Юрий Кувалдин "Скандальная совесть" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

СКАНДАЛЬНАЯ СОВЕСТЬ

рассказ

В воскресный день газ на полную мощность работал на всех четырёх конфорках. В эмалированном баке, кастрюлей его из-за грандиозных размеров трудно было назвать, тушилась трёхкилограммовая телятина на кости, сдобренная сушёным барбарисом, ну, и, конечно, с морковкой, репчатым луком и горошком черного перца. Рядом на большой чугунной скороде жарились домашние котлеты, прокрученные из говядины с добавлением свинины и баранины, с чесноком. Котлеты были с кулак величиной, они уже подрумянились, и шипели зазывным ароматом. На другой конфорке варились вкрутую яйца. На четвёртой - жарились кабачки с луком.
Сивакова сидела чуть поодаль на табурете, едва помещаясь на нём, тучные ягодицы свисали с обеих сторон, как бы требуя по табурету с той и с другой стороны. Вообще, казалось, что её откормленное тело занимало всю кухню.
В это время чрезмерно пузатый Гаврилов, приняв дюжину разнообразных таблеток, осторожно вставал на напольные весы, рассчитанные на взвешивание до 200 килограмм, придерживаясь за створку шкафа, чтобы не упасть, потому что под его дородным телом весы казались игрушечными.
- Ну, что ж, неплохо, - с одышкой проговорил Гаврилов, обнаружив на весах цифру 178 килограмм. - Вчера было 178, 200. Значит, двести грамм сбросил! Отлично!
Сойдя с весов, Гаврилов увесисто опустился на диван, заскрипевший и запевший на разные голоса под нешуточным грузом, отчего мягкое сиденье прогнулось чуть ли не до пола, медленно повалился на бок, положил голову на пуховую подушку, после чего нащупал пульт и включил телевизор, и то ли во сне, то ли наяву услышал обрывок фразы: «… необходимо чаще вступать в спор». Гаврилов заинтересовался и увидел в зелёном халате молодого врача, который подробно менторским тоном, не терпящим никаких возражений, растолковывал невероятное, из чего Гаврилов понял, что, чтобы похудеть, нужно почаще ругаться с женой, тогда о еде само собой забудется, потому что не желудок всегда хочет есть, а одна сплошная психология, то есть мысли о еде, одним словом, как говорится, одни глаза не сыты. В народе даже подчёркивают последнее слово: «сыти», не «сыты», а именно «сыти». Мол, одни глаза не сыти!
Гаврилов встряхнул головой, поднял веки. Вместо врача уже советовали покупать по ипотеке новые квартиры. Гаврилов прислонил пальцы к вспотевшей пухлой груди, поиграл, пустив волну, жирком, думая, с чего бы начать скандал, возвел заплывшие глазки к потолку, попытался встать, но с первого раза не получилось, со второго же, вцепившись в валик дивана, удалось. Скрипя старым паркетом, дошлёпал до кухни и с порога ошарашил Сивакову:
- Меня измучила совесть!
К своему удивлению Сивакова, его жена, они носили свои каждый фамилии, как-то естественно подхватила:
- Ты знаешь, Коля, я тоже этим больна. Не могу уснуть, всё время думаю о совести.
Гаврилов протиснулся между холодильником и буфетом за стол, тоже, как и Сивакова, опустившись на табурет, ибо стоять больше пяти минут оба были не в состоянии. Поглядев в окно, где по жаре ездили машины, Гаврилов как бы размышляя вслух, проговорил:
- Черт бы её побрал, эту совесть! Где она у меня? В голове, в сердце, в душе? Не знаю, но доконал себя этой совестью! Сижу утром перед окном на стуле, а сам как будто по потолку бегаю. Всё время совесть долбит в висок.
И тут Сивакова, гася все конфорки сразу, поскольку пища, по её мнению, приготовилась, поддержала:
- В том-то и дело, что это такая стерва, совесть, что от неё не спрячешься. А скажи, Коля, я тебе нужна?
А вот тут Гаврилов несколько насторожился, и сразу спросил:
- С чего это ты?
- Просто мне интересно знать, - сказала своим довольно низким, почти мужским голосом Сивакова, утерев кухонным полотенцем отвисшую нижнюю губу.
- Сегодня нужна, а завтра… - вместо Гаврилова проговорили его ещё более толстые, нежели у жены, губы.
У Сиваковой внезапно затрясся двойной подбородок, она выдавила:
- Что «завтра»? Договаривай, не бойся…
- Договорил бы, да совесть не позволяет, - сказал уже сам Гаврилов.
- Догадываюсь… Почему ты всё время говоришь какими-то намёками? Совесть не позволяет говорить правду? - уже вполне серьёзно заинтересовалась Сивакова.
- Наташа, какую правду ты хочешь услышать? - спросил Гаврилов.
- А ты не догадываешься? Я-то думала, что ты меня любишь, а ты… - сказала Сивакова.
- Что я?
- Да ничего! Просто мне противно всё время подбирать слова, прежде, чем их тебе говорить. Ты привязываешься к каждому моему слову.
- Это происходит потому, что ты, сама не замечая того, портишь мне настроение, - заметно порозовев, бросил Гаврилов.
- Я?! - чуть не вскричала Сивакова, и продолжила: - Это я-то порчу тебе настроение? Как тебе не стыдно!
- Ты мне надоела до тошноты!
- И я сыта тобою по горло! 
- Всё, на этом всё! Ты мне отбила весь аппетит! Я ничего есть не буду! – вскричал Гаврилов, кое-как выбрался из-за стола и хотел было пойти на диван, но, со страшным усилием взяв себя в руки, оделся и пошел на улицу.
Через мнут пять стал искать глазами скамейку, но, не найдя, поплёлся мимо детской площадки к стадиону, где играли в футбол районные команды. Там он уж присел на скамейку и, заинтересовавшись игрой, просидел остаток первого тайма и весь второй.
Когда муж ушёл, Сивакова, сама не своя, позвонила приятельнице, и пошла с нею на прогулку к пруду, прихватив пару батонов, кормить уток.
Так в этот воскресный день они ничего не ели.
Утром в понедельник, как и обычно, за подполковником полиции Гавриловым пришла служебная машина, и повезла его на службу.
В обед на него сильно обиделся капитан Щеглов, принесший в кабинет начальника несколько банок пива и пять шампуров горячего ещё шашлыка, потому что Гаврилов в довольно невежливой форме попросил его оставить помещение вместе с провизией. Щеглов пожал плечами, ничего не поняв, и покинул.
Гаврилов вспомнил, как третьего дня, когда он выходил из машины, кто-то из мужиков во дворе бросил ему вслед:
- Вот полиция-то отожралась на народной копейке!
Гаврилов сделал вид, что это его не касалось, но внутри сжался. Он догадывался, что почти все кругом его ненавидят, но это придавало ему и веса, не в смысле пузатости фигуры, а в авторитетном. Но тем не менее мыслишка о похудении в последнее время частенько навещала его. До самого окончания рабочего дня он всё обдумывал темы для скандала с женой.
Сивакова в тот же понедельник, даже не попив чаю, ушла к себе в пенсионный фонд, на работу. Ей тоже в обед предложили не совсем худые сотрудницы «перекусить», на что Сивакова довольно грубовато выпалила:
- Сыта по горло!
И пошла побродить полчасика в тени среди новых домов. И пока так прогуливалась, придумывала, как бы получше испортить себе и мужу настроение.
Она сразу дома залезла в ванну с холодной водой и, стуча зубами, пролежала полчаса, едва вынося бегающие по всему телу мурашки.
Послышался стук входной двери. Шаги.
- Ты чего там засела? - недовольно через дверь ванной спросил Гаврилов. - Объелась, что ли, уже и пот сгоняешь?!
- Явился…
- Тебя не спросил…
- Слушай, ты что, кислород мне хочешь перекрыть?!
- Да это ты всю жизнь высасываешь мою кровь!
- Ты как со мной разговариваешь?! - откликнулась Сивакова.
- Как надо! - крикнул своим визгливым тенорком Гаврилов. - Вылазь, мне после работы нужно умыться.
- Перебьёшься! - крикнула в ответ своим баском Сивакова.
Гаврилов раздосадованно ударил кулаком в дверь и пошёл переодеваться в домашнее. Пока приводил себя в порядок, перед глазами проплывали золотистые куры на вертеле, искрящиеся ломтики осетрины, салат из крабов, баварское пиво в пузатых кружках, холодненькая водочка с хрустальных рюмках, дольки лимончика, красная икра с зеленью петрушки… Тут чуть Гаврилов не сорвался и не побежал на кухню к холодильнику, но вместо этого он крикнул на всю квартиру:
- Невозможно приходить домой, здесь всё пропахло ненавистной едой!
И с этими словами он почему-то поднял с пола весы, походил с ними, потом прихватил со стола прибор для измерения давления, подумал, схватил металлическую круглую коробку с лекарствами, ринулся со всем этим на лестничную клетку к мусоропроводу. Почти всё загремело в трубе, а весы не лезли. Тогда он выглянул на лестнице в окно, нет ли кого внизу, и аккуратно, прицелившись, бросил весы в заросли кутов и крапивы сзади металлических тентов гаражей.
Сивакова, плотно сжав сардельки губ, уже сидела с полотенцем на голове в большой комнате перед телевизором.
- Ну, барыня, чего расселась?
- Не твово ума дело! - огрызнулась Сивакова.
- Не мово? Так. А чьего же? - опешил Гаврилов.
- Я сама себе не принадлежу!
- А мне надоело всё до смерти! 
Оба они были провинциалами и попали в Москву случайно. Он служил здесь в дивизии Дзержинского и из неё прямо поступил в институт МВД, а она прибыла с Алтая учиться на артистку, но провалилась и довольствовалась учёбой на экономическом факультете института водного транспорта. С тех пор она возненавидела театр и кино, и при каждом удобном случае обзывала всяческими обидными словами актёров, которых в последнее время развелось столько, что куда ни плюнь, попадёшь в этих марионеток.
- Я бы эти театральные училища позакрывала! Что делается-то, артисты размножаются, как тараканы, их уже больше, чем зрителей, в глазах пусто, но все хотят славы и денег, особенно девки, задницей покрутили - все уже звезды!..
- Пизды! - машинально вставил для разогрева скандала Гаврилов.
- За этих… за этих сериальных пиздорванок, - подхватила лексику мужа Сивакова, - вообще молчу - снялись в одном безразмерном сериале - уже звёзды!..
- Пизды! - ещё раз уточнил Гаврилов.
- А ты чего поддакиваешь?!
- Да не могу я слушать тебя. Меня твой голос до судорог доводит!
- Ах! Вона что! Ты на себя-то бы посмотрел повнимательней!
- Это ты на себя посмотри!
- Какая же я была дура, что пошла за такого! - подлила маслица в огонь Сивакова, при этом жирные складки на всём её теле вздрагивали.
- Какого?
- Такого!
- Нет. Ты договаривай!
- А чего тут договаривать? Ты и сам всё про себя знаешь!
- Да, что тут скажешь, пригрел змею на груди…
- Это кто змея? Я?!
- А кто же!
- Бесстыжие глаза твои! - простонала в слезах мученическим голосом Сивакова.
- У меня, прям-таки, сердце разрывается!
- Это у меня оно давно ни к чёрту! Ты же бьёшь в самое сердце!
- Ну, ты ещё головой об стенку побейся!
Гаврилов хоть и был взбешён таким поворотом скандала, но всё же нашел в себе остатки сил для сдержанности. Он пошел к себе. Лёг. Включил телевизор. Молодой зеленоватый врач сразу успокоил его. Через неделю хорошего скандального голодания организм сам включит механизм потребления собственных запасов жира, и внешняя еда ему не потребуется совсем. Только не забывайте в день три раза, утром, днём и вечером, выпивать по стакану холодной воды из-под крана, и съедать ржаной ломоть хлеба, весом не более 70 грамм.
При этих словах Гаврилов с выпученными глазами помчался на кухню пить воду из-под крана и съедать горбушку черного хлеба.
Пока он жевал черняшку, вошла жена.
- Ты это что тут разъелся?
- Не твово ума дело?
- Чего?
- Того! На вот стакан, да махни воды из-под крана с чёрным куском хлеба.
Жена молча исполнила предписание.
В этот день больше не скандалили.
А Гаврилов прилёг и никак не мог отделаться от мыслей о воде.
Гаврилов стоял у воды, и выпил воды, и как бы из этой воды посмотрел на солнце, и только потом мысленно поплыл к плотине, думая, что человек привыкает к еде, ибо не покорми его недельку-другую, да без воды, он и дух испустит, от этого всё существо наполняется страхом, потому что страшно вращается огромное колесо, со страшной высоты падает с шумом вода, вращается колесо, вращается, и в сумерки в воде своей глубокой Гаврилов постиг тщету своей нагой мечты о стройности и юности тела своего, для которого была бы корка хлеба и вода, омывающая сваи из осины, ведь опытные плотники в старые времена сваи изготавливали из осины, ибо вечно стояли они, поэтому, когда Гаврилов смотрел на осину, то был счастлив, а ещё тут цвет неба сливается с криком возмущенных чаек, чего это тут Гаврилов расплавался, отражаясь в золотистой воде заката, который как бы подчёркивает, что в жизни всё разбросано кое-как, как разлита вода по полу, но Гаврилов же без лишнего шума, тайно и страстно во сне всё создаёт сам: и людей, и светила, и земли, и воды под песню калины цвет, ой ты, и над водой туман, который, как садовый источник, есть колодезь живых вод, когда сама вода увеличивает жизнь, как увеличительное стекло, а стекло есть капля, преображающая не только изображение, но и саму структуру материала, стремящегося стать водой, ибо всё на этом свете - вода, и эту воду Гаврилов наливает в облака и оттуда она падает живительным дождем, поэтому сам Гаврилов верит, что радуга - это сверкающее коромысло, словно шепот речной воды: Гаврилов к камышам прибрежным устремляется, где прогуливаются воскресшие тени бывших людей, и пьёт целебную воду, а каждая вещь, даже очень хорошая, содержит в себе некий изъян, ведь солнце как согревает, так и сжигает, так же как и вода охлаждает, но и топит, хотя в это время Гаврилов сидел на пустой скамейке и смотрел на воду, свои речи темные глотая, за себя кривой воды напиваясь, и умываясь, но не простой водой, потому что умываться нужно деньгами, а в магазине платить водой, которая создаёт деньги, безропотно умывая всех на свете, вращая турбину генератора на плотине, и, кстати говоря, в этом «текущем» и заключается существо жизни, утекающей безымянной водой в океан безразличия, в которое вдруг впал Гаврилов, и пошел по воде, як посуху, не касаясь воды.
Через неделю Гаврилов прямо в кабинете почувствовал, как организм сам в себе без посторонней помощи обедает. По жилам бегут соки, в желудок что-то падает вкусное, настроение улучшается, голова светлеет.
То же состояние овладело в пенсионном фонде Сиваковой. Она ещё никогда в жизни так вкусно не ела.
Во время прохождения срочной службы в армии Гаврилов весил семьдесят кило при росте 175 сантиметров.
В институте Сивакова была самой худенькой и самой привлекательной. Недаром она стремилась в Москву в актрисы. Там, на актёрском факультете, она, быть может, не была бы самой красивой, а здесь, на экономическом, стройностью сильно выделялась.
И всё равно хотелось есть. И как-то при очередном включении врач в зелёном халате и в такой же зелёной шапочке, вглядевшись внимательнейшим медицинским оком в Гаврилова, настоятельно ему посоветовал начать курить.
- Да я никогда в жизни не курил! - изумился предложению врача Гаврилов.
- Но надо! - твёрдо сказал зелёный.
- С детства вдолбили мне в голову - курение яд!
- Полезнее яда в умеренных дозах нет ничего на свете! Проверено веками и вождями!
- Ужас! Вы, что, меня в могилу раньше срока загнать хотите?! - сопротивлялся Гаврилов.
- А вы знаете свой срок могилы?
Гаврилов тут же умолк от неожиданности вопроса видного медицинского специалиста.
В отделе полиции он тут же приказал выделить комнату для курения. Полицейские недоумённо пожимали плечами. До этого они покуривали тайком в кабинетах и в уборной. Гаврилов в их глазах вырос во весь рост.
Только у него возникал аппетитный позыв, как он сразу вставлял в рот фирменную длинную сигаретку, дымок от которой добивал остатки аппетита.
Когда он дома на кухне закурил, то Сивакова, уперев руки в худеющие бока, несколько минут молча и изумлённо смотрела на мужа.
- Ты чего это?
- Чего - «чего»?
- Того?
- Средство для подавления аппетита! Проверено веками!
Сивакова втянула в себя носом ароматный сигаретный дымок.
- Выпусти, выпусти пар! - язвительно бросила она.
- У меня уже лопнуло терпение тебя слушать! - для разогрева крикнул Гаврилов.
- Поддай жару! - ляпнула Сивакова.
- Мне от слов твоих горько!
- А это, чтоб жизнь мёдом не казалась!
- На-ка вот, закури, - сказал Гаврилов, извлекая из плоской длинной пачки, на которой был напечатан устрашающий рисунок с угрозой импотенции, тонкую сигаретку.
- Да я, ведь, и не курила никогда.
- Ничего. Ты же знаешь, что и я никогда не курил.
Сивакова затянулась и почувствовала сразу, что есть совершенно расхотелось.
- Глаза бы мои тебя не видели!
- А мне свет не мил!
- Я не хочу этого слышать!
- Заткнись!
Сивакову колотило.
Гаврилова трясло.
Сивакову бесило.
Гаврилов извлёк сигарету из пачки, повертел ее в пальцах, чтобы размять, потом чиркнул спичкой о коричневое ребро коробка, занялось с тихим шипением ало-синее пламя, прикурил, затянулся, так что пухлые щёки втянулись, делая лицо стройным, и с небывалым удовольствием задымил, почувствовав насыщение организма приятной сытостью, потому что всё располагало к радости жизни: и дымящаяся сигарета, и мельканье экрана в глубине комнаты, а ведь прежде Гаврилов злился на курильщиков, недовольно бурчал, мол, ну что, вырывать у каждого изо рта сигарету, потому что по глупости не знал, что курение не только доставляет удовольствие, но и продлевает жизнь, так что хочется всюду бродить с сигаретой в зубах, присесть где-нибудь с незнакомым человеком и, докурив сигарету, встать и сказать: «До свидания!», - а тот тоже непринуждённо скажет: «До свидания!», - и Гаврилов пойдёт себе при закатном синем свете по берегу в сторону моста, чтобы со стороны посмотреть на себя и порадоваться, мол, сигареты куришь хорошие, и от этого впечатление станет просто оглушающим, потому что, сделав ещё глоток воды, опять затянешься, как будто ты в театре на сцене, а театр как дымок от сигареты, и говоришь себе: остановись и закури, и в это время Гаврилов действительно останавливается, достает из кармана пачку сигарет, которые тут же замечает Сивакова, пожимает плечами, берёт сигарету, но не зажигает её, а роняет в ладонь, чтобы отвернуться к окну, посмотреть на улицу, где в прохладном осеннем скверу Гаврилов, присев на скамейку, раскурил сигарету и задумался, потому что курение действует на него благотворно, отбивает охоту есть, ибо есть ему нельзя.
После напряжённого рабочего дня, чувствуя, что постоянно худеет, Гаврилов позволил себе на несколько минут прилечь, включил на нужном канале телевизор, и сразу зелёный врач сказал ему, что мало того, что организм перешёл на самообслуживание, необходимо давать ему ежедневные физические нагрузки с женой.
- С женой? Да она никогда зарядку не делала!
- Главная зарядка - это секс, - сказал зелёный доктор медицинских наук.
- Да мы и так этим делом раз в неделю занимаемся, - оправдался Гаврилов.
Доктор от этого совсем стал зелёным.
- Сексом вам нужно заниматься утром и вечером ежедневно. Секс - основа стройности и долголетия.
Гаврилов тут же поднялся с дивана, разделся догола, и пошёл к жене. Она сидела у окна и вышивала на пяльцах березку возле уже вышитой избушки. Как только она подняла на него глаза, так сразу буквально окаменела.
- Наташа, давай-ка ложись! - приказал Гаврилов.
- Чего?!
- Ничего! Сексом будем заниматься! - выпалил Гаврилов, никогда прежде не произносивший этого слова при жене.
- Чем?!
- Что слышала!
- Эх, бессовестный! Как тебе только не стыдно такое говорить жене!
- Надо, Наташа, надо, - уже более ласково сказал Гаврилов, но сам вдруг почувствовал, что не испытывает никакого сексуального позыва.
Сивакова в негодующем молчании, даже лицо её сдобное пошло красными пятнами, отложила пяльцы, скинула халат, под которым ничего не было, и легла.
Чтобы как-то возбудить себя, Гаврилов положил ладони на её необъятные мягкие груди и сразу ощутил, как стали твердеть малиновые соски, и он начал чисто механически сжимать их пальцами.
Сивакова закатила глаза, утопая в пуховых подушках.
В это время уже Гаврилов проехал дрожащими от эротического созревания пальцами весь необъятный мягкий живот и, утонув в зарослях самой настоящей, а не выдуманной «звезды», звезды для езды, в верхнем потаённом уголке которой нащупал возносящий женщин к небесам оргазма нежнейший из нежнейших росточек, выглядывающий из-под капюшончика, под научным названием "клитор", этот маленький прелестный мужской остаток в женщине, этот симпатичный членик, этот поэтичный пенисик, этот античный фаллосик, этот сон родных осин хуёчик, или мальчик с пальчик, и стал с невероятной интенсивностью массировать его.
- Ах, негодяй, да как ты смеешь? - бормотала Сивакова.
- Доктор прописал! - буркнул Гаврилов.
-  Совсем совесть потерял! - взвизгнула Сивакова, шире раздвинула полные ноги, и протянула руку к довольно-таки состоятельному, но ещё не восставшему для всемирно-исторического преобразования мира члену Гаврилова.
- Сама бессовестная! - парировал возбуждающийся Гаврилов.
- Господи, совсем оскотинился, совсем совесть потерял, - шептала жена.
- Закрой-ка лучше рот, а то секс никак ко мне не приходит.
Вместо этого Сивакова привстала, шире открыла рот и взяла в него, обнажив пальчиками, большую, но ещё мягкую головку члена, который после нескольких интенсивных движений губ и языка стал разрастаться и затвердевать.
И так, и эдак, а ещё вот так, а так вы не пробовали, пробовали и так, ну, а уж вот так позволяют только себе в борделях, что вы, какой бордель, это медицинское предписание к приведению своего тела в античную стройность.
Сто сексуальных потов сошло с них, пока они не отлепились в изнеможении друг от друга. И так каждое утро, и так каждый вечер, и так ежедневно, наряду со скандалами, без выходных и отпусков.
Через три года заплывший жиром с огромным пузом генерал при вручении Гаврилову погон полковника (Гаврилов пошёл на повышение) долго смотрел на него изумлённым взглядом, а потом как-то робко спросил о его стройности и подтянутости, мол, как он добился такого.
Гаврилов по уставу строго отчеканил:
- Скандальной совестью!
А Сивакова в ожидании мужа стояла с цветами у подъезда управления полиции, вся из себя такая стройная, как березка во поле.

"Наша улица” №190 (9) сентябрь 2015