Владимир Пенчуков "Вариация на тему «Петух на заборе»" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Владимир Андреевич Пенчуков родился 9 мая 1948 года в селе Любимовка Кореневского района Курской области. Первая книга - роман "Подранок" - вышла в издательстве "Родной голос" в 1996 году. За эту книгу в 1997 году был принят в Национальный Союз писателей Украины, и в 1998 году - в Союз писателей России. В дополненном и переработанном виде роман вышел в 2011 году в журнале "Вологодская литература". После романа "Подранок" вышли еще три книги. Публиковался в журналах Украины, России, Германии, США. В "Нашей улице" публикуется с № 150 (5) май 2012.

вернуться
на главную страницу

Владимир Пенчуков

ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ «ПЕТУХ НА ЗАБОРЕ»

рассказ

За окном, по улице - беспорядочный топот. Рота солдат. В баню. На шеях служивых серые от частой стирки и дезинфекционной прожарки вафельные полотенца. Идут-бредут не в ногу. Сено-солома. Украдкой курят - прячут сигареты в кулаках. Чуть сзади, приотстав - сержант… лениво топчет сапогами пыльную дорогу. И тоже курит. Но смело, не таясь… Ему всё можно.
Жарко.
Жарко на улице. Жарко и в квартире. Рота прошла, уже не видно её, но след оставила. И не только на пыльной дороге: в открытые форточки квартир ядовитой змеёй - противный шлейф солдатского копеечного табака.
Маленькая женщина открыла глаза, легонько потянулась, чуть прогнув спинку, ножкой отбросила тоненькое одеяло… Прислушалась: в доме - никого.
И хорошо, что так, что никого, подумала она и улыбнулась. И вновь: ресницы - на глаза…
… и провела своей маленькой, ухоженной ладошкой по голому, влажному от пота животику… коснулась груди… Сконцентрировала внимание на своей особе, - томная нега уже тронула нервные окончания. Лизнув язычком холёные пальчики, маленькая женщина легонько сдавила соски. Те вмиг проснулись, и тут же отозвались приятным теплом и настойчивой упругостью. «Ещё не вся черёмуха в моё окошко брошена» - обрадовалась маленькая женщина, и ещё раз погладила себя. И даже мурлыкнула от наслаждения, ощутив на животе лёгкое касание своей шаловливой ладошки.
Мурлыкнула… и ещё раз погладила себя. Потом ещё и ещё…
… и ещё.
Истома и нега уже во всю гуляют в её окончательно пробудившемся сознании. Уже им тесно. Уже на простор хотят: рвутся и мечутся, призывают к вполне конкретным, определённым природой действиям. Уже…
Еще чуть-чуть, совсем немножко, и …
Какие там к чёрту преграды!
Маленькая женщина ещё раз потянулась в звериной истоме, ещё раз мурлыкнула, но тут же нахмурила тоненькие бровки… - хватит, а то и до греха не долго, - и поднялась с кровати.
Встала, накинула на плечики крохотный, в ярких, пёстрых розах халатик, сунула ноги в красные кожаные, усыпанные бисером тапочки с острыми, по-турецки загнутыми кверху носами, улыбнулась светлому дню, и…
… подошла к окну. Просто так подошла. Даже не задумалась, зачем ей это надо. В такой момент, когда нега ещё напоминает о себе, она вообще ни о чём не может думать. Хорошо, да и ладно. Подошла, да и всё тут. Ничего необычного за окном она не ожидала, - что может быть интересного на окраине захолустного посёлка городского типа?.. Да ничего. Но подошла… Выглянула на улицу - лишь пыль на дороге. Подошла ко второму окну. Посмотрела во двор. Всё правильно, всё как всегда: всё как вчера, всё как позавчера, как неделю назад, как месяц… И завтра, и послезавтра так будет. Похотливое, но приятное возбуждение, только что вынырнувшее из подсознания, ушло, как тихая волна отлива. Ну и ладно, ну и не надо…
… и вздохнула. Грустно вздохнула, равнодушно скользнув большими восточными глазами по стайке глупых сереньких курочек в тени забора. Разгребая лапами землю, те пытаются найти что-нибудь съедобное. Не находят. Но упрямо продолжают своё занятие. «Он, что забыл их покормить? - с досадой подумала маленькая женщина о муже. - Вот недотёпа!».
Подумала, и тут же - вон из головы.
Серые, невзрачные курочки… серая пыль во дворе… серая крыша сарая… серая жизнь - выстроила маленькая женщина логический ряд, и со страхом подумала, что уже - никаких перспектив на пёструю радость… Сорок пять - баба ягодка опять, - усмехнулась она про себя. Может, и так, может, и ягодка, вот только… Маленькая женщина повела глазами по замкнутому пространству двора: серый дощатый забор (у мужа ни ума, ни рук не хватило покрасить его) усилил тоску. «Ты б ещё колючую проволоку натянул, и вышки… и часовых поставил», - упрекнула маленькая женщина мужа, когда тот пригнал молодых, стриженых наголо солдат-новобранцев, и те быстро, за один день обнесли их усадьбу высоким двухметровым забором. И за что мне эта радость!.. - в обречённом недоумении пожала плечиками маленькая женщина. И сам - ни два, ни полтора, и те, кто с ним - не лучше: одна извилина на лбу, да и та от форменной фуражки. Устав… муштра солдатиков… да зеков - в рыло… На большее ни ума, ни времени, ни интереса нет, а вот поди ж ты, и себя людьми считают…
…вспомнила маленькая женщина сослуживцев мужа, которые изредка заглядывали к ним в гости. В прошлом заглядывали. Давно. Сейчас - нет, не приходят в гости. Не надо было долго думать, а сразу же отвадить их от дома. Пусть там, в казармах водку жрут да топчут сапогами половицы. Тьфу!.. нечисть… солдатня. Сидят, сморкаются, икают…Тоже, мне, гусары! И хорошо, что поняли, что нам не ко двору пришлись. «И мой не лучше», - подумала она о муже. А ишь, ты, возмущаться начал. Не долго, правда, и не сильно… и вовсе сник. И свыкся. Лишь раз, один единственный разочек огрызнулся: «Клоп мал, да как вонюч», но тут же схлопотал - «мал золотник, да дорог»… и больше нечего сказать.
Так вышло, так случилось, так повелось… и так укоренилось: лев прыгает в горящее кольцо - боится, что хлыстом огреет дрессировщик.

Маленькая женщина вздохнула. Тяжело вздохнула… и включила телевизор. На экране - двое. Уже порядком, до тошноты поднадоевшие тузы-политиканы. Один в оранжевом галстуке, другой - в синем. Перебивая друг друга, обсуждают проблему закупки газа в России. И один, и другой, словно два непримиримых кочета на птичьем дворе, - пух и перья во все стороны, - яростными наскоками перебивают друг друга. Кричат, доказывают что-то. Даже самих себя не слышат. Уши им позакладывало, что ли? А сами-то хоть верите себе? - усмехнулась маленькая женщина, и - вот вам! - переключила телевизор на другой канал. «Каменская» - узнала до оскомины и до зевоты знакомый фильм. Яковлева, Нагиев, Гармаш… Что-то их тревожит. Яковлева тихо говорит, жестикулирует - убеждает. Нагиев и Гармаш слушают, кивают головами - соглашаются. Яковлева улыбается - рада, что её доводы дошли до сознания партнёров.
Маленькая женщина скривила аккуратненький ротик, - тоже мне… звезда!..
То же самое она сказала мужу и о Маргарите Тереховой в «Собаке на сене», и о Алисе Фрейндлих в «Служебном романе». И не только. Досталось и Николь Кидман, и Джулии Робертс. Муж слушал её, кивал головой… и молча жалел - понимал: любая хорошая актриса для неё, словно кость в горле.
Так не должно было статься, но так случилось: пять лет с маниакальной настойчивостью она обивала пороги театральных вузов и в Москве, и Питере, и в Киеве, и в Харькове, и каждый раз - от ворот поворот. Всё случалось быстро, даже опомниться не успевала: уже после первого тура её благодарили за старания, и - указывали на дверь. И на шестой год, - на безрыбье и рак рыба, - отнесла документы в “кулёк”, в институт культуры на Бурсацком спуске.
Давно бы так.
Первый тур, и…
… худощавый, с плешью на макушке экзаменатор - во все глаза на неё. Смотрит, будто кот на сметану… слюни пускает. Всё ясно - глаз положил. И смышлёная абитуриенточка не упустила свой шанс. А почему бы и нет! - мелькнул в её головке задорный огонёк. Мелькнул, вспыхнул… и разгорелся ярким пламенем. И уже на первой сессии легко приручила его, как потом оказалось, декана, преподавателя зарубежной литературы. Теперь держитесь, - со злорадством мастурбировала она свою больную фантазию: в мельчайших деталях и подробностях представляя, как скоро, очень скоро, ещё задолго до диплома, после первой же роли в новом фильме Никиты Михалкова (почему-то именно Никита Михалков засел в её воображении) поедет в Америку, получит “Оскара”, и все телекомпании мира будут взахлёб петь гимны в честь новой кинодивы. Это про неё. И она, - ну, я ж вам!.. - в каждом своём интервью станет безжалостно перечислять всех, кто в своё время захлопнул перед ней двери театральных вузов. Она - уже не она: она уже жаждет крови, много крови, большой крови, крови тех, кто когда-то так не справедливо обошёлся с ней. Она знала, что так будет. Она верила в это. Она того хотела. И досель жаждет.
И похотливый метр, почуяв смазливую, но до одури увлечённую своим величием рыбёшку на крючке, дабы укрепить свои позиции в маленьком сердечке безропотной, как ему тогда казалось, послушницы, не скупился на веские доводы. У Семёна Фарады, - подбрасывал он сухие поленца в огонь, - тоже нет театрального образования. Ну и что с того! Эка важность!.. Зато каждое его появление на экране - вспомни фильм Захарова “Формула любви” - фейерверк!.. взрыв!.. калейдоскоп находок!.. И очарованная, но хищная студенточка поверила. Она уже на небесах…
… уже на всё готова.
Ещё не до конца обозначив свою капитуляцию, она уже чётко, в деталях и подробностях видела сценарий собственной победы.
Она не могла не верить в то, во что хотелось верить, во что не могла не верить, - не могла вырваться из плена сладкого дурмана. И уже тогда, вопреки своей воли - и даже испугалась того - поймала себя на том, что ощутила острую потребность укусить, ущипнуть своего наставника-искусителя, своего патрона-истязателя. Отомстить ему - разорвать, растоптать… своими зубками, своими ножками… сделать ему больно, очень больно… и чем больнее, тем лучше. Ещё сама не понимала, не знала - за что, но верила, что есть за что. Огромный, мохнатый, уродливый монстр отмщения оскалил зубы и уже с трудом уживается со здравым смыслом и чувством жалости и благодарности. Монстру уже тесно в маленькой и хрупкой пробирке. Уже на волю рвётся.
За окном - топот сапог. Солдаты - из бани. На шеях - те же полотенца. В карманах штанов - чистые портянки. «Быстро они… Наверное, опять нет горячей воды», - подумала маленькая женщина.
Подумала, и тут же забыла о солдатиках, которым опять не повезло: не удалось искупаться - смыть с себя грязь, пот и тяготы солдатских будней.
Уже сколько лет тому… Уже и «кулёк» давно за спиной, и недотёпа-декан - будто и не было вовсе… даже его противный, удушливый запах «шипра» забылся, а всё то же: в каждом фильме все главные роли маленькая женщина со звериным упрямством примеряет на себя, и ничуть не задумывается, что годы уже - с горы на санках, и что зеркало не умеет врать. «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи», и уже через секунду: шалишь, негодник!.. и - на пол вредную стекляшку… и ножкой - топ!.. что б знало своё место и что б не умничало…
Маленькая женщина жила своей, только ей одной, только для неё любимой прописанной жизнью; маленькая женщина уже давно не верит зеркалу, и каждый раз, оставаясь наедине с собой, разбивала лживое стекло и очертя голову ныряла в страну зазеркалья, а там, до одури, до дикой пляски, до шаровой молнии в голове, ничуть не жалея себя, предавалась садомазохистским фантазиям.
Ручки маленькой женщины распахнули полы крохотного халатика, и… - Вот, тебе, глупая стекляшка! - голое, совсем не по возрасту упругое тело и белая-белая кожа. Смотрите-завидуйте!.. Сама глянула… и увидела то, что хотела увидеть. Только то, что хотела. Не больше. Но и не меньше.
Лёгкая дряблость на груди и тонкой шее услужливо ускользнула от её угодливых глаз.
… и выключила телевизор. И нет Елены Яковлевой на экране. «Вот так-то. Хочу - смотрю, а захочу - и нет тебя, будто никогда и не было… и забудут».
Крик петуха во дворе. Громкий, хриплый и противный. Наш, - определила маленькая женщина по знакомому «ку-ка-ре-ку», и тут же возмутилась. - Стыць, моя радость, уже давно не утро - день на дворе, а ты орёшь тут…
Стрелки ходиков - на второй половине дня. Уже на второй половине дня. Маленькая женщина потянулась, с наслаждением потянулась, даже чуть привстала на цыпочки… широко, во весь рот зевнула… Выспалась. Вволю выспалась. И улыбнулась. Она знает, чему улыбнулась. Знает. Она знает, она надеется… Даже уверена. Однажды, вот так же, как сейчас, проснётся, откроет глаза… и вот она - новая, блестящая, сверкающая алмазами жизнь… и ковровая дорожка к пьедесталу. Она уже там, в поднебесье… и даже выше надо, и по пути, дабы скоротать время и дух перевести, заскочила в гости к Богу на чашечку кофе.
Она верит в это. Она знает, что всё так и будет. Все и всё вокруг неё - лишь для неё. Муж недотёпа?... Да что тот муж!.. объелся груш. И где он?.. в прошлой жизни… или дальше?.. И дети там же. Маленькая женщина сделала ручкой взрослым сыновьям, благополучно устроившимся в большом городе. Они - это они. Кукушка уже забыла о яйцах, которые подбросила в чужое гнездо. А она - прошу любить и жаловать - в шелках, в бриллиантах уже там, за океаном… в свете прожекторов и софитов.
А вдруг не так?.. а если мимо?..
Зачем и жить тогда!
Сигнал микроволновки разорвал тишину.
Маленькая фаянсовая пиала куриного бульона с вьетнамской лапшой и листочками петрушки, маленький пирожок с капустой, крохотная чашечка растворимого кофе - ждут её. Уже горячие.
… дождались. Всё вкусное. И тут же: «Надо же, и далеко как будто, а всё как рядом, как в затылок дышит» - с иронией подумала маленькая женщина о своём заботливом муже… и принюхалась.
… и учуяла. Она не могла не учуять. Ненавистный запах, как шкодливая дрянь - в каждой щёлочке жилища… Притаился… ждёт, когда его позовут. В страхе, но позовут. Призовут. И только чуть, он тут же, - вот и я. И - щёлк зубами.
«Уж лучше б какой-никакой барабашка завёлся», - подумала маленькая женщина, вспомнив свой первый упрёк по поводу удушливого и противного запаха лука, нагло и назойливо исходившего из недр организма подвыпившего мужа.
- Тьфу, гадость!.. Неужели никак без этой дряни!.. - Скривился маленький ротик.
- Без лука - никак, - ответил муж и виновато улыбнулся. - Не хочу, чтоб начальство унюхало водку.
День в день, как построение на плацу перед разводом караула, капитан Степан Терёхин за обедом в солдатской столовой съедает большую головку лука. Привык… и понравилось: ест луковицу, будто сочное яблоко кусает. Посмотришь - скулы сведёт, а ему всё нипочём, как так и надо.
- А пить зачем?
«Зачем?» - Степан пожал плечами. И тут же, как перед иконой:
- Не по нутру мне это дело.
- ?
- И выпивка, и служба… Прям, хоть в петлю лезь.
« Вот даже как!.. А в этом что-то есть… Вот только, вряд ли он решится на такое. - И тут же с грустью. - Нет, куда ему…»
Бульон и пирожок с капустой - в прошлом. И кофе там же. Аккуратненько промокнув ротик салфеткой, маленькая женщина подошла к окну, выглянула во двор. Уже второй раз за день.
За окном - всё тоже. И не удивилась тому. «Неудачник», - опять с досадой подумала о муже, которого два года назад обещали с повышением перевести в крупный областной город, в зону строгого режима… и раньше, три года назад тоже обещали майорскую звёздочку, но каждый раз звезда - мимо его погон: кому-то больше надо, ловчее кто-то был.
- И надо ж было мне в хомут свою башку просунуть!.. - Пьяный язык капитана Терёхина выковырнул запоздалую откровенность. - Не служба, а бордель в погонах - и всем, и каждому давай. Тому дай, этому дай… этому подставь… Всем только дай, да дай.
- О чем ты это!?. - Вскинула брови маленькая женщина, заподозрив неладное.
- Да нет, я не про то, о чём подумала, - успокоил её Степан. - Я так - про взятки, про бабло.
- Фу-у… А я уж испугалась. У вас там, на тюрьме, я слышала, такое не в новинку.
- Испугалась она… Хотя и то, и то друг друга стоят. И вони так же вволю.
И снова с удивленьем… И прямо в лоб супругу-недотёпе.
- А ты… с другой планеты что ли?.. И ты… Сам знаешь: не подмажешь - не поедешь.
- Всем давать - давалки не хватит, - сердито огрызнулся Степан. И тут же стушевался. - Дал бы… Знать бы только, сколько и кому. Не ровен час, на честного нарвешься. Тогда кранты - пишите письма. Под зад коленом, и - в отставку. А мне до пенсии ещё как раком до луны.
- И где ж ты видел таковых?.. святош? Честные это те, - резюмировала маленькая женушка, - кому мало дают.
- А мало - это сколько?
- Мало - это мало. Пора бы знать.
- А где взять много? - И в сердцах: - Перестройка, мать её!.. Теперь вся жизнь нараскаряку.
- Тогда иди со службы… на гражданку.
- Ну да… Придумала… - промямлил муж. - А жить на что?.. И зубы можно положить на полку. Уже который год по-новому живём, а всё как будто в КПЗ. И даже хуже. Куда теперь с моей профессией… на кладбище могилы рыть? Не выйдет: там - непрохонже. Туда как в академию - сто рыл на одно место. Не пробьёшься.
- Не бойся. На твой век бандитов хватит.
- Ты это… ты про что сейчас? - насторожился капитан Терёхин.
- Про что, про что… Не корчи из себя святошу. Как будто сам не понимаешь. - И пожала плечиками. - Туда, на сколько мне известно, и просто так, без конкурса…
- Ну, ты придумала!.. Ну, это ж надо!.. Я, и вдруг, с бандитами вась-вась.
Маленькая жёнушка прищурила левый глаз, вырвала пинцетиком лишнюю волосинку с правой брови… облизнула язычком пухленькие губки… и отложила зеркальце в сторону. Ей в тягость этот разговор.
… и усмехнулась: зло, недобро.
- Тогда… - Сделала паузу, и, будто приговор зачитала. - К сынкам в подсобники пойдёшь.
- Ну да, нужны мы им. Уже который год сюда и нос не кажут. Кормили, одевали их, учили… И нате, выучили. Теперь от дома нос воротят. Капиталисты, мать их… как же!.. На джипах разъезжают, денег куры не клюют, а тут хоть подыхай.
- А печка?.. кто её нам подарил?..
- Ну да, микроволновка… как с барского плеча… И то, бэушную врулили.
«И то верно, - про себя согласилась маленькая жёнушка, и тихо вздохнула, на короткий миг осознав, что и её закат уже не за горами: ещё чуть-чуть, и - занавес. - Финита ля комедия. Сыновьям, и то мы не нужны».
… и вздохнула. Как-то тяжело, прерывисто вздохнула. И тут же испугалась, - вот те на!..
Ещё ни разу она так тяжело не вздыхала - не помнит такого. Но тут же - плёткой по спине… сама себя. «Что б это в первый и в последний раз. Чтобы ещё такое!..»
… ни-ни… ни, боже мой. Не будет ни причин, ни поводов для тяжких вздохов.
Зачем ей это!
Нет!
Не для того она на свет явилась.
Маленькая женщина снова выглянула во двор…
Восторг, и жгучий интерес: « Какой ты скороспелый!.. Ишь!..»
Соседский петушок, ещё и года нет ему, ещё казалось бы, вчера цыплёнком бегал вслед за квочкой, а вот, поди ж ты, совсем как взрослый вор в чужом гареме. Несушки - врассыпную, он - за ними… «Наверное, такой же неумёха?»
Розовощёкий бутузик, сынишка декана выпрыгнул из конспекта по зарубежной литературе.
А петушок - и вскачь… и боком… Весело ему.
Маленькая женщина прищурила глазки. - И что придумаешь, когда догонишь?
Из-за сарая, вразвалочку - хозяин гарема. Быстро оценив ситуацию, он тут же набычился, яростно захлопал крыльями и, прохрипев что-то невнятное, со всех ног - на чужака. Догонит - мало не покажется… чтоб не наглел, не зарился на то, что не в его загоне.
Погнался…
… не догнал.
Молоденький варяг - к забору…
Высоко ведь!..
… крыльями взмахнул… И - нет его. Взлетел, наглец… уселся на сосновом частоколе. И будто так и надо. И успокоился: хозяин не опасен, хозяин далеко внизу. Не сможет он вот так же, оторваться от земли и - раз!.. по-хамски, лихо - навстречу солнцу, к небесам. Тяжел и стар он для подобных пируэтов.
С бельмом под правым глазом старый петух тупо смотрит вверх и гневно лапами сучит, - а ну-ка, слазь, негодник.
Не слезет петушок. Ему уже не страшно. Ему там хорошо, ему уютно на заборе. Ему вольготно. Ему там безопасно. Он смотрит сверху вниз, - когда же старый кочет, которому давно пора секир-башка и - в суп… когда он спрячется подальше с глаз … Он лишний во дворе.
Так думает молоденький наглец.
Халатик соскользнул с плеч, но маленькая женщина и не заметила этого. Не заметила, что совершенно голая, лишь тапочки на ней, стоит у окна и смотрит во двор. Проводив взглядом старого петуха, - тому надоело пялиться на забор - она усмехнулась: «Так-то лучше будет».
…а тот, наверное, смирившись с участью своей, побрёл к сараю.
Маленькая женщина перевела свой взгляд на молоденького петушка: «А ты теперь, что, так и будешь на заборе?..»
Звонок… как вещий колокол. Секунда, и - на край земли. «Из Голливуда!..»
… схватила трубку, и…
- Алло!..
… опять не то. Опять досада: «Ну, что тебе ещё?»
- Алиса Сергеевна… - В трубке голос директора клуба. - Хорошая новость… Пляшите. Со второго полугодия обещают денег нам подкинуть. Так что полная ставка вам гарантирована. Вы рады?
Маленькая женщина Алиса Сергеевна Терёхина в недоумении пожала плечиками, - о чём это он?! - положила трубку и, так и не подняв с пола халатик, опять - к окну. И даже не задумалась: идти сегодня на работу или… Лишь на секундочку мелькнуло: - к чёрту, всё равно там пусто, никого… Да и какие репетиции в такую пору?.. До сентября, да и потом, пока погода, пока тепло - народ и палкой не загнать.
В сознании лишь на миг обозначился мутный контур поселкового, давно, ещё с советских времён не ремонтированного клуба, - бр-р!.. С потолка побелка сыплется, по сцене шагу не ступить без противного скрипа, в зале под половицами гуляют свадьбы мыши, крысы… Жуть!.. Алиса Терёхина, лишь на бумаге в отчётах областного управления культуры значившаяся режиссёром драматического кружка, скривила ротик, - ну нет, мадам, увольте, - Алиса Сергеевна выхватила из памяти высокомерную матрону, начальницу областного управления культуры, к которой однажды пошла на приём с предложением, как поднять уровень культуры на периферии. А та, и не дослушав даже: «Не надо быть святее всей святых. Мы сами тут… уж как-нибудь без вас… Бюджет - не дойная корова». И тут же, пальчиком - на дверь.
… да будь она неладна, эта Мельпомена!.. И клуб!.. И эта тусклая работа!..
Окно…
… забор. И вот он - петушок: всё там же, как на троне… И соколом глядит. И всё ему как будто нипочём. Уверен - все и всё: и глупые несушки, и мир вокруг него, и хоровод планет во всей вселенной - всё создано лишь для него.
Алиса Сергеевна переступила с ноги на ногу, улыбнулась. « А этот хам, пожалуй, пошустрее будет, - неожиданно для себя она очеловечила молодого петушка и сравнила его с пухленьким, розовощёким отпрыском декана и его номенклатурной мамой. - Ишь, как созрел!.. И гребешок… - Глаза - на лапки петушка. - Уже при шпорах… - И тут же - резюме: - Уже и сам, наверное, не промах…»
Молоденький петушок втянул голову и, словно почуяв одобрение высшего по разуму, громко кукарекнул… Ещё раз кукарекнул, крыльями захлопал, и - нет его. И с глаз долой: свалился прочь с забора. «Глупышка… хоть и скороспелый», - пожалела Алиса Сергеевна молоденького петушка. Пожалела, и тихо порадовалась - хорошо, что на улицу упал, а не во двор. И легонько вздохнула: «А как тогда забавно было…» Она медленно, словно нехотя, подошла к комоду, присела, выдвинула нижний ящик… достала крохотный, розовый лоскуток. Одну ногу - в него… вторую… Надела. Щёлкнула резинкой.
За окном, по улице, тяжело покачиваясь на ухабинах разбитой дороги, проехал мрачный, до отвала набитый несчастными организмами «автозак». Проехал… и тут же скрылся в клубах пыли. «Покормить их, что ли?» - вдруг вспомнила Алиса Сергеевна про курочек. Подняла с пола халат, оделась, глянула в потолок…
Задумалась…
… и не вышла в сени, в кладовку, где стоит мешок с зерном. Зачем ей это!..
Сначала был декан. Строгий, порою деспотичный, он взял её, словно трофей на поле брани… как должное, как собственность свою, и даже не сказал спасибо. Смирилась… покорилась. Она такая. Откуда?.. Что?.. где подцепила этот вирус?.. Да всё оттуда же, ещё со школы - в учителя влюбилась. Давно. Ещё не до конца осмыслив, что это такое. Влюбилась сразу же, как только он вошёл в спортзал. И словно мазохистка любит плеть, сама себя гвоздём прибила к стенке. Но так уж вышло - безответно. Самец не замечал её недуга. Не думал. Не хотел. А подними он руку на неё - стерпела бы, сочла б за счастье. Но тот не бил… и не любил. И вот теперь - декан. Ему вдогонку - юный паж, его сынишка… румяный, словно пирожок с повидлом. Чуть позже будет муж… красавец. И тоже, будто рок зависнет над прекрасной, юной и порочной девой - ни слова против: только так, как он сказал... Куда там!.. лейтенант!.. погоны с позолотой и кокарда на фуражке… Ему ли помышлять о том, что может вызвать бунт, протест, законное желание рабыни и самой повелевать…
…не знал, кого пригрел на шее.
И вот, как будто ведьма пролетела в ступе: рабыня - на дыбы… проснулась в ней царица… И поступь твёрдая, и взгляд - как острый нож... и злая похоть...
Ни дать, ни взять - царица… Клеопатра!
...но только вот беда - спина всегда готова к плети.
Ненасытный голод к безропотной покорности и безграничному повелеванию безжалостно топтали чувство меры и мораль. Она быстро поняла это, и свыклась с этим... и уже не хотела этому противиться: в маленькой женщине ютились и рабыня, и царица. Обе сразу. И - кто кого?.. но этого она не знала. И не хотела знать. Отхлестав раба, удовлетворённая царица вкладывала в его руки плеть, подставляла спину и с диким восторгом принимала удары. Оргазм следовал за оргазмом. Повелевая и упиваясь страстью тринадцатилетнего послушника, она мстила своему узурпатору за то, что он её поставил на колени, за вожделенную, но раб­скую покорность. За то, что днём светло, а ночью...
И никто: ни её желторотый раб, ни её повелитель - отец юнца и сам который под пятой чугунной (жена-владычица заведует отделом в исполкоме), ни сном, ни духом об интриге в тихом доме. Всё - будто так и надо, всем всего хватает. И вот вам - бунт рабыни: она уже царица… рвётся к власти, к славе, к трону.
Урок…
Декан…
Его гнусавый голос…
Конспект. И сразу, вслед за темой - письмо самой себе. Себе - рабыне и себе - царице.
Трон…
Восставшая рабыня…
На площадь выкатили плаху... палач надел колпак... сверкнуло лезвие секиры.
Письмо самой себе...
Письмо декану…
И - будто в русскую рулетку - крутнула барабан.
В конце письма - абзац. Уже по теме: “Женщины в произведениях Оноре де Бальзака - всегда загадка. Разгадать их так же сложно, как и улыбку Джоконды. Это не для среднего ума. Но если вчитаться в текст и каждое слово пропустить через ум и сердце, то нет ничего более логичного и закономерного, чем поведение бальзаковских героинь”. Это была любимая фраза декана. Сам придумал. Аля запомнила её. Слово в слово. Получая наслаждение от унижений, она трепетала от злорадства, представляя предсмертные конвульсии своего истязателя. Маленькая царица ликует… уже трепещет, предвкушая сладость боли. Маленькая царица уже раздвинула ноги и пустила сок. Дуло - у виска, палец - на курке. Сейчас декан соберёт конспекты... Сейчас она рассчитается. Со всеми сразу. Сейчас она царица, дочь Изиды и Осириса. Водрузив кумиров на трон, поймала себя на тайной мечте самой же и низвергнуть их. Стремление к добровольному рабству достигло апогея, взорвалось сотней тонн тратила и садануло в корень зла.
Замыслив письмо самой себе... и декану, она ещё не догадывалась, что в каждой рабыне дремлет царица, и в каждой царице бушует тайная мечта быть покорённой, быть завоёванной... и слабой. И даже чуть униженной. Она об этом не думала, когда писала письмо. Получая звериное удовольствие от добровольной покорности восхищённой рабыни, её мучила жажда увидеть своего тирана в роли униженного, опущенного и отхлёстанного рукой провидения... и с тихой похотью вспоминала каждую секунду, проведённую с тринадцатилетним мальчиком, по-рабски счастливым сыночком своего патриция.
Барабан с холодным треском провернулся и замер. Дуло - у виска. Палец - на курок...
…и лишь пустой щелчок. Не больше. Декан не прочитал письмо. Ему хватило собственной цитаты: “Женщины в произведениях Оноре де Бальзака...” Наган сыграл с ней злую шутку.
Не состоялось.
Не судьба. Декан и властная матрона - мимо кары… А так хотелось… Очень. Боялась и того хотела, чтоб вечно занятой матроне попалось на глаза её письмо: оставляла конспект и в зале на телевизоре, и в кухне на холодильнике. Хотелось видеть низвержение кумиров в грязь, в болото… в толпу к ногам восставшей черни... спина уже готова, оголилась - ждёт свою плеть, ждёт сладость дикой боли. Не вышло, не сбылось: письмо - как выстрел в пустоту. Читать конспект какой-то замухрышки!.. Зачем?.. увольте… много чести.
Занятая государственными делами и уверенная в себе и своём величии худющая, как щепка, но очень властная и спесивая владычица купалась в собственной фанаберии и не замечала интрижки своего плебея и его безропотной фаворитки. Она покупала мужу носовые платки и галстуки, Алисе, бесплатной домработнице, дарила шоколадные конфеты. Глупая госпожа не знала, что пригрела змею на шее. Маленькую, беленькую, пушистенькую, но всё равно - змею. Змеючку.
И не узнала.
И не узнает. Получив диплом, Алиса распрощалась с деканом и его сынишкой и по распределению уехала далеко от большого города. И - как птичка в клетку - замуж вышла. Высокий, стройный, властный лейтенант вошёл в неё… и дверь захлопнул…. И часовых поставил у ворот.
«Ах так!» - взыграла кровь у маленькой рабыни...
… и не выбросила конспект с письмом. Оставила... и - будто с завязанными глазами колола остриём ножа между широко растопыренными пальцами руки - хранила его. И чем сильней обида, тем всё быстрее и упорнее… как пулемёт: та-та-та-та... Алиса доставала конспект из чемодана и клала его на видном месте - вот тебе!.. «Тебе» - кому? Да всем подряд, кто рядом был.
Чёрная тетрадь в центре стола, застеленного белой скатертью… Не заметить - никак нельзя...
Муж так ни разу и не прикоснулся к толстой тетради в ледериновом переплёте: ему ли заниматься чепухой?
Потом - как в пропасть… Всё пропало…
ГКЧП. В столице танки улицы утюжат. Степан - и день, и ночь не спит: «А что же дальше будет?» На горизонте - новые персоны…
Всё стихло, страсти улеглись… И - тишина. И нет Степана… Весь вышел. Куда и делся бравый офицер: уже ни выправки, ни спеси… и ни чести… Лишь тень осталась от былого…
И вот опять - заныло, застонало. Рабыня ножкой - топ. «Учую запах водки или лука - в три шеи…. Ты так и знай». И взгляд - царицы.
Муж - на неё, как слон на Моську, но…
… молча - за порог.
«Ах, так!..» - белугой взвыла бунтовщица… и выпустила жало. И будто бы царица, насильно свергнутая с трона, и - на панель, для лютой похоти голодной черни…
… затаила обиду. И злобу. Месть рабской пеленой затуманила разум и - как дулю сунула под нос. Самой себе.
Конспект.
Письмо.
У рабыни и месть рабыни.
В комнате тихо. Никого. «Посыпать курицам зерна?.. Да ну их... Пусть себе... ещё успеется».
Конспект достала. Села на кровать. И по-турецки, словно в раннем детстве, скрестила ножки.
Послюнявила пальчик. Открыла тетрадь на нужной странице.
Ровный почерк, ничем не отличающийся от конспектирования предыдущей лекции... и хоть с закрытыми глазами, напамять, слово в слово… Я давно заметила, что худенький, кудрявенький херувимчик с длинными, словно у куклы ресничками, их сыночек, как-то уж очень неровно дышит на меня. Сразу и не поймёшь, что у него на уме: то дерзкий, надменный - как же... сыночек декана и номенклатурной мамочки, - а то, поди ж ты, тихонький, хорошенький, хоть сажай на божницу вместо иконы и молись на него. Вот-вот над головой засветится. Клянусь тебе, подружка, я и думать ни о чём таком не смела. А терпеливенький какой!.. Часами ждал, когда приеду к ним: или зачёт… или шепнуть на ушко, что творится в группе. Потом уже и просто так я стала приходить. Понравилось мне чай с печеньем пить у них. Да и они всегда мне рады. Декан дубина, как с огнём играл, привадив меня к дому. Узнай его жена, что за её спиной творится!.. Но та ни сном, ни духом. Взяла и предложила на ночь мне остаться. Вот дура!.. свет таких не видел. Оставили. Но мебель в зале пожалели, - зачем тебе диван… И дали раскладушку. «Будешь спать в комнате своего “братика”». Они часто так посмеивались, мол, смалилась девушка, подружкой ребёнку стала. Смех, да и только наблюдать за ними. «Пойди, сделай чай “сестричке”, видишь, устала, хлопоча по дому», - часто говорили они своему чаду, и тот краснел, но шёл на кухню готовить мне чай…
Алиса Сергеевна перевернула одну страницу, вторую…
...Мне жутко нравилось, как он краснел, когда я раздевалась. Задеру подол, чтоб платье снять, а сама - вполглаза. Смотрит? Смотрит. И тихо-тихо так сидит. Как ангелочек. Не дышит, бедненький. И всё свои ручки за спинку прячет. Я-то понимаю, что ему хочется дотронуться до меня, погладить... но боится. А я: смотри - не жалко. Даже интересно. Но и не думала, что всё так далеко зайдёт. Куда ему!.. Ребёнок, что он понимает. Раза три так наблюдала за ним. Потом сама, когда разделась, всё сняла, позволила потрогать всё, что он захочет. Сначала грудь... потом животик... Потом и ниже руку опустил. Заплакал даже бедный мальчик. А мне так интересно и приятно!.. Потом сама ему сказала, - раздевайся. И даже ножкой топнула. Послушался. Как миленький. Он первый, кто с такой охотой подчинялся мне. Точь-в-точь, как мама, помню, скажет папе: “Цыц!” - и тот молчит. Вот так и у меня с ним было, с “братиком” моим. Он чуть не помер, когда я грудь свою к губам его прижала. Но глупенький!.. всего боялся. Самой всё приходилось делать. Потом вошёл в охотку… и только дай да дай ему. Ну, прям, взаправдешный мужик.
Алиса Сергеевна дочитала письмо. Легла на спину. Расслабилась. Ощутила горячие спазмы. Прислушалась к ним. Внимательно прислушалась. Вздохнула. Нехотя слезла с кровати. Ещё раз вздохнула. Убрала тетрадь в чемодан. Посмотрела на часы: скоро три. Включила телевизор… ничего нового, всё то же самое: “синие” грызутся с “оранжевыми”.
Ходики на стене - монотонно: тик-так... тик-так... Тоска. Серая, тусклая, непроглядная. И завтра будет то же самое.
Жарко...
От нечего делать глянула в окно: глаза - на забор… нет молоденького петушка. Будто и не было никогда. В другое окно - на улицу…
По улице, сбивая пыль с придорожного бурьяна дорогими фирменными кроссовками, лениво плетётся голый по пояс семиклассник Васька Апрудин, сын депутата поселкового совета… хамоватый и спесивый негодяй.
В висках у маленькой женщины застучали молоточки: тук-тук-тук... будто кто-то попросился в подсознание, умоляя впустить. Впустить? - спросило сознание. И тут же, - а чего б и нет…
… уже и двери нараспашку …
Входи.
Под синим коттоном узких, в обтяжку джинс паренька угадываются стройные крепкие ноги атлета. Но походка ленивая, вразвалочку. Идёт так, будто не знает, куда идти, да и нужно ли вообще идти куда-то. Но - идёт. Идёт - красуется… будто петух на заборе, - смотрите, я какой!..
Он знает себе цену.
И в клубе он такой, - мельком подумала Алиса. Днём - на бильярде, вечером - на дискотеке… а что бы в драмкружок… Прибила б гада.
Алиса Сергеевна оторвала взгляд от ног юного хама... подняла глаза: и грудь… и бицепсы… и плечи… словно Тарзан, сбежавший от певички Королёвой.
Тик-так, тик-так... - часы...
Окно…
Алиса распахнула створки.
...Услышала - насвистывает что-то.
Прислушалась, узнала: “У моря, у синего моря...” и про себя добавила слова из старой песенки «Каникулы любви»: “... со мною ты, рядом со мною”.
Свист ближе… ближе... Уже рядом...
Распахнулась дверца на ходиках - выскочила кукушка и трижды: ку-ку, ку-ку, ку-ку.
Ну, смелее!
Царица уже видит трон…
По пояс вылезла в окно.
- Василий… Василёк! Зайди ко мне...
Василий голову поднял.
- Чего вам?..
Царица - ручкой… мол, зайди, не бойся.
«А мне-то что бояться…» - усмехнулся депутатский отпрыск. Ему всё можно.
Ещё не понимая, что делает, да и зачем, отпрянула от окна, быстренько сняла с себя всё, что было под халатом, пробежала глазами по комнате, - куда бы спрятать?
...в сенях скрипнула дверь.
Куда?..
Швырнула под кровать. Додумалась царица!.. другого места в доме не нашла.
...стук в дверь: тук-тук-тук...
Царица …
Трон... уже он рядом… осталось только сесть.
...опять: тук-тук...
- Входи же, - впустила Клеопатра юного сатира.
...вошёл. Уже вошёл.
И сразу же глаза - на трон. Ему ли бить поклоны и рабски спину гнуть. Нет, он кому другому уступит эту участь. Он - это он, хотя и юн годами.
Вошёл. И пасть открыл, но львиный рык застрял в гортани.
И всё перевернулось. И - прочь сомнения и страх... С цепи сорвавшись, щенок и сука: хвост трубой - пустились со двора... подальше с глаз, чтоб не было досужих разговоров... Укрылись в лопухах - и ну повизгивать, покусывать, облизывать друг друга. Всё - как задумала царица-сука-самка. Грешно?.. Да кто сказал!.. Кому какое дело... И что им та мораль… любви все возрасты покорны. Природа. Так она решила. Щенок - вприпрыжку: рад и счастлив... хвостом повиливает, глаза - в глаза... ждёт сахарную кость. Дождался. На лету поймал. Что после трёпки - не беда. И наигравшись всласть - живое тянется к живому - сплетались в яростный клубок. А там: до одури, до умопомраченья - так много нового… и надобно всего отведать. От случки к случке всё вкусней, всё жарче... и клочьями летела шерсть, и боль, и сладость от укусов... И суке-самке в радость каждый миг: всё кинув на алтарь, она горстями загребала щедрые дары порока... колючего, но юного и сладкого порока. Она уже на троне. И юный фаворит у ног. Сошлись. Понюхали друг друга. Сплелись в клубок и - вниз под гору... И покатились. Сомненья?.. Страх?.. Всё прочь с дороги. И всё быстрей... И всё безумней... Но каждый раз - как будто Бог за ниточку их вёл. А там: и грязь по осени... и лютые морозы... Всё к чёрту!.. Важно - чтоб хотелось. И вот уже весна - листвой оделись яблони и груши. Невесты-вишни рвутся под венец. Июль. Тепло. Теперь - на всю катушку. Под каждым кустиком им - царские хоромы. Но что-то, как-то... будто треснуло стекло. Не видно глазу, но уже сквозняк из щели. И невдомёк наставнице, что выпито вино, бутыль пуста... и власть её ослабла. Глядь - у щенка уже клыки, и злой оскал в ответ на царственную прихоть, и взгляды, и слова уже не те... Всё будто, как и прежде, как вчера, как прошлым летом - всё есть: и страсть, и власть, и рабская покорность, но... Где же оступилась властная особа?.. чего не додала?.. чего переборщила?.. Ведь кажется всего в достатке: и пряников, и сыромятных плёток... Что ещё надо юному, но злому хаму?
Но всё ж - скандал. «Какой тебе я - Василёк (уже на “ты”). Василий я… Апрудин».
Что!.. Бунт на псарне?.. Что, стало сыро в лопухах?.. Всё так некстати... Ведь лето... и каникулы уже. Всё, как и год назад, всё как при первой случке. Всё так, как Голливуду и не снилось: лучи прожекторов… меха и декольте… и “Оскар” всем на зависть…
Прислушалась... Идёт?..
Идёт…
... а сердцу тесно в клетке...
Пришёл.
Открыла дверь. Впустила. Сразу же - в постель…
Продюсер… режиссёр… и свора ассистентов…
Сплелись: сомкнулись руки-ноги... Из каждого - дух вон. Ослабли. Оба. Блаженство на челе. Но что-то как-то уж не так...
Царица - ноги на ковёр...
...и встала. Подошла к окну… глаза - во двор: петух горланит на заборе. Ему уже не страшно.
А фаворит?..
Пресытившийся ласками и стонами блудницы, Василий не торопится вставать… лежит в постели.
Василий Апрудин лежит и с удовольствием курит дорогую сигарету “Кемел”. Он может себе такие позволить. На тумбочке возле кровати - распечатанная пачка дешёвой “Ватры ”… сигареты капитана Терёхина.
Алиса Сергеевна - уже на ногах. Но ещё не одета. Не спешит одеваться... будто в эксгибиционизме ищет то, чего не додал ей юный фаворит. Обернулась, посмотрела: чем он не доволен?
Царица насупила брови и гневно ножкой - топ!..
Но - промолчала.
И спохватилась, - зачем же так!.. И улыбнулась... игриво пальчиком, - ну-ну, парнишка...
И насторожилась.
- Не нравится, что Васильком зову?
- Нет, - рубанул восставший раб. - Не нравится. - И тут же, чтобы не повадно было впредь: - Ещё раз скажешь - накажу: оставлю без конфет.
Уж лучше плетью по спине, чем по носу щелчок.
Вот так вот, взял и опустил царицу юный фаворит.
«А где же благодарность?..»
Но…
Промолчала.
И тут же: «Кто из нас царица?!»
Но юный фаворит уже в штанах… уже за дверью скрылся…
… и нет его.
А гордая царица, судьбой прибитая к позорному столбу среди людской толпы на лобном месте, рычит и стонет от восторга рабской спеси…
… и ждёт, когда придет супруг Степан Терёхин. И плеть уже в её руке, чтоб отхлестать его… с восторгом и по-царски щедро…
… за дикий запах лука изо рта плебея.
Царица Клеопатра вновь на троне.

Харьков, Украина

“Наша улица” №185 (4) апрель 2015