Инна Иохвидович "«Знаменитая» фамилия" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

«ЗНАМЕНИТАЯ» ФАМИЛИЯ

рассказ

Светлана Васильевна дважды в своей жизни меняла фамилию, хотя замуж выходила лишь раз.
Отец её - Василий Тишин, бывший деревенский житель, был, несмотря на свою фамилию, буйствующим алкоголиком. Когда он напивался, а было это почти ежедневно, то клял на чём свет стоит, и свою работу, завод, жену и дочь, жену особенно, за то что та так и не смогла родить ему сына, а больше всего проклинал он Город, что так и не стал ему родным, и у которого он был вроде пасынка...
Светлану Васильевну ещё с детства отличали воля и целеустремлённость. Ещё в школе решила она, во что бы то ни стало, вырваться из этого дома, где бесчинствовал пьяный отец, и жить «достойной» жизнью.
И она, хоть и имела лишь форменное платье да два летних штапельных, а была лучшей ученицей, гордостью школы, которую и закончила с золотой медалью.
После школы поступила Светлана в университет, на экономический факультет, там и нашла своего суженого, свою судьбу - Юру Фридмана.
Юра не только не был похож на всех известных ей парней, особенно в их, заводском районе, он был совершенной противоположностью им. «Наверное потому что он - еврей», - краснея думала она.
Раньше, в её представлении, евреи были как будто и не люди, вернее не совсем как люди.Да, если честно, она их и не различала, не «видела» что ли, зато слыхала разговоры об их богатстве - жадности; уму - хитрости; трезвому расчёту - ловкости; о том что им наверное сам дьявол помогает, и они «его» отродье...
Юра оказался не только не нахальным, (а ведь об этом говорили как о присущем  всем   евреям качестве), а даже может и робким, что смутило попервоначалу Светлану. Мужчина, по её понятиям, должен быть хватким и настойчивым. Но непривычно растерявшись она тут же и спохватилась: взяла курс на «брак» и привела Юру к дверям ЗАГСа, где и взяла фамилию мужа. Ей нравилось чужеземное звучание этой фамилии.
Свадебный вечер был скромным, семьями. Юрина мама да её отец с матерью. Отец был недоволен выбором дочери, зачем за жида пошла?
Потому и бродил он по полутёмным коридорчикам фридмановской малогабаритки, и хоть изо всех сил сдерживался, но продолжал шептать своё, таинственное, одному ему ведомое странное сочетание, из полумрака: «А вдруг?» «Что? Что?» - переспрашивали его, а он всё твердил: «Вдруг, вдруг?!»
Закончив университет пошли супруги Фридманы на службу. И вот тут-то Светлане Васильевне, всем собою довольной, довелось узнать, на собственной шкуре - каково носителю эдакой фамилии.
И даже не на службе, а ещё в университете, когда пришли к выпускникам представители различных предприятий, отбирать молодых специалистов.
- Что-то не пойму я, - сказал ей начальник отдела кадров какого-то «почтового ящика», то есть оборонного завода, у них имелась вакансия с хорошим, (впрочем, как и во всём военно-промышленном комплексе), окладом.
- По анкете вы - «русская», - и он как-то одобрительно осмотрел голубоглазо-русую, «славянского» типа Светлану. - Вот только фамилия у вас почему-то Фридман?
- Да, я русская, Тишина я, это по мужу - Фридман, - простодушно ответила она.
- Ах, вон оно что! - спохватился кадровик, -  редко, но и «на старуху бывает проруха!» Это я, в кои веки, анкету не до конца прочитал.
- Так всё в порядке? - наивно спросила она.
- Что вы, что вы, - всполошился он, - никак нельзя! И зачем вы только замуж за него выходили? К тому ж и фамилию меняли?
- А что? - необычно для себя дерзко, и даже с вызовом, отозвалась она, - мне и он, и его фамилия нравятся!
- Вы нам однозначно не подходите, - сухо-официально заговорил мужчина. Поднявшись, он открыл перед нею входную дверь
Однако это было только началом! Оказалось, эта, по-иноземному звучащая фамилия, да не по ней! Это она только по молодости да по незнанию думала, что будет носить её да радоваться ею! Вот и правда, что «не по Сеньке шапка!»
Она долго проносила её, целых двенадцать лет! А уж когда с  этой  фамилией жить стало вовсе  невмоготу, Светлана  Васильевна перешла на девичью.
Браком своим была она довольна, пусть Юра был слабый и болезный, зато послушный. Вот только дочка, единственная, выстраданно-желанная, в Юру уродилась, такая же хворая как и он.
Да и в родах случилась травма, Светлане Васильевне правда и не объяснили, какая?! «Родовая травма!» - сказали ей, но просила же она перед родами, чтоб щипцами не тянули, лучше бы кесарево сделали. Да кто б прислушивался к её просьбам и пожеланиям, когда в родзале акушерки орали на рожениц матом, да и помощь их при родовспоможении заключалась в том, что они своими тушами наваливались на огромные животы рожениц, и, буквально, «выдавливали» детей! Дети рождались с гематомами, будто «о двух головах», и это считалось чуть ли не нормой!? Девочка, дочка - Наденька, из-за родовой травмы, стала хроменькой.
И, когда Светлана Васильевна плакала, сидя у кроватки спящего ребёнка, то Юра её утешал.
- Не надо, Света! Хоть и такая, а наша, по мне так лучше неё и детей на свете не бывает!
И Светлана Васильевна, вытирая набегавшие слёзы, успокаивалась и веселела до очередного меланхолически-тоскливого приступа.
Новорожденную записали Тишиной, чтоб ей не мучаться!
Так они и жили. Девочка в специальном детском саду, потом в спецшколе, Юра всё больше по больницам, (мать его умерла года через два после свадьбы). Светлане Васильевне приходилось метаться между больными, но она подпривыкла и не жаловалась. Только, забегая к матери, нахмурившись слушала материнские сетования: о том, как у дочери всё неудачно складывается, о том, что не надо было за еврея идти - все они, если уж не болящие, то непременно слабые и дети от них такие же рождаются! Что сама она родила Светланку от горького пьяницы, и поди ж ты, слава Богу, здорова! И начинала свою «песнь» сначала!
Светлане Васильевне не хотелось отвечать на материнские упрёки, да и ответить нечего было.
У Юры, поначалу была вторая (рабочая) группа инвалидности, а после уж и вовсе первую дали. Обездвиженным, из-за эндартериита, инвалидом-колясочником стал он!
Но Светлана Васильевна и из тяжёлой инвалидности мужа извлекла пользу - она и малогабаритную квартиру отдала государству, а получила квартиру с улучшенной планировкой на первом этаже. И «Запорожец» бесплатный выхлопотала, и гараж у дома, и многие-многие, полагавшиеся инвалидам льготы...Многого добилась она.
И дочери смогла Светлана Васильевна оформить «инвалидность с детства», хоть и понесла при этом большие материальные затраты, потому что взятку потребовали  невероятную!
Начала Светлана Васильевна задумываться , как  многие другие, об эмиграции. Может быть  там  помогут не только Юре, но и дочери?!
Нацелилась она на эмиграцию в США, тем более, что с ХИАСом (организацией помогающей еврейской эмиграции в США), была предварительная договорённость о бесплатной транспортировке больного и сопровождающих его лиц.
- Юра, надо ехать, тебя «там» подлечат, - с этого обычно начинались все её разговоры об эмиграции.
- Ерунда! - вяло отзывался муж, а это ещё больше распаляло её.
- Хорошо, ты не хочешь! Но подумай о ребёнке! Ты будто не желаешь здоровья своей единственной дочери?! Не хочешь о её будущем подумать...
Порой Светлана Васильевна произносила целые речи, а иногда ограничивалась несколькими репликами, но  всегда  заставляла мужа согласиться с ней.
И всё бы было в порядке, да тут началась еврейская эмиграция в ФРГ. Светлана Васильевна заметушилась, она никак не могла решить  куда  же ей ехать?
Конечно, на всякий случай, она оформила документы и в посольстве Германии. Но, получив разрешение на постоянное место жительства, заколебалась. И в Германии, и в США были свои плюсы и минусы, и Светлана Васильевна то склонялась к достоинствам одной страны и видела недостатки другой, а то, наоборот. Исчезла её былая решимость, и это оказалось роковым.
Когда разрешение на въезд в США просрочилось, а в Германию срок въезда тоже истекал, у Юры началась гангрена на левой ноге, правая уже была ампутирована. Во время операции он скончался.
Только захоронив мужа осознала Светлана Васильевна подлинные размеры своего несчастья. И во всём-то виноватой оказалась она, её колебания, её нерешительность...Если у дочери ещё оставались какие-то шансы на выезд, то у неё уж точно никаких!
Ведь только сейчас, впервые, внимательно вчитавшись в присланные из консульства документы, до неё дошло, что не могут они выехать без лица еврейской национальности! Покойный был не только «главой семьи», но и основным «выезжантом»!
Забегала она, да поздно уже было. Но всё же объяснительное письмо канцлеру Колю она написала, да и на немецкий ей перевели. В нём она рассказывала о том, как жилось им с покойным мужем в течении почти тридцати лет. Она преподала сам факт своего замужества - как акт гражданского мужества! Описала сколько унижений и мучений пришлось ей перенести, когда она носила фамилию мужа, в государстве где антисемитизм был чуть ли не официальным! О больной дочери, о нелёгкой, с детства, судьбе её...
Поехала она в Киев, в консульство, отвезти свидетельство о Юриной смерти. Попробовала было там записаться на консультацию к консулу, но консультации почему-то отменили. Говорили, потому что, дескать, нечего загружать консульских работников, всякого рода небылицами, что всем известно, что теперь на Украине всё продаётся и всё покупается, и что, к примеру изменение национальности не только в паспорте, но и в метрике, стоит приблизительно в цену однокомнатной квартиры на рынке недвижимости.
Делать было нечего, встала она в долгую очередь к «консульскому окошку».
За стеклянным окошком сидела девушка с незапоминающимся лицом. Когда в телефонную трубку Светлана Васильевна начала говорить ей свою злосчастную историю, и передала разрешение на въезд и свидетельство о смерти мужа, то поняла, что чиновница её вовсе не слушает, а только рассматривает лежащие перед ней бумаги.
Наконец, ни слова не говоря, она стала вычёркивать из разрешения, сначала покойника, потом Светлану Васильевну. Она хотела крикнуть девушке, что же та делает, ведь почти тридцать лет семейной жизни, это ж тебе не какой-нибудь двух-трёхлетней давности фиктивный брак! Да голоса не стало, какой-то спазм охватил горло. И, она задохнулась, как ребёнок в «репризе», задыхании, что предшествует громкому плачу. Она по-звериному замычала-зарычала в трубку. Молодая женщина подняла своё невыразительное лицо от бумаг и заметив гримасу исказившую Светлане Васильевне рот, разъяснила на ломаном русском.
- Вашь мужь мьёртв. Ви въехайте в Фетеративную республик не мьёжите. Вам понятно, что я говорить?
Светлана Васильевна могла только головой кивать, как немослышащая.
- А вашь дочь, достигая 18-ть лет можеть подать снова. Ясно?
Светлана Васильевна замотала головой, отчаянно замотала.
- Ещьё что? - недоумённо спросила чиновница.
- Дочь, не надо...не зачёркивайте, - смогла выхрипеть несчастная Светлана Васильевна, - умоляю, продлите ей разрешение, слёзы катились по её щекам, так что и микрофон трубки сделался мокрым. - Я на колени перед вами стану, дочери продлите, Христа ради, прошу-у-у!
И случилось Чудо!
Молодая женщина вернула ей разрешение, в котором чёрным фломастером были вычеркнуты и Юра, не числящийся в «списках живых», и сама она - Светлана Васильевна, для немецкого государства тоже «мёртвая», не существующая, не имеющая права беженкой пересечь её границы! Но, напротив Надеждиного имени стояла печатка о продлении разрешения на переезд ещё на год! И одно это уже было невероятным!
В консульский почтовый ящик опустила Светлана Васильевна своё письмо канцлеру Г.Колю, подошла к скамейке, напротив консульства, присела на неё и потеряла сознание.
В больнице она очнулась и дала подписку о своём несогласии на госпитализацию.
В вагоне, до самого Харькова, провалялась она без сна, но и без дум. Словно вынули из неё сердцевину, и оставили полой, только в телесной оболочке.
Дома радовалась Надежда. Ей хотелось быть молодой, свободной, (ей основательно поднадоела материнская опёка), заниматься любовью с молодыми, красивыми мужчинами, одним словом - красиво жить! Классно жить! А это возможно, наверняка, «там», на Западе!
Нашёлся Наденьке, через знакомых и муж, молодой и красивый, о каком и мечтала хромоножка!
Светлана Васильевна продала гараж и справили свадьбу.
Потом молодые укатили в Баварию, и полгода мать ничего не знала о своей единственной дочери, ни звонков, ни писем...Ответа на своё письмо Г.Колю она так и не получила, а потом уже осенью 98 года его переизбрали, а письмо-то было адресовано ему, а не новому канцлеру Г.Шрёдеру.
Только как-то, тягучим осенним днём, зазвонил телефон, и Светлана Васильевна услыхала голос, срывающийся, плачущий, голос своего ребёнка.
- Мамочка, ты себе не представляешь, что это за ужас был! Он меня бил, не хотел со мною в общежитии в одной комнате находиться! Кричал, что на фига я ему, с последствиями полиомиелита! Я ему сказала, что полиомиелитом не болела! Он тогда и сказал, что женился на мне только для того, чтобы  выехать! Что я ему противна! Ма-ма, ма-мо-чка, что же мне делать? - захлёбывалась слезами дочь.
И Светлана Васильевна, не выдержав, заплакала сама, и словно ожив, вышла на «свет», будто из какого-то тёмного кокона, в который была «спелёнута».
- Надя, о ком ты плачешь? О каком-то подлеце-мужике? Да он мизинца твоего не стоит! Ушёл! Великое горе! Не ты первая, не ты последняя! Мерзавцы уходили и уходить будут, это нужно себе на носу зарубить!
- Что же делать? - застонала дочь.
- А ничего не делать! Мужчина как трамвай, один уехал, другой подъедет, - у Светланы Васильевны хоть и был единственный мужчина - муж, но она по-женски, интуитивно, «знала» мужчин в их привычках и повадках. Она с самого начала чуяла, что этот красавчик не про дочь, что бросит он её хромоножку.
- Лучше расскажи, как ты там обустроилась?
- Мама, я живу в двухкомнатной социальной квартире, получаю социальную помощь.
- Отлично, - обрадовалась мать.
- Да, но этому подлецу тоже дали социальное жильё, однокомнатную, правда, - снова заплакала дочь.
- Теперь уже ничего не попишешь. Ты, главное, успокойся! Ему, подлецу эта квартира впрок не пойдёт, вот увидишь! - успокоила она Надю. Та повеселела, на том они и распрощались.
Телефон звонил только тогда, когда Надежду покидал очередной мужчина.
И, подчас, Светлана Васильевна даже желала, ужасаясь самой себе, чтобы бросил Надю нынешний сожитель, чтоб только услыхать её несчастный родной голосок, и чтобы успокаивать, уговаривать, внушать, одним словом, чувствовать себя необходимой, нужной дочери.
Как показало время, тогда, в консульстве, у Светланы Васильевны был первый приступ астмы. В скором времени не могла она уже обходиться без баллончиков с аэрозолем. По астме она получила тоже группу, став третьим, в собственной семье, инвалидом. Что до её семьи генетической, то мать - умерла, отца же она видела частенько. Потому что жила в районе Южного вокзала, а там обычно толпилось много алкашей, бомжей, просто опустившихся. В этих сборищах почти всегда присутствовал и отец. Он скользил по ней невидяще-неузнавающим взглядом, и не только потому что был нетрезв, но ещё, наверное, и оттого, что разве он мог признать в этой староватой женщине с глубокими бороздами морщин на лице, с «болтавшейся» на теле кожей, свою ладно-крепкую Светку, голубоглазую, русоволосую, румяную - настоящую русскую красавицу!
Только однажды, остановившись рядом с ней, и глядя ей прямо в глаза (с выцветшей радужкой), он промолвил вроде как бы и ни  к ней, и одновременно, к ней, обращаясь: «А вдруг?» И подморгнув, опять же неизвестно кому, может и ей, ухмыльнулся и заковылял прочь.
«Вдруг? Вдруг? Вдруг...» - долго ещё звучало в ней, после того как исчез он.
Она пришла домой, разделась, была удушающая жара, почувствовала предвестники грядущего приступа, схватилась за свой спасительный баллончик, и в своём последнем просветлении, закричала каким-то не своим, каким-то тонким голосом: «А вдруг?»
Родственники Фридманов, проживавшие в Харькове, вызвали на похороны Светланы Васильевны дочь, из-за границы. Та поначалу упиралась и не хотела ехать, ссылаясь на отсутствие средств, но всё же в последний момент приехала.
Похороны прошли быстро, будто всем малочисленным присутствующим хотелось поскорее избавиться от трупа, ради которого они, собственно, и собрались здесь.
Хромоногая Надежда приехав, захватила, вероятно, весь свой гардероб. Да и пустилась гулять - напропалую!
Каждый день в квартире происходили пьянки-гулянки, всегда с криками и ором, часто с драками...Соседи боялись и пикнуть, время-то какое!
Прожив лето, осень и зиму, засобиралась хромоножка по весне в Германию, здесь уже всё было прожито, пропито, прогуляно...
Да с границы её возвернули! Оказалось, что уезжающие из Германии на срок более полугода, а она уж десять месяцев как отсутствовала, теряют право на постоянный вид на жительство в этой стране.
Она пыталась на своём примитивном немецком объяснить, что уезжала хоронить мать, (у неё имелась смятое свидетельство о смерти), об обстоятельствах, задержавших её на родине...Но пограничники были неумолимы и рекомендовали обратиться в посольство.
Тогда поехала она в Киев, да глянув на тысячные толпы, осаждавшие консульство, различные очереди, «тёмных» типов, продаваших свои «места» в очередях за 50 долларов, (у неё, естественно, денег уже  никаких  не было!) и возвратилась в Харьков со своим загранпаспортом с уже недействительным видом на жительство и Шенгенской визой, что открывала перед ней когда-то всю Европу.
В одну комнату хромоножка пустила жильцов, с того и жила, к тому ж она частенько у них что-нибудь да «подбирала».
Пьянка продолжилась, через полгода уж была она законченной алкоголичкой. Женский алкоголизм, как известно мгновенный, много лет и пить не надо, к тому ж практически не поддающийся лечению.
Родственники Фридманы помогли ей выхлопотать внутренний паспорт, а также инвалидность.
Теперь пила она и вовсе с кем попало, а не только с теми мужчинами, с которыми собиралась спать: со старыми и малыми, с мужчинами и женщинами, и с тем, чей пол уже не поддавался определению... На огромном вокзале жаждущих, с «горящими трубами», было преогромное множество.
Довелось ей тянуть какую-то «бодягу» с молчаливым, почти древним стариком. Пили они это пойло долго, потом обессиленные повалились на деревянные вокзальные лавки... Заснули, а когда очухались, то старик неожиданно, вплотную, придвинувшись к хромой Надежде, зашептал ей в ухо, обдавая зловонием: «А вдруг?»
И ушёл... Она плакала и смотря ему вслед кричала: «Я тебе дам старый хрыч: «А вдруг?» Ты у меня ещё получишь, чмо болотное...» Долго ещё плакала она и бранилась, и материлась, пока её в подрайон милиции не забрали.
А в подрайоне, на скамейке уже сидел этот противнючий старик, она присела рядом, и больно, локтём ткнула его в бок.
- Кого ты привёл? - сказал дежурный по отделению другому милиционеру - дежурному по вокзалу, - падаль вокзальную! Что этого старпёра, что никак и ни от чего не подохнет, другие бы уже сто раз загнулись! У него же, у Тишина этого все поумирали. Да эту привокзальную давалку и алкашку, пользуется сука тем, что инвалидка! Кстати, - протянул он, - она ж тоже Тишина по фамилии! Во фокус?!
- Вот уж известная фамилия! - заржал другой.

Штутгарт

“Наша улица” №184 (3) март 2015