Сергей Ворона "Потапыч" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Сергей Ворона о себе: "Родился я в станице Тамань на Кубани. В 1986 году окончил гидромелиоративный факультет Кубанского сельхозинститута и по общему распределению поехал в Тульскую область. Там работал мелиоратором, механиком, там же появились в периодической печати первые мои рассказы. Вскоре волей судьбы был заброшен в Калужскую область, где много лет проработал газетчиком в одной из «районок». Продолжал писать прозу, рассказы публиковались на территории бывшего СССР в газетах и коллективных сборниках (часто под псевдонимом Сергей Таманец). В 1993 году окончил заочно Литературный институт им. А. М. Горького. Профессий и мест работы сменил столько, что не осталось чистой строки в трудовой книжке. В настоящее время проживаю там, где родился и провел свое детство". В “Нашей улице” публикуется с №147 (2) февраль 2012 .

вернуться
на главную страницу

 

Сергей Ворона

ПОТАПЫЧ

рассказ

В знойный июль листья на груше поблекли, почернели, а в начале сентября и само дерево превратилось в высушенный скелет. Рыжие муравьи уже не пасут на ветвях тучные стада красных тлей: потащили их на здоровые деревья. Измельченные плоды, не налившись соком к зимней лежке, сморщились, окаменели, как подлая насмешка, - и сквозь все это безобразие просвечивается теплое синее небо, урожайная зелень в соседнем огороде кума.
- А я тебе говорил, - вздыхает Потапыч тяжело и опускается на корточки. - Еще в августе надо было груши оборвать. Скормили бы кроликам. Хоть какая-то была бы польза. А теперь - одни дрова. Для чего нам дрова?
Жена Лала наклонилась к грядке и двумя руками принялась обжимать капустные головки, выбирая наиболее тугую для борща. Лала очень полная; не только руки и ноги, но и ресницы ее поднимаются и опускаются так медленно, что, кажется, будто для этого прилагаются все силы ее дородного тела. Потапыч на голову выше и в два раза толще жены, страдает одышкой; когда они только познакомились, пятнадцать лет назад, то он, набирая полную грудь воздуха, задыхался от избытка чувств и жировых отложений, когда произносил имя А-а-л-ла-а, поэтому само собою на выдохе родилось и закрепилось воздушно-ласковое - Лала.
У них, что подметили соседи и родственники, две странные особенности: они никогда не ссорятся и советуются между собой даже по маленьким пустякам.
- Ну и скормил бы, - говорит Лала с придыханием. - А дрова нам точно не нужны. У нас теперь газ.
- А ты, что!.. - Потапыч начал перекривлять жену. Но с таким добродушием, словно вспоминает занятную историю. - «А может, отобьет, а может, вся не пропадет, а может, какая созреет…»
- Да-да-да... - Отвечает Лала ему тем же мягким тоном. - А чего согласился? Может, я просто так сказала. Ничего ты без меня, Потапыч, сам не сделаешь. Завтра дом начнем белить. Ты обещал сходить за известью. Что ты сейчас будешь делать?
Потапыч потоптался на месте, поворачиваясь неуклюже всем туловищем влево, потом вправо, поглядел на дом, - может, сын, колобок этакий, в огород выбежал; он словно не понимает, к кому обращается жена. Опускает глаза на ее наклоненную широкую спину, толстый зад, обтянутый серой юбкой.
- Я-то, что ли? - спрашивает он, посапывая. - И с кем это я тут разговариваю? Буду вот ее выкапывать.
- Но чтоб известь принес. Я руки обрывать не буду. Килограммов семь; и чтоб загасил. Наварю борща, на два дня, и займемся ремонтом.
- Зачем тебе руки обрывать? - говорит Потапыч, тут же насупившись. - Я для чего? А борщ - это хорошо. Хочу борща! Сделай с фасолью, ну и мяса туда, побольше, и сальца, сальца, чтоб поверху так плавало…
Лала вырезала ножом понравившийся ей кочан и распрямилась.
Потапыч отломил веточку-однолетку, осмотрел место слома, понюхал, попробовал на зуб.
- Да-а, - выдохнул он с досадой. - Совсем пропала... А еще месяц назад кролики могли бы и веточки погрызть. Все-таки дам, может, погрызут. Кролики ­- грызуны, а грызуны должны грызть.
- Пойду и поем винограда, - говорит Лала. - Ты не хочешь?
- Хочу, - соглашается Потапыч с охотою. - Надо поесть винограда.
Виноград они едят, как птички клюют: с одной грозди сорвут черную ягодку, с другой... Виноградные кусты растут на шпалере, протянутой вдоль огорода. Грозди большие, тяжелые, клонятся с лозой почти до земли, покрыты матовым восковым налетом, паутиной. Из некоторых ягод, сохранивших лишь кожуру, торчат шевелящиеся желтые попки ос, наслаждающихся соком.
- Кислый, - кривится Лала. - Будешь давить в этом году?
- Буду. Как же без вина? Как поспеет, недельки через две.
- Осы кончат.
- Не кончат.
Лала пошла к дому, неся под мышкой кочан; следом за ней Потапыч. Идут рядышком, в сладкую притирочку; подслеповатый чужой глаз издали отметит: чудеса, два бочонка по огороду шествуют!
У деревянных кроличьих клеток Потапыч останавливается: чего-то он хотел тут утром сделать? Кролики, белые, серые, рыжие, черные, - все встали на задние лапки и ткнулись мордочками в сетку кормушек. Потапыч поднял медленно руку и быстро ткнул пальцем белого кролика в черный носик - и тот шмыгнул в глубину клетки, забарабанил с испугу, а Потапыч заулыбался во весь рот. Ну да, верхний навес из кожаной полоски на одной дверце лопнул, надо новый вырезать и прибить. Потапыч уже представляет, как он ищет в сарае старый ботинок, гвозди, молоток… но неожиданно вспоминает засохшую грушу, обещание жене пойти на базар за известью - и вздыхает: ну и дел накопилось!
- Лала! - кричит он во двор жене, словно пыхтит. - А она была живая.
- Кто? - откликается жена с таким же пыхтением.
- Ну, груша.
- Раз умерла, значит, была живая.
- А камень не живой.
- Камень не живой, - вторит ему Лала.
- А почему?
- Он холодный.
- Да, он холодный, - соглашается Потапыч.
Его полное имя - Георгий Потапович Петушков, а по отчеству его называть стали еще в школьные годы. Учительница, Клавдия Семеновна, однажды сказала: после последнего урока проведем классное собрание. Затрещал звонок, а шестиклассник Гоша, как черепаха лапы из панциря, выпростал медленно руки из-под стола (он всегда, когда не было письменных заданий, сидел с опущенными на колени руками), сгреб тетради и учебники в сумку и поплелся вразвалку к двери. «Ты куда?» - «Вы тут будете болтать, а уже на обед пора идти жрать». Класс прыснул под потолок. «Ну у нас и По-та-пыч», - ничего более не вымолвила удивленная учительница по слогам, да так и прилипло…
Вооружившись в сарае ножовкой и лопатой, Потапыч вернулся в огород: «У кума не засохла, а моя засохла. В один год покупали саженцы. Почему только моя засохла? Земля твердая, лопата не влезет. Не буду выкапывать. Я ее спилю, а когда после дождя земля размякнет, тогда пень выкорчую». Положив инструмент на землю, Потапыч облокотился на толстую ветвь и принялся вспоминать, какие были замечательные груши: сочные, сладкие, граммов по пятьсот каждая, хранились в подвале до Нового года, а некоторые и дольше…
- Эй, кум, здорово! Чего это ты там?
Потапыч видит своего кума; тот стоит за изгородью из металлической сетки и, как всегда, улыбается с хитринкой. Кум, Витька Шемораков, наверное, будет сейчас воду мутить, и Потапыч насторожился. Кум всегда неожиданно, как застывшая тень от пролетевшей птицы, выныривает в зарослях вишняка у изгороди, когда Потапыч принимается за какое-нибудь дело, подергивает худыми плечами и ядовито посмеивается. Отвлекает от работы.
- Здорово! - отзывается Потапыч неохотно. - Работы накопилось, не знаю, за что браться. Груша вот засохла, за известью надо идти на базар…
- Мне тоже надо туда. Перца захотелось фаршированного, а у моей ноги заболели. Говорит, ты принеси, а я уж как-нибудь нафарширую. Пошли вместе, что ли?
- А что, и у тебя перца нет? У меня тоже…
- Не уродил. И поливал - без толку. Дернул черт посадить в конце огорода, а там, видать, земля не ахти.
У Потапыча отлегло от души: не у него одного беды в огороде. Но беды разные: в следующем году перец будет, а груша умерла навсегда.
- Ну, так пойдем.
- Пойдем. Уноси инструмент в сарай да выходи на улицу.
И еще этим кум Витька настрой на работу сбивает, советами своими: унеси, прибери, то не так, это ни то ни сё… Да так насоветует, что забываешь, чего сам надумал делать.
- Для чего уносить? Приду с базара, все одно пилить буду.
- А если дождь, а у тебя земля такая, что замулит твою ножовку.
- Дождь. Какой дождь?
- А вдруг?
- Да ну.
- Ладно. Жду тебя на улице.
Лала вытаскивает из шифоньера чистую белую рубашку, костюм: муж как-никак выходит в город, а там люди, и надо выглядеть прилично. А Потапычу уже невтерпеж поделиться: мол, кум пророчит со дня на день дождь. Ливень. Откуда ему взяться, если всю неделю небо чистое? И - тихо, ветра нет. То кум у нас такой, поясняет Лала, они уже свой дом побелили и покрасили, а хотят, чтобы мы все откладывали да откладывали, пока не настанет зима. Потом над нами будут смеяться. И кум, и кума - брехливые они все, хитрые. Потапыч с женой соглашается; но отказывается от пиджака - к полудню, должно быть, солнышко припечет.
Рядом с солидным Потапычем худосочный кум Витька, в спортивных штанишках и футболке, похож на суетливого беспечного подростка. Половину базара обегал: принюхивается, приценяется ко всякому овощу, который и покупать не собирается. Потапыч вспотел, следуя за ним, и, нагоняя, всякий раз пыхтит:
- Ну, взял товар - и по домам, нечего зря колесить.
- Погоди, погоди, - тарахтит кум. - Надо сэкономить.
Так и известь по разным местам выбирали. Почесывая щиплющие от пота подмышки и теряя из виду тощую фигуру кума, всё Потапыч переживал, что еще чуток - и растворится тот безвозвратно в пестрой толпе.
Но - купили, где дешевле, и перец, и известь. И, благодаря расчетливому усердию Витьки, - сэкономили на пол-литра. Правда, так получилось, что экономия вышла больше на извести. И надо же, взрослые мужики, у каждого имеется запас домашнего вина, а вот интерес - примостившись на пороге у закрытого черного входа в магазин, в окурках, плевках и пропахшем мочой дворике, высосали бутылку водки из горлышка.
- Ну и где твой дождь? - спрашивает Потапыч.
- Дождь? - Витька вылупил глаза в недоумении.
- Да ну тебя, брехун. Скажи вот, отчего это моя груша засохла, а твоя нет? Саженцы-то вместе покупали. И посадили их один против другого…
- Урожай большой в этом году. А за лето ни одного дождя. Твоя груша не вынесла нагрузки, кормить ее надо было водой.
- А ты поливал?
- Угу.
- А я, как посадил, никогда не поливал.
- Я тоже. Дожди бывали по два раза на лето. А этим - ни одного. А груша уже на полный урожай пошла. Она на айву привита, корни почти под самой поверхностью. Надо было кормить.
- Да, дерево не камень, оно живое, надо было поливать.
С базара возвращаются молча. Солнце палит лучами бабьего лета. Потапыч, от пота мокрый и взъерошенный, отдувается, глядит под ноги и часто меняет руки - чем ближе к дому, тем тяжелее становится мешок с семью килограммами извести. «И чего у сына велосипед не взял? - Морщится он страдальчески. - И Лала не подсказала…» Кум Витька то забегает вперед, то приостанавливается, здоровается весело со встречными знакомыми; если бы не Потапыч, он со своим пакетом с болгарскими перцами был бы уже давно дома. Потапыч немного завидует куму: худющий, как пацан, ему легко и любое дело дается с легкостью, и дома и на работе на тракторе - все у него как-то играючи получается…
- А-а-а, - произносит Лала с удивлением.
- Кум угостил, - Потапыч растягивает пересохшие губы в виноватой улыбке.
Он знает, что даже от кружки пива его щеки превращаются в два бордовых винегретных буряка. Врать бесполезно, да он и не умеет.
- Ага, кум угостит… Борщ готовый, иди ешь. И отдыхать: тебе сегодня на работу, если не забыл. Я сама известь загашу.
- Ну уж нет. Я. Она шипит, клокочет, брызги горячие во все стороны… Ты обожжешься. Переоденусь, загашу, потом поем борща.
Вечером Потапыч уходит на смену в двухэтажный магазин «Детский мир». С собой берет сшитую руками жены тряпичную сумку, в которой сало, хлеб, луковица и литровая банка с холодным борщом. Лала в отпуске; она техничка в поликлинике.
На следующий день, вернувшись с дежурства и плотно позавтракав, Потапыч приступает с женой к ремонту дома. Лала стоит на столе и белит от крыши до середины окон, а Потапыч - всё остальное, что ниже к цоколю. Для тринадцатилетнего сына-колобка, сбежавшего с последнего урока, нашлось занятие в огороде: подбрасывает дровишки в огонь между двух камней, на которых стоит большая кастрюля с плавящемся в ней битумом - цоколь дома подводить.
Когда стол перетащили к глухой стене, в которую во все глаза глядит двор кума, вынырнул откуда-то и сам кум Витька. Остановился у изгороди, передернул худыми плечами. Но не успел и рта открыть, как Потапыч ему высказал:
- Ну и где твой дождь-то? Чистое небо, чистое. И побелим, и покрасим. А потом пусть льет хоть из ведра до самой зимы.
Кум щелкнул языком, вытаращив пьяные с утра глаза в недоумении, будто бахнули его чем-то увесистым по башке.
- Это ты меня задолбал своим дождем! - рявкнул он и побежал назад.
У стены, с окнами на огород, разрослась и раскидала широко ветви старая жердела - абрикос-дичок, выросший из случайно оброненной косточки, но приносящий в июле крупные сладкие плоды. Одна ветвь, потяжелев от побегов-однолеток, уже легла на крышу.
Лала и Потапыч помигали глазами друг на друга и поняли, что следует делать.
- Конечно, жалко, - сказала Лала. - Но ничего другого не придумать. В феврале ветер засвирепствует - и ветка посбивает черепицу.
- Посбивает, - соглашается Потапыч.
Спустя время он прислоняет лестницу к стволу жердели и лезет наверх с топором. Деревянные лестницы не выдерживают его веса, уже штуки три сломались, а эту, из металлических уголков, зашабашил ему самолично кум Витька. Витька разных дел мастер, а поглядеть на него - ни вида, ни нарядного костюма, нет в нем солидности, к тому же плут и брехун…
- Ножовкой же лучше, - советует Лала.
- Да вот не знаю, - сопит Потапыч, из неудобной позы тюкая по ветке топором. - Куда я ее притулил? Всегда лежала в сарае на одном месте…
Вечером, после сытного ужина с мясом, салом, вареным картофелем и салатами, семья Петушковых сидит на диване, но включенный телевизор, кроме сына колобка, почти не замечают. Они не смотрят ни сериалы, ни новости, ни юмористические программы, где высмеивают и унижают людей; исключением бывают праздничные концерты, старые отечественные мультфильмы и передачи о диких животных и подводном мире морей и океанов; в остальное время телевизор для них как член семьи, некий старый маразматический дед, который бубнит чего-то себе под нос перед сном, и все слушают и глядят на него вполуха и вполглаза. С годами сложилось, что подобным образом они стали воспринимать и людей, с которыми сталкиваются на улице, в магазине или еще где, - слушают собеседника вскользь, а думают и говорят только о своем.
Они побелили дом, подвели битумом цоколь, из восьми окон неокрашенными остались лишь два. И вся семья довольна прошедшим днем. Об этом и разговаривают.
- Нам до них дела нет, и они пусть в нашу жизнь не лезут, - говорит Лала и убавляет звук телевизора. - Кричат, дерутся, стреляют, убивают… А то еще какой-то артист берется меня учить борщ варить. Тьфу… Если бы жизнь была такой, все давно бы уже посходили с ума. У нас было бы больше сумасшедших домов, чем больниц и школ…
- Да, - соглашается Потапыч. Уткнувшись подбородком в грудь, он посапывает с прикрытыми глазами. - Школы у нас есть, русских детей только мало …
Лала разворачивает свежую краснодарскую газетку. В газетке есть телепрограмма, где время начала ожидаемых передач Лала обвела синим кружком; кулинарные рецепты, прочитав которые, Лала равнодушно говорит «Тьфу»; и житейские приметы, в которые Лала так верит, как ни кто другой не верит в небесного творца…
- Потапыч, - тормошит сын-колобок отца. - А в школе меня учительница тоже по отчеству называет, Георгичем.
- Это Клавдия Семеновна, что ли? - спрашивает Потапыч, не открывая глаз.
- Ага.
- Ну, так это она тебя уважает. Мы люди солидные.
- Мам, а можно телевизор чуть громче?
- Только на две циферки. На… - Лала, не отрываясь от газетки, передает сыну пульт. - На семнадцать поставь.
Потапыч вдруг очнулся, встал и пошел, как мог быстро, из комнаты.
Во дворе он закидывает голову и смотрит во все глаза на небо.
«Решето», - представляется ему. Когда тучи - дождь цедит, днем - солнце свет льет, а сейчас - звезды капают огоньками… Луна висит, бледная, - будто кто отрезал от незрелой дыни половину. Из созвездий он знает лишь Большую Медведицу, а из слов школьного учителя астрономии помнит, что левее верхней звезды есть маленькая тусклая звездочка, и кто ее видит - у того зрение отличное. Потапыч щурится и к своему удовольствию отыскивает эту звездочку.
- Север, - бормочет он. - Мурманск. Корабли, корабли… Три года… Наше море теплее. Не будет дождя. Ну и послал же бог кума…
Потапыч вернулся в дом и сел на прежнее место, на диван, между сыном и женой. Чтобы не обсуждать при сыне его крестного дядю Витю Шеморакова, проговорил неопределенно чуть погодя:
- Дождя не будет. Врет он. Чистое небо. Тихо.
- На двор выходил?
- Ага. Тихо. А звезд, а звезд… Откуда тучам взяться?
- Слушай ты его больше, - говорит Лала, всё понимая. - Ты лучше меня послушай, что я вычитала. Представляешь, чтобы в семье не переводились деньги, надо посадить во дворе лопух. А если болит голова, сон плохой, то надо под подушку положить ножик. А вот еще… чтоб воры не удумали забраться в дом, надо у двери поставить веник метелкой вверх. Надо попробовать.
- А чего пробовать? - рассуждает Потапыч вполне серьезно. - У нас все равно нечего воровать … Этот телевизор да старый велосипед, что ли? Ну, может, кто в огород залезет или к кроликам. И то вряд ли. Это лет десять назад тащили все подряд: курей, поросят, картошку… У кума даже газовый баллон и алюминиевую кастрюлю со двора уперли. Сейчас народ малость поутих. А лопух - да, надо…
- Я сам, - влезает в разговор сын. - Завтра за школой выкопаю и дома посажу. Там такие лопухи, такие, как… огромные.
Уже поздней ночью, под одеялом, они снова шушукаются о прошедшем дне и намечают дела на завтрашний. Обсуждают кума, который своей неудавшейся каверзной шуткой хотел сорвать им ремонт дома. Лала заводит разговор о пропавшей замечательной груше зимнего сорта, и что надо бы этой осенью купить саженец такой же. Сорт, кажется, французский, Кюре называется. Потапыча вдруг осеняет: кум заболтал его, потянул раньше времени на базар - и ножовка осталась в огороде, возле той груши…
- Не правильно все-таки в мире устроено. Посадишь хорошее дерево, а оно возьми и засохни. А сорняки никто не сажает, их рубишь, изводишь, а они сами по себе прут. За что человеку такое наказание?
- Так человеку голова дадена, чтоб он думать мог над своими ошибками, - дышит жарко ему в ухо Лала. - Что бы ты без меня делал?
Потапыч поворачивается на бок, произносит шепотом «му-у-у» и, словно несмышленый теленок-сосунок, нежно бодает лбом жену в теплое плечо.

Тамань

“Наша улица” №168 (11) ноябрь 2013