Анатолий Ливри "Совет богам" стихотворения

Анатолий Ливри, доктор наук, эллинист, поэт, философ, автор десяти книг, опубликованных в России и Франции, бывший славист Сорбонны, ныне преподаватель русской литературы Университета Ниццы - Sophia Antipolis, куда его пригласил Ренэ Герра. Его философские работы получили признание немецкой «Ассоциации Фридрих Ницше» и неоднократно публиковались Гумбольдским Университетом, a также берлинским издателем Ницше «Walter de Gruyter». Открытия Анатолия Ливри - эллиниста признаны «Ассоциацией Эллинистов Франции Guillaume Budé», и с 2003 года издаются её альманахом под редакцией нынешнего декана факультета эллинистики Сорбонны, профессора Алена Бийо. В России Анатолий Ливри получил две международные премии : «Серебряная Литера» и «Эврика!» за монографию «Набоков ницшеанец» («Алетейя, Петербург, 2005), в 2010 опубликованную по-французски парижским издательством «Hermann», а сейчас готовящуюся к публикации в Германии на немецком языке. Одновременно в Петербурге издано продолжение «Набокова ницшеанца» - переписанная автором на русский язык собственная докторская диссертация по компаративистике - «Физиология Сверхчеловека» - защищённая в Университете Ниццы в 2011 году. Научный талант Ливри стоил ему гонений, развязанных «третьим, последним уровнем славистики»*.
Его повесть ГЛАЗА, написанная в 1999, получила в 2010 году литературную премию имени Марка Алданова, присуждаемую нью-йоркским «Новым Журналом». В 2012 году в московском издательстве «Культурная революция» опубликован роман Анатолия Ливри - АПОСТАТ.
Предлагаемые пять стихотворений - часть будущего поэтического сборника Ливри.

* «Третий, последний уровень университетского служащего», согласно классификации, данной на семинаре Анатолием Ливри (CTEL de Nice - Sophia Antipolis, 21 janvier 2013) определяется тотальным отсутствием исследовательско-монографической базы, которую изучаемая социологическая единица подменяет активной профсоюзной, партийной, административной или другой личной деятельностью, тотчас используемой для получения профессорско-исследовательского статуса в обществе: фальсификация, применяемая всегда вне Университета, где самозванство не может удасться. Именно бегство из научной среды, неспособность к плодотворной научной деятельности и объясняет, согласно Ливри, тягу университетских служащих «третьего, последнего уровня» к СМИ, к «разбору прессы», к многократной организации конференций с давлеющим преобладанием журналистов над учёными. Таким образом, по мнению Ливри, «анализируемые в данном случае слависты третьего, последнего уровня, превращают представителей СМИ в соучастников преступления, а ещё точнее – в скупщиков на своей территории ворованных знаковых элементов, украденных в университетском пространстве».

Богат стадами Полифем, но зелен,
Как Галатея голоден да гол;
Ощрёной бронзе века не доверен
Ни пух ланит, ни девственный глагол.

Ты – человекозверь, и ты – сын божий,
Сменил уменье плавать и читать
На кровопись Эрота, что дороже
Да и сочнее, чем Итаки рать.

Насыться, око, нереиды видом –
Ленивой недоплывною красой!
Пока поётся – пой свою обиду,
Над рябью рыщи злобою косой.

И по сей день, Посейдона чадо,
Кудесит колик в печени твоей
Слепца познаньем: да, жены не надо,
Ведь чистый Бахус нам её милей!

Я - вор жемчужных переливов
Глубин дыхательных морей
И шантажист писак пугливых
Научных кляуз да статей.

И каждую из краденых расцветок
Лернейской гидроглавой красоты
Скрываю я: так брусья львиных клеток
Зверей нагих хранят от суеты.

Счастливей длани щедрой Поликрата,
И тяжелей самоубийц-перстней,
Я кану в темень, мраку ставши братом,
До дна. Средь пентаграмм теней

Я створки отомкну стихии,
Чтоб выкрасть посейдонову слезу,
Соединив, по Слову, по России,
Мой плач и океанскую грозу.

Эй, дароносица, скажи мне « Да! »,
Звеня печально золотом сусальным.
К тебе прижмусь губами. От стыда
Не прячь креста! Я дальним

Любил тебя. Святая простота,
Подкинь валежника на пламя,
Чтоб бледным вихрем изо рта
Злость вышла, а меж ней и нами

Восстал в хитоне стих,
Вития стихнул морем.
Гомера смерив, за двоих
Я захрапел – тебе на горе.

Молчать и плакать, плакать и молчать -
Офелии плывучие повадки
Я перенял с крещеньем. Благодать!
И верю, вот проходит без оглядки

Пчелиных душ предтечей ровный ряд,
Шуршат пред Персефоной медуницы,
Словно средь сот сухих верша обряд
Безмолвного приветствия Денницы.

Примерю их воинственный наряд,
Крылом взмахну и - влажного Тартара
Я ускользну: так ларва-шелкопряд
Бросает нить, и тщась избегнуть кары,

Антестeриона празднует расцвет
Безумьем, буйством, кражею пыльцы!
По вере воздавать - такой совет
Я Вам даю, Элойхимы-Отцы.

Прочь из Содома
или парижское новоселье

Мне выстелите ладное пространство!
Узорный, с паутиной потолок
Просейте в сито женского жеманства
Перил балконных, выращенных впрок,

И залитых уступчивой зарёю,
Той, с распальцовкой Эос, да, Гомер!
Постыло пахнет воздух соляною
Супругой-сукой - скукой ветхих вер.

Несколько слов о поэтическом сборнике Анатолия Ливри

В пестрой и разнообразной картине сегодняшней поэзии, отличающей обилием имен, течений, школ, появление поэтического сборника Анатолия Ливри, тем не менее, вряд ли останется незамеченным, поскольку «Сын Гнева Господня» обладает своим, «необщим выраженьем».
Поэзия Анатолия Ливри рифмуется с его прозой - но не в силу прозаичности его стихотворений, а, напротив, из-за лирико-поэтических мотивов его прозы, а также общего поля тех философско-эстетических ассоциаций, в котором и та и другая существуют. Насыщенность стихотворений античной образностью, именами Гомера и Гесиода, Пиндара и Горация, Софокла и Эсхила, отсылками к их сюжетам и персонажам демонстрирует основательность знаний Ливри – эллиниста, способность вжиться в античный мир как едва ли не более знакомый, «свой», чем мир сегодняшней повседневности. В оболочке античных мифов сиюминутные впечатления, настроения обретают философскую глубину, при этом авторская эрудиция вполне органично переплавлена в поэзию, исполненную учености, но отнюдь не рассудочности.
Излюбленные автором философские и социальные идеи, отчетливо и порой резко публицистически выраженные в прозаической эссеистике, в его поэтических сочинениях, усложняясь, смягчаются, теряют публицистическую сиюминутность, подчиняясь главной, органически присущей поэзии идее творческого поиска. В его поэтическом мире даже «сор» бытового факта преображается в мифопоэтическую картину бытия: так, в «Чикагском цирюльнике», сообщая читателю - «В Америке…. - я сбрил усы!», поэт одновременно создает лирико-иронический образ сказочного преображения; в «Заклинании» печально известная скандальная история преследования автора ученой дамой оборачивается пронзительной рефлексией об участи творческой личности, о путях «избавления поэта от щелчка».
Подобно всем сочинителям сегодняшней постмодернистской эпохи, Ливри так или иначе творит свои тексты из предшествующих текстов, но, в отличие от большинства, не превращает стих в череду цитат, в центон, а растворяет знакомые образы, мотивы, метафоры в ткани собственной поэтической рефлексии, оставляя аллюзии, давая почувствовать отголоски, вызывая ассоциации. Он апеллирует к культурной памяти, отсылая читателя то к Шекспиру («как мавр одездемонен»), то к Гочарову («штольцевы советы»), то к Державину («Я царь, я раб»), то к Сервантесу («Ты - на осле, а я с копьём»). В этом ряду имена Пушкина и Мандельштама ясно определяют предпочтения автора в поэтическом наследии прошлого: «Зек Мандельштам и Пушкин бравый Меня приветствуют на «ты».
Впрочем, ни искреннее восхищение автора Пушкиным, ни даже реминисценции-вариации из его стихотворений (ср., напр: «Как Истоминой истов полет моих ног»), рассыпанные по тексту сборника, не отменяют того, что интонация поэзии Ливри – совсем не пушкинская, то есть не ясная, прозрачная и, если перефразировать Б. Пастернака, не «неслыханно простая». Скорее, здесь можно уловить отзвуки Мандельштама - и не только в очевидных перифразах, вроде «Но гений, да и гнев – всё движется любовью» (ср. мандельштамовское «И море и Гомер – все движется любовью»), но в самом образно-стилистическом строе стихов автора сборника. И все же, если искать особенно близкие Ливри поэтические голоса, то обладатели их самим поэтом не называются, а, скорее, угадываются читателем, слышатся в своеобразной вязи сложносоставных прилагательных и причастий - как у Бальмонта или Северянина (терпандрострунный». «омандельштамлена», «пестросапожная». «закатно-ржавая», «усталодланные», «черночешуйный», «исчернозёмлен» и т.п.), в игре созвучий («Ярися, ярь», «Наст - ностальгии», «рифов рифм») и ритмике строф («О нём довольно…Бью челом Очеловечцам слов заочно») - как у Марины Цветаевой. Неуловимое сходство с ее поэзией возникает и в ломкой динамике строк («растерзан века и собак Клыком – история не нова»), в соседстве «цветаевских» слов «стан» и «рябина» («черный стан рябины островной»), в своеобычном частом использовании тире («Скользит ладонь - нет кисть! - плотиной», «Город - лес, топь да топь. Я же - бес»). Однако, в конечном счете, сгущенность сложных метафор, интонационно-образная изощренность, даже причудливость порождает связь стихотворений Ливри с барочной «темной» манерой испанского поэта XVII в. Луиса де Гонгоры. Подобный неокультеранизм, как и культеранизм эпохи барокко, бесспорно, обращен к искушенному читателю, способному извлекать эстетическое удовольствие из разгаданной сложности, как советовал некогда теоретик барокко Бальтасар Грасиан. В контексте этой традиции уже отмеченная рецензентами необходимость научных комментариев для понимания стихов Ливри (см. заметку К. Изабеллова в Ex Libris Независимой газеты от 30.04.2009) - не недостаток, а скорее достоинство его поэтической манеры.
Стоит заметить, что, при постоянстве мощного пласта античной образности, если в русской части сборника выстраивается один ряд ассоциаций, отсылающий, прежде всего, к поэтам Серебряного века, то во французской части слышатся отзвуки поэзии Бодлера, Верлена, Рембо (имя которого произнесено прямо – в «Péripéties du poète »), а музыкальность интонации дополняется живописностью метафор, создающих эффект «clair-obscur»: не случайно во французских стихах возникают имена Тициана, Рембрандта, Гольбейна, упоминаются «les couleurs de l’océan», «l’asphalte rose», «gravures coloriées» и т.п. Ливри как будто соотносит русский и французский языки своей поэзии с тем культурным контекстом, в котором они существуют наиболее естественным образом. Это позволяет автору сборника «Сын Гнева Господня» добиться трудно достижимого равенства художественных достоинств созданной им поэзии на двух языках и расширить потенциальную аудиторию своих читателей.

Наталья Пахсарьян, профессор кафедры Зарубежной литературы МГУ им. М.В. Ломоносова

Анатолий Ливри "Совет богам" стихотворения "наша улица" ежемесячный литературный журнал основатель и главный редактор юрий кувалдин москва
вернуться на главную страницу	Анатолий Ливри, доктор наук, эллинист, поэт, философ, автор десяти книг, опубликованных в России и Франции, бывший славист Сорбонны, ныне преподаватель русской литературы Университета Ниццы - Sophia Antipolis, куда его пригласил Ренэ Герра. Его философские работы получили признание немецкой «Ассоциации Фридрих Ницше» и неоднократно публиковались Гумбольдским Университетом, a также берлинским издателем Ницше «Walter de Gruyter». Открытия Анатолия Ливри - эллиниста признаны «Ассоциацией Эллинистов Франции Guillaume Budé», и с 2003 года издаются её альманахом под редакцией нынешнего декана факультета эллинистики Сорбонны, профессора Алена Бийо. В России Анатолий Ливри получил две международные премии : «Серебряная Литера» и «Эврика!» за монографию «Набоков ницшеанец» («Алетейя, Петербург, 2005), в 2010 опубликованную по-французски парижским издательством «Hermann», а сейчас готовящуюся к публикации в Германии на немецком языке. Одновременно в Петербурге издано продолжение «Набокова ницшеанца» - переписанная автором на русский язык собственная докторская диссертация по компаративистике - «Физиология Сверхчеловека» - защищённая в Университете Ниццы в 2011 году. Научный талант Ливри стоил ему гонений, развязанных «третьим, последним уровнем славистики». Его повесть ГЛАЗА, написанная в 1999, получила в 2010 году литературную премию имени Марка Алданова, присуждаемую нью-йоркским «Новым Журналом». В 2012 году в московском издательстве «Культурная революция» опубликован роман Анатолия Ливри - АПОСТАТ. Предлагаемые пять стихотворений - часть будущего поэтического сборника Ливри. «Третий, последний уровень университетского служащего», согласно классификации, данной на семинаре Анатолием Ливри (CTEL de Nice - Sophia Antipolis, 21 janvier 2013) определяется тотальным отсутствием исследовательско-монографической базы, которую изучаемая социологическая единица подменяет активной профсоюзной, партийной, административной или другой личной деятельностью, тотчас используемой для получения профессорско-исследовательского статуса в обществе: фальсификация, применяемая всегда вне Университета, где самозванство не может удасться. Именно бегство из научной среды, неспособность к плодотворной научной деятельности и объясняет, согласно Ливри, тягу университетских служащих «третьего, последнего уровня» к СМИ, к «разбору прессы», к многократной организации конференций с давлеющим преобладанием журналистов над учёными. Таким образом, по мнению Ливри, «анализируемые в данном случае слависты третьего, последнего уровня, превращают представителей СМИ в соучастников преступления, а ещё точнее – в скупщиков на своей территории ворованных знаковых элементов, украденных в университетском пространстве». Анатолий Ливри СОВЕТ БОГАМ *Исмарское вино* Богат стадами Полифем, но зелен, Как Галатея голоден да гол; Ощрёной бронзе века не доверен Ни пух ланит, ни девственный глагол. Ты – человекозверь, и ты – сын божий, Сменил уменье плавать и читать На кровопись Эрота, что дороже Да и сочнее, чем Итаки рать. Насыться, око, нереиды видом – Ленивой недоплывною красой! Пока поётся – пой свою обиду, Над рябью рыщи злобою косой. И по сей день, Посейдона чадо, Кудесит колик в печени твоей Слепца познаньем: да, жены не надо, Ведь чистый Бахус нам её милей! Санкт-Мориц, 21 июня 2008 Чистосердечное признание Я - вор жемчужных переливов Глубин дыхательных морей И шантажист писак пугливых Научных кляуз да статей. И каждую из краденых расцветок Лернейской гидроглавой красоты Скрываю я: так брусья львиных клеток Зверей нагих хранят от суеты. Счастливей длани щедрой Поликрата, И тяжелей самоубийц-перстней, Я кану в темень, мраку ставши братом, До дна. Средь пентаграмм теней Я створки отомкну стихии, Чтоб выкрасть посейдонову слезу, Соединив, по Слову, по России, Мой плач и океанскую грозу. Париж, 25 февраля 2009 *Месса в церкви* *Святого Николая* Эй, дароносица, скажи мне « Да! », Звеня печально золотом сусальным. К тебе прижмусь губами. От стыда Не прячь креста! Я дальним Любил тебя. Святая простота, Подкинь валежника на пламя, Чтоб бледным вихрем изо рта Злость вышла, а меж ней и нами Восстал в хитоне стих, Вития стихнул морем. Гомера смерив, за двоих Я захрапел – тебе на горе. Париж, 11 февраля 2008 Совет Богам Молчать и плакать, плакать и молчать - Офелии плывучие повадки Я перенял с крещеньем. Благодать! И верю, вот проходит без оглядки Пчелиных душ предтечей ровный ряд, Шуршат пред Персефоной медуницы, Словно средь сот сухих верша обряд Безмолвного приветствия Денницы. Примерю их воинственный наряд, Крылом взмахну и - влажного Тартара Я ускользну: так ларва-шелкопряд Бросает нить, и тщась избегнуть кары, Антестeриона празднует расцвет Безумьем, буйством, кражею пыльцы! По вере воздавать - такой совет Я Вам даю, Элойхимы-Отцы. Санкт-Мориц, 25 июля 2009 *Прочь из Содома* *или парижское новоселье* Мне выстелите ладное пространство! Узорный, с паутиной потолок Просейте в сито женского жеманства Перил балконных, выращенных впрок, И залитых уступчивой зарёю, Той, с распальцовкой Эос, да, Гомер! Постыло пахнет воздух соляною Супругой-сукой - скукой ветхих вер. Париж, 11 февраля 2009 *Несколько слов о поэтическом сборнике Анатолия Ливри* В пестрой и разнообразной картине сегодняшней поэзии, отличающей обилием имен, течений, школ, появление поэтического сборника Анатолия Ливри, тем не менее, вряд ли останется незамеченным, поскольку «Сын Гнева Господня» обладает своим, «необщим выраженьем». Поэзия Анатолия Ливри рифмуется с его прозой - но не в силу прозаичности его стихотворений, а, напротив, из-за лирико-поэтических мотивов его прозы, а также общего поля тех философско-эстетических ассоциаций, в котором и та и другая существуют. Насыщенность стихотворений античной образностью, именами Гомера и Гесиода, Пиндара и Горация, Софокла и Эсхила, отсылками к их сюжетам и персонажам демонстрирует основательность знаний Ливри – эллиниста, способность вжиться в античный мир как едва ли не более знакомый, «свой», чем мир сегодняшней повседневности. В оболочке античных мифов сиюминутные впечатления, настроения обретают философскую глубину, при этом авторская эрудиция вполне органично переплавлена в поэзию, исполненную учености, но отнюдь не рассудочности. Излюбленные автором философские и социальные идеи, отчетливо и порой резко публицистически выраженные в прозаической эссеистике, в его поэтических сочинениях, усложняясь, смягчаются, теряют публицистическую сиюминутность, подчиняясь главной, органически присущей поэзии идее творческого поиска. В его поэтическом мире даже «сор» бытового факта преображается в мифопоэтическую картину бытия: так, в «Чикагском цирюльнике», сообщая читателю - «В Америке…. - я сбрил усы!», поэт одновременно создает лирико-иронический образ сказочного преображения; в «Заклинании» печально известная скандальная история преследования автора ученой дамой оборачивается пронзительной рефлексией об участи творческой личности, о путях «избавления поэта от щелчка». Подобно всем сочинителям сегодняшней постмодернистской эпохи, Ливри так или иначе творит свои тексты из предшествующих текстов, но, в отличие от большинства, не превращает стих в череду цитат, в центон, а растворяет знакомые образы, мотивы, метафоры в ткани собственной поэтической рефлексии, оставляя аллюзии, давая почувствовать отголоски, вызывая ассоциации. Он апеллирует к культурной памяти, отсылая читателя то к Шекспиру («как мавр одездемонен»), то к Гочарову («штольцевы советы»), то к Державину («Я царь, я раб»), то к Сервантесу («Ты - на осле, а я с копьём»). В этом ряду имена Пушкина и Мандельштама ясно определяют предпочтения автора в поэтическом наследии прошлого: «Зек Мандельштам и Пушкин бравый Меня приветствуют на «ты». Впрочем, ни искреннее восхищение автора Пушкиным, ни даже реминисценции-вариации из его стихотворений (ср., напр: «Как Истоминой истов полет моих ног»), рассыпанные по тексту сборника, не отменяют того, что интонация поэзии Ливри – совсем не пушкинская, то есть не ясная, прозрачная и, если перефразировать Б. Пастернака, не «неслыханно простая». Скорее, здесь можно уловить отзвуки Мандельштама - и не только в очевидных перифразах, вроде «Но гений, да и гнев – всё движется любовью» (ср. мандельштамовское «И море и Гомер – все движется любовью»), но в самом образно-стилистическом строе стихов автора сборника. И все же, если искать особенно близкие Ливри поэтические голоса, то обладатели их самим поэтом не называются, а, скорее, угадываются читателем, слышатся в своеобразной вязи сложносоставных прилагательных и причастий - как у Бальмонта или Северянина (терпандрострунный». «омандельштамлена», «пестросапожная». «закатно-ржавая», «усталодланные», «черночешуйный», «исчернозёмлен» и т.п.), в игре созвучий («Ярися, ярь», «Наст - ностальгии», «рифов рифм») и ритмике строф («О нём довольно…Бью челом Очеловечцам слов заочно») - как у Марины Цветаевой. Неуловимое сходство с ее поэзией возникает и в ломкой динамике строк («растерзан века и собак Клыком – история не нова»), в соседстве «цветаевских» слов «стан» и «рябина» («черный стан рябины островной»), в своеобычном частом использовании тире («Скользит ладонь - нет кисть! - плотиной», «Город - лес, топь да топь. Я же - бес»). Однако, в конечном счете, сгущенность сложных метафор, интонационно-образная изощренность, даже причудливость порождает связь стихотворений Ливри с барочной «темной» манерой испанского поэта XVII в. Луиса де Гонгоры. Подобный неокультеранизм, как и культеранизм эпохи барокко, бесспорно, обращен к искушенному читателю, способному извлекать эстетическое удовольствие из разгаданной сложности, как советовал некогда теоретик барокко Бальтасар Грасиан. В контексте этой традиции уже отмеченная рецензентами необходимость научных комментариев для понимания стихов Ливри (см. заметку К. Изабеллова в Ex Libris Независимой газеты от 30.04.2009) - не недостаток, а скорее достоинство его поэтической манеры. Стоит заметить, что, при постоянстве мощного пласта античной образности, если в русской части сборника выстраивается один ряд ассоциаций, отсылающий, прежде всего, к поэтам Серебряного века, то во французской части слышатся отзвуки поэзии Бодлера, Верлена, Рембо (имя которого произнесено прямо – в «Péripéties du poète »), а музыкальность интонации дополняется живописностью метафор, создающих эффект «clair-obscur»: не случайно во французских стихах возникают имена Тициана, Рембрандта, Гольбейна, упоминаются «les couleurs de l’océan», «l’asphalte rose», «gravures coloriées» и т.п. Ливри как будто соотносит русский и французский языки своей поэзии с тем культурным контекстом, в котором они существуют наиболее естественным образом. Это позволяет автору сборника «Сын Гнева Господня» добиться трудно достижимого равенства художественных достоинств созданной им поэзии на двух языках и расширить потенциальную аудиторию своих читателей. Наталья Пахсарьян, профессор кафедры Зарубежной литературы МГУ им. М.В. Ломоносова Ницца, Франция “Наша улица” №163 (6) июнь 2013

kuvaldin-yuriy@mail.ru	Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008 Охраняется законом РФ об авторском праве
адрес в интернете (официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/