Анжела Ударцева “Томка Поплавок” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Анжела Ударцева родилась 25 мая 1975 года в Магадане. Окончила отделение журналистики Томского государственного университета. Влияние на творчество Анжелы Ударцевой оказали Эгон Э. Киш и Сергей Озун. Дебютировала в "Нашей улице" рассказом “Водки найду”, № 1-2000. Постоянный автор журнала. Рассказ "Чайная ложечка чаучу" опубликован в сборнике "Новые писатели России" (Фонд С. А. Филатова, издательство "Книжный сад", 2004). Живет в Магадане.

вернуться
на главную страницу

Анжела Ударцева

ТОМКА ПОПЛАВОК

рассказ

Привычка вставать в пять утра осталась у нее с зоны. Туда Томка Поплавок загремела, как она до сих пор считает, совершенно случайно. Чистила на кухне рыбу, а жила она тогда в Приморье, в маленьком районном городке, а хорошо поддатый муж решил поделиться своей женой с другом. Тот обещал за это еще одну бутылку водки купить. Но с Томкой насчёт этой сделки не посоветовался, даже не спросил, не против ли она с другом в постели покувыркаться. Томка думала, что мужики шутят, даже широко заулыбалась да принялась уже у почищенной рыбы брюхо вспарывать. Из-за её смеха сдавленные в рыбёхе кишки брызнули ей прямо в лоб. Отряхивая рыбью кровь со лба, она заметила, как друг мужа, снимая по пути в кухню штаны, идет прямо к ней. А муж из зала громко выкрикивал: «Ей не жалко! Не убудет…»
Томка по кличке Поплавок сама не помнит, как все дальше было, но нож, на котором оказалась рыбья кишка, сердито блеснул лезвием на шее друга. Глаза его в одно мгновение увеличились и замерли навсегда, а обмякшее тело вместе с хлынувшей из сонной артерии кровью повалилось на Томку.
Дальше уже мало чего помнила. Сидела возле тела в полном ступоре, в то время как муж с криками: «Убийца», испарился из дома. Практически на автопилоте она прямо в окровавленном халате с болтающейся пуговицей дошла до ближайшего отделения милиции и все как на духу рассказала. Нож с кровью она держала в руках - так гражданка Тамара Валентиновна Свинцова и пришла с повинной к стражам порядка. Дежурный, жевавший беляш, с открытым ртом на время застыл – потом, еле проглотив недоеденный кусок, быстро жирным пальцем начал крутить диск телефона. А сам глядел то на нож, с которого капала кровь, то на стеклянные глаза гражданки, из которых нельзя было выдавить ни слезинки.   
Какое-то мгновение, какое-то неосторожное движение. И она лишила жизни человека - пусть никчемного, опустившегося, но все же человека. Тома Поплавок потом, когда отбывала срок, а дали ей восемь лет, все отматывала пленку в голове и снова ее прокручивала. Ревела от обиды, что так неосторожно полосонула ножом неудавшегося хахаля, а в итоге порезала и себе жизнь, да так, что пошла она уже будто бы по кривой, по самой низине, словно кто проклял ее. Может, родные того друга, которому она так быстро сократила пребывание на земле?
Тома, часто разговаривая с собой, все доказывала, что могла бы ухо ему отрезать или, в конце концов, глаз выколоть, но зачем же было в сонную артерию попадать. Зачем, зачем? Кто бы знал, что такое меткое попадание будет. Что уж теперь вспоминать?
Но Томка Поплавок все равно упрямо вспоминала. И вот когда мне пришла поклеить обои на кухне, снова об этом говорила, когда поняла, что я не злобный человек и осуждать - не мое собачье дело. Я ей так и сказала: «За свое ты уже рассчиталась, отмотав срок, а что в душе у тебя - это личное».
Как оказалось мы - землячки. Она родилась неподалеку от Магадана, в простой рабочей семье, где отец, простой рыбак и недалекого ума человек - бил за каждую мелкую шалость. Однажды Поплавок зашла домой, а ей навстречу табуретка от отца прилетела. За что? Узнала она уже после того, как стонала от боли, вытирая кровь с порванной щеки, которую поранила ножка табуретки. А еще отец дал ей в глаз. Оказалось, что ее две младшие сестры-погодки (им было 10 и 11 лет тогда), а Томке - тринадцать, подшутили над отцом. Из припрятанных пачек «Беломора» они повытаскивали по половине беломорин, аккуратно вскрыв днище коробочек (чтобы каждая пачка по-прежнему казалась как новенькая), а потом втихушку от родителей покуривали во дворе с другими ребятами. А когда отец вдруг стал к каждой пачке приглядываться, заметил, что все они с другой стороны имеют дырки, через которые и выбивались сигареты. Сестры спихнули все на Томку, а той досталось от отца на орехи. Он не стал разбираться - кто прав, а кто нет, а вымостил все зло на старшей дочери. И таких подстав было немало. Томка научилась отбиваться, у нее выработался рефлекс быстро закрывать лицо, быстро отворачиваться или наоборот - поворачиваться. Также резко с ножом повернулась, когда ее за плечи схватил друг мужа. Томка говорила мне, приклеивая обои с простеньким рисуночком:
- Знаешь, я ведь забыла, что у меня в руках был нож. Я хотела ему по морде дать, а тут нож. Эх, девять лет прошло с тех пор, как я на свободу вышла, а вышла я по УДО, отсидев семь лет и два месяца, а все как будто бы сейчас произошло.
Тома держала в руках нож, которым она подрезывала край обои и задумалась.
А мне чего-то жутковато сделалось. Внутри инстинкт самосохранения сработал - невольно, к тому же еще и материнские чувства взыграли - за деток страшно стало. Но это только на несколько секунд было такое волнение души. Нож Тома аккуратно положила на стол, вспомнив, что надо перекурить. Перекуры у нее наступали быстро и неожиданно. Эта привычка осталась с неволи.
- Ладно, Тома, не переживай. Это прошлое. Ты ведь за свое расплатилась сполна.  
Сейчас Томе 43 года. Ни кола, ни двора. Жила она со своим очередным сожителем в съемной хате - по соседству со мной, поэтому я с ней и познакомилась. Позднее, когда платить за квартиру было нечем, потому что сожитель запил по-черному и перестал работать, они переехали в разгромленную квартиру какой-то знакомой, пообещав там сделать хороший ремонт.
Жили они тоже не так далеко от меня, и Тома по привычке приходила то за солью, то за хлебом, то за какой-нибудь даже малой суммой денег, чтобы купить муки и напечь лепешек. Лепешки были дешевле хлеба, а собранные там и сям копейки направлялись в большей степени не на продукты, а на какое-нибудь самое никчемное пойло и было в их хате шумно. Как в той исковерканной поговорке: «Полна горница бичей». Хотя Томка все время тянулась к хорошей жизни - говорила себе окончательно, что больше в рот ни капли, что с завтрашнего дня идет работать. Но как только появлялась лишняя копейка, про все свои обещания она забывала. Ели денег было совсем мало, то в квартиру никого не пускали, чтобы пойла хватало на двоих.
Сожитель Томки, которого она звала «мой мужик», работал в частной артели- месяца четыре жил далеко на полигоне, добывая какому-нибудь «дяде Ване» или «дяде Васе» золото. Уезжал раньше положенного, ссылаясь на какие-то проблемы в семье, а на самом деле было просто лень пахать. А потом, когда золотодобывающий сезон заканчивался, он начинал выбивать заработанное (и, как правило, получал в три раза меньше положенного). Все, что удалось заработать, тут же пропивалось. Весна (а вместе с ней и золотопромывочный сезон) еще не наступала, - едва заканчивалась осень, а надо было еще и зиму перекантоваться без денег, поэтому он активно начинал влезать в долги или подворовывать. Словом, открывалась пора какой-то асоциальной эпохи. Не знаю как, но Томка, если была трезвой, старалась всегда вести себя культурно - со всеми здоровалась, одевалась аккуратно. А когда у них были пьянки-гулянки, она просто не показывалась на людях, а переживала этот «дурман» в своей бичарской квартире, где даже вместо унитаза была дыра. Но зато в квартире была горячая вода, электричество. До этого они вовсе жили на какой-то даче - тоже у знакомых. Обоим - за сорок, а никакого жилья нет. Так уж повелось в их жизни. Перекочевывали как цыгане с одной хаты на другую. Пока выгоняют со старого адреса, они уже снова с кем-нибудь познакомятся, да «пробьют» себе адресок, где можно перекантоваться. Так они за три года поменяли три поселка - жили в Соколе, Уптаре, теперь доколесили до Палатки.
Везде в небольших магазинчиках, где сначала платили деньги (поначалу-то они бывают, когда остаются деньги после добычи золота), оставляли долги, потому что жалобно просили до зарплаты выручить. И доверчивые продавцы, веря в басни, давали продукты под честное слово. Не знаю, как Томка втерлась в мое доверие, но когда приходила то за солью, то за сахаром, все время пыталась философствовать, рассуждать о высоких материях. Так, сами собой в подъезде, когда встречались, стали здороваться. Я, конечно, до конца ее и их разгульный образ жизни с мужем не знала. Думала, выживают, как могут люди. Мало ли таких, сводящих концы с концами людей на свете. Да и ведь бедность не порок. Поскольку жили они за стенкой, то если начинали буянить, когда сильно напивались, мой муж их гонял - и те, боясь его, тут же прекращали шуметь. Выключали музыку, будто бы надевая маски приличия. Был и смешной случай. Допились они до чертиков и стали отношения выяснять. Соседи сверху вызвали полицию. А Томка взяла своего сожителя в подъезд выгнала и, заперев дверь на ключ, сделала вид, что ее дома нет.
Полиция приезжает, а сожитель лежит на деревянном коробе в подъезде (в таких коробах соседи, у которых есть огороды, картошку зимой хранят) и говорит, что он… парашютист и случайно здесь приземлился. Этого горе-десантника, конечно, забрали до выяснения обстоятельств в полицию, а Томка, отсидевшись, так и не открыла дверь. Так вот они жили - не тужили. Но когда денег совсем не было, то часто голодали. В такой обнищавший период их жизни я и позвала ее к себе.   
Она была рада, что я наняла ее обои в кухне поклеить. Само собой узнала, что она в прошлом - зэчка, хотя меня это сильно от нее не оттолкнуло. Наверное, стало еще больше жаль, поскольку на момент совершенного ею убийства она была на втором месяце беременности. Но доносить ребенка она не смогла. Слишком, видно, перенервничала. Томка и жалеет, и не жалеет, что не смогла родить. От мужика, который подсовывал ей своего друга, она не хотела иметь ребенка. А после выкидыша уже появились женские проблемы, из-за которых беременеть больше не смогла. Да и женский лагерь, где она провела приличный отрезок жизни, сказался. Хотя в целом она вспоминает о нем с теплотой, как ни странно. Может, потому, что попала в него годы перестройки и голода в стране, а по ту сторону колючей проволоки всегда кормили по расписанию. И чифирок у Томки Поплавка всегда был с сигаретами, которые она в неволе полюбила больше, чем в детстве карамельки.
Лишние деньги стали появляться, когда она научилась делать открытки и писать за других женщин письма. Как она умела писать - ахи и вздохи. К ней всегда была очередь. А как она рисует - я сама убедилась. Моя одиннадцатилетняя дочка пришла в кухню и говорит: «Мама, у меня роза не получается, а завтра у нас ИЗО». Томка быстро спрыгнула со стула и, отложив нож, сказала: «Так, перекур! Ну - ка, пошли рисовать твою розу».
И за считанные минуты на простом альбомном листке появилась такая красивая роза, что я невольно восхитилась. Так аккуратно были вычерчены лепестки, будто рисовалось все по невидимому трафарету. Я долго смотрела на эту розу и удивлялась, как может в человеке сочетаться такие полярные вещи - и способность убить, и необъяснимая тяга к прекрасному.
- Да ты художница! - воскликнула я.
- Ерунда, пойду - покурю в подъезде, а то здесь у вас не курят, скука, - немного развязно заговорила Томка.
Она стала чувствовать себя уверенней, когда я так ее похвалила. А то немного зажата была - тут же раскрепостилась. Но дальше, после перекура она повела себя еще более уверенно, даже вальяжно. Она торопилась поклеить обои, а потом вдруг сказала:
- Слушай, давай завтра поклеим, ты мне сегодня деньги отдай, - с привычной хрипотцой в голосе сказала она.
- Так еще только меньше половины сделано. Тут кухня - то миниатюрная, через час - полтора ведь закончим, Тома, - говорила я.
- Ну не могу, край нужно мне отлучиться, а завтра кровь из носу приду. Во сколько скажешь, во столько и буду. Хоть в шесть утра. Дай денег, а?
Да уж, поговорили по душам, называется. Тома в буквальном смысле стала клянчить деньги. Ее черные, в виде небольших овалов, глаза начинали ярче блестеть из под очков. А нос, немного широковатый - в виде сливы, краснел, когда она начинала раздражаться. Тома все время поправляла свои волосы- волосы у нее вились, но из-за короткой стрижки представляли из себя круглый шар, окутанный вьюном.
Понимая, что работа сегодня больше не заладится, я дала денег Томе, только не всю сумму, а чуть меньше половины. Она, как я заметила, еще сильнее сверкнула своими темными, с лиловым проблеском глазами, но согласилась на такие условия. Потом подумала и сказала:
- Ну, еще сто рублей дай, а то мне на кофе не хватит. А я без кофе могу с ума сойти, особенно утром, так к нему привыкла.
И сказала она это уже так, будто я ей давно задолжала.
Она стала быстро собираться домой - воодушевленная. Нужную ей сумму я дала.
Как-то не получилось спросить, почему ее Поплавком в округе зовут, но когда она оделась, то, действительно была похожа на поплавок. Худенькая, как щепка, она надела пуховик цвета морской волны, а на голову натянула вязаную белоснежную шапку с большими ушами и с продолговатым бубоном, который над морской волной и казался поплавком. Когда Тома быстро шла, то подпрыгивала, будто бы пуховик плескался, словно волны в море. Да смешно. А еще ее продолговатое лицо с острыми скулами и носом - сливой вносило какую-то необъяснимую комичность в весь ее «стиль».  
Томка пришла рано утром - еще и не было пяти утра. Отчаянно стучала в дверь. Я даже через дерево, из чего была сделана моя тонкая входная дверь, чувствовала запах перегара. Открыла. Она сверкнула серыми глазищами как волчица и сказала: «Дай на опохмелку, а то никаких обоев не доклеим. Только приду после обеда, отлежусь немного. Не переживай и не суетись, подождут немного обои».
Я ничего не стала говорить, вытащила из своего маленького кошелечка двести рублей. В нем осталась мелочь- две бумажные десятки. Совсем ерунда.
- И эти давай, я муки полкило куплю, лепешек испеку потом. На черный день сгодится.
Какие-то деньги у меня водились, только держала я их на банковской карточке. А ведь у Томки есть еще одна шикарная способность - вытягивать деньги. Мне бы стыдно было, а ей - хоть бы хны.
Она уходить стала, поправив на шапке сбитый в сторону бубон. А я спросила:
- Тамара, скажи, а почему тебя все в округе Поплавком зовут?
- Ха, ха, ха, - с хрипотцой произнесла она, так широко улыбнувшись полными и слегка вытянутыми губами, что нижняя губа в трещинке слегка лопнула и потекла едва заметная струйка крови.
Томка, вытерев окровавленную губу, сказала:
- Никак губа зажить не может, вчера мужик мне как дал в челюсть, вот и болит. Зараза. Опять кровь пошла, елки моталки. Дай салфетку.
Я быстро вынесла, схватив из салфетницы на кухне.
Она, прижимая салфеткой губу, сказала:
- Да ничего в прозвище плохого нет. С детства так меня кличут. И на зоне кликали также. В детстве дело было. Там же неподалеку Охотское море. И речек рядом куча. Так вот в одной реке я чуть не утонула. Полезла покупаться, хоть и холодно было. И за корягу зацепилась ногой так, что не могла вытащить. Уже макушка под воду ушла. Подружки перепугались, убежали, а я, вдруг почувствовав в себе необыкновенную силищу, вынырнула. И смеясь, плаваю себе на спине.
Подружки со взрослыми на берег прибежали, дескать, показать, где я утонула, а я им всем назло плескаюсь. Вода ледяная, а я на спине плаваю- терплю холод и плаваю.
Дядька Вовка, сосед по двору уже стал орать:
- Итить её, Томка. Ну-ка выходи, давай. Эй, поплавок.
А подружки подхватили:
- Томка Поплавок, Томка Поплавок. Вот так всю жизнь по жизни теперь и выныриваю с этим прозвищем. И в тюрьме выныривала, и на свободе - барахтаюсь. Ну да ладно. Пойду, а то мой мужик снова мне в рог даст, потому что задержалась. Знаешь, хоть какой завалящий мужичонка, но мой. Так-то!
Обои я поклеила сама, потому что Томка пропала примерно на три дня. Один раз, правда, позвонила, все тем же хрипящим голосом проорала в трубку, что муж ей очки разбил, и она не может выходить из дома. Потом еще звонила и просила денег на очки. Говорила, что съездит на автобусе в ближний поселок, где живет ее мать, займет у той с пенсии и отдаст. Но я сказала, что нет у меня денег. Томка небрежно бросила трубку, матерясь очень смачно.
Я уложила спать детей. Было, наверное, около одиннадцати вечера. Муж позвонил с вахты, сказал, что послезавтра приедет, пообещал дочке накупить всяких вкусностей. Денег у меня было совсем в обрез, потому что в декрете особых заработков не найдешь. Младенец - на первом плане. Но хозяйка магазинчика, находящегося рядом с домом, охотно давала моей дочке в долг разные вкусности. Знала, что отец приедет с вахты и погасит долг в магазине.
А вот Томке не давала, все время ее ругала и называла просто: «Бичиха!». Говорила: «Как таких людей земля держит. Ходит у всех деньги занимает, нигде не хочет работать, у меня тоже продуктов еще полгода назад взяла, да так и не отдала. Потом в другой магазин пошла. Там продуктов взяла под честное слово. В третий магазин. Теперь никто ее видеть не хочет. Алкоголичку!».
Томка Поплавок, нарисовавшись поздно вечером, стала сильно тарабанить в дверь. Знала, что открою, иначе детей разбудит. Была она с большого бодуна, да еще с подбитым глазом и порванной губой, которая посинела у нее до нельзя. Запекшаяся кровь повисла на губе, испачканной частицами табака, небольшим вопросительным знаком. Пуховик, который я ей отдавала, а был он почти новый, потому что я его только в беременность носила, был затерт до нельзя - промаслившийся, грязный. Будто бы она в нем прямо на асфальте лежала. Бубон был оторван - от него на шапке, которая тоже когда-то была чистой и белого цвета, висели две толстые нитки.
Очки были треснутые и на веревочке. Она вошла без приглашения. И встав в коридорчике, сразу без «здрасьте» сказала:
- Денег дай. Быстрее!
-  Да нет у меня, Тамара, я тебе уже все отдала. А муж только послезавтра с вахты возвращается. Мне уже самой не на что смесь маленькому покупать. Я же тебе даже мелочь отдала.
Томка вдруг оскалилась как загнанная волчица и стала хриплым голосом орать:
- А мне как жить? Мой мужик меня бросил. Ушел куда-то пить. А я одна в квартире была заперта. Кое-как дверь открыла. Ничего жрать нет. Чуть не сдохла от голода. Очки вот разбиты, сама видишь. Губа болит!
- Так я при чем, Тамара. Ты же еще молодая. Меня не намного старше. И пенсию тебе еще не скоро получать. Иди, работай!
- Я бы с радостью, а ты за меня похлопочи. Я у Бондаря работала, который ЖКХ возглавляет. Подъезды мыла. А он не доплачивал, я ушла, поругавшись с ним. Щас опять подумываю к нему пойти, куда деваться. А мой мужик куда-то уехал. Работать вроде в артель. Так это на полгода, не меньше. А мне что делать. Ты поговори с Бондарем, он тебя послушает, ты же известная здесь журналистка. Замолви за меня словечко, а?
- Не знаю, попробую, но не буду обещать.
- А ты не обещай, а щас пока денег дай, а? Видишь, подыхаю!
И стала скулить, стонать, скатываясь по стене на пол. А глаза были злыми-презлыми. И зубы у нее были крепкими, хоть и желтого цвета. Казалось, сейчас вцепится в горло - такой у нее неадекватный взгляд был.
Я пошла на кухню. В морозилке у меня лежала курица. Я положила ее в пакет, затем макаронов пачку дала, масла подсолнечного отлила из бутылки в банку. Хлеб мы с дочкой мало ели, поэтому отдала всю булку, едва начатую. И, наконец, лежала плитка шоколада, которую так и не съели. Я отдала пакет с продуктами Тамаре.
Она внимательно просмотрела пакет и сказала:
- Жрать есть, а ведь мне еще чай и кофе нужно. И сама понимаешь, что ещё.
- Нет у меня денег, Тамара. Честное слово. Итак в долг в магазине беру. Ведь в декрете, не работаю.
- Не ной, я же не кучу денег прошу. Дай на чай, кофе и сигареты самые дешевые.
Я крикнула дочку. Попросила ту вытащить из копилки мелочь. Дочка сначала не хотела ничего давать, но, посмотрев на меня, на сверкающую злыми глазами Тамару, с неохотой поплелась к копилке в виде веселого оранжевого зайца.
Словом, я дала Тамаре триста рублей, ограбив дочкины «припасы». Тома сказала, что нужно еще пятьдесят рублей, потому что хватит только на чай и кофе. А без сигарет она не выживет. Дали ей совсем мелкой мелочью («пятидесятиками» и «десятиками») еще пятьдесят рублей. Тома, уходя, говорила:
- Ты поговори насчет работы с Бондарем. И если что подвернется, обязательно позвони. У меня денег на телефоне нет, но он не заблокирован. Будет возможность, положи мне стольник на телефон.
Через несколько дней я переезжала на другую квартиру - в другой микрорайон. Не хотела, но потом решила позвонить Тамаре, чтобы та помогла таскать в машину узлы. Говорила ей, что заплачу пятьсот рублей. Позвонила заранее, вечером, сказав, что утром надо будет помочь. Тамара ответила, что деньги ей очень нужны, что обязательно придет. Но утром сначала не брала трубку, потом взяла и сказала « Задолбали…», а потом и вовсе отключилась, когда я позвонила в третий раз.
Я на нее особо не рассчитывала, но хотела дать ей возможность заработать. На всякий случай я решила сходить к ней, ведь переехала она жить неподалеку. Но еще на нижнем этаже услышала ее голос с хрипцой. Она была, как это рассуждают, пьяная в хлам. Валялась прямо на лестничной площадке, без трусов, а какой-то тоже хорошо выпивший мужичок ее поднимал и говорил: «Да вставай ты, дура, застудишь себе п…». А Томка как захохочет и как загорланит песню колымских бичих: «Если б я не жила в магаданском крайчике, если б я не спала в маленьком сарайчике…».
Я, опешив, быстро выскочила на улицу, не желая встречаться с этой веселенькой компанией…
Больше я Томку не видела. Как-то ночью она звонила мне и смеясь в трубку, кричала, что у нее новый мужик, что он лучше других и так далее. Звонила раз пять. В конце концов, я позвонила мужу и попросила того перезвонить ей и серьезно поговорить, чтобы та отстала от меня. Муж так и сделал, а потом сказал мне, что Поплавок в трубку клялась ему, якобы мне вовсе не звонила и вообще не знает моего номера телефона.
Плывущую на поверхности бытия Томку я больше не видела. К тому же мы семьей переехали жить по другому адресу. Но не так давно, случайно, когда вышла в магазин, находящийся неподалеку от моего нового места жительства, я приметила возле прилавка неплохо одетую женщину - без шапки, поскольку было лето, в старомодном платье с рюшечками, в затемненных больших очках и розовой помадой на пухлых губах. Перебинтованную руку она прятала за спину. Она очень поясняла продавщице, что закодировалась, что устроилась работать дворником и очень-очень вежливо просила дать ей под запись продукты…
Я, не желая сталкиваться с Томкой, остановилась ненадолго, глядя в окно магазина - снова на улице печально дымились туманом облезлые колымские сопки, а сверху на них давила мощная, как грудастая баба, черная туча. И ни лучика солнца, ни капельки долгожданного просвета, как и в иссохшей душе Томки. Июль был на исходе…

 Магадан

“Наша улица” №195 (2) февраль 2016