- Нет, я еще определю вам кару. Эта кара будет страшная, намного хуже той, что преподал когда-то Господь.
Ее тонкие губы, сжавшись в узкую щелочку, напряжены, но через мгновение, продолжает шептать:
- Да будьте вы прокляты… Пусть вас постигнет самое страшное наказание. Да пусть ваш род сгинет. Да пусть...
Она долго, очень долго шепчет проклятия, не понимая, что они, отразившись от стен, медленно возвращаются к ней. Она не помнит, что все подлое и злое, все то, что делала когда-то людям, вернулось к ней и предстало в ее одиночестве.

Спустя год в ее квартире появился новый житель - кот Матрос, а еще через месяц две кошки - Муся и Пуся. Так теперь они и жили - она, шестидесятилетняя женщина, ненавидевшая людей, и три кошки.
Но теперь ей есть с кем разговаривать, есть, кому доверить свои мысли и надежды:
- Никто никогда не любил меня, - так начинает свое утро Полина Марковна. - Никто, даже покойная мама.

Полина Марковна, наверное, забыла, что ее мама умерла десять лет назад. В голове, мешаясь, выползают совсем не те мысли, которые должны здесь находиться. Сейчас, путаясь, она повторяет имена давно умерших людей, и ей кажется в этот миг, что они все живы. День и ночь, меняясь местами, постепенно меняют время бодрствования и мгновения сумеречного, полного страданий сна. Сна ли?
Спустя час она, покормив кошек, продолжает свой диалог:
- Никто меня не понимает, никто меня не слышит. Правду, где искать? Нет правды на этом свете, есть только вы, мои дорогие…

Полина Марковна, в халате, накинутом поверх ночнушки, хмурится, но Елене Борисовне ее жаль. Когда-то она была женщиной с высокой меркой собственного достоинства /?/, а что теперь? Перед ней стоит дрожащая от холода старуха, стиснувшая губы, которая рукой ловит край почти прозрачной ночной рубашки. Что же произошло? Что стало тем камнем, за которым вниз полетела ее сердечность, принципиальность и немалое человеколюбие. Неужели всему виной как она слышала, стало ее посещение ЖЭКа? Или это всему виной одиночество? В чем ее внезапная неприязнь к людям? Или…
Если вспомнить когда-то ею заученные слова Сенеки: «…Обычно мы стережем тех, кто в горе или в страхе, чтобы не дать им использовать во зло свое одиночество. Да и никого из людей неразумных не следует предоставлять самим себе…».
«Боже! Что же делать?» - мелькают неподдельно пугающие Елену Борисовну мысли.

Полина Марковна молча повернулась, зашлепав облезлыми домашними тапочками, исчезла за дверью своей квартиры. Молча, не произнеся как обычно: «Спокойной ночи», - так как будто она, ее соседка, - пустое место!
А Елена Борисовна, прижав к груди ладонь, звонит соседке этажом ниже, рассказывает о Полине Марковне и слышит то, что было спрятано в ее сердце.
- Да она всегда была такая. Ты что, только поняла? Подожди, то ли еще будет. Ты здесь живешь всего двадцать лет, а вот раньше она…
- Но она, как узник в тюрьме! Надо ее спасать. Она больна! Понимаешь - психически больна!
- Да прекрати ты, Борисовна, ересь нести. Спасать! Кого, спрашивается, спасать, если она сама загнала в угол и не хочет оттуда выходить. Вон соседского, с первого этажа, парня, вчера оскорбила за то, что он хотел только погладить ее кошку. А слова! Ты бы слышала! Хотя, для твоих образованных ушей - это гадкие слова. Ты слышала, чтобы она в последнее время вспомнила о своем сыне, который в тюрьме десятый год? Молчишь?
Они еще долго обсуждают соседку, но никто из них так не удосужился понять - почему? Как и то, как ей помочь.

А Полина Марковна, день за днем находясь в мире своих безумных грез, стоит планы на будущее, которого, в самом деле, нет, и не будет. К ней никто не приходит, никто не чинит ее кран, как и потухший навеки телевизор. Ночью, когда ей совсем худо, и страх, посетивший ее не уходит, а призрак в белом - смерть почти рядом, она, прижав к себе теплое тельце кота, шепчет…

Никто бы не смог понять ее шепот, как и то, зачем она по нескольку раз за день переодевается. А к утру, когда стрелки часов прилепятся к цифре пять, она ложится спать. Но это не сон, а все та же неспокойная дрема. В ней она просит Его о заступничестве, о том, как ей трудно, как тяжело жить, если тебя не понимают, а еще хуже - не слышат. В своей дреме она рассказывает Ему о прошедшем дне, о том, как котенок Пушок перевернул чашку с прокисшим чаем, а еще она смеется и шепчет, шепчет…

Так проходит год, за ним еще один и еще. Кошки, расплодившись, чувствуют себя полновластными хозяевами, а та, которая их кормит, едва передвигает ногами, и все также вслух шепчет:
- Пенсию мне не додают. А спросить не у кого. Пойти на почту? Да Бог с нею. Еще припрутся следом, и тогда…

Ночью она стонет, кричит, но не слышит своего крика, как его, наверно, не слышит никто, хотя рядом через стену живут люди. Полина Марковна с трудом вспоминает, когда к ней приходил в последний раз почтальон, и приходил ли вообще. Она забыла, как в последний раз, это было месяц назад, почтальонша, с трудом достучавшись до нее, отскочила в испуге в сторону.
- Вы! Боже мой…
Больше она не произнесла ни слова. Да и что было произнести, глядя на худое изнеможенное лицо, ее, давно немытые, взлохмаченные волосы. Но главное поразило: тяжелый, мерзкий запах, пробивавшийся из-за приоткрытой двери квартиры. Почтальону страшно. Жутко, в кишащей кошками квартире, где сумрак и жуткая вонь. Каждая деталь этого жилища - это главный смысл жизни, а вонь... Не худший из возможных запахов…

Но еду необходимо покупать и Полина Марковна, прячась от соседей, идет в магазин, где ее знают в лицо и, прижав к носу ладонь, стараются обслужить быстро. Протягивая лихорадочным движением руки мятые купюры продавцу, берет покупки, нагруженная, идет домой.

По дороге к дому, она жалеет себя, одинокую, брошенную людьми женщину и ждет беды. Вот от тех замызганных мужиков, что пьют пиво. От детворы, провожающих ее злыми, совсем не детскими взглядами. А еще больше - от таких же женщин, как и она. Она боится полных женщин, похожих на старшего мастера Зинаиду Семеновну. Она боится всех?
Проскальзывая мимо своего, заросшего бурьяном участка, не обращает на него внимание. Зачем? Теперь он ей совсем не нужен. Ее сгорбленная, тощая фигура явно здесь не уместна. В ее голове страх, отчаяние, на губах непонятные прохожим восклицания. Она - отверженная по своей собственной воле, по своим прошлым поступкам.

Вернувшись, Полина Марковна рассыпает по блюдцам корм, и слышит, как трещит в зубах кошек Вискас. Они любят этот корм, они знают, что та, которая их кормит, принесет еще и еще. А Полина Марковна, присев на загаженный кошачьей шерстью диван, улыбается, глядя на кошек. Ей приятно, ей так хорошо.

Когда обед был окончен, она тяжело поднимается и подходит к серванту. Дрожащими пальцами она достает альбом с фотографиями и, раскрыв его, застывает. По ее щекам текут слезы, а руки нервным лихорадочным движением гладят пожелтевшие фотографии. Но минутой позже в ее глазах что-то происходит. Она швыряет фотографии на пол, а потом, нагнувшись, рвет их на мелкие части.
Неожиданно из носа появляется кровь. Размазывая ее по лицу, она устало садится на диван и окровавленными ладонями гладит свою любимицу кошку Мусю.
Кошки, копошась у ее ног, безразлично топчут лапами остатки того, что было так дорого их хозяйке еще совсем недавно.

Послесловие…

Солнце не может пробиться сквозь пыльные шторы в окнах угловой квартиры. А там все страшно, впрочем, для людей обыденно. Среди мисок, чашек и разбросанных по полу вещей, и кусочков фотографий, лежит старая, одинокая женщина. Она мертва вот уже пятый день.
Кошки, а их много, понемногу сходят с ума в поиске еды. Визжащее безумие в поиске выхода. Они царапают остекленевшие глаза покойной, дико кричат, дерутся между собой, но кто это слышит? Из квартиры, из-за двойной металлической двери на площадку не доносится ни звука...
А соседи? Разве они не заметили, что из квартиры напротив никто не появляется больше недели? Они безразличны, ибо та, кто там живет, безразлична к ним. Она одинокая, угрюмая старуха, разорвавшая маломальские связи со всеми.
Задержавшись на миг, солнце, продолжает свой обычный путь, чтобы завтра снова вернуться к этому дому. Но и завтра, и послезавтра, и через месяц, будет все именно так, как и сегодня. И только когда придет долгожданный праздник детворы - первый звонок, только тогда, о ней вспомнят, ее найдут.

“Наша улица” №160 (3) март 2013

вернуться
на главную страницу