Ваграм Кеворков "Рассвет на Москве-реке" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Ваграм Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского, а ранее - историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении, снял много телефильмов, в том числе фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", в 70-х годах вёл передачу "Спокойной ночи малыши". Член Союзов писателей и журналистов. В 2005 году в Московской городской организации Союза писателей России вышла его книга «Сопряжение времён». В «Нашей улице» печатается с № 76 (3) март 2006. Участник альманахов издательства "Книжный сад" "Ре-цепт" и "Золотая птица". В 2008 году в Издательстве писателя Юрия Кувалдина "Книжный сад" вышла книга повестей, рассказов, эссе "Романы бахт". В 2009 году Юрий Кувалдин издал новую книгу повестей и рассказов Ваграма Кеворкова "Эликсир жизни".

вернуться
на главную страницу

РАССВЕТ НА МОСКВЕ-РЕКЕ

рассказ

Шофер, рыжий парень с форсистым чубом из-под старой армейской фуражки, сразу спросил:
- Рыбь есть?
- Не ловил еще! - усмехнулся Вадим.
- А чо дашь?
Вадим пожал плечами:
- Консерву!
Парень поскреб в затылке:
- Садись! Кинь в бардачок!
Вадим влез в грузовик, достал из рюкзака и аккуратно уложил в полный всякой всячины бардачок банку килек в томате.
- Лучше б, конечно, нашу рыбь! - покосился на банку парень. - У нас рыбь скусная! Особь, если в уху плеснуть самогонки! Тада будто краля какая тебя ласкает снутри! Сладкая рыбь!.. А тебе куда?
- В Наумово!
- Ту! - удивился парень. - Туда не еду! Далече!
- Тогда переночевать бы где!
- Эт сделаем! - озорно улыбнулся парень. - Эт моментом!
Минут через двадцать грузовичок остановился на краю небольшой деревни у хилой, покосившейся избы с замшелой черепичной крышей.
- Здеся! - деловито изрек парень.
Вадим вылез, и грузовичок затарахтел дальше.
Вадим огляделся. Рядками тянулись избы - с одной и с другой стороны заросшей муравой улки.
Дверь ближней избы отворилась, вышла носастая старуха в драной на локтях вязаной кофте, в длинной затасканной юбке.
- Тебе чего, малец?
- На постой бы! Можно?
Старуха сразу сказала, что денег с него не возьмет, пусть живет даром, а если уделит ей немного консервов и сахару, то и довольно.
Он вынул из рюкзака хлеб, железные баночки - кильку и сайру, - в поданную ему алюминиевую миску сыпанул сахару.
У старухи заблестели глаза, бесцветные губы изобразили улыбку, она стала крупно нарезать хлеб, прижимая буханку к засаленной кофте на тощей груди, потом радостно затеяла самовар, и пришлось выудить из рюкзака пачку индийских «Слоников».
Разомлев после еды и жаркого чая, старуха заворковала:
- Уж не знаю, как у вас в городе просють, а у нас, деревенских, вот так!
И взяв его руку, положила ее на скамью вверх ладонью и стала водить по ладони грубым растресканным средним пальцем.
Вадим мгновенно вспомнил свои детские впечатления: на скамейке бульвара городской дурачок Веня, скуластый, зубасто улыбчивый, начинает водить пальцем по ладони сидящей рядом с ним девушки и она сразу отдергивает руку.
И Вадим тоже резко отдернул руку, в ужасе от этой страховидной носастой старухи, но, чтоб смягчить свой отказ, вроде бы радостно предложил:
- Давайте выпьем сначала!
- Давай! - охотно согласилась старуха, и он, достав «горючее» из рюкзака, вышиб засургученную картонную пробку, опрокинул бутылку над алюминиевой кружкой и подвинул полнехонькую к ней:
- За ваше здоровье!
- На здоровье! - отозвалась старуха и, причмокивая, высосала всю кружку.
Он тут же налил вторую, чокнулся с ней и вроде бы начал пить, искоса глядя, как она поглощает вторую кружку, а сам, поставив свою, сунул ей, как только она выпила, кусок хлеба с салом, и налил ей третью.
- Да куды ж ты гонишь, дай роздыху! - она уж с трудом держала голову прямо, ее тянуло прилечь на стол, и он подал ей третью:
- Ну, по последней!
Она начала пить, но, морщась, отставила кружку, упала головой на стол и захрапела.
Вадим неожиданно перекрестился: так легко получилось избавиться от похотливого внимания к себе, не обидев старуху отказом.
Съел свой ломоть хлеба с салом и прилег на лавку возле стены.
Шуршали по стене тараканы, и в другое время он вскочил бы и убрался отсюда, но сейчас радость избавления разливалась по телу теплом, и на душе было ровно, спокойно.
Проснулся засветло и сразу вспомнил вчерашнее!
Старуха, уже без храпа, все так же спала за столом.
Тихенько-тихенько, стараясь не скрипнуть половицей и не шумнуть случайно, он взял рюкзак, прокрался с ним к сеням, осторожненько открыл дверь, и мимо козы в сенях так же тихо к наружней двери, толкнул ее с легким скрипом, и без оглядки на улицу!
И только вышел, отворилось чье-то оконце, кто-то крикнул:
- Куда ж ты, малец, седни б у меня ночевал, а завтра у нее! Нас вон скока!
Он остолбенел: из окошек соседских домов глядели жгучие как крапива старушечьи глаза!
«Ужас!» - холодком отдалось в груди.
И скорее к дороге, подальше от этих ужасных старух, и едва ль не бегом прочь!
Когда Вадим рассказал об этом казусе водителю подобравшего его «газона», мужик долго смеялся, аж залысины порозовели, а потом укорил:
- И чего побрезговал? Раньше у нас в/ч стояла, так все были довольны - и старухи, и солдатики!
И долго вспоминал, как было раньше и как сам, служа срочную на севере, ходил в увольнительную к одинокой старухе.
- К ней вся наша в/ч ходила, других свободных баб не было. Все семейные!
- И много тут таких деревень со старухами? - спросил Вадим с опаской.
- После войны-то? - удивился мужик. - Да все! - он опять засмеялся и стал похож на сельского пацана. - Как есть - все!
Но, слава богу, Наумово оказалось обычной деревней - с ребятишками, замужанками, с редкими мужиками и старичьем.
Сойдя с убегавшего вправо «газона» километров за семь отсюда и устав от пройденного пути, Вадим все же сразу устремился к Жижице, минуя короткие улки, спешил, спотыкаясь, - и вот оно, озеро!
Аж петь захотелось! Эх, жить бы у этой шири и дали, дышать этим воздухом!
И едва не задохнулся, когда осенило: «Вот откуда «Рассвет на Москве-реке»! Вот, где звучал пастуший рожок и плыл колокольный звон!»
И сел у озера, и глядел зачарованно, пока не просвистела над ним крыльями утиная стайка.
Тогда очнулся, с трудом поднялся на усталых ногах, и двинул в деревню: искать ночлег.
Здесь повезло:
- Тебе, малец, надо в гостиницу, - подсказал первый же встреченный мужик, - ключ вон в той избе у Соловьихи.
Соловьиха, небольшая бабеночка с крашеной в черноту копенкой редких волос, отобрала у Вадима паспорт и выдала взамен большой дверной ключ.
- А завтре в музей, к начальнице, скажите, что у меня паспорт! А сегодня музей закрыт! Она уехадши!
Гостиница оказалась опрятной небольшой комнатой с двумя свободными койками, оправленными в грубые «солдатские» одеяла. Он прилег на правую.
Полежав с полчаса и поев хлеба с салом, пошел, было, по деревне, но незаметно снова оказался у озера.
Тропка то взбегала на небольшой взгорок, то спускалась к самому краю берега, огибая топкие промоины или погружаясь в них, и приходилось искать обход, продираясь через жесткий тростник, кудрявый ольховник, заросли малины с крапивою.
Устав, остановился, огляделся, понял, что тропка огибает неглубокую луку, вдающуюся в сушу, и что до ровного округлого берега уже недалече.
И выйдя к такому берегу, сел там, и сидел у воды, пока не поплыло к закату ясно солнышко по белесому северному небосклону.
Тогда вздохнул, прощаясь с простором, и поплелся в гостиницу…
Дно здесь круто уходило вглубь, и Таня, сбросив платье, с маху кинулась в озеро, нырнула, а потом поплыла, млея от ласковости воды.
Метров через тридцать решила, что хватит, и только развернулась, увидела на берегу какого-то молодого, явно приезжего: у них в джинсах никто не ходил.
Стало досадно: теперь придется напяливать платье на мокрое, не пойдешь же при этом типе переодеваться в кусты! И стал рядом с платьем!
На берегу сердито подхватила одежду, босоножки, и, не взглянув на молодого, ходко зашагала прочь, решив, что все же переоденется где-нибудь подале, кустов хватает…
А на работе сразу к столу: надо написать в Москву - добиться разрешения министерства на покупку новых экспонатов, об этом же в Псков, потом коллегам в Луки и Новгород - обмен опытом, потом маме в Опочку.
- Здравствуйте! - вдруг раздалось от порога.
Она испугалась от неожиданности и в тот же миг глянула: кто это?
Береговой мужчина глядел на нее весело, в глазах бегали озорные лучики.
«Ой, девка, с такими его глазами не заметишь, как пропадешь!» - горячей волной окатило её, и, улыбнувшись тому, что подумала о себе «девка» - после замужества-то - легко ответила:
- Здравствуйте!
А он, глядя на нее все так же зорко и весело:
- Вы здесь директором? Давно?
«Ой, девка, опасно!» - опять торкнулось в ней, и ответив:
- Три года! - снова глянула в глаза его - умные, насмешливые, и поняла: пропала!
Он, посмотрев все так же ласково и озорно, подошел к столу и, увидев на нем отсеченную кисть руки в прозрачном футляре, вмиг стал серьезным, спросил:
- Его?
- Его! - ответила она, подивившись тому, что он сразу все понял.
А он и вправду понял: одержима своим кумиром, и трудится здесь, потому что Его жизнь стала ее жизнью!
Улыбнулся, сказал:
- А ключ у меня!
Она подхватила шутливость:
- А паспорт у Соловьихи!
И засмеялись оба.
Больной одутловатый похмельный Мусоргский с портрета глядел мимо них…
Вечером Вадим пошел ее провожать: оказывается, она живет за три километра отсюда, в небольшом поселке сплошь из двухэтажных кирпичных домов.
Дорога шла полем мимо недалекого бора. За разговорами о Наумове, где была усадьба матери Модиньки, о соседнем Кареве, где в родовом гнезде Мусоргских и родился Модест, о Жижице и ближних озерах - «Их у нас, как бус на девке!» - о том, что после немцев в Кареве ничего не осталось и поэтому три года назад открыли музей в Наумове, - незаметно подошли к поселку.
В квартирке её было чистенько, открытые форточки в комнатке и на кухоньке аккуратно затянуты марлей.
Чай пили в напряженном ожидании главного, что должно было произойти с ними. И произошло - жадно и пылко!
Он хотел остаться на ночь, но она его сразу наладила прочь:
- Ты с ума сошел, тебе обязательно спать надо в гостинице, иначе меня завтра же так ославят, что груздко будет!
- Да откуда они узнают?
- Узнают! И в окно будут глядеть, и фонариком посветят!
И точно! В гостинице он и уснуть не успел, как в окно «заглянул» чей-то фонарик!
И вправду: «груздко»!
Утром он сел на ступенях крыльца и долго зевал и потягивался, чтоб видели, где он ночевал, и так увлекся этим, что и в самом деле всласть потянулся, зевнул и подумал: «А хорошая все-таки штука жизнь!»
И поймал себя на том, что дома у него таких мыслей давно уж не было.
Вздохнул, и направился к озеру…
Утренний воздух, резкий и сладковатый, кружил голову, все обещало тепло, тишину, казалось, слышен шелест растущих трав, но утки, слету севшие в ближней отмочине, шумно обозначили: день начался!
Подошел Прокопыч, тот самый мужик, который вчера поведал ему о гостинице и Соловьихе, изрек:
- Выпивка - это главное, а закуска - эт основное! - и засмеялся, обнажив частокол кривых зубов.
С утра был хмельной и настроен поговорить:
- Я, что ни день, гляжу на энту красоту и кажный раз будто поперьвой увидал! Раньше некогда было, теперь ухватываю! Ты энтим не затрудняисси?
- Бывает! - согласно ответил Вадим.
- Не-е-е, бывает - эт не то, тебе щас все надобно, и поболе! А у меня уже силов нет битца за жись: што сам отдал, а што и взяли!
Вадим промолчал, и Прокопыч посмотрел на него усмешливо:
- Ждешь кого?
- Кого? - удивился Вадим, и подумал, что им с Татьяной не миновать бдительного внимания общественности.
- И то! - понимающе одобрил Прокопыч его конспирацию. - Жись у бабов лихая! Мужуков-то в деревне нехватка, попросить некого, да и глазато! А в магазине энтим не торгуют! А?
Вадим молча пожал плечами, и Прокопыч хитро улыбнулся:
- Челон мой давно без рыби, поди, исть хочет!
И, пошатываясь, двинулся к берегу: рядом с камышанником приткнулась тупорылая плоскодонка.
Там обернулся, махнул прощально и подмигнул…
Соловьиха развешивала на штакетнике мокрую мешковину, рядом стояло видавшее виды пустое ведро.
Таня в комнатах стирала пыль с экспонатов.
Что бы ни изучал Вадим, - ноты, фотографии, письма, - мысль возвращалась к отсеченной руке композитора.
- Его без кисти похоронили?
- Да! - твердо отвечала Танюша.
Тонкие чуть припухшие изящные пальцы, изящные ногти, - эта рука никогда не знала крестьянской работы, - какой же силы был удар по клавишам?
Многое здесь волновало Вадима, с детства сами слова: Чайковский, Римский, Калинников - отзывались в нем ощущением музыки, а уж когда слышал любимые творения, был счастлив, это были лучшие минуты жизни.
Как же богата жизнь Тани - здесь, в мире гения! Среди этой природы, где сами названия Жакто, Девято, Жижица удивляют и радуют, в этих озерных именах что-то древнее, вещее, языческое!
А без озера здесь все не то: и леса, и поля, и небо - все не то!
И когда шел прямой тропкой обочь ивняка, сплошь перевитого блестящей паутиной, опять думал об этом.
Тревожно торкнулось: уезжать скоро, а ничего даже не начато и не ясно, что да как будет в очерке и сколько строк привезет сверх условленного.
Жару он переносил легко, хотя все маялись, даже рыба стала, как тут говорят, млявая, еле двигает плавниками: вода паркая, не вода, а лень ленью.
Какой-то челн сонно плыл самотеком, и только возле береговых ветвей гребец, спохватившись, ударил веслами.
И будто взорвалось рядом! С шумным плеском вскипело озеро, плоскодонку швырнуло и закачало, едва не выбросив человека к темным тушам, в панике рванувшимся из воды! С храпом лоси вломились в ивняк и зафырчали, зашумели в зеленом сплетении! Бык, заведший семейство в озеро, чтоб спастись от поедом жрущей мошки, испугался ударов весел о воду! И в бег, и семейство за ним!
А Вадим все шел прямым стопником, и стопник тот вывел его к белопесочному берегу.
Яростно отцветали травы, их томный дух пьянил, кружил голову.
Вадим лег на траву и поглядел на небо, в который раз пытаясь представить, понять неохватную тишину бесконечности.
С воды потянул ветерок, в ближнем лесу заскрипели иссохшие ели, Вадим привстал и глянул: на озеро опускался туман.
И все стало слышно: и глухие выстрелы вдали, видно, кому-то не давали покоя утиные стайки, и бабья брань-беседа по-здешнему; ругали погоду - уж больно печет, как бы огороды не погорели; гадали, как уродит картоха и почем она будет осенью; кляли начальство - запрещает косить траву, а чем корову кормить, а без коровы как жить - без молока, творога, сметаны?! И на рыбь нельзя мережи ставить - браконьерство! А с удой сидеть - где ж стока времени взять? Как жить?
Татьяна шла медленно, наслаждаясь покоем и непонятной уверенностью, неожиданно появившейся в ее жизни.
В июле драли кору с ивняка, сдавали заготовителям, и теперь, в августе, сумерками особенно ярко белели голые ветви.
Иногда останавливалась: хорошо, если муравей ожжет ниже колена, а если много повыше? Вот и стояла, задрав подол, выискивая маленькую кусачку.
И комар ест. Как вколет, там шишка вспухнет. Пусть уж ноги да руки, а как лицо в шишках?
Ну вот, слава богу, открылось озеро, широкий берег у воды - и костер! И человек рядом!
- Вадимушка!
Ох, и крепкие руки у него, ох, как сильно прижимает ее к себе, как хорошо!
Ночь беззвездная, темная, на перекате сонно бормочет ручей, вверху неслышными тенями скользят совки, шептун-ветерок отгоняет комаров, мягко толкается в береговые кусты, освежает горячие губы.
- Какой ты сильный, какая мощь, чудо мое!
Разве такое забудешь?
Погода с вечера поманила, а с утра обманула.
Идти куда-то, даже на озеро, не хотелось, но он все же преодолел себя, и в этом преодолении было что-то радостное: ощущение бесцельности поступков, тяготившее в Москве, здесь ушло. И хорошо бы так жить и далее!
Походил по деревне, купил в магазине хлеба, вернулся, поел. И взялся за дело: Таня уехала во Псков, и самое время набросать статью - задание редакции.
Провозился сколько-то, подустал и вроде, заснул; хотелось увидеть Её, а привиделась Москва - утомленная, переполненная, словно въявь слышались разговоры о заказах, о праздниках ;и вроде ехал куда-то, но, так и не доехав никуда и не увидев Ее, проснулся,
и оказалось - уж заполдень!
К окошку приклеилось чье-то лицо, но, увидев, что на него смотрят, отлипло.
Вышел из дома - никого. Холодное серое небо, отражаясь в воде, сделало озеро таким же холодным и серым.
Вернулся в дом, прилег, не ждучи, что снова уснет, но уснул, и снилось близкое озеро и слышался близкий плеск…
Решили: на попутке до Куньи, оттуда автобусом в Луки, а уж там поездом на Рижский вокзал столицы.
В кузов грузовика влазили под ехидными взглядами Соловьихи и соседок её: все Наумово уже судачит о директорше и ейном хахале.
В Кунье простились - будто жизнь из нее вынули! Ни следа от уверенности!
И дома непонятно, незнакомо ощущала себя: словно нет в ней ничего, пусто!
Решила поесть - стало горько: опять одна! И слезы!
А ведь чтоб любила Вадима - так, вроде, и нет! И как это - любить? С мужем жила - не знала, любит ли? Сперва робела, неловко было, потом привыкла, а как ушел к другой - в Кунью, в райцентр - сильно плакала. И стало важно: почему ушел, что он думал о ней?
И с Вадимом вот: все отодвинулось, что было между ними, все полюбовное, а вот как ему о ней думается? И сейчас - думает ли? Помнит ли свой упрос и ее снисхождение?
А ведь нужно, чтоб думал! Ведь как радостно жить для кого-то: слышать, что люба, шаги его слушать, убираться, стирать, стряпать - все для него!
Так и уснула, думаючи. И снилось ей, будто на берегу ветер шумит, и чья-то гармонь вдали, и озеро плещет, и так тепло, так уютно, светло так - кругом светло, а она одна-одинешенька.
Снилось ей то, что и было на самом деле…
Утром не то, чтоб хотелось спать, но не хотелось просыпаться. И то: куда спешить в воскресенье?
И Вадим, не желая выплыть из дремы, услышал голос её, и походку вспомнил, и глаза карие, и как они встретились возле старого сосняка, и оказалось так памятно все, что связано с нею и озером.
Позавчера еще в сырости высоких кустов он ел лопкие ягоды с прохладной сердцевиной под толстой нагретой солнцем кожицей, позавчера еще бежал-спешил к озеру, чтоб кинуться в чистую теплую воду над волнистым песком с веснушками ракушек, позавчера еще обнимал-целовал Таню, жарко владел ею.
И слышался Танин голос, и губы ее - сухие, горячие - целовали и целовали его!

“Наша улица” №170 (1) январь 2014