Фёдор Ошевнев “Дроблёная тишина" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ошевнев Федор Михайлович родился в 1955 году в городе Усмани, Липецкой области. Окончил химический факультет Воронежского Технологического института в 1978-ом и факультет прозы Литературного института им.А.М.Горького в 1990-м. Член Союза журналистов России с 1990 г. и Союза российских писателей с 2014 г. Четверть века отдал госслужбе: в армии и милиции. Службу проходил в Ставрополе и Ростове-на-Дону. Участник боевых действий: Северная Осетия-Ингушетия (1993), Чеченская республика (2000). Ныне - майор внутренней службы в отставке, сосредоточен на литературной работе.
Печатается, как прозаик, с 1979 г., в центральной печати дебютировал повестью «Да минует вас чаша сия» на тему афганской войны в журнале «Литературная учеба», в 1989. Автор девяти книг и более ста публикаций в отечественной и зарубежной периодике, в том числе в Германии, Чехии, США, Канаде, Австралии. Причислен к направлению «жестокого» реализма. За создание повести «Да минует вас чаша сия» награжден медалью «За ратную доблесть» (2001).
Живет в Ростове-на-Дону. В "Нашей улице" публикуется с №186 (5) май 2015.

вернуться
на главную страницу

Фёдор Ошевнев

ДРОБЛЁНАЯ ТИШИНА

рассказ

1

В одном старинном воинском уставе, по случаю попавшем мне в руки, при чтении я невольно остановился на рубленых лаконичных строках, диктующих обязанности офицера армии Петра I: «Ему надлежит к подчиненным быть, яко отцу, пещися об их довольстве, жалобы их слушать и в оных правый суд вершить, также дела их крепко смотреть, добрые похвалять и награждать, а злые наказывать…»
А перечтя почти трехсотлетней давности строки, серьезно задумался: был ли я, ванька-взводный, таким отцом для своих подчиненных разных лет призыва?..
Нет, боюсь, не признали бы они близкое родство: все годы своей командирской службы, до перевода на штабную должность, где уже личного состава в непосредственном подчинении нет, обходился я с бойцами круто: в армии спрос с солдата жесток, а ему самому это нередко кажется неоправданной жестокостью.
Впрочем, кому там задавать ненужные вопросы… Когда-то бывшие у меня в подчинении парни давным-давно на милой их сердцу гражданке, имеют свои семьи, иные удачно сделали карьеру…
Оставалось ли мне что-то, кроме недолгой памяти, от уволенных в запас солдат?..
Дома почти целый ящик письменного стола у меня занимают стопки общих тетрадей. Официальное их название - «Для индивидуальных бесед». Порой до тыльной стороны обложки исписаны толстые тетради. В них всё, что я о любом своем солдате думал, суждения о нем сослуживцев, поступки и проступки...
Случалось, записи о ком-то на отведенных страницах не умещались, так тогда я в тетрадь дополнительные листы подклеивал. Вот и получались в итоге своего рода дневники, в которых армейские два года «срочной» сжимались под пером до размера трех-четырех (реже - больше) тетрадочных листов. Исписанные, с вклейками, тетради-дневники и есть моя вторая, ничего не забывающая память…

2

Я смутно помню свою дошкольную жизнь, отрывисто - события школьных лет и довольно отчетливо - время, когда носил курсантскую форму. Но как материнское лицо впечатались в память лица первых моих подчиненных: солдат учебного подразделения. Незримо и сегодня как бы продолжает служить со мною взвод, который я принял под командование сразу после окончания военного вуза.
Учил я тогда солдат суровому военному искусству и куда больше их учился командирскому ремеслу сам. Да, уже блестели у меня на плечах лейтенантские звездочки, только настоящим офицером надо было еще становиться, и нахлебался я при этом становлении всякого опыта, в том числе горького.
Кроме всего прочего, сильно подводил меня в то время возраст: всего двадцать три года. Погоны-то погонами, а когда во взводе кто-то из солдат почти тебе ровесник, будто под постоянным прицелом себя чувствуешь.
В числе моих первенцев служил один солдат. Назовем его, положим, Ивановым…

Из тетради индбесед с личным составом весеннего призыва 198… г.

Рядовой ИВАНОВ (имя, отчество).
Анкетные данные… Особые приметы… Увлечения…
Запись 1. Пытался командовать взводом в отсутствие меня и сержанта. Сослуживцы отказались подчиняться. Конфликт едва не перерос в драку. Проведена профилактическая беседа: держался вызывающе, настороженно, на откровенность не пошел. Старается любым способом утвердить собственное «я» в армейских условиях?
Запись 2. На физической подготовке легко подтянулся восемь раз, больше - было видно - затрачивать усилия просто не захотел. На вопрос, почему упражнение выполнено не «до отказа», заявил, что незачем рвать организм; это, мол, не зачетное занятие. Ищет параллели между гражданской жизнью и службой?..
Запись 4. По выражению командира первого отделения, Иванов во взводе - навроде бородавки на носу: не больно, не мешает, но на виду, а видеть уже неприятно…
Запись 8. Рядовой отказался сдавать кровь, заявив, что это - дело сугубо добровольное и, по крайней мере, должно хоть как-то оплачиваться. Скажем - вкусной и обильной едой, а не жидким чаем с печеньем. В итоге во взводе нашлись еще два «последователя». С солдатом беседовали комроты и замполит.
Запись 12. Рядовой определенно провоцирует ЧП!

3

Я проводил во взводе занятия по политической подготовке. Не помню уж точно общей темы, но третий ее вопрос звучал так: «Советские командиры - верные сыны партии и народа». Велосипед здесь особо изобретать было нечего, так что в рассказе-беседе в основном опирался на методическую разработку по изучаемой теме, изложенную в очередном номере «кавеэса» - журнала «Коммунист Вооруженных Сил». В заключительной части занятия поинтересовался, как и положено по методике,  есть ли вопросы по материалу (чаще всего их не задают: мыслями-то уже все на перерыве). И тут встал мой командир первого отделения, крупный парень, с почти перпендикулярно голове стоящими ушами, за что и был прозван в роте Вертолетом, и спросил:
Товарищ лейтенант… А скажите, для вас лично, как для нашего командира, что вы считаете в работе со взводом за главное?
Солдаты оживились: вопрос прозвучал любопытно.
Главного в служебной деятельности ваньки-взводного было слишком много для однозначного объяснения, и потому я решил ограничиться общими изначально правильными словами.
- Думается, воспитать вас так, чтобы в случае объявления военных действий все были готовы свой долг перед Родиной исполнить. При необходимости даже жизнью пожертвовать ради мирного неба, как ваши деды и прадеды…
Хотел на том ответ закончить, да решил добавить к книжным фразам собственное соображение:
- Случись же если, что вместе в бой идти доведется, хотелось быть уверенным, что никто из вас ни в первой, ни в последней атаке мне в спину не выстрелит. В царской армии такое бывало. И в первые месяцы Великой Отечественной изредка случалось.
- Понял. - Командир первого отделения сел на стул. Мебель слегка скрипнула под мощным телом солдата, а я машинально взял факт на заметку: в ближайший выходной нужно будет стулья в ленкомнате подремонтировать.
Взвод негромко зашептался - обсуждали мои слова; в этом оценивающем шепотке рядовой Иванов решил отличиться и, не вставая, ляпнул с «галерки»:
- Значит, пока вы не можете ручаться, что, пойди мы завтра в бой, и вам в спину никто не выстрелит? Может, даже я?
Все солдаты, как по команде, разом оглянулись на довольного - вот как я уел командира! - Иванова, и так же разом повернулись ко мне. Уперлись в лицо взгляды тридцати двух подчиненных, и, попав в этот жгучий фокус, я тревожно ощутил, как от громко застучавшего сердца рванулась убыстренно в своем круговороте кровь, а хромовые сапоги-зеркала будто увязли в от души намастиченных досках пола. Не видел, но почувствовал, как на мочках ушей у меня выступила краска стыда и гнева, разлилась по лицу, и все оно, от открытого лба - для солидности я чуб назад зачесывал - до натянувшейся на скулах кожи, потонуло в румянце тревоги.
Через приоткрытую дверь ленинской комнаты было слышно, как напротив, в комнате для хранения оружия, дежурный по роте проверял, не стоит ли какой автомат на боевом взводе, и от размеренных сухих щелчков закрываемых предохранителей тишина в ленинской комнате была не сплошной и не мертвой, а как бы дроблёной на почти равномерные отрезки тяжелого, давящего солдатскими взглядами ожидания.
Сразу подумал я, что плохой из меня командир взвода, раз, не заметив, обидел я Иванова до такой степени, что он решился на эдакий провокационный вопрос-утверждение. А потом почему-то всплыло в памяти, как в детстве я со сверстниками увлекался нехитрой игрой, в которой по команде водящего: «Замри!» - остальные играющие застывали, не окончив последнего движения, цветной объемной фотографией, причем отдельные позы сами просились на конкурс «Стоп-кадр». Водящий внимательно наблюдал за всеми; обнаружив же кого-то, самовольно «ожившего», радостно восклицал: «Отомри!» - и тут же с проигравшего требовали фант, а потом делали водящим.
Сегодня игра шла по несколько иным правилам. Хотя… какая это уж игра… И всё же…
Команду «Замри!» - как бы подал Иванов своим вопросом с места, а команду «Отомри!» должен был подать я, единственно правильным ответом, но следил-то сейчас за мной не один водящий, а весь взвод…
Я должен был сделать точный выбор: обругать Иванова, превратить ответ в шутку, возмутиться, воздев руки к потолку и начав читать нотации с цитированием общевоинских уставов, доложить ротному и в политотдел о ЧП, а самому умыть руки, наконец, просто промолчать - это тоже ответ. Но все перечисленные варианты в принципе означали одно - опять же, если сравнивать с игрой «замри - отомри», - что я без команды сменил позу, фант же с меня в таком случае Иванов  сорвал бы дороже некуда: командирский авторитет.
И стоял я застывшей живой мишенью под прицелами десятков взглядов, в которых не находил жалости, но видел испуг - что ожидает теперь Иванова; читал немой вопрос: сможешь ли, командир, достойно ответить, но больше в них было простого, еще мальчишеского любопытства. Лишь во взгляде Иванова плясало веселое, злое торжество, оно же просматривалось и в вальяжной позе солдата: развалился он, живот вперед, на стуле, а затылком о стенку за спиной оперся.
«Пах!» - глухо и слабо щелкнул спускаемый вхолостую курок.
Дежурный по роте так-таки обнаружил автомат, стоящий на боевом взводе, и я уловил в отличном от щелчков закрываемых предохранителей звуке подсказку, дарованную судьбой.
Моментально отхлынула у меня кровь от лица. По неуловимым изменениям в устремленных на меня многочисленных взглядах я понял: да, все солдаты знают - сейчас я отвечу.
Разорвав склеившиеся полоской губы, я спросил, глядя Иванову в глаза, то, о чем и должен был спросить сразу:
- А почему ты меня убьешь? За что?
Вопрос остался без ответа, но и сам еще не был ответом на запрещенный вопрос. Вряд ли солдат соображал до конца, что говорил, когда ляпнул с места о готовности убить меня, а теперь весело-злое выражение уходило у него из глаз, зато проявлялось позднее осознание, на что он замахнулся, пусть только на словах - на своего командира. Значит, одновременно, и на уставы, и на Военную Присягу, и на всю армию в целом. Тут я и продолжил:
- Что ж, благодарю за честное предупреждение. Только мне-то теперь что прикажешь делать, если взводу действительно в бой идти придется? Выходит, должен буду я тебя перед тем шлепнуть, дабы за тылы спокойным быть… Родителям твоим, конечно, потом письмо черкну - если жив останусь: так, мол, и так, погиб ваш сын… на поле брани. Святая ложь, а для них позора не будет.
Говорил я тогда и как будто сам в слова свои свято верил, а говорил тихо, севшим от волнения голосом, и оттого звучал он зловещим шепотом, дурным прорицанием, фатальной судьбой.
Вскочил Иванов со стула, руки в кулаки сжал.
- Товарищ лейтенант! Да вы что? Вы ж не так поняли! Не стрел…
Последний слог солдат сглотнул, вроде куском жареной рыбы в армейской столовой подавился. Я же подумал, что, пожалей рядового сейчас (а он-то меня, когда угрожал выстрелить в спину, не жалел) - и в будущем ситуация грозит обернуться плачевно. То есть не то что, конечно, он на деле автомат на меня подымет, но будет вновь пытаться противопоставить себя командиру. Потому я решил ответ свой продолжить.
- Сядь, Иванов, - приказал я. - Ты уже всё свое высказал. - И когда рядовой медленно, после почти полуминутного колебания, все-таки опустился на стул, раздельно произнес: - А ведь я-то как раз не шучу! Или ты подскажешь, как на моем месте поступить по-иному? Мне, как и любому другому человеку, представляется ценной собственная жизнь. Но не в том, в первую очередь, дело. Ты ж грозишься в боевой обстановке взвод без командира оставить, да сам-то потом людьми командовать сможешь? Или не задумывался? Ты же не только себя - товарищей под смерть подведешь, и перебьют вас, необстрелянных, а тебя, может, первого…
Сидел Иванов за столом теперь выпрямившись, аккуратно сложив руки на крышке его - ни дать ни взять примерный школьник - и растерянно молчал. Молчал, впрочем, себя пересиливая: это хорошо читалось у своенравного солдата на лице.
А я еще раз посмотрел в разноцветные глаза взвода и с удовлетворением отметил, как исчезают из них волнение и испуг, уходит немой вопрос, и посчитал, что в трудной позиции удачно «отстрелялся».
И опять в ленинской комнате наступила тишина, но витало в ней теперь нечто, вроде бы недосказанное Ивановым. Разряжая напряженность окончательно, брызнул оглушительно звонок. Это дежурный по роте, закончив проверку оружия, включил сигнализацию, перед тем как затворить дверь в ружпарк, запереть ее и опечатать (при закрытии двери контакт звонка автоматически размыкается).
Пора было объявлять перерыв…

4

Не записал я вопроса Иванова в тетрадь индбесед, не стал докладывать об инциденте на политзанятиях начальству. Больше опасался за рядового: за свое высказывание он мог поиметь кучу серьезных неприятностей, хотя и меня бы за «убийственный» ответ по головке вряд ли бы погладили.
Солдаты тоже молчали - не знаю, может, просто не придали этому случаю особого значения, а скорее - по своему уговору. Я же так и не решил для себя: шутил ли - пусть глупо - Иванов, пытался ли копнуть своим вопросом в глубь отношений «командир - подчиненный», а может, за что-то был смертельно обижен на меня… Но с того дня мучился не стираемым временем вопросом: а как бы на самом деле повел себя рядовой, попади мы с ним в боевую обстановку и окажись он в опасный момент с оружием за моей спиной?

5

Армейская поговорка гласит: солдат спит - служба идет. Она и шла своим чередом, а памятное занятие по политподготовке отодвигалось в прошлое. На месяц, на два…
Мой взвод готовился заступать в третий по счету от начала службы караул. Казалось, нечего уж особо беспокоиться: «Устав гарнизонной и караульной службы» подчиненные в нужном объеме знают и практически, так сказать, пост понюхали, но я волновался почти как  перед первым боевым нарядом на службу. Почему?
По опыту старших сослуживцев знал, что, заступая на пост именно в третий-четвертый раз, иной солдат проникается самоуверенностью, вроде начинающего водителя, которому за баранкой полихачить невтерпеж. На посту-то лихачество, само собой, особого рода, но в любом случае ведет к одному: заснул ли часовой, с оружием ли забавляться начал, или, не приведи господь, неправильно его в действии применил - все трибуналом пахнет. Если опять водительскую терминологию применить, то получается, что часовой-лихач вроде как на запрещающий знак проскочить норовит, а не проскочит - тут уж не авария, катастрофой пахнет. Вот и переживал я опять перед заступлением в суточный наряд, хотя каждый мой подчиненный ранее дважды в карауле побывал.
Кроме рядового Иванова. Я его после дискуссии на политподготовке не то чтобы на пост поставить… вообще хотел было начальство просить перевести солдата в другую воинскую часть, да подумал-подумал и раздумал. Сам отношения с Ивановым не сумел верно выстроить - теперь, значит, изволь думать, как их перестраивать. А если не сумею - какой тогда из меня офицер?
Положа руку на сердце, невысоко сам я свой ответ Иванову оценивал. Слова - не дело. Но кое-что солдат из них извлек. Рисоваться перед сослуживцами перестал, притих, и теперь я опасался, не копит ли он в душе злость на всю армию в целом и лично на меня в частности и не попытается ли при удобном случае на ком-то - вовсе не обязательно, чтобы именно на мне, - отыграться.
Надо было рубить узел взаимоотношений, и поскорее. Я и решил: будь что будет, а назначу-ка Иванова в тот караул, куда сам начальником заступаю. Назначу, несмотря на твердое правило: с боевым нарядом никаких экспериментов. Переступил я этот неписаный закон, а почему на то решился - и до сих пор не пойму…
Когда зачитал взводу список караулов по постам и сменам, то невольно взглянул на Иванова, называя его фамилию. Малевал солдат что-то на листочке, а тут удивленно голову вскинул и взгляды наши встретились. И показалось мне, что помимо удивления углядел я в глазах рядового искорку благодарности.
Промолчал солдат, а молчание - знак согласия. И уже я был благодарен подчиненному за то, что он принял мое предложение. Дальше - время так или иначе все покажет.
Далеко караулу мирного времени до настоящего боя, но силком солдата на пост запихивать - это уж чистейшей воды безрассудство.

6

Наш караул охранял гарнизонные склады. Хранилища и техника размещались здесь так компактно, что непосредственную охрану одновременно несли только двое часовых. Пока они правили службу на посту, двое караульных отдыхали в спальной комнате, а еще двое бодрствовали. Каждые два часа разводящий делал смену постов: отдыхавшие становились часовыми, бодрствующая смена укладывалась на боковую, а сменившиеся с маршрутов часовые с переменным успехом боролись со сном. И в таком режиме проходили полные сутки.
Разводящим в то дежурство был у нас Вертолет - командир отделения с лопушистыми ушами. Сам восьмой - начальник караула, - я отвечал за всех и за несение боевого наряда.
Три смены караула мы отнесли четко. Приезжал проверяющий из части, в целом службу одобрил, а по поводу указанных мелких недостатков я особо не переживал: какой же это начальник, если он хоть единой мелочи да не «обнаружит», хоть и наполовину выдуманной. Главное, чтобы записи в постовой ведомости были великолепны…
Отложив ведомость в сторону, я проинструктировал очередную заступающую смену и вместе с солдатами вышел из караулки к месту заряжания-разряжания оружия, снабженному пулеулавливателем.
Вертолет вошел в конус света стосвечовки под отражателем, привычно поставил автомат в пирамиду, щелкнул флажком предохранителя, клацнул отводимым затвором.
- Проверено, - разрешил я, и резко отпущенный затвор вновь клацнул: пока вхолостую…
Смену, несущую службу с часу до трех ночи, часовые окрестили «глухой»: именно в это время особенно тянет в сон и притупляются все чувства.
«Глухая» смена ушла менять посты. Я постоял еще немного у пулеулавливателя. По черно-синему беззвездному небу ветер гнал серо-дымчатое полупрозрачное облако.
В караулке сейчас оставались только Иванов и еще один солдат. Когда мы выходили, рядовые уселись за очередную партию в шашки. Вернувшись, я устроился за пультом связи и сигнализации, и как раз вовремя: вскоре раздалась серия из четырех звонков и вспыхнула рубиновая сигнальная лампочка под табличкой: «1-й пост».
- Слушаю, - сказал я, сняв телефонную трубку.
- Докладывает часовой первого поста. Проверка связи.
- Даю ответный сигнал, - и я в свою очередь потянулся к пуговке звонка. Один, два, три, четыре.
- Слышимость хорошая, - отозвались с поста.
- Отбой…
На каждом посту - три точки двухсторонней звуковой сигнализации и телефонной связи. При смене положено проверять все. С последней, дальней точки звонки слышались плоховато.
- Ты-то звонки отчетливо слышишь? - переспросил я часового, в свою очередь отсигналив на пост.
- Все отлично, товарищ лейтенант. И сигнал, и голос.
- Ну-ка, повтори…
Держа телефонную трубку прижатой к уху, я другим ухом слушал звонки. Один, два… На сей раз они звучали отчетливее и без хрипотцы… Три, четыре… «Наверное, что-то в сигнализации неважно контачит, - подумалось мне. - Завтра с электриком…»
Пять!
Короткий звонок жалобно дзинькнул после недолгой паузы.
Пять!
Моя рука не донесла трубку до рычага, застыла в воздухе.
Пять!
Сразу мысленно разделил звонки: четыре и еще один, пяти звонков в нашей условленной системе сигнализации нет. Четыре - понятно, проверка связи. А один звонок - это же нападение на пост!
- Але! Але! - закричал я в трубку телефона, одновременно давя на кнопку звонка, вызывая часового и надеясь, что пятый сигнал - просто ошибка, и всё сейчас выяснится, и…
Но телефон молчал. Молчал и звонок.
Хотел было я отсигналить на пост еще раз, да испугался, что теряю время. Раз уж с поста дали один сигнал, не ответив затем на мой вызов, это ЧП и надо спешить с командой.
- Караул, в ружье! - гаркнул я, распахнув дверь в комнату бодрствующей смены.
Иванов проглядывал газету «Красная Звезда». Второй караульный надписывал адрес на конверте. Оба солдата спокойно вскинулись: для них моя команда пока воспринималась на уровне очередной учебной вводной - и рванулись к пирамиде с автоматами в соседней комнате.
- Нападение на пост! - на ходу объяснил я, бросаясь к железному ящику, в котором хранился дополнительный запас патронов и ручные гранаты (отдельно - запалы к ним). Бесцветным от волнения голосом добавил: - Нападение - настоящее…
Ящик запирался на два замка: навесной и внутренний. Первый я одолел легко, отбросил за открытую дужку на пол, а вот во втором никак не мог провернуть ключ и матерился сквозь зубы: возможно приржавел замок, потому как положено было ящик вскрывать лишь в случае подобного ЧП, да раз в год, при проверке, комендант гарнизона мог содержимым поинтересоваться - печать-то лично он при себе носит… А может, у меня просто руки в мандраже тряслись?
Рывком повернул голову к караульным: с присоединенными к автоматам снаряженными магазинами солдаты ждали новой команды, еще сомневающиеся: а не пошел ли я просто чуть дальше обычной проверки?
- Свет! - вспомнил я, тряся ключ в скважине, и солдаты забегали по караульному помещению, щелкая выключателями в столовой, курилке, комнатах отдыхающей и бодрствующей смен. Теперь единственно снаружи и могла быть видна узкая освещенная полоска меж внутренними ставнями в кабинете начальника караула, где находились сейчас все мы втроем.
Ключ все не проворачивался, и я наконец испугался, что на пост придется бежать только с двумя пистолетными обоймами: на проклятый ящик нет больше времени, а неподалеку, быть может, уже убивают моих солдат!
(Скорее всего, на смену караульных напали именно ради завладения несколькими автоматами, а стало быть, нападающих много и они, безусловно, вооружены.)
- В другую сторону попробуйте, - подсказал Иванов, и, поворачивая ключ, я почувствовал себя идиотом: не смог сам сообразить!
Печать военного коменданта сорвал, подсознательно поняв, что теперь при любом исходе ситуации - если, конечно, не пристрелят на посту - придется серьезно отписываться.
Крышка ящика выстрелом ударила в стену. С потолка на незаполненный бланк изъятия боеприпасов, на картонные коробочки с автоматными и пистолетными патронами, на ребристые бока гранат-лимонок и стерженьки запалов в полиэтиленовой упаковке посыпались кусочки штукатурки.
- Иванов! Патроны! - приказал я, спешно загребая в карманы гранаты и упаковку с запалами. Подхватив пачку пистолетных боеприпасов, повернулся ко второму караульному: - Остаешься здесь! Прозвони часовому на втором посту, предупреди! Потом - на первый, не ответим - продублируй, опять промолчим - немедленно докладывай дежурному по караулам! Дверь запереть, свет выключить, в случае чего держись до последнего!
Насчет последнего я прокричал уже от двери, пинком распахнул ее, секунду помедлил, укрываясь за стеной, с пистолетом наготове - не ворвется ли в караулку автоматная очередь - и прыгнул в темный проем, в ночь.
Упав правей проема, почувствовал, как чуть сзади приземлился и Иванов. Слева захлопнулась дверь, и - я скорее угадал, чем услышал, - скользнул в петли небольшой засов. Через плечо кинул взгляд на караульное помещение: последняя полоска света меж ставнями исчезла, черные проемы окон как бы насторожились, каждое готово было теперь разбиться автоматной очередью.
- Фонарь… Эх, черт! - спохватился я.
- Вот он, - отозвался Иванов.
- Хорошо, - буркнул я, поняв, что солдат более хладнокровен в непредсказуемой ситуации, я же…
Короткими перебежками, прячась за стволами деревьев с обрубленными нижними ветвями, прикрывая попеременно один другого, мы продвигались к посту запасным маршрутом.
Фонарь я у Иванова забрал: у меня пистолет, одна рука свободна.
Перебежка… Остановка… Перебежка... Остановка…
Взведя пистолет, я напряженно вглядывался в дальние огни фонарей, точечной полосой уходящих в ночь по-над стеной колючей проволоки. И, вжимаясь в обманчиво мертвую на ощупь кору ствола, под которой бежали горькие животворящие соки, подумал: а верно ли, что выскочил сам на сигнал?.. Нет, не мог я отсиживаться за стенами караулки, посылая солдат одних… Куда?..
Порывом ударил встречный,  с сыростью, ветер, выжал  слезы из глаз и заставил прищурить их, смотревших вдоль «колючки», опоясывавшей пост. Тревожно зашелестели листья на деревьях, качнулась лампа ближнего фонаря, плохо укрепленная под отражателем, на железном столбике, метнулся по земле сполох фонарной тени. В расплывчатом свете дальних точек фонарей почудилось какое-то движение. И новый порыв ветра донес размытый звук. Обрывок слова?..
- Иванов… - одними губами, почти беззвучно шепнул я.
- Видел… - также еле слышно ответил солдат.
- Еще две перебежки, потом заляжем, - и резко оторвался от ствола…
Упав на мокрую траву у тропинки запасного маршрута, удивился: рано выпала сегодня роса. Секундой позже рядом и чуть сзади очутился Иванов. Ветер утих.
«Клац!» - лопнула где-то перед нами нестойкая тишина. Звук движения автоматного затвора, вгоняющего патрон в патронник, я узнал бы из тысячи, из миллиона других звуков. Нас тоже заметили.
Зубами надорвав полиэтиленовый пакет с запалами, я стал нервно вкручивать их в корпуса гранат. Потом поделил готовые к бою лимонки с Ивановым. Спросил:
- Автомат взведен?
Солдат кивнул. Мы замерли. Темнота напротив таила опасность. Сладкая тошнота животного страха подкатила к сердцу: как у пассажира самолета, когда он ухает в воздушную яму. Готовая взорваться гранатой или раздробиться автоматной очередью, зловещая тишина опять нависла над нами, и росла во мне, рядом со страхом, ужасная мысль: перерезали моих малоопытных часовых, забросали ножами из-за колючей проволоки, без единого выстрела. Только и успел один солдат дать - может, последний в его жизни, - звонок. И поганая рядом с этой мыслью выродилась мыслишка: ну а сам-то как, живой из заварушки выберусь?
«Дзз-дзз-дзз-дзз», - раздалась серия сигнальных звонков, и от неожиданности я чуть было не нажал на спусковой крючок пистолета. Пауза…
«Дзз-дзз-дзз-дзз», - вновь раздробилась тишина четырехкратным звонком. Пауза…
«Дзз-дзз-дзз-дзз», - жал и жал на кнопку сигнализации оставшийся в караульном помещении солдат, а я мысленно кричал ему: «Стой! Остановись! Я и так не знаю, что мне делать дальше!..»
Сзади завозился на траве Иванов, брякнул глухо о корень дерева автоматным прикладом, и тут я отчетливо понял, что вот она, самая что ни на есть пресловутая боевая обстановка, и патроны у солдата тоже боевые, а сам он - за моей спиной…
Не знаю, о чем тогда думал сам солдат. Страшился ли, как я сам, неизвестности в сложившейся ситуации? Я зол был на себя за бессилие перед этим смертным страхом и воспоминанием не ко времени о конфликте на политподготовке: неизвестно еще было, кому из нас первому могут вмазать пулю в лоб или затылок…
Звонки прекратились. Тянуть дальше было нельзя - впереди ждал бой. Сколько их, врагов, там, впереди? А может, кто-то уже подползает и с тылу?
Правой рукой я сжал холодящий металл гранаты, пистолет стиснул в левой ладони. Так что же делать дальше?..
Нет, такое даже не могло прийти мне в голову. Иванов встал и медленно шагнул к освещаемому фонарем месту. Не снимая пальца со спускового крючка, закричал в темноту перед нами:
- Эгей, мужики! Это я, Иванов! Не подстрелите ненароком!
Я онемел и оцепенел, готовый, впрочем, рвануть кольцо гранаты. А в ответ из пространства перед нами донеслась команда:
- Автомат на предохранитель!
Меня поразило током догадки. Мы, выходит, залегли перед сменой?
Вскочил на ноги. Шагах в двадцати, сбоку от нас, из ночной непрогляди вынырнули две фигуры. При приближении их к нам я угадал сменяющегося с первого поста часового и караульного, который должен был заступать вместо него. Спереди же, в прерывистой дорожке фонарного света, встал разводящий - Вертолет и еще один караульный - самый маленький во взводе солдат, которому чей-то злой язык прилепил прозвище Шницель.
Узнав во «врагах» подчиненных, я сразу же рванулся к телефону, который как раз оказался меж мною и разводящим, дал сигнал в караулку и закричал в трубку:
- Не звони никуда, слышишь? Не звони! Ты понял?
- Так точно, - облегченно ответил оставленный в помещении солдат.         
Повесив телефонную трубку, я скомандовал:
- Все ко мне! - И далее: - Рядовому Иванову наблюдать за постом и подступами к нему!
Иванов кивнул и двинулся по тропинке параллельно горящим фонарям, держа автомат в положении для стрельбы стоя наизготовку: дулом вперед, левая рука под цевьем, правая - на шейке приклада.
- Ну, горе-караульщики, - давя в себе гнев, сказал я, - говорите!
Шницель виновато отвел взгляд в сторону.
- Я… Наверное, я лишний сигнал подал? - промямлил он.
- Что-о? - чуть не выматерился я. - Ты соображаешь, что натворил? Я же комендантский ящик вскрыл! Всем головы поснимают!
Задрожал я весь мелкой дрожью, зубы застучали. Со мной подобное перед дракой случалось. Но сейчас вспомнилось другое.
…Давно, еще на первом курсе военного училища, я вышел в город в увольнение. Шагал себе по одной из центральных улиц областного центра, а впереди, метрах в двадцати от меня, на тротуаре остановилась пожилая женщина - поправить туфлю. Секундное дело - и женщина шагнула вперед, а в следующий момент оторвавшийся от низа старинного лепного балкона массивный кусок в несколько красных кирпичей упал точно у нее за спиной. Кусок развалился на неравные части, а обернувшаяся невредимая женщина завыла дурным голосом, расширенными глазами уставившись на кирпичные обломки, а потом и вовсе свалилась на асфальт и забилась в конвульсиях.
Вероятно, богатое воображение человека нарисовало в уме яркую картину собственной гибели. Мне же ныне представилось, как я подбегаю к месту разрыва брошенной мною же гранаты и вижу растерзанные осколками тела своих солдат…
Я унял дрожь, лишь до крови прикусив губу и до боли сжав кулаки. А Шницель сбивчиво объяснял:
- Сам… сам не знаю, как оно все так получилось…
- На звонки мои почему не ответил?
- Думал, вы просто мне отсигналили в ответ, перед тем как отключиться.
- Та-ак. Ну, а почему никто не подал команду: «Стой, кто идет?» - когда нас заметили?
- Опоздали малость, - пробасил Вертолет. - Увидели, уж когда вы залегали. Не узнали, да и не думали, что вы из караулки-то выскочите. А мы только-только смену закончили, ну и решили…
- Тепленькими слепить, - докончил предложение бывший часовой.
- Д-думали с тылу зайти, - заикаясь, добавил Шницель.
- А мы бы на себя внимание отвлекли в случае чего, - дообъяснил разводящий.
- «А вы бы, а мы бы»… - передразнил я. - Марш второй пост менять, он там небось исстрадался уже! Рядовой Иванов, ко мне! А ты смотри теперь, - погрозил я Шницелю, - наперед пальцы загибай, когда звонить будешь…
И мы с Ивановым не спеша направились в караулку.
- Слушай, когда ты додумался, что перед нами смена? - спросил я на ходу.
- Так когда бежали, я все удивлялся, почему не стреляет никто, не кричит и вообще… тихо. А потом про Шницеля вспомнил - уже когда залегли. С ним же вечно приключения: захочешь - не выдумаешь…
- Ну не мог ты на все сто быть уверен в простом недоразумении, - засомневался я.
Иванов помедлил с ответом. Потом, не останавливаясь, поудобнее устроил автомат на плече и ответил:
- Не мог. Но надо же было в ситуацию ясность внести.

7

Рассвело…
Я в очередной раз вышел на контроль заряжания оружия, к пирамиде, снабженной пулеулавливателем. Часом раньше сообщил дежурному по караулам о несостоявшемся бое, получив в ответ словесный втык. Ну, это пока, а вообще-то все равно придется писать подробный рапорт, да и в целом прогноз на взыскание. Ладно, черт с ним - главное, с солдатом отношения прояснились.
Гранаты я разрядил, сложил их, запалы и дополнительные патроны назад, в металлический ящик. Опечатывать его будет военный комендант гарнизона.
Да, не лучшим, далеко не лучшим образом вел я себя в казавшейся настоящей боевой ситуации. Не то что Иванов…
А Иванов уходил на пост. Цвиркали в листве на разные голоса птицы. Шел солдат последним в смене, и смотрел я рядовому вслед.
Из-за границы первого поста тянуло пока еще не жаркие лучи к земле утреннее солнце. Самый смелый солнечный лучик спрыгнул на кончик штык-ножа Иванова, отразился от серебристой стали и ласковым зайчиком заплясал у меня по лицу…

Ростов-на-Дону

“Наша улица” №201 (8) август 2016