|
|||
Александр Юрьевич Трифонов родился в Москве 8 сентября 1975 года. Окончил Московский полиграфический институт. Персональные выставки: Избранные коллективные выставки:
|
Александр Трифонов ПАРИЖ эссе
В Париж я приехал со своим альбомом, чтобы передать его в центр Современного искусства Помпиду. Да, знает меня Париж! Купол театра Гранд Опера, расписанный моим любимым художником Марком Шагалом, буквально ошеломил меня. Собственно, я и пришел в этот театр, чтобы в оригинале увидеть этот его шедевр, где краски перетекают свободно одна из другой, рождая причудливые формы, и глядя на которые я вспоминал любимое выражение Марка Захаровича: "Всё есть химия, кругом химия, смешивающая разнородные материи для рождения чуда!". А эту стену с Марком Захаровичем я снял в музее Помпиду. "Никто не знает меня на самом деле. Никто не знает тех сомнений, надежд, видений, которые у меня есть", - любил повторять Марк Шагал. Реальность, рождающаяся на холстах Марка Захаровича, авангардиста до мозга костей, становится ирреальностью, которая реальнее, думаю я, самой натуральной реальности. Шагал летает в красках вечности.
Приятно было прогуляться по Марсову полю. Конечно, эти места замылены, всем известны. Но одно дело видеть их на фотографиях или на видео, и совершенно другое - самому походить туда-сюда, как будто я брожу по Сухаревской площади в Москве. Да, Париж совсем рядом с Москвой, и я иногда соотносил красоты Москвы с красотами Парижа. Да это можно и понять. В Париже с 1920 года в эмиграции жил Константин Бальмонт, а думал о Москве. В Париже жил, уйдя из России с белогвардейцами, и тоже с 1920 года, Александр Куприн, и тосковал по Москве. Недаром Бальмонт в Париже написал такие строки: ...Здесь, в чужбинных днях, в Париже, Если я - как дух морозный, Если быть хочу беспечней Казимир Малевич сказал: "Я начало всего... Черный квадрат - зародыш всех возможностей..." Думаю, что его знаковый холст и есть сам Казимир Малевич. Мы говорим "Чёрный квадрат", а подразумеваем "Казимир Малевич". У меня есть “эссе-рецепт” “Я и Малевич”, в котором я писал о том, как Казимир Малевич повлиял на формирование моего взгляда на художественную форму, на лаконизм изобразительного мышления. Его “Черный квадрат” появлялся в моих картинах, развивался в них, из просто случайного элемента превратился в некоторых работах в действующее лицо. Я участвовал в выставке, посвященной 130-летию со дня рождения Малевича, которая проходила в Немчиновке. Эта выставка - памятная, групповая выставка. Многие известные художники выставлялись на ней, в том числе Ольга Победова, Игорь Снегур, Виталий Копачев, директор галереи А-3, в которой прошло множество моих выставок. Малевич помогает стать художнику личностью, ни на кого не похожей. Центральный двор Лувра. Когда входишь в него с улицы Револи, главной торговой улицы, то попадаешь в этот квадрат. Возникает невольно ассоциация с Зимним дворцом в Питере, потому что и тот и этот были дворцами царей-королей. «Увидеть Париж и умереть». Кто сказал? Илья Эренбург. Конечно, всё новое под солнцем было когда-то старым. Вот и Эренбург переиначил древнюю фразу: «Увидеть Рим и умереть». По принципу - все дороги ведут в Рим. Потом под себя наши переделали - язык до Киева доведёт. Потом - все дороги ведут в Париж. А теперь я говорю - все дороги ведут в Москву! Через Париж...
Лувр поразил меня не только звонкими именами художников, но и высотой потолков. Пустили меня в Лувр на контроле бесплатно, по моему членскому билету Творческого Союза художников России. Вот как любят французы нас. А билет в Лувр, между прочим, стоит 14 евро. И мне теперь понятно негодование Куприна из-за постоянного безденежья: «Лувр, с Венерой Милосской, Рафаэлем, Тицианом, Рембрандтом, Боттичелли, Леонардо да Винчи…» - для него был недоступен. - «...во мне, под добродушной внешностью сидит холодный наблюдатель и скептик… Вот Вы говорите - роскошный живой город Париж. А я бы теперь охотно сидел в Ревеле или Гельсингфорсе. Да, Париж прекрасен, но это всё не наше… Эмиграция - дерьмо. Писательская - собачьё. Я уныл, беден и зол… Но я ещё во что-то верю, за что-то цепляюсь. Иначе - затаил бы дыхание и подох…» Вот стою перед полотном Василия Кандинского. Хотя я сам считаю себя художником фигуративным, но и нефигуративную живопись люблю. А направлений нефигуративной живописи немало, но самый сильный поток - так называемый экспрессивный абстракционизм - основал Кандинский. С "Абстрактной акварели" Кандинского начинается история современного абстрактного искусства. Василий Кандинский - самый смелый реформатор современной живописи. Именно он первым отважился создавать картины без сюжета, не опираясь на изображение конкретных вещей. Его полотна говорят самой художественной материей - цветом, линией, ритмом.
Картины старых мастеров похожи на огромные цветные фотографии. Но кто мог из них предвидеть появление фотографии? Для меня важнее не "что" изображено на картине, а "кем" это сделано. Если со многих картин в Лувре убрать подписи, то не поймешь, чьей кисти они принадлежат. Для этого должен был появиться Казимир Малевич, чтобы поставить жирный квадрат на всей предшествующей живописи. Но, вообще-то, сознаюсь, что мне понравился зал с работами Эль Греко, одного из моих вдохновителей, которому я посвятил несколько своих холстов. Вот один из них. Я - художник Александр Трифонов "Эль Греко", холст, масло, 100 х 80, 2014, - дал пламенный полёт души, рожденной из небытия воскресения. Это мой Эль Греко, персональный, потому что с первых своих картин я стремился к непохожести, к оригинальности, к своему цвету и к своей форме. И к этому меня привёл синтез Эль Греко с Малевичем. Да, все мы рождаемся для того, чтобы сказать свое собственное слово в искусстве. Но невольно питаемся все мы без исключения предшественниками. Потому что являемся в этот мир пустыми сосудами. К этим несколько торжественным размышлениям привёл меня парадный Лувр, в котором хочется застегнуться на все пуговицы и застыть по стойке "смирно", как меня учили в армии на сцене Театра Красной армии, в котором я проходил срочную службу. Красная армия с красным Эль Греко! Звучит неплохо...
Остановился с невозмутимостью Наполеона на Аркольском мосту. Да, это первый металлический мост в Париже. Мост д,Арколь построен в 1856 году. Развилка Сены между островами Ситэ и Сент Луи. На этом пятачке и появился в своё время Париж. И я стою на нём, как во сне. И мечтательно повторяю "Парижский сон" Шарля Бодлера в переводе нашего замечательного поэта Эллиса: Пейзаж чудовищно-картинный Мой сон исполнен был видений, Художник, в гений свой влюбленный, Дворцы, ступени и аркады Как тяжкий занавес хрустальный, Там, как аллеи, колоннады И берег розово-зеленый, Сковав невиданные скалы, Там Ганги с высоты надзвездной, Я - зодчий сказочного мира - Вокруг все искрилось, блистало, В дали небес не загорались А надо всем, огнем экстаза II Как звон суровый, погребальный, Пикассо и Париж почти синонимы. Хотя огромное количество его работ я видел в Барселоне. Пикассо звучит в ушах не умолкая, как взвизги скрипки по радио "Орфей". Пикассо избыточен, как железная дорога, опутавшая рельсами весь мир. Кажется, и на дне океана есть музей Пикассо. Пикассо призывает к невероятной свободе творчества. Рисуй как хочешь. Жизнь вся без остатка перешла на картины. Тело к ним прилагать не обязательно. Поэтому Пикассо бессмертен, как вечно зелёная весна.
На набережной Корс, за моей спиной за мостом Арколь здание парижской мэрии Отель Девиль. Много городов на земле, но только те из них, которые окрашены искусством, влекут меня. Причём, сплошь здесь творили непризнанные. Это к вопросу о том, что слишком торопятся наши современники быть признанными великими. Вообще, надо сказать, есть искусства быстрые, вроде театра и эстрады, да и суетливое кино, изготавливаемое за деньги, и эти быстрые так же быстро исчезают вместе с актёрами и продюсерами, им достаточно физического существования в успехе, чтобы убеждаться в своей силе с орденами, званиями и деньгами, а есть искусство медленное, собственно, оно и называется искусством, когда художники, в широком смысле этого слова, не являются свидетелями своего торжества. Париж напоминает об этом. Главный собор Франции Нотр-Дам-де-Пари. Кто из больших художников не видел его?! Парижские художники повлияли на весь ход развития живописи. Но и они учились у предшественников. А некоторые просто с превеликим удовольствием копировали их. Конечно, не обязательно быть в Париже, чтобы сделать что-то достойное. Но парижский дух несомненно присутствует в работах, скажем, Пикассо или Сутина. Как известно, Пикассо многократно переписывал, изрядно преобразовывая в своих новых формах "Менины" Веласкеса, а Сутин буквально повторил картину Рембранта "Женщина, купающаяся в ручье". Так же и я вдохновился Рембрандтом, но сделал - "Возвращение блудного сына", холст, масло 100 х 70 см. 2012 - совершенно иначе, в присущей мне манере рецептуализма. Что это такое - рецептуализм? Это минимальными средствами в присущих только мне формах выразить то, что пытались делать копиисты реальности. Ведь квадрат и треугольник стоят у истоков знака, который создаёт всё что угодно... У входа в Гранд Опера 9 декабря 2015 года я улыбнулся вечности искусства. Только оно способно сделать из глухонемой природы человеческую личность. Мир создан для искусства, и я его птенец. Я где-то уже писал о том, что некоторые непонимающие искусство люди часто любят приводить в пример Малевича, что и мы бы так смогли нарисовать, что "Черный квадрат" это обман и глупость. Но для начала надо стать Малевичем, потом нарисовать квадрат, потом провозгласить его символом нового искусства, где нет места копированию действительности не художником созданной, и трудом всей своей жизни прославить свой квадрат. Это примерно, как забить пенальти в финале чемпионата мира по футболу, забить просто пенальти могут миллионы, а дойти до финала и забить его в самый ответственный момент смогут только единицы. И про них тоже можно сказать: я бы так смог. Вот в этом и весь секрет. Между тем - я смогу, и я сделал. Я работал и в учебном театре ГИТИСа, и в Театре Красной Армии, а ныне в МХТ им. А.П.Чехова. Театр сквозит во многих моих картинах. Однажды выдающийся артист Валерий Сергеевич Золотухин написал: «На премьере спектакля "До и после" ко мне за кулисы зашел молодой человек и передал нечто плоское, крупное, обернутое в бумагу и аккуратно перевязанное. В нетерпении развязав и вспоров бумагу, защищавшую это нечто от мартовской сырости, я обнаружил холст с изображением черного квадрата с пьяной перед ним бутылкой, готовой растечься, развинтиться, пуститься в пляс, - дразнящую черную строгость своей вихляющей сутью. Я обомлел. По спине пробежал холодок совпадения. Я только что вышел из этого квадрата на сцене Театра на Таганке. Не смея отвести глаз от холста, боковым зрением я видел свое отражение в зеркале гримерки - лицо в белилах, намалеванные на нем огромные, черные клоунские очки, рыжий огненный парик, фрак и бабочка лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского, в руках этого господина холст. На холсте оклик Малевича в интерпретации Александра Трифонова. "Ни хрена себе!" - сказал я себе. С ума бы не спятить»... В этот вечер давали, как написано в программке, Тройной балет: «КРИСТОФЕР УИЛДОН, УЭЙН МАКГРЕГОР, ПИНА БАУШ: БАЛЕТ ПАРИЖСКОЙ ОПЕРЫ. Балет Парижской оперы представляет спектакль памяти Пьера Булеза, в котором объединяются три великих шедевра в современной музыке и хореографии. В программе вечера прозвучит как музыка самого Булеза и так и двух других великих композиторов 20-го века, чьи работы Булез часто интерпретировал в качестве дирижера: Дьёрдя Лигети и Игоря Стравинского». Отчётливый Фернан Леже мыслил египетскими пирамидами, прикрытыми "Чёрным квадратом" Малевича. Было время, когда истинные художники бросились бежать от фотографии. Фотоаппарат убил реалистическую живопись. Художник не фотоаппарат, он не должен фотографировать внешнюю жизнь, художник создает себя. До него ещё такого не было. Вот что я вижу в авангардной живописи. Направил объектив на огромную розу окна. Нотр-Дам парижский как Солнце. Смотрел на окно и вспоминал Максимилиана Волошина, в доме которого в два с половиной года я провёл всё лето, бегал по мастерской, держал в руках его нежнейшие акварели. Вот его стихотворение о Париже "В дождь": В дождь Париж расцветает, А по окнам, танцуя Тянут тысячи пальцев На синеющем лаке Сколько глазок несхожих! И на груды сокровищ, Улица Бобур - центр современного искусства Помпиду. В детстве я часто бывал в Музее изобразительных искусств им. Пушкина. И мне врезались в память яркие картины, особенно мне почему-то запомнился Матисс с "Золотыми рыбками". Анри Матисс впоследствии оказал на меня большое влияние. Он искал непосредственной передачи ощущений при помощи интенсивного цвета, упрощенного и плоскостного рисунка. Его полотна, изображающие женские фигуры, натюрморты и пейзажи, могут показаться незначительными по теме, однако являются результатом долгого изучения природных форм и их смелого упрощения. Матисс был по преимуществу колористом, добивавшимся эффекта согласованного звучания в композиции многих интенсивных цветов. На площадке вверху центра Помпиду, где меня любезно встретили, приняв в коллекцию мой альбом. По нему можно ясно понять, что я работаю в системе знаков. А знаки могут быть разные. Это могут быть иероглифы, которые считываются ассоциативно. Это могут быть какие-нибудь буквы каких-нибудь алфавитов. Они могут иметь свои иероглифические ритмы, то есть свое движение и энергию и иметь внутри картины свои оправдания и свои основания. Символом может быть и математическое число, и орнамент. Ко всему этому нельзя подходить с логарифмической линейкой. Когда я выстраиваю свои символы, свои знаки, свои ритмы, линии, полоски и плоскости, то иду не от рассудочности, а от своего чувства. И каждому символу, знаку, образу придаю свое значение, свой потаённый смысл. Потому что пиктографическое, архетипическое письмо, характерное для моего стиля, всегда опирается какие-то зримые факторы: змея вот так рисуется, дом - вот так, человек - вот так, гора - вот так, дерево - вот так, что-то там еще такое - вот так. Все знаки, которые мы считаем архетипическими, идут от первичного восприятия мира человеком. То есть они есть архетипы пластического мышления. Из них складываются письмена разных народов, и моя творческая манера... Так бы я сказал. Пита Мондриана я еще называю «квадратным Мондрианом». Как и всякая художественная личность, Мондриан сразу узнаваем. Этим он сильно воздействует на новых художников. Личность тем и сильна, что подавляет своим гением безличностные массы. Ты можешь всю жизнь с фотографической точность срисовывать избушки и березки, но никогда не будешь художником. А можно, как Мондриан, из квадратиков и ниток сложить свою гениальную судьбу. Типично московская развилка, как у нас Кривоколенный расходится с Армянским переулком, так у них расходится улица Тампль расходится на Тюрбиго и её же Тампл. Собственно, Москва строилась по тому же плану, что и Париж. Да и элита наша говорила на французском языке, сцены эти у Толстого я обычно пролистывал.
Мост О, Шанж. Мост менял. Через Сену перекинут Понт О,Шанж. Я вспомнил из Рейна о мостах. Как же сильны ассоциативные связи! Стою в Париже - вижу Питер! У него и книжка называлась "Имена мостов", кажется первая. У Евгения Борисовича Рейна. Как там у него: *** Вот с обтекаемых ступеней Возить к раздвоенному дому, Он выследил: нас арестуют Ударившись о подворотню, Согласным берегом куда мне, Как будто плот органных бревен, Английский мастер фигуратива Френсис Бэкон мял, искривлял, надувал человеческие тела, как бы неустанно говоря нам, что тело дано тебе временно для того, чтобы совершить в искусстве головокружительный взлёт и никогда не исчезнуть из виду бесконечно рождающихся тел, стремящихся к бессмертию души. Классический Лувр осовременен стеклянной пирамидой. Знак начала человечества! К 200-летию Великой Французской революции решили окончательно превратить Лувр в музей, поэтому Министерство финансов освободило здание Пассажа Ришелье, а американский архитектор Йо Минг Пей в 1989 году открыл Стеклянную пирамиду. Старые улицы дышат поэзией. Как тут не вспомнить монолог Версилова из "Подростка": «Я тогда эмигрировал, но разве я покинул Россию? Нет, я продолжал ей служить. Пусть бы я и ничего не сделал в Европе, пусть я ехал только скитаться (да я и знал, что еду только скитаться), но довольно и того, что я ехал с моею мыслью и с моим сознанием. Я повез туда мою русскую тоску. О, не одна только тогдашняя кровь меня так испугала, и даже не Тюильри, а все, что должно последовать. Им еще долго суждено драться, потому что они - еще слишком немцы и слишком французы и не кончили свое дело еще в этих ролях. А до тех пор мне жаль разрушения. Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, более! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их - мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим! У них теперь другие мысли и другие чувства, и они перестали дорожить старыми камнями... Там консерватор всего только борется за существование; да и петролейщик (взрывник, ныне - террорист, - А.Т.) лезет лишь из-за права на кусок. Одна Россия живет не для себя, а для мысли, и согласись, мой друг, знаменательный факт, что вот уже почти столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы! А им? О, им суждены страшные муки прежде, чем достигнуть Царствия Божия…»
"Наша улица” №195 (2) февраль 2016
|
||
|
|||
kuvaldin-yuriy@mail.ru | Copyright © писатель Юрий Кувалдин
2008 Охраняется законом РФ об авторском праве |
||
адрес в интернете (официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/ |