Инна Иохвидович "Элементы волшебства в повседневной жизни" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

ЭЛЕМЕНТЫ ВОЛШЕБСТВА В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

рассказ

Дверь долго не открывали, и, когда, наконец, раздалось глуховатое: «Кто там?» - этот обыденный, казалось бы, вопрос, почему-то встревожил Николаевскую.
Открылась дверь в полумрак, и ей пришлось вступить в него, и стараться не отставать от видневшейся впереди спины, в странном блуждании, по будто бы не кончавшимся, извивавшимся коридорам.
В ярко освещённой, высокой и просторной (как и во всех дореволюционных домах) комнате, лицо обернувшейся к ней женщины не удивило Николаевскую своей незнакомостью.
- Вы от кого? - спросила та, внимательно приглядываясь к Николаевской.
- От Лили, - волнуясь ответила она, называя фамилию сослуживицы.
И наступил один из самых мучительных для Николаевской процессов, из-за которого она никогда не обращалась ни в ателье мод, ни к портнихам, предпочитая покупать готовую одежду, обмер её топорной, несуразной фигуры. С сантиметром в руках, женщина то обхватывала её талию, то сводила концы его вокруг бёдер и груди, то замирала у колен, пришепётывая себе что-то под нос. Напряжённая Николаевская чувствовала капельки пота, выступившие на носу, влажность в подмышках и в паху, и с ужасом думала о том, как обнаружит этот изящный, чуть приподнятый носик, предательский запах.
- Господи! Хоть бы всё это уже кончилось! - молила Николаевская, не смея шевельнуться, глядя на подчас совсем близкое о, моложавое, чуть тронутое морщинками, лицо или сверху на коротко стриженный светловолосый затылок. И, оттого, что эта женщина, эта портниха, была совершеннейшей противоположностью ей, Николаевской было стыдно, особенно.
Женщина, изогнувшись над столом, записывала на листке цифры. Вся она была уверенной, женственной, сексапильной. Джинсы плотно, почти впиваясь в тело, обтягивали ягодицы, бёдра, длинные ноги.
- Ой, я такая толстая! Шутка ли, какая талия! - заглянув в бумажку, сказала Николаевская, считая, что необходимо, как и в парикмахерской, завязать, как ей представлялось, светскую беседу.
- А, ерунда! - отмахнулась женщина, даже не взглянув на Николаевскую. - Было бы здоровье! - и тут же добавила: - Хотя, чтобы вы знали, я ведь никому не шью, кто больше «46-го», это я для Лили только одолжение сделала, - она стала разминать и разглаживать материю, принесённую Николаевской.
- Лара, ведь вас зовут Ларисой? Да? - вдруг спросила Николаевская.
- Да, - ответила женщина, выходя из некоторой завороженности при разглядывании материи, - а в чём, собственно, дело? - спросила она с легко проскользнувшим раздражением.
Конечно же, имя это, сказала сотрудница Николаевской, Лиля, но сейчас она не просто вспомнила его, оно было прилеплено только к этому лицу, и к этим кудряшкам, к этой женщине, и только к ней! Почему? Николаевская и сама не знала.
- Мне кажется, что мы с вами где-то встречались!? - осторожно предположила Николаевская, чтобы тут же напороться на Ларисино откровенно раздражённое: - Вряд ли!
Николаевская не могла успокоиться, это томило её, как и не вспоминаемое лицо, имя, случай...
Машинально перелистывала она страницы каталогов, врученных ей Ларисой. И, вдруг, непостижимо как, словно увидала это на глянцевой странице, узрела стеклянную палочку, аптечную палочку для мази. И сразу всё удивительно связалось: девочка в тёмно-зелёном плюшевом пальтишке и резиновых высоких ботиках, они оставляли крошечные, сразу наполнявшиеся водой, следы в рыхлом мартовском снегу, и конечно, льняные колечки волос, выбивавшиеся из-под пухового платка.
- Лара Остромухова, - моментально облеклась именем и фамилией та малышка, из прошлого. - Лара, вы жили на Пушкинской, - не спрашивая, а утверждая, сказала Николаевская.
- А откуда вы знаете мою девичью фамилию? - удивилась Лара.
- А разве вы не помните... - Николаевская рассказывала, всплывали даже мельчайшие подробности.
В этом рассказе был и тот мартовский вечер, когда дети покупали в аптеке стеклянные палочки, и другие дни и вечера, проведенные вдвоём. Когда-то они дружили по-настоящему, хоть Ларочка и была на четыре года моложе. Это была по-детски сильная привязанность, и сколько слёз было пролито, когда Лариса с родителями переезжала на новую квартиру...
- Да, мы жили в новой квартире, когда с Пушкинской переехали. Потом папа умер, а ещё позже, когда мама с отчимом развелись, квартиру пришлось разменивать, и сюда вот попали, - Лариса развела руками. - Но вас я не помню совсем! Совсем! - повторила она с нажимом, будто провела отделительную черту. - То, о чём вы рассказывали, это не обо мне, явно не обо мне! Это не я была, точно!
И в её «точно» послышалось Николаевской «точка»!
- Нет же, - хоть и робея, заупорствовала Николаевская, - вот ваша мама, я уверена, наверное, смогла бы подтвердить, - она и сама не знала, зачем ей нужно было это подтверждение, только жаждала его, оно было необходимо ей, почти как доказательство своего на свете существования.
- Моя мать в соседней комнате, вход через коридор. Только знаю, что она вам помочь не сможет, у неё распад личности, шизофрения.
- Как? - растерянно, сама ощущая глупость вопроса, спросила Николаевская.
- Просто. Душевнобольная.
Ещё через двадцать минут Николаевская спускалась по выщербленным ступеням.
В пролёте между этажами, присела на низкий подоконник, вытащила сигарету, затянулась. И стала вспоминать всё, что говорила о Ларисе Лиля. Что Лара окончила университет, но занимается шитьём на дому (они с мужем хотят купить не только квартиру, но и машину), что обладает хорошим вкусом и самыми последними фирменными каталогами.
- Ну и что с того, зачем мне всё это нужно? - устало спросила себя Николаевская. Она сплюнула прилипшие к губам табачинки (из-за постоянно дорожающих сигарет приходилось курить самые дешёвые, без фильтра), а мундштук она забыла дома. И закурила снова.
Курить она любила. Собственно, сама работа, чтение книг и курение - были три её основных занятия в жизни. Курение она любила ещё и потому, что оно создавало иллюзию некой деятельности, а самое главное - служило якорем спасения в общении с другими.
Николаевской практически всё тяжело давалось. Может быть, из-за застенчивости, мнительности, а может, из-за того, что особо остро ощущала она свою женскую  неполноценность.
«Вроде бы и такая как другие, а не такая!» - недоумевала она, присматриваясь к себе и к другим. Ей и в самом деле чего-то недоставало, чего-то неуловимо-малого, может, «аромата», исходившего от настоящей женщины, или взгляда особенного, а может, и некого «властного зова», на который шли мужчины...
Николаевская не была девственницей, но была нецелованной. Для всех своих мужчин, выпивших и сходившеся с нею на одну-единственную ночь, она осталась безымянной, просто женщиной.
Да она и не испытывала той радости, о которой было написано в бесчисленных любовных романах, её поражало лишь чувство неодиночества, рождавшее в ней слова, крики, слёзы, нежность... Недосказанностью и невыплаканностью, утренним отчуждением - заканчивались эти ночи, да и было у неё их немного. Так... и обчёлся.
Единственным, брезжущим до сказочности, светом, далёким светом, сияло детство.
С первого же школьного дня началось нынешнее. Вокруг неё будто круг очертили, заколдованный, отделённости и отдалённости ото всех, тогда же начали и по фамилии называть - в школе, университете, на службе. И сама она нынче только так и представлялась при знакомстве - Николаевская.
Со смерти родителей (оба они были сердечники и умерли почти одновременно, с разницей в сорок дней), никто уж больше и не звал её по имени - Ниной.
Только сегодня, в разговоре с Ларисой, она назвала себя.
«Хватит, - сказала она себе, поднимаясь с подоконника, - что тут сидеть и рассуждать о себе, об этой прелестно-женственной особе, - усмехнулась она, - нет, особи», - зная, что и этим уточнением она не смогла бы обидеть Ларису, скорее, наоборот.
Во рту был премерзкий привкус дешёвых сигарет, хотелось плеваться, но не было слюны.
Она шла по улице, глядя под ноги. И был вовсе не мартовский, сырой и прелый, а слякотный и промозглый ноябрьский вечер. И вновь припомнились ей те стеклянные палочки, что покупали они с Ларисой в аптеке, в огромных количествах. Какой осязаемой была их вытянутая округлость, а один из кончиков заканчивался стеклянной «слёзкой», которой приятно было водить по губам, щекам, подбородку... А вторым, сплюснутым концом можно было что-нибудь набирать. Как Нина любила их, славные стеклянные палочки! Они нужны были для того, чтобы лечить каких-то стариков, раздавать при их помощи пищу, ещё для чего-то и чего-то, чтобы творить ими добрые дела!
Возле фонарного столба стоял на коленях покачивавшийся пьяный, словно молился он. Нина его обошла.
«Тьфу, - сплюнула Николаевская набежавшую безникотинную слюну, - надо же, творить добро стеклянной палочкой?!»
На лицо, не укрытое воротником, попал её собственный плевок, что вернул ей порыв жгуче-холодного ветра.

Штутгарт

“Наша улица” №191 (10) октябрь 2015