Инна Иохвидович "В кафе" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

В КАФЕ

рассказ

- Чёрного кофе, чашечку!
- Большую или маленькую?
- Большую.
Поворот заполняющая ручки в автомате, тёмная с поднимающимся парком струя, внутренность пузатой чашки. И вот уже моложавый мужчина в лохматой шапке отошёл от стойки, на блюдце скользила чашка.
А она, вздохнув, сняла очки. Чётко видимый мир мгновенно сузился до двух ближних столиков у стойки, за одним уже около часа сидела девушка с длинными курчавыми волосами и что-то писала в тетради, лежавшей на коленках. Остальное - дальние столы, входная дверь, большое оконное, от пола до потолка, и во всю дину кофейни, стекло, с улицей за ним, троллейбусами, машинами, людьми, было размытым, но угадываемым Линой. Мелькали какие-то фигуры, что-то происходило, но было непонятным, смазанным, мельтешащим в её близоруких глазах. Сидя на высоком со спинкой табурете, она видела своё отражение в блестяще хромированной поверхности кофейного автомата. Она работала тут второй месяц, но никак не могла привыкнуть к своему искажённому изображению в этом своеобразном зеркале. К невесть откуда берущейся одутловатости худого лица, к неожиданно, по-негритянски полным губам и маленьким глазкам. Но, ужасаясь, не могла оторваться, не так уж часто за свою пятидесятилетнюю жизнь она рассматривала себя. И в деформированной себе она о чём-то неназываемом начинала догадываться, но подходил очередной клиент, и снова бьющий в нос кофейный запах, свёрнутые банкноты, монеты. В тихие предобеденные часы она рассматривала себя не только в «кривом зеркале», но подносила к лицу руки с непривычным маникюром, удивлённо гладила колени в тонких чулках, странными, и будто чужими, казались и ноги в дорогой замшевой обуви. Она ли эта женщина в тёмном костюме, с подколотыми, оставлявшими открытыми уши, волосами? Лина, Капитолина Фёдоровна - жена, мать, бабушка, - эта женщина? Сквозь очки в голубой оправе смотрели внимательные блекло - серые глаза.
- С ликёром?
- Нет, с коньяком.
Отходили от стойки осторожно, стараясь не расплескать горячий кофе, тщательно размешивали сахар, пили, разговаривали с соседями по столику, погружались в прибой, несущейся из стереоустановок музыки.
А она оставалась за стойкой, за барьером. Об этом вопила ей спина уходящего клиента, волнами разбивался у висков оголтелый ритм, грохотал, проносился и растекался светлым днём мир за окном кафе. Она страдала всем своим, измождённым домашней работой и одиночеством, существом. И это было ново, непривычно, тяжело.
Раньше она воспринимала жизнь как данность, вертясь между стиркой, уборкой, глажкой и приготовлением еды. Одно сменяло другое, день подходил к концу, и лишь иногда, в самое последнее мгновенье перед тем, как не почувствовать своё наработавшееся тело, вспыхивал под веками, то ли блеск, то ли блик, то ли неясное, отгоняемое воспоминание, а может и вовсе неизвестно что... и наседала тоска, камнем, ощущением физической тяжести, пеленала её, висла на ногах, погружая в тёмный сон.
А в остальном всё шло нормально, руки отжимали километры простыней, ноги выхаживали положенное от плиты к столу.
И во всём-то участвовала она - в утре, дне, вечере - поправляла галстук спешившему мужу, бежала за сыном, забывшим свёрток с завтраком, бесшумно прикрывала двери - дочь занималась. Во всех хлопотах - при муже-начальнике, правда, дома он бывал редко; при сыне, ставшем военнослужащим, и дочери, десять лет назад родившей ей внука.
Только с отъездом сына, с получением дочерью и зятем новой квартиры заметила она, как пошатнулся дом, а полгода назад, когда с ней развёлся муж, и рухнул вовсе.
Она ничего не понимала, не чувствовала того, что дома-то и не было, была только она, положившая свою плоть на благоденствие и процветание его, и не вдохнувшая духа, не оживившая его...
Тридцать лет - домохозяйка, жена, мать, бабушка. «Капитолина Фёдоровна, полно, было ли это?» - восклицало в ней всё.
Рассматривая себя, которую не знала, мир, бывший загадочным, людей, которым пыталась заглянуть в глаза и что-то увидеть и понять, она пугалась! Страх был от невозможности поддерживать элементарное жизненное равновесие, она жаждала вырваться из-за этой стойки, где-нибудь укрепиться, пустить корни. Когда-то муж шутил: «Ты как фикус, где ни посади, приживёшься!» Давнишняя шутка звучала нынче издевательски.
Люди, которым она тщетно пыталась заглянуть в глаза, будто и не замечали её. Может быть, она для них сливалась с этим блестящим импортным кофейным автоматом или они просто не замечали того, кто по ту сторону барьера, и потому их взгляд не задерживался на увядающей женщине, кто их знает?
«Спокойней! Нельзя воспринимать всё так трагично!» - унимала она себя, вынимая из духовки поджаренные зёрна, смолачивая их, поворачивая ручку автомата и... Как она ненавидела этот густой, тягучий аромат тропиков, бодрящий элексир, он колыхался и в танцевальных ритмах, люди за столиками, наверняка любящие жизнь, медленно тянули из чашек напиток...
Поворот ручки. Который уже? Она почувствовала, как стекает - тёмной непрозрачной струёй, в которой, не ощущая сама того, барахталась всю жизнь, стекает сама она в пузатую чашку.
Двое парней у стойки, спорили.
- Омниа люкс, таковы были слова латинскими буквами написанные на кофейном автомате, это в переводе с латыни, - говорил один, - «всё превосходно».
- Нет, Толик, - возразил другой, - это означает «всем хорошо».
Вся она стекла в эти чашки, которые подала спорящим.

Штутгарт

“Наша улица” №194 (1) январь 2016