Валерий Барановский "Пусть всё идёт, как идёт, хорошо?" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Валерий Николаевич Барановский родился 17 декабря 1940 года в Хабаровске. Окончил в 1962 году Одесский гидрометеорологический институт, работал как инженер-гидролог в Киеве, а в 1972 поступил в аспирантуру при секторе кино Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, защитился в 1976 году там же, получил степень кандидата искусствоведения, член союзов журналистов и кинематографистов Украины. Аавтор трех книг прозы - «Маленькие романы», «Смешная неотвязность жизни», «Куда глаза глядят». В "Нашей улице" публикуется с №165 (8) август 2013.

вернуться
на главную страницу

Валерий Барановский

ПУСТЬ ВСЁ ИДЁТ, КАК ИДЁТ, ХОРОШО?

рассказ

Сначала Леонид Семенович сильно любил большевиков. Точнее даже - коммунистов, которые пришли на смену сумасшедшим членам РСДРП - ВКП(б) и довели страну до ручки. Он плачевного состояния Родины как будто не замечал. Он ясно видел только парады и в газетах читал про трудовые свершения и подарки и прямо-таки до слез дивился красоте советской женщины, которая строила счастливое будущее вровень с мужчиной, оставаясь при этом матерью и любимой.
О женщинах Леонид Семенович мечтал всегда; не признаваясь, являясь женатым (и давно) человеком, но мечтал, и в жарких своих снах видел себя время от времени на месте нестареющего артиста Алена Делона. Артист его интересовал не только тем, что по нему, видимо, сходили с ума все подряд особы противоположного пола, но еще и таинственной историей, из которой следовало, что был он, предположительно, порядочным преступником по женской части, наподобие Синей Бороды. Правда, как убивал свои жертвы и где закапывал, -- о том ничего известно не было. Леонид Семенович никого сживать со свету, конечно, не собирался, но таинственность всегда подогревала его и без того немаленький темперамент и, наблюдая на экране Алена Делона, он искренне волновался, и у него потели ладони, на что жена, тучная, как откормленная библейская красавица, отвечала ему понимающе: «Остынь! Отдохни».
Так вот, сначала Леонид Семенович большевиков сильно любил. До восторженных слез на Первомай и Октябрьские; до именинных тостов, где выпивал прежде всего не за виновника торжества, а за родную партию, не получая от нее, партии то есть, ни шиша, еще и потому, что  всегда был беспартийный. Но это сначала. А потом он так же сильно коммуняк возненавидел. Тостов на эту тему, разумеется, не произносил, но в лице менялся; наклонял голову, будто собирался бодаться, и даже начинал нервно косить, тем более, что это ему, кривому, давалось нетрудно - один глаз он утратил по глупости в раннем детстве.
Особенно явно признаки ненависти обозначились в его личности после визита во Францию, в малюсенький городок в ста километрах на юг от Парижа. Леонид Семенович, как и жена его Джета, в Париж мог бы и не попасть, и продолжал бы себе любить большевиков, как ни в чем не бывало, но вмешалась высшая сила. Так уж, по-видимому, было суждено, что в самый разгар застоя эти два не очень уже молоденьких специалиста в области биологии моря понадобились в одной из черных республик, расположенной в самом сердце африканского континента, для преподавания местному дикому контингенту.
Их вывезли на стажировку в столицу, где они несколько месяцев склоняли слова на языке, каковым, цитирую, токмо с женщинами говорить пристойно. При этом лингвистически одаренная с детства Джета оказалась похуже, а Леонид Семенович, у которого среди гуманитарных талантов ярко выделялось крутое упрямство, неизвестно почему угодил в первые ученики и был поощрен экзотической парижской командировкой. Что он делал там, в рядовой французской семье, никому не известно. Что та семья делала с ним, тоже покрыто тайной. Но вернулся он в родные пенаты изуродованным до неузнаваемости. Конечно, в моральном смысле. Теперь он при каждом удобном случае поносил советскую власть и очень хвалил всякие извращения ума, вроде киноопусов вдовы битла Джона Леннона, снимавшей в течение долгих часов творчества обыкновенные человеческие задницы - как они двигаются при ходьбе, какие на них имеются ямочки и как эти разнокалиберные булки, вроде бы, улыбаются стороннему наблюдателю. Вдова, носившая ­непривычное для русского слуха имя Йоко Оно, считала, что в поведении задниц - и главным образом женских - находит свое исчерпывающее отражение человеческая природа. Леонид Семенович в точности так не считал, но, утратив былую свою твердокаменность, иногда прилипал к экрану телевизора и переставал замечать все вокруг, когда на означенном экране разворачивалось что-либо такое, чему еще недавно, в обозримом прошлом, он не нашел бы никакого прощения. В частности, однажды супруга безуспешно, добрые десять минут, пыталась привлечь его внимание важной деловой беседой, а он не реагировал, потому что за ее спиной, в телевизоре, ритмично двигалась широкоформатная и округлая часть женской фигуры, и слух у Леонида Семеновича при виде этого зрелища отказал совершенно. Справедливости ради надо заметить, что была то не примитивная порнуха, а фрагмент из фильма всемирно известного режиссера - поэтому в реакции Леонида Семеновича нашло свое отражение и чисто эстетическое чувство, а не только революционный протест, направленный против недавних собственных установок, оказавшихся совершенно бесполыми, как вся его и наша доперестроечная жизнь.
В Африке, куда скептически заточенные Леонид Семенович и его супруга наконец попали, было жарко и грязно. Купаться в океане не пришлось. Пляжи походили на российскую помойку, а над городом висело вечное облако оранжевой пыли - здесь перегружали в вагоны доставленные водным путем удобрения перед тем, как отвезти их в глубь страны. Перегружали насыпью, ибо в этой африканской республике диких контрастов экологию в расчет не брали. Русских педагогов - тоже и терпели Леонида Семеновича с Джетой только потому, что лучше некоторое количество черного населения держать взаперти в университете, чем наблюдать, как оно жрет текилу и насилует соотечественниц и приезжих специалисток в антисанитарных условиях, связанных с колебаниями курса правительства, не знающего, куда ему идти - разлагаться с демократами или строить «Хилтон»-отели. Пока же все крали и веселились.
Леонид Семенович и Джета в свободное от преподавания время ходили на базар, чтобы купить там местное мясо, которое сразу есть было нельзя. Его следовало сначала вымыть ­горячей водой с мылом, потом подержать в морозилке, потом опять вымыть со щеткой, потом вымочить в растворе марганцовки, а уж после того варить и есть. Если этого не сделать, амебная дизентерия была обеспечена на сто процентов. А в свободное от базара и преподавания время ученые супруги скупали у местного населения деревянные маски и скульп­туры из красного дерева и, уважая тяжелый труд умельцев, не слишком долго торговались. Больше всего Леониду Семеновичу нравились фигурки в полный рост, с отвислыми животами, губастые и с острыми, как пики, конусами грудей. Готовясь к лекциям, он обычно держал на коленях одну из таких фигурок и нежно гладил ее шелковистую поверхность, с удовлетворением отмечая, что у него не только начинается эрекция, но даже ощущается приближение оргазма, хотя ожидаемого эффекта никогда не наступало. Джета от жары, против ожидания, не мучилась и не худела.
Зарабатывали они немного, но и не так уж мало и домой вернулись вполне состоятельными по тем временам людьми. Сын же их за эти годы сочетался браком, родил со своей Лерочкой троих детей, а нынче удумал изменить свой статус семьянина. Леонид Семенович, узнав об этом, огорчился. По приезде из черной Африки он прикупил частный дом и даже несколько колечек с приличными бриллиантами, потому что мечтал о чем-то вроде фамильного замка, наполненного привидениями. О настоящем замке, конечно, думать не приходилось: больше, чем на пару-тройку колечек Леонид Семенович не тянул. Но иногда, естественно, во сне, он видел себя именно таким приви­дением - почему-то не только в белой простыне, но и в спортивных штанах. И в виде привидения подходил к уже пожилому сыну, дремлющему у камина, и трогал его за плечо: «Привет, Алешка, закурить не найдется?» Леонид Семенович предвидел, как испугается старый сын и беспрекословно отдаст ему всю пачку, вместо сегодняшней сигаретки, которой он, если правду сказать, обычно делился с отцом безо всякой охоты.
Дом был старый, двухэтажный, со скрипучими полами и неудобный. Но, если забыть о фантазиях Леонида Семеновича, привидений там не было. И фамильного согласия тоже. Взамен привидения, Леонид Семенович застал в коридоре ночью, когда шел пописать, своего еще молодого сыночка, который, прикрывая трубку ладонью, свистящим шепотом объяснялся в любви какой-то посторонней профурсетке.
Леонид Семенович заскучал и чтобы дать Алексею договорить, просидел на стульчаке втрое дольше надобности. Он подумал, что лучше уж такое, чем сын-нарком или, скажем, ворюга, или какой-нибудь шизоид. Вспомнил, как ему в поезде «Киев-Одесса» один бывший зэк рассказывал про настоящее бедствие, соседа по камере Ваньку-­Уксуса, который в пятнадцать лет отправил табуретом на тот свет квартиранта, а потом посадил того посреди комнаты за стол, купил десять бутылок водки и целую неделю давал банку с покойником на брудершафт, вливая своему безответному собутыльнику стакан за стаканом прямо в непослушный деревянный рот. Вот это несчастье! А тут бог миловал и ладно.
Когда Леонид Семенович, мечтавший о карьере призрака, крался обратно, его сын заканчивал беседу с дамой серд­ца суровыми мужскими словами: «Я мормон, - сказал он, - или типа того. Я вас обеих хочу. У тебя убудет, что ли?» Чем ему ответила собеседница, неведомо, но он стал быстренько, невзирая на время всеобщего покоя и сновидений, собираться на выход. Леонид Семенович останавливать его не стал и двинулся на свой второй этаж. Пробираясь мимо гостевой комнаты, он увидел, что невестка Лерка не дремлет. Она лежала на спине и при свете ночника читала замечательную газету «Спид-Ин­фо», самим Леонидом Семеновичем уже прочитанную; как раз то место, где шла речь о сексуальных ­извращениях одной философски настроенной поп-звезды. Лерка явно не переживала.
Леонид Семенович влез в постель и попытался, было, разбудить жену настойчивыми поглаживаниями по более или менее чувствительным у всякой женщины местам. Но жена сопела, не думая просыпаться раньше позднего утра, и Леонид Семенович, в чьих мыслях наступила ночная путаница, отправился поболтать с не спящей невесткой. Лерка особой стеснительностью никогда не отличалась, а тут, в связи с безобразным поведением супруга, который хотел жить сразу с двумя, и с тремя бы не отказался, совсем осмелела и теперь бесстыдно глядела на Леонида Семеновича, почти совершенно не прикрывая простыней ни грудь, ни ноги. Он присел на стул рядом с кроватью и, передернув плечами от ночной прохлады, ибо до пояса был раздет, а из окна тянуло свежестью, вежливо откашлялся:
- Что скажете? - спросила невестка. - Не спится?
- Что сказать… - вздохнул Леонид Семенович. - Жизнь есть жизнь.
- Это вы про что?
- Ты на Леху не сердись, - сказал Леонид Семенович. - Если у него это серьезно, хотя вряд ли, ничего не поделаешь… А если просто так…
- Папа, - сказала Лерка и поерзала в постели всем своим худеньким телом, отчего одна грудь и вовсе выскользнула на поверхность, - я о нем и не думаю. Он у вас большой ребенок. Пусть порезвится. Но неделю. Не больше. А потом надо выбирать. Не то чтобы лучше никого не было, но зачем мне его менять? Я уже привыкла. А к новому опять притираться надо.
- Ты циник, Лерка, - сказал Леонид Семенович.
- Бросьте, мужчина, - сказала Лерка развязно, - вы думаете, есть другие? Он у меня, между прочим, не первый. Я до него всех латинос в институте перепилила. Такие тигрята попадались - пальчики оближешь. Потом три дня не могла пошевельнуться - как из-под катка. Но они все были ёбари-перехватчики, а вот Алеша - паинька. Тем паче - дети у нас…
- Ты выпила, Лерка! - догадался Леонид Семенович, испытывая странное волнение. Он заметил на подоконнике у кровати пустую бутылку коньяку и подсохшие ломтики лимона на блюдечке.
- Ну выпила, - согласилась, беззастенчиво усаживаясь, Лерка. Простыня совсем сползла с нее. Острые, в конопушках, плечи подались вперед, как бы сгибаясь под тяжестью больших, мягких грудей. Леонида Семеновича неудержимо толкнуло к этой девчонке, словно она и не была его невесткой, не спала вот уже десять лет с его непутевым сыном, не нарожала им всем внуков. Лерка догадалась и протянула руки.
- Ну-ка, иди сюда, - вдруг сказала она. - Ты же, свекор мой дорогой, еще мужик ничего себе, правда? Тебя в постель не пускают, да? Так иди сюда, я тебя пригрею. А хочешь, я твоего сыночка брошу и с тобой жить стану. Чем ты хуже? С тобой и с тещей. Она и не узнает. Ей бы только спокойно было. Ну трахнешь раз в месяц, а?
Она сжала запястье Леонида Семеновича покрепче и опрокинула его на себя. А затем, обхватив руками, сомкнув пальцы у него на спине, принялась целовать его бороду, усы, подбираясь к губам, задыхаясь и мелко смеясь одновременно. Леонид Семенович едва вырвался. Он скатился с кровати на холодный пол, полежал там с минуту, зная, что Лерка, притихшая на кровати, за ним не последует. Перевел дух. Стянул плед со спинки стула и, прикрываясь им, взгромоздился назад, на табурет. Лерка лежала, отвернув голову к стенке. Он тронул ее за плечо.
- Ладно. Я не сержусь. Все бывает, - сказал он. - Ты не думай. Он вернется.
- А я его, - сказала Лерка, - через мясорубку пропущу!
- С ума сошла?
- Ага. В «Аргументах» читали? Жена дома муженька, ко­торый на сторону бегал, топором приласкала. Потом на ­кухне разобрала на части. Сварила, мясо провернула и - в сортир.
- Приди в себя, Лера! - шепотом крикнул Леонид Семенович. - Что ты такое несешь?
- А вот еще… - продолжала Лерка. - Другая еще лучше сделала. Она мясо своего кобеля-муженька законсервировала и два месяца собак кормила. Они на таком питании просто разжирели.
- Лерка! - снова прокричал неслышно расстроенный Леонид Семенович. - Не смей! Ну, что ты мучаешься! Дело житейское…
Он пересел на кровать и обнял невестку, теперь совершенно почему-то не стесняясь. И даже поцеловал Леркины пухлые губы, чуть-чуть липкие от вина и, пока владел собой, подумал, что Леха полный идиот, если не умеет себя вести как мужик, который может запутаться, но не имеет права обижать женщину. А когда Иван Григорьевич понял, что дальше собой не владеет, лег рядом с Леркой на спину и рассказал ей поучительную историю, которую услышал от своего приятеля Толи - ювелира, отсидевшего восемь лет от звонка до звонка рядом с человеком, тоже едва не укокошенным женщиной. А дело обстояло следующим образом.
Упомянутый человек ехал на курорт в широко известный город Сочи в одном купе с моряком, у которого между большим и указательным пальцем был наколот красивый синий якорь. Моряк охотно пил водку, ел курицу и рассказывал, что любит отдыхать в диком секторе, в частном доме, у хозяйки, и чувствовать себя вольготно - встал утром, потянулся, и огласил пространство звуком, означающим полное желудочное удовлетворение и желание принимать новые порции пищи, любить жизнь, и все, что она сулит хорошего. Месяцем позже спутник моряка познакомился по случаю на базаре с роскошной молодой женщиной, которая торговала синенькими и рыбой, и пригласила его пожить за умеренные деньги в ее, пополам с матерью, домике на морском берегу. Так и сделали.  Он загорел и отъелся на вкусных котлетах, которые в этом доме жарились без счета, и даже удостоился интимного свидания с хозяйкой, оказавшейся терпкой и тверденькой и возбуждавшей его до потери пульса. Его удивило только одно - откуда тетки берут столько мяса, если неделями никуда из дому не выходят. Но удивление прошло. В тот день, когда он заболел насморком, на пляж не пошел, а слонялся по саду, ему повезло увидеть, как старуха вынесла овчарке какие-то потроха, а та с урчанием принялась их пожирать. Что-то его заставило подойти и заглянуть к собаке в миску. А там он увидел знакомую кисть с якорем между пальцами. Ужаснулся. Поблевал за сараем. Тихо слинял со двора. И - в милицию. Так вот, потом на суде молодуха, которая - выходит - завалила, как скотину, десять постояльцев, сказала, что его и пальцем до поры, до времени трогать не собиралась, он ей нравился и она хотела им пользоваться все лето.
- Любовь, - сказал Леонид Семенович, - страшная сила. Ты должна, Лерчик, в это верить. Тогда он почувствует это тоже. Натрахается и придет обратно. Вот увидишь.
Днем они, зная, что между ними установилась очень сильная и добрая связь, сажали вместе перцы и помидоры. Перцы - по два ростка в лунку, а помидоры - по одному. Леонид Семенович копал. Лерка сажала. Дети таскали по участку шланг и заливали лунки водой. Джета жарила кильку, заливая ее яйцом, чтобы получались рыбные котлетки. В обед они выпили собственного вина и поддатый Леонид Семенович впал в состояние обманчивого покоя, в призрачное состояние, словно жизнь втроем и еще с маленькими детьми была вполне возможной.
Алеха не вернулся. Зато появился прохожий, который принес тушку их ярко-рыжего кота, попавшего только минуту назад под машину. Смерть кота детей потрясла. Алкаш и Леонид Семенович закопали глупое животное под за­бором. Алкаш попросил выпить. «Надо поправиться», - сказал он. Леонид Семенович пошел ему навстречу. И пока тот пил, закусывая салатом и зеленым луком, спросил:
- У тебя женщина есть?
- Была, - сказал алкаш и шмыгнул носом. - На зоне была. Теперь нету.
- Расскажи, - попросил Леонид Семенович, а Лерка пристроилась рядом.
- Ну, что сказать, - отозвался алкаш и протянул пустой стакан, - на зоне баб мало, но мы имели. Там канализацию меняли, а одну трубу, с женской половины значит, забыли. Там обрезали и тут обрезали, а под забором оставили, в промзоне. Утром, часа в четыре, когда охрана кемарит, они, бляди, к нам переползали. По трубе. А потом - на пилораму. Мы там будочку сделали с матрасиком. Баба туда влезет в четыре утра и весь день гостей принимает. По пять рэ с рылаа. Моя тоже принимала. Но меня больше всего. Потом какая-то сука настучала. Трубу засыпали. Поставили сигнализацию. Даже против подкопа.
- И что же?
- А ничего. Кончилась любовь…
- Бедный, - сказала Лерка, - не повезло. Как же вы обходились?
- Кто к петухам ходил, кто дрочился…
- Еще выпить хочешь? - стеснительно спросила ­Лерка.
- Нет, - сказал алкаш, - я свою норму знаю. Не хочу. Зачем ты меня спросил? Я теперь спать не буду.
- Тогда иди, - сказал Леонид Семенович. - Нечего тут рассиживаться. Возьми вот пару копеек и дуй…
- Спасибо, - сказал алкаш. - Если еще есть кошки, следите за животными. А то разводите, а потом вам наплевать…
Он еще поговорил бы, но на него надвинулась Джета, и была она огромна и молчалива, как туча. Он испугался и ушел. Леонид Семенович позвал Лерку, которая уже помыла посуду, и усадил рядом с собой во дворе.
- Я почитаю, - сказал он, - вот газетку новую принесли, а ты посиди рядом. И тоже почитай. Не бойся, этот козел сегодня вернется.
- Да он давно вернулся, - сказала безразлично Лерка. - Мне-то что до того. Я же дала ему неделю. Неделя еще не прошла.
Леонид Семенович пожал плечами. Он испытал небольшое разочарование. Ему хотелось Лерке посочувствовать, закрыть ее своим телом; броситься, так сказать, на амбразуру, а ей это было по барабану. «Надо дело свое открыть», - скучно подумал он и уткнулся в газету. А там большевики - конечно, теперь уже бывшие - опять отличились. Они пороли в статье на четвертой полосе необъяснимую чушь об антихристе по имени Ленин; говорили, что конвой облучается рядом с мавзолеем вредной психической радиацией; что нужно этот мешок с костями не хоронить, а сжечь вместе с его книжками.
- Нет, ты подумай, Лер, какие сволочи! - сказал в сердцах Леонид Семенович. - Они ж на него недавно молились. Ну, нет у них ни чести, ни совести!
Лерка не ответила. Она спала в кресле и сладко похрапывала во сне. Леонид Семенович потянулся, уронил газету наземь и тоже закрыл глаза. А Джета уснула, по-видимому, в доме.

Одесса

"Наша улица” №185 (4) апрель 2015