Инна Иохвидович "Писатель и его мечта" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

ПИСАТЕЛЬ И ЕГО МЕЧТА

рассказ

О том, кто он по призванию, Алексей узнал поздно, лет под тридцать. А до этого отучившись в техническом ВУЗе, работал инженером на заводе.
И получилось это случайно, бравый и красноречивый, пользовавшийся большим успехом у женщин, как-то раз уламывал он одну девушку, с которой лишь час назад познакомился. Слегка подшофе он чувствовал, как вместе с возраставшим желанием, всё более лёгкой, плавной и выразительной становится его речь. Нет, он не уговаривал её отдаться. Он, словно проводник в горах либо ещё в каком-то опасном месте, подводил её к этому, наводил. Он был готов к тому, что сейчас она сама бросится к нему на шею… и услыхал её прерывистый шёпот:
-Боже, я ещё никогда не слышала подобных слов! Я и в книжках такого не читала, ты, наверное, поэт или писатель?!
Алексей почувствовал, как его, вдруг попустило, как куда-то исчезло желание, на смену ему пришло странное равнодушие, будто бы только что он не хотел эту девушку, как никакую другую в целом мире.
Дома стояла сонная тишина, в своей комнате спали родители. Ему бы тоже нужно было лечь, утром на завод, да почему-то случай с этой девушкой из головы не шёл. Он сам не знал, зачем сел за старый письменный стол и начал что-то писать на откуда-то, взявшихся листках из школьной тетради. Авторучка точно сама, вне его собственной воли скользила по чистому листу, выписывая буквы, выстраивающиеся в слова: снова была эта девушка. Им овладело неистовство, он до боли сжимал её плечи, поцелуем подавлял её стон, рычал, причиняя ей боль, рванулся в неё всей своей мощью, подавляя сопротивление, проник в её узость, занял собой всё в ней, подавив последнее сопротивление, качаясь в ней, плача и крича радостно… оставив частицу себя в ней…
Рассказ был дописан, он встал из-за стола.
Только в ванной, под душем до него дошло, что всё это случилось не наяву, потому и не было у него привычной неприязни к партнёрше, недавно любимой, а нынче ненужной…
Эта, уходившая от него девственница, которую он сделал женщиной, так и осталась, навсегда, любимой. Он сотворил её, она осталась в нём, его творением. Таким был его писательский дебют.
С завода он ушёл, поступив на высшие сценарные курсы.
Так он и стал писать, зарабатывая себе на жизнь. Писательство, в отличие от инженерной профессии стало делом всей его жизни. В первые годы оно не оставляло его никогда. Даже в те минуты, когда он не писал или не обдумывал свои будущие вещи, он смотрел на мир, впитывая его в себя широко распахнутыми глазами. Всё, буквально всё могло стать словом, либо на бумаге, под авторучкой, потом под сменившей её шариковой ручкой, потом под клавишей пишущей машинки, потом уже под клавиатурой компьютера…
Так, в порыве, когда он чувствовал, как выпирает из него, не даёт жить, пульсом бьётся, внутренности переворачивает, прямо, как в любовной горячке желание закричать всему миру. Так чтоб услышали, то, что он больше не может держать в себе, то, что необходимо знать многим… он писал, писал, писал…
Но вот перестало в нём это пульсировать. Он стал пить. Тогда тоже становилось ему хорошо. Состояние, когда он начинал хмелеть, было сродни лёгкости первоначальной влюблённости. И он гнался за этим состоянием, хоть и знал, что придёт утром эта тяжесть, это похмелье.
Для себя он вывел формулу: «Можно либо думать, либо жить». Раз он не мог думать, не думалось о своих сюжетах, то он жил - пил, ездил на шашлыки, на разные пикники, проводил время с женщинами, дважды женился и разводился Писал внутренние рецензии в издательствах и литературных журналах, какие-то короткие рассказцы для разделов «сатиры и юмора» в газетах, в конце концов вёл литературное объединение, в котором проповедовал молодым дарованиям. Интересовался литературной жизнью, завсегдатаем был в Центральном доме литератора и знатоком не только литературного процесса, но и изнанки литературной жизни. Можно сказать экспертом текущей литературной действительности. Порой, особенно спьяну, он не мог бы и сказать, что более реально, жизнь за окном либо страница собственной книги. Иногда ему чудилось, что литература первична, а жизнь уж это её отражение и есть.
Перестройка принесла первый элемент дискомфорта, как бытового, так и душевного. Когда пришлось ему столкнуться с жизнью, обыкновенной жизнью. Женат он тогда был в третий раз, супруга оказалась активной в этой новой, незнакомой доселе, жизненной фазе. Она создала какой-то кооператив, а Алексей оказался в нём, неожиданно для себя, курьером.
- Я же писатель, - возмутился он.
- Ничего не поделаешь, - отвечала жена, - сейчас, как раньше, писательством не прокормишься. Смотри, вон поэт Егор Исаев домашнюю птицу разводит, и правильно!
К тому времени, как Советскому Союзу развалиться, и ЛИТО Алексея закрылось, хоть среди учеников его были известные всей стране писатели.
После СССР кооператив жены, стал обществом с ограниченной ответственностью, но это предприятие прогорело. И стали они, писатель Алексей с женой, челночниками, ввозившими товары то из Китая, то из Турции, куда мотались…
Для Алексея поездки эти были неприятны, но ещё хуже было стоять на вещевом рынке и продавать привезённое. Тут уж он не знал, куда от стыда деваться. Не дай Бог, чтоб какие-то знакомые его не увидали, да не узнали. Да вряд ли бы его кто и узнал, от постоянной выпивки и пребывания на солнце лицо его стало красно-опухшим, коричневатого оттенка. Так начались для него девяностые лихие…
Чувствовал он, что пропадает, даже литература как бы и существовать перестала, осталась где-то, словно бы в ином измерении. Да тут его жене и припомнилось, что бабушка-то у неё, мать матери была еврейкой. Так, что они с мужем имели право на эмиграцию в Федеративную республику Германия! Недолго думая, заполнила она анкеты в консульском отделе посольства, да продав квартиру в Москве и свою и покойных родителей мужа, они уехали.
Жизнь писателя там складывалась нелепо, по прибытию он тяжело заболел и вышел из клиники инвалидом. Через год скоропостижно скончалась его деловитая супруга. И остался Алексей одиноким, не знающим языка той страны, где жил. .
Попробовал снова пить, помогало, но не спасало. Тогда он, как когда-то решил сесть за письменный стол. И… Компьютерной пустой странице, вернее пустоте монитора, поверял он своё одиночество, свои чувства и свою боль. И стал писать он, как прежде, новеллы, повести и даже, романы. Пока писал, то не пил, но в пробелах между написанием одной вещи и переходу к другой, пил ещё больше и страшнее, чем раньше на Родине. Один был он в этом городке на северо-западе Германии, никого кругом не было, никого, кто говорил бы по-русски. Никого с кем бы просто можно было выпить, а не то, что кому-то поведать печаль свою.
Но годы шли, и в Германии появились не только русские магазины и русские театры, но и русские журналы. Вот и стал Алексей публиковаться там. Постепенно с развитием интернета осваивал он и русский его сектор, Рунет.
Стали публиковать Алексея снова и на родине. Да и журналы, литературные, толстяки возглавлялись, либо в редакциях сидели его бывшие знакомые, ученики или друзья. Потихоньку наведываться стал Алексей в Москву, отчаянно жалея, что продал отцовскую квартиру. Теперь он останавливался у тех знакомых, что весной, летом и ранней осенью проживали на даче. Стал выпускать он и книги, одну, вторую… Успеха, прежнего они не имели, но и имя его стало вновь на слуху, да и на глазу, как говорится.
А жизнь, обыкновенная шла на чужбине по-прежнему, одинокая, с раскрытым на очередной странице текста, что писал он, компьютера да с маленькими бутылочками крепких напитков, бренди, доппелькорна или егермайстера… Если раньше Алексей ещё волновался возьмёт ли тот или иной журнал его вещь, то теперь уверенный в этом, он ждал выхода журнала и появление его в Журнальном зале, в этой самой полной электронной библиотеке литературной периодики, с тем, чтобы увидеть свою фамилию среди тех, на чью прозу рекомендуют «обратить внимание». Вот уже и первый десяток его новелл прошёл через Журнальный зал, а его фамилия так и не появилась в числе рекомендованных к чтению. Конечно, он мог бы обратиться к своим бывшим ученикам из ЛИТО с просьбой поместить фамилию, но гордость, уязвлённая к тому же, не позволяла. Часто ему снилась страница Журнального зала с его фамилией. Да всё это были только сны о несбывшейся мечте. Оттого особо обидно становилось. Так и шло у него, то писал, то пил, иногда раз, иногда два раза в год ездил в Москву.
Да вот неожиданно заболел он. Оказалась, что болезнь эта, самая страшная, в нём давно свила гнездо, и уж ничего поделать было нельзя. Попал он в специальное медучреждение, для таких больных, как он, чьи дни были сочтены. Жили эти больные, и он в том числе, без болевых ощущений, кололи их много, только слабели они постепенно. Тут до Алексея доходить стало, что видно эта тяжкая болезнь его от обиды, что грызла его годами, оттого что нет перед его фамилией заветных слов «рекомендуем обратить внимание». «Далось оно мне,- спокойно, под наркотиками, размышлял он, и всё вспоминал слова из второй книги Царств: «Вкушая, вкусих мало мёду, и се аз умираю…»

Захоронили прах своего учителя верные ученики на одном из московских кладбищ. Наконец, писатель, хоть прахом, но вернулся на родную, вернее в родную землю
В ресторанном зале ЦДЛ шли поминки по писателю, бывшему завсегдатаю этого заведения, преданному, как нынче редко кто, литературе, ею жившим. За поминальным столом, были все те люди, которым ничего не стоило воплотить в жизнь мечту покойного, так и не исполнившуюся его мечту.

Штутгарт

“Наша улица” №182 (1) январь 2015