Анжела Ударцева "Девочка из коммунизЬма" роман часть вторая
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Анжела Ударцева родилась 25 мая 1975 года в Магадане. Окончила отделение журналистики Томского государственного университета. Влияние на творчество Анжелы Ударцевой оказали Эгон Э. Киш и Сергей Озун. Дебютировала в "Нашей улице" рассказом “Водки найду”, № 1-2000. Постоянный автор журнала. Рассказ "Чайная ложечка чаучу" опубликован в сборнике "Новые писатели России" (Фонд С. А. Филатова, издательство "Книжный сад", 2004). Живет в Магадане.

вернуться на главную страницу

Анжела Ударцева

ДЕВОЧКА ИЗ КОММУНИЗЬМА

роман

часть вторая

Аккордеон и лужи

Хотя то, что детство закончилось, я решила еще за год до этого, когда папа, не успела я перейти в третий класс, записал меня в музыкальную школу. Отделение музыкалки, как и прачечная, находилось совсем рядом от дома. Там элегантно одетая тётенька, проверив меня на улавливание звуков, - а она стучала пальцами по столу и я должна была следом повторить, - сказала, что у меня есть музыкальный слух. Я еще не знала, что меня ждет и на каком инструменте я буду играть. Но за меня все решил папа.
Сам он - замечательный гармонист, причем, самоучка. Он очень хотел, чтобы я играла на аккордеоне - как Дранка, которого часто показывали по телевизору.
- Вот люди к чему стремятся, а тебе бы только по лужам бегать!
И тут началось - в музыкалку надо было ходить чуть ли ни каждый день, а еще помимо обычных уроков, надо было заполнять нотные тетради и репетировать.
Господи, как я ненавидела эти ноты! Ну не лежали у меня ни душа, ни сердце к игре на инструменте, тем более на аккордеоне! Чего ж меня было мучить-то! У-у-у- выла я над аккордеоном, ненавидя его черно-белые клавиши. Но из меня пытались сделать до безумия одухотворенного человека.
Каждый раз я порывалась бросить музыкалку, но не тут-то было. Моя преподавательница по классу аккордеона жила в нашем же доме, только в крайнем от булочной подъезде. Как бы я ни выводила ноты (а выводила я их специально жирно, по нескольку раз, чего категорически нельзя было делать), преподавательница терпела, высказывала родителям, чтобы я при них заполняла нотную тетрадь, а заниматься, дескать, мне надо, потому что я одаренная девочка.
Я же не могла видеть аккордеон. К счастью, мне его не купили, а взяли в прокат. Была такая услуга в советское время - все можно было брать на прокат: телевизоры, холодильники, стиральные машины и даже музыкальные инструменты. Стоило это не очень дорого, но для семейного бюджета, все же, ощутимо. Я прозанималась ровно восемь месяцев - с начала сентября 1985 года по начало мая 1986-го. Это было самое мучительное время в моей жизни.
Я, сидя за нотными тетрадями, смотрела в окно и вздыхала, потому что за окном играли мальчишки - то в лужи камни бросали и так аппетитно бродили по воде в резиновых сапогах, то потом в снегу кувыркались. А мне то уроки надо было сделать, то с нотами заниматься, разучивать на аккордеоне этюды. Я рвала нотные тетради, но меня ругали и покупали новые. Я пинала аккордеон, но его обратно в службу проката не сдавали. Портить я его боялась - меня бы точно прибили. Хотела подплавить спичками клавиши, но тоже не рискнула. Меня совсем не привлекал никакой музыкальный инструмент, тем более этот громоздкий аккордеон.
То ли дело папина гармошка - как было весело петь под нее всей семьей за кухонным столом. То веселую армейскую песню «Три зимы, три весны, отслужу как надо и вернусь» пели, то грустную фронтовую «Огонек». А тут надо было на аккордеоне жалкие звуки исторгать, уча ноты. Помогите мне, боги!
Помогла сестра, которая еще не успела родиться. Она должна была появиться в середине сентябре 1985 года, и у мамы стало появляться жуткое раздражение, когда я дома «пищала» на аккордеоне. Где-то уже за три-четыре месяца до появления сестры на свет папа вытащил из кладовки санки. И также, как в сентябре, он в мае повез аккордеон на санках, а сверху на инструменте в чехле сидела счастливая я. В начале мая как раз прошел снег и случились сильные заморозки, поэтому по покрытому льдом асфальту санки могли ехать как по маслу. Даже вместе с аккордеоном и со мной впридачу - папа косился на меня, везя санки, как бурлак, но не произнес ни слова. Дескать, чего из обезьяны человека делать - пусть себе на дереве качается, если на аккордеоне играть не хочет. Именно так он на меня смотрел, а я как всегда вида не подавала и пела любимую песню Аллы Пугачевой «То ли еще будет, то ли еще будет…», а потом «Ах, вернисаж, ах, вернисаж…». Эх, спасибо тебе, сестренка, что ты так вовремя поселилась у мамы в животике!  

Мальчик, отойди, я не твоя мама!

До школы мама взяла меня с собой на Черное море, как это принято было раньше у советских людей - ездить на курорты. Это был 1982 год - мне в мае как раз семь лет исполнилось, должна была после оздоровительного летнего тура отправляться в школу.  Какие-то воспоминания от тех моих семи лет остались.
Помню Ялту с каменистым пляжем и сильным прибоем. Мама на одном большом камешке грелась, словно змейка. А я, недалеко уйдя в воду, плескалась. Был такой прикол - стоишь в воде и ждешь новую волную. И встречаешь ее грудью. И стараешься устоять. Такой азарт, такой восторг!
Но тут одна из волн оказалась слишком большой и напористой. Умные дети успели убежать. А я, упрямая дурочка, осталась.
Помню, в этой большой волне я перевернулась, как в сальто, и меня водой выкинуло на берег. К счастью, не на камни, а на небольшой песчаный пятачок. Люди стали кругом махать руками, кричать: «Ребенок убился!».
Я, конечно, на какое-то время то ли сознание потеряла, то ли просто замерла от страха. Но больно мне не было. Испуг только. Одна горластая женщина с тройными складками живота истошно орала: «Где мамаша у этого мальчика-придурка?!». Из-за моей смешной короткой, под горшок, стрижки и нескладной тощей фигурки меня принимали за мальчика - я не возражала.
Я, очухавшись и увидев, что вокруг столпились, будто бы на похоронах - кружком, люди, встала и стала глазами искать маму. Подошла к ней, но не совсем близко. Мама совершенно равнодушно посмотрела на меня и сказала: «Это не мой мальчик, у меня вообще девочка». И громко крикнула в мой адрес: «Мальчик, иди отсюда!».
Я возражать не стала - побрела по камешкам в сторону коттеджей, присела на корточки и стала выжидать, когда мама ко мне все же подойдет. Одна сердобольная женщина, все же, еще бежала за мной и говорила: «Давай я помогу тебе твою маму найти!». Я же, чтобы она от меня отстала, сказала: «Я не с мамой приехала, а с папой, он скоро придет» - и отвернулась от этой назойливой дамы.
В Евпатории, равно как и в Симферополе, мне больше всего понравилось. Как у той королевы бензоколонки - посмотрите налево, посмотрите направо… цветущие сады. Что-то в этом роде.
Был разгар лета, и такая красота была необыкновенная, включая еще и чудесную старинную архитектуру, которой в Магадане с его серыми домами, да с ещё не снесенными бараками не было. На меня, хоть и маленькую, большое впечатление произвели Бахчисарайский фонтан, Ласточкино гнездо. Правда только во внешнем плане, а вот какого черта было переться внутрь пещер и зданий - я так и не поняла. Ну посмотрел, понаслаждался со стороны и беги на море купаться. Нет же, как уважающий себя советский гражданин, мама отчаянно участвовала во всех дурацких и совсем идиотских экскурсиях. До сих пор ненавижу подъем на Ласточкино Гнездо. Зачем, будто на Великой китайской стене, переться вверх по широким каменным ступенькам? Бабулек больше всего было жаль - двигались наверх чуть ли ни на корточках. А там, где Ласточкино Гнездо, внутри была какая-то дорогущая кафэшка, где мама, хоть и северянка с более высоким заработком, чем на материке, не могла позволить мне купить мороженое.
Море я любила, ведь сама родилась возле Охотского, хоть и очень холодного, но, опять-таки, как стандартную девочку из советской эпохи, меня надо было сфотографировать, словно обезьянку или попугая, а лучше вместе с этими животными. И надо было софтать на зависть всем северянам меня очень загорелой - такой загорелой, чтобы мамины знакомые просто обзавидовались, потому что на Севере такого загара не заработаешь, а соляриев в то время не было.
Причем, надо было сфотать либо на фоне моря, либо прямо в нем. А поэтому надо было найти какого-нибудь фотографа. Да еще таким образом, чтобы еще меня можно было тут же рядом обнаружить, потому что фотограф долго ждать не будет, а я могла часами в воде сидеть и баловаться с ракушками - попробуй, дозовись.

Индеец и осы

Мама, к счастью, нашла фотографа, а меня она держала за руку так крепко, чтобы я не вывернулась и куда-нибудь не отбежала, что у меня эта рука еще долго болела.
Фотограф был слегка пьян и очень нервничал. Ему и без того уже хорошо удалось заработать на пляже, где желающих запечатлеться было хоть отбавляй. У него не было ни попугая, ни обезъянки на плече, но был жуткий индейский костюм или индейско-папуасский: с пестрыми перьями головной убор и юбка-мочалка с прицепленными к ней монетами неизвестного государства. Словом напялили все это на меня с трудом, с «психами».
И тут мама обратила внимание на то, что я, сволочь, абсолютно белая. Ко мне загар не «прилипал» - я была белая, как снег. Даже когда я до пяти лет жила у дедушки с бабушкой в Казахстане, где солнца было навалом, я все равно не могла загореть - да хоть целый день меня на солнцепеке держи, закончится все только солнечным ударом. Мама злилась не на шутку, да и фотограф нервничал, потому что не понимал нас, дескать, какая разница - загорелый ребенок или нет. Но он же был не северянином, для которого загар и солнце - это что-то экзотическое.
Короче, все закончилось тем, что мама меня измазала купленным ею наспех малиновым мороженым, потому что шоколадного не было. Меня еще побрызгали морской водой, отчего кожа становится темнее, если еще не успевает высохнуть. Словом, была я искрасна-коричневая с нелепым перьевым ободком и в юбке из монет, и всем своим видом а еще и припухлыми губами, которые меня заставили понадкусывать (чтобы эффектнее было на снимке), я, наверное, смахивала на негритянку, в честь которой меня назвали. Только Анджела получилась немного болезненной - не столь темнокожей, сколько страдающей краснухой.
Могло бы быть еще и хуже, я могла бы получиться еще и с волдырями. Потому что во время съемок сначала возле одного уха, а потом возле второго стали протяжно жужжать неизвестно откуда примчавшиеся осы - две из них, нацелив на меня свои жала, пытались приземлиться на пахнущие малиной щеки. Я уже рассчитывала на удачу, вернее на то, что не укусят эти противные насекомые - терпела, как могла. Мама с фотографом требовали мне улыбнуться, но у меня не получалось, а сорвать съемку ором, что рядом кружат осы я не могла - заработала бы от мамы по затылку - она и без того была раздражена.
А фотограф, которого она держала за конец растянутой и заляпанной кетчупом (видно от ранее съеденного шашлыка) футболку, все время порывался уйти, потому что ему срочно надо было опохмелиться. Он уже, не стесняясь окружающих, говорил: «Мне пора по рюмашке, дамочка! У меня режим!». Тогда я подумала, что водку тоже надо по режиму пить, как и лекарства, надо же, а папа ведь пьет, когда придется!
Одна, наверное, самая наглая оса, все же укусила - только не меня, а фотографа, от которого за километр перло сивухой. Прямо в щеку - как ужалит! Фотограф взвизгнул, как недорезанный поросенок, и сначала присел на колени, а потом вскочил и побежал. Мама же кричала ему вслед: «Бутафорию заберите, мужчина!».  И поспешно, как попало начала стягивать с меня ободок, который и так был завязан на узелки. Она их развязывать не стала, а принялась стягивать - чуть ли не со скальпом. Вот кто оказался самым настоящим индейцем-потрошителем - я думала, щас мои волосы где-то на песке будут лежать.  
У мамы эта фотка, где я смотрю на фотографа исподлобья, хранится на самом почетном месте в альбоме - именно потому что получился шикарный загар.

А Будулай вернётся?

В Евпатории, где мы тоже отдыхали в рамках нашего черноморского путешествия. я чуть не потерялась. Мама, пока ходила по частному сектору, расползшемуся маленькими домишками по всему Черноморскому побережью, присматривала себе жилье. (Все мечтала с Севера уехать на Черное море жить, но так эта мечта и не осуществилась, увы).
Я отвлеклась на то, как красиво, в ряд, плыли дельфины. Моему восторгу не было предела - они так близко подплыли к берегу, что мне хотелось к ним подбежать и уплыть вместе с ними. Я уже, когда оглянулась и не увидела маму, решила никуда не уходить - сработала интуиция, что надо быть на месте и тебя найдут, если, конечно, я нужна тем, кто будет меня искать. Всегда я насчет этого сомневалась, но, все же, на самом деле родители меня любили, хотя своей непонятной любовью - мама по затылку могла ударить, а папа и вовсе на «горох» коленями ставил, поскольку эту эффективную методику воспитания непослушных детей ему посоветовал хороший друг.
Я топталась на месте, и когда уплыли далеко дельфины, прошла несколько шагов до большой поляны, на которой от ветра раскачивались качели - старенькие, но покататься, а за одно посидеть-отдохнуть было можно.
И тут вдруг из ближайшего домика ко мне двинулась целая ватага темнокожих детей. Я сначала подумала, что их тоже мороженым - шоколадным - измазали для съемок. Но это оказались цыганские дети. Они что-то на своем языке принялись мне объяснять, стаскивать с качелей, но побить меня не успели.
За ними вышла невысокая женщина в платке, завязанном хвостами назад, и в длинной юбке. И тут вдруг я поняла, что где-то эту женщину видела. Она стояла и ругала своих ребятишек, а мне кивала, что я могу беспрепятственно покачаться на качелях. Я качалась и смотрела на женщину, пытаясь вспомнить, где ее видела. И тут меня прожгло: она же в фильме «Цыган» снималась - подруга главного героя.
Сама не зная зачем, я, уже сойдя с качелей, спросила ее:
- А вы не знаете, Будулай вернется? - да так серьезно спросила, с большой тревогой в глазах, будто бы о самом близком человеке на свете.
Вот вроде бы трагичная история: я в совершенно незнакомом мне городе, на другом краю земли потерялась, но не паникую, не плачу, а мне всего шесть лет. Более того - я еще и переживаю за чужого человека! За какого-то Будулая, фильм про которого смотрели мои родители? И совсем не жалуюсь никому, что мама куда-то ушла. 
Это был 1982 год - до съемок продолжения фильма «Цыган» оставалось еще три года. Наверное, и сама цыганка-актриса еще не знала, что будет сниматься «Возвращение Будулая», поэтому ответила она на мой неожиданный вопрос совершенно равнодушно:
- А мне почем знать? Может, и вернется. А ну-ка пошли, пошли домой, сейчас на базар собираться надо.
И цыганка погнала своих детей домой - собираться на рынок. Может, не я одна такая была, спрашивавшая - а вернется ли Будулай, на тот момент очень популярный герой.
Об этом я узнала, уже позднее, когда вся страна смотрела по телевизору продолжение фильма с Кларой Лучко и Михаилом Волонтиром, а могла бы не узнать. Либо меня мама не нашла бы, и тогда мне пришлось бы прибиваться к цыганскому табору, либо меня мама могла прибить на месте, что она и пыталась сделать, когда все же увидела меня возле качелей. Она на несколько рядов оббежала частный сектор в поисках. «Любит, значит, раз нашла!» - снова в моей детской голове щелкнула эта так необходимая каждому ребенку мысль.

Красная площадь и Мавзолей

Проездом мы были в Москве. Как любому уважающему себя советскому гражданину, в столице страны надо было ознакомиться с достопримечательностями. Как же это - не побывать на Красной площади и в Мавзолее! Почти позор! Так что, мама и потянула меня, тоже растущего гражданина, в центр дорогой всем и горячо любимой столицы.
Красную площадь я почему-то не помню: не врезалось в память, а вот Мавзолей, к которому была огромная, но быстро двигающаяся очередь, я запомнила.
Мама мне пыталась объяснить, что Мавзолей - это такое одиночное кладбище, только покойник там лежит не захороненный. Но мне стало страшно. Мама путалась в объяснении, говоря, что в данном случае этого покойника не положено захоранивать, что он должен лежать в большой каменной гробнице, потому что он - Ленин.
Я тогда в шесть лет про Ленина знала одно стихотворение, услышанное во дворе от детей; «Я маленькая девочка, я замуж не хочу, купите мне сандалики, я Ленина люблю». Это стихотворение читали в разных вариациях, но я запомнила со строчкой про Ленина и тоже повторяла данную чепуху. Мама, наконец, когда мы совсем близко подходили ко входу Мавзолея, потому что очередь двигалась слишком быстро, снова что-то сообразила и начала мне говорить:
- Здесь лежит наш дедушка…
- Какой дедушка? Деда Коля Степан? - так я звала в детстве своего деда по папиной линии - Николая Степановича. Мама, понимая, что опять говорит что-то не то, больно дернула меня за руку и буркнула: «Вождь тут лежит!»
- А, вождь индейцев! - рассудила я вслух, вспоминая фильмы про чуманчу, которые я любила.
- Да причем тут индейцы. Это Ленин, он коммунизм начал строить! Тьфу ты. Словом, когда-то он был самым главным в стране, понятно! И сейчас остается самым главным, хоть и умер! Мы бы жили при царе, если бы не Ленин! - наконец торжественно воскликнула мама.
В Мавзолее было темновато, да и на улице, как я поняла, было темно - шел ко всему дождь, а у нас зонтиков с собой не было. Зашли мы в Мавзолей, как мокрые курицы. Впереди нас точно такая же была и старушка - в белом платочке, в телогрейке и галошах, которые ей размера на два точно были больше. Мне интереснее было наблюдать за этими все время спадывающими с пяток галошами. На Ленина я смотрела совершенно спокойно, хотя я не поняла, зачем это сухонькое тельце и маленький желтый череп здесь держат. А бабушка впереди как стала причитать, глядя на величественный гроб: «Господи, да какой же ты маленький, сухонький! Да что же с тобой делают, что ты так сохнешь! А я думала, что ты как живой лежишь, товарищ Ленин!»
- А может, он еще и говорить сейчас должен? - громко за моей спиной сказал высокий, в красивом, как и у Ленина, костюме грузин. Началась перепалка, и бабушку-колхозницу вывели стражи за ручки. Ее черные и в некоторых местах с дырами галоши остались в Мавзолее - их потом ей вынесли.
Так что, толком я и не разглядела дедушку Ленина - может, и хорошо, что не сделала этого. Ленин - он ведь, действительно, должен быть всегда вечным и молодым. Он ведь строил то, что мы, «дети коммунизЬма» еще успели пожать, потому что пока еще все «пахло» социалистическим строем.
Когда мы вышли из Мавзолея, я просила маму сходить на могилу Юрия Гагарина, о котором я уже была наслышана. Мне папа подарил детскую энциклопедию с ракетой на обложке, и я там по слогам вычитала о подвиге первого в мире космонавта.
Я все время смотрела вверх и думала, как это Гагарин смог полететь вверх и что там, за пределами земли есть? Может, неведомые чудовища, а не только звезды.
- Мама, ну, пойдем в Мавзолей Гагарина!
- Нет у Гагарина Мавзолея!
- Почему, Гагарин в космос летал, а Ленин не летал. Гагарин должен в Мавзолее лежать и на него все смотреть должны!
Но мама меня уже не слушала, а спрашивала, как ей пройти туда-то и где взять то-то - она лишь до боли крепко держала меня за руку, чтобы я не потерялась, как в Евпатории, в этой многомиллионной Москве и не прибилась бы опять к цыганскому табору.
Из Москвы мы долетели сначала до Якутска, дескать, из-за непогоды надо было сделать там посадку. А там все ждали, бродили по аэровокзалу. Сообщавшая по громкоговорителю о прилетах и вылетах женщина часто произносила: «Рейс Москва-Якутск-Анадырь задерживается!». При этом, в слове Анадырь она ударение делала на последний слог, и как будто бы получалось два отдельных слова. И я маму спрашивала: «А что такое Дырь?». Мама психовала и говорила, что города «Дырь» нет, что это мы летим в свою холодную дыру.
Из отпуска домой - в Магадан - мы прилетели рано утром, с аэропорта добрались на такси.

Чукча-фокусник

Уже в аэропорту я почувствовала промозглый ветер и отсутствие какого-либо намека на какое-нибудь солнце. Серый асфальт, серое небо, и будто бы серые лица - все сливалось в одно невзрачное пятно. А сверху еще, как смеясь, посыпал легкий снежок. Такой был август в Магадане. Впрочем, обычное явление. Но все же я до пяти лет жила в Казахстане, и привыкать к таким перепадам было тяжело. После жаркого лета окунуться в холодную осень, даже практически зиму, мне, еще совсем маленькой, было нелегко. Хоть и привезли меня родители на Колыму, с трудом забрав от бабушки с дедушкой, за год до этой крымской поездки. Но тогда я в садик ходила редко - чаще болела и болела, то дома сидела, то в больнице лежала. До сих пор в сознании остались стеклянные палаты инфекционки - «аквариумы», в которых нам, малявкам, надо было сидеть по отдельности.
Папа был уже на работе, мама распаковала чемоданы и, чтобы отдохнуть, присела на большое кресло, которое стояло в зале нашей однокомнатной квартиры. И ка-ак отпрыгнет! Потому что черная куртка …поползла. Оказывается, на кресле была не папина куртка, небрежно брошенная, как подумала мама, а свернувшийся калачиком совсем маленький человек. И мама чуть на него не села.
Это был очередной «проходной» папин друг, которого все звали Чукча-Фокусник. Жил он у нас где-то неделю, потому что отстал от кочевья, как говорил сам. Вернее его сородичи-оленеводы уже уехали домой - в Анадырь, а он вот, потеряв все деньги, остался.
- Так вы из Анадыря! - восклицала я, взахлеб рассказывая, что в аэропорту Якутска я познакомилась с этим городом, правда называли его с ударением на последнюю гласную.
- Как же так можно коверкать такое красивое слово! Сами они дырь в этом Якутске! - возмущался чукча-фокусник, обижаясь за свой родной город. Но сам почему-то не торопился возвращаться в прекрасную столицу Чукотки.
Папа хотел ему дать денег на билет на самолет до Анадыря, но тому вдруг сильно понравилось жить в Магадане, а не в оленеводческом совхозе, который и от Анадыря далеко. Папино гостеприимство ему нравилось - ешь, пей, сколько хочешь, и не надо платить. Чукча обещал папе сделать ремонт, но к ремонту они так и не приступили.
Когда мы вернулись, чукча стал спать на диване в кухне. Я была безумно рада этому человеку по имени Василий, потому что он, действительно, умел показывать разные фокусы - руками - или делать интересные штучки из бумаги. Меня все это завораживало. Но мама с каждым днем стала все больше ругаться, и, в итоге, когда папа получил зарплату, то он пошел и купил другу билет до Анадыря. Чукча пытался сбежать в аэропорту, но папа успел его схватить за шею и отправить на регистрацию.
После его отъезда мама заметила, что у нее пропали золотые сережки и кольцо с изумрудом. Но в милицию заявлять не стали.
Мама ругалась на отца:
- Ай да чукча-фокусник! Вот и помог тебе ремонт сделать! Золотой ремонт получается! Вот так клоуны, особенно ты, Вова!
Но я, в отличие от мамы, на чукчу-фокусника не сердилась, хотя он и мое ожерелье из ракушек прихватил (я его в Евпатории покупала), потому что казался он таким беспомощным, худеньким, маленьким - он ростом-то был ниже полутора метров. Часто рассказывал о любимых оленях, рассуждая, какие они умные животные. А еще рассказывал о том, как к ним в совхоз приезжали циркачи, и он научился у них фокусам. Циркачи из-за погоды не могли уехать обратно - в Москву, все ждали летной погоды. Заморозили свою маленькую обезьянку, которая ходила, как бабулька, в большой шали.  Чукча-фокусник, которому был лет сорок, говорил, что он тоже станет великим цирковым артистом, вот только еще немного поработает в своем оленеводческом совхозе.

Как я уснула в магазине

В первом классе я тоже чуть навсегда не потерялась - такая у меня натура детская была, все время теряться.
Мама сунула мне в руки большую авоську для картошки и дала бумажный, желтовато-коричневого цвета рубль. Я цену деньгам не понимала, но мне сказали, что я должна это дать продавцу, а та даст монетки, которые я должна принести домой. Себе я уже научилась покупать газводу «Буратино», которая особенно была вкусной, когда я ее ела с копченой горбушей или кетой. Наешься рыбы, а потом запиваешь «под завязку». На сейчас мне дали задание купить побольше картошки (сколько унесу) и дотащить до дома.
В магазине пахло протухшим мясом - продавщица ругалась с пьяным грузчиком, а на меня долго не обращала внимания. Она обслуживала то одного мужика, то другого, то женщину, то еще одну, которые активно покупали синюшных кур.
Я уже не выдержала и сказала:
- Меня родители дома убьют, дайте мне картошки, тетя!
- Ты понимаешь, она у нас в подвале растет, а не на прилавке, вот иди, куда тебе грузчик дядя Степа покажет, и набирай, сколько хочешь, а я сейчас не хочу заниматься перебором картошки для прилавка. Или, может, попозже придешь, - сказала продавщица, желая от меня отвязаться. Она категорически не хотела заниматься картошкой. Толстая, неповоротливая женщина, она больше ругалась с грузчиком, который все из внутреннего кармана вытаскивал бутылку, отхлебывал, крякал и снова делал вид, что он работает, а сам косился на продавщицу, чтобы та ему еще какое-то задание не дала.
Ему тоже меня лень было до склада провести. Он мне издалека показал, в какую дверь зайти и там, мол, сразу увижу мешки с картошкой. Я пошла по малоосвещенному коридору, а потом зашла и в то помещение, где доверху мешками лежала картошка. Тут было еще темнее - включенной лампочки совсем не было, а маленькое оконце едва пропускало уличный свет. Возле этих громадных мешков с картошкой, морковкой и капустой я чувствовала себя маленькой муравьишкой с тряпичной авоськой. Я бродила между этих мешков и ящиков, вдыхая сильный запах земли, идущий от овощей, и пыталась найти хоть один открытый мешок. Бродила, тащила к себе то один мешок, то другой, потом я поняла, что зашла в какой-то еще более темный закуток, где лежало много свеклы, уже просто на полу, без мешков. Но свеклы мне не надо было, поэтому ее я не стала набирать.
Здесь я увидела кошку грязно-белого цвета, заигралась с ней. А потом как-то само собой получилось, что я уснула вместе с пустой авоськой и с кошкой, которая ко мне прижалась и стала мурлыкать. Грузчик же подумал, что я, лентяйка, не захотела набирать самостоятельно картошки и ушла, поэтому, когда продавщица спросила про меня, то он ответил, якобы я давно вышла из магазина.
Так, наверное, я и проспала часа полтора (а время было обеденное), пока в магазин не прибежала моя мама. Дескать, где ее дочь. Продавщица сначала пожала плечами, якобы давно уже ушла. А потом, глядя на совершенно опьяневшего грузчика, спросила: «Степа, а девочка точно из склада выходила?».
Всю испачканную земельной пылью, чумазую, как поросенка, меня, спящую, так и нашли в этом овощном подземелье. Мама уже сама набрала картошки, отругала продавца и грузчика, что они так бесцеремонно с клиентами обращаются, а продавец, наоборот, наорала на маму, что не надо маленьких детей в магазин отправлять, что надо самим ж… от дивана отодрать и приходить за товаром. Мама же в свою очередь сказала. что в магазине полная антисанитария, тут воняет тухлятиной и прилавки грязные, как в свинарнике корыта. 

Назвали Галей, а надо было - Аней!

В 1985 году, осенью, у меня родилась сестра. Хотя мама с папой ждали мальчика, в чем их обнадеживали врачи. Сестра была младше меня на десять лет. Родители разрешили, чтобы я придумала ей имя. Я решила назвать в честь бабушки по папиной линии. В честь бабушки по папиной линии уже назвал свою недавно на тот момент рожденную дочь брат мамы. Так и стали сестру звать Галей.
Каким же мое было удивление, уже спустя много лет, когда я узнала, что бабулю зовут не Галя, а Аня, как и записано в ее паспорте. Оказывается, дедушка звал свою жену-хохлушку Галей, потому что мама бабушки кликала дочку на украинский манер Ганей. Дедушка же не понимал, что такое Ганя, ему больше нравилось звать жену Галей.
Но, ладно, я, а папа, столько лет прожив, никогда не интересовался, как на самом деле зовут его маму и был удивлен не меньше меня, когда я ему рассказала о паспортных данных. Мне тогда было лет тринадцать, я случайно заглянула в бабушкин паспорт, когда мы вместе с ней пошли на почту посылку получать. А бабушка, что интересно, никогда не откликалась на Аню, и всегда представлялась Галиной. Так что, позднее моя двоюродная сестра решила уже свою дочку назвать в честь паспортного имени бабушки - Аней.
Когда я в двенадцать лет приехала в Казахстан, то не обнаружила свою двоюродную сестру Таньку, которая была на два года младше. Она находилась в лагере.
А почему я не в лагере? Я так хотела там побывать и узнать, что же это такое - пионерский лагерь. В ближайшее воскресенье моя тетка вместе со своим вторым мужем, отчимом Таньки, собиралась проведать своих детей, потому что намечался родительский день в лагере. Я поехала с ней.
Какая красота была - не передать! Июль цвел и пах всем, чем только можно. Лагерь «Казахский Орленок» располагался на высоте, среди необычных гор и зелени. Солнце так ярко светило, что у меня, приехавшей с Крайнего Севера, поначалу кружилась голова, хотя я была в кепке.
Шел четвертый час дня. Танька выбежала к маме после сончаса, и мы пошли играть на большую чудную поляну возле лагеря, неподалеку от его мерзко скрипящих, кривых железных ворот с красной, немного облупленной, звездочкой. Муж тети Наташи - Вадим - взял с собой бочонок бражки и бутылку водки, что он и пил на солнцепеке. С собой он еще взял магнитофон «Романтик», из которого звучала Алла Пугачева, ее «Милилон алых роз» (эту песню Вадим, как и магаданский Грек, очень любил слушать и философствовать), и София Ротару «Луна, луна», словом, все  те песни, которые слушал или просто знал каждый советский человек. Под эти песни, а еще репертуар Леонтьева и Лещенко, мы чувствовали себя на воздухе необыкновенно счастливыми. А тетя Наташа привезла разных вкусностей.
Неподалеку от поляны, в тени больших плакучих ив, текла речка. Чуть позже Вадим возле нее прилег, пуская пузыри и вытащив из красивых дорогих туфлей грязные пятки. Работал он токарем на кирпичном заводе, где тетя Наташа трудилась «пекарем» силикатных кирпичей, но всегда говорил, что он хоть и бедный, но из очень интеллигентной семьи.
Мы же с Танькой пошли купаться, сняв она - юбку, а я - джинсы. Наплескались от души. Волосы высохли быстро - из-за жары.  
Наигрались вдоволь на поляне, наелись от пуза всяких бутербродов и выпечки, и Таньке надо было возвращаться в условленный час. Тетя Наташа собрала ей остатки еды, а я вдруг внизу пакета заметила сверток - это был копченый лещ, про которого все забыли. Больше всего переживал на этот счет Вадим - бражка выпита, а лещ - цел. Непорядок! Даже издевательство! Он психовал не на шутку.
Я же попросила тетю Наташу положить нам этого здорового копченого леща - она это сделала, хоть Вадим был против. Я почему-то, глядя на эту рыбину, подумала, что она мне не хуже щуки из сказки поможет исполнить желание. И по веленью леща быть мне в пионерском лагере. Словно внутренний голос мне шептал - возьми этого леща, и ты обязательно останешься в лагере.

Самозванка из «Казахского Орлёнка»

Я увязалась с пакетами провожать Таньку. На пропускном пункте про меня подумали, что я тоже ребенок из лагеря. А тетя Наташа осталась за воротами - она нервничала, потому что боялась опоздать на автобус, который тут крайне редко бывал - всего два или три раза в день. Я же самонадеянно махнула рукой тетке и сказала: «Остаюсь». Та еще долго металась за воротами, но ее торопил изрядно захмелевший муж, которому надо было еще срочно выпить, а пойло как назло закончилось. А меня будто бы сама судьба вела за заветной мечтой - не просто побывать в лагере, а пожить там. Навстречу нам шли плачущая девочка с мамой. Девочка упрашивала маму ее забрать. А ведь смена только началась - буквально дня три назад. Танька мне сказала, что эта девочка из их отряда, правда, она еще не успела узнать, как ее зовут.
Тут-то у меня и созрел план - остаться вместо этой девочки. Располагался Танькин отряд, куда попала и я, в небольшом деревянном домике-коттедже - в одной большой комнате жили девочки, в другой большой комнате жили мальчики, а в маленькой располагались воспитатель и вожатый. Мы сдвинули с Танькой наши койки - я именно с перестановки коек и начала свое пребывание в лагере, переселив одну девочку на другую кровать.
Никто меня из девчонок не спрашивал - откуда я взялась, мало ведь кто смыслил в организации лагеря. Но вечером нас стала проверять воспитательница, которая за три дня всех еще в лицо не запомнила. Было очень поздно - часов одиннадцать вечера, когда про нас вспомнила воспитатель. Выглядела она неважно. Еще когда я подходила с Танькой к коттеджу, а это было часов семь, я заметила, что воспитатель, вожатый и присоединившийся к ним физкультурник очень активно пили пиво. Увидела я это в приоткрытой к ним двери. Я постояла возле двери, послушала, и мне будто бы снова внутренний голос сказал, что все будет в порядке.
А сделала я такой вывод потому, что следящие за нами люди были совершенно пьяны - физкультурник должен был проводить занятия с детьми, а воспитательница с вожатой должны были собрать отряд для спортивных упражнений. Но вместо этого перепившие воспитательница и вожатая стали драться из-за толстого физкультурника, который ходил возле них и успокаивал: «Да хватит вам, девчонки, ну давайте лучше еще пивка бахнем. Водка кончилась, зато пиво есть!». А самому будто бы нравилось, что из-за него молодые девки спорят. Разнял он их, по разные койки рассадил и налил им по кружке пива.
Мы же, наведя с Танькой шухер в большой комнате, где находилось примерно человек одиннадцать, стали вкусности перебирать, да девчонок угощать - бабушка у нас такое печенье пекла, что просто пальчики оближешь. Жевали мы все всухомятку, да на койках валялись. Я Таньку тихонько пытала - ну, вспомни, пожалуйста, как зовут девочку, которая уехала с мамой из лагеря. Спрашивала я и других девчат - одни говорили, что ее Нина зовут, другие - Валя или, может, Света. Я была на год - два старше тех, кто был в этом пятом отряде, к которому я прибилась. Но поскольку роста я была небольшого, то никто этого и не замечал.
Так вот, в одиннадцатом часу вечера к нам в комнату зашла пьяненькая воспитательница - она всех обвела захмелевшим взглядом, принялась считать, но у нее, наверное, в глазах двоилось. С третьего раза она плюнула и перестала нас считать, продолжительное время смотрела на меня, пытаясь вспомнить - видела ли она меня раньше. Я же, чтобы ее отвлечь от этой утомительной затеи, торжественно взяла в руки завернутого в газетку леща и понесла, ступая через сдвинутые койки.
Подошла к ней и говорю:
- Понюхайте, как пахнет, лещ, просто пальчики оближешь, а вы пиво без него пьете. Непорядок!
- Да, непоря…- хотела она с удовольствием повторить за мной, но не стала, а ответила:
- Ладно, всем отбой, чтобы я вас не видела и не слышала, если кто захочет в туалет, ведро где стоит - знаете…- и, забрав леща, который ей очень понравился, она ушла.

Операция по «внедрению»

Я выдохнула, дескать, операцию по «внедрению» в лагерь я провела, буду делать и дальше вид, что я тут с первых дней нахожусь и что я та самая девочка - то ли Нина, то ли Света, а, может, Валя. Наверное, пусть будет Валя - так бабушку мою по маминой линии зовут, есть в этом имени что-то родное.
Да, ведро - это что-то с чем-то. Общий туалет в виде кафельных, продолговатых «кошачьих лотков», которые, как говорят, очень любил китайский вождь Мао Цзедун, находился где-то вдали от нашего коттеджа, поэтому ночью до него брести не разрешалось. Не было в коттедже и водопровода, то есть, все домики были неблагоустроенными, если не считать наличие света.
Рано утром нас будили и, построив друг за другом по два человека (а с собой мы брали полотенца и мыльно-рыльные принадлежности, а также куски газет), вели в сторону «кошачьих лотков», а также расположенных там рядом уличных умывальников - обычных, алюминиевых, что тоже было отражением советской «колхозной» жизни. Эти умывальники чаще всего встречались в деревнях и вот, как оказалось, в пионерском лагере. Мальчишки пытались плевать в умывальники, а мы, отвоевывая незаплеванные, пытались быстро умыться и почистить зубы. Туалеты делились на «М» и «Ж», опять-таки, мальчишки пытались подглядывать, все заканчивалось разборками и построением уже на зарядку.
Зарядку проводила вожатая - с ней вприпрыжку мы и бежали обратно до коттеджей. Вожатая была опухшая и с подбитым глазом.
Возле коттеджа нас остановили и предложили приседать, а в то время открылась комнатка наших «командиров», и в одних семейных трусах на веранду с перекошенным дощатым полом вышел физрук - тоже совершенно опухший с бодуна. Но тут же опомнился и побежал обратно надевать спортивную форму. Потом за ним пришел какой-то тоже опухший мужичок и говорил взахлеб, что уже должна на стадионе среди старших отрядов проходить сдача ГТО, а воз и ныне там.
Этим опухшим мужичком был директор всего лагеря. Он, маленький, но упитанный, взял зашкирку физрука, который на ходу натягивал штаны, и орал: «Позор!». Токал толстого физкультурника, потом снова брал зашкирку, толкал вперед, а тот спотыкался и говорил как маленький:
- Папа, я больше так не буду!
По сути, так начиналось мое знакомство с лагерем. Казалось, в тот 1987 год, когда во всем СССР уже были «непонятки» с тем, будем ли мы жить дальше с коммунизмом или всему достигнутому социализму уже кранты, взрослые были больше заняты своими проблемами, нежели нами, детьми. Пьянство среди взрослых, хоть и очень тихое, процветало - наверное, мало, кто не пил, хотя тогда уже были серьезные вопросы с приобретением пойла. Но вот пива было много - это водку сложнее было купить. а пиво в Казахстане выпускали вкусное - я сама как-то пробовала у бабушки, но и она больше предпочитала бражку, которую сама в бидоне ставила. Сахар тоже был дефицит, но ведь варенья в погребе стояло столько, что хоть на пять лет голодовки могло хватить. А из варенья бражка получалась крепкая.
Не случайно муж тетки Вадим все время бражку у бабушки воровал. Делал по-хитрому - в свой бидон переливал бражку, а потом заливал пустой бабушкин бидон водой. Правда, и Вадим мог не успеть до настоявшейся бражки добраться, потому что мой дедушка-кузнец еще раньше Горбачева принялся бороться с выпивкой в доме. Бабушка втихушку от дедушки бражку ставила, но он эти бытовые алкогольные каналы перекрывал, ненавидя все это зелье - только уже по своим личным причинам. Не любил он всю эту дрянь, а бабушка-хохлушка иногда так хотела выпить - на нее просто накатывало такое желание. Но в запои никогда не уходила - выпьет раз в неделю, в пятницу или в субботу, а потом до следующего момента - до следующей пятницы или субботы слушает от дедушки выговоры.
А как выпьет, так деду все в лицо выскажет - и о том, что его якобы не любит (но на самом деле любила всегда), и что жизнь тяжелая, и что, вообще, ей давно на Украину пора, потому что в Казахстане, на чужбине, помирать не хочет.

Продолжение следует

Магадан

"Наша улица” №201 (8) август 2016