Юрий Кувалдин "Финансист" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ФИНАНСИСТ

рассказ

Даже молодые сотрудники удивлялись, как этот чиновник высиживает в отделе от звонка до звонка, и всё записывает что-то, всё читает что-то из инструкций по формированию невидимых и могучих денежных рек, где по воде облака нефтяные с отливом слезятся.
Фамилия чиновника была Тойволайнен.
Что за фамилия?! Язык сломаешь!
Но имя с отчеством были свои - Борис Викторович.
Москва, где появился на свет Борис Викторович Тойволайнен, по приблизительным подсчетам набилась теперь до более чем двадцати миллионов жителей, с приезжающими, естественно, ежедневно. Город этот изобилует прекрасными театрами, два из которых очень сильно выделяются несравненным величием, особенно Театр Красной армии и Большой театр, гигантскими магазинами, вроде Военторга или ГУМа, красивыми парками, такими как «Парк ЦДКА» или «Царицыно», величественными зданиями, наподобие Генштаба Министерства обороны на Фрунзенской набережной или Дома Корбюзье (ЦСУ) на Кировской (Мясницкой), и памятниками, достаточно назвать лишь памятник Достоевскому на Божедомке или Гоголю во дворике на Никитском бульваре. Многого из того, что знаем мы и что знает Тойволайнен, во времена его прадеда ещё не существовало - телеграфа, телефона, доставки товаров на дом, городской почтовой сети и речных пароходов, тем более - интернета. Не было даже почтовых марок и заказных писем. Еще не появилась конка. В черте города курсировали бесчисленные извозчики, а для дальних путешествий служила медленно развивавшаяся сеть железных дорог, все еще тесно связанная с гужевой силой. Но прадед уже тогда переехал из Хельсинок в Москву, так как это была одна страна - Российская империя, и головное отделение своего банка из волостного города Хельсинки перенёс в крупный город Москву, которая тогда не была столицей. Вот и Борис Викторович Тойволайнен не отклонился от династической традиции - окончил финансовый институт, как, впрочем, и дед его, и отец.
Итак, в нём наблюдалось что-то такое намекающее на жалость, что даже хотелось подшутить над ним. Но разве можно над тихим человеком смеяться? Нельзя над тихим человеком смеяться. И, если приглядеться к Тойволайнену, то тогда представал он в совершенно ином свете. Могло сначала просто показаться, что какой-то голос свыше оттолкнул его от коллег, с которыми он было подружился, полагая, что они из воспитанных людей. И ещё довольно длительное время, даже в подъем настроения, возникал перед взором чрезвычайно худой, особенно в профиль, словно вырезанный из фанеры, серебристый человек, постоянно повторявший: «Я всё раздам!» - и в этом слышалось что-то детское и жалобное, вроде: «Я играть с вами больше не буду!».
Давно Тойволайнен не видел в тёмной комнате такой яркой солнечной щели. Всё черное, нет ни низа, ни верха, ни правого, ни левого, и эта чернота разрезана ровно пополам тонкой щелью яркого солнечного света. Это так занятно и восхитительно, что ему невозможно оторвать взгляда от хаотического движения пылинок, как будто он смотрит не на экран, а, повернув голову, в сторону окошка кинопроектора. Тойволайнен знает, что этот щелевидный луч передаёт какое-то изображение, но Тойволайнен не хочет знать, что там показано, поскольку ему больше нравятся эти мириады пылинок в саду света.
И в мире сём. И не от мира сего. И способный. И пунктуальный. Тойволайнен блуждал в тщетных поисках птички небесной. И она слетела пушинкой с неба. Он звал её Мартой. И прятал под подушкой. Чтобы никто и никогда не знал о её возлюбленной Марте, и о его неземной любви к ней. Поэтому-то воздушная бестелесность любви несёт неконтролируемый заряд тоски и  желания: Тойволайнен, взяв за ручку Марту, ведёт её на Самотёчный бульвар, потому что под ними невидимо струится великая река Неглинка, и любуются на высоком берегу куполами Троицы.
До отбытия на службу, берёт Тойволайнен газетку из стопки, кладёт на чистый пластик кухонного стола, над которым свисает сплетённый лук, и ножом, предварительно заточенном, вернее, поправленном на сером наждачном бруске, разрезает по складке, запустив лезвие ножа в щель между центральными страницами, надвое.
Затем сгибает газету ещё раз, и так же ровно разрезает.
В общем, нарезает из одной газетки ровную стопку бумажек, размером с открытку, коими набивают почтовые ящики или стоят с ними распространители рекламы по всей Москве, предлагая всевозможные услуги, главным образом, сходить в парикмахерскую, застраховаться до гробового входа или вырвать все зубы по самым низким ценам в ближайшей подворотне, где только что открылась новая стоматология.
Пока резал, слушал голоса людей, толпящихся в голове, наперебой болтавших чёрт знает о чём, но с непременным употреблением слова «деньги», как будто без этого слова не могли прожить и минуты, вот родились только для того, чтобы крутиться вокруг этого слова, да ещё раздражать таких, как Борис Викторович Тойволайнен, плюющих на пожелание иметь побольше денежек.
Это для Тойволайнена вообще недопустимо, потому что воздух отпускается всем дышащим без денег.
В этом месте Тойволайнен хотел тормознуть того, кто сказал это, но тут же потерял его из виду в толпе.
Ладно, проехали станцию.
На другой станции Тойволайнен кухонным вострым ножиком закончил нарезание газетных бумажек, форматом, приблизительно, с тысячерублёвую купюру.
После этого поставил на край стола утюг, торцом, чтобы проверить, будет ли он горячим.
Утюг хорошо работал.
Тойволайнен бросил брюки на стул, на брюки стопки бумажек, и прогладил их утюгом, чтобы деньги были как новые.
Ещё бы!
Их только так и делают!
Посмотрите, написано: «1000»!
Ну, и, как положено, нарисовано то что надо!
Рассовал пачки по карманам и переулком пошёл к Большому театру.
А куда ещё прикажете?!
Только к самому большому!
Тёмно-белые, не серые, а именно тёмно-белые облака плавно-овальных форм на пронзительно синем, переходящим в голубизну небе скрасят любой пейзаж, потому что этот вечный эфемерный воздушный вид превосходит всё рукотворное своим постоянным движением, изменением, игрой света и тени, выстраиванием бесконечных фигур, тут же смываемых, перетекающих из одной в другую незаметно для глаза, как незаметно перетекают буквы из слова в слово, рождая движение облаков в небе.
Толпы идут, и за ними Тойволайнен ходит, опередить не смея, поскольку, если опередит, то сразу окаменеет.
Такой он, Борис Викторович Тойволайнен, в стране веняйи - это так финны называют русских.
Веняйя!
Начал раздавать деньги.
Люди идут мимо, некоторые берут, некоторые нет.
Ведь всем не угодишь.
Одно знакомое лицо, Тойволайнен уж не помнил, откуда знакомое, спросило:
- Борис Викторович, ты опять народ удивляешь?
- Сам понимаешь! - отозвался приветливо Тойволайнен.
- На вот тебе, - сказало лицо, покопалось в карманах, и сунуло Тойволайнену тысячерублёвую листовку.
Довольный тем, что не только он один раздаёт деньги, Тойволайнен принял тысячу, и сунул лицу своих две.
Лицо с улыбкой приняло и растворилось в толпе.
Тойволайнен же, да тут недалеко, проследовал в своё министерство.
Тихо занял место за своим рабочим столом, и начал что-то листать, что-то читать, другими словами, принялся выполнять тот объём необходимой министерству работы, за которую Тойволайнену начисляли оклад.
Одновременно с работой шёл неустанный мыслительных процесс.
Конечно, если у москвичей есть такие деньги, то, может быть, лучше на обратном пути зайти в правление и передать деньги старику, который вчера принял от него несколько бумажек, и если деньги уплачены, он может не чувствовать себя в долгу.
И увязали в пачки деньги в банке, чтоб отвезти в хранилище.
Очертание взгляда, как камень вниз, наблюдение с воздуха, где завис карниз древнего здания палат Шуйских.
Жизнь свою напарашютил стоглаво, килькой лучистой мелькает в толпе сторублёвой.
Люди в министерстве судачат о чем-то совершенно Тойволайнена не касающемся, но он, проходя мимо и выхватывая обрывки фраз, ищет в них какие-то тёмные намёки на себя. Это и понятно, поскольку себя он считает очень проницательными. Почему же Тойволайнен почти всегда постороннего человека наделяет собственным умом? Потому что, если не знает, что человек есть лишь растиражированный Один, главный, то догадывается об этом. Думая про себя, Тойволайнен постоянно опасается, что его мысли доступны другим. Находясь в одиночестве, когда вокруг никого нет, стоит полнейшая тишина, ему всё же чудится, что кто-то присутствует рядом, за занавеской ли, или за шкафом.
Деньги из копилок взяли они не только затем, чтобы отвезти их, но и чтоб стать "посланцами добрых дел", каковым, по сказанному, не приключится вреда.
Да и люди с деньгами доверяли ему деньги вперед, поскольку за время и деньги, потраченные для успеха в любом деле, вдвойне нужны были деньги.
А чтобы добыть деньги, требовалась невероятная энергия.
Копить деньги на проценты, тогда вдвойне увеличит свои масштабы. Впрочем, бумажные деньги не вносили ни особой радости, ни большой печали.
Когда один знакомый по службе как-то за стаканчиком рассказал ему о своей способности привлекать к себе деньги, и кто-то с утра дал Тойволайнену сразу тысячу рублей одной бумажкой, вот действительно стоящее изобретение, чтобы в мелочи не копаться, на бумажке сразу написать:
«Все деньги в одной бумажке»!
Ну, это уже психоаналитика…
И, понимаете, вас обязаны выслушивать, чтобы за это получать деньги, стоит лишь уплатить деньги, хотя бывает, что у одного научного сотрудника, пока он курил в коридоре, пропали из кармана пиджака, оставленного на стуле, все деньги.
Тойволайнен в толпе, словно серп прорезает колосья.
Если Тойволайнена спрашивают, как пройти на вещевой рынок, то он отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти к метро, отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти к винному магазину, отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти в поликлинику, отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти к реке, отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти к заводу, отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти к театру, отвечает - прямо. Если его спрашивают, как пройти на кладбище, отвечает - прямо. Ибо прямо - это прочерк между датами твоего рождения и смерти.
Островерхий финал всем финансам на свете готовит, превращая богатства в воздушную трель воробьиных.
А то ещё министр нашёл спонсора, а тот затратил огромные деньги на то, чтобы укрепить фундамент и воспроизвести львов над колоннадой, но кто-то сунул деньги в свой карман и исчез в каком-то оффшоре, словно сам Господь решил брать деньги с грешников.
А ведь говорили ещё в детстве, что деньги, которые достаются таким путем, приведут не туда, куда надо. Может, он из тех, кто за деньги предлагает прогуляться на фабрику печатания денег?
Он ведь должен зарабатывать деньги на сахар!
Это уж ясно без объяснений, ибо голая женщина и деньги, много денег, миллионы как-то связаны в мозгу с белым цветом.
Присмотревшись к бумажным нарезкам и раздачам Тойволайнена, дальновидные заинтересованные люди пересадили его в отдельный кабинет.
Да он и сам был рад читать и писать в одиночестве.
Но каждый день к нему теперь являлись просители его подписи, потому что так ухитрились вместить Тойволайнена в делопроизводство, что без его подписи бумага не могла двигаться дальше.
Вот по этой фундаментальной причине посетители были ещё и заносителями пестрых нарезанных стопок, которые, по уговору, Тойволайнен в простой хозяйственной сумке относил в другие присутственные места, себе, по тому же негласному уговору, оставляя лишь пару пачек, с которыми вечером шёл домой, вернее, как поётся в песне, шагая с работы устало.
Теперь он прокладывал красные бумажки газетными нарезками.
Выходил утром из дому, шел к Большому театру и там раздавал свою рекламу.
Кто-то, как всегда, брал бумажки, кто-то отказывался, а кто-то из взявших тут же бросал их под ноги.
- Дайте-ка и мне ту красненькую! - потянулась к стопке чья-то волосатая рука.
- Будьте любезны! - отозвался Тойволайнен, снимая, как с колоды карт, не глядя, верхнюю газеткину бумажку и следом красную пятитысячную.
Типографскую.
- Да не может быть! - вякнула волосатая рука, поглядела через указательный жирный палец на свет: -  Подделка! - и швырнула деньгу на асфальт.
Другая тощая старческая рука подобрала банкноту, глазнула бельмом и беззубо всхлипнула:
- Сам ты подделка! - и к Тойволайнену: - Дай-ка мне пяток рекламок энтих!
Тойволайнен с удовольствием отстегнул полпачки.
Но никто не ахнул, никто и вниманья не бросил на тощеглазую кильку с листовками.
Их вон по Москве всюду, тут и там, направо, налево суют, впихивают, навязывают, раздают рекламу, подумаешь!
А вокруг него размноженные губы шепчут:
- Настоящие раздает, настоящие!
И испуг охватывает губы и волосатые руки.
- Подвох в этом, подвох! Задумал что-нибудь такое, что никто еще не выдумывал!
- Гляди-ко, ничего не боится, против армии триллионной один востроглазый встал!
Тойволайнену забавно.
Человек твёрдо уверен в том, что он ограничен пределами настоящего. Он в настоящее попал, и с настоящим в конце концов распрощается. Он не помнит и не понимает, откуда и как он попал в настоящее, зато своё прощание с настоящим обставляет в самых ужасающих красках, вроде схода Земли с орбиты, угасания Солнца, всеобщего потопа или всемирного землетрясения. В общем, ему видится ад. Переубедить его невозможно. А переубеждённый Тойволайнен никому ничего из современников по настоящему не доказывают. Он раздаёт деньги.
Между домами, проулками, дворцами, офисами, супермакетами, переполненными щуками,
карасями,
              язями,
                      князьями:
деньги,
    деньги,
       деньги,
            деньги,
                  деньги,
                         деньги,
                                 деньги,
                                      деньги,
                                             деньги,
                                                  деньги,
                                                         деньги,
                                                               деньги,
                                                                    деньги,
                                                                          деньги,
                                                                               деньги,
                                                                                     деньги,
                                                                                          деньги,
                                                                                                 деньги,
                                                                                                       деньги,
                                                                                                             деньги,
                                                                                                                   деньги…
Главное!
Килька с деньгами!
На лице прокурорском громадном острым ножиком скорби гримаса.
Он кричит что есть мочи:
- То не деньги! Он людЯм возвращает откаты!
А над прокурором чёрный ворон невермором каркает: «Не верю!»
Вся в белом Марта с белыми розами льнёт сердечком алых губ к щеке Тойволайнена.
Бумажки бросает на голое тело то и дело, то и дело, для того, чтоб душа прозрела.
Он ведь и Марте совал нарезку, но она не желала брать деньги - зачем ей они? Разве тополиному пуху нужны деньги? Тойволайнен сначала думал, что деньги Марте пригодятся, но потом вспомнил себя, которому деньги не нужны, отстал от неё.
После довольно долгих раздач денег, отношение в министерстве к Тойволайнену совершенно изменилось. Его стали ценить как самого необходимого сотрудника. Даже размечтались о том времени, когда в результате его деятельности заинтересованные лица станут не только ворочать миллионами рублей откатов, но и миллиардами откаченных долларов.
Люди, людишки бегают туда-сюда, а в глазах написано: «Мне деньги во что бы ни стало теперь нужны». И на что ему деньги? Ах, понятно, чтобы погасить проценты по кредиту. А зачем кредит брал? Чтобы машину купить. А метро тебе не по чину? Да разве я поеду в метро со всяким сбродом! Это в двадцать-то пять лет так-то рассуждать! Караул! Я уж так навострился кредитом кредит гасить, что не жизнь у меня теперь, а сплошная рулетка.
Деньги были настолько ниже достоинства финансиста финна Тойволайнена, что он совершенно о них не заботился. А то что они сами лезли к нему в руки, так он же быстренько их с этих самых рук сбывал. Прогуляйтесь к Большому театру, сейчас же он выйдет из-за толстой колонны и всчит вам полмиллиона красненьких в одной пачке.
Сколько прекрасных часов он провел вместе с Мартой! И это было весной, самой ранней, когда едва набухли почки на чёрных от холодов ветвях деревьев и кустов, когда ещё соловьи не прилетели, но сосульки на карнизах почти растаяли. И это было летом в тихие не жаркие, и не прохладные мягкие безветренные дни в почти опустевших переулках. И это было осенью в дождь, когда они шли под зонтами под звон мокрых трамваев, в почти зеркальных от дождя стеклах которых они ловили своё отражение. И это было зимой в лёгкий снегопад, когда они расчерчивали белую скатерть площади своими следами. Какой длинный год! Какая длинная жизнь!
Любовь его к Марте безмерна, поэтому она вызывает страх. Страх, страхулечка, страшок. Когда Тойволайнен сам внушает кому-нибудь страх, стало быть, его сильно потом полюбят. Что страшнее страшной ночи? Когда читают ему мораль злые, то они вызывают страх. Кто способен вызвать шок? Иногда важнее внушать людям страх к себе, чем вызывать доверие, которое обернётся несвободой. Тщательно охраняя свои тайны, Тойволайнен всё время пребывает в страхе быть разоблачённым. Страшно в полночь ему одному выть на полную луну. После пережитого страха всегда наступает буйное веселье.
Финн Тойволайнен финики ел в Финикии.
Влияет ли на Тойволайнена чужое мнение? Иногда до него доходят такие слухи о самом себе, что он сам дивится этому, не узнавая себя в чужой интерпретации. И чем Тойволайнен становится значительнее, тем разнородных мнений больше. Часто чужое мнение воздействует так же сильно, как руки гончара на глину, выделывающие из неё сосуд правильной формы. И это верное сравнение, поскольку Тойволайнен есть сосуд, наполняемый чужими мнениями, которые с течением лет он трансформирует в свои.
Потому что вместо того, чтоб плавить тонны восковых свечей и тратить деньги на всякие благотворительные дела, надо получить в наследство чулок, набитый золотыми монетами, ведь Тойволайнен принадлежит к поколению блудных детей, которые пускают на ветер деньги отцов, но не могут сколотить состояние своими руками, хотя ведь совали Тойволайнену деньги, он и знал того, кто сразу же доверил ему деньги, но не обмолвился об этом ни словом, был нем, как килька, поскольку он ведь деньги копит, откладывает, у него денежка водится, и это понятно, потому что нужно же было одеваться, нужно было на непредвидимые расходы откладывать, нужно было непременно свои деньги иметь.
Да, денежка у него водится, но на себя он ничего не тратит.
Такой у Тойволайнена азарт в жизни - раздавать денежку!
В ботиночках он ходит пятнадцать лет, а костюму будет и все двадцать.
Потому как Тойволайнен бережлив в движениях, аккуратен в ношениях, детален в воображениях.
Ему, как кильке морской, нет износу!
Обстановка его так бедна, что солдатская койка в казарме представляется раем земным.
Спит он боком на стопках газетных.
Сколько ни коси траву, она всё равно растет. Сколько ни было войн, люди всё равно рождаются. Изменить этот ход вещей Тойволайнен не в состоянии. Ему остается только смириться с мыслью о том, что трава всегда будет расти, и люди всегда будут рождаться. Сколько бы ни было диктаторов на свете, все они исчезли и исчезнут с лица земли. Сколько бы ни тормозили они время, которого не существует, оборонительные и наступательные их планы тщетны, ибо на земле есть один народ и одно государство - Мир с Господом единодержавным.
Что тут сказать?
В отказе от излишеств он превзошел восторги междометий московского родного воробья, произносящего в полёте: «Ты - это Я, а Я, конечно, - Ты!»
Много синего и зелёного вокруг, невольно полюбишь и то и другое, синее и зелёное. Просто станешь пристрастным к синему и зелёному. Море в небе с водорослями перевёрнутых могучих крон деревьев. Небо в море с опрокинутыми синими и зелёными звездами, с синей луной и зелёным солнцем. Кто-то когда-то здесь начал строить огромный корпус, но дальше вколоченных бетонных свай и некоторых перекрытий не пошёл. Теперь этот остов едва выглядывает из синего и зелёного, потому что деревья корнями уходят в бетон. Так Тойволайнен впервые понял, что цивилизация в борьбе с синим и зелёным бессильна.
Жизнь шагает его по московским финансам, потому что когда-то он финики ел в Финикии, тощелобый, прозрачный, с глазком на боку, как у кильки, друг морей и полей Тойволайнен, свободный, как нож, скажем, финский.
Много белого, очень много белого, и горячего, противоречивое сочетается, белое с горячим, красное с белым.
Финн финансист Тойволайнен, заблудившийся в русских осинах, взявшись за ручки с Мартой, такой же воздушной, как пух летом, любуется тёмно-красными параллелями заката над крышами зданий, дворцов и храмов.
Они прогуливаются по Самотёчному бульвару, любя себя и Москвы финансы, текущие без всякой поддержки подземной рекою.

"Наша улица” №191 (10) октябрь 2015