Юрий Кувалдин "Паровоз" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ПАРОВОЗ

рассказ

Конечно, у каждого свои закидоны. Я, например, люблю ходить на железную дорогу. Особенно, когда идёт дождь, а я без зонта. Очень приятно промокнуть до нитки…
Да, шёл дождь и всё было в дожде. Чтобы нагнать страху, время от времени сверкала молния. Железная дорога здесь насчитывала с десяток путей, которые на километра три, до выхода на стальной железнодорожный мост через реку, расходились веером, образуя места для отстоя товарных эшелонов, допотопных теплушек и, главное, чёрного с огромными колесами паровоза.
Когда-то красная звезда на лбу паровоза, если у него есть лоб, конечно, а так - на фасаде огромной трубы, паровоз ведь, если упростить, представляет собой огромную трубу на колесах, так вот, эта некогда красная звезда поржавела, над трубой возвышался, словно рубка подводной лодки, некий цилиндр, называемый сухопарником (паровой колпак) - важная часть парового котла, наравне с дымовой трубой заметно выступает «на крыше» паровоза, и вот на этом сухопарнике выцветшая табличка бурого цвета гласила, что паровоз построен на заводе «Красное Сормово» в 1946 году.
Дождь усиливался.
И я решил укрыться на паровозе. Держась за длинную ручку, я поднялся по крутой лестнице и толкнул дверь кабины машиниста. И она, о, счастье, со скрипом отворилась. Я ступил в кабину. Укрывшись от дождя, я сел на место машиниста.
Слева находился реверс, справа - тормоза, их два: первый тормозит весь состав, а второй - исключительно паровоз.
Разглядывая с некоторым волнением приборы, ручки и механизмы, внимательно вслушиваясь в перестук колёс проходящего поезда, я поймал себя на том, что паровоз вызывает во мне потоки собственных мыслей, вспыхивающих мгновенной спичкой воображения.
Вот в этом сочинительстве в паровозе под перестук колёс поездов и заключался весь кайф моего железнодорожного творчества.
Когда постепенно с возрастом, даже в поздние годы с почти полной ясностью понимаешь, что вокруг тебя в бесконечном количестве толпились твои копии, созданные Господом под копирку, только с разной степенью интеллектуальной (знаковой, ибо всё создано в подлунном и надлунном мире Словом, которое включает все знаки и символы, в том числе и цифры) загрузки, а то и без таковой, то стремление к творческому уединению становится естественным, даже необходимым, ибо написание каждого нового произведения предельно строго требует тишайшего одиночества с пониманием божественной копиистики и богочеловечности.
«От вращения колес паровоза и его быстрого дыхания… радостно зудело тело, а глаза взмокали легкими слезами от сочувствия паровозу».
Вообще, надо сказать, всё у нас и не у нас перемещается с места на место при помощи печки. Всё горит внутри и трансформирует тепло в движение. Даже человек есть печка. Подбрасывает дрова в желудок-печку и ходит, поёт, и пляшет. Так и паровоз. Подбрось дровишек в печку и поедешь. Одним словом, паровоз - это кастрюля на печке, или, точнее, котел, под названием «паровая машина», к которой приделана «экипажная часть», а уж дальше один за другим привязаны вагоны.
Волошин надо мною взвился «Паром»:

1
Пар вился струйкой
Над первым очагом.
Покамест вол тянул соху, а лошадь
Возила тяжести,
Он тщетно дребезжал
Покрышкой котелка, шипел на камне,
Чтоб обратить вниманье человека.
2
Лишь век назад хозяин догадался
Котел, в котором тысячи веков
Варился суп, поставить на колеса,
И, вздев хомут, запрячь его в телегу.
Пар выпер поршень, напружил рычаг,
И паровоз, прерывисто дыша,
С усильем сдвинулся
И потащил по рельсам
Огромный поезд клади и людей
3
Так начался век пара. Но покорный
Чугунный вол внезапно превратился
В прожорливого Минотавра:
Пар послал
Рабочих в копи - рыть руду и уголь,
В болота - строить насыпи, в пустыни -
Прокладывать дороги:
Запер человека
В застенки фабрик, в шахты под землей,
Запачкал небо угольною сажей,
Луч солнца - копотью,
И придушил в туманах
Расплесканное пламя городов.
4
Пар сократил пространство; сузил землю,
Сжал океаны, вытянул пейзаж
В однообразную, раскрашенную
Ленту
Холмов, полей, деревьев и домов,
Бегущих между проволок;
Замкнул
Просторы путнику;
Лишил ступни
Горячей ощупи
Неведомой дороги,
Глаз - радости открытых новых далей,
Ладони - посоха и ноздри - ветра.
5
Дорога, ставшая
Грузоподъемностью,
Пробегом, напряженьем,
Кратчайшим расстояньем между точек,
Ворвалась в город, проломила бреши
И просеки в священных лабиринтах,
Рассекла толщи камня, превратила
Проулок, площадь, улицу - в канавы
Для стока одичалых скоростей,
Вверх на мосты загнала пешеходов,
Прорыла крысьи ходы под рекою
И вздернула подвесные пути.
6
Свист, грохот, лязг, движенье - заглушили
Живую человеческую речь,
Немыслимыми сделали молитву,
Беседу, размышленье; превратили
Царя вселенной в смазчика колес.
7
Адам изваян был
По образу Творца,
Но паровой котел счел непристойной
Божественную наготу
И пересоздал
По своему подобью человека:
Облек его в ливрею, без которой
Тот не имеет права появляться
В святилищах культуры,
Он человеческому торсу придал
Подобие котла,
Украшенного клепками;
На голову надел дымоотвод,
Лоснящийся блестящей сажей;
Ноги
Стесал, как два столба,
Просунул руки в трубы,
Одежде запретил все краски, кроме
Оттенков грязи, копоти и дыма,
И, вынув душу, вдунул людям пар.

Все собравшиеся находятся в состоянии нетерпеливого ожидания. Кто сидит на скамейке, потупив взор, бессмысленно разглядывая новые шнурки на старых ботинках, кто-то в десятый раз с умным видом закуривает и, бросая на курящего взгляды, все в какой-то мере ему завидуют: человек при деле. Так продолжается часа три-четыре, затем по губам плакальщицы стекает песня, при этом всё лицо её скованно маской печали, когда сама жизнь жалуется: "Я страдаю, поэтому я лью слёзы". Взвизгивает невидимая скрипка, её жалобное звучание поддерживает небесный оркестр, который всем измаявшимся людям сообщает: «Я страдаю, и потому я плачу".
«Машиниста они нашли в дежурке, где отсыпались паровозные бригады. Машинист сказал, что народу много, а работы нет; остатки ближних деревень целиком живут на вокзале и делают что попало за низкий расценок. Столяр вышел и принес бутылку водки и круг колбасы. Выпив водки, машинист рассказал Захару Павловичу и столяру про паровозную машину и тормоз Вестингауза.
- Ты знаешь, инерция какая на уклонах бывает при шестидесяти осях в составе? - возмущенный невежеством слушателей, говорил машинист и упруго показывал руками мощь инерции. - Ого! Откроешь тормозной кран - под тендером из-под колодок синее пламя бьет, вагоны в затылок прут, паровоз дует с закрытым паром, - один раз - батом в трубу клокочет! Ух!.. налей! Огурца зря не купил: колбаса желудок запаковывает!..»
В цилиндрической части котла расположены дымогарные и жаровые трубы. На цилиндрической части установлен сухопарник, в котором размещен регуляторный клапан. В дымовой камере установлено дымовытяжное устройство, состоящее из конуса и дымовой трубы; впереди имеется дверца.
Продумаешь заранее идейный и образный ряд новой вещи, приступаешь с нетерпением к написанию, и получается в итоге совершенно иное, нежели предполагал. Это происходит из-за необыкновенного таинства слов, таких близких, таких понятных, но вдруг приобретающих совершенно незнакомое значение в спонтанном контексте. Вот из-за этой случайности вспыхивает искра вдохновения, которая уводит тебя в дали дальние новых откровений. Суть творчества тут и скрывается, присмотреться и внимательно прислушаться к словам, которые сами тебя приведут к художественному открытию.
«Захар Павлович сидел и молчал: он заранее не верил, что поступит на паровозную работу - куда ж тут ему справиться после деревянных сковородок!
От рассказов машиниста его интерес к механическим изделиям становился затаенней и грустней, как отказанная любовь.
- А ты что заквок? - заметил машинист скорбь Захара Павловича. - Приди завтра в депо, я с наставником поговорю, может, в обтирщики возьмут! Не робей, сукин сын, раз есть хочешь...
Машинист остановился, не кончив какого-то слова: у него началась отрыжка».
Котел паровоза оборудован пароперегревателем, состоящим из коллектора и элементов, в которых перегревается пар, полученный в котле паровоза.
Ты хочешь, чтобы из тебя вили верёвки? Просить прощения на площади, пощады жалобно просить, и голосить в голос, чтобы эхо звенело, как в горах, хотя и на площади звучнее звучного всё звучит. Развить верёвку надобно тебе самому из самого себя, чтобы каждая ниточка художественной души зазвучала пронзительной высокой нотой на солнце, как звучит каждая такая нить в паутине, натянутой на оконной бесстекольной раме покинутого дома детства, там, за рощей, что может быть проще превратить детство в площадь.
«Через час машинист вспомнил о своем дежурстве. Захар Павлович и столяр проводили его до паровоза, который вышел из-под заправки. Машинист еще издали служебным басом крикнул своему помощнику:
- Как там пар?
- Семь атмосфер, - ответил без улыбки помощник, высовываясь из окна.
- Вода?
- Нормальный уровень.
- Топка?
- Сифоню.
- Отлично».
Паровая машина паровоза состоит из парового цилиндра с поршнем, парораспределительного золотника, внешнего парораспределительного механизма, регулирующего вместе с золотником подвод и отвод пара из цилиндра и заменяющего направление движения паровоза, а также движущего механизма, превращающего поступательное движение поршня во вращательное движение колес.
Идёшь по улице, звенят трамваи, к остановке бегут люди из метро, не через подземный переход, а напрямую, затрудняя движение автомобилей, вынужденных притормаживать. Светит солнце, асфальт сух, листочки распускаются. Золотой купол собора горит золотом. Проходишь под арку в другое время. Белые стены, белые своды, белые карнизы, нарциссы и гиацинты распустились. Монах в чёрном, но без головного убора, поспешно проходит мимо, держа в одной руке тарелку с дымящимся картофельным пюре с котлетой, а в другой руке - тонкий стакан с компотом. Начинают свою песню колокола.
Легко дышать после дождя, но пришлось долго ждать пока он кончится, а он кончается не сразу, это уж известно каждому, выбежавшему на улицу без зонта в надежде, что московский дождь краток, поморосит, особенно на Маросейке, и прекратится, как будто его и не было, и даже на небе кое-где появляются разрывы с намёком на скорое его окончание, но не тут-то было, весь горизонт внезапно темнеет, и этот небесный чёрный занавес быстро заканчивает представление о хорошей погоде.
«На другой день Захар Павлович пришел в депо. Машинист-наставник, сомневающийся в живых людях старичок, долго всматривался в него. Он так больно и ревниво любил паровозы, что с ужасом глядел, когда они едут. Если б его воля была, он все паровозы поставил бы на вечный покой, чтоб они не увечились грубыми руками невежд. Он считал, что людей много, машин мало; люди - живые и сами за себя постоят, а машина - нежное, беззащитное, ломкое существо: чтоб на ней ездить исправно, нужно сначала жену бросить, все заботы из головы выкинуть, свой хлеб в олеонафт макать - вот тогда человека можно подпускать к машине, и то через десять лет терпения!»
Зрительные образы действуют на психику всего сильнее, поэтому человеку, потребляющему мир, вполне достаточно постоянных картинок, возникающих даже во сне, чтобы чувствовать себя полноправным участником жизни, не задумываясь о том, что этими участниками через столетия остаются только те люди, которые запечатлели себя в Слове. Конечно, живущий в жизни изредка устно рассказывает о поразивших его картинах современного ему мира, но устное - воробей, не переносится на чистые страницы бессмертия. Вот мучение обычных людей в конце жизни: жизнь проскочила, даже не заметил как, словно и не жил.
«Наставник изучал Захара Павловича и мучился:
- Холуй, наверно, - где пальцем надо нажать, он, скотина, кувалдой саданет, где еле-еле следует стеклышко на манометре протереть, он так надавит, что весь прибор с трубкой сорвет, - разве ж допустимо к механизму пахаря подпускать?!
«Боже мой, боже мой, - молча, но сердечно сердился наставник, - где вы, старинные механики, помощники, кочегары, обтирщики? Бывало, близ паровоза люди трепетали, а теперь каждый думает, что он умней машины! Сволочи, святотатцы, мерзавцы, холуи чертовы! По правилу, надо бы сейчас же остановить движение! Какие нынче механики? Это крушение, а не люди! Это бродяги, наездники, лихачи - им болта в руки давать нельзя, а они уже регулятором орудуют! Я, бывало, когда что чуть стукнет лишнее в паровозе на ходу, что-нибудь только запоет в ведущем механизме - так я концом ногтя, не сходя с места, чувствую, дрожу весь от страдания, на первой же остановке губами дефект найду, вылижу, высосу, кровью смажу, а втемную не поеду... А этот изо ржи да прямо на паровоз хочет!»
К экипажной части относятся: рама, являющаяся основанием паровоза, на которой установлен котел, укреплены цилиндры, сцепные приборы и части движущего и парораспределительного механизмов; рессорное подвешивание, через которое вес паровоза передается на буксы; движущие колесные пары (с подшипниками и буксами).
« - Иди домой - рожу сначала умой, потом к паровозу подходи, - сказал наставник Захару Павловичу».
Всю жизнь прожив в Москве, могу со всей определённостью сказать о нашем климате, не ссылаясь даже на Гоголя и Достоевского, у которых почти каждый день серенький с дождичком и метелькой, что он у нас прескверный. Несчастная Москва! Атмосферное давление скачет от низкого к высокому и обратно с такой скоростью, что бедная моя головушка с болью тянется к подушке, а всё тело ходит маятником из стороны в сторону, как при качке на морском теплоходе. Не там столицу заложили, не там. Да и сама Россия разлеглась не там, во мгле и во льдах. И чего ради Наполеон сюда забредал?!
«Умывшись, на вторые сутки Захар Павлович явился снова. Наставник лежал под паровозом и осторожно трогал рессоры, легонько постукивая по ним молоточком и прикладываясь ухом к позванивавшему железу».
Неделя. То есть: не деля. Хожу себе, ничего не деля и без дела. Очень хорошо ходить без дела, прислушиваясь лишь к тому, что вихрится в уме. Довихрилось до того, что стал думать про неделю. Хотя неделя и не делится. А я её и не делю. Хотя можно и по три с половиной дня получить. Воспринял сию мысль, как величайшее открытие. Оказывается нет ничего такого усложнённого на свете, чего нельзя было бы при известной сноровке разделить. Даже неделимый, иначе, по-научному, атом, можно делить сколько угодно, и он, представляете, делится до потери пульса, и уходит в какой-то в минусовой потусторонний мир.
«- Мотя! - позвал наставник слесаря. - Подтяни здесь гаечку на полниточки!
Мотя тронул гайку разводным ключом на полповорота. Наставник вдруг так обиделся, что Захару Павловичу его жалко стало.
- Мотюшка! - с тихой угнетенной грустью сказал наставник, но поскрипывая зубами. - Что ты наделал, сволочь проклятая! Ведь я тебе что сказал: гайку!! Какую гайку? Основную! А ты контргайку мне свернул и с толку меня сбил! А ты контргайку мне осаживаешь! А ты опять-таки контргайку мне трогаешь! Ну что мне с вами делать, звери вы проклятые? Иди прочь, скотина!».
Топливо при сгорании выделяет большое количество тепла, которое через стенки топки и труб передается воде. Последняя, нагреваясь, превращается в пар. Давление пара постепенно растет, и, таким образом, тепловая энергия топлива превращается в потенциальную энергию сжатого пара. Продукты сгорания топлива из топки по дымогарным и жаровым трубам проходят в дымовую камеру и оттуда через дымовую трубу в атмосферу.
Прошлые поколения вкусили все неожиданности, пережили их и улетели на небеса. Вновь изъявившие желание жить снова сталкиваются с неожиданностями, теми самыми неожиданностями, которые спокойно пережили предки, близкие и далёкие. Всякая неожиданность становится обыденной для человека, не участвующего в жизни. Конечно, жизнь не желает давать ему свободы, постоянно и неожиданно хочет помешать этому человеку. Но он и в монастырской келье не обращает внимания на неожиданности: «Еще одно, последнее сказанье - и летопись окончена моя, исполнен долг, завещанный от Бога мне, грешному...»
«- Давайте я, господин механик, контргайку обратно на полповорота отдам, а основную на полнитки прижму! - попросил Захар Павлович.
Наставник отозвался растроганным мирным голосом, оценив сочувствие к своей правоте постороннего человека.
- А? Ты заметил, да? Он же, он же... лесоруб, а не слесарь. Он же гайку, гайку по имени не знает! А? Ну что ты будешь делать? Он тут с паровозом как с бабой обращается, как со шлюхой какой! Господи боже мой!.. Ну пойди, пойди сюда - поставь мне гаечку по-моему...
Захар Павлович подлез под паровоз и сделал все точно и как надо. Затем наставник до вечера занимался паровозами и ссорами с машинистами. Когда зажгли свет, Захар Павлович напомнил наставнику о себе. Тот снова остановился перед ним и думал свои мысли».
При открытии регуляторного клапана, установленного в сухопарнике, пар из котла устремляется в коллектор и элементы пароперегревателя, где повышается его температура, а затем по трубам он проходит в паровой цилиндр. Парораспределительный механизм регулирует последовательное поступление пара в переднюю и заднюю полости цилиндра. Под действием пара поршень совершает возвратно-поступательное движение, которое через движущий механизм передается колесной паре. Таким образом, прямолинейное движение поршня превращается во вращательное движение движущего колеса.
«…не припомните ли вы, Родион Романович, как несколько лет тому назад, еще во времена благодетельной гласности, осрамили у нас всенародно и вселитературно одного дворянина - забыл фамилию! - вот еще немку-то отхлестал в вагоне, помните?»
Как только миновал щель между двумя длинными белыми панельными двенадцатиэтажными домами и поравнялся с птичьей столовой возле люка подземных коммуникаций, как по лужайке мне навстречу выскочил переливающийся в весеннем солнце золотом чёрный желтоклювый скворец с возгласом: «Привет, писатель! Что пишем?» - «Привет, дружок! - с чувством изумления, ибо не мог предположить, что 3 мая в 12 часов дня меня встретит перелётный поэт, и добавил: - Сейчас черкану пару слов про тебя, расчудесного скворушку!». Скворец важно, даже несколько чопорно поклонился, и изрёк: «Вот именно, напиши. Ибо то, что не было записано, того не существовало!»
«- Отец машины - рычаг, а мать - наклонная плоскость, - ласково проговорил наставник, вспоминая что-то задушевное, что давало ему покой по ночам. - Попробуй завтра топки чистить - приди вовремя. Но не знаю, не обещаю - попробуем, посмотрим. Это слишком сурьезное дело! Понимаешь: топка! Не что-нибудь, а - топка!.. Ну, иди, иди прочь!».
При помощи сцепных дышел часть усилия, получаемого ведущим колесом от паровой машины через ведущее дышло, передается остальным движущим колесам, которые также приводятся во вращение. Благодаря наличию трения (сцепления) между колесами и рельсами происходит перекатывание колес по рельсам, то есть движение паровоза.
В старой дырявой шинели художник ходил до тех пор, пока следовал своим талантливым идеям и образам, и доколе его хвалили знатоки искусства и интеллектуалы, коих составляло 0,01 процента от числа жителей. Он бедствовал, поскольку искусство не является экономической категорией. Изменил таланту он сразу и бесповоротно, получив за исполненный заказ по изображению вельможи в точном соответствии с натурой мешочек золотом. Он отдался попсе, или ширпотребу, ибо налогооблагаемая народная база является объектом экономики, иными словами, нетребовательная пища для обывателей пошла на отлёт. После этого все 99, 99 процента из них признали его, но суровая вечность утратила имя не только этого ловкача, но и изображённых им вельмож, считавших себя центром мира.
«Еще одну ночь проспал Захар Павлович в чулане у столяра, а на заре, за три часа до начала работы, пришел в депо. Лежали обкатанные рельсы, стояли товарные вагоны с надписями дальних стран: Закаспийские, Закавказские, Уссурийские железные дороги. Особые странные люди ходили по путям: умные и сосредоточенные - стрелочники, машинисты, осмотрщики и прочие. Кругом были здания, машины, изделия и устройства.
Захару Павловичу представился новый искусный мир - такой давно любимый, будто всегда знакомый, - и он решил навеки удержаться в нем».
Отдельный человек есть явление краткое, временное. Если он не прочитал ни одной книги, что, спрашивается, он будет познавать в своей голове? А вот познаёт. Что-то в его голове крутится. В основном картинки, которые для родных и близких он может выразить путем жестикуляций, какого-нибудь десятка слов и мычания. Но так как отдельный человек путем копирования воспроизводится до непостижимого человечества, то формулу самопознания мы возвеличиваем до божественной сущности, вечности и нетленности, ибо душа человечества находится не в теле, а в метафизической программе, проще говоря - в Книге.
«Захар Павлович жил, ни в ком не нуждаясь: он мог часами сидеть перед дверцей паровозной топки, в которой горел огонь».
Напишешь первое попавшееся с безоглядной лёгкостью, или, как иронично говорится, задней левой ногой, а кто-нибудь с невероятной сосредоточенностью, вникая с волнением в каждое слово, будет это читать. А когда напишешь что-то с глубокой серьезностью и продуманностью, другой проскользнёт по тексту шутя. Разные эмоциональные состояния у автора и читающего. Да и сам текст без участия автора разными людьми воспринимается по-разному. Слияние с текстом возникает только у натур художественных.
«Это заменяло ему великое удовольствие дружбы и беседы с людьми. Наблюдая живое пламя, Захар Павлович сам жил - в нем думала голова, чувствовало сердце и все тело тихо удовлетворялось. Захар Павлович уважал уголь, фасонное железо - всякое спящее сырье и полуфабрикат, но действительно любил и чувствовал лишь готовое изделие - то, во что превратилось посредством труда человека и что дальше продолжает жить самостоятельной жизнью. В обеденные перерывы Захар Павлович не сводил глаз с паровоза и молча переживал в себе любовь к нему. В свое жилище он наносил болтов, старых вентилей, краников и прочих механических изделий. Он расставил их в ряд на столе и предавался загляденью на них, никогда не скучая от одиночества. Одиноким Захар Павлович и не был - машины были для него людьми и постоянно возбуждали в нем чувства, мысли и пожелания».
Дерево - это все деревья на всём шаре, вращающемся вокруг другого шара. Цветы - это все цветы повсеместно. Еда - это вся пища, бывшая существующая и будущая. Вода - это вся вода планеты. Человек - это все люди, жившие когда-то, живущие и будущие жить. Ребёнок - это новый человек, воскрешённый слиянием сперматозоида и яйцеклетки, которого нужно кормить не только грудью, кефиром и кашей, но, главным образом, классической художественной литературой. Музыкант - это все музыканты всех времён и народов. Нефть - это предмет обогащения бездарностей. И так далее. Здесь я остановился, вспомнив чудесный эпиграф Набокова к роману «Дар»: «Дуб - дерево. Роза - цветок. Олень - животное. Воробей - птица. Россия - наше отечество. Смерть неизбежна. (П. Смирновский. Учебник русской грамматики.)»
«Передний паровозный скат, называемый катушкой, заставил Захара Павловича озаботиться о бесконечности пространства. Он специально выходил ночью глядеть на звезды - просторен ли мир, хватит ли места колесам вечно жить и вращаться? Звезды увлеченно светились, но каждая - в одиночестве. Захар Павлович подумал, на что похоже небо? И вспомнил про узловую станцию, куда его посылали за бандажами. С платформы вокзала виднелось море одиноких сигналов - то были стрелки, семафоры, перепутья, огни предупреждений и сияние прожекторов бегущих паровозов. Небо было таким же, только отдаленней и как-то налаженней в отношении спокойной работы. Потом Захар Павлович стал на глаз считать версты до синей меняющейся звезды: он расставил руки масштабом и умственно прикладывал этот масштаб к пространству. Звезда горела на двухсотой версте. Это его обеспокоило, хотя он читал, что мир бесконечен. Он хотел бы, чтобы мир действительно был бесконечен, дабы колеса всегда были необходимы и изготовлялись беспрерывно на общую радость, но никак не мог почувствовать бесконечности».
И не надо стесняться того состояния, когда ты считаешь себя счастливым. Конечно, при этом неопределённом чувстве всё же не стоит кричать дурным голосом на весь вагон метро: «Я счастлив!» Зачем такое эмоциональное оповещение всех и вся о том, что ты счастлив? А, вот в чём дело, если никто не узнает, что ты счастлив, то ты перестанешь быть счастливым. Тебе всё время требуются свидетели твоего отличного состояния.  Несмотря на все остальное, так оно и есть, но только с одной стороны, а с другой - невыкрикнутое счастье, видишь ли, превращается в несчастье и всё время висит над головой, как грозовая туча.
«- Сколько верст - неизвестно, потому что далече! - говорил Захар Павлович. - Но где-нибудь есть тупик и кончается последний вершок... Если бы бесконечность была на самом деле, она бы распустилась сама по себе в большом просторе и никакой твердости не было бы... Ну как - бесконечность? Тупик должен быть!».
Пустопорожние встречи тел меня раздражают. Болтовня за столом убийственна. Устная речь - смертна. Записанное слово - бессмертно. Мастерство писателя проверяется на молчании. Иногда человек что-то начинает рассказывать, трудное, наполненное страстями, и я ему говорю: не расплескивай устно, напиши! Устное слово смертно. Оно не сейфировано. Редко, кто слушается. Девяносто процентов людей исчезают с лица земли бесследно, не воплотив божественную заповедь: жизнь человеку дана для того, чтобы превратить ее в Слово. Бог есть Слово. Богочеловек. 
«Мысль, что колесам в конце концов работы не хватит, волновала Захара Павловича двое суток, а затем он придумал растянуть мир, когда все дороги до тупика дойдут, - ведь пространство тоже возможно нагреть и отпустить длиннее, как полосовое железо, - и на этом успокоился».
«До железной дороги от нас всего только девяносто верст, и мы уже, на всякий случай, сговорились с одним знакомым нам мужичком-извозчиком…»
Но если одна буква сама по себе ничего не значит, то как она может что-то значить в тандеме с другой буквой?! Буква без подпорок провисает? Пробегая глазом текст, мы сразу воспринимаем слова и пробираемся к обозначаемому ими предмету (явлению). Но буква хитра! Она может устраиваться в составе букв, которые тянут в подтекст сложное значение. Вот, к примеру, буква «С». В команде с буквами «Ш» и «А» что она означает? Аббревиатура. Вот именно «Соединённые», и далее по тексту «Штаты» «Америки». Или вот «Р» и «Х». Можно прочесть как «Рождество» «Христово». Можно, как «Россия». Но фундаментом любой буквы и всех слов в мире всех наречий мира является слово «Херос», или имя Господа, управляющего миром и вечностью, читаемое как «Эрос» или «Россия», а вот у «Германии» правильно читать именно «Хер» с добавлением «Сан», или «Хан», или «Ман», можно даже с двумя «Н».
«Машинист-наставник видел любовную работу Захара Павловича - топки очищались им без всяких повреждений металла и до сияющей чистоты, - но никогда не говорил Захару Павловичу доброго слова».
Сквозь стены проходят громкие голоса, несётся на полную мощность кем-то включённая музыка, доносятся детские плачущие крики. В кельях существуют многочисленные людские тела, представляющие собой индивидуальные химические заводы по переработке одних элементарных частиц в другие. Для отходов производства у каждого есть санузел. Оттуда по коммуникациям всё сливается в отстойники, очищается другими веществами, переходит в реку, река в море, оттуда в небо, и опять в краны для химических заводов. И лишь единицы переключают интеллект для воплощения своей души в Слове и могут сказать о себе: «Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов...»
«Наставник отлично знал, что машины живут и движутся скорее по своему желанию, чем от ума и умения людей; люди здесь ни при чем».
«Действительно, вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, все медленнее и более потрясая платформу, стал проходить вагон с багажом и с визжавшею собакой; наконец, подрагивая пред остановкой, подошли пассажирские вагоны». 
Весёлые жёлтенькие, почти лимонного оттенка цветочки на зелёном, переходящем в капустный цвет, с оттенками антоновского яблока, бежали навстречу мне, идущему. Когда я останавливался, то возвращалось серое с оттенками сажи нечто рукотворное, написанное асфальтом и цементом безликим подневольным ремесленником. Только я тронулся, как снова всё стало цвета сельдерея, щавеля и кинзы. Деревянные чёрные столбы ожили, выпустив укропного, или даже петрушечного цвета побеги.
«- Господин наставник! - обратился раз Захар Павлович, осмелев ради любви к делу. - Позвольте спросить: отчего человек - так себе: ни плох, ни хорош, а машины равномерно знамениты?»
Пар, отработавший в паровой машине, по трубам поступает в конус. Струя пара, вытекающая из конуса, создает разрежение в дымовой камере и топке, обеспечивая интенсивный приток воздуха к горящему на колосниковой решетке топливу и тягу газов из топки.
«Между прочим говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и не глупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу».
Занятное выражение: «Шло время». Да уж, ничего не скажешь! Шло, шло и вдруг остановилось. При этом все вращательные движения, а всё на этом и на том свете круглое, и всё это круглое вращается друг вокруг друга, продолжали движение, не обращая внимания на остановившееся время. Заметьте, и квадратное состоит из круглого. И пустое пространство состоит из круглого. Малюсенькие шарики так раскручиваются, что заходят за ролики. Шло время, шло и пришло, а лучше - докатилось! И куда же всё-таки время шло? Вопрос, на который вряд ли найдешь исчерпывающий ответ. Шло время…
«Паровоз засифонил и заглушил слова беседы. Наставник и Захар Павлович вышли на вечерний звучный воздух и пошли сквозь строй остывших паровозов».
Очами можно видеть. Увидел этими очами, говорит, что это и доказывать не надо, это очевидно. Но то, что очевидное, есть мнимость (Слово), додумается не каждый. Один говорит, что этот ребёнок будет умным, потому что отец у него умный. Но мнимости говорят о том, что ум, способности, талант по наследству не передаются, что нет биологического родства, все люди созданы под копирку. Дети Пушкина, Толстого используют слова «Пушкин», «Толстой», сами таковыми не являясь. В «Чевенгуре» Мошонков переименовывает себя в «Федора Достоевского». Эта глубочайшая ирония пришла в голову Андрею Платонову не случайно, поскольку из его сына Платона, мягко говоря, ничего не вышло, и что даже по его доносу были арестованы слушатели академии ВВС, и сам «Тоша» умер в 20 лет. Очевидное не существует. Мнимое - вечно.
Дождь кончился. Выглянуло солнце. Я слез с паровоза и пошел поперёк путей в сторону улицы, изредка оглядываясь на одухотворённый паровоз. Как мимолётна жизнь, как краток миг восторга! Остановить хотел бы эту краткость.

"Наша улица” №199 (6) июнь 2016