Юрий Кувалдин "Московская Пангея" (Мария Голованивская) эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

МОСКОВСКАЯ ПАНГЕЯ

(Мария Голованивская)

эссе

Писатель Мария Константиновна Голованивская родилась 20 февраля 1963 года в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Автор книг «Двадцать писем Господу Богу», «Противоречие по сути», «Состояние» и др. В 2014 году вышла новая книга «Пангея». Доктор филологических наук, профессор МГУ.

На снимке: писатель Мария Голованивская. Фото Юрия Кувалдина

Мы двадцать лет не виделись. Но я выхватил Марию Голованивскую, у которой была прижата к груди толстая книга, взглядом из московской толпы сразу у метро «Смоленская», той станции, что во дворе, потому что Мария светилась. Был жаркий летний день. Она была в белом, как героиня своего романа, героиня, перевоплощающаяся в десятки образов, женских и мужских, любых, хоть в кошку. Лицедейство как основа писательского мастерства Голованивской. Вся она дробится и играет в лучах вневременного солнца.
- Это вам, - сказала Голованивская, протягивая мне книгу (Мария Голованивская. Пангея: роман. - М.: Новое литературное обозрение, 2014. - 752 с.).

- Увесистая! - воскликнул я, пронизывая книгу своим рентгеновским взглядом насквозь вдоль и поперёк, и положил её в портфель.
Мы шли, разговаривали, и одновременно на экране моего внутреннего видения открывались последовательно страницы этой завораживающей книги, в прародительницах которой прорисовывалась Библия. Отдельные рассказы связаны накрепко волей и мастерством автора в роман морским узлом. Почти каждый рассказ назван по имени персонажа: Майя, Кузя, Тамерлан, Нина, Клара, Михаил…
- Книга теперь, как сувенир, как приложение к электронной версии, - сказал я, отрываясь от чтения «Пангеи». - Всё перевернулось. Слово как божественная эманация. Виртуально, ирреально, трансцендентно, всеплемённо (всяк сущей в ней язык). Наречия объединяются в единый язык. Идёт невероятное взаимопроникновение всемирной лексики. Но остались ещё, взращённые бумагой, авторы, даже имени которых в интернете сыскать невозможно, сидят на стопках бумажных своих книг, о которых знают только те, кому этот автор сумел всучить их в подарок. О продажах говорить не имеет смысла. Бумажные книги не покупаются. Я уж эту кухню оптовиков и книжных магазинов знаю с изнанки. Конечно, нужно сделать тут поправку, ибо я говорю только о серьёзной художественной литературе, если хотите, элитарной. Забавно, но литературу такую читает элита. Лит - элит. Литература изначально была делом элитарным. Сказки о «читающем народе» канули в лету. Я начинал со 100-тысячных тиражей, которые Союзкнига разбрасывала от Бреста до Курил, и сразу платила за весь тираж кругленькие суммы. А ныне - в интернете книги летают бесплатно со свистом при одном клике из одного конца Света в другой.
- Да, в прекрасное время мы живём, - сказала Голованивская. - В литературе остались только те, кому дорого Слово.
- Истинно сказано. Для меня литература - это сохранение души в полном её объеме. И частокол проблем в конце 80-х годов рухнул. Я один делал то, что «в поте лица своего» исполняли десятки и сотни «советских» редакторов, корректоров, техредов, курьеров, вахтёров… 90 процентов писавших в то время интересовали только гонорары и сопутствующие блага от литературы: квартиры, машины, дачи… Как только путь в типографию стал открыт, так вся эта «густопсовая сволочь», как говорил о них Мандельштам, провалилась в тартарары. А сейчас благодать - написал книгу, накопил деньги, отнес в типографию, никого не спрашивая, и напечатал её в таком виде, как захотел, - сказал я.
- Вы помните, что мне сказали, когда готовились издавать мой первый роман?
- Не вполне. Я лишь помню ощущение счастья от мелодики вашего текста, от льющейся музыки букв, - сказал я.
- Вы мне сказали: «Расставьте абзацы, и я издам вашу книгу», - улыбнулась Голованивская.
- Да. У вас были слишком большие периоды без отбивок. У текста есть своя архитектоника, которую мало кто замечает, - сказал я.
- А как вы «Пангею» писали? На клавиатуре компьютера? - поинтересовался я, когда мы присели на низеньком заборчике, и я закурил.
- Нет. Писала весь роман в тетрадках. Пять лет назад. А странички плана развешивала по всему кабинету, пока на стенах свободного места не осталось.
Я следил за её творчеством с расстояния букв, как слежу за творчеством Платонова, Достоевского, Фолкнера и Пруста. Не обязательно встречаться с телами писателей, достаточно полистать их книги, чтобы убедиться, что они живут рядом. Пангея - читай Россия. Тоталитарная вертикаль несменяемых ржавой тенью лежит на Пангее. У Голованивской сила страсти соединяет букву с буквой, как соединяет в одно целое возлюбленных. Разнородные материи высекают искры новых смыслов, как в поэзии Мандельштама:

А вам, в безвременьи летающим
Под хлыст войны за власть немногих, -
Хотя бы честь млекопитающих,
Хотя бы совесть ластоногих,
И тем печальнее, тем горше нам,
Что люди-птицы хуже зверя
И что стервятникам и коршунам
Мы поневоле больше верим.

- Может быть, выпьем кофе? - предложила Голованивская.- Тут кафе за углом.
- Нет. Я сделаю ваш фотопортрет, - сказал я.
- Вы с фотоаппаратом?
- В портфеле.
Я двадцать лет тому назад издал книгу Марии Голованивской «Двадцать писем Господу Богу». Хорошая рифма: двадцать через двадцать. Во власти вымысла, который становится реальнее самой что ни на есть реальности, пребывает каждый самостоятельный в своей укрупнённости писатель, вырастающий до создания собственной вселенной в мире метафизической классики. Что время мне? Оно пустой звоночек, как в школе на урок, протрепетав, исчез.
Жизнь. Закон. Движение. Первые слова в романе Голованивской: «Отец Андрей бежал по тропинке к реке». Последние слова романа на странице 746: «…любой другой линии пангейского горизонта». А между - любовь, страдания и страсти.
Мои глаза бежали по открытой странице:
Для Голованивской нет, как и для любого хорошего писателя, запретных тем, Вопрос в том, как это преподнести. Проза её вдохновенна, эротична, даже сексуальна, маняща, гипнотична, карнавальна, симфонична. Но что ещё более восхищает меня - интеллектуальна, философски глубока, напитана богатой филологической культурой. В мире существуют всего несколько тем или сюжетов, которые каждый новый автор, даже, быть может, не ведая об этом, так или иначе интерпретирует их на свой лад и вкус. Степень оригинальности, ума и таланта Голованивской придают старым темам, например, любви, совершенно новое звучание. Вот поэтому никогда не прекратится искусство, которое и есть смысл и цель человеческого развития.
Пангея (с древнегреческого - «всеземля») - слово, в фундаменте которого, как и в каждом слове - Бог, непроизносимый, запрещенный, создавший мир в безвидной тьме, свет бросив в таинстве любви. С годами я чувствую, как сила побеждает слабость, как хорошее одолевает плохое, как любовь берет верх над ненавистью, как из каждодневных строчек складывается вселенная моих произведений, моей души, моей метафизики.
Тут я вспомнил одно стихотворение Голованивской:

***
Я не знаю, какие подарки сулит мне движение дней, 
Может быть, с верха, сияющего пустотой, и видней,
Куда приведут линии, запекшиеся на руке:
К морю, что нет солоней, к озеру или к реке,
К протоке, к устью заросшему. Воды ли стоячий хмель 
Голову затуманит. Или кормою в мель,
Как в подушку пуховую, лобным бельмом уткнусь,
Сбросив на глубине и балласт, и бесценный груз.

Мы пересекли многолюдный выставочный Арбат, вошли в Денежный переулок. Я знал хороший дворик в начале Сивцева Вражка. Туда мы и свернули под арку. Сразу слева был небольшой сводчатый ход, глубокий, с видом старенького домика в глубине. Голованивская остановилась. Я достал из портфеля фотоаппарат. Щелкнул.
«Закат увял, и его мгновенно сменил бутон нового рассвета».
«У него была мать Ева - грустная, томная, величественная, недоступная, холодная и всегда немного чужая».
«Мужчины предлагали ей свои судьбы».
Каково сказано Голованивской! Не что-нибудь предлагали, но судьбы!
Так мы складывали когда-то с Фазилем Искандером рассказы в его роман «Сандро из Чегема», который я издал в формате фолианта в 1990 году тиражом в 100 тысяч экземпляров.
Разговаривая с Голованивской и одновременно с неотрывным вниманием читая её «Пангею», я подумал о том, что она, быть может, всю жизнь искала одиночества, в котором раскрываются все тайные силы её поэтичной души, когда она переходит в параллельную реальность, которая абсолютно независима от кричащего мира человеков ходящих прямо, жаждала этого одиночества для того, чтобы оформлять свои мысли в образы, создавать собственные миры в тексте, переноситься в метафизическое пространство, поэтому с еще большим раздражением, даже негодованием обнаруживала мельтешню людей, постоянно болтающих по телефону, и такому и мобильному, бегающих по театрам, по выставкам, ездящим по стране, непрекращающееся передвижение тел без голов, и по заграницам. А жили ли эти люди? Самое удивительное, что да, жили, но лишь в текстах самой Марии Голованивской, в книгах, написанных в одиночестве, но об этом мельтешащие никогда не узнают, как и Голованивская сама не узнает, потому что слава к ней придёт, как я люблю с улыбкой повторять, через 500 лет.
Лот время от времени замыкает всё иносказание на себе. Лот как центральная фигура «Пангеи». Собирательный образ тирана. Лот как властитель Пангеи. Лот Марии Голованивской. Но невольно просматривается тот, другой. Кто не помнит, напомню:
«И напоили отца своего вином в ту ночь; и вошла старшая и спала с отцом своим в ту ночь; а он не знал, когда она легла и когда встала. На другой день старшая сказала младшей:
- Вот, я спала вчера с отцом моим; напоим его вином и в эту ночь; и ты войди, спи с ним, и восставим от отца нашего племя.
И напоили отца своего вином и в эту ночь; и вошла младшая и спала с ним; и он не знал, когда она легла и когда встала».
Почти каждая фраза Голованивской призывает к размышлению. Задумываюсь, например, над этим: «Софья вышла из бедной семьи с грязной и тёмной окраины города, и кроме обаяния молодости у неё не было ничего». Иначе говоря, вышло тело без души, поскольку душу я понимаю как Слово, живущее вне тела. Социальное положение тела имеет значение, но не такое, чтобы каждый «красавец» с грязной окраины был туп и слеп ко всему высокому из мира искусства. Вспомним хотя бы простецкое грубоватое лицо Андрея Платонова. Конечно, говорю я, человек рожден только для искусства. Ибо всё остальное тщетно и исчезает бесследно. Искусство Марии Голованивской соответствует высоким образцам Серебряного века, вспомним, хотя бы, Фёдора Сологуба (ну, как же без «Мелкого беса») и Андрея Белого (c его «Серебряным голубем»), и, разумеется, насыщенной интеллектом поэзии прозе Марселя Пруста и, отчасти, Джеймса Джойса.
Голованивская, посматривая на дымок моей сигареты, промолвила:
- Одна редакторша мне заявила: «Я буду переписывать ваш роман! Уж слишком Маркесом он отдает». Я ужаснулась. Как это так? Переписывать меня, подгоняя под её вкус!
Я затянулся и, вглядываясь в черные глаза Марии, сказал:
- Редактор мною упразднён. Есть друг писатель, издающий другого писателя, умеющего с завидным мастерством и упоением ставить слова в нужное место, создающий свой единственный оригинальный мир.
Вот Константин проходит перед вами, вот Саломею прошлое гнетёт, и Симеон расскажет вам стихами, зачем на Еву смотрит древний Лот.

"Наша улица” №177 (8) август 2014