Юрий Кувалдин "Сто метров красного сатина и стихи Вознесенского" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

 

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

СТО МЕТРОВ КРАСНОГО САТИНА И СТИХИ ВОЗНЕСЕНСКОГО

рассказ

Стояли покосившиеся зеленые ворота, а справа и слева метров на пять тянулся символический забор. Мол, тут что-то есть, а что - неизвестно. Секрет, одним словом. Потому что за воротами было голое поле с некоторыми строениями, похожими на брошенные коровники, с небольшой даже маскировкой, наподобие ржавого комбайна в кювете.
В подземелье же шла размеренная служба.
Чтобы в свободное от несения этой секретной службы время солдаты не занимались чем не следует, в части особое внимание уделяли культурно-воспитательной работе с личным составом.
- Вот что, Бухванов, - начал подполковник Пращук...
- Да я, товарищ подполковник, не Бухванов, а Буфанов…
- Ничего-ничего, Бухванов. Я сейчас не о твоей фамилии. Я о предстоящем Дне Победы, - Пращук достал военных лет портсигар. Закурил "Беломор". - Ты ведь, Бухванов, у нас один с Москвы-то. А к нам из округа комиссия едет. Так что давай, чего ты там знаешь, выступать надо в клубе.
Буфанов, конопатый и рыжеволосый, из Черёмушек, почесал в задумчивости стриженый затылок.
- Да знаю кое-чего, - ответил он замполиту.
- Чего, к примеру?
- Стихи Андрея Вознесенского. Мы им очень во дворе интересовались. По киоскам союзпечати бегали, журнал "Юность" спрашивали. Там печатался он, но редко.
- А ну-ка, давай что-нибудь мне продекларируй…
- Декламируй, - поправил политрука Буфанов, согнал складки гимнастерки под широким ремнем назад, и с каким-то подвыванием стал голосить:

Аве, Оза. Ночь или жилье,
псы ли воют, слизывая слезы,
слушаю дыхание Твое.
Аве, Оза...
Оробело, как вступают в озеро,
разве знал я, циник и паяц,
что любовь - великая боязнь?
Аве, Оза...
Страшно - как сейчас тебе одной?
Но страшнее - если кто-то возле.
Черт тебя сподобил красотой!
Аве, Оза!
Вы, микробы, люди, паровозы,
умоляю - бережнее с нею.
Дай тебе не ведать потрясений.
Аве, Оза...

- Что это ещё за Оза? - поинтересовался Пращук, шире расставляя колени в галифе, чтобы было удобнее сидеть на табурете.
- Ну, любимая Вознесенского…
- Нет, - сразу сказал политрук. - Это не пойдет. Ты, Бухванов, пойми - День Победы! Какая тут любовь?! Надо что-то военно-патриотическое.
Буфанов задумался.Походил по Ленинской комнате туда-сюда.
- А, вот, вспомнил:

Лейтенант Неизвестный Эрнст.
На тысячи верст кругом
равнину утюжит смерть
огненным утюгом.

В атаку взвод не поднять,
Но родина в радиосеть:
"В атаку - зовет - твою мать!"
И Эрнст отвечает: "Есть".

Но взводик твой землю ест.
Он доблестно недвижим.
Лейтенант Неизвестный Эрнст
идет наступать один!..

- Ладно, погоди, - остановил замполит Буфалова. - Это подходяще, - как-то без особого энтузиазма сказал Пращук. - Только зачем же про немца-то?
- Да он не немец, он скульптор наш.
- Тогда давай… Только вот что. Не тебе же одному выступать-то. А у меня одни деревенские. Ни черта стихов не знают, и даже не поют…
- Деревенские и не поют? Не может быть!
- Может, проверял. Ни у кого слуха нет. Ладно, - сказал Пращук, - давай прервемся маленько. Я принес тут немного с санчасти.
Это уже было не в первый раз. Пращук любил выпить с москвичом. Тише воды, ниже травы. С офицерским составом Пращук принципиально не выпивал, потому что должен был и их культурно воспитывать. Выпили четвертинку спирта на лимонных корках, заели соленым огурцом.
И тут голова у Пращука просветлела:
- А сделаем так. Ты выйдешь со стихами, а роту мы в красные рубахи оденем, и красные флаги в руки им дадим. Ты будешь читать этого, как его…
- Вознесенского…
- Во, Возвышенского, а бойцы в красных рубахах с флагами по сцене будут кружить, как в ансамбле Александрова!
Надо сказать, клуб в части был знатный, вроде зала Чайковского. Только под землёй.
Никаких красных рубах в части и в помине не оказалось. Но фантазию свою подполковник Пращук все равно решил осуществить. Такой он был человек. Прямой. Волевой. Чего решит - выполнит. В общем, советский офицер. Выписали Буфалову в финчасти под отчет триста рублей. Дали шофера на тентованном брезентом газике, и рванули они за двадцать вёрст в районный городок, где находился их окружной военторг. Отмотала им продавщица сто метров красного сатина ровно на 90 рублей.
- Чё делать-то? - изумился шофер.
- В каком смысле?
- Ты что, Буфалов, того-этого, - покрутил шофер пальцем у виска, - деньги назад в финчасть повезёшь, что ли?
Буфалов не просто покраснел, но даже вспотел от этой мысли.
- Попроси её чек нам на все триста рублей набабахать.
Хоть и смущаясь, он стал просить.
- Да как же я могу такое себе позволить? - не на шутку рассердилась продавщица.
- А мы вам дадим пятьдесят рублей на конфеты! - не растерялся шофер.
Продавщица задумалась, но не очень глубоко. Взяла и написала чек на триста рублей.
Буфалов ей - пятьдесят рублей одной бумажкой. И довольные, с улыбкой, со свертками красного сатина, пошли прямо напротив, в гастроном.
Очнулись они на третьи сутки у какой-то сгорбленной старушки в сенях.
Отрезали ей ножницами три метра сатина - на сарафан. Искупались в каком-то тинистом пруду с утками и гусями. Покурили. И поехали.
Ну, известное дело, как только показали свои носы на КПП, так сразу Буфалова с шофером прямой дорогой припроводили на гауптвахту. Пращук, как узнал об этом, побежал к генералу. Мол, так и так, День Победы горит, а они моих ребят на губу!
Генерал снял трубку телефона и в двух-трех очень понятных словах объяснился с дежурным капитаном по поводу арестованных.
Начался праздник. Из округа приехали три генерала и два полковника. Клуб набили своими до отказа. Даже дышать было трудно. Включили дополнительную вентиляцию. Клуб-то ведь под землей. Майской черёмухой потянуло в зале.
Подсвеченный рампой тяжелый занавес, как в Театре Армии, разъехался по сторонам
В глубине сцены показался Пращук с золотыми погонами. Пока он шел, некоторые солдаты успели съесть по мороженому. Расстояние от задника до авансцены было знатное. Пращук сказал то, что надо по этому поводу сказать, мол, поздравляем, желаем, и грамоту центрального командования зачитал. Только уж потом, устав говорить, объявил концерт.
Сначала выбежала на сцену рота, человек в пятьдесят, обмотанных красным сатином. Кто ж им сошьет в части столько рубах? Но все равно было красиво. Празднично как-то зарябило у зрителей в глазах. И как-то торжественно всё это дело пошло, потому что у каждого был флаг. Лопат в части было предостаточно. Сорвали с нужного количества черенков заступы, и нацепили красный сатин, метром в длину.
Потом вышел в парадном мундире, застегнутым под горло, в фуражке, в сапогах, как положено по Уставу, Буфалов. Обмотанные сатином с флагами закружились вокруг него хороводом, но когда Буфалов энергично поднял руку, бойцы расступились, Буфалов сделал неспешный шаг вперед, и густым голосом Шаляпина, чуть напевая, начал:

Андрей Вознесенский

Лейтенант Неизвестный Эрнст…

Дойдя до слов "равнину утюжит смерть", замолк. Все думали, что так надо. Артист. Умеет держать паузу, чтобы зал затрепетал от предчувствия чего-то очень нужного для каждого сердца и ума. Но после этой очень значительной паузы Буфалов стихотворения Вознесенского не продолжил. Забыл текст. Ну вот бывает же так! Знал назубок. А тут, когда надо... От неопытности. Пращук за кулисами в ужасе схватился за голову и заскрипел так сильно зубами, что показалось, это дверь в гримерки за его спиной сама собой открывается. Надо было что-то делать. Но что?
Тут, однако, Буфалов, сообразительный парень из Черёмушек, не сплоховал, нашел - что надо.
Он вышел строевым шагом почти на авансцену, выставил ногу вперед, поднял руку и чтецким голосом бросил в зал:
- Это немцы утюжили нашу многострадальную землю. Но их ждала могила!
В зале раздались довольно активные аплодисменты.
- Да, дорогие товарищи, врага ждала могила!
Он сделал паузу.
Затем неожиданно весь как-то завихлялся и в джазовой манере запел, как пел, помнится, с ребятами под гитару:

На могиле старый череп чинно гнил.
Клюкву красную с болота он любил.
Говорил он клюкве нежные слова:
- Приходи в могилу, клюква, будь моя!..

И дальше, в ритме буги-вуги, голосом Элвиса Пресли завизжал:

А приходи в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Погнием вдвоем,
А для тебя, друг милый,
И с тобой, друг милый,
Песенку споем.

Отвечала клюква черепу вот так:
- Старый череп, ты давно уж не чувак.
Чем с тобой в могиле вместе чинно гнить.
Лучше с чуваками в баре водку пить!

А не пойду в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Догнивай один.
Лишь только саксофон,
Любимый саксофон,
Влечет меня один.

Похиляла клюква в свой чувацкий клуб,
Буги-вуги там танцуют, виски пьют.
Там в угаре пьяном клюква отдалась,
Вдруг из подземелья слышит грозный бас:

- А приходи в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Погнием вдвоем,
А для тебя, друг милый,
И с тобой, друг милый,
Песенку споем.

Она пришла в могилу,
Мыло-мыло-мыло-мыло,
Череп сгнил давно.
И клюква зазлилася
Горькою слезой,
Залив могилы дно.

Зал взревел от восторга.
А некоторые кричали:
- Вот это да, вот это Вознесенский, во даёт!

"Наша улица” №162 (5) май 2013