Юрий Кувалдин "Домашние котлеты" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ДОМАШНИЕ КОТЛЕТЫ

рассказ

Время бурлило. По московским улицам чуть ли не каждый день ходили возбуждённые, с горящим взглядом люди с новыми трехцветными, ещё не разрешёнными, российскими флагами и плакатами вроде «Долой КПСС!». «Ускорить и нАчать!» - звучало отовсюду. В замутившемся руководстве разного уровня с необъяснимой внезапностью исчезали одни лица и появлялись совершенно никому не знакомые. У телевизоров граждане, приходящие день ото дня в неимоверное изумление от невиданной скорости происходящего, восклицали: «Батюшки мои! Да откуда ж повылезали эти рожи! Видать, на самом деле долго запрягали! Одно хорошо - старые хрычи в ящик сыграли без отрыва от производства!» «Борис Ельцин выставлен кандидатом в депутаты Первого съезда народных депутатов СССР по Московскому национально-территориальному округу. Основной упор в политической программе Ельцина делается на ликвидацию привилегий партийной номенклатуры. На выборах за Бориса Ельцина проголосовало почти 90 процентов избирателей, за его соперника - директора Завода им. Лихачева Евгения Бракова - только около 7 процентов».
Спорили «с пеной у рта» не только в телевизоре, но и на работе, в магазинах, из которых как-то мгновенно исчезли все продукты, и, главным образом, исчезла водка, без которой, как выяснилось, люди просто не в состоянии жить, ругались старые друзья и верные подруги, уличая друг друга в непонимании происходящего, в подтасовке фактов, в искажении правды.
Некоторые о прошлом спорили с такой убеждённостью, как будто только они знали, что и как тогда было, и, более того, могут сходить в это прошлое, как в булочную, и принести необходимые доказательства своей правоты. Но легко догадаться, что сколько спорящих, столько существует и прошлого в их собственной душе, пока они живы.
Бывшие скромные юристы с кафедр правоведения оказывались непревзойденными сладкоголосыми говорунами, превосходящими интеллектуальным водопадом всесокрущающей критики великого римского оратора, который долго спал. Чиновники, выбитые из своих должностей, превращались в незаметных обывателей. Мелкие клерки, бывшие под рукой у ораторов, взлетали на вершину пирамиды.
И, кажется, была только одна весна без зимы, без осени, и даже без лета. Весною всё вокруг дышало, пробуждало, смывало и омывало. Да что там говорить, был сплошной рассвет без ночи, потому что и ночью жизнь не утихала, а светилась прожекторами беспомощных танков и софитами киношников, спешащих увековечить невиданный финал «Союза нерушимого».
Эта женщина странным образом появилась в отделе. Поразила её фамилия - «Чухло». Крохалёва сместили на должность заместителя, а её назначили начальницей. Получилось так, что об этом узнали в пятницу, ещё не увидев новенькую. А в субботу все пришли в отдел на субботник, и увидели её в тренировочном трико, в резиновых перчатках с банками и щетками, на широком подоконнике, на котором прежде желтели вороха бумаг, а теперь стояло два цветочных горшочка с геранями.
- Ну, старик, всё ясно, - завидев их, шепнул один сотрудник другому.
- Час кухарки настал, - отозвался тот.
Инородное тело выталкивается из жидкости привычного. Но если это тело - вакуум, как если бы из железной бочки выкачать воздух, то бочка схлопнется до уничтожения объема.
Чухло стояла на подоконнике и мыла окна. Договорились ведь собраться к десяти, а она, видимо, пришла часов в восемь, потому что два других окна уже сияли прозрачностью.
Сотрудники со странными лицами переглянулись, и пошли в буфет, который в этот день работал по обычному расписанию. Крохалёв же, против правил, не пошел. Какое-то шестое чувство приказало ему остаться.
Будучи в школе, Крохалёв не вырывался в отличники, не падал до троечников, не уклонялся от сбора металлолома и макулатуры, если было нужно, выпускал стенгазету, если назначали был звеньевым, обнаружив в нём музыкальный слух, пригласили петь в хоре, с удовольствием ходил с классом в театры и в Третьяковскую галерею, когда сказали, что нужно вступать в комсомол - вступил, когда после школы потребовался трудовой стаж для поступления в институт, отработал два года на заводе счётных машин, когда поступил в институт, вместе со всеми поехал «на картошку», студентом был почти незаметным - ни претензий к нему не было, ни тем более «хвостов», ни в «ленинские стипендиаты» не претендовал, ни на доску почёта не «вешали», на последнем курсе женился, как и большинство ребят его возраста, военные сборы провёл без замечаний, из карабина стрелял средне, в противогазе безропотно бегал кросс на три километра в полной выкладке, никогда никому и ни на что не жаловался, если поднимали в компаниях рюмки - и он поднимал, если не поднимали - не поднимал, если жена просила забрать детей из детского сада - забирал, если не просила - не забирал, распределили в отдел после института - не возражал, если ребята из отдела шли на футбол, то и он шёл, если обсуждали очередной выпуск «Взгляда», то и он вставлял несколько слов, причем всегда безобидных, не причиняющих никому вреда, если на садовом участке жена просила перекопать грядки - перекапывал молча, даже с улыбкой, если не просила - лежал под соснами в гамаке с приёмничком, слушая разные передачи, если просили переделать отчет - переделывал, если не просили - сдавал так, если шёл дождь - раскрывал зонт, если день был ясный - зонт с собой не брал, если значился рабочий день с 9 утра до 6 вечера, то всегда приходил к девяти, а уходил минуты две спустя после шести…
Чухло же не обратила никакого внимания на ушедших сотрудников, и с приподнятым настроением напевая: «И в дорогу далеку ти мене на зори проводжала, и рушник вишиваний на щастя, на долю дала…», - терла стекла. И так это делала легко, даже беззаботно, как будто была у себя дома.
Конечно, обычно на новом месте люди держаться заметно скованно, стараясь показать себя с наиболее выгодной стороны. Так же представлял себе новую начальницу и Крохалёв. Придёт в каком-нибудь строгом дорогом костюме, подкрашенная, с кольцами и серьгами и станет сразу же проводить производственное совещания и тому подобное.
А тут явилась простенькая бабёнка с шестимесячной завивкой и принялась за уборку. Странно. Тем более не вполне понятно, потому что за отделом была закреплена уборщица, и сотрудники никогда за собой ничего не убирали.
Тем не менее, уловив домашнюю волну Чухло, Крохалёв непринуждённо сбросил пиджак, сбегал в хозяйственный отдел за ведром и шваброй, на которую намотал тряпку, и стал с видом увлеченного наведением чистоты человека мыть полы в отделе.
Начальница была несколько худощава, с весёлыми светлыми кудряшками, с большими синими глазами на бледном лице, с широким, слегка приплюснутым носом, и походила, по мнению Крохалёва, на продавщицу из гастрономического отдела или на парикмахершу. Они все такие, худощавые, с кудряшками, без особой женской привлекательности.
Вернулись из буфета сотрудники, потолкались, намекая этим как бы между прочим, что им тут делать нечего, посидеть хорошо не удастся (кое-кто принёс бутылки, как и положено на субботниках).
А бывало, прежде поднимали стаканы - будет что вспомнить, частенько восклицали за обильным столом, и не обязательно праздничным, когда молодость дышала каждой клеточкой тела, и мозг, действительно, сохранял память об этом весёлом застолье, на неделю, на месяц, до следующего подобного события, так что память работала на сохранение весёлых моментов жизни, по истечении времени перемешивая эти события, кое-что подтирая, другое модифицируя, добавляя и убавляя красок, чтобы в конце концов когда-нибудь, спустя лет 50, можно было с некоторой растерянностью и даже со слезой сказать, что жизнь прошла весело.
Чухло легко спрыгнула с подоконника, опираясь на вовремя протянутую руку Крохалёва, рассмеялась и сказала задорно:
- Боже то мий, чо же ми толкотельню туточки устраивати будем, усе свободни!
В каком-то немом ужасе несоответствия происходящего действительности, сотрудники, достаточно интеллигентные, покинули помещение, в котором насчитывалось двенадцать столов.
Крохалёв остался. Минут через пятнадцать Чухло переоделась в бежевое лёгкое платье с бледными цветочками, извлекла из вместительной спортивной сумки банку варенья и завёрнутые в серебристую фольгу котлеты, с кулак величиной, ещё теплые.
- Очень вкусные котлеты! - сказал Крохалёв.
Она прозрачным синим светом больших и наивных глаз своих словно впитала его в себя.
Он, не моргая, подобно годовалому ребёнку, смотрел в них.
- Як вас зваты? - в довольстве за переглядку и похвалу спросила Чухло.
- Сергей.
Он почувствовал, как вспотела у него спина и сильно в висках запульсировала кровь.
- Ой, надо же! Спасибочкино дякую. А мэнэ зваты Оксана.
Он так и предполагал что-то в этом роде.
- С таким прекрасным именем котлеты не могут быть обычными, - сказал Крохалёв.
Она прикрыла веки и некоторое время смотрела в пол.
Он слышал её прерывистое взволнованное дыхание.
- Що ж хочете, я ж вих чесноком нашпиговала, из одного мяса, так и сочатся, говядинка ж, свининка ж, да и баранинки ж прокрутила, - сказала Чухло, которую звали Оксана.
- Честно говоря, я впервые ем такие бесподобные котлеты! - со смаком произнёс Крохалёв.
- А у мине сынульку кличут як же и ви - Серёженькой!
Можно обижаться на приезжих, можно не обижаться, но процесс смешения человечества не остановить, как не остановить процесс зарождения единого языка. Это новая стилистика, это новый язык, это новый взгляд на жизнь, это новые персонажи.
Крохалёв даже не уловил момента, как Оксана Чухло через некоторое время оказалась у него на коленях, после чего последовала сцена дневного затемнения. В которой можно было лишь разобрать: «Я тебя люблю, Оксана!» - и - «Я тэбе кохаю, Серёженька!»
Они не могли сразу расстаться в этот день, поэтому, взявшись по-детски за руки, пошли бродить по Москве.
Крохалёв почему-то почти на автомате повёл Оксану к местам своего детства, где он родился.
Приятно в Москве заблудиться, особенно тогда, когда примерно знаешь расположение переулков и второстепенных улиц, вроде Библиотечной улицы, или Малого Факельного переулка, пойдёшь наугад и выйдешь в какой-нибудь Большой Рогожский переулок, но осознаешь это, когда прочтешь где-нибудь в одном месте это название, потому что по большей части улицы и переулки в Москве стоят без названий, на табличках лишь обозначены номера строений, так приходится и ходить от одного угла, где чаще всего прикреплены названия, до другого, но это в том случае, когда тебе интересно узнать, где ты находишься, когда же тебе всё равно, где ты, то перетекаешь из одного переулка в другой бессознательно.
И при каждом повороте они целовались.
Поздно вечером, сидя у телевизора в семейном кругу, Крохалёв внезапно выхватил из нескончаемого потока сообщений в новостях фамилию «Чухло» и успел запомнить мелькнувший портрет черноволосого, с густыми бровями, богатырского сложения хозяйственника. Затаил дыхание. Оказалось, что некий Чухло назначен на крупный пост по нефти.
«Не может быть! - воскликнул про себя Крохалёв. - Это что же, Оксана его жена?! И такая простая, сердечная, добрая, заботливая».
Квартирка у Крохалёва была очень тесная, двухкомнатная, с одной проходной комнатой, в пятиэтажке на краю Москвы. Жена, бабушка, трое детей-девочек, две из которых учились в школе, а третья поступила в Плехановский, по стопам отца.
В голове его несмолкаемо звучал голос Оксаны, от которого веяло чем-то далёким, приятным, живописным. Чем? Крохалёв почувствовал в этот момент руку жены на своём животе. Он тут же откликнулся и вдохновенно удовлетворил её сексуальную жажду. Затем встал, минуту соображая, зачем он встал, но всё же подошел к книжной полке, уже понимая, для чего он к ней подошёл, выхватил из строя Гоголя в потрёпанной бумажной обложке из школьной библиотеки, лёг с этой книжкой, и при свете ночника, под сладостное сопение жены, начал с каким-то небывалым тайным удовольствием читать о том, как упоительны московские вечера, как упоительна московская любовь, когда она как будто сладострастной медленной лаской, лелеющей душу, опустила огромное иссиня-чёрное покрывало, пронизанное такими серебряными с золотистыми оттенками лучиками, от которых каждая божья тварь встрепенется, затрепещет, онемеет, когда изумруды, сапфиры, яхонты воздушных насекомых рассыпаются над парками культуры с их дивными широкими набережными, осеняемыми разноцветными гирляндами, когда можно в самых мельчайших подробностях рассмотреть, как под всесильным микроскопом, крылышки комарика, движение ножек любой букашки, умолкающих под этим необъятным покрывалом, когда и душа человека сжимается от этого развёрнутого театрального представления, когда кажется, что уснул, весь отдавшись неге, лаская и сжимая возлюбленную в нежнейших объятиях своих, тогда душа человеческая вздрогнет ещё сильнее, завидев из глубины бескрайнего земного цветущего луга идущих прелестных девушек, освещенных праздничными факелами, чтобы плыть под их заревом на челнах по широкой, очень широкой, предельно широкой, почти безбрежной реки, сияющей, как чистое зеркало, реки рекою окрылённой, до середины которой ни один комарик не долетит, не то что птица, редкая в своём оперении для здешних мест, где пышет жаром сердце каждого юноши, устремлённого к явленной в простоте телесной красоты девичьего цветения, как расцветает всякое маломальское существо для поэтичного взлёта жизни, и глядя на всю эту живую жизненную животворящую картину, начинаешь ощущать растущие прямо вместо рук крылья, ибо не на спине крылья вырастают возвышенных существ, а руки преображаются в крылья, иначе руки вместе с крыльями будут напоминать вертолёт, которой вряд ли когда долетит до середины Днепра, потому что душа комарика рождена не для металлического повторения, она сама по себе упоительно парит над ковром полевых цветов, в это время суток не заметных для глаза, ибо бескрайнее тёмное покрывало с мириадами упоительных звёзд накрыло всё на свете…
В этот немыслимо поэтический момент взлёта воображения глаза Крохалёва как-то легко сами собой закрылись, и книжка выпала из рук.
В понедельник выяснилось, что информацию о «Чухло» слышал не он один. Напрямую спрашивать у начальницы об этом никто в меру воспитанности не решался, тем более Крохалёв, который никогда не задавал лишних вопросов и не вступал в пререкания не только с руководством, но и с коллегами.
Оксана в обед сама бухнула:
- Мово-то, глади-ко, разглядели, поставили!
Все молча переглянулись, и сразу же потупили взоры. Им-то какое дело, какой навар от этого? А работать с кухаркой, которая не только не поинтересовалась работой отдела, но даже слова об этой работе не промолвила, они не собираются. Люди стали увольняться. Кто кооператив организовал, кто в Турцию стал ездить за шмотьём.
Между тем «Союз нерушимый» закрыли, открыли «РФ», и пошла приватизация.
- Серёжа, ты, прямо, солнышко! - однажды воскликнула Оксана. - Я мому для пидсказки шепнува про тебя.
Крохалёв в предвосхищении чего-то счастливо-необычного встрепенулся.
- Что?
Она некоторое время загадочно смотрела на него, затем выложила с предельной откровенностью:
- Людья у них не хватаат, таких, как ты.
«Хвата-а-ат», - сказанное Оксаной врастяжку, понравилось Крохалёву.
И замолчала, ожидая реакции Крохалёва.
Тот же никак не мог был переварить эту странную информацию, по сути своей совершенно невозможную.
- Таких хороших, как ты, - повторила уравновешенно она.
- Я?! - вымолвил Крохалёв.
Она положила свою ладошку ему на затылок.
- Ты, Серёженька!
Ему нравилось, как Оксана произносила слова, даже частенько коверкая их, когда неважно было вникать в значение этих слов, потому что сама музыкальная интонационная окраска с нежностью умиротворяла слух, по-детски ласково убаюкивая, придавая какую-то неимоверную, но непознанную, уверенность в самом себе, как будто это говорила родная мать.
Жизнь Оксане представлялась ясной и понятной, и для поддержания этой такой абсолютно понятной жизни в хорошем тонусе, нужно свой дом содержать в идеальной чистоте, выращивать для радости глаз комнатные цветы, любить мужа, выполняя его самые непостижимые сексуальные желания, но и иметь свои тайные любови, умело готовить, ежедневно принимать душ, не забывать о прогулках и покупках, заботиться о семье, во всём угождать мужу, ни в коем случае не вступая с ним в пререкания и тем более споры, не поддаваться грусти, из всяких сложных ситуаций находить самые простые выходы.
После котлет затемнились сразу.
Крохалёв, приобретая необходимые для жизни навыки, понимал, что их постоянно нужно развивать и совершенствовать, иначе говоря, ежедневно повторять одно и то же, закреплять, фиксировать, доводя до автоматизма. Прыгать на одной ноге не очень удобно, хотя гораздо удобнее ползать на четвереньках, что доказывает каждое новое существо, появившееся на свет известным, но скрываемым и забываемым образом, потому что дети не должны ни в коем случае знать: откуда они и куда направляются. Итак, каждый день Крохалёв тренирует своё умение стоять на задних лапах, для удержания равновесия в такт шагам помахивая лапами передними, при этом напряженно пытался вспомнить: откуда он вылез на свет и куда, в конце концов, направляется?!
Тут и Указ вышел «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», который утвердил механизм приватизации, очерченный июньским Законом (1991 года) ВС.
Здание, в котором находился отдел, располагалось между Метростроевской улицей и набережной Москвы-реки. Все прежние сотрудники, в том числе и директор «советской закваски», больше сюда не приходили. Где-то в других конторах они травили анекдоты типа: «Мы обманули вас в 1991, мы кинули вас с МММ и ваучерами, мы отняли у вас последнее, но у нас опять кончились бабки. ПОЖАЛУЙСТА, ЗАПЛАТИТЕ НАЛОГИ». Или такой: «Разговаривают по телефону Ельцин и Клинтон о том, как их народы живут.
Ельцин спрашивает:
- Билл, а какой у вас прожиточный минимум?
- 1000 долларов.
- А средняя зарплата какая?
- 2000 долларов.
- Билл, а куда же они остальные деньги девают?
- Не знаю...
Клинтон у Ельцина спрашивает:
- Борис, а какой у вас прожиточный минимум?
- 1000 рублей. - А средняя зарплата какая?
- 500 рублей.
- Борис, а где же они остальные деньги берут?
- Hе знаю...»
В старом здании была проведена основательная детальная и дорогостоящая реконструкция. Старинные архитектурные формы переплелись со стеклом и бетоном. Здесь теперь располагалась корпорация «Баррель». На верхнем этаже было всего два кабинета, напротив друг друга через коридор, на стенах которого висли гравюры старых мастеров.
Один кабинет занимал президент корпорации Крохалёв, другой - Оксана Чухло, понизившая себя до вице-президента по родственным соображениям.
Крохалёва возили на «бентли», впереди шла машина охраны, и сзади машина охраны. Крохалёв не возражал против этого. Покачиваясь на мягком сиденье, Крохалёв иногда бормотал в блаженной улыбке с детства запомненные стихи: «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер, делец и банкир, владелец заводов, газет, пароходов, решил на досуге объехать мир».
Появились какие-то плановые совместные президента и вице-президента «Барреля» официальные командировки в Лондон и Сингапур, в Нью-Йорк и Пекин, в Рим и Рио-де-Жанейро…
Крохалёв безропотно смирился с судьбой. У его официальной жены не было отбоя от подруг в двухэтажном, огороженном забором особняке в тихом переулке между Кропоткинской и Арбатом.
Мысли уносятся прочь, как осенние листья, которые изредка замечаешь весной, когда еще не распустились новые из набухших почек. И всё-то вокруг кажется опять новым, как будто такого и не видывал прежде. Житие в повторениях событий и явлений стало привычным делом для Крохалёва, который столь же постоянно меняется, не замечая этих изменений. Мысль об изменениях сама собой изменяется, пульсируя от старой к новой, и всё о том же, о повторениях, которые никак не ухватишь и не зафиксируешь.
У Чухло в глубине рабочего кабинета было несколько подсобных помещений, в том числе великолепная кухня с новейшим оборудованием, электрическая мясорубка в которой ежедневно прокручивала говядину, свинину и баранину, сдобренные чесноком, для бесподобных домашних котлет.
Насытившись, разрумяненные Чухло с Крохалёвым душевно, со слезинкой пели дуэтом:

Ридна мати моя, ти ночей не доспала, 
Ти водила мене у поля край села, 
И в дорогу далеку ти мене на зори проводжала, 
И рушник вишиваний на щастя дала. 

Хай на ньому цвите росяниста дорижка, 
И зелени луги, й соловьини гаи, 
И твоя незрадлива материнська ласкава усмишка, 
И засмучени очи хороши твойи... 

Слушать «Ридна мати моя» в исполнении Дмитрия Гнатюка

"Наша улица” №186 (5) май 2015