Валерий Петков “Автобус - "Тройка"” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Валерий Васильевич Петков родился 10 января 1950 года в Киеве. Окончил Рижский институт инженеров гражданской авиации им. Ленинского комсомола. Публиковался в Альманахe "Белый ворон"(Россия-США), спецвыпуске "Северная Аврора"(Спб), альманахе "Согласование времён"(Германия), в Сборнике рассказов МАПП (Международная ассоциация писателей и публицистов). "Русская премия 2013" ("лонг-лист" - сборник рассказов "Скользкая рыба детства"). В издательстве "Алтаспера" (Канада) вышли две книги на русском языке - "Скользкая рыба детства" и "1000+1 день" (2014 г.). Живёт в Риге и Дублине. В “Нашей улице” публикуется с №179 (10) октябрь 2014.

вернуться
на главную страницу

Валерий Петков

АВТОБУС - "ТРОЙКА"

рассказ

                                                                                                                                                              
Автобус идёт по диагонали через весь город, от кладбища до моря.
Недалеко от берега - городок. Развалины, оставшиеся от царского времени: бывший военный форпост.
Потом здесь располагалась большая военно-морская база, подводники, ремонтный завод, клуб моряков.
Военморы «братских режимов» обучались управлять дизельными подлодками, быстроходными катерами.
Городок жил этим, примеряя свои человечьи обстоятельства к задачам руководства страны и обороны рубежей.
Потом всё военно-морское имущество и командование смыло, унесло на гребне перестроечной волны в Россию.
А люди продолжали жить в домах и как-то приспособили всё, что осталось, к тому, что стало теперь. Без прежнего пафоса, гордости значимых регалий, к новым чужеродным реалиям небольшой прибрежной страны.
Жили среди красивых берёз, грустных развалин базы с ослепшими оконными проёмами крепких ещё казарм, типовых панельных многоэтажек, воспоминаний, пустоты тоскливой растерянности.
Последний раз он заезжал в эти места лет двадцать тому назад: нужно было срочно отыскать знакомого, проживавшего в малосемейке.
Был лишь его адрес, мобильная связь тогда ещё не была массовой. Дал телеграмму и поехал с пересадками. Мимо ЖБК, мимо аэропорта - приземистого, с колоннами, с росписью на стенах: Сталин в белом кителе, в гуще ликующего народа.
Синее небо, аэропланы, виньетки из декоративных цветов. Дальше, мимо убогих дачных хибарок, слепленных из живописных неликвидов. Унылость и скорбь начинающегося запустения.
В городке, в центре парка, на полянке паслась корова. Коричневая, в белых причудах пятен природного камуфляжа. Живописные рога, сопливая кирза влажного носа.
Малосемейку он всегда воспринимал как временное жильё для молодожёнов. В этой же, неопрятной, раскрытой настежь, как задранный подол пьяной девахи, слонялись люди немолодые, потерянные и озабоченные сложностями быта.
Волна вернулась и выкинула часть людей опять на этот бережок. На другом берегу не всем нашлось приемлемое место.
Приятель развёлся с женой и жил бобылём. В его квартирке на третьем этаже шёл ремонт. Разговаривали стоя, не присаживаясь, - никогда не шли мне телеграмм! Слышишь! - сказал приятель с нажимом, бледнея лицом, странно кособочась вправо. - Ни-ко-гда!
В просьбе таились досада, злость и угроза.
Пояснил тотчас же: родители погибли в автокатастрофе, в Белоруссии, и с тех пор он даже слово «телеграмма» не может переносить спокойно. А уж видеть бланк и подавно.
Извинился, пообещал не посылать телеграмм впредь. Хозяин хотел загладить резкость:
- Чай, кофе?
Отказался. Не хотелось пить на «строительном объекте». Хотелось поскорее уйти.
Уладили свои дела и надолго расстались, так и не присев на припылённые побелкой табуретки.
Тогда добирался с пересадкой в центре города.
Теперь «третий» маршрут автобуса шёл прямо в городок.
Автобус-гармошка, днём почти пустой. От дома до остановки метров триста пройти.
И он поехал. Без особой цели. Развеяться.
День нежаркий, конец августа.
В нём боролись сложные чувства - где же выйти? Доехать до кольца? Потом к берегу прогуляться, подышать йодистой влагой свежего морского ветерка. До устья реки дойти. Стоять на белом песке, смотреть вдаль. Долго, до слёз. Ни о чём не думая, но понимая, что в этот-то момент, может, зарождается что-то важное.
Так представлялось.
Летом автобус делал кольцо почти на берегу, зимой доезжал лишь до городка.
Осень лимонной прожелтью засветилась, и лето теперь вернётся нескоро. Надо бы съездить на берег.
Пока ехал в автобусе - мимо буйно заросших без пригляда, осиротевших участков, мимо чёрных головешек сожжённых домиков, бездумно разоренных равнодушными бомжами, вспоминал прежний городок.
В прессе обсуждался проект строительства нефтеналивного терминала на подступах к морскому берегу. А пока деревья и кусты буйно зеленели, словно больной, начинающий поправляться перед кончиной.
Он ехал и готовился увидеть изрядно опустевший городок.
Пока размышлял, автобус покатил по мосту через речку. Справа остался Остров Любви: «лоно природы», треугольник, поросший зеленью, между двух рек и канала.
Середина узкого моста гулко гремела железом покрытия. Словно по ненадёжной кровле, осторожно перебирались на противоположный берег.
Белый голубь выпорхнул, клоком пены воспарил невесомо над свинцовой водной рябью. Лёг на правое крыло, сделал отчаянный кувырок, потом причудливо взмыл вверх. Восхитительный акробат, одинокий на фоне неба. Красивый, независимый.
И трепетный одинокостью, среди наглого гомона горластых чаек, крупных, как бройлеры.
Притянул к себе взгляд и пропал тотчас же.
Вышел на остановке в центре.
Городок преобразился, принарядился. Спит в густой зелени.
Коровы в парке не было. Он понял, что надеялся её увидеть.
Не сложилось.
Два больших супермаркета по обеим сторонам шоссе.
Он безотчётно поднялся на второй этаж. Пустынно, тихо и прохладно.
Увидели друг друга сразу. Оба удивились и обрадовались встрече.
Тот, что постарше, ниже ростом, слегка сутулый, глаза светлые, сивая голова - местный.
Приезжий контрастен рядом - среднего роста, смуглый, седина едва пробилась, волосы густые, короткие, глаза карие.
- Выпиваешь?
- Слегка.
- По пиву?
- Да, нет... по водочке! «Дусик хочет водочки», - шутливо, капризно.
- У жены инсульт. В Испании отдохнули, классно, так. Загорели. Вернулись. Легли спать, а утром - на тебе! Пожалуйста. Второй год как, случилось. Сегодня моя очередь её кормить обедом. С дочерью мы это дело наладили, она в доме напротив живёт. А, что теперь? Не бросишь!
- Прости, брат, не знал.
- Да, что уж.
Кафе и винный магазин рядом. Идут в ту сторону, по тротуару, смеются вместе.
- Я куплю чего-нибудь, за встречу! Вкусного, - характерный щелчок по горлу, - хотя бы «мерзавчика», что ли, - упрашивает приезжий.
- Я тогда бутерброды возьму, сок. Пару с икрой, красной, и с колбаской. Салями. Может, с килечкой?
- Нет! С килькой не будем. Вдруг целоваться! - смеётся приезжий.
- Я так рад! Мы-то курсом раз в десять лет встречаемся. Потом похмеляемся на второй день. А тебя уж и не вспомню, когда видел. Давнооо! Вот, стройотряд помню. Фотки разглядываю. Железная дорога, а кругом пустыня. Жёлтая, как песок на берегу. А хорошее время было! Мало осталось народу. За границу многие свалили. Семёна, помнишь? С нашей деревни. Я же с Красноярского края. Видишь, как - в Канаде он. Звонил тут, как-то. Всё путём!
- Я помню, что ты из Сибири. Да, давно я здесь не был! Сто лет и столько же зим! В России, по контракту трудился.
- Здесь раньше был ресторан, по вечерам, а днём столовка. Вот, народ оттягивался военно-морским образом. Теперь кафе. Вечерами паренёк поёт. Приезжий. Славно так. Зайдёшь, рюмку опрокинешь, часок послушаешь и домой.
- Румын? Гастролёр?
- Почему - румын?
- Ну, певучие, цыгане… в основном. Да сейчас все куда-то двигаются. Перемешались. Все, как цыгане стали.
- Не. Русский паренёк. Или белорус? Спрошу, потом.
- Уютно тут у вас, как в деревне. Знают все друг дружку.
- Я связью занимался, наладка, на оборонку пахал. Вот здесь дали хату. Сначала думал, с тоски - помру! В такой глухой дыре. Но привык. Хорошо! «Тройка» ходит по расписанию.
- Да, уж! «Птица-тройка»! У меня под окном остановка. Решил чего-то вдруг прокатиться, а тут - ты…
Они пьют «перцовку», отдающую одеколоном, душной галантерейной вонью дешёвой парикмахерской.
- Редкая гадость, эта… ваша перцовка.
Вздрагивают, головами мотают, как кони от мух. Запивают грейпфрутовым соком, красноватым, как солнце на закате, отдающим затхлой тряпкой буфета. Бутерброды надкусили. Каждый со своей стороны тарелочки. Аккуратно вернули на пологий край.
И говорят. Жуют и говорят. Вспоминают.
- А помнишь, одеколон пробовали пить в общаге?
 - Ещё бы! До сих пор выхлоп душит. Я тогда траванулся очень сильно. На всю жизнь охоту отбил.
Потом опять наливают в стаканчики, по чуть-чуть. Покупают по очереди «мерзавчики». Плоские флаконы. Пустые кидают в гулкий мусорник. Словно соревнуются, наперегонки.
Магазин рядом, народу никого. Приезжий шутит с продавщицей.
- Всё, - говорит гость, - последний взял! Пора менять калибр!
Ставит флакон на стол.
Смеются.
Рассказывают по очереди. Хмелеют заметно. И вновь то смеются, то грустят.
Тот, что постарше, вдруг уходит.
Приезжий думает вспышками, путаются обрывки мыслей. О людях, событиях.
Каждый человек - носитель части чего-то. Так много людей, но как же это множество бесполезно и хаотично разбросано. За всю жизнь может произойти лишь одна встреча, да и то - не всегда. Остальное незнакомо, и чудится за этим враждебное одиночество, всеобщее отчуждение. Обречённость. Жизнь, поделённая во времени на странные части. Частицы не случайных частностей разных людей, слов, разговоров.
Разгорячённый алкоголем, сидит и думает приезжий.
Усталость сковывает, запечатывает рот пьяной полынью. Невысказанные слова. В них меньше лжи, но больше нерастраченной горечи.
Немота слов. Полёт и неподъёмность - вместе, разом. Тяжесть и невесомость в каждом.
Он смотрит на кроны деревьев. Что-то в них чудится, неясное, как завтрашний день.
Мысль, бегущая строкой, ниткой клубка из лабиринта невозможности спрямить путь и вывести из тупика.
Путается мысль, гаснет, вспыхивает и снова сливается с мраком. Злит неуловимостью. Мелькает спинкой радужной форели - яркая, но неуловимая мысль.
Нехватка слов, как кислородное голодание.
- Зачем я всё это рассказывал ему, себе? Сотрясал воздух впустую. Старался быть весёлым, остроумным, прикидывался чуть ли не миллионером. Эти люди, которых вспомнили сегодня - где они, кем стали? Зачем мы потревожили их без спроса своей никчёмной болтовнёй, таких далеких, призрачных. Равнодушно, наигранной радостью оживили фамилии. Путаясь, сбиваясь, на какие-то второстепенности! Во имя чего?
Создавая несовершенного человека, Творец предусмотрел спасительную кнопку для устранения «брака». Она называется - «самоубийство».
Забывчивость - убийство памятью. Это другая кнопка для ликвидации другого брака.
Если бы лень не выступала, как спасительная таблетка. Успокоительная.
Горечь. Ханжество. Всё, что наоборот - противоречит и отвлекает.
Где-то совсем недалеко - река и море. Так и остались недосягаемыми, не увидел даже издалека и, в какой-то момент вообще забыл об их существовании. Ведь, на самом деле - стремился туда! Предвкушал радость чистого воздуха, огромного восторга движущейся воды. Ждал, что шум морского прибоя, его мощь вызовут всплеск радости.
Встать, добежать до берега, окунуться в ледяную воду, стряхнуть с себя оцепенение дней и липкое равнодушие ко всему вокруг.
Когда мы узнаём, что лень родилась чуть-чуть раньше, опередив наш вопль при рождении?
Темнеет, становится свежо. Возможно, это и есть лекарство от решительной крайности поступков - спасительная лень. И уже не хочется отрывать себя от лавки.
Белый голубь-вещун. Лечь на крыло, как в зыбкую постель. Где ты?
Резкий вкус бензина от розоватой «перцовки», и разговоры о тех, кто заболел, да выздоровел, кто проскочил, чудесным образом гибельное коварство хворей.
Угнетает.
Скоро будет сто лет институту, который они закончили в прошлом веке.
Не радует.
Так думает он, ненадолго воспламенённый алкоголем, и уже начинает уставать. Ничего не осталось от лёгкого возбуждения, от былого всплеска короткого восторга.
Тот, что уходил, пошатываясь, возвращается. Его долго не было. Гость не спрашивает, где он был. Лишь короткий вопрос:
- Всё в порядке?
- Я здесь известный мафиози! - бормочет тот в ответ. - Вариантов нет. Однояйцево! Намёк мне дай, и всё!
Кулаком по столешнице.
Молча пьют.
Потрескивают под пальцами невесомые, податливые пластмассовые стаканчики. Белые, пустые. Опять пустые. Хочется их мять, ломать, звук увлекает.
Пришедший хмурится, роняет голову на руки. Что-то бурчит с угрозой, невнятно. Стаканчик слетает вниз, почти бесшумно падает со стола.
Высокая терраса кафе за спиной. Там гулкая музыка, песни, звяканье ложек, смех. Свет оттуда. Жёлтый, липкий и раздражающий, как плохо вытертая столешница.
Тень высокого дерева. Двое расслабленно спят за столом на улице, положив головы на руки. Друг напротив друга. Некрасивые, пьяные старики.
Доски лавок, стола - коричневые, злые, неровные, изгибами пропеллера. Сидеть неудобно. Появляется желание их оторвать, чтобы и другим не мешали.
Внизу проносятся редкие грузовики, автобусы, легковушки. Звук стихает.
Тихий городок, под сенью тенистых деревьев. Прохлада осенняя, неуютная, в её глубине чудится бесшумное вползание холодов.
И снова что-то замирает в воздухе, меняется в одно краткое мгновение. Так усталая птица обречённо стихает, накрытая сетью умелого птицелова, звук её голоса гаснет. Отказывается птица от борьбы, понимает, закрывает глаза и ждёт смерти.
Какой-то стриженый, притворяется слегка пьяным, пошатывается, проходит мимо. Ловко подхватывает со стола фотоаппарат. Прижимает к груди, уносит.
Пару часов назад счастливо смеялись, позировали, стоя на террасе. Попросили официантку щёлкнуть. Чтобы вдвоём. Голова к голове. Гримасы судорожные - на лицах.
А сейчас они громко - спят.
За горизонт надо шагать налегке, под ритмичные, призывные звуки там-тама. Зачем им фотоаппарат?
В такт ударам сердца надо шагать. Иначе быстро устанешь, пытаясь догнать горизонт.
Стриженый это знает наверняка. Хотя у него нет дома, он спит в гиблой пристройке старинной крепости, за толстыми, разрушенными стенами, открытый студёным сквознякам.
Ему нечего терять, и куда-то идти целенаправленно - лень…
Проснулся рано. Обрадовался тому, что у себя, дома. Жгучий стыд, провалы в памяти. Мысли назидательные, тошные и укоризненные, как белый потолок в спальне.
Вчерашнее опасное, бессознательное путешествие через весь город. Всё ли обошлось?
Горечь и неловкость, тупая ломота в висках, перегар, наэлектризованная сухость языка в жестяном рту. Стыд до сумасшествия, до умопомрачения.
- Зачем? Куда занесла «птица-тройка»? Что это было? Какая шальная сила заставила его куда-то ехать, чего-то хотеть и так бездарно убивать время. С человеком, которого он не видел так много лет, что тот стал чужим.
Что-то сжалось внутри, кольнуло остриём. Больно! Подумалось, что ему, как и институту, тоже скоро исполнится сто лет.
Он один, у окна. Ему не жаль пропавшего фотоаппарата. Даже рад, если тот и вовсе не найдётся. Он не хочет видеть вчерашнюю мерзость, приятеля, да и свой позор тоже.
- Старости непозволительно терять остатки рассудка, разжижать его спиртным. От этого она становится неопрятной. Отталкивающей. Слюнявой, влажной от слёз и соплей неумеренных восторгов. Жалкая старость. Ничего-то в ней нет притягательного. Маразм и беспросветная глупость. Всё остальное от лукавого.
Казнит себя.
Надо бы умыться.
Телефон не отвечает. Тревожат дурными предчувствиями длинные гудки. Он не может вспомнить - простились ли? Что стало с приятелем?
- Кормит жену? Может, перезвонит?
Сизые голуби гуляют на пустой стоянке. Укоризненно кивают головами, воркуют. Всё вокруг - один сплошной укор, и некуда от него спрятаться. Разве что лечь, закрыть глаза.
Осязаемо извиваются, пульсируют, его грызут чёрные червяки вчерашних воспоминаний.
Приспело время для самоедства. Тошно.
Приятель не звонит.
- Хоть бы не было инсульта! - думает он вдруг. - Упаду, буду мычать, требуя помощи.
Прислушивается к лихорадочному, рваному вздрагиванию сердечного мускула в клетке рёбер.
- А если, вот прямо сейчас…
Обильно потеет, ощущая, как немеют кончики пальцев рук.
Вдруг, вспоминает, что читал недавно в интернете большую статью: что надо делать во время приступа.
Надо уколоть каждый палец, и тогда можно спастись.
Вскакивает с постели, лихорадочно ищет иголку.
Колет пальцы по очереди, вздрагивает от точечной боли.
Слизывает живые ягодки крови. Солоно во рту. Плачет.
Вроде бы, отпустило?
Мысленно даёт зарок больше не пить.
Истерично смеётся над своими страхами.

Рига

"Наша улица” №200 (7) июль 2016