Владимир Бреднев “Под небом голубым” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Владимир Николаевич Бреднев родился 15 августа 1965 года. Окончил Челябинский Государственный педагогический институт. До 1997 года работал учителем в деревенской школе. В 1997 году был приглашен на работу в районную газету. Член Союза журналистов РФ с 2002 года, в 2008 году стал лауреатом  международного журналистского конкурса « Вся Россия-2008» в  городе Сочи за редакцию детского областного журнала «Апельсинка». Прозаические произведения опубликованы в Челябинских сборниках начинающих прозаиков. Рассказ «Хороший ученик» опубликован в журнале «Север», короткая сентиментальная повесть «Послезвучие вальса» опубликована в журнале «Молоко», повесть «Годины» - в журнале «Новая литература».

вернуться
на главную страницу

Владимир Бреднев

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

рассказ

1.

Валерка был тремя годами старше Лидочки и жил по соседству. Когда у Лидочки умерла мать, Лидочкин отец как-то пытался устроить жизнь, месяца четыре крепился, ходил на работу, и каждый день просил Валерку забирать Лидочку из детсада. Сначала обязанность тяготила парнишку, но непосредственная Лидочка с каждым днем все больше и больше завоевывала сердце деревенского пацана. И Валерка первый раз в жизни влюбился. Когда Лидочка вдруг заболевала и оставалась дома, Валерка после школы крал из сундука конфеты, приготовленные матерью к празднику, и бежал в соседский дом. При виде своего рыцаря маленькая принцесса оживала, улыбалась и просила почитать сказку. Но жизнь не бывает без потерь и ударов. Отец у Лидочки запил. Сердобольная нянечка из детского садика, стараясь спасти ребенка, написала письмо куда следует, и к Лидочке явилась суровая тётенька из района. Она долго расспрашивала саму Лидочку о жизни, потом говорила с соседями, и, в конце концов, объявила, что Лидочка отныне будет жить в детском доме, потому что ее непутевого отца лишают родительских прав.
Лидочка сама сказала об этом Валерке. Они сидели на бревнышках, около покосившегося плетня, скрытые от окружающих остатками зарослей высохшей к зиме крапивы и лопухов.
- Валелка, я песню новую знаю.
- Спой. Ты у нас певицей будешь. Все на тебя по телевизору смотреть будут, закачаются.
- Миленький ты мой, возьми меня с собой,
Там, в клаю далеком, буду тебе сестлой…
- Валелка, а твоя мама меня к вам взять не может? Ты у меня как блатик, я тебя шибко, шибко люблю.
Лидочка поднялась с бревнышка, подошла поближе к Валерке и, раскинув ручонки, упала на него, пытаясь обнять.
Ее маленькие, пухленькие теплые губки коснулись Валеркиного носа.
- Валелка, не отдавай меня той тётке,- и маленькая слезинка из пронзительно зеленых глаз скатилась по ее щеке, - Давай, в лес убежим, и будем жить, как те дети, из книжки, котолую ты мне читал. Дети в подземелье. А?
В этом вопросе таилось столько страдания и надежды, что Валерка смутился. Небольшой жизненный опыт подсказывал ему, что никуда они не убегут, и что жить нигде не будут. Пацан посуровел, оторвал от себя девчонку.
- Тебя все равно заберут.
Лидочка ничего не сказала, она села рядом, уткнула личико в старенькие, штопаные варежки и тихо заплакала. Валерка неожиданно для себя заплакал тоже. Но с бревнышек не побежал. Сидел и ревел, как маленький.
А утром Лидочку увезли.

2.

Валерка с горем пополам окончил второй курс пединститута. Нет, не был он тупым студентом, в которого невозможно вколотить научные истины, просто Валерке не хватало времени на все его планы, идеи, пристрастия и увлечения. Часть преподавателей ценила Валеркины успехи, другая же считала его тунеядцем, совсем не способным к обучению, поэтому на сессиях у Валерки возникали некоторые проблемы, которые, в конечном итоге, разрешались троечкой в зачетке.
Второй курс был позади. Преуспевающая часть группы разъехалась по домам, потопала в походы, отправилась в круизы или закатилась на студенческую базу брать от лета все, что только можно было взять от самого беззаботного времени года. Валерку же, с « «трояком” по педагогике, загнали на практику в пионерский лагерь. В самые трущобы.
Толстая дама в директорском кабинете посмотрела Валеркины документы, поморщилась и спросила:
- Водку пьете?
- Ну... - протянул Валерка, слегка озадаченный этим вопросом.
- Не ну, а конкретно?
- Ну, пью, когда наливают.
- Здесь не наливают.
- Тогда не буду.
- Детей любите?
- Не-а. Только процесс очень нравится.
- Если процесс увижу, возьму ножницы и процессор отстригу. Короче, пить, курить, таскать воспиталок по каморкам запрещено. Здесь все-таки детское учреждение.
- Жаль. Мне одна уже приглянулась.
- Будешь много трепаться, высвистну. Дальше, сам знаешь, что будет.
На том инструктаж был закончен. Валерке подарили седьмой отряд, за который он днем и ночью отвечал головой. Боже, какие это были дни... и ночи. Памятуя свое не очень крепкое положение в рядах студенчества, Валерка вовсе не хотел быть высвистнутым, поэтому прикладывал максимум усилий к тому, чтобы ни один ребенок не оставался без присмотра. Давалось это с трудом. После двух часов ночи, когда лагерь все-таки затихал, воспитатели собирались в каком-нибудь закутке и обязательно что-нибудь отмечали, Валерка же падал на кровать и мгновенно засыпал, иногда успевая подумать, какая каторга ждет его завтра.
Появление Лидочки в отряде совпало с подготовкой к очередному мероприятию - детки готовились встречать день Нептуна, придумывали костюмы, учили роли.
Директриса привела Лидочку в отряд. Попросила минуточку внимания и представила всем это чудо.
Лидочка была красива. Для десятиклассницы она казалась переростком. Была хорошо сформировавшейся девушкой, наткнувшись взглядом на которую мужики начинают ощущать сосание под ложечкой и необъяснимую тревогу самцов.
Нормальные дети, оказываясь в кругу незнакомых сверстников, обычно отходят в сторонку и настороженно ждут, что же с ними произойдет в следующий момент: позовут или определят в белые вороны. Лидочка ждать не стала.
Она поближе подошла к Валерке и спросила:
- Вас как зовут?
- Валера, - пролепетал он, но тут же поправился - Валерий Александрович.
- Первый раз было лучше, - бросила замечание Лидочка, но тут же перешла к другой теме: - Можно мне тоже участвовать в празднике? Мария Владимировна сказала, что лагерь готовится ко дню Нептуна, я вполне сойду за нимфу, народ закачается.
Валерка понял, что с этой штучкой он хватит горя.
Девчонки пялились на Лидочку и не знали, что им делать - они терпели крах - и из этого положения было только два выхода, или устроить Лидочке большой бойкот, или пустить ее в свой круг и как бы признать за ней первенство.
Мальчишки тоже смотрели на новенькую, у них, пусть еще и мальчишек, сосало под ложечкой.
К вечеру Валера понял, что девчонки покорились незнакомке. Она же покоряла сердца пацанов.
Валерка растерялся. Он прекрасно видел, что Лидочка тут же поколебала сплоченность мальчишеской команды, в которой, согласно природной иерархии каждый занимал свое место. Гриша - хорошо физически и сносно интеллектуально развит, играет на гитаре и чуть гнусаво поет «дворовые» песни, главная среда Гришиного обитания, подворотня, где он в доску свой. Пашка ничем не уступает Грише, но не умеет держать в руках гитару, зато за Пашей красивейшие футбольные финты - такому в подворотнях уже не учат. Вовчик - ботаник и очкарик, в боевом столкновении от него никакого толку, но Вовчик - умница, на интеллектуалке с ним боятся биться даже пионервожатые и воспитатели. Сеня, надо же, в наше-то время такое архаичное имя, симпатичен. Телом хил - ни веса, ни мускулов - но добр, весел, знает кучу анекдотов, приколов, присказок, прилично рисует и тайно обожает женщин.
Лидочка выбрала Сеню. Сеня, не смотря на ворох своих достоинств, станет жертвой накатов.
Ладно, посмотрим. Ситуацию нужно разряжать, пока не вспыхнул пожар холодной войны. На разрешение ушла целая ночь. На другой день Валера в тайне готовился к акции, но выглядел как сомнамбула в спиртовке, а ситуация переставала быть мирной. Распущенные по плечам Лидкины волосы, стервозная улыбка на милом личике, короткое, обтягивающее фигурку, платьице, гитарные переборы и какой-то особенный голос делали свое дело. На душе у Валерки было противно и тревожно, но он сам не понимал, отчего.
Вечером было объявлено: утром выступление. Двухдневный поход со всеми прибамбасами выживания. Награда - еще день неподвижной лежки на золотом пляже одного из самых красивейших наших озер. На срочную подготовку время до двух часов ночи. Подъём в пять.
Пять утра. Шум, гам, смех. Мокрые от росы ноги и спины. Рюкзаки за плечами еще не тянут к земле, еще весело и задорно горланится песня, ноги еще не шаркают по пыли проселочной дороги. О потерянном сне напоминает пристающая зевота, но с этим все усиленно борются. Тридцать минут передвижения. Привал.
Валерка в центре.
- Первое испытание.
Никто не обращает внимания.
- Повторяю, первое испытание. Ваш проводник, то есть я, вышел из игры. Вот компас, карта. Цель - озеро.
Все бросаются к карте.
- Правда, что ли? - обращается Гриша к Валере. - Вот так вот сами и пойдем?
- Правда.
- Сегодня будем на озере. Рванули.
Все вскочили с мест, рюкзаки за плечи. Нестройной ордой ринулись по лесной тропе. Валерка шел сзади и наблюдал. Зрелище было одновременно и смешным, и грустным. Парни ушли чуть вперед, девчонки ломились, не разбирая дороги, то и дело цепляя рюкзаками и одеждой, как нарочно, растопыренные сучья деревьев. Иногда скрытый под высокой травой поваленный ствол или сгнивший пень находили свою жертву, и девчонка с визгом валилась на землю, по которой ползали какие-то букашки, свивались в колечки зеленые жирные гусеницы, носились проворные коричневые муравьи, тут же поднимающиеся на задние лапки и угрожающе выставляющие к вражьему носу шевелящиеся усики. Особенно неприятен был момент, когда руки накрывали зеленого лесного клопа...
Первой не выдержала самая маленькая, щупленькая и некрасивая девчушка с необычным именем Лада. Она захныкала и остановилась. На неё сразу посыпался град упреков. Лада потопталась на месте и тронулась дальше.
Валерка ждал момента, когда заноют остальные.
И это произошло. Остановилась одна, другая, третья. Мальчишки этого не замечали, или не хотели замечать, они уходили дальше в лес, но звонкий Лидочкин голос остановил их. Она знала к кому обратиться. Не стала звать Семена, он сейчас ничего не решал, он точно также, упорно превозмогая усталость и в какой-то степени мучаясь страхом, старался не показаться слабаком пред более сильными.
- Григорий, стой. Наши с ног валятся.
Треск смолк. Какое-то время в лесу стояла тишина. Потом шуршание травы, звуки ломаемых сучьев и недовольная речь стали приближаться.
- Ну, вы чо? - Григорий окинул взглядом сбившихся в кучку девчонок.
Рюкзаки у всех были брошены на землю, и только у Лидочки поклажа была за плечами.
- Гришенька, - залопотала Лада, - я устала. И пить очень хочется.
- Попей. Сема, чо стоишь? Лидкин рюкзак возьми. Вован, а ты Ладкин. Остальные сами.
Вован кивнул головой, а потом, поправив очки, точно также, как это делает Кролик из мультфильма, сказал:
- А воды у нас нет.
- Не понял.
- Мы воду не взяли.
- Валерий Александрович, воды-то нет, - Григорий растерянно смотрел на Валерку.
Он, вожак, пообещавший через несколько часов быть у озера, сейчас просто не знает, что делать.
- Меня нет. Договорились же, проводник по невыясненным причинам выбыл из игры, - спокойно проговорил Валерий.
На помощь пришел все тот же Вовка. Он на ухо шепнул что-то Григорию, и испуганный минуту назад вожак, приободрился. Скинул с плеч рюкзак, достал карту. Парни склонились над ней. Валерка слышал, как не очень начитанный, и не бывавший в каких-то тяжелых передрягах Григорий тихо спрашивает у Вовки, как определиться, где они сейчас находятся, и выйти к обозначенному на карте роднику. Потом шептались еще о чем-то.
Минут десять парни развешивали на себя рюкзаки, взятые у девчонок. (Лидочка рюкзака не отдала). Построились. Григорий и Вовка оказались в голове колонны, Сема и Пашка в хвосте. Лидочка не захотела быть со всеми и пристроилась за Пашкой. Валерий оказался замыкающим. Теперь отряд извивался в лесных чащобах змейкой, оставляя за собой хорошо различимую тропу.
Стало жарко.
Валерий видел, что на плечах и рубашке Лидочки появились темные пятна. Ему даже порой казалось, что он улавливает запах ее тела. Внутри дрожала какая-то струнка, не давала покоя. Валерка ловил себя на мысли, что смотрит на Лидочку совсем не как воспитатель. Его завораживает каждый изгиб ее фигуры, каждое движение. Он любуется ей, когда видит в кругу девчонок. С наслаждением слушает ее голос. Ему хочется дотронуться до нее, до ее волос, до ее плеч, ее стана, чтобы ощутить под рукой теплое, нежное, упругое девичье тело.
- Вы бы, Валерий Александрович, рядышком шли. А то как-то неудобно попой у вас перед носом вилять. Вы хотя, по правилам, существо аморфное, все-таки смотрите на неё с вожделением живого человека, - Лида обернулась на ходу.
Валерка чувствовал, что его уши предательски сделались красными, и сейчас эта краска со скоростью лавы заливает лицо. А она, вот же... не нашелся... все это видит.
- Да не смущайтесь Вы так. У нас в интернате физрук во время физкультуры за стол убегает и не встает до конца урока, когда мы гимнастикой занимаемся. У нас прикол такой. Усади физрука, называется. Подходишь к нему и говоришь: помогите на мостик встать, он соглашается, а сам тебя за это время всю истискать норовит... Этого достаточно. Ты с ним три минуты мостик выстраиваешь, а он весь урок неподвижен, из-за стола выйти не может. Я бы физрукам специальные штаны шила, чтобы они во время урока хотя бы ходить могли, - она улыбнулась и показала ряд ровных, красивых зубов.
«Волчица», - подумал про себя Валерка, но шагу добавил и пошел рядом.
- Устала я, сил нет.
Тут же обернулись Сеня и Пашка. Валерка заметил, Сеня рад бы предложить помощь, но на нем уже висит чей-то рюкзак, и крупные капли пота катятся по лицу. Пашка сильнее.
- Давай, я понесу, - небрежно бросает он, не называя ее по имени.
Но назвать хотел бы. Валерка уже и сам знает, как сладко произнести это имя: Ли-до-чка.
- Лид, давай я понесу, - не отступает Пашка.
- Да ладно уж... Свое тащите. Я вот духа Валерия Александровича попрошу. Воды он не взял, дороги не знает, а так хоть какая-то польза будет...
- А ты молодец... В жизни не пропадешь, - резюмирует Валерий. - Но извини, аморфное тело ни на что не годится. Дух - он бесплотен. На нем рюкзака не утащишь...
- Подумаешь...
Она отворачивается, идет дальше. Валерка чувствует, что с него пот льется ручьями. Вовсе не тот пот, который бывает при тяжелой работе. Этот пот холодный, от которого бегут по коже мурашки.
Поздним вечером измученный отряд вдруг вышел на открытое место. Под обрывом, на котором стояли мальчишки и девчонки, плескалось озеро. Оно лизало своей тихой волной желтый пляж.
- Вован, держи пять, - Гришка от души пожал своей мосластой лапой маленькую ладошку Вовки-ботаника. - Пожрать бы сейчас. А?
Гришка сидел на траве рядом со сваленными с плеч двумя рюкзаками и, обхватив руками колени, смотрел на ширь озера. За день даже голос у парня стал немного другим.
- Пацаны, дрова на костер. Девочки, миленькие мои, напряжемся? Еду-то я углядел, только сырое всё. А я бы сейчас кашки... с хлебушком. А, Вован, кашки с хлебушком? - он покрутил вихрастой головой. - Лидуха с Семкой картошку чистят, Ладка и Верка им помогают, или наоборот.
- Еще чего, - возразила Верка.
Девочкой она была балованной, из богатой семьи. Это Валерий успел заметить в один из родительских дней.
- Ну как хотите...
Короче, все образовалось само собой. Валерка только сидел на берегу и наблюдал. Парни заготавливали дрова, разжигали костер, ставили палатки, девчонки возились с импровизированным столом. Никто никого не подгонял, не заставлял, хотя многие и обращались к Григорию и Вовке-ботанику за советом, признавали их сегодняшнее лидерство.
К полуночи, когда потухло летнее солнце, лагерь спал. Валерке еще ни разу не удавалось так быстро уложить седьмой отряд. Здесь же их никто не укладывал, сами расползлись по палаткам. Он сидел у тлеющего костра один, смотрел на красные угли, иногда подкидывал несколько веток и с удовольствием вдыхал запах, напоминающий детство. Вот так же они с пацанами отправлялись в ночное, жгли костер, пекли картошку, а рядом ласково журчала речушка, и иногда большая речная рыба ударом хвоста пугала ночную тишину. «Чему я могу научить этих ребят? - думал Валерка. - Книжкиным истинам? Ах, добро! Ах, зло! Ах, этого нельзя! Это нехорошо! Нехорошо, Валера, на малолетку так смотреть. Нельзя! Но, ведь, не могу! Как увижу, поджилки трясутся. Комплекс, как его, Гамбурга? Гумберга? Гумберта? А, черт. Она тогда кто? Нимфоманка? Нимфетка? Конфетка? Что в ней такого? Стерва она. Маленькая стерва. Родилась такой. Воспиталась. Мама с папой от такой заявы с ума сойдут. Малолетка. Вот и научи их после этого, самого еще… Самому еще… Может, роман с Наташкой закрутить? Красивая вожатка. Но не такая...»
Он заметил ее только тогда, когда Лидочка уже вышла из озера и направлялась к нему.
- Можно я тут посижу?
- Кто разрешил? - буркнул Валерка.
- Никто. Я сама. Вода сейчас ласковая. Мы с девчонками из интерната часто летом на речку бегаем и купаемся... Нагишом... Я и сейчас хотела, да вас заметила.
- А утонешь?
- Я интернатская, я не утону, - она немного помолчала, а потом вдруг запела вполголоса: - «Миленький ты мой, возьми меня с собой, Там, в краю далеком, буду тебе женой...»
Резануло. Будто ножом полоснули по нервам, венам, сердцу. Руки у Валерки затряслись. Десять лет... Десять лет прошло... Все давно забылось. Жило где-то в памяти, но так глубоко, что Валерка все меньше и меньше вспоминал тот далекий день ушедшего детства.
Она собиралась сделать что-то отчаянное, но Валерка этого и предположить не мог. А она сделала.
Развернулась к нему, так что несколько холодных капелек попали на лицо, встала рядышком с ним на колени.
- Валерочка, не отдавай меня в интернат, - ее холодные ладошки легли на его теплые руки, и Валерку словно током прошило.
Волосы, ее волосы, мокрые и спутанные, пахнущие озером и еще чем-то, вот тут, рядышком. Лицо, милое, доброе, беспомощное, с широко распахнутыми зелеными глазами, с губами, с которых срываются звуки. А он их не слышит, он только видит волосы, глаза, губы, ямочки на щеках, видит овалы маленьких, спрятанных под тканью купальника, грудок.
- Валерочка, я согласна... Я на все согласна... Не отдавай меня в интернат. Я прошу тебя, - движения Лидочки порывисты.
Вот она подается немного вперед, зажимает его щеки всё такими же холодными ладошками, припадает губами к его носу, щекам, глазам, губам. И нужно ее оттолкнуть, но руки не слушаются, они уже ощутили тепло ее тела, его упругость, гибкость, притягательность....
- Хочешь сейчас? Для тебя не жалко... С другими боюсь... Испачкаюсь... Валерочка? Сделай же что-нибудь, чтобы ты не смог меня отдать... Я ... не хочу туда... - и тело вздрогнуло и сжалось.
Его щеки обожгли ее слезы. Она вскочила. Он вскочил следом. Он не знал, что делать. Сердце бешено колотилось, и кровь стучала в висках. Он схватил ее в охапку, прижал к себе, и прошептал:
- Нельзя так, Лидочка...
- Да пошел ты... - она вырвалась, и сколько было сил, толкнула его в грудь.
Валерка сделал шаг назад, оступился на бревне и упал на холодный песок. Он видел, как зажимая лицо руками, она бросилась к палатке... Он потом нарочно прошел мимо, чтобы убедиться в наличии ребенка. Из-за темного брезента раздавались чуть слышные всхлипы и шепот. Кто-то из девчонок спрашивал Лидочку о произошедшем.

 
3.

Он вышел из черного «Гранд Чероки». Не вылез, как из наших «Жигулей», а именно вышел. Постоял минуту на мощеной площадке, покрутил головой, озирая всё вокруг. Ему казалось, именно так должен вести себя русский нувориш, оценивающий, за что он влупил бабки.
Стоя под опушенными снегом елями, Дмитрий Жаров не знал, как он, почти сорокалетний мужик, будет охмурять отдыхающих и проходящих лечение дамочек. Поморщился. Пожалуй, проходящих лечение, охмурять не надо. Они же, все-таки, больные, не до этого им. Другое дело, телочки-тунеядочки, у них и тело другое, и запросы другие. Вот и поработаем. С одной стороны жалко, что все январские праздники придется встречать здесь, обещал родителей навестить, с другой, именно праздники должны дать результат - все же расслабятся.
- Дмитрий Александрович,- услышал он за спиной.
И не придал этому никакого значения, не привык еще к новому имени, да и кто же мог звать его здесь по имени-отчеству сейчас, когда он ни с кем еще не познакомился.
- Дмитрий Александрович, - снег заскрипел за спиной, и Жаров рефлекторно оглянулся.
Не любил он, когда шаги раздавались сзади.
- Ну что же Вы? Приехали. К нам не заходите? Путёвочку надо отметить, в номере обжиться и на обед. Потом осмотр, анализы и завтра с утра процедуры. Обязательно процедуры...
Перед Жаровым стоял невысокого роста мужчина в белом халате и белом колпаке - доктор - добрый провинциальный доктор, с жиденькими усиками над верхней губой, с такой же жиденькой бородкой клинышком, интеллигентный и старомодный. И вот ему приходится выскакивать на улицу перед такими крутыми, как сейчас Дмитрий, мужиками, которые гнут пальцы веером и сорят сотенными бумажками... Сучья, все-таки, жизнь в России для ее нормальных граждан.
- Извините, Вас как зовут? И откуда про меня...
- Матвей Иванович. Меня Матвей Иванович зовут. Маменька, знаете ли, забавница такая была, когда все деток Адольфами да Рудольфами называли, взяла да Матвеем меня... А насчет Вас уже позвонили... Попросили принять. Номер заказали... У нас, правда, по старинке палатами зовут... Но и номера есть... Молодые сейчас обожают всему свои названия давать. У нас распорядитель по хозяйственной деятельности, менеджер то есть, отдельные палаты номерами прозвал.
- А кроме менеджера молодежи много?
Матвей Иванович хихикнул.
- А как же. Медсестрички, массажисточки, врачи... Есть у нас одна массажисточка... Пациенты, вроде вас, только к ней, только к ней в очередь... Жалко мне её, - вдруг помрачнел старенький доктор, но тут же спохватился,- Разболтались, батенька, разболтались, пора, пора.
Жаров не знал, что так можно жить. Процедуры, обед, кровать, баня, массаж, ужин, бильярд, отбой. Но после него в комнате можно посмотреть телевизор, можно погонять видик, послушать музыку, и ночью сходить в бар.
Казенными деньгами сорить негоже, но отказать себе - тоже огромный грех.
В баре к нему подсела массажистка Галочка, у которой он уже был два раза на процедурах.
- Дмитрий Александрович, что-то мы скучные... Отдыхать приехали, а скучные... Может, потанцуем?
- Ну что ж. Потанцуем.
Прилипла. Припала. Как кошка, только не мурлычет. И веет от волос каким-то соблазном.
- Дима, - игриво шепчет Галочка, - так просто меня тискать нельзя, товарный вид испортите. Помнете, помнете, а потом бросите. Но если очень хочется, помогите бедной девушке материально, она вам с удовольствием отплатит взаимностью.
- Это как?
- Неужто вы такой непонятливый?
- Понятливый. Только я все беру оптом. А женщины вот так сами на шею и виснут, без всяких предложений. Я от них отдохнуть приехал.
- Ладно, отдыхайте. Но если очень вам отдых надоест, предложение остается в силе.
Отдых надоел очень скоро. Похоже, Галочка была единственной зацепочкой во всем деле, ради которого Жаров и оказался в санатории. Лежа на топчане и постанывая под сильными цепкими руками Галочки, Дмитрий думал, как бы напомнить о разговоре в баре.
Галочка закончила массаж.
- Всё, - бросила она, тщательно вытирая руки полотенцем.
- Я устал.
- От чего?
- От одиночества, Галочка, - Жаров повернулся на топчане на бок, так, чтобы Галочка могла заметить поразительные и чуть-чуть непристойные вещи. - Может быть, вы загляните ко мне в номер поужинать. Матвей Иванович гарантировал, что нас никто не побеспокоит.
- Матвей Иванович после шести вообще никого не беспокоит, он дома чай из блюдца пьет. А вот, - она назвала фамилию менеджера - по номерам шляться не разрешает. Во всем должен быть порядок.
- Где же тогда сбросить усталость?
- У вас доллары или рубли?
- И то и другое.
- Сто баксов в кармашек положите, и я за вами зайду.
- Не боитесь?
Галочка только рассмеялась.
Она действительно зашла. И они, симпатичный денежный франт и миловидная леди, прогулочным шагом отправились к новому корпусу санатория. Редкие гуляющие останавливались и провожали долгим взглядом парочку, не знающую никаких забот в этой бренной жизни. Галочка резвилась, как молодая козочка. Она дергала ветви елок, и на Жарова сыпался пушистый холодный снег. Он опадал не сразу, а рассыпался в полете на миллиарды снежинок, и они кружились в воздухе, серебристые и невесомые. Устав от одной забавы, Галочка находила новую. А он изредка спрашивал, когда же они придут.
- Не расстраивайся, придем, - говорила Галочка и напирала на смущенного Димочку всем телом. - Ты должен просто ко мне привыкнуть и получить удовольствие по высшему разряду. Не кошки же мы, чтобы с наскока этим заниматься. Ты привыкнешь ко мне, я к тебе, там, где мы будем, ты угостишь меня шампанским, или чем-нибудь другим, а потом мы пойдем в комнатку, к большой, большой кровати, и ты медленно будешь раздевать меня, а я тебя. Я буду осыпать тебя поцелуями и шептать страстные слова, буду стонать под тобой, а ты так же медленно и нежно будешь гладить мои груди и целовать вспухшие соски. Тебе нравится? Нравится?
- М-да... - только и произнес Жаров.
В подвальчике, в который они спустились через ничем не приметный хозяйственный вход, царил полумрак. Наметанным глазом Жаров определил, что это был настоящий бордель. Бордель по высшему разряду. На территории санатория. С таким наивным главным врачом, стремящимся нести людям облегчение от хворей.
Метнувшуюся от стойки бара красивую женщину Дмитрий не увидел, почувствовал. И что-то насторожило его.
- Димочка, - проворковала Галочка, - о чём задумался? На Лилиан запал? Брось. Стерва. Знаешь, сколько классных мужиков её пытались окучить? Фригидная... Она любовника по малолетке запорола. И всё. Женское в ней пропало. Навсегда. Она ничья. А ты мой. Мы с тобой подружились. Я нежная. А она только красивая. Мужики на красоту липнут, а потом воют. Она в баре каждый день и ни-ни. Ее сам побаивается. Срок за ней. Покусился на нее один, а она его в могилу. С ней никто. Руку на отсечение... Не смотри ты на нее, плюнь, - наклонившись совсем к самому уху, шептала Галочка. Шептала и пьянела. Шептала и липла. До тех пор, пока вдруг не вскрикнула от боли и отшатнулась в испуге.
Валерий отдернул руку. Понял, держать себя надо.
Потом пили. Жаров водку, Галочка шампанское. Но водка не брала.
- Расслабься, Димочка. Одну дорожечку, мир-то и порозовеет?
- Давай.
Суетливый молодой человек материализовался из воздуха. И похож он был на Коровьева, тощий, длинный, в клетчатом пиджаке и клетчатой кепочке, с моноклем в глазу и худосочный в ногах.
- Ну, попробуем? - пела Галочка.
- Нет. Я водки. Если хочешь, нюхай. И вообще, я хочу стерву. Хочу ту стерву.
- Димочка, опомнись.
- Где она? Я сказал, - Жаров сгреб в пятерню скатерть и потянул на себя.
С хрустальным звоном покатились по полу стекляшки. Какая-то лахудрочка завизжала. Появились два здоровых и трезвых парня, которые подхватили буяна под локотки.
- Где служил? - спросил Жаров, разглядывая одного верзилу.
- Морфлот, дядя. Там таких шибздиков, как ты, за бортом купали.
- А ты?
- Не твоего ума дело.
- Грубите, ребята.
Галочка бегала тут же, уговаривала ребят клиента не бить, перебрал, мол, случается. Обещала менеджеру все рассказать.
- Заткнись.
- А вот сейчас уже хамите, - один бугай как будто споткнулся обо что-то.
Выпустил руку и с занудным «о-ой-ё» стал приседать к полу. Моряк силищей рук развернул посягнувшего на себя, ухватив за отвороты дорогого казенного пиджака.
И никак не ожидал такой прыти от полупьяного разгулявшегося свежеиспеченного русака.
Два хороших, хлестких удара свалили и моряка. Но вскочил очухавшийся громила, к нему из-за барной стойки выскочил еще один. Визг, крики. Из-за занавеса боковой двери появился и сам менеджер.
- Спокойнее, господа, спокойнее. Погорячились и хватит. Уйдите с глаз, - рявкнул он на вышибал, и тут же остался один на один с рассвирепевшим клиентом.
- Извините, неразумные еще ребята. Кругом глаз да глаз. Вы ведь с
Галочкой пришли?
Жаров кивнул.
- Ну вот, девушку обидели.
- Хочу эту... как ее... красивую.
- Ну что ж. Желания, тем более в самом начале Нового года, должны исполняться. Пойдете со мной.
Менеджер учтиво проводил Жарова в небольшую комнату с огромной кроватью. Больше никакой мебели в ней не было. Жаров сел на тонкой работы верблюжье одеяло, растянул петлю галстука.
Вошла Лилиан. В проеме двери, еще на свету, он отметил ее стройную фигуру, обтянутую бархатом дорогого платья. Дверь захлопнулась, и от Лилиан остались только смутные очертания. На фоне небольшого окна, к которому подошла женщина, он опять видел ее стройную фигуру, распущенные до самого пояса волосы, изломы рук, сложенных на груди, как будто и не проститутка к нему зашла в комнату, а графиня из далекого-далекого прошлого, и сейчас начнет наставлять его, как непутевого мальчишку.
- Вас ведь Димой зовут, вернее Дмитрием Александровичем, хотя первое гораздо симпатичнее. Зачем вы сюда пришли? Наверное, дома жена осталась, дети? Не пойму, как можно оскорблять, в первую очередь, себя. Повернитесь ко мне, Дмитрий Александрович, Вы же хотели меня видеть.
- Это не ты. Уйди.
- Другую искал? Или сам от жизни решил спрятаться?
- Другую.
- А меня уже не хочешь? - она подошла.
Села рядом. Тонкий аромат духов коснулся Жарова.
- Ты с ними? - спросил он.
- Я сама по себе. Много, много лет сама по себе. Святым духом жить не станешь. Ты же не живешь святым духом. Вот и я, как могу.
Он подспудно знал эту женщину. И его тянуло к ней, как ни к какой другой.
За сознательную жизнь не нажил семью, не завел любовницу, так, иногда встречался, но ни к одной женщине не тянуло его так, как к этой.
Он ткнулся ей в грудь. В ту самую ямочку, где собраны все женские чары: нежность, теплота, сладость и сладострастие.
Она не отстранилась. Прижала его голову. Ее руки гладили его волосы, иногда задевали щеки. От всего ее тела веяло чем-то сказочным, не то незнаемым, не то когда-то забытым.
- Миленький ты мой, возьми меня с собой,
Там, в краю далеком, буду тебе чужой…,- капелька упала ему на макушку. Женщина оттолкнула расклеившегося ухажера, резко поднялась и вышла из комнаты.
Жаров остался на кровати в потемках чужой и злой комнаты, оглушенный и окончательно подавленный.

Январское утро выдалось морозным. Жаров сидел на пеньке среди укрытого снегом пляжа и жег костер. Ветки трещали в языках пламени, искры шипели, зарываясь в снег, и в округе пахло холодом, дымом и печеной картошкой. Он увидел ее фигурку совсем далеко. Поднялся. Пошел навстречу. Она не выдержала. Побежала.
С обрывистого берега смотрелось это завораживающе: среди голой белой пустыни пляжа и застывшего озера два человека. Под их следами тает промороженный январский снег, а они не замечают этого.
- Как называть тебя? - она стоит всего в нескольких шагах от него.
А он не может, не может сделать этих шагов навстречу. Он опять не узнал ее. Он только почувствовал, но не узнал.
- Как всегда. Как в детстве. Я все потом...
Он не успел договорить. В нас живут неведомые силы, которые в мгновение делают нас безумными и мудрыми одновременно, которые срывают нас с места и заставляют оставить прошлое позади навсегда.
- Господи, Валерка! Валерочка!
Холодные ладошки на щеки. Ее губы касаются его носа, глаз, губ. И слезы, горячие слезы текут по щекам того и другого.
- Они врут... - голос, милый ее голос, - они врут. Не было. Ничего ни с кем не было. Я... Тебя... Валерочка... Милый мой, забери меня, забери меня, чтобы никто и никогда... Я боялась испачкаться... Валерочка, - она вдруг отстранилась.
Эти большие зеленые глаза, они смотрят Валерке прямо в душу. Они пронизывают его насквозь.
- Ты веришь?
А он молчит. Он видел, сам видел ее там. И Галочка... Он не знает, как быть... Он хочет верить. Он всем сердцем хочет верить...
- Не веришь?.. - и она отступила на шаг. На два...
- Не веришь?.. - а глаза по- прежнему смотрят туда, где сердце.
Шаг за ней. Еще шаг. Вот она, рядом. Лидочка. Милая, долгожданная и чужая одновременно.
- Ну что ты молчишь? Боишься? Я тебя ждала. И маму твою ждала. Я так хотела к вам. Но вы не пришли. Никто. Ни разу. Если бы ты знал, как я тебя ненавидела. Как забывала. Как хотела быть счастливой там, далеко… И не смогла. Я сорок лет не видела тебя и сразу узнала. Только ты теперь кто? Бизнесмен? Бандит? Ни тех, ни других ненавижу. Запомни!
- Здесь говорят…
- Правду! Они говорят правду. Я убила. Давно. В семнадцать. Страшно? Трус... Да что я перед тобой как перед Богом?
- Я ... - слова застыли в морозном воздухе января.
Он повалился на колени, в холодный снег, к ее ногам. Потому что в сегодняшнем мире так не бывает. Он же знает, что не бывает. Он насмотрелся за десятилетия работы такого, отчего можно помешаться разумом или спиться.
Лидочка бросилась к нему.
-Уезжай. Не ходи больше туда, где ты меня видел. Не ходи, забудь. Люби своих жену и детей, а меня забудь. Не было меня... Приснилась... Привиделась...
- Нет. Не уеду, потому что не могу. Не забуду, потому что не могу. Ты не приснилась, ты не привиделась. Ты моя.
Он поднялся. Обнял, прижал к себе женщину. Ее волосы пахли дурманом...

***
Вечером следующего дня из подвальчика выводили людей, скованных наручниками. Мужчины в черной униформе выносили какие-то пакеты, вытаскивали коробки и грузили в микроавтобус без окон.
Валерка стоял в стороне, рядышком со стареньким доктором, которого только и хватало на то, чтобы приговаривать «Боже мой! Боже мой!»
Лидочки среди присутствующих не было.
- Любовь, говорят, у вас тут случилась, майор? - проговорил полковник, отвернувшись в сторону озера, чтобы никто посторонний разговора не слышал.
- Срок за ней, Валера. Подумай.
- Не испачкалась.
Полковник помолчал, что-то обдумывая, потом вдруг спросил:
- Слушай, майор, она действительно такая, любовь?
- Наверное, - ответил не по уставу опер и пошел к своему джипу, чтобы завтра сдать его на стоянку...

Челябинская область, Сосновский район, село Большое Баландино

“Наша улица” №181 (12) декабрь 2014