Маргарита Прошина "Клятва" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Маргарита Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллинне. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Автор книг прозы "Задумчивая грусть" и "Мечта" (издательство "Книжный сад", 2013). В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.

вернуться
на главную
страницу

Маргарита Прошина

КЛЯТВА

рассказ

Бабушка Елена Егоровна с утра в большом волнении хлопочет на кухне.
Накануне поставила тесто на стуле рядом с батареей.
Вставши, как обычно, в семь, с усердием замесила его ещё раз, чтобы было пышнее, и принялась за последовательное приготовление начинки: разложила на большом блюде с красной каймой замоченные с вечера курагу и чернослив, чтобы просушить, прежде чем порезать.
И хотя до прибытия самолёта оставалось ещё три часа, и ждать внучку Сонечку следовало не раньше, чем в два часа дня, а уже к полудню был красиво накрыт праздничный стол накрахмаленной белой, не новой, но еще достаточно нарядной скатертью, вышитой изумительной гладью ещё до развода сына Елены Егоровны с первой женой.
Поставлены тарелки из столового сервиза, разложены приборы. Две чашки, обе завода Попова, и старинный серебряный чайник, на крышке которого немного покривилась от времени веточка из трех золотистых лепестков, украсили стол, как трогательное напоминание любимой внучке о тех ушедших временах, когда они жили вместе. Этим бабушка как бы говорила, что человек рожден жить украшено.
Серебряную фамильную чайную ложку, подаренную внучке «на зубок», бабушка начистила до блеска зубным порошком. И прослезилась, вспомнив, как накануне маленькая девочка, которая хотела быть очень хорошей, но старания её оборачивались очередной невинной проказой, заснуть никак не могла. Ей не давали покоя намёки о том, что завтрашний воскресный день для неё будет особенным. Она беспокойно ворочалась в кроватке, пока сон не сморил её. Долго бродила девочка по зелёным лугам в поисках синеньких васильков, да так устала, что открыла глаза. «Наша девочка синеглазая проснулась! С Днём рождения, солнышко!» - хором произнесли сияющие счастьем лица родных. Девочка даже растерялась от неожиданности. Волна любви и счастья подхватила её, вознесла до потолка, а потом как будто с небес посыпались подарки. Всё о чём она втайне мечтала, замирая у витрины магазина детских игрушек: чайный сервиз для кукол, игрушечная мебель, пупсик с соской в ползунках и распашонке, книга «Каштанка», такая умная с изумительными иллюстрациями, а главное эта ложечка «на зубок». Девочка даже зажмурилась от обилия подарков. Это был особенный день, она веселилась с друзьями. Что только они не вытворяли, например, когда стали прыгать с высокого шкафа на кровать, им даже замечания никто не сделал. Пирожных и конфет можно было есть сколько угодно, запивая лимонадом. Да! В жизни девочки было много потом дней рождения, но это был особенный день.
Ещё раз осмотрев внимательно комнату, Елена Егоровна осталась вполне довольна. На свете, на всем белом свете - а уж на что он велик! - не было комнаты чище бабушкиной.
Всё, что от природы было блестящим, - блестело; все, что было старо и поизносилось от времени, - сияло ухоженностью и великой чистотой.
И если бы чей-то зоркий глаз отыскал в комнате бабушки одну-единственную соринку, то и эта соринка оказалась бы невинной, ровненькой и чистой.
Родное и скучно-привычное, грустное и светлое сплеталось здесь с незнакомым и волшебным, изумительно праздничным, радующим глаз, непривычно манящим и недосягаемым. На стенах поблескивали старые фотографии в рамках, из которых выползали, как облака, бороды стариков, круглые лица старух, а из угла, выше, сиял одинокий лик, грустный и радостный одновременно, как далекий, где-то на другом берегу реки жизни, костёр, от которого всё вокруг просветлялось.
Кроме чудом уцелевших поповских чашек с золотой каймой и фигурными ручками, кроме чайника и ложки, были в комнате бабушки Елены Егоровны еще два предмета, которые были старше хозяйки: рабочий столик и каминные часы.
Рабочий столик, пузатый, с перламутром на крышке и резными ножками, стоял не ради красоты. Он был всегда в действии и многих чудес был неизменным свидетелем и заинтересованным участником.
Трудно сказать, чего не могла скроить, сшить, починить и подштопать бабушкина белая и худенькая рука. И были в столике иголки всякого размера и нитки любого цвета, всякие от грубых шерстяных до тончайших шелковых. Было в столике столько цветных лоскутков, сколько существует видимых глазу оттенков в радуге, и пуговицы разные были от самых больших до самых маленьких. Еще находилось в столике особое отделение для писем и поздравительных открыток, полученных в течение всей жизни Елены Егоровны.
Каждый год тридцать первого декабря эти свидетели её жизни перевязывались тонкой тесьмой и прятались в старый комод. Правда, писем было совсем немного, в последние годы приходили, в основном, открытки, и с каждым годом всё меньше. Самая свежая открытка лежала в центе столика, перед старинным чуть позеленевшим по углам зеркалом, получена она была на днях - от внучки, которую бабушка не видела вот уже шесть лет.
В последний раз она видела её в тринадцать лет. Увидать же снова должна была именно сегодня в два часа дня. Поэтому и надела с волнением бабушка с утра то самое тёмно-серое платье с отложным свежим кружевным воротником, в котором прощалась с внучкой в тот страшный день, когда сноха в каком-то приступе сумасбродства увозила её в неизвестную даль. Платье это Елена Егоровна с той поры никогда не надевала. К приезду внучки она связала крючком новый ажурный воротник.
Весь долгий путь от Южно-Сахалинска до Москвы Соня старательно пыталась убедить себя в том, что её желание увидеть отца и бабушку ничего общего с предательством не имеет. Да, она поклялась матери, что никогда не будет искать встреч с отцом и бабушкой.
Так она их и не искала.
Это отец разыскал её адрес и написал ей письмо. Соня, уже в который раз, нащупала на дне сумки письмо отца, достала его, вынула из конверта и стала так внимательно вчитываться в каждое слово, что от волнения у неё стали чуть слышно постукивать зубки, словно хотела разглядеть в буквах тайный смысл:
«Я решился писать к тебе, милая моя доченька. Не знаю, захочешь ли ты прочитать моё письмо. Думаю также, что тебе и в голову не может прийти мысль о том, что все эти годы я не думал о тебе, не писал письма, не желал встречи с тобой. Что я мог написать тебе о том, почему мы не вместе с тобой и твоей мамой? Я ждал, когда ты повзрослеешь и сможешь понять, что в жизни бывают такие ситуации, когда два любящих друг друга человека не могут простить друг друга, и вынуждены расстаться. Но я никогда не желал твоей маме ничего плохого. Известие о её внезапной смерти поразило меня. Я искренне соболезную тебе. Предполагаю даже, что ты, возможно, насмешливо и даже презрительно улыбаешься, читая моё письмо, или даже рвёшь, не прочитав. То, что я пишу сейчас, означает, что я хочу, чтобы ты знала, что я и бабушка всегда любили и любим тебя по-прежнему, хотим быть рядом с тобой. Ты - не одна, Сонечка, у тебя есть семья. Мы ждём тебя. Приезжай! Деньги на дорогу я тебе выслал. Где и как жить, ты решишь сама, но встретиться нам необходимо, чтобы узнать друг друга. Я пишу это письмо взрослой Сонечке, которую хочу узнать, но которую не переставал любить никогда».
Соня аккуратно сложила письмо и с грустью посмотрела в иллюминатор, но увидела только бескрайнее небо, да облака внизу, похожие на снежные вершины.
Голос матери раздался сквозь гул двигателя самолёта так отчётливо, что Соня вздрогнула и посмотрела на сидящего рядом пассажира средних лет в очках с тонкой золотистой оправой, но он мирно дремал.
- Все, все нас предали и бросили! - повторяла мать, порывисто прижимая Соню к себе. - Но ничего, они ещё пожалеют об этом! Мы уедем отсюда так далеко, что они больше никогда тебя не увидят, да, Сонечка?
- Да, мама, - отвечала Соня с почти взрослым вздохом сожаления.
- Нет, не так! Ты, видимо, не понимаешь, что такое твой бывший отец!
- Разве папа может быть бывшим? - удивлялась Соня.
- Ещё как! Он не имеет к нам никакого отношения! - с отчаянием в голосе почти кричала мать.
- Но почему? - спрашивала Соня, слегка понижая голос.
- Потому что он искалечил мне жизнь! - ожесточенно заключала мать.
Соня не могла понять этого «искалечил». Мама была вполне ничего себе, только выражение лица всегда было злое. И всегда мать повторяла, чтобы Соня поклялась, что никогда не встрется с этим «негодяем».
- Клянись мне! Клянись, что никогда не будешь искать встречи с ним!
Могла ли знать Соня, что «клятва» всего лишь слово, но такое слово, которое повязывает по рукам и ногам человека, лишая его свободного выбора, принуждая поступать так, как все, закованные цепью этой клятвы. Не клянись, но живи по совести.
Тринадцатилетняя Соня никак не могла понять, почему родители расстаются. Ей было так больно, она любила их обоих, и бабушку тоже. Но мать было очень жалко, никогда прежде она так не плакала.
Почему отец кричал, а мать, рыдая, просила у него прощение, но он, со словами «прекрати истерику, я не верю тебе больше», ушёл из дома?!
Подобных сцен между родителями никогда не было раньше.
Соня вообще прежде не видела, чтобы родители ссорились.
Проснулась Соня в ту страшную ночь оттого, что мать обнимала её за шею, стоя на коленях перед кроватью, заплаканная. Слезы из детских и взрослых глаз, смешались в солёный поток горечи и обиды. От обиды за такую ласковую и беззащитную мать сердце девочки, казалось, вот-вот не выдержит и разорвётся.
До самой смерти не прощу его!
Конечно, судьба каждой женщине дарит возможность и счастье полюбить на протяжении жизни, нужно просто читать знаки судьбы, но мать не только не умела читать эти знаки, но даже не догадывалась об их существовании.
Мать считала себя, по-видимому, сильной личностью. Разумеется, «сильная личность» всегда независима в своих поступках, если она наделена душевной теплотой и светлым умом. Чаще же всего «сильная личность» в силу своей недалёкости несет горе окружающим, полагая, что именно она будет определять, кому и как жить, причём постоянно собирая со всех клятвы в том или ином поступке.
Отец больше не вернулся.
Дома всё изменилось, как будто бы поселилась беда. Мать почти совсем перестала ходить на работу. Соне она запретила говорить об отце и бабушке.
Девочка почувствовала, что дома поселилась беда.
У неё поднялась температура. Прежде, в подобных случаях, её окружали вниманием и заботой родители и бабушка. В этот раз, мать просто заварила ей чаю с малиной и, торопливо чмокнув дочку в горячий лоб, убежала по важным делам.
Вернулась мать поздно, какая-то раздражённая, и сообщила Соне, что скоро они уедут навсегда из Москвы. На вопрос дочери - «куда», она не ответив, хитро улыбнулась, подошла к письменному столу, нервно открыла школьный географический атлас и, закрыв глаза, опустила указательный палец на карту. Посмотрела, какой город находится рядом с выбранной точкой и сказала с загадочной улыбкой: «Об этом ты узнаешь, когда мы туда доберёмся. Я хочу, чтобы нас никто не мог найти».
Неожиданность в один миг может изменить судьбу, а возможно она и есть судьба, которая нарушает планы людей в тех случаях, когда они отклоняются от линии жизни. Возможен любой вариант, но именно неожиданные происшествия вынуждают людей меняться самим и вносить серьёзные изменения в намеченные планы. Обычно в плавное течение жизни, когда ничто не предвещает каких-либо серьёзных перемен, вдруг принимается решение в корне переменить место жительства. Не простое место, а из одного конца страны переселиться в другой. Как говорят, на край света.
Через месяц Соня с матерью сели в самолет. В аэропорту мать была возбуждена, постоянно озиралась по сторонам, чтобы выяснить, не следит ли за ними отец. Полёт был утомительным и долгим. Соне казалось, что они так будут лететь вечно и больше не коснуться земли. Она так и не смогла заснуть в отличие от остальных пассажиров. Наконец самолёт приземлился в аэропорту Южно-Сахалинска.
Их никто здесь не ждал.
По небу бродили дождевые тучи, и солнце только изредка выглядывало из-за них.
Получив багаж, они сели в такси, и мать назвала водителю адрес. Всю дорогу до дома Соня, вжавшись в заднее сиденье, хмуро смотрела по сторонам. Пятиэтажный дом с облупившейся штукатуркой уныло встретил их распахнутой настежь дверью. Они поднялись на третий этаж, мать открыла ключом дверь и чужим хриплым голосом произнесла:
- Вот, Сонечка, мы и дома.
Пустые комнаты с поблекшими обоями и оконными рамами производили удручающее впечатление. Соня подошла к окну, недоумевающе пожала плечами, заплакала и сквозь слёзы произнесла дрожащим голосом:
- Мама, зачем, почему?
Соне было это непонятно и немножко даже грустно оттого, что дом этот никак не мог сравниться с красавицей Москвой.
- Здесь мы будем счастливы, я уверена в этом, - пытаясь говорить бодрым голосом, ответила мать. - Нас никто не найдёт здесь. Пусть твой отец и его мать узнают, кого они потеряли. Хватит реветь. Сначала умойся, приведи себя в порядок, и пойдем в ресторан поедим, а потом будем устраиваться… - помолчав, мать продолжала с грустью: - Мы с тобой совьём здесь уютное гнездышко. Ты пойдёшь в школу, познакомишься с ребятами. Ещё меня благодарить будешь за то, что я тебя привезла сюда. Люди тут очень приветливые, добрые.
Соня молча пошла в ванную.
Внезапно раздался звонок, который эхом отозвался в пустой квартире. Обе женщины вздрогнули, переглянулись, и мать решительно открыла дверь. Это оказалась соседка, которая уже заждалась новых московских соседей. Певучий голос её заполнил всё пространство.
- Здравствуйте соседи! Наконец-то прибыли, а мы вас заждались. Ой, голо-то как у вас! Ничего, можно пока у меня ночевать, а обустроиться мы вам поможем по-соседски.
- Давайте знакомиться, - меняя обычно злое лицо на неестественно приветливое, ответила мать. - Это моя доченька, Соня.
- Мария Павловна, - ответила соседка, - а лучше Маша, а тебе, детка, тётя Маша.
Так началась их новая островная жизнь. Мать устроилась в страховую компанию агентом, Соня окончила школу и поступила в университет на биологический факультет.
Она видела мать только вечерами.
Соня изредка поглядывала на неё в те минуты, когда мать как бы замыкалась в себе, сидела в одной неподвижной позе и было в ней тогда какое-то особенное обаяние, которое выражало непонятную, но, видимо, сладкую её мечту и грусть о семейном счастье. Хотя сама мать понять не могла, что перемещение себя в пространстве не даёт никакой возможности убежать от себя. Как и большинство одиноких женщин, она жила манящими сердце неосуществимыми грезами.
Тем не менее, с завидным усердием занималась устройством личной жизни, но всё как-то неудачно. Она чуть ли не совсем утратила свою прежнюю лучезарность, но по-прежнему казалась молоденькой, только начала полнеть.
Соня спрашивала:
- Как ты себя чувствуешь?
Мать с подобием улыбки смотрела на неё, вздыхала и с укоризной отвечала:
- Как видишь, живу...
Было во всём этом что-то безнадежно-грустное.
В любой ситуации лучше всего - определённость. Нет для человека ничего хуже состояния, когда он не может самостоятельно принимать решения, а вынужден зависеть от внешних обстоятельств. Ожидание, трепет, растерянность, переживания в подобных случаях выводят из состояния равновесия. Сомнения неизбежны. В делах же важна ясность и определённость, которые позволяют завершать проблемы. Хотя, если бы человеку сразу при рождении выдали твёрдый план всей его жизни, с указанием сроков и вытекающих результатов, то жить «пятилетками» было бы невыносимо.
Жизнь в провинциальном городе была однообразна и скучна, всё чаще мать тяжело вздыхала. На все тревожные вопросы дочери о её самочувствии, она с видимой бодростью отвечала, что всё нормально, просто она очень устала.
Перемещение свойственно людям, бегущим, как правило, от самих себя. Там, за горизонтом, жизнь лучше, чем у нас. Что у нас? Тоска и серость с урчащим телевизором. На худой конец восклицают: давай переставим мебель, нет, погоди, сначала нужно переклеить обои. Потом доходит очередь до потолка, а пол? Выясняется, что линолеум необходимо заменить паркетом, а новый диван уже привезли. Перемещениям нет конца. Ссорятся и разводятся. Разъезжаются, делят имущество. Меняют один район на другой, один город на новый город, старую страну на новую. И нигде не находят покоя. Суета, спешка. Бегут, толкая друг друга. Чтобы успеть на поезд в метро, как будто он - последний. Впрыгивают в трамвай, троллейбус с сумкой на колёсах, едут да не в ту сторону, оказывается, надо было дорогу перейти. Перемещают вещи из дома на дачу. Падают с ног от усталости. Сил нет. Надо было уезжать отсюда, подальше, за горизонт, потому что счастье их ждёт именно за горизонтом.
Мать и дочь никогда не говорили о прошлой жизни в Москве.
Только иногда, когда вроде бы всё было забыто, Соня вдруг слышала звон трамвая, в её душе возникала радость, она садилась в первый подошедший номер и ехала бесцельно в любую сторону, разглядывая бесконечную и прекрасную Москву.
Шло время. Незаметно убегал месяц за месяцем, и так же незаметно год проходил за годом.
Соня выросла замкнутой, близких подруг у неё не было. Ей очень не хватало московской бабушки.
Бабушка, поднесла к глазам скомканный платочек, поцеловала три раза, перекрестила и отпустила её к матери. Сколько раз она вновь переживала это прощание и, глотая беззвучные слёзы, звала бабушку.
Соня так и не смогла полюбить эти места, она только приспособилась к жизни в них.
Соня втайне вспоминала свою жизнь в Москве. Бабушкин рабочий столик с откидной крышкой, с ящичками, полочками - целый городок рукоделья.
Окончив утренние хлопоты, бабушка за ним проводила весь день. В перерывах брала из железной банки из-под импортного печенья грецкий орех, разбивала гладким камушком и ела, приговаривая: «Это, Сонечка, для памяти хорошо. Ешь орешки. Зубы стали плохи, прежде я их разгрызала». Бабушка умела всё: штопала, шила, вышивала, чинила белье, и всё Соне показывала, приговаривая, что в жизни надо всему учиться. Чтобы сберечь глаза, работу следует разнообразить, объясняла она, и, непременно, раскладывала перед сном пасьянс. Но утром, прежде всяких занятий, открывала институтскую книжку и шепотком повторяла старинные фразы - по-французски, по-немецки, по-английски.
 - Зачем бабуля? - спрашивала Соня.
 - Ну, я привыкла. Может, и пригодится еще.
Соня родилась, когда матери едва исполнилось девятнадцать, отец был на год её старше. Они поженились годом раньше. Мать часто вспоминала, что в молодости она смущалась и краснела от нескромных мужских взглядов и слов. Потом она привыкла к тому, что многие мужчины буквально поедали её глазами, и непременно пытались познакомиться. Она стала кокетничать в ответ, а потом и встречаться с наиболее настойчивыми из них.
«Мамочка! - обратилась Соня к матери. - Прости меня за то, что я нарушаю клятву! Я перечитываю твое письмо, в котором ты умоляешь меня в память о тебе никогда не искать встреч с отцом или «его матерью». Но я не искала этих встреч. Это отец нашёл меня, а я, я неожиданно для себя ужасно обрадовалась. Я поняла, что все эти годы любила его и бабушку и ужасно скучала. Я снова и снова перечитываю твоё письмо и со смущенным удивлением смотрю, как сходны наши почерки. Характеры же и отношение к жизни у нас совершенно разные. Ты всегда была уверена в своей правоте, давала окружающим безжалостные характеристики, я же всегда сомневаюсь в своей правоте, виню, прежде всего, себя, что склонна к самобичеванию. Я закрываю глаза и вижу твои кокетливые голубые глазки, вокруг которых появилась сеточка морщин, и тонкие миниатюрные пальчики с изящными колечками».
Мать умерла, когда Соне было 19 лет.
Соня чувствовала себя без вины виноватой. Что это за чувство? Раз оно у неё время от времени появлялось, то, стало быть, она и была в чём-то виновата. Но в чём? В том что появилась на свет?
Последнее короткое письмо матери, написанное прерывистым поспешным почерком, да чудом сохранившаяся единственная фотография, на которой Соня с двумя пышными бантами сидит рядом с отцом на скамейке - были самыми дорогими Сониными ценностями. На обороте, по-видимому, рукой отца сохранилась надпись карандашом: «Сонечке 7 лет и 5 м-в. Покровский бульвар». Эту фотографию Соня обнаружила в сборнике рассказов Чехова, последнем подарке отца. Она часто гладила перед сном надпись, сделанную его рукой: «Сонечке в День рождения от папы». Книгу эту и фотографию она тщательно прятала от матери, как единственную память об отце.
Всё годы после развода с отцом мать никак не могла вспоминать о нём иначе, как с обидой и горечью. Она твердила Соне, что он «нас» бросил, предал, и «мы» ему больше не нужны.
Мать всегда говорила о себе и о Соне - «мы». Обида её на отца настолько уязвила её самолюбие, что она так и не смогла простить его. Он, его мать были во всём виноваты, твердила упрямо она Соне.
Через последние годы жизни мать пронесла горькую обиду, так и не допустив даже мысли о том, что виноваты всегда обе стороны в любом конфликте.
Воспоминания о том, как страстно и преданно муж её любил, сохранились помимо её воли. Они мелькали перед ней, как кинокадры, бессонными ночами.
Сцены из их восхитительной интимной жизни всплывали так ясно, как будто наяву, приводя в ярость, вызывали отчаяние.
Она была уверена, что обожающий её муж никуда не денется, а его ревность ей льстила. Свою обиду она хотела передать Соне, чтобы даже после её смерти бывший муж был наказан разлукой с дочерью.

“Наша улица” №183 (2) февраль 2015